До Кремля — сорок километров

Надолго задержать противника на рубеже реки Истра не удалось. Он нанес сильный удар в полосе наших соседей справа — 8-й гвардейской и 18-й стрелковых дивизий, форсировал реку и создал плацдарм на ее восточном берегу. 11-я и 5-я немецкие танковые дивизии переправились в районе деревни Лопотово, а 10-я танковая дивизия захватила мост в селе Бужарово, в 7 — 8 километрах севернее города Истра.

Крайне трудная обстановка сложилась для нашей дивизии. Мы еще сражались на западном берегу, еще только начали, выполняя приказ командарма, отходить к городу, к истринским мостам, а близ северных предместий Истры уже появились вражеские танки и мотопехота.

Таким образом, во второй половине дня 25 ноября наша дивизия фактически вела борьбу на два фронта. Ее авангардные подразделения, переправляясь на восточный берег, с ходу вступали в бой с частями 10-й немецкой танковой дивизии, а силы прикрытия отражали ожесточенные атаки дивизии "Рейх" на западном берегу. Эсэсовцы пытались перехватить наши пути отхода и овладеть мостами.

Однако эти попытки успеха противнику не принесли. Отход проходил организованно, полки занимали назначенные им участки обороны. Около пяти часов пополудни командир 40-го полка Коновалов по телефону доложил, что на западном берегу Истры остался только один из его батальонов.

Наступил ответственный момент. Саперы уже минировали мосты, их надо подорвать своевременно. Раньше нельзя, ибо отрежешь на той стороне собственный арьергард, нельзя и запоздать, как это случилось в Бужарово, где вражеские танки захватили исправный мост.

Мы с Бронниковым выехали к главному из истринских мостов, рядом с которым, в бывшем Ново-Иерусалимском монастыре, располагался командный пункт Коновалова.

Обширное монастырское подворье, обнесенное высокой [66] каменной стеной, застроено, церквами, дворцами и служебными помещениями. Коновалова нашли в настенной башне. Отсюда хорошо видно все заречье — и Волоколамское шоссе, уходящее через мост к железнодорожной станции Новоиерусалимская, и кирпичный завод, где вел бой арьергардный батальон полка.

Переговорив с Коноваловым, решили пройти к мосту. До него — метров 400. Но участок этот методически обстреливался вражеской артиллерией. Пришлось добираться перебежками. Где же саперы? Впереди, словно из-под земли, высунулась голова в шапке-ушанке, боец помахал нам рукавицей. Мы спрыгнули в окоп. В нем четверо красноармейцев и сержант, в нише — электрическая взрывная машинка, от нее к мосту тянулся провод. Сержант доложил:

— Мост к взрыву подготовлен. Старший группы сержант Сапельников.

По всей повадке виден в Сапельникове старый солдат, а лицо его мне незнакомо. Видимо, он из армейского батальона, действующего в нашей полосе.

— Так точно! — ответил Сапельников. — Сорок второй моторизованный инженерный батальон. — И, замявшись, добавил: — Вторые сутки без курева, товарищ полковник.

Раскрыл я портсигар, саперы разобрали папиросы, но один из них даже не подошел. Он стоял как-то особняком от всех, понурив голову.

— Чего пригорюнился? Ясны очи опустил, хмуришься, невесел? — спросил его Бронников словами популярной тогда военной песни.

Тот молчал. Бойцы заулыбались, а самый молоденький из них прыснул в кулак.

Это же фриц! — объяснил Сапельников. — Натуральный диверсант. Его взял красноармеец Пресняков. Подумал сперва, что это раненый. Одежда, как видите, наша. Лежит за бугром, пялит глаза на мост. Потом ползком-ползком к мостовым устоям. И притаился. Ну, Пресняков тихонько подобрался сзади, спрашивает: "Ты чего под мостом шаришь? Нить жизни потерял?"

— По-русски говорит?

— Кое-как. Но понять можно.

— Допросили?

— Обязательно. Имел задание порезать провода, обезвредить взрывчатку... Его отправляем в тыл.

На той стороне реки, у кирпичного завода, усилилась ружей-но-пулеметная стрельба. Из-за домиков карьером вылетела на [67] шоссе наша конноартиллерийская упряжка. Перед мостом ездовые осадили коней, артиллеристы развернули пушку, открыли огонь, прикрывая отход батальона.

Скоро мы увидели стрелков, они шли по снежному полю реденькой цепочкой. Когда приблизились к мосту, в командире с выбившимся из-под шапки русым чубом я узнал старшего лейтенанта Марченко. Он возглавил 2-й батальон 40-го полка после того, как убыл в госпиталь тяжело раненный капитан Уральский.

Стрелки и артиллеристы перешли реку по мосту и тут же заняли оборону.

— Все собрались? — спросил я комбата.

Все. Раненых мы отправили в тыл загодя.

— Маловато у вас люден.

— Нас мало, но мы в тельняшках, — улыбнулся он. — Девяносто семь человек, товарищ полковник.

Быстро смеркалось. Из-за домиков кирпичного завода выполз немецкий танк, сверкнул огонек выстрела, снаряд разорвался под монастырской стеной. Потом появилось еще несколько танков, за ними, прикрываясь броней, шли фашистские пехотинцы. Приближались они к мосту медленно, осторожно.

Сержант Сапельников положил руки на взрывную машинку.

— Разрешите, товарищ полковник?

— Погоди. Впусти танки на мост.

Бронников вдруг потянул меня за рукав шинели:

— Смотри, ракета!

Зеленая ракета, а следом и две красные взлетели откуда-то с монастырского подворья, из-за смутно сереющих куполов и башен. И тотчас наверху, на стене, заплясали пулеметные огоньки. Очередь, взвихривая снег, прошлась перед нашим окопом, мы инстинктивно пригнули головы. Кричу Марченко:

— Фашисты в монастыре! Очистить немедленно!

Десятка полтора-два бойцов бросились к монастырским воротам. Поднялась стрельба, рвались ручные гранаты.

Очевидно, танкисты ждали этих ракет: машины, прибавив ход, рванулись вперед. Когда первая из них въехала на мост, сержант Сапельников резко крутанул рукоятку электромашинки. Грохнул взрыв — мост обрушился в реку вместе с танком.

Между тем на монастырском подворье разгорелся настоящий бой. Бойцы Марченко с одной стороны, связисты и разведчики Коновалова с другой окружали вражеских автоматчиков. Те были вынуждены укрыться в так называемом патриаршем дворце, где их вскоре и уничтожили.

Так закончился наш первый день в Истре. [68]

Прежде чем продолжить рассказ, хочу вернуться несколько назад, чтобы добрым словом помянуть красноармейцев, командиров и политработников 70-го автотранспортного батальона. Трудно переоценить их вклад в общую боевую работу 78-й дивизии, особенно при отходах, когда все дороги простреливались не только артиллерийским, но и ружейно-пулеметным огнем противника, когда водителям то и дело приходилось браться за оружие, с тем чтобы пробиться со снарядами к огневым позициям артиллерии или, наоборот, с переднего края в тыл. Под Истрой, при выходе дивизии из мешка, бойцы автобата вывезли все наше имущество, склады с боеприпасами и снаряжением, а главное более 500 раненых.

Думаю, ветеранам автобата будет интересно узнать, как оценил их работу генерал армии Г. К. Жуков. Когда в штабе фронта обсуждался вопрос о нехватке транспортных средств, кто-то вспомнил о "неиспользованном резерве" — об автомобильном батальоне, который можно изъять из состава 78-й дивизии.

— Нет! — ответил командующий фронтом. — Автобат — неотъемлемая боевая часть дивизии. Его солдаты доказали это под Истрой.

Ночь на 26 ноября — мглистая, освещенная отблесками городских пожаров — прошла в напряженной работе. В штабе дивизии никто не уснул ни на час. Полковник Федюнькин доложил, что все части заняли оборону, фланговая связь с соседями — 18-й дивизией справа и 108-й слева — восстановлена. Майор Тычинин принес последнюю разведсводку: танковые соединения противника продолжали сосредоточиваться на плацдарме севернее города, его разведгруппы вели бой с нашим охранением в районе истринской больницы.

