Самый памятный день

Наконец-то наступил тот самый памятный день. Он остался во всей моей жизни навсегда — семнадцатое февраля 1943 года, когда я услышал долгожданную, заветную команду:

— По самолетам!

Прозвучала она не так торжественно, как себе представлял, как она, может быть, тысячи раз звучала в моих мечтах там, в оставшихся позади, летных училищах, наверное, еще и в аэроклубе. Командир полка майор Митрофанов отдал ее, как показалось мне, уж слишком по-будничному обыденно, будто посылал нас на уборку картофеля. Нет, не так я представлял свой первый вылет за линию фронта, на штурмовку объектов и живой силы противника... Ну что же, неважно, как произнесена, важно, что отдана:

— По самолетам!

Я кивнул механику. Тот махнул рукой.

Самолет на старте. Здесь уже вся девятка. Ведущий наш комэск Пошевальников, он запрашивает разрешение на взлет. Разговор командира с дежурным у меня в наушниках.

Мотор набрал обороты, вошел в ритм. Я подвигал ручкой управления элеронами, погонял мотор на пределах. Пошевальников явно наблюдал за мной, фиксируя каждое движение машины новичка. Он-то сам, наверное, еще бы не дал мне «добро» на боевой вылет, хотя летал я вроде уверенно. Он бы потаскал меня за собой в тренировочных, заставил побросать болванки в разбитый немецкий танк. Но командир полка приказал.

В небе зеленая ракета.

— Пошли, соколики, — раздается в наушниках громкий и совсем близкий голос Пошевальникова.

Теперь по газам. Натужно, на пределе, ревет мотор. Я отпускаю тормоза, самолет бежит по взлетной, набирает скорость. Ручку на себя. Самолет легко отрывается от земли, устремляется вверх, в затянутое жиденькими облаками небо.

Ведущий уже за облаками. Он отдает команды командирам звеньев. Я занимаю свое место: строго на расстоянии двух плоскостей справа, на расстоянии двух фюзеляжей позади ведущего звена и, как приказано, лечу, будто привязанный к нему.

Внизу, почти совсем рядом, аэродром истребителей. Самолетов не видно, они в маскировке. Несколько машин: один, два, три, четыре — бегут по взлетной, отрываются от нее, ввинчиваются в высоту. Под нами линия фронта. Ломаная линия наших траншей. На противоположной стороне — немцы. И наши и те, отсюда, с высоты тысячи пятисот метров, неразличимы — цвет и форма шинелей кажутся одинаковыми, только поблескивающие на солнце каски чем-то немного отличны, у немцев они вроде темнее и блестят не так ярко.

Я смотрю на них, на немцев, и осознаю, что сейчас, в данный момент, я над ними, что их гнусные жизни зависят от меня. В моих руках, мне подвластна крылатая машина, а в ней, в бомбовом отсеке — противопехотные бомбы, реактивные снаряды авиационных катюш, две пушки и пулеметы. И достаточно в эту минуту, на секунду накренить самолет, пронестись над ними бреющим, прижать вделанные в ручки гашетки, кнопки, и вся эта разящая сила обрушится на их головы, пронесется все уничтожающим огненным смерчем. Всесильное могущество над копошащимися подо мной маленькими серыми фигурками немцев окрыляет меня, возвышает в самосознании. Я даже наклоняюсь вперед, стискиваю ручку управления так, словно и вправду готовый бросить самолет вниз, на врага. Но одергиваю себя, прогоняю наваждение. У эскадрильи, значит и у меня, четко определенная задача, цель, к которой ведет комэск.

— Тринадцатый! Тринадцатый! Отстаешь. Подтянись! «Тринадцатый!» О, Аллах! Это ведь ко мне! Я тринадцатый, догадываюсь я, вспомнив, что именно эту, будто желтком выведенную цифру, увидел на фюзеляже своего самолета. Я тут же спохватываюсь, кричу:

— Команду принял, есть подтянуться! — Забыв о том, что обратной связи с командиром у летчиков нету. Работаю ручками, прибавляю газа и занимаю свое место в треугольнике.

Эскадрилья пересекает линию фронта вполне благополучно. Зенитчики противника не успевают открыть огонь.

