Крылатые степняки

На фронте у меня, по-фронтовому все было, вроде, ладно: по службе продвигался нормально, даже сказал бы, сверхнормально, от звания старшего сержанта уже до капитана дотянул. Все в эскадрильи, в полку, в дивизии меня знают, уважают, даже, как говорят в эскадрильи, любят. Одно иной раз скребет душу, холодит сердце, вызывает обидное недоумение. Подумайте сами: в нашем полку, в его трех-четырех эскадрильях личный состав — просто настоящий интернационал. В нем, в первую очередь, русские, затем — украинцы, белоруссы, татары, грузины, армяне, есть по одному башкирину и какому-то северянину, узбеки и даже чуваш, а казахов нет. В чем дело? Почему?.. Политотдельцы, с которыми говорил на эту тему специально, отмахиваются, ерунда, мол, в нашем полку казахов нет, зато в соседнем полку, в соседней дивизии их полно, зато там белорусов ни одного. Так что ты насчет этого не переживай, война-то всенароднаяа, так что в ней представителям всех народов, — казахам особенно, — место нашлось, свою долю, свою лепту в победу все внесут.

Рассуждения и доводы политотдельцев были убедительные, но меня они не удовлетворяли. Я даже по штабам соседних авиаподразделений прошелся, казахов искал.

А их не было. Может, где-то в технических подразделениях, в аэродромной службе были, но меня интересовали летчики. Их не было. А мне так хотелось повстречать, увидеть характерное широковатое и близкое, с чуть выдающимися скулами, лицо земляка казаха, услышать его плавную, полную ярких образов, сочных пословиц и поговорок, родную казахскую речь. Как было бы славно хотя бы обмолвиться парой слов, перебрать в памяти близких сородичей и обязательно установить хоть какую-нибудь родственную связь. У казахов она обязательно обнаруживается, если не в этом, то в предыдущем, а то и в самых древних казахских родах, из которых они вышли.

Но вокруг меня казахов не было. Специально с целью найти сородичей добрался до штаба корпуса, и узнал: казахи в штатах подразделений имеются, летчики есть, механики, оружейники, но больше — в аэродромных подразделениях.

Я имена, фамилии их переписал, решив найти и поговорить с каждым. Но начались эти самые ожесточенные бои на Корсунь-Шевченковском направлении, и все поиски пришлось отложить.

Однако встреча с казахом — родным моим земляком — состоялась, неожиданно, случайно, при совершенно невероятных обстоятельствах.

В то жаркое лето наш полк базировался где-то под Старым Осколом. Жара стояла невероятная днем и ночью. Спать в душных комнатках школ или в клубах, а то и в землянках, было невозможно, и кое-кто из нас, летчиков, приловчился устраиваться на ночь в копнах сена, свежескошенного кем-то вокруг аэродрома. Мягкое душистое сено принимало нас в свои объятия, мы заворачивались в плащ-палатки либо в простыни, зарывались в копну и спали сном праведников.

В ту ночь я спал в копне один, остальные любители были заняты кто чем. Дело-то молодое. Я, как всегда, расстелил простыню, выкопал в копне нишу, раскинул плащ-палатку улегся, подумал о доме, о плане работы на завтра и... заснул, будто провалился в колодец.

Спал, конечно, не просыпаясь. Поднялся с рассветом, оглянулся и отпрянул. Рядом со мной, на моей плащ-палатке — кругловатое, скуластое, смуглое лицо, лицо казаха.

Не веря себе, я тронул его. Он проснулся, уставился на меня.

— Сен кiмсiн? Ты кто? — спросил я по-казахски. Он удивился еще больше, пробормотал:

— Мен казакпын. Я — казах. Кубаис мен, Алдиярдын баласымын (Кубаис я, Алдияра сын). Озiм — ага лейтенант (Я старший лейтенант). Сен кымсын? (ты кто??

Сказано было по-казахски как должно, чисто, без всяких акцентов. Это был, безусловно, казах. Но откуда он свалился. С неба что-ли? — летный шлем его лежал рядом. Значит летчик! — решаю я.

