«Пике в бессмертие»

«Десятый боевой» — так можно было бы назвать этот эпизод. Он действительно, всего лишь десятым значился в моей личной летной книжке. О нем свидетельствовали скупые записи командира эскадрильи: «Дата — 1943, II/18, тип самолета — «ИЛ-2», продолжительность полета 1 час 24 мин. Днем» — вот и все. Судя по этим лаконичным сведениям для боевого летчика-штурмовика день был обычным, будничным. Утром получили задание, вылетели, что-то там поковыряли снарядами из пушек, бомбами и благополучно возвратились на аэродром. Но это как бы с точки зрения боевого опытного летчика-штурмовика. А для меня?! Кто был я, в своем полку, в эскадрильи, командовал которой непревзойденный мастер пилотажа, штурмовок и воздушного боя Степан Демьянович Пошевальников... Я новичок, которому только-только доверили боевую машину, считай, еще по-настоящему, по-боевому, не облетанный, врагом не обстрелянный салага. Во всяком случае, именно так оценивал себя я, в окружении летчиков, хотя по возрасту они, без малого все, были моими одногодками — от восемнадцати до двадцати. И воинские звания почти у всех — от сержанта до старшины, не выше. Сам наш командир эскадрильи носил старшинские погоны. В составе эскадрильи были и офицеры, но их единицы.

«Старики» — опытные кадровые летчики — были фактически полностью уничтожены фашистами в первых внезапных варварских налетах на наши аэродромы, в воздушных боях с ними же на оставшихся в воздушных армиях устаревших, никак не отвечавших современным требованиям машинах, которые немцы легко сбивали в первых схватках. Однако все это никак не мешало мне гордиться, просто кичиться, своим высоким и, по-моему, не менее почетным, просто гордым званием летчика-штурмовика, летающего на тогда еще новом, но уже прославленном в боях, наводившем страх на врага, штурмовике «ИЛ-2».

Именно об этом, каждый раз садясь в кабину теперь уже официально закрепленного за мной самолета, думал я, представляя себе предстоящие, ждущие меня яростные схватки с врагом в воздушных боях, мастерских штурмовках вражеских укреплений, танковых колонн — в общем, о героических победах.

Такими мыслями была занята моя голова в тот момент, когда в просторный наш блиндаж ворвался посыльный. (Как я уже выяснил, они, посыльные, тут не входили, именно врывались с чем-то срочным, экстренным). Он выдернул откуда-то исписанный листок и, утвердившись в центре блиндажа, стал вычитывать фамилии летчиков нашей, второй, эскадрильи.

— Названных — на командный пункт полка. Немедленно! — зачитав список, заключил он.

На КП так на КП. Летчики собрались и уже через несколько минут сидели на лавках в командном пункте.

Командир эскадрильи Пошевальников был как всегда торжественно краток:

— Товарищи летчики! Мы знаем — враг готовится к прорыву, к мощному контрнаступлению, концентрирует для удара живую силу и технику. На их прифронтовую станцию заново поступают эшелоны с оружием, боеприпасами и всем остальным, что необходимо для ведения боя. Поступил приказ из штаба дивизии — разбомбить станцию со всем, что там есть. Выполнение приказа уничтожить эшелоны и склады — возложено на нашу эскадрилью. И мы его выполним. Так от вашего имени заявил я командиру полка. Прикрытие будет. Дают два звена «ястребков».

Вопросы есть? Нету... Машины подготовлены. Летим всей эскадрильей — двенадцать машин. Боевой порядок летчиков и звеньев на маршруте и в районе цели — ромбический. Вылет — в одиннадцать ноль-ноль. Сейчас, — он глянул на свои ручные, — десять сорок. На подготовку времени в обрез. Выруливать на исполнительный старт! Взлет — по зеленой ракете.

Мой механик на месте. Обмахнув ветошью замасленные руки, он вытянулся и доложил:

— Товарищ сержант, самолет к вылету готов. Механик самолета старшина Ржаной.

Как я уже знал, перед рядовыми полетами Степаныч не вытягивался, докладывал тягуче и вяло. Коль такая официальная торжественность — полет предстоит серьезный. Механики узнавали об этом быстрее нас, летчиков. У них действовал какой-то свой телеграф-осведомитель.