Сомнений не было: главный удар фашистов надо ждать здесь, на правом фланге, с плацдарма. Сюда мы передвинули два стрелковых полка и большую часть артиллерии. 40-й полк с приданными ему 302-м пулеметным батальоном и 871-м противотанковым артполком держал оборону по западной и северной окраинам Истры, 258-й полк — несколько в глубине, в качестве ударной группы, обеспечивая одновременно стык с 18-й дивизией полковника Чернышева. Приданная нам 146-я танковая бригада получила приказ с утра атаковать противника в Степаньково (восточная сторона плацдарма) и помочь 18-й дивизии восстановить положение. Связавшись с Чернышевым по телефону, мы договорились о взаимодействии.

На левом нашем фланге, от южных предместий города и далее вниз но реке до деревни Лужки, оборонялся на широком, [69] 12-километровом участке 131-й полк с 301-м пулеметным батальоном. Вышедшая сюда 252-я немецкая пехотная дивизия особой активности пока не проявляла, ее артиллерия вела из-за реки беспокоящий огонь.

Перед рассветом мы с комиссаром вернулись из штаба, который расположился в селе Ивановское, в Истру, на наблюдательный пункт. Утро было такое же мглистое, как и ночь, туман долго не рассеивался. Он приглушал звуки боя, доносившиеся с северо-востока. Там, под деревней Степаньково, сражались ополченцы 18-й дивизии и танкисты 146-й бригады. У нас же первые утренние часы прошли относительно спокойно. Лишь рокот танковых моторов за передним краем 40-го полка свидетельствовал о том, что это — затишье перед бурей. Разведчики докладывали, что на плацдарме сосредоточено до четырех батальонов мотопехоты с танками.

Однако первый сигнал о возобновлении активных действий немецко-фашистских войск поступил с другого участка, из той речной излучины под монастырем, где находилось боевое охранение 40-го полка. Воспользовавшись туманом, эсэсовцы дивизии "Рейх" опять проникли в Ново-Иерусалимский монастырь — на этот раз крупной группой. Потом эсэсовская дивизия предприняла серию атак, стремясь ворваться в Истру с запада. И лишь около полудня перешла в наступление с севера, с плацдарма, 10-я немецкая танковая дивизия.

Трофейные документы позволяют нам увидеть этот день так, как он представлялся командованию 4-й немецкой танковой группы, вернее, так, как оно его изобразило в своем отчете высшему начальству.

"В излучине реки Истра, перед городом Истра, — писал генерал Хеппнер, — расположена крепость{14}, в которую ворвался батальон СС. Из этой крепости немецкие пулеметы обстреливают все улицы города, оборону которого упорно и умело держит противник{15}. Но так как танковым дивизиям удалось создать предмостный плацдарм на восточном берегу ниже плотины Истринского водохранилища, необходимость взятия города отпадает. На восточном берегу пехотные батальоны и танковые роты переходят в наступление.

Туманным днем 26 ноября пехота и танки 10-й танковой дивизии занимают исходный рубеж у деревни Андреевское. Вдали, за лесом, видны церковные купола и башни города Истра. Большевики ведут непрерывный заградительный артиллерийско-минометный [70] огонь. Скоро снежное поле покрывается глубокими воронками, черной пылью и грязью. На этом участке обороняются сибиряки из Хабаровска, спешенная конница из Ташкента, стрелки 1306-го и 1308-го полков и части танковых бригад"{16}.

Хеппнер, конечно же, пускал пыль в глаза начальству, называя монастырь, в котором размещался краеведческий музей, крепостью. Но это, как говорится, еще цветочки, ягодки будут впереди. В его отчете есть формулировки куда более туманные. Например, о действиях дивизии "Рейх". Получается, что эсэсовская пехота, атакуя в лоб, могла бы захватить Истру, но "необходимость взятия города" отпала. Спрашивается: если это так, то почему Хеппнеру потребовалось повернуть на город с севера еще и 10-ю танковую дивизию, то есть все силы 40-го танкового корпуса? Да потому, что пехота дивизии "Рейх" свою задачу не выполнила: Истру не взяла, нашу противотанковую оборону сломить не смогла, а следовательно, не открыла танкам выход на Волоколамское шоссе, на оперативный простор. 10-я танковая дивизия была вынуждена делать это сама, она натолкнулась на мощный противотанковый заслон и опять понесла тяжелые потери.

Хеппнер не хочет признаться, что задуманный наспех, не от хорошей жизни, тактический вариант, в котором пехота должна была "ликвидировать русскую артиллерию", потерпел фиаско. С этой тактикой мы познакомились еще на Озерне, о ней предупреждало нас армейское и фронтовое командование, в том числе и начальник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский. Много позже, уже после войны, в историческом труде, который редактировал Василий Данилович, я прочитал строчки, живо напомнившие эти события:

"Встретив нашу организованную противотанковую оборону и понеся значительные потери, немецко-фашистское командование изменило тактику действий... Ударам танков противника теперь часто предшествовали атаки его пехоты, которая стремилась, используя имевшиеся промежутки в нашей обороне, проникать на огневые позиции противотанковой артиллерии и уничтожать орудийные расчеты, чтобы этим обеспечить свободу маневра для своих танков"{17}.[71]

Так было на всем Западном фронте, так было и у нас, под Истрой. И нигде эта новая тактика не дала результата, ради которого была задумана. Потери противника в танках продолжали стремительно расти, его танковые дивизии все более теряли свою боеспособность. И фраза того же Хеппнера о танковых ротах, переходящих в наступление, отнюдь не описка и не литературная вольность. Это тоже завуалированный намек: была, дескать, в 10-й танковой дивизии большая сила — 250 — 300 танков, были полнокровные полки, а ныне остались роты.

Читая отчет Хеппнера, надо иметь в виду, что составлялся он по горячим следам поражения вермахта под Москвой, в декабре сорок первого, когда разгромленные фашистские войска поспешно отступали, когда Гитлер беспощадно шерстил свой генералитет, и Хеппнеру, чтобы уцелеть, требовалась недюжинная ловкость — надо оправдать и себя и соратников по генеральской касте и при этом не задеть самолюбие фюрера. Май сорок пятого был еще далеко, возможность откровенно поносить былого фюрера и кумира — еще дальше, вот и приходилось гитлеровским генералам как-то беречь свою карьеру, да и голову.

До позднего вечера 26 ноября 40-й немецкий танковый корпус яростно штурмовал Истру с запада и севера. Дивизия "Рейх", овладев монастырем, вплотную подступила к западной окраине. До крайних домиков оставалось 500 — 700 шагов, но преодолеть их эсэсовцы не смогли.

Бойцы 2-го батальона 40-го полка сражались зло и упорно. Все поле и обочины Волоколамского шоссе были завалены трупами фашистов, заставлены подбитыми бронетранспортерами и штурмовыми самоходными орудиями.

Два других батальона 40-го полка обороняли северную окраину. 10-я немецкая танковая дивизия, наступая от деревни Андреевское, между рекой и лесом, стремилась овладеть нашим опорным пунктом в районе истринской больницы. Танки шли в атаку в сопровождении многочисленной мотопехоты, их встречал огонь всей пушечной артиллерии 159-го легкого артполка, 139-го истребительно-противотанкового дивизиона и приданного нам 871-го истребительно-противотанкового полка.

Сорок орудийных стволов били по танкам. Гремели выстрелы, стучали.откаты, звенели стреляные гильзы. Снаряды крушили броню, дробили гусеничные траки. На поле боя горели изуродованные вражеские танки, остальные откатывались на исходные позиции. А час спустя, после очередного налета пикирующих бомбардировщиков и артобстрела, все повторялось сначала.

40-й полк нес большие потери, мы подкрепили его батальоном [72] 131-го полка, затем выдвинули к правому флангу 60-й разведбатальон.