Дальше разговор шел по-казахски. Прежде всего я, как у нас положено, о здоровье его родственников спросил, откуда он, и кто его отец, из какого он рода. Земляк оказался откуда-то из Гурьева. На фронте оказался точно по схеме Коптева: пригнал из каких-то ремонтных мастерских самолет и вот, задержался, ходит по штабам, командирам, просит оставить... Пока ничего не выходит.

Он вылез из сена, отряхнулся и я ахнул... Это был какой-то великан, ростом под два метра, в плечах косая сажень.

Я сводил его в столовую, познакомил с ребятами. Он рассказал о своей работе, о налетанных часах, а главное, об уже трех встречах с немецкими истребителями.

— В первом случае летел один, на «ИЛе» же. Тоже перегонял. И до фронта было еще сравнительно далеко. «Мессеров» было три, — рассказывал Кубаис. — До этого я их, немцев, вообще не видел. Они зажали меня спереди, сзади и сбоку. Выхода у меня не было. И я рванул на переднего, напрямую, на таран пошел. Жму на гашетки и кнопки — вооружение у меня было. Зубы стиснул. Ну, думаю, смерть.

Но смерти не вышло, то ли фашист, то ли я, кто-то из нас отвернул. Мы разошлись. А тут наши «ястребки» из облаков. Завязался бой. Я не улетел, дрался, одного «Мессера» сбил. В летной книжке записано. С тех пор — «на фронт» и больше никаких. Десять рапортов подал. На губу уже за них отправляли. Я все свое «На фронт!» и только.

И с этим, с Кубаисом, пришлось ходить по начальству. Мы его все-таки оставили. Дали ему самолет, стрелка, и на старт. Самое главное — зачислили в мою, Первую эскадрилью.

Какое-то время он летал в моем звене, правым ведомым, потом ему доверили звено. Летал казах отлично. Припоминаю такой случай. Получили задание прощупать расположенную сразу за линией фронта густую рощу или лесок. Вообще-то мы уже пролетали над ней, прощупали всячески и ничего не обнаружили. Слева от рощи деревушка, в ней тоже ничего подозрительного, ни машин, ни людей, — будто все вымерло. Облетаем рощу еще раз группой, в составе Алдиярова, может быть, Коптева, Роснецова или еще кого-то, точно не помню. Задание-то пустяковое. Летели как обычно, я ведущим, Кубаис правый ведомый и третий слева, чуть отстав. Летим, впиваемся глазами в лес и нигде, ничего. Облетели лесок, его окрестности — пусто. Я уже решил возвращаться, но эскадрилья опять же с полным боекомплектом, с таким грузом не сажают. Нужно что-то придумать.

И вдруг одна из моих машин вырывается из строя, пикирует к земле. Я просто ошалел. Что это значит? Кто посмел? Без команды?! А это он, тот самый — я уже догадался — мой земляк, Кубаис Аддияров. Это был именно он — падает и падает и вдруг что-то там атакует, стреляет, бомбит и выходит из пике.

Я кричу в шлемофон:

— В чем дело? — приближаюсь к нему. Он показывает руками, и я понимаю: на земле танки. Четыре. Нужно бомбить.

Киваю ему и разворачиваю самолет. Летим обратно. И тут я засекаю взглядом среди развороченных взрывами, вырванных с корнем деревьев, танки. Один на боку, другие стоят как надо и еще разворачивают в нашу сторону стволы.

Докладываю на КП.

— Цель — танки — обнаружил. Численность не установлена. Прошу разрешение на штурмовку.

Разрешение получаю и обрушиваю огонь на запрятанные, закопанные в землю, замаскированные фашистские танки.

Мы отбомбились. Сколько танков сожгли, вывели из строя, это потом должны подсчитать в штабе, по фотопленке. Мне было не до этого. Над нами появилась целая армада «Мессеров». Их, видно, успели вызвать с ближнего аэродрома танкисты.

Доложив обстановку на КП, командую построиться в круг — принять бой.