Окидываю взглядом самолет. Убеждаюсь — струбцины-крепления с рулей сняты, все в норме. Подхожу к механику. Он ждет с парашютом в руках. Медленно напяливаю ремни, а мысленно уже в полете, над целью, в пламени боя. И сердце, наверное, как у всех летчиков перед боевым вылетом, вроде сжимается. Это — не страх, страх подавлен уже давно, еще в училище, да и здесь, на фронте, но ведь летчики тоже люди, и в них, как во всех людях, как во всем живом мире, заложено жесткое и великое чувство самосохранения, то самое, которое старается как можно бережнее вести нас по жизни, — чуть ли не с самого рождения. А ведь я лечу не на прогулку, а в яростную схватку с вооруженным, как и я, врагом, снаряженным для разрушения и убийства, исходом которой должна быть и будет его или моя гибель. Третьего в ней, в этой схватке, не дано и быть не может. И я, как все летчики эскадрильи, думаю... Нет, не думаю, это лишь гнездится где-то в глубине моей души, в самом сердце, заставляя его трепетать. По телу пробегает зябкая дрожь. Но в памяти возникает наставление моей бабушки: «Балам, когда перед тобой возникнет опасность — может, приблудная собака, гром загремит, молнии засверкают или еще что, ты не пугайся, поминай Аллаха и прочитай коротенькую молитву-обращение к нему. — Она говорит ее, молитву, особым, нараспев, голосом. — И беда обойдет тебя стороной, внучек...»

Я хорошо помню ее, эту спасительную молитву-заклинание и, пока Степаныч крепит последние застежки парашюта, тихо, про себя, шепчу ее слова. И сразу отлегло от сердца, я обретаю спокойствие и уверенность в себе.

Парашют на мне. Благодарю механика и забираюсь в кабину. Завожу, опробываю мотор, затем вывожу самолет на старт. Получаю разрешение.

В небо, разбрасывая искры, взлетает зеленая ракета.

Механик выбивает колодки из-под колес.

— От винта! — командую я.

— Есть от винта! — выкрикивает он и отходит в сторону.

Я вывожу самолет к стартовой черте. Докладываю о готовности, получаю разрешение на взлет, даю газ, взлетаю и занимаю место в боевом порядке, за ведущим комэском Пошевальниковым. Слева — звено старшего лейтенанта Горбачева, справа — старшего лейтенанта Чернышева.

Летим четким ромбом. Под нами лес, покрытый недавно выпавшим, еще не успевшим потемнеть, снегом, рассеченный четкими линиями просек. Высота — полторы тысячи метров. До станции полсотни километров — десять минут полета. Я уверен — сейчас, тут же, появятся «Мессеры». И точно, они — четыре фашиста выныривают из облаков, за ними — еще четыре.

В наушниках — чуть осевший, но как всегда, спокойный голос Пошевальникова:

— Снять предохранители! Он атакует с пикирования.

Я, четко выполняя команду, тоже бросил самолет вниз, к земле, наводя на вытянувшийся на рельсах состав. Вокруг продолжают рваться снаряды зениток.

Груженные чем-то, может быть, ящиками, укрытые брезентом платформы, крыши вагонов прошивают трассирующие пулеметные строчки — пушечные снаряды, которыми их поливают «ИЛы».

Все так же четко соблюдая свое местоположение, определенное в ромбе, я прошил вагоны из своих двух пулеметов из обеих пушек, но вот сбросить две бомбы из-под крыльев не успел, замешкался.

Оба состава горели. Платформы, вагоны окутались дымом. Так что поставленную командованием задачу эскадрилья выполнила, можно было возвращаться.

Я поднял машину над облаками. Высоко в небе над нами по-прежнему кружили вражеские и наши истребители, продолжали бой.

«ИЛы» после атаки подтягивались к строю. Следовало занять свое место и мне. Я глянул вниз. Там горели разбитые, развороченные составы. Но вдруг из пламени и дыма вырвался паровоз с двумя большими, какими-то зелено-желтыми вагонами-пульманами. «Спасают, увозят, гады! — мелькнула мысль. — Что-то важное, ценное спасают!»

И уже не думая, не рассчитывая, я рванул ручку управления, бросил самолет в пике, на уходивший подо мной паровоз. Большой палец правой руки плотно лежал на кнопке пуска реактивных снарядов, изготовился, чтобы выпустить их.

«ИЛ» уже почти проскочил слой облаков. И... меня будто кольнуло в спину... Откинув голову, глянул через плечо и засек устремленный на меня, в падении, точно на меня вражеский истребитель. Черно-белые кресты на фюзеляже и плоскостях отпечатались в глазах. Кресты росли, увеличивались.

Грузный «немец» падал совсем не так, как мой «ИЛ» в строгом, четком пике, он вращался вокруг своей оси, мотор не работал, за машиной тянулся темный дымный шлейф. «Мессер» был подбит нашими и на значительной высоте, потому скорость его падения была значительно выше моей. Она нарастала на глазах. Темная, уже закрывавшая небо, туша падала, наваливалась, догоняя мой, тоже устремленный к земле, самолет. Это, наверное, небывалое в истории авиации, походило на дикий вымысел, собачий бред. «ИЛ» в пике штурмует наземную цель, а на него с неба валится подбитая вражеская машина?!