На левом фланге, на участке 131-го полка Докучаева, противник по-прежнему ограничивался артиллерийским обстрелом. Попыток форсировать Истру и ворваться в город с юга не предпринимал. Выскочила, правда, к берегу, к деревне Вельяминово, группа автоматчиков — около сотни, но ее отогнали. Докучаев хвалил бойцов 301-го отдельного пулеметного батальона. Спешно сформированный в Москве из красноармейцев старших возрастов, среди которых было много ветеранов гражданской войны, батальон уже в первых стычках с врагом доказал свою стойкость.

Весь день фашистская авиация висела над Истрой, тяжелая артиллерия методично, квадрат за квадратом, обстреливала город. Горели целые улицы — дома и деревянные тротуары, лопались со звоном стекла. Тлеющие обломки и битый кирпич загромоздили мостовые.

В хаосе огня, дыма, рвущихся снарядов и падающих стен сновали наши связисты — черные от копоти, в обгоревших полушубках. Проводная связь поминутно выходила из строя. И не только от механических повреждений, но и потому, что провода обугливались, происходило замыкание.

На моем НП в каменном здании военкомата были выбиты все стекла. Ветер забрасывал в окна снежную крупу и клочья сажи, гонял их по столам, по оперативной карте. Вошедший в комнату начальник связи подполковник Герасимов доложил:

— Трудно связистам, товарищ полковник. Никогда еще не было так трудно. Урок нам всем...

Да, урок. На всю войну. Размещать НП в центре города, который стал или скоро станет передним краем, можно лишь тогда, когда нет иного выхода. Для боя, для четкой связи, для управления частями такой пункт лучше выносить на окраину или даже за городскую черту.

Позвонил Коновалов:

— Фашистов из монастыря выбили. Командный пункт полка на прежнем месте, в монастыре.

— Батальон сто тридцать первого полка подошел?

— Да. Ставлю его в оборону восточнее больницы — прикрыть дорогу на Кашино.

— Как с боеприпасами?

— Подвезли. Начальник боепитания сто пятьдесят девятого артполка воентехник Шилов вывел машины со снарядами непосредственно к артиллерийским позициям. Разгружались под огнем противника. [73]

— Бронников у тебя?

— Да, здесь. Комиссар ходил с батальоном в атаку на монастырь.

В трубке послышался приглушенный разговор. Голос Бронникова: "Жалуешься, Алексей Павлович?" И ответ Коновалова: "Докладываю, Михаил Васильевич. Обязан".

— Дай-ка, — говорю, — трубку комиссару... У тебя, комиссар, кулаки, что ли, зачесались? Раззудись плечо, размахнись рука...

— Надо было, командир.

— Бойцов покормили? Хорошо. А сам обедал? Приезжай, жду.

Приказываю телефонисту связаться с 18-й дивизией. Наша оборона Истры во многом зависит от успеха или неуспеха правого соседа. В течение дня я уже дважды разговаривал с полковником Чернышевым. "Степаньково сдали", — сказал он утром. "Степаньково взяли", — ответил он часа три спустя. И вот теперь слышу опять: "Сдали..." Трудно ему приходится. В дивизии, в трех ее стрелковых полках, — 420 человек. Неполный батальон. А ему надо не только держать оборону на широком фронте, но и наступать, чтобы опять выйти на восточный берег Истры.

Вернулся Бронников, сели мы обедать — первый раз за последние двое суток. Только взялись за ложки, грохнуло так, что уши заложило. Взрывная волна вырвала рамы, швырнула нам в лица мелкие осколки стекла, смела со столов телефоны, карты, котелки. А за окном, на той стороне улицы, где минуту назад стоял дом, — громадная черная яма.

Снаряды с равными промежутками продолжали рваться вокруг здания военкомата. Пристрелялась фашистская артиллерия. Берет в вилку. Сейчас она, эта вилка, еще широкая, но долго ли ее споловинить, и тогда... Словом, надо срочно перемещать наблюдательный пункт.

Кто-то из работников военкомата предложил более безопаное место — пункт противовоздушной обороны. Он оборудован в подвале церкви, что неподалеку от нас. Есть там и бомбоубежище, и телефонный коммутатор. Мы перебрались туда вместе со связистами, операторами и работниками штаба артиллерии.

Поздно вечером обстановка резко осложнилась. КП 40-го полка Коновалова в монастыре опять был окружен эсэсовцами. На правом фланге полка вражеские танки захватили опорный пункт в здании больницы, ворвались на северную окраину Истры. Пришлось ввести в бой последний резерв — 258-й полк Суханова. Но и ему не удалось надолго остановить танки противника, обходившие город вдоль северо-восточных предместий.

Была уже полночь, а бой не затихал. С церковной колокольни я видел огненное полукольцо переднего края. Оно глубоко [74] охватывало Истру, заметно приближаясь к Волоколамскому шоссе, к тыловой нашей коммуникации.

Внизу, близ подножия колокольни, тоже мелькали огоньки выстрелов. Это взвод охраны вел бой с фашистскими автоматчиками, которые группами пробирались в центр города и ракетами указывали цели для своей артиллерии.

Командир 210-го гаубичного полка Жилин доложил, что одна группа автоматчиков атаковала огневые позиции тяжелого дивизиона на юго-восточной окраине, близ деревни Полево. Артиллеристы во главе с комиссаром дивизиона Н. П. Романченко контратакой отбросили фашистов.

Автоматчики в нашем тылу — факт неприятный, но все-таки мелкий. Гораздо серьезнее то, что происходит сейчас на передовой. Противник вклинился в боевые порядки дивизии. Полк Суханова потерял фланговую связь с полком Коновалова и с трудом сдерживал натиск 10-й немецкой танковой дивизии. Полк Коновалова фактически был расчленен и сражался па западной и северной окраинах города тремя обособленными группами. Лишь ночная темнота, сковавшая маневр танков, не позволяла противнику полностью окружить Истру.

После длительного перерыва связь с 40-м полком удалось все же восстановить.

— Обстановка? — переспросил Коновалов. — Я со штабом прорвался из монастыря. Ведем бой. Кругом пожары, сидим в каких-то развалинах, весь состав штаба в стрелковой цепи, танки рычат уже за спиной. Похоже, идут в город.

— Осипычев с тобой?

— Он со своими — с артиллеристами. На прямой наводке.

Приказываю Коновалову отходить к юго-восточной окраине, к Волоколамскому шоссе, и занять там оборону. Потом связываюсь со штабом дивизии, по-прежнему находящимся в селе Ивановское. Сообщаю Федюнькину, что решил переместить свой НП из города в деревню Полево, что в двух километрах восточнее Истры. Пока будем переезжать, начальник штаба возьмет управление дивизией на себя.

На НП, в церковном подвале, теперь непривычная тишина. Не мигают лампочки коммутатора, молчат телефоны.

В подвал входит, мягко ступая валенками, командир 159-го артполка майор Осипычев. Докладывает: дивизионы отходят через город, часть батарей уже на новых огневых позициях. А вот снарядов мало. Грузовики с боеприпасами, следовавшие из тыла, попали под удар немецких танков.

— Снаряды подвезут. А вам, — говорю ему, — задание: одну батарею поставить в городе. Перекройте улицы поорудийно. Кто останется с батареей? [75]

— Старший лейтенант Мирошник. По прямой наводке он специалист.

Осипычев уходит. Пора и нам перебираться на новый НП, но мы не спешим: надо проследить, как-то полк Коновалова сумеет выполнить задачу. Ведь он не просто отходит, а прорывается. Прорывается не компактно, а группами.

Сидим с комиссаром, молчим, курим. Тихо в этом подземелье, ни звука не прорвется сквозь толстые, железом обитые двери.

— Как в гробу, — замечает Бронников. — Пойдем-ка наверх.

Выходим на улицу. Наискосок, стреляя головешками, догорает бревенчатый сарай. Во дворе ездовые хлопочут возле коней. У перекрестка улиц — пушка, фигуры бойцов, тлеет огонек папироски. Выстрелы раздаются и справа, и слева, и спереди, и сзади. Подходит группа бойцов, человек десять.