Фашисты были наверху, мы под ними. Быть на верхнем этаже при такой ситуации, куда как выгодней.

КП запрашивает мое решение.

Докладываю:

— «Мессеры» над нами. Иду на снижение. Дальше на бреющем, к аэродрому.

Решение одобрено. КП обещает подмогу — «ястребков».

— Исполняйте!

Два или три истребителя отделились от группы, направились в мою сторону.

Я продолжал лететь своим курсом на своей высоте. Когда ведущий фашист догнал меня, велел стрелку отбиваться. Он пулеметными очередями отогнал истребителя. Но с другой стороны, сбоку, подошел второй. Полоснул самолет по левому крылу пулеметной очередью. Я видел, как летели выдранные пулями куски дюраля.

Стрелок, в свою очередь, полоснул очередью по «Мессеру». Думаю, всадил крепко. Он отстал, отвернул, пошел в сторону. Но тут опять наскочил тот, первый. Он подошел ко мне чуть ли не вплотную, подставляя стрелку бронированную стенку кабины. Фашист выбрал удобное положение и дал очередь по и так ободранной левой плоскости. Теперь от нее летели целые куски. Однако мой стрелок все-таки нащупал фашиста, всадил пулю в щель или между капотом, пробил все-таки бронестекло.

«Мессер» отвалил, но откуда-то снизу или сбоку подлетел еще один, может быть, тот, первый, которого, как мне показалось, сбил Кубаис. Он с ходу дал очередь по фюзеляжу моего «ИЛа» и пролетел. Следом за ним мелькнул Кубаис. Они взвились вверх и закрутились, заметались в боевой схватке.

А у меня явно выходит из строя, видно, крепко побитый пулеметной очередью, мотор. Он еле тянул, захлебывался.

До аэродрома я дотянул, кое-как уложился на посадочную, а вот вылезти из кабины не смог, так замучили эти схватки с «Мессерами». Механик выволок меня, и я плюхнулся под самолет, лежал, привалившись к колесу. Механик сидел рядом. Теперь мы ждали возвращения Кубаиса.

Шли минуты, а его все не было. «Сбил «Мессер», сбил, гад!» — неслось в голове.

Он появился, наконец, до предела измотав нас ожиданием. Тоже, как я, плюхнулся на посадочную. Отвел машину на стоянку и замер в кабине.

Мы подбежали к нему. Машина была вся иссечена пулями, в плоскостях — пробоины от снарядов.

Когда мы его вытащили из кабины, он долго молча осматривался, потом вздохнул, сказал:

— Неужели живой?! — Ощупал себя и сел на землю. Взгляд его упал на меня. Он встрепенулся.

— Талгат, айналайын! Айналайын! Сен калайсын?! — Вдруг протянул огромные свои руки, обнял меня, притиснул к себе, бормоча, — Аи, менiн балам, казактын баласы! — Ой, меным агайы ой, казахтын агаин.

(Талгат, дорогой! Дорогой! Ты как? — Ай, мой мальчик, казахский мальчик! — Ой, мой брат (старший брат), ой, казахский брат)

Отлежавшись, он поднялся на ноги, и я снова увидел, какой он грузный, огромный, и мне не верилось уже, что несколько минут назад он был совершенно обессиленный, беспомощный. Мой спаситель, родной мой казах.

Про его самовольство, нарушение дисциплины полета я уже не вспоминал.

Со вторым оказавшимся в эскадрильи казахом — его звали Ахмет, сверстником, встреча была проще. Он служил — работал стрелком на «ИЛе» же в соседнем полку. По его словам, он был много наслышан про казаха Талгата Бегельдинова, командира эскадрильи, и ему до смерти захотелось встретиться, повидаться со мной.

И он пришел. Этот совсем не был похож на Кубаиса, скорее он походил на меня. Низенького роста, хрупкого телосложения. Но по разговору было ясно, что он не из робкого десятка, довольно боевой. Мы, познакомившись, и говорить с ним стали не о нашей «Елiм -ай» — дорогой родной земле, не про «Кай жерде тудын?» — месте рождения, а про то, сколько у него боевых вылетов, с кем летает, сколько сбил или хотя бы подбил вражеских машин. Он отвечал уверенно, про все наше авиационное — со знанием дела.

