Все за одного

Наши войска на подступах к Белгороду. Немецкое командование стремилось остановить наступление советских войск. Особенно ожесточенное сопротивление они оказывали на Белгородском направлении. Как всегда, основная ставка делалась на танковые соединения и мотопехоту. Как правило, танки у них ходили в контратаки впереди пехоты, устремляясь на прорыв нашей обороны, совершая разведку боем.

Однако все их усилия, мощные, массированные контрудары, как о каменную стену, разбивались о наши рвавшиеся вперед части. Бои шли ожесточенные, немалую роль играли в них авиационные части, в том числе, и наш полк.

Каждый день с раннего утра в штаб дивизии, а то и непосредственно на КП полка, поступали приказы на штурмовку колонн танков и бронетехники. Просьбы о помощи поступали от наших соседних пехотных частей. Телефоны, рации, то и дело доносили голоса командиров полков, дивизий, а то и самого командующего армией.

«Фашисты танковым клином прорывают нашу оборону. Помогите, друзья, ударьте, штурманите их и мы продержимся!» Или разведка доносит: «На подходе к линии фронта колонна немецкой мотопехоты, танков». И командиры наших авиадивизий, полков, эскадрилий почти никогда, даже и в самую немыслимую для полетов погоду, не отказывали в помощи, тут же запрашивали разрешения вышестоящих старших командиров, и если на аэродроме стояла хоть пара машин, их посылали на штурмовку. Перед штурмовиками ставилась задача — прорывать немецкие воздушные заслоны, громить технику, уничтожать артиллерию и живую силу противника. Штурмовики прилагали все силы для того, чтобы выполнить ее. Самолеты находились в воздухе от зари до зари.

Все эти дни погода стояла отвратительная, в понятии летчиков, совершенно нелетная. Каждый взлет с раскисшего летного поля -сплошное мучение. На колесах самолетов, при взлете налипали комки грязи настолько вязкой, плотной, что летчик, прикладывая все усилия, не мог в воздухе убрать шасси. Взлетая или садясь, самолет поднимал фонтаны воды и грязи, покрывавшие машину от хвоста до фонарей.

На разгром танковых частей все последние дни декабря 1943 года и был, в основном, нацелен и наш полк, а в нем эскадрилья Пошевальникова. Мне с моим звеном (к тому времени я уже им командовал), приходилось участвовать почти в каждом вылете.

В один из дней группа в двенадцать самолетов получила приказ вылететь на штурмовку немецких танков, которые вели бой с нашей моторизованной пехотой. По предварительным данным, в этом районе противник сосредоточил до тридцати танков.

Ведущим Пошевальников, его заместителем — Александр Грединский.

Без всяких происшествий миновали линию фронта, вышли к цели. И тут убедились в том, что данные наземной разведки были, мягко говоря, не совсем точными. По крайней мере, пятьдесят машин с крестами на башнях вели бой с нашими войсками. Им противостояли несколько орудий и не более дюжины танков «Т-34». Что и говорить, силы неравные. Наши артиллеристы и танкисты из последних сил сдерживали напор врага. Помощь с воздуха оказалась весьма кстати. Однако выполнить задачу оказалось не просто. В яростной схватке, противники сблизились чуть не вплотную. Местами их разделяли считанные десятки метров. В рядах пехоты несколько танков.

«Значит, придется бомбить, расстреливать немецкие машины не только в непосредственной близости, но чуть не в рядах наших», — соображаю я. Такое мне еще не приходилось делать.

Опустились метров до пятисот. Мне отлично видно, как укрытые в окопах наши пехотинцы отбиваются от танков. Несколько машин уже замерли, две подбитые, горят.

Отсюда, с высоты, танки кажутся совсем маленькими железными коробками. Видны прильнувшие к стенкам окопов, серые фигурки солдат и еще ведущие непрерывный огонь по танкам орудия. Из перелеска выскочило два наших «Т-34». Но что они, два, против целой армады?

Комэск переговаривается с КП и командует в шлемофон.

— Атакуем! Противотанковыми.

Я веду за собой звено. Летчики стреляют из пушек противотанковыми снарядами по танкам и только по ним. Сбросить бомбы не решаются. Сам комэск тоже ограничивается пушечным обстрелом и эресами.

Несколько танков подбиты, крутятся на месте, горят, остальные покидают поле, уходят в лесок. Но это для них не укрытие, за тоненькими березками не спасешься. Цель отличная, теперь их можно бить на выбор, как на полигоне.