— Какого батальона?

— Хозвзвод сорокового полка, товарищ полковник.

— Где повозки?

— Танки передавили...

Показывается еще одна группа. Эта побольше. Пехотинцы катят станковые пулеметы, в хвосте колонны цокают копытами кони, тянут передок с батальонной пушкой. Старший лейтенант Марченко — шапка торчком на забинтованной голове — докладывает:

— Второй батальон отходит по приказу командира полка.

— Где Коновалов?

— Не знаю. Мы были отрезаны, он прислал связного...

Я спустился в подвал. Телефонист вызвал 40-й полк. Ответил красноармеец из 110-го батальона связи.

— Товарищ комдив, товарища комполка тут нет, — взволнованно доложил он. — Одни мы, связисты. Ведем бой.

— Кто старший?

— Товарищ сержант Алексеев.

— Позовите!

— Есть!

Трубка долго молчала, потом густо пробасила:

— Командир отделения сержант Алексеев слушает!

— Где подполковник Коновалов?

— Отошел со штабом. Мне приказали прикрыть отход, снять связь.

— Направление отхода знаете?

— Так точно! Через двенадцать минут начинаем. Согласно приказу.

— Добро! Не задерживайтесь... [76]

Спустя полчаса мы покинули подвал церкви. Наша небольшая колонна — две легковые машины, грузовик и трофейный бронетранспортер — довольно долго пробиралась по городским улицам. Приходилось петлять и возвращаться: то пожар перегораживал нам путь, то завалившийся дом, то большая воронка.

На окраине в отсветах пожара увидели впереди цепочку людей. Они в полушубках, — значит, наши. Догнали их, притормозили. Старший группы доложил знакомым басом, что его, сержанта Алексеева, отделение, выполнив задачу, отходит к Волоколамскому шоссе.

— Наших нигде не встречали?

— Нет. Город насквозь прошли, кроме фашистских автоматчиков никто не попадался.

— Спасибо за службу, сержант. Как величать-то вас?

— Федором. По батюшке — Романович.

— Сажайте, Федор Романович, бойцов в машины, поехали.

Примерно в полутора километрах от Истры, перед деревней Полево, на мосту, нас обстреляли фашистские автоматчики. Издырявили "эмку", но тем все и обошлось. В Полево уже заняли оборону наши стрелки. Отсюда мы с Бронниковым связались со штабом дивизии, находившимся в деревне Ивановское, с полками и к утру вздохнули с облегчением. Хотя центр и правый фланг дивизии отошли от Истры к востоку на 2 — 3 километра, в целом оборона оставалась устойчивой. 40-й полк прорвался из окружения, артиллерийские полки не понесли больших потерь, работники медсанбата во главе с начальником медслужбы Ф. М. Бойко успели вывезти из города всех раненых — более 300 человек.

Еще до рассвета зазуммерил телефонный аппарат, связывавший дивизию со штабом фронта. Слышу голос генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского:

— Сдал Истру?

— Сдал...

— Нехорошо. А еще гвардеец!

Молчу. Какой гвардеец? Почему? Не в духе, казалось бы, Василия Даниловича так иронизировать. А он продолжает:

— Командующий фронтом приказал передать: ты Истру сдал, ты и возьмешь ее обратно.

— Возьму, товарищ генерал! И он зачитал документ:

— В Народном комиссариате обороны. О преобразовании второго и третьего кавалерийских корпусов и семьдесят восьмой стрелковой дивизии в гвардейские...

— Разрешите записать? [77]

— Запиши. Пункты первый и второй о кавалерийских корпусах Белова и Доватора. Пункт третий: семьдесят восьмая стрелковая дивизия преобразована в девятую гвардейскую стрелковую дивизию. — Он сделал паузу: — А в скобках значится: "командир дивизии генерал-майор Белобородое Афанасий Павлантьевич"... Поздравляю дивизию и тебя лично. Доволен?

— Не то слово... Мы еще на Дальнем Востоке всей дивизией клятву дали — завоевать гвардейское звание... Только...

— Ну, ну, договаривай!...

— Я-то ведь полковник, а не генерал-майор.

— Был полковник. До вчерашнего дня. Приказ подписан Верховным Главнокомандующим...

Работники политотдела во главе с Вавиловым выехали в части. Непосредственно на передовой, в окопах, они провели с личным составом беседы об этом радостном для всех нас событии. Теперь во всех полках, батальонах, дивизионах и батареях бойцы и командиры с гордостью повторяли: мы — гвардия, мы — девятая гвардейская.

Приехал из фронтовой газеты "Красноармейская правда" наш старый знакомый — писатель Евгений Воробьев с ворохом свежих, пахнущих типографской краской газет. Мы читали и перечитывали напечатанный там приказ. Его уже набирали в походной типографии нашей дивизионной газеты. Потом нагрянули еще корреспонденты. Поздравляли, фотографировали, требовали материалов о героях дивизии.

Это был большой праздник, но праздник на войне. И первый же утренний доклад подполковника Суханова вернул нас в суровые будни. С рассветом 10-я немецкая танковая дивизия после сильнейшей артподготовки атаковала оборону 258-го полка. Враг рвался на восток через Кашино и Дарну, по второй, параллельной Волоколамскому шоссе дороге.

Опять там, на правом фланге, сконцентрировались в этот день наши главные усилия. Естественно, что приехавшие к нам военные журналисты стремились попасть именно туда. Известный поэт Алексей Сурков, тоже корреспондент "Красноармейской правды", просил разрешения проехать в полк Суханова.

— Поезжайте, Алексей Александровичу с уговором: на передовую не ходить. Так?

— Так! — согласился он, видимо не очень довольный условием.

Вернулся поэт поздно вечером усталый, шинель посечена осколками.

— Уговор, — сказал он, — дороже денег. Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого... [78]

— Ужинали? — спрашиваю.

А он, казалось, не слышит меня, глаза — отсутствующие, и все повторяет:

— Ни шагу... Нет, не то. Ни единого шага не сделал, а до смерти четыре шага. Вот так!

Он выхватил из кармана блокнот и карандаш, что-то записал, повернулся и вышел. Ну что поделаешь с ними, с поэтами? Творческий процесс! И ни ужин Суркова не соблазнил, ни сон. Всю ночь просидел Алексей Александрович над своим блокнотом в землянке, у солдатской железной печурки.

Не знал я тогда, что присутствую при рождении знаменитой "Землянки" — песни, которая войдет в народную память как неотъемлемый спутник Великой Отечественной войны, песни, слова которой будут повторять вслед за дедами и отцами наши сыновья и внуки:

До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага...

Потом, когда эту песню уже пели на фронте, пели на привале и на сцене, под аккомпанемент гармони и просто так, Михаил Афанасьевич Суханов рассказал мне некоторые подробности пребывания поэта в полку. Он приехал в деревню Кашино, в штаб полка, а вскоре фашистские танки прорвались на дорогу и отрезали штаб от батальонов. Бой шел на деревенской улице, вражеские автоматчики вели огонь по блиндажу, где вместе с Сухановым оказался и Сурков.

Надо было прорываться из окружения. Начальник штаба капитан И. К. Величкин, собрав все гранаты, какие были у товарищей, выскочил из блиндажа, пополз к домам, в которых засели автоматчики. Суханов, Сурков и штабные командиры прикрывали его ружейным огнем.

Величкин был человеком отважным, мастером ближнего боя. Он забросал гранатами фашистов в трех домах, и штаб Суханова прорвался из окружения. Но самое тяжелое испытание ожидало их впереди. Когда уже вышли из деревни Кашино в поле, полковой инженер вдруг крикнул: "Стоять всем! Ни шагу!" И он указал на заснеженный бугорок, из которого, едва приметные, торчали рожки противопехотной мины. Присмотрелись. Да, сомнений нет, минное поле. Осторожно, друг за другом, ступая след в след, они выбрались из опасной зоны, где смерть действительно сторожила их в четырех шагах. А может, и ближе. [79]

Последующие четыре дня — с 28 ноября по 1 декабря — соединения 40-го немецкого танкового корпуса предпринимали непрерывные атаки, пытаясь прорвать фронт 9-й гвардейской дивизии. Основную массу танков противник бросил на наш правый фланг, на стык с 18-й стрелковой. 28 ноября в атаках гитлеровцев наряду с мотопехотой участвовало около 45 танков, 29 ноября — до 60 танков, 30 ноября и 1 декабря — примерно столько же.

