Не было на фронте большей радости...

По летному полю вилась поземка, морозный ветер пронизывал даже через меховой комбинезон. В этот февральский день командир полка приказал всему личному составу собраться у своего командного пункта.

Перед строем подполковник Натальченко зачитал приказ: штурманов откомандировать в распоряжение штаба дивизии, самолеты сдать в другие полки, а всем летчикам и техническому составу ехать в тыл для получения новых самолетов-штурмовиков Пл-2. [25]

Штурмовик! Все слышали об этом замечательном самолете, а вот видеть не приходилось. О нем среди летчиков велось столько разговоров, что уже не всегда можно было разобраться, где правда, а где легенда. Говорили, что его не может поразить ни один немецкий зенитный снаряд, что его, как огня, боятся фашистские истребители.

Такие слухи ходили не зря. Штурмовик Ил-2 был необыкновенным самолетом, подобного ему не было на вооружении ни у наших врагов, ни у союзников по антигитлеровской коалиции до конца войны. Капот мотора и кабина летчика защищены броней особой прочности, толщиной до 7 миллиметров, за сиденьем двенадцатимиллиметровая бронированная плита, передняя часть фонаря кабины летчика из прозрачного пуленепробиваемого оргстекла. А вооружение! Две пушки с запасом 300 снарядов, два пулемета и на каждый по 750 патронов, 8 «эрэсов»{5}, мог брать до 600 килограммов бомб. Это же не самолет, а летающий танк. Об этих данных мы узнали позже, при его изучении.

На душе было и радостно и немножко грустно. Радостно потому, что в скором будущем придется воевать на грозном штурмовике. Но в то же время омрачало расставание со штурманами. Полк поэскадрильно замер в четких шеренгах. Перед строем стояли Натальченко и Казявин. Начальник штаба майор Григорий Григорьевич Голубев зачитал приказ. Вот они и подошли, эти минуты. О них все знали, но каждому не хотелось верить, что это будет так скоро. На железнодорожной станции стоял товарняк. У вагонов толпились летчики, женщины, детишки. Майор Голубев властным голосом подал команду «По вагонам!». Раздался пронзительный гудок, паровоз натужно зачихал, зашипел и, выбрасывая огромные клубы пара, сначала забуксовал, громыхая колесами, затем медленно тронулся. Вслед уходящему эшелону махали десятки рук, пока последние вагоны не скрылись за поворотом.

136-й авиаполк убыл в глубокий тыл осваивать новый самолет, на котором в скором времени он появится на одном из участков огромного фронта.

По приезде на место назначения летчики и технический состав раздельно были размещены по казармам.

Как только летчики гурьбой ввалились в казарму, она сразу преобразилась: поднялся галдеж, посыпались анекдоты, ходуном ходили кровати — это ребята занимали поэскадрильно себе места. Тех, кому достался «второй этаж», [26] уже успели окрестить «высотниками». Мы с Громовым разместились рядом на «первом этаже». Только перед ужином все утряслось, и казарма утомленно затихла. Ужин был хотя и не такой сытный, как на фронте, но зато он проходил не под грохот бомбовых взрывов.

На второй день началась учеба.

«Будешь с «ильюшей» обращаться на «вы», он выручит в бою, отнесешься к нему с неуважением — накажет», — так всегда говорил на занятиях преподаватель по моторам. И хотя было тяжело, все без исключения учились старательно, увлеченно.

Ил-2 нас просто очаровал. Вот только на нем не было штурмана. Летчик все обязан делать сам. Штурмовик — это универсал: он летчик и штурман, бомбардир и воздушный стрелок, радист и фотограф. Он должен уметь на предельно малых высотах — до десяти метров — пролететь по заданному маршруту, найти цель и метко ее поразить. Ему приходилось вести воздушный бой с фашистскими истребителями, летать в сложных, а нередко и очень сложных метеорологических условиях. Вот такие требования предъявлялись к летчику-штурмовику.

В учебе нелегко было и техническому составу. Сейчас они зубрили множество цифр, которые им пригодятся на фронте при эксплуатации самолета.