— Волга, Волга, я двести пятый. Цель подо мной. Разрешите атаковать, — раздается в ушах голос ведущего.

— Двести пятый, атаковать разрешаю! — Это команда с наблюдательного пункта на переднем крае, на котором находится кто-то из воздушной дивизии, либо корпуса, а может, и тот и другой. Наблюдая за действием группы штурмовиков, они и подают команды.

Впереди, по бокам самолетов эскадрильи, белыми одуванчиками вспыхивают взрывы зенитных снарядов. Два-три — целый букет. Кажется, что они уже покрывают все небо. А вот и скорострельные, автоматические немецкие пушки — эрликоны напомнили о себе. Их снаряды летят цепочкой красных шариков, рвутся рядком, пятная небо пунктиром разрывов. В небо раскаленными штыками впиваются светящиеся желтоватые трассы очередей крупнокалиберных пулеметов. Я, обо всем этом знавший пока только по рассказам летчиков, теперь вижу своими глазами.

До сих пор, думая о себе, я верил, что в бою не струшу даже в критическую минуту, столкнувшись лицом к лицу со смертью. Даже пытался примерять к себе подвиги героев-пехотинцев, танкистов, летчиков, о которых писали, кричали газеты, прикидывал и был уверен, что сумел бы повторить любой из них. При необходимости в бою не отвернул бы, идя в лобовую атаку, повел бы самолет на таран. В мыслях все вроде выходило. А на деле... Теперь мне кажется, что смертоносные красные шары — снаряды эрликонов, пулеметные трассы — все — в него, только в мой самолет. Даже не в самолет, а в меня. Я стискиваю зубы. В голове звонкими молоточками слова комэска Пошевальникова: «При обстреле зениток бросай машину в разрыв. Помни, дважды в одном месте снаряды не рвутся. Зенитчики почти после каждого выстрела, делают доводку до цели, а она движется. Когда огонь ведут эрликоны, уклоняйся от трасс, они видны». Слова эти засели в моей голове, и я делаю, как учил командир, бросаю самолет в разрывы, отвожу от огненных трасс.

Ведущий пикирует к земле. Я — тоже. Самолеты пробивают сгустившуюся облачность. Станция под нами.

Навстречу снова разрывы, светящиеся трассы. Я их уже не вижу. В ушах голос ведущего:

— Цель подо мною. Сбросить предохранители! Атакую!

Я атакую за ним. Вывожу самолет из пике. Ведущий тут же увлекает эскадрилью на второй заход, я вслед за ведущим.

И второй боевой вылет я совершил в тот же день. Помню его до мельчайших подробностей. Помню, как тщательно готовился к полету, проверял состояние материальной части, закрыв глаза, вспоминал все ориентиры местности, где придется работать. Волнение снова охватывает меня, когда звучит долгожданная команда:

— По самолетам!

Самолет ведущего на этот раз штурмана полка Степанова, описал над аэродромом круг, качнул плоскостями и лег на курс, ведя за собой девятку «ИЛов». Следя за приборами на щитке, в то же время не спускал глаз с ведущего, сверял свое место в строю. Скоро ли цель?

Шли на небольшой высоте. Быстро промелькнули знакомые ориентиры: сожженная деревушка, изгиб реки. Так же быстро миновали передовую: окопы и траншеи, позиции артиллерийских батарей — своих, а затем и противника. Молчат зенитки врага, бессильные против низко летящих штурмовиков.

И все же как медленно тянется время!.. Но вот прозвучал в наушниках шлемофона голос ведущего группы:

— Внимание! Приготовиться к атаке... Приготовиться к атаке!.. Первым отбомбился Степанов, следом освободились от бомб и остальные экипажи. Видел я, как на месте их падения мгновенно вырастали внизу столбы черно-багрового дыма. И совсем неожиданно прозвучал голос ведущего группы:

— Внимание! Правее и левее нас «Мессершмитты».

Вот досада! Самое время повторить заход, ударить по всполошившейся пехоте реактивными снарядами, сбросить на нее из кассет мелкие осколочные, обстрелять из пушек и пулеметов. Снова вывожу самолет из пике и вижу подо мной уцелевший паровоз. Не раздумывая, бросаю самолет на него. Прошил паровоз из пушек. Подо мной грохнуло, над паровозом белое облако пара.