Однако эти массированные танковые атаки заметного успеха противнику не приносили. Он потерял более 20 танков, а прорваться в глубину нашей обороны так и не смог.

С напряженными боями, контратакуя, наша дивизия медленно отходила вдоль Волоколамского шоссе. За четыре дня ее правый фланг подался к востоку на 12 — 15 км, центр боевых порядков — на 8 — 9, левый фланг — на 5 — 6 км. Таким образом, соединения 40-го немецкого танкового корпуса на участке своего главного удара продвигались в среднем по 3 — 4 км в сутки. Такой темп наступления считается низким для пехоты, а для танков тем более, ибо он противоречит самой сути этого рода войск.

Гитлеровцы несли большие потери. Это явственно чувствовалось по действиям того же танкового корпуса. Если раньше командование корпуса предпринимало неоднократные попытки обойти дивизию с обоих флангов крупными силами, нанося при этом удар и в центре, то теперь оно было вынуждено сосредоточивать войска попеременно то в одном, то в другом пункте. Иначе говоря, маневр достигался непрерывной переброской войск на значительные расстояния, что, разумеется, сказывалось на их боеспособности, затрудняло снабжение, резко увеличивало износ техники.

К 1 декабря конфигурация обороны нашей 9-й гвардейской представляла собой прямой угол, одна сторона которого — от деревни Нефедьево до Селиванихи — была обращена на север, а другая — от Селиванихи через поселок Ленине к селу Рождествено — на запад. В глубине этого угла, примерно в равном (3 — 3,5 км) расстоянии от обеих его сторон, находился город Дедовск. Полоса нашей обороны составляла 16 — 17 км: 258-й полк находился на правом фланге, у деревни Нефедьево, 40-й полк — в центре, у Селиванихи, 131-й — на левом фланге.

Штаб дивизии, как и принято, расположился в тылу, в деревне Желябино, а наблюдательный пункт было решено вынести поближе к передовой. В поисках удобного места для НП мы с Бронниковым выехали в Дедовск. Надо было заодно взглянуть и на текстильную фабрику. Ведь имелся строгий приказ — не [80] оставлять врагу никакого промышленного оборудования, даже заводских зданий. При вынужденном отходе мы были обязаны проследить, все ли оборудование и сырье эвакуировано в тыл, а если нет возможности его вывезти — уничтожить. Ответственность за выполнение этого требования несли командир и комиссар в полосе действия своих войск.

По дороге Бронников рассказал, что с фабрики наш автобат уже вывез в Москву более 500 тонн хлопковой пряжи. Оставлено, по просьбе Федора Михайловича Бойко, лишь несколько кип. Из пряжи делают теплые мешки, вроде спальных, для раненых, чтобы хоть как-то уберечь их от холода на пути в госпитали.

Морозы в те дни стояли жестокие. Над Дедовском, отражаясь в оконных стеклах, опускалось за крыши малиновое солнце. Дым над трубами вставал вертикально, плотным столбом. Значит, ночью столбик термометра покажет градусов тридцать ниже нуля.

Людей на улицах, несмотря на мороз, много. Жители покидали город. С мешками за спиной, с узлами и чемоданами, они вереницей тянулись к станции, к московскому поезду.

Вышел я из машины, догнал старика, который тянул саночки с поклажей, с аккуратно притороченным к ней медным чайником.

— Отец, как проехать к ткацкой фабрике? Он махнул рукавицей:

— Прямо. По левую руку увидишь кирпичные корпуса. Она и есть. Говорят, взрывчатку в нее заложили?

— Кто говорит?

— Люди! Э-эх! Строили-строили, и на тебе...

— Что ж, фашисту ее оставлять?

Старик смотрел на меня выцветшими голубыми глазами, молчал, и я остро почувствовал неловкость, какую-то вину перед ним. Не то я сказал, а нужное слово найти никак не мог.

— Зачем фашисту? — веско проговорил он. — Ты нам ее сбереги. Стань здесь крепко и не отдай. Доколе ж будем пятиться? До Москвы? Так вот она — сорока верст нету.

И дернув саночки, пошел, ссутулясь, к станции.

— Что сказал старик? — спросил Бронников, когда я сел в машину.

— О том, что до Москвы — сорок километров.

— Меньше! — поправил комиссар. — Сорок — это до самого центра, до Кремля.

Остаток пути мы молчали. Я думал о дивизии, ее стойкости. Да, этот рубеж должен быть последним, с него мы не уйдем.

На ткацкой фабрике нас встретил командир саперного батальона военный инженер 2 ранга Николай Григорьевич Волков. [81]

Он доложил, что подготовительные работы закончены, взрывчатка заложена. С Волковым был товарищ в штатском, если память не изменяет, директор фабрики. В цехах, по которым мы прошли, ни души. Пусто, тихо. Все оборудование уже вывезено. Директор рассказывал нам о фабрике, а у самого слезы на глазах:

— Может, погодите взрывать?

Отошли мы с Бронниковым в сторонку, посоветовались. Пришли к выводу: взрывать фабрику лишь в крайнем случае. Ведь преждевременный взрыв может отрицательно сказаться на моральном состоянии бойцов дивизии. Они уже знали: если в тылу подорвали какие-то объекты, значит, командование не исключает возможности нового отступления. А отступать нам теперь некуда.

Комбат Волков получил приказ оборудовать наблюдательный пункт на территории фабрики или рядом — в подходящем помещении. А директору я сказал:

— Фабрику подорвем, если фашисты атакуют мой НП.

С тем и расстались. Ну, а у нас с комиссаром задача простая: "Не давши слова — крепись, а давши — держись".

Конечно, мы тогда не знали, что держаться нам осталось считанные дни, что Ставкой Верховного Главнокомандования уже разработан план контрнаступления, что резервные армии сосредоточиваются на исходных позициях и частично уже введены в бой.

Обстановка в полосе нашей дивизии в первых числах декабря оставалась весьма напряженной. Еще 30 ноября мы вынуждены были оставить три деревни: Дедово, Петровское и Селиваниху. Важное тактическое значение имела Селиваниха. Здесь был опорный пункт нашей обороны. Мы понимали, что противник, овладев деревней, бросит свои танки к Волоколамскому шоссе, к поселку Ленино и далее на Дедовск, Нахабино. В ночь на 1 декабря 40-й полк Коновалова выбил фашистов из Селиванихи, но днем, в 16.30, опять был вынужден отойти, будучи атакован 15 танками и мотопехотой.

40-й полк, как, впрочем, и другие стрелковые полки, за месяц боевых действий сильно поредел. В нем теперь насчитывалось всего лишь 550 бойцов и командиров, 4 пушки и 3 станковых пулемета. И все же было решено в ночь на 2 декабря повторить атаку. Вместе с Коноваловым мы обошли передний край полка, перегруппировали батальоны в соответствии с замыслом — ударить на Селиваниху с юго-запада и северо-востока одновременно. Начальник артиллерии Погорелое вывел в этот район приданный дивизии 871-й противотанковый полк, подготовил огонь 471-го пушечного артполка. Пехоты у нас было [82] очень мало, но артиллерийский кулак получился весомый. Противотанковый полк имел на вооружении 85-миллиметровые зенитные пушки, которые прошивали немецкие танки насквозь, в оба борта. Пушечный артполк с его дальнобойными орудиями получил задачу подавить артиллерию фашистов и, поставив отсечные огни, не допустить подхода вражеских танковых резервов к Селиванихе.