Упорный труд в учебных классах подходил к концу, все готовились к экзаменам. Некоторые волновались больше, чем перед боевым вылетом, другие — готовили «спасательные круги» на случай, если придется «пузыри пускать»: старательно писали шпаргалки. «Шпаргалки — не помеха, — шутили ребята, — они появились еще при Аристотеле». А шпаргалки и не понадобились. Несмотря на то что программа изучения Ил-2 была пройдена в предельно сжатые сроки, экзамены прошли успешно. Почти все летчики получили отличные оценки, не отстали от них и техники.

Сразу же после экзаменов по теоретической и наземной{6} подготовке в мае начались полеты. Поначалу мы никак не могли привыкнуть к некоторым особенностям самолета: ограниченному обзору на взлете и тенденции к развороту вправо. Но для опытных летчиков справиться с этими особенностями большого труда не составляло.

И вот программа переучивания закончена. С нетерпением мы ждали отправки на фронт. В конце июня был получен [27] приказ, который предписывал полку перелететь на один из подмосковных аэродромов и войти в состав резерва.

На новом месте полк не сразу включился в боевые действия (резерв есть резерв). В воздухе и на земле продолжалась учеба: мы совершенствовали боевое мастерство на новом самолете, тактику применения его в бою, а технический состав закреплял навыки подготовки самолета к боевому вылету.

Наконец долгожданный день настал. 12 июля 1942 года по приказу командования, сделав прощальный круг над подмосковным аэродромом, полк взял курс на юг, где шли ожесточенные бои за Ростов-на-Дону.

Пока летели к Сталинграду, перебирал в памяти счастливые курсантские годы. Здесь мой первый инструктор Тудаков дал мне путевку в небо на самолетах У-2 и Р-5. Вспомнил своего второго инструктора, замечательного товарища и душевного человека — лейтенанта Феоктистова, с которым впервые взлетел и закончил училище на бомбардировщике СБ.

Кто знает, когда еще придется побывать в знакомых местах? И мне захотелось поближе пролететь над авиагородком. С разрешения ведущего отворачиваю от группы вправо и со снижением иду в его направлении. Вот он, наш красавец ДКА, впереди, справа по борту вижу центральный учебный корпус — в нем размещались наши казармы, классы, столовая. После окончания рабфака я впервые переступил порог этого здания, а через три года вышел из него военным летчиком.

Перехожу на бреющий полет и иду точно на этот корпус. А когда начал он уходить под капот самолета — трижды покачиваю машину с крыла на крыло, «горкой» набираю высоту и догоняю свою группу.

Стоял знойный июльский день 1942 года. В накаленном воздухе висела такая густая пыль, что сквозь нее даже солнце казалось матовым. В облаках горячей пыли ползли подводы, на которых сидели женщины, старики, дети. Этому живому потоку, казалось, не будет конца: люди двигались на восток, гонимые войной.

В этот день наш полк произвел посадку на аэродроме в Батайске. Самолеты садились один за другим и сразу же заруливали в капониры{7}. После посадки, спрыгнув с плоскости на землю, я стоял и смотрел туда, где виднелся [28] Ростов. Город был окутан дымом пожаров. В ту сторону летели все новые к новые группы немецких бомбардировщиков.

Неужели и Ростов отдадим? Закуривая на ходу, я направился к самолету Громова. Он тоже смотрел в сторону пылающего города.

— Ты был когда-нибудь в Ростове?

— Нет, не приходилось, — не сразу ответил мой друг.

Подъехала полуторка.

— Всем экипажам немедленно маскировать самолеты! — распорядился адъютант эскадрильи. — Сейчас будут развозить боеприпасы, сразу же приступайте к снаряжению, чтобы к вечеру самолеты полностью были готовы к боевому вылету. Завтра начинаем!

Завтра начинаем! Наконец-то...

К вечеру все самолеты были приведены в боевую готовность: подвешены бомбы и реактивные снаряды, полностью заряжены боекомплекты пушек и пулеметов, машины заправлены бензином и тщательно замаскированы.