Подняв самолет, крутнул головой. В наушниках голос командира:

— Тринадцатый, тринадцатый, где ты? Где ты? Вернись в строй! В строй, тринадцатый! — уже кричит он.

— Я тринадцатый! Я тринадцатый!. — опять забыв об отсутствии обратной связи, кричу я. — Иду... иду!

Оглянулся. Группы нигде не было. Атака на паровоз заняла секунды, но их хватило на то, чтобы командир увел группу. У меня зашлось сердце, закололо в груди. По-честному, в ту минуту я не знал, где аэродром, не соображал, в какую сторону лететь. Руки произвольно двигают ручками, и самолет все еще кружит над станцией, набирая высоту.

Снова заговорили уцелевшие зенитки. Теперь они все сосредоточили огонь по одинокому, кружившему на одном месте «ИЛу».

Опомнившись, кое-как сориентировался, развернул машину в сторону леса. В нем широкая просека и шоссе, справа речушка. Все это запечатлелось в сознании, когда летел над ними к цели. Знакомые ориентиры прибавили уверенности. Я послал самолет вниз, пошел бреющим над лесом.

Летел так, выжимая до предела газ, минуты полторы. И увидел черневшие на фоне очистившегося от облаков неба самолеты эскадрильи. Штурмовики темными крестиками обозначились на фоне морозной голубизны.

Группу догнал у аэродрома. Благополучно сел. Зарулил на стоянку. Вылез из кабины и плюхнулся на снег, так меня вымотало.

Механик ходил вокруг самолета, что-то бормотал, удивлялся:

— Ты гляди, ни одной пробоины! Или не удалась штурмовка?

— Удалась, — отдышавшись, подмигнул я. — Штурманул как надо.

— Тогда ты, старший сержант, счастливчик. В рубашке родился. Случаются и такие, — заключил механик.

На КП меня ждал разнос. Степанов ходил взад-вперед, заложив руки за спину.

— Ты что же это, лихач, мать твою!.. Ты как же это посмел? Я что говорил, что приказывал!! А ты отсебятину, на третий заход. Кто разрешил? Кто дал право?! Под арест тебя! Под трибунал! Да ты знаешь, что на нас «Мессеры» летели, а ты без приказа?! Ты знаешь?!.

Я стоял ни жив, ни мертв. Сейчас мне было страшнее, чем в моем одиночном полете.

Накричавшись, командир заключил:

— От полетов отстраняю. Снег чистить с солдатами, на волокуше будешь летать!

Потом был разбор вылета. Степанов отошел. А тут еще звонок летнаба из пехотной части: плацдарм для наступления, который расчищала эскадрилья, обеспечен.

— Командир корпуса объявляет благодарность! Спасибо, ребята! — хрипела на весь блиндаж телефонная трубка.

Наверное поэтому Степанов резко переменил тон, докладывая вошедшему командиру полка.

— Как Бегельдинов? — спросил командир.

— Хорошо. Держится уверенно. Паровоз одним заходом подбил.

— Что ж, добро. Полетите еще раз. Не устали?

Я чуть не подпрыгнул от радости. В первый день три боевых вылета! Нет, я положительно родился под счастливой звездой!

Тем временем продолжались жестокие бои за Глухую Горушку. По нескольку раз в день летали штурмовать живую силу и технику врага. Рано утром командир эскадрильи Пошевальников повел группу в составе двенадцати самолетов на уничтожение артиллерийских позиций противника. Подлетаем к линии фронта и попадаем под жестокий зенитный огонь: бьет по крайней мере полдюжины батарей. Начинаем маневрировать.

Ведущий дает команду: «Приготовиться к атаке!»

Включаю механизм бомбосбрасывателя, убираю колпачки от кнопок сбрасывания бомб, реактивных снарядов и от гашеток пушек и пулеметов. Проверяю приборы. Внимательно слежу за действиями ведущего.

Разворачиваемся для атаки, и в этот момент мой самолет сильно подбрасывает, будто кто-то ударил его снизу. Мотор начинает работать с перебоями. Ясно: попадание...

Тем не менее вхожу в атаку.

Мотор работает все хуже и хуже. Выхожу из строя и всеми силами пытаюсь дотянуть до