В том, что такими резервами противник располагал, я убедился несколько ранее, побывав в Нефедьево, в 258-м полку. С НП Суханова хорошо просматривалась местность за передним краем. Заснеженные поля были вдоль и поперек исполосованы следами гусениц, в лощинах и перелесках виднелись плохо замаскированные танки. Их было очень много. Видимо, противник намеревался расширить клин, вбитый им между флангами нашей и 18-й дивизий.

Так сложилась боевая обстановка у нас в центре и на правом фланге к вечеру 1 декабря. Вернулся я с передовой в штаб дивизии уже за полночь. Только уснул — будят:

— Командующий фронтом!

Открыл глаза, а понять ничего не могу.

— Кто?

— Прибыл командующий фронтом! С ним и командарм.

Тут чья-то рука отодвинула плащ-палатку, которая занавешивала дверь, в комнату вошел генерал с пятью звездами на петлицах шинели — командующий войсками Западного фронта Г. К. Жуков. Следом вошел командарм К. К. Рокоссовский.

— Доложите обстановку! — приказал генерал армии Жуков.

Собравшись с мыслями, начинаю докладывать, показывая на карте наши боевые порядки. Понимаю: времени у командующего фронтом в обрез. Говорю о главном, о борьбе за Селиваниху:

— Сегодня, в три ноль-ноль утра, сороковой стрелковый полк атакует этот пункт.

— Состав полка?

— Пятьсот пятьдесят штыков.

— Мало.

— Так точно! Но мы подтянули туда два артиллерийских полка. Резерва пехоты у меня нет.

— А где приданная вам свежая стрелковая бригада?{18}

— Она во втором эшелоне дивизии. Прикрывает Дедовск и Нахабино. [83]

— Опасаетесь за правый фланг?

— Да.

Верно опасаетесь. В обороне дивизии это направление для противника — самое перспективное.

Он внимательно выслушал доклад о наших мерах по укреплению правого фланга дивизии, подумал и сказал:

— Хорошо! Но вернемся к сороковому полку. Задачу ему поставите более глубокую: удар через Селиваниху развить на Петровское, Хованское, Дедово.

— Есть, поставить более глубокую задачу! — ответил я, но лицо мое, видимо, отразило внутреннюю тревогу: как выполнить приказ столь малыми силами?

Георгий Константинович усмехнулся:

— Не ревизором же я к вам приехал. В ваше подчинение переданы семнадцатая и сто сорок шестая танковые бригады, батальон сорок девятой стрелковой бригады. Хватит для Селиванихи?

— Вполне.

— И для Дедово! — подчеркнул он. — О взятии этой деревушки лично доложить в штаб фронта.

Тогда меня удивило внимание командующего к этой рядовой, не имевшей, казалось бы, военного значения деревушке. Только много позже, из мемуаров Георгия Константиновича, я узнал, чем это было вызвано. Когда мы сдали деревню Дедово, кто-то по ошибке доложил Верховному Главнокомандующему, что сдан город Дедовск. И. В. Сталин приказал немедленно отбить у противника этот важный опорный пункт на пути к Москве. Путаница скоро прояснилась, но Верховный Главнокомандующий приказал теперь взять Дедово. Этот эпизод подробно описан Г. К. Жуковым{19}, я же вернусь к своему ночному докладу.

Важным, на мой взгляд, фактом, являлось сосредоточение вражеских танков на правом фланге дивизии, на участке 258-го полка. Назвать точную цифру я не мог, но ряд данных, в том числе полученных разведкой наблюдением, позволял говорить о нескольких десятках машин. Следовательно, речь шла о целой дивизии, появившейся у деревни Нефедьево.

— А если это — макеты? — спросил командующий. — Если фашисты хотят ввести нас в заблуждение?

— У нас есть документы убитых танкистов. Несколько экипажей из десятой танковой дивизии — ее мы давно знаем. Но один экипаж оказался из пятой танковой дивизии. [84]

— Довод, но — слабый, — заметил генерал Жуков. — Пятая танковая сейчас под Крюково. Нужен пленный, товарищ Белобородов.

Наши разведчики еще вечером ушли во вражеский тыл с целью добыть "языка" и вернулись только что. Это я понял по жестам, которые мне делал из-за плащ-палатки майор Тычинин.

— Разрешите на минуту выйти к разведчикам? — спросил я.

Командующий кивнул. В соседней комнате меня встретил улыбавшийся Тычинин, он жестом указал на закутанную в шерстяной женский платок фигуру:

— Вот он, "красавец". Танкист, из разведывательного батальона.

"Красавец" стоял нахохлившись, а по шерстяному платку, по вороту шинели, по плечам ползали вши. То, что фашистская армия завшивела, для нас не было новостью. Но этот пленник далеко превзошел своих соплеменников, попадавшихся до сих пор разведчикам.

— Хоть бы веником обмели, — говорю Тычинину. — Неудобно перед командующим.

Наш разговор услышал генерал Жуков, приказал ввести пленного. Поглядел на него внимательно и сказал:

— Вшивая армия — факт знаменательный. Запишите его в журнал боевых действий: историкам пригодится.

Так в журнале боевых действий 9-й гвардейской стрелковой дивизии появилась не совсем обычная запись: "Захвачен пленный обер-ефрейтор, 1920 г. рождения, 90-го разведбатальона 10-й танковой дивизии. Из Германии прибыл в октябре. Имеет массу вшей"{20}.

Пленник был разведчиком, поэтому знал гораздо больше, чем обычный танкист. Он подтвердил, что перед правым нашим флангом и центром сосредоточены танковые части моторизованной дивизии "Рейх" и 10-й танковой дивизии, а также 86-й моторизованный полк последней — всего около ста танков и бронемашин. Кроме того, обер-ефрейтор показал, что встречал на этом участке танковые подразделения соседней 5-й танковой дивизии{21}.

Допросив пленного, командующий позвонил в штаб фронта, приказал немедленно "передать наверх" о сосредоточении танков противника в стыке 18-й и 9-й гвардейской дивизий.

Около шести утра, когда я уже доложил генералу Г. К. Жукову, что Селиваниха взята, что танкисты è стрелки вышли к деревне [85] Дедово, позвонил телефон. Слышу голос начальника штаба 16-й армии генерала Малинина:

— Командарм у вас?

— У меня.

Генерал Рокоссовский взял трубку, молча выслушал начальника штаба и несколько переменился в лице.

— Каменку сдали, фашисты прорвались в Крюково, — глухо сказал он.

Генерал Жуков встал, застегнул шинель.

— Едем, Константин Константинович.

— Туда?

— Туда. Отбивать Крюково.

Расположенный на Ленинградском шоссе, этот поселок, превращенный в сильный опорный пункт, прикрывал подступы к столице с северо-запада. Если 40-й немецкий танковый корпус пытался прорваться к Москве через Дедовск и Нахабино, то два других корпуса 4-й танковой группы — 46-й танковый и 5-й армейский — стремились достичь той же цели через Крюково. На том же направлении действовала и часть сил 3-й немецкой танковой группы.

Из сообщений командира 18-й стрелковой дивизии полковника Чернышева я знал, сколь напряженной стала борьба за Крюково. Линия фронта представляла собой ломаную кривую, к тому же непрерывно и резко менявшую очертания. Впоследствии К. К. Рокоссовский говорил мне, что это обстоятельство едва не завело их с Г. К. Жуковым в расположение фашистских войск. Пришлось даже отстреливаться. Выручили мужество и хладнокровие бойцов охраны.

Утром 2 декабря эсэсовцы предприняли сильную контратаку на Селиваниху, но потеснить 40-й полк и вновь овладеть деревней не смогли. Потеряв здесь, в центре полосы нашей дивизии, 13 танков, противник снизил свою активность на участке 40-го полка, но сразу же перенес свои усилия на фланги — на участки 131-го полка (поселок Ленино, село Рождествено) и 258-го полка (Нефедьево).

В полдень с НП я увидел неприятную картину. По широкому полю, что протянулось от села Рождествено к городу Дедовск, группами отходили бойцы 2-го батальона 131-го полка. Было ясно: батальон оставляет село.