На другой день, едва на востоке заалела утренняя заря, аэродром наполнился рокотом, переходящим в рев, — механики пробовали моторы. Летчики собрались возле командного пункта. После получения боевой задачи командиры эскадрилий вышли из землянки. Выстроившись в одну шеренгу, мы стояли перед капитаном Т. К. Покровским. Это был настоящий летчик, и мы завидовали его боевой биографии. Наш комэск дрался с фашистами в Испании, громил японских самураев на Халхин-Голе, сражался на Карельском перешейке во время войны между Финляндией и СССР.

— Товарищи, — спокойно и твердо сказал Тит Кириллович, — наши наземные войска ведут тяжелые бои за Ростов. Сейчас, как никогда, им нужна помощь штурмовиков. Наша задача: нанести бомбардировочно-штурмовой удар по танкам, которые рвутся к городу.

После тщательного изучения задания — короткий митинг, посвященный первому боевому вылету на штурмовиках. Спустя полчаса взлетела первая эскадрилья, через десять минут — вторая. Справа ярко светило солнце, слева горизонт сливался с водной гладью Азовского моря и дымом горящего Ростова.

— Подлетаем к цели! Смотрите, впереди танки, — раздался в наушниках шлемофона отчетливый голос Покровского. [29]

Далеко внизу чернело множество прямоугольников, оставлявших за собой шлейфы пыли: танки, совсем близко один от другого, двигались по трем дорогам на юго-запад.

С земли во многих местах засверкали вспышки огня, и в небе появились гроздья черных шапок. Они возникали то почти рядом с самолетами, то выше нас. Эскадрилья шла в сплошных разрывах зенитных снарядов. Ведущий непрерывно маневрировал, меняя курс и высоту. Остальные повторяли его действия. Я во все глаза следил за самолетом командира звена старшего лейтенанта Михаила Рослова, чтобы не опоздать сбросить бомбы. Вот танки уже перед нами, в наушниках послышалось короткое: «Бросай!» И вслед за этим из самолетов ведущего звена посыпались бомбы.

Внизу сразу все окуталось дымом и пылью, вспыхнули очаги пламени. Но зенитки стали бить еще сильнее. Командир эскадрильи ввел свое звено в пикирование, и от самолетов отделился огненный поток — пошли в ход «эрэсы». Загорелись еще два танка.

Когда наше звено повторило этот же маневр, самолет Рослова с левым креном пошел на крутое снижение и, оставляя за собой длинную полосу черного дыма, скрылся где-то внизу в прифронтовой дымке.

«Береза-пять, Береза-пять, я Береза-два, — слышу голос Покровского, — немедленно пристраивайтесь ко мне!». Мы с Михаилом Кузнецовым тотчас выполнили приказание. Самолет командира группы пошел на подъем, за ним последовали и другие.

Впереди по курсу показалась новая колонна вражеских танков, идущих по дороге на Ростов — их было десятка четыре. Мы продолжали набирать высоту, чтобы атаковать их с пикирования. Ведущий, а за ним поочередно и мы переходим в пикирование. Нажимаю на гашетку. Раз... два... три... четыре... Получайте гады!

На выходе из пикирования пытаюсь увидеть результаты работы группы, но это невозможно: там, где только что шли танки, дорога в сплошном дыму. Разворачиваемся для новой атаки. Со всех сторон с земли несутся огненные пунктиры. Не знаю, что делали в это время в своих кабинах мои товарищи, но я своим телом производил, если можно так выразиться, настоящий противозенитный маневр: то наклонял голову ниже переднего бронестекла, когда «эрликоны»{8} стреляли впереди и трассы неслись на кабину самолета, [30] то крепко прижимался к бронеспинке и бронезаголовнику, когда зенитки поливали огнем самолет сзади.

Мы летели в море разрывов зенитных снарядов. Я шел последним и так увлекся танками, что, когда вышел из атаки, впереди уже не видел ни одного нашего самолета: на фоне местности в утренней дымке потерял их всех из виду. «Ну, Кузьма, — сказал я себе, — теперь крути головой на все триста шестьдесят, ты остался один».