Потом мы поговорили и про «Елим-ай». Он оказался родом из Кустаная. Биография: окончил среднюю школу и сразу на фронт, в авиаполк. Там определили в стрелки.

— С тех пор, вот уже второй год, летаю, — заключил он. — Пережил все; и вынужденную, и с парашютом прыгал, но все на нашей территории.

И вдруг он выпалил:

— Талгат-ага, возьми меня к себе в эскадрилью. Хоть с одним казахом буду. У нас со мной обращаются хорошо, все друзья, и русские, и украинцы, и грузины, а вот казаха нет.

Сначала он озадачил меня этой своей просьбой, а потом, подумав, я решил, что, в конечном итоге, оформить желание его не такое уж сложное дело. Обратиться с просьбой к его командиру полка с письмом, изложить все как надо и все.

Мы сделали это с Ахметом тут же. Рапорты, письмо от обоих, от командиров и через неделю он, казах этот, уже был в моей эскадрилье. Сидел у меня за спиной стрелком.

А вскоре я узнал, какой это замечательный стрелок. То есть, скажу прямо, такого у меня еще не было. Во-первых, Ахмет в совершенстве владел оружием — спаренным крупнокалиберным, на турели, пулеметом, бил его очередями в цель, без промаха. Но главное, он каким-то образом досконально изучил все маневры, повороты, подходы и уходы «Мессеров» и «Фоккевульфов». Зная все их повадки, на них и ловил, подсекал их.

В любой воздушной схватке, в самых неудобных для нас обстановках, при отсутствии прикрытия истребителями или при значительном численном превосходстве противника Ахмет окружал наш «ИЛ» такой плотной стеной огня, что сквозь нее не мог пробиться ни один фашист.

А скольких истребителей покалечил, подбил. И сам часто выходил из боя не без урона, с легкими пулевыми, осколочными ранениями, заливал своей кровью дно кабины. Но перевязавшись, забинтовавшись, снова в кабину.

Поражал он меня удивительно правильной, четкой и молниеносной оценкой обстановки в бешеном темпе воздушного боя. И главное — это слаженность в наших общих действиях — летчика и стрелка. Он, целясь в противника, командовал спокойно: «Левая, правая, верх, низ», — и я, понимая его, прижимал ногой левую педаль, правую, уклоняясь от противника или наоборот, устремляясь на него. Ахмет бил, крушил его из пулемета, я помогал из своих пушек. Из боя выходили живыми, сохраняли машину, то есть, побеждали, потому что в воздушном бою побежденных не бывает, есть погибшие и уцелевшие — значит, победители. Ну, еще, редко, подбитые.

Сколько мы так пролетали с моим Ахметом, наверное, около полугода. Беседуя с ним, я подумывал, как бы получше определить его положение в жизни и дальше, после войны. Думал над тем, чтобы пристроить его в какое-нибудь военно-воздушное училище. Он-то в авиацию, в свой «ИЛ» был просто влюблен, только о них и говорил. Мы с ним уже планы строили, чтобы начать действовать в этом направлении, не дожидаясь окончания войны.

Но планам нашим сбыться не пришлось. Видно, не судьба. Ахметом заинтересовался командир эскадрильи Шапов, решивший выдвинуть его флагманским стрелком. Это что-то вроде стрелка-инструктора. Кстати, до этого у нас такого не было, хотя по штату значился, переговорил с командиром полка, тот горячо поддержал идею и все было улажено.

Я не успел опомниться, обдумать все это, а приказ о переходе Ахмета в эскадрилью Шапова, в его же флагманский экипаж в качестве стрелка-флагмана был подписан.

Об удивительных успехах, просто победах воздушного стрелка казаха Ахмета в полку ходили легенды, как они с летчиком, отбивался от двойки, тройки «Мессеров», «Фоккеров», сбивали вражеские самолеты.