Должен заметить, что штурмовка танков дело очень хитрое, связанное с большим риском. Ни в коем случае нельзя опускаться ниже четырехсот метров, ибо танковое орудие обладает завидной точностью попадания, и не раз опрометчивые летчики платили жизнью за просчет. Кому как, а Пошевальникову это известно. Он предупреждает нас перед каждым вылетом:

— В атаке на танки, помните, в лоб на танк не ходить, бить только со спины, с высоты не менее пятиста метров.

А танкисты уже огрызаются, забыв об атаке, открыли ураганный заградительный огонь по штурмовикам. В небе густо от разрывов снарядов.

Мы пошли в атаку, сбросили бомбы и вновь атаковали танки. Тут-то наш ведущий и допустил непоправимую ошибку: он забыл в горячке боя о высоте. Один из танков задрал вверх хобот орудия и открыл бешеную стрельбу по самолету.

Мы увидели, как машина ведущего неуклюже отвалила в сторону. Мотор ее не работал. Невдалеке было обширное ровное поле. Туда и решил планировать Пошевальников.

— Беру командование на себя, — услышали мы в шлемофонах четкий голос Грединского.

Самолет Пошевальникова тем временем дотянул до поля и, не выпуская шасси, пошел на посадку. Машина коснулась земли, подпрыгнула и застыла.

Сверху нам было видно, что летчик не откидывает фонарь. «Неужели ранен?» — пронеслась тревожная мысль. И тут все мы увидели, как несколько немецких танков направились к безжизненно стоящему среди поля «Ильюшину». Как быть? Как помочь товарищу? Эти тревожные мысли владели каждым. Резкий голос Грединского заставил нас всех вздрогнуть.

— Передаю команду группой Потехину. С круга прикройте. Иду на посадку.

Нет, это было немыслимо — садиться на каком-то поле в расположении вражеских войск. Он что, с ума сошел? Ведь достаточно небольшой канавы — и повреждение шасси неизбежно. Это значит, что будет потерян второй самолет. Черт с ним, с самолетом, но ведь летчик и стрелок окажутся в той же, что и комэск, смертельной опасности — одни среди врагов.

Тем временем Грединский вышел из строя и пошел, снижаясь, к полю. Мы встали в круг и пушечным огнем преградили путь танкам, которые упорно пробирались к самолету нашего ведущего.

Грединский зашел на посадку и приземлился в нескольких метрах от Пошевальникова. Что происходило на земле — мы не видели. Не до того было. Все внимание сосредоточили на немецких танках.

Через несколько минут Грединский взлетел. Он занял место в строю, и мы пошли домой.

Едва самолеты приземлились, мы выключили моторы и кинулись к машине Грединского. Первый, кого увидели, был Пошевальников. Он вылез из задней кабины и тяжело опустился на землю. Подошла санитарная машина. Из кабины мы извлекли труп стрелка.

Что же произошло на пшеничном поле?

Пошевальников, видя, что до линии фронта не дотянуть, решил приземляться. Кое-как посадил израненную машину. И тут убедился в том, что его стрелок убит. Он попытался было вылезти из самолета, но тотчас по нему открыли огонь.

Наш командир попал в тяжелую обстановку. Выпрыгнуть из самолета? Наверняка убьют. Сидеть и ждать? Чего ждать! Могут подползти и еще, чего доброго, взять в плен. При этой мысли мурашки пробежали по телу. Рука сжала пистолет. Все пули врагу, кроме последней. Ее он решил приберечь для себя.

И тут случилось то, чего Пошевальников не ожидал. На посадку, на спасение пошел Грединский.

Ошарашенные немцы не успели ничего сообразить, как отважный летчик и его стрелок выпрыгнули из кабины и кинулись к самолету командира. Втроем они вытащили из задней кабины мертвого стрелка, быстро забрались в самолет. «ИЛ» взревел и, оставляя хвост пыли, ушел в воздух.

Так был вырван из рук смерти боевой товарищ.

Это событие горячо обсуждалось в полку. Молодые летчики спрашивали, имел ли право Грединский рисковать, не будучи уверенным в благополучном исходе задуманного им дела? Ведь шансов на то, что он успешно приземлится и, забрав Пошевальникова со стрелком, взлетит, почти не было.

Каждый из нас спрашивал самого себя: а как ты поступил бы на его месте? Ответ был один: точно так же. Разве можно иначе, когда друг в беде?

Один за всех и все за одного. Этого железного правила мы придерживались всегда, в любой обстановке.