Прижался к земле еще ниже. Под крылом самолета, словно в калейдоскопе, мелькала земля с разноцветными лоскутками полей, одни строения стремительно сменялись Другими. Вот впереди показалась серебристая полоска Дона. Намереваюсь выйти на реку и пойти вдоль нее. Вдруг, словно скользя, справа, совсем близко от фонаря кабины, пронеслась огненная трасса. Мгновенно левая нога энергично пошла вперед, а ручка управления — влево. Справа сзади меня атаковали два «месса». С силой нажал на сектор газа, самолет послушно рванулся вперед. Навстречу неслась земля, а я, казалось, стоял на месте. Фашисты-то не отстают! Вторая очередь, третья... Трассы проходили совсем рядом. Я бросал самолет то влево, то вправо. Впереди показался Батайск. И тут «мессы» вдруг отстали. Ломаю голову: «Почему?» Сделав небольшую «горку» и довернув немного влево, чтобы посмотреть заднюю полусферу, вижу: сзади вверху в каскаде фигур носятся четыре самолета — два наших истребителя связали боем преследовавших меня фашистов. «Спасибо, ребята! Выручили». И снова я вспомнил о Михаиле Рослове: дотянул ли до аэродрома?

Механик Филипп Тополя встретил меня вопросительным взглядом. В моей задержке он, конечно, обвинял себя, но я поспешил его успокоить.

— О Рослове ничего не слышно?

— Ничего, товарищ командир, пока ничего, — ответил Тополя и, помогая мне отстегнуть парашют, сказал: — Там вас комэск ждет.

Тит Кириллович был не в духе.

— Ты не имел права бросать группу ни при каких обстоятельствах, — говорил он. — Если мы все так будем поступать, то немецким истребителям совсем легко будет расправляться с нами поодиночке. Хотел на полном газу уйти от вражеских истребителей? А ты подумал, какая скорость у тебя и какая у них? Ты же создавал им лучшие условия для маневра!

Я слушал молча. Капитан говорил убедительно, говорил о тех тактических уроках, которые надо извлекать из каждого [31] боевого вылета. Слушая командира, я не переставал думать о Рослове.

— Если ты оказался один и тебя атакует истребитель сзади, — продолжал Покровский, — убери газ, выпусти посадочные щитки, а если надо, то и шасси, чтобы до минимума погасить скорость. На такой скорости «худой»{9} удержаться не сможет. Он вынужден будет или отвалить в сторону, или проскочить вперед. Больше того, если он выскочит вперед, то неизбежно попадет под твой пушечный огонь. А немцы храбры только тогда, когда чувствуют на своей стороне численное превосходство.

Комэск замолчал, коротко взглянул на меня, потом, прищурившись, долго смотрел на запад.

— Жаль Рослова, — с горечью проговорил он, и я понял, что Покровский тоже все время думал о Михаиле.

Ко всему можно привыкнуть на войне, но к гибели товарищей... никогда.

— Разрешите идти, товарищ командир?

— Иди, — просто сказал комэск.

В этот день полетов больше не было. Многие самолеты вернулись поврежденными, и теперь техникам предстояло работать всю ночь, чтобы к утру машины ввести в строй.

А рано утром в землянку вдруг вошел Михаил Рослов... Радостные восклицания, объятия.

Вот что с ним произошло. Подбитый над целью, его самолет быстро терял высоту, стал почти неуправляем, а с земли неистово стреляли зенитки. До своих рукой подать, но земля стремительно приближалась, а там был враг. Солдаты в серых мундирах, стреляя из автоматов, бежали к предполагаемому месту посадки. Рослов пытался дотянуть до своей территории. Вдруг на какое-то мгновение мотор снова заработал и сразу же заглох. Опытному летчику и этого было достаточно: использовав совсем небольшой запас скорости, он сделал пологую «горку», снова пошел на снижение, и немцы остались позади. Едва перетянув траншеи, в которых были наши солдаты, самолет брюхом тяжело коснулся земли. И вот сейчас Рослов вместе с нами.