Звоню Докучаеву, отвечает его начальник штаба капитан Рыбко:

— Командир полка под Снигирями. Там тоже критическая обстановка: третий батальон отошел к поселку Ленино. Организуем контратаки. [86]

Итак, на левом фланге неблагополучно. Бронников тотчас выехал на Волоколамское шоссе, к поселку Ленине, а мне пришлось взять в свои руки управление боем под Дедовском. Хорошо еще, что наши боевые порядки были глубоко эшелонированы: 40-я стрелковая бригада занимала оборону по западной окраине города. Ее огонь и контратаки отбросили гитлеровцев в Рождествено.

Вечером вернулся Бронников. Рассказал о тяжелом бое, который пришлось выдержать 3-му батальону 131-го полка. Докучаев сам дважды водил бойцов в контратаку. Противник остановлен, поселок Ленино удалось удержать.

Иван Федорович Федюнькин принес карту с нанесенной на ней боевой обстановкой. Теперь оборона дивизии строилась так: 258-й полк стоял фронтом на север, 40-й — на запад, 131-й — на юг, прикрывая Волоколамское шоссе от Ленино до Дедовска, до стыка с 40-й стрелковой бригадой.

Весь следующий день на этих участках шли ожесточеннейшие бои с пехотой и танками дивизии "Рейх". Эсэсовцы, обходя Дедовск, приближались к шоссейной дороге. Докучаев доложил:

— Отходим на восточную окраину Ленино. Мой наблюдательный пункт в Садках окружен фашистскими танками.

На этом связь с ним прервалась. По звукам боя можно было определить, что противник уже обошел Дедовск с севера и с часу на час отрежет наш НП от главных сил дивизии. Это подтвердил и начальник артиллерии Погорелов со своими наблюдателями: вражеские танки и мотопехота пересекли железную дорогу у станции Гучково, но в трехстах метрах от Волоколамского шоссе были остановлены сильным огнем с территории кирпичного завода.

На кирпичном заводе оборонялась группа истребителей танков из 2-го батальона 131-го полка. Командовал ею старший лейтенант И. И. Степин, ветеран дивизии. Ему был придан взвод 45-миллиметровых пушек лейтенанта П. С. Воронина. Вместе с артиллеристами в группе насчитывалось около 40 бойцов. Немного, конечно, но зато народ отборный. Люди Степина боевую практику получили еще под Барынино, на Озерне, и теперь борьба с танками была для них привычным делом.

Еще накануне командир полка Докучаев, предвидя опасность вклинения противника в стык флангов с 40-й стрелковой бригадой, приказал Степину занять оборону на кирпичном заводе. Старший лейтенант умело распорядился своими небольшими силами, и к утру кирпичный завод превратился в противотанковый опорный пункт.

Прорвавшись через железную дорогу, пять немецких танков [87] и несколько машин с мотопехотой сделали остановку у домиков, что в сотни метров от завода. Видимо, кого-то ждали.

— Не стрелять! — приказал Степин.

Но вот подъехали еще три легковые машины. В них офицеры. Солдаты слезли с грузовиков и, сгрудившись, курили, топали ногами: мороз допекал.

— Огонь! — скомандовал Степин.

Гитлеровцы бросились врассыпную. Два танка были сразу подбиты, третий танк поджег бутылками с горючей смесью сержант Н. А. Молочков. Остальные машины поспешно скрылись за железной дорогой. Так действия подчиненных старшего лейтенанта Степина предотвратили прорыв противника в тылы дивизии.

Подобных эпизодов в тот день было множество. Подразделения 131-го полка, его отдельные группы продолжали стойко оборонять свои позиции. Мужество бойцов, их верность долгу не позволили врагу сломить оборону полка и выйти на Волоколамское шоссе.

Отлично работал на прямой наводке приданный дивизии 610-й противотанковый артполк. Меткий огонь его 85-миллиметровых пушек буквально закупорил главную улицу поселка Ленино подбитыми и сгоревшими вражескими танками и бронемашинами.

Вскоре была восстановлена связь с НП Докучаева в Садках.

— Жив! — ответил он мне. — Спасибо комиссару — выручил.

Когда эсэсовцы окружили НП полка в Садках, в бывшей церкви, комиссар Иван Яковлевич Куцев собрал бойцов из хозяйственных подразделений, разведчиков, связистов, писарей и повел их в контратаку. Фашистов выбили из Садков. Отступая, те наскочили на подразделения 2-го батальона и были уничтожены в рукопашной схватке.

Наступила ночь — верная наша союзница. Она сводила на нет преимущество противника в авиации и танках, а его пехота в этих условиях чувствовала себя менее уверенно. "Нельзя давать фашистам ни часу передышки, они должны забыть, что такое спокойный отдых", — напоминали мы бойцам.

Линия фронта проходила через Ленино. В западной половине поселка — гитлеровцы, в восточной — мы. Нейтральная полоса, разделившая нас, не шире 50 — 70 м. Один стремительный бросок — и все решится в рукопашном бою. Однако людей в 131-м полку очень мало, его надо подкрепить. Приказываю Коновалову оставить у Селиванихи небольшой заслон и, согласовав свои действия с Докучаевым, ударить 40-м полком с северо-востока, в обход поселка. Атаку стрелков поддержат танки 17-й танковой бригады. [88]

В тот день нам позвонили из Москвы, с пункта формирования, просили принять подкрепление — первое за месяц боевых действий. Комиссар Бронников сам туда поехал — и вот уже привел маршевую роту.

— Хороший народ, — сказал Михаил Васильевич. — Фронтовики — кто из госпиталя, залечив раны, кто пробился из окружения. Один из них кавалерист — старшина Курильчик Петр Григорьевич. Вывел из окружения более ста бойцов.

Мы пошли в фабричный цех, где выстроилась маршевая рота. Курильчик заметен издалека. Отменная выправка, длинная кавалерийская шинель, на бедре — шашка, на сапогах — шпоры.

— Давно воюете, старшина?

— С двадцать второго июня.

— Были в окружении?

— В трех.

— Досталось...

— Ничего, товарищ генерал. Нынче нам досталось, завтра — им, В Берлине подобьем итоги.

В строю, среди бойцов, стоял паренек лет шестнадцати. Не винтовка при нем, а он при винтовке. Но вид бравый.

— Доброволец?

— Так точно! Красноармеец Зверков Николай Федорович. В прошлом дважды курсант.

— Когда ж успели?

— Это я лицом молодой, — ответил он. — Но мне почти девятнадцать.

И объяснил: с июня он курсант Калужского училища, с августа — в боях: Ярополец, Юхнов, окружение, прорыв. Потом -Клин, окружение, прорыв. С 25 ноября по 2 декабря, всего неделю, был курсантом пограничного училища. Вчера их подняли по тревоге...

Поговорил я и с другими красноармейцами. Боевые биографии примерно такие же, как у Курильчика и Зверкова. Крепкие ребята. Комиссар сказал им напутственное слово, старшина Курильчик (его назначили командиром взвода) подал команду, и темень ночи скрыла от нас маршевую роту.

Ночная контратака подразделений 131-го и 40-го полков принесла успех. К восьми утра 4 декабря фашисты были выбиты, из поселка Ленино. 131-й полк занял оборону по западной окраине, 40-й полк вернулся на свой участок, в Селиваниху.

Днем противник вновь попытался атаковать Ленино. Его резервы двинулись к поселку с юга, от села Рождествено. Однако тут сказала веское слово наша артиллерия — 210-й гаубичный полк майора Жилина. С артиллерийских наблюдательных пунктов [89] хорошо просматривалась дорога от Рождествено на Ленине, она тянулась вдоль линии фронта, полем. Две батальонные колонны эсэсовской пехоты шли по ней в медленном темпе, преодолевая снежные заносы. Майор Жилин, последовательно сосредоточивая огонь своих дивизионов, накрыл обе колонны. До 50 снарядов легли точно в цель. Оставляя на снегу убитых, гитлеровцы толпами бежали обратно в Рождествено.