Много замечательных по результативности вылетов совершил командир эскадрильи Шапова, вместе со своим стрелком-казахом Ахметом Кожабаевым. Подводя итоги, проводя разбор очередного полета командир полка обязательно останавливался, заострял внимание на действиях передовой эскадрильи Шапова, не забывал упомянуть и грамотные действия стрелка. Признаюсь, боевые успехи паренька просто радовали меня, пробуждали в сердце какую-то особую, наверное, эту самую национальную гордость. По приказу командира полка — это уже после Корсунь-Шевченковской операции — Шапов вылетел ведущим с группой — девяткой «ИЛов», на штурмовку обнаруженной наземной разведкой танковой колонны. Цель Шапов обнаружил сразу и с первого захода стал громить колонны, наносить большой урон. Колонна раздроблена, многие танки с белыми крестами на бортах горят.

— Второй заход, — командует по радио Шапов.

Оставшиеся целыми танки ощетинились орудиями, заговорили сопровождавшие колонну зенитки. В небе густо от разрывов, но Шапов, умело маневрируя, выводит девятку на цель без единой потери и посылает свою машину в пике. За ним — вся группа. Снова на танки летят всесокрушающие эресы, бомбы, снаряды.

Отбомбившись Шапов выводит группу вверх, осматривает поле боя. От колонны не осталось ничего, большинство танков горят, некоторые свалились в кюветы. Однако небольшая группа — четыре-пять танков, видно, еще на ходу. Зажатые на шоссе, они пытаются разойтись, разбежаться. Шапов, зафиксировав взглядом отличную цель, направляется к ней. И в этот момент удар в хвостовую часть. Кто-то из оставшихся целым зенитчиков достал его. Шапова чуть не выбросило из кабины. Но он очнулся, как всегда, первым делом оглянулся за спину — стрелок убит. Осколок снаряда снес ему полголовы. Шапов берет себя в руки, опять выравнивает самолет из падения, но мотор уже не тянул, захлебывался. Самолет падал. Летчики — ведомые устремились за ведущим в надежде, что он выбросится с парашютом, Но Шапов пренебрег этой возможностью, последним шансом на жизнь, не захотел попасть в руки фашистов. Да и ярость боя, злость за убитого стрелка, за самолет, видно, кипели в его груди. Он снова кое-как выправил полет «ИЛа», из последних своих сил и возможностей машины направил «ИЛ» точно на ту самую определенную им цель, на все еще грудившиеся на шоссе немецкие танки. Взрыв поднял к небу тучу пыли, комки земли, куски развороченных танков.

Так, со славою, в бою, погибли они, командир звена Борис Шапов и молодой стрелок, казах Ахмет Кожабаев.

Произошла и еще одна интересная фронтовая встреча с земляком.

Вскоре после Корсунь-Шевченковской операции в наш полк прибыла группа инструкторов и командиров из летных училищ для прохождения практики в боевых условиях. Трое из них были направлены в мою эскадрилью.

День был ненастный, и ни один самолет не поднимался в воздух. Сижу в комнате и слышу, как открылась дверь и кто-то четко доложил адъютанту эскадрильи:

— Прибыл для прохождении практики. Прошу доложить командиру эскадрильи.

Я вышел из комнаты и буквально остолбенел. Передо мной стояли три офицера — три моих учителя из летной школы. Вот так встреча!

Один из офицеров пристально посмотрел на меня и вдруг закричал:

— Товарищи, ведь это же наш Бегельдинов! Талгат! Здравствуй, родной! Ну, рассказывай...

До поздней ночи просидели мы. Теперь роли переменились. Бывшие учителя стали учениками, а я, недавний курсант — учителем.

Потом мы вместе летали на боевые задания, бомбили вражеские позиции. Инструкторы показали себя с самой лучшей стороны и все трое были награждены орденами Красной Звезды.

Настал день, когда практиканты уезжали с фронта в училище. Мы тепло распрощались, пожелали друг другу всяческих успехов.

С одним из бывших инструкторов мы до сих пор поддерживаем самые дружеские отношения.