На следующий день снова получен приказ наносить удары по танкам в районе станции Персиановки. Первым летит звено Рослова. Мы в воздухе. Слева от ведущего — Кузнецов, справа — я. На бреющем полете Рослов точно [32] вышел на цель, атака для немцев была неожиданной. Они в панике разбегались и прятались за танками. Но когда мы пошли в атаку вторично, гитлеровцы, видимо, опомнились и обрушили на нас шквал огня. Трассирующие снаряды танковых пушек, как метеоры, проносились рядом с кабиной. Уже горели четыре танка, взорван бензозаправщик, а мы продолжали штурмовать. Вдруг самолет Рослова резко накренился вправо и тут же врезался в скопище танков: снаряд танка отбил правое крыло штурмовика, и летчик ничего не мог сделать — не было запаса высоты, чтобы воспользоваться парашютом. С Михаилом Кузнецовым мы возвращались вдвоем, навсегда оставив на поле боя своего командира.

С чувством лютой ненависти готовимся к повторному вылету — туда же. До мельчайших подробностей в памяти запечатлелся недавний полет. Мы понимали — предстоящий будет намного труднее: фашисты уже знают, что со штурмовиками шутки плохи, и готовятся к встрече.

Задание получено. Вышли с Михаилом из землянки. Молча обнялись, расцеловались и так же, без единого слова, разошлись к своим самолетам. Механик Тополя все время наблюдал за нами, но так и не сказал ничего. Я вспомнил о Феде Громове. Первая эскадрилья, в которой он был, располагалась дальше от КП. Не было времени даже повидаться. Днем бои, а вечером после ужина каждый мечтал добраться поскорее до своей койки и хоть немного отдохнуть, расслабить до крайности напряженные за день нервы. Как хотелось увидеть его сейчас!

Ведущим шел Кузнецов, я — ведомым. Немцы нас ждали: как только показалась хорошо знакомая нам цель, танки открыли сильнейший огонь. На миг оглядываюсь влево и вижу, как одна бомба Кузнецова попала прямо в танк. Сильный взрыв — и танк горит. На втором заходе оба обстреливаем фашистскую технику пушечно-пулеметным огнем. Но что это? Из выхлопных патрубков самолета Кузнецова повалил дым и, чуть накренившись, он начал разворачиваться влево. Понимаю, что он подбит и спешит уйти на свою территорию.

— Дотяни, Миша, дотяни! — Я машинально налег на сектор газа, словно этим мог помочь своему другу.

Маневрируя в огненном море, я потерял его из виду. От злости и досады все кипело внутри, но я почему-то был уверен, что Кузнецов дотянет до своей территории. Наконец вырываюсь из этого пекла и, прижавшись к земле, беру курс на аэродром. Еще издали увидел посреди летного [33] поля самолет с убранным шасси. Возле него никого не было. «Не Мишка ли?» — мелькнула надежда.

Выхожу на последнюю прямую с запада, со стороны железной дороги и планирую на посадку. Но неожиданно на железнодорожном полотне появились какие-то вспышки. Оглядываюсь, и в этот миг вижу пикирующего на меня фашистского истребителя. А я уже выпустил шасси и посадочные щитки — самолет потерял скорость и маневренность. «Вот гад, и сесть спокойно не дает!» Размышлять было некогда. Мгновенно принимаю решение: убрать щитки и шасси, и с маневром уйти из-под атаки! Но немец опередил меня. Его следующая очередь прошла по фюзеляжу. Резкий удар по бронеспинке. Теперь только садиться! Мой самолет как раз на высоте выравнивания. В это время выше меня проскакивает замасленный самолет с черным крестом на фюзеляже.

Вот и земля. Не открывая фонаря кабины, после пробега подруливаю к капониру. Выключаю мотор и, закрыв глаза, продолжаю сидеть. Наступила тишина, до звона в ушах. Только сейчас почувствовал неимоверную усталость. Ничего не хотелось, лишь бы вот так сидеть не шевелясь.

— Что с вами, товарищ командир? — застучал по фонарю кабины Тополя.

— Со мной? Ничего... Кузнецов прилетел?

— Еще не прилетел.

— А чей же это самолет на брюхе лежит?

— Кто-то из первой эскадрильи.

— Живой?

— Живой, сам вылез. А что с Кузнецовым, товарищ командир?