Последующие их атаки на левый фланг дивизии — на Дедовск и Ленино — стали менее целеустремленными и легко отбивались. Чувствовалось, что противник выдыхается. С 5 декабря здесь, как и в центре дивизионной полосы, наступило затишье.

Более напряженными и затяжными были бои, развернувшиеся на правом фланге. Танки, о которых я докладывал командующему фронтом, фашисты бросили в наступление не сразу. 1 декабря они произвели разведку боем: 10 танков с мотопехотой пытались прощупать оборону 258-го полка в районе деревень Нефедьево и Козине.

Эти деревни почти соприкасались своими окраинами. От Козино на юг, к поселку Нахабино, к Волоколамскому шоссе вела хорошая дорога. Из всех направлений в полосе 9-й гвардейской дивизии, которые противник мог выбрать для прорыва на Волоколамское шоссе, дорога Козино — Желябино — Нахабино была наиболее удобной и самой короткой — 5 — 6 километров (15 — 20 минут ходу для танков). Именно это имел в виду Георгий Константинович Жуков, когда говорил о возможных замыслах вражеского командования.

Его прогноз подтвердился. Уже утром 2 декабря, едва он уехал от нас, 10-я немецкая танковая дивизия предприняла сильный удар на Нефедьево и Козино.

Участок 258-го полка был основательно укреплен. Три линии траншей полного профиля, ходы сообщения, бронеколпаки с пулеметами, противотанковые районы, в которых стояли на прямой наводке пушечные батареи 159-го артполка, гаубичные батареи этого же полка, расположенные в глубине, — все это сделало оборону достаточно прочной.

Правда, в ней имелся один изъян, и весьма существенный. Дело в том, что у нас было мало пехоты. В батальонах сухановского полка числилось по 100 — 120 человек. Особенно велика была убыль в командном составе. Из комбатов, вступивших месяц назад в бой на Озерне, в строю остался один Романов. А 2-м батальоном командовал вчерашний командир взвода лейтенант Таборов.

На оборонительном рубеже завязался напряженный бой. 86-й немецкий моторизованный полк, поддержанный двумя [90] десятками танков, захватил первую траншею на западной окраине Нефедьево и, перейдя рассекавшую деревню речку Порка, ворвался во вторую траншею. До Козине фашистам осталось пройти менее 500 метров.

Командира 258-го полка я нашел на его КП, в козинской церкви. На деревню пикировали "юнкерсы" и "мессеры", пулеметные очереди глухо барабанили по крышам домов, по церковным стенам. Пройти на КП и выйти из него можно было только ползком — по-пластунски.

— Сдал вторую траншею? — спросил я М. А. Суханова.

— Частично, — ответил он. — Ночью вернем.

— Отбить немедленно! Я привел три танка, бери их, сажай бойцов на броню — и вперед!

— Есть, отбить!

Михаил Афанасьевич со сноровкой, не свойственной, казалось бы, его солидной комплекции, ползком выбрался из церкви и вместе с адъютантом лейтенантом А. А. Горбуновым перебежками направился к бойцам. Управление полком мне пришлось взять на себя.

С колокольни спустился командир 159-го артполка майор Ф. М. Осипычев, доложил, что на льду Порки скопились немецкие танки и автомашины с пехотой.

— Что они намерены предпринять?

Он пожал плечами. Мы забрались на площадку колокольни. Пули сыпались градом, выбивали кирпичную пыль. Стереотруба была разбита. Разведчики и связисты, притаившись за деревянным брусом, привычно делали свое дело.

— Где танки?

Федор Михайлович указал на опушку леса, вплотную подступавшую к речке.

— Они оттуда спустились на лед.

— Сам видел?

— Нет. Там, на опушке, вторые сутки сидит лейтенант Волков. Закопался в снег, держим с ним связь по телефону. Сейчас его вызову.

Говорю с Волковым:

Далеко от вас "коробки"?

— Метров сто.

— Сколько их?

— С десяток. И машины с пехотой.

— Что делают?

— Стоят на льду реки. Моторы работают.

Не знаю, с какой целью командование 10-й немецкой танковой дивизии хотело использовать замерзшее русло Порки. Возможно, [91] как дорогу, поскольку речка течет на юг, в сторону Волоколамского шоссе, пересекая его у поселка Нахабино. Так это или иначе, но танкам и автомашинам не удалось и с места сдвинуться. Майор Осипычев отдал команду, дивизионы открыли огонь, лейтенант Волков его корректировал. Четыре танка и двенадцать грузовиков были сожжены, другие получили повреждения, и фашисты выволокли их со льда на буксире.

Полк Суханова выбил пехоту противника из второй траншеи, потом опять был вынужден ее оставить, и лишь ночью батальон капитана Романова (80 пехотинцев с двумя машинами 17-й танковой бригады) окончательно ею овладел, захватив при этом два исправных немецких танка Т-3.

3 декабря фашисты бросили на Нефедьево и Козино все свои силы — около 50 танков. Двое суток, днем и ночью, кипел здесь сильнейший бой. Фашисты прорвались к командному пункту Суханова.

— Прошу дать огонь артиллерии на меня! — услышал я в трубке его спокойный голос.

— Михаил Афанасьевич...

— Прошу огонь на меня! — повторил он.

Огонь дали всем 210-м гаубичным полком. Толстые стены церкви выдержали, Суханов и его штаб остались невредимы. А фашистов из Козино как вымело. За два дня они потеряли более 20 танков. Отбитые у них траншеи были завалены трупами, снег густо перемешан с кровью. Такой массы погибших солдат противника на небольшом сравнительно участке мне еще не доводилось видеть.

5 декабря, опять-таки ночной атакой, батальон Романова выбил фашистов из западной окраины Нефедьево. Особенно отличился командир 3-й роты лейтенант С. И. Галич. Будучи серьезно ранен (осколок перебил кость руки), он оставался в строю, пока полностью не освободили деревню.

Противник поспешно переходил к обороне и на этом участке, что подтвердили пленные и один перебежчик. Он сообщил, что командование 40-го танкового корпуса отводит остатки 10-й танковой дивизии в район Истры.

Позже наш переводчик Вениамин Алексеевич Болотов доложил мне другие данные, полученные от перебежчика, рассказал о нем самом. Родители Альфреда (так условно назовем перебежчика) были коммунистами. Когда фашисты захватили власть в Германии, мать Альфреда была ими убита, отец — инвалид первой мировой войны — брошен в концлагерь. Юноша жил у бабушки. Провожая его в армию, она сказала: "Если Гитлер [92] пойдет войной на Советский Союз, ты оружия против русских не поднимешь". При первой же возможности немецкий солдат перешел линию фронта...

Итак, на всех участках — в центре, на левом и правом флангах — 9-я гвардейская отвечала на каждый удар противника сильным ударом.

Показания немецких солдат, плененных в эти дни, подтверждали факт, который был уже достаточно ясен из самого хода боевых действий: ударная группировка противника выдохлась, ее огромные потери в людях и технике вынудили гитлеровское командование прекратить активные боевые действия на широком фронте. И хотя в приказах, которые становились нам известны, все еще фигурировали трескучие фразы насчет "захвата Москвы", солдаты в массе своей этому не верили. Их наступательный порыв был сломлен.

Огромную помощь оказывали нашим войскам трудящиеся столицы. Наши тылы в буквальном смысле опирались на Москву, боезапасы в дивизию доставлялись с окраины Москвы, а печеный хлеб — с хлебозавода, что на Валовой улице. Московский авторемонтный завод № 1 отремонтировал нам более 200 автомашин...

Бойцов 70-го автобата, совершавших регулярные рейсы в столицу, на любом предприятии, в учреждении встречали с радостью и надеждой. "Сибиряки помогут побить фашиста", — говорили москвичи. И мы, как и любой воин Западного фронта, могли с полным основанием ответить москвичам: "Фашисту Москвы не видать, ворота столицы на крепком замке".