Все это заняло секунды. В голове скачущие мысли, ищущие выход, спасение. Были еще мгновения, можно успеть вывести «ИЛ» из пике, ускользнув из-под падающего «Мессера», но я знал: при этом, при выходе из пике «ИЛ» должен на одно мгновение, на тысячную долю секунды промедлить и как бы замереть, этого и будет достаточно, чтобы нагоняющий, падающий «Мессер» врезался в него.

Фашист настиг меня метрах в ста от земли и... пролетел мимо, не коснувшись «ИЛа». За разбитым стеклом его кабины мелькнуло белое, окровавленное лицо летчика с открытыми мертвыми глазами.

... И вся картина выпала из памяти — подо мной цель. Придавив гашетку пушек я придавил кнопку пуска РС, сбросил бомбы, одновременно рванул на себя ручку управления, выводя машину из пике.

Внизу подо мной что-то оглушительно грохнуло. Нет, это не был взрыв только моих бомб, видно, вместе с упавшим на паровоз и вагоны фашистским самолетом, взорвались сами вагоны, то, что в них было. Яростное пламя, жгучий поток раскаленного воздуха рванулись в небо, качнули, подбросили «ИЛ», но мотор работал четко, без перебоев.

Внизу на земле, творилось невероятное: развороченный паровоз, наверное, завалившийся на бок, был окутан густым паром, объятые пламенем, скомканные взрывом куски железа — все, что осталось от вагонов — валялись в стороне от насыпи.

Разглядывать все это не было времени. Подняв самолет, я осмотрелся. И тут действительно испугался. Сердце замерло. В голове одна мысль: «Опять отстал, опять из строя выбился. И будет мне, достанется!»

Эскадрилья уходила на бреющем. Последние машины скрывались за горизонтом. Я выжал из мотора предельную скорость...

Сел на аэродром с небольшим запозданием. Поставил машину, осмотрел ее.

— Так она же, вроде, обгорелая, — удивленно глянул на меня механик. — Или у черта в пекле побывал?!

— Побывал, побывал, — кивнул я.

Ко мне, явно ко мне — остальные летчики были уже на КП — шел Пошевальников.

Я было подскочил с рапортом, он махнул рукой.

— Не надо. Все, все твои фокусы видел сам, видел. Дисциплину полета с ведущим, в строю опять не признаешь. «Летаю сам, индивидуально, как хочу. На приказ чихать...»

— Товарищ командир эскадрильи, разрешите...

— Не разрешаю! Все видел. Объяснений не требуется. Наказать тебя нужно. От боевых полетов отстранить. Вон, — махнул он в сторону аэродрома, — по кругу, над лесочком, над болотцем. И каждый кружок, под команду с земли. Чтобы к дисциплине приучить, к дисциплине!..

— Я готов, товарищ командир, — шагнул к нему я... Он поднял руку:

— Сам командир дивизии Герой Советского Союза, генерал Каманин отменил наказание. Он же, было бы тебе известно, с нами лично летал, рядом с тобой, в звене Горбачева. С тобою рядом, рядовым летчиком, ведомым летел и, заметь, — поднял он палец, — ни разу из строя не вышел, свое место держал, ведущему подчинялся... Герой! А ты?! А-а, — махнул он рукой, помолчал и заключил, вдруг подобрев. — Не велел генерал наказывать, не велел. Он тоже видел пике твое сумасшедшее, во взрыв, в пламя, из-под «Мессера». — Помолчал и усмехнулся довольно. — Понравилось ему как летаешь, с пике штурмовку как провел, от «Мессера» увернувшись. Решения правильные в критический момент принимаешь. Молодец! Молодец! Большой молодец! Всю станцию разворотил, вагоны с паровозом подорвал! Красиво все сделал. Генерал так и сказал: «Блестящее боевое пике выполнил Бегельдинов твой. В учебник его занести бы, бессмертное пике!»

На том наш разговор и закончился.

Из сказанного генералом следовало: пике, совершенное мною и самолетом, рушившимся бок о бок, чуть не в обнимку с напичканным боеприпасом, но уже мертвым вражеским истребителем, так же стремившимся в грохочущий хаос взрывов — и если мы с «ИЛом», пройдя через все это остались целыми, значит пике наше можно по праву назвать «бессмертным». Вот почему я и вынес эти слова в название книги, учитывая, что такие сложные пике совершал чуть ни каждый опытный штурмовик в боевых вылетах.