— Что-что! — вспыхнул я, срывая досаду на ни в чем не повинном механике. — Подбили его...

Тополя вздохнул тяжко, словно сам был виноват в этом. Уж он-то знал, что такое лететь на задание вдвоем, а возвращаться одному. Они, механики, ждут возвращения летчиков из боя так, как только матери могут ждать своих сыновей.

— У тебя есть махорка, Филипп?

— Есть, товарищ командир.

Я взглянул на своего механика, этого добродушнейшего, не очень разговорчивого человека, который не отойдет от линии старта, пока я не взлечу, и не покинет летного поля до моего возвращения.

— Знаешь, Филипп, называй меня просто Кузьмой, ну хотя бы когда мы вдвоем. [34]

Тополя застенчиво улыбнулся:

— А я и так называю вас просто Кузьмой, правда, когда вы уже в воздухе.

— Ну, а теперь и на земле будет так... договорились?

— Хорошо, товарищ командир, — ответил Тополя.

...Михаил Кузнецов, раненый, на сильно поврежденном самолете, произвел вынужденную посадку с убранным шасси на территории, занятой немцами. Когда самолет еще полз на брюхе, оставляя за собой глубокий след, у летчика мгновенно созрела мысль, где можно скрыться до наступления темноты. Еще с воздуха он заметил овраг, который глубоко вклинился в массив ржи. Как только самолет остановился, Кузнецов освободился от парашюта, выскочил из кабины и тут же залег в небольшую канаву. Вокруг тишина. Только где-то вдали был слышен рокот танков да изредка доносилась артиллерийская стрельба.

Поднялся. Нигде никого. Сориентировался, в какой стороне овраг. Он оказался примерно в трехстах метрах. Самолет дарить немцу не стал. Вернулся к машине. Отрезал от оставленного в кабине парашюта два куска шелка, окунул их в бензин, положил один на распущенный парашют, а второй — на горловину бензобака. Еще раз оглянулся вокруг. Затем поджег шелк и бросился в сторону оврага. И как раз вовремя. Не успел прийти в себя и подумать, что делать дальше, как услышал звук автомашин. Приподнялся. На большой скорости к самолету ехали два грузовика с автоматчиками. Вот машины резко затормозили, но автоматчики, соскочив на землю, не решались подойти к объятому пламенем самолету. Видимо, они были уверены, что летчик остался в кабине. Когда взорвались бензобаки, они сели в машины и уехали восвояси. За всем этим Кузнецов наблюдал на ходу. Он выбрался из оврага, прополз во ржи, по открытой местности перебежал к небольшому участку вспаханной земли и залег в борозде. Двигаться дальше не было сил и он лежал, пока стемнело. Вдали пылало зарево — горел Ростов. Избегая дорог, Кузнецов пошел в направлении зарева. Изредка он останавливался, напрягая слух, и снова шел. До рассвета во что бы то ни стало надо было попасть к своим. Летняя ночь так коротка! Мучила жажда, подкашивались ноги, хотелось сесть и передохнуть хоть несколько минут. «Не садиться! — приказывал он себе. — Времени мало!»

Вдруг нога попала во что-то мокрое. Кузнецов с трудом нагнулся — так и есть, лужа. Потрескавшимися, сухими губами он припал к ней, торопливо сделал несколько глотков, [35] и только тогда ощутил зловонный запах гнили. Он встал, но его затошнило, земля уходила из-под ног. Стоял, широко расставив ноги. Сколько прошло времени? Минута?.. Час? Он не знал. Пришел в себя и снова побрел.

— Стой! Стрелять буду! — вдруг услышал Кузнецов, словно во сне, русскую речь.

— Свой я, советский летчик!

— Вы все свои. Руки вверх!

Кузнецов поднял обессиленные руки. К нему подошли два человека с винтовками, на пилотках у них были звездочки...

Вскоре он сидел в землянке и с жадностью ел мясные консервы, запивая их холодной водой из алюминиевой кружки.

Через три дня мы вновь с ним встретились.

Пожалуй, нет на фронте большей радости, чем снова вдруг увидеть своего боевого Друга, которого мысленно ты уже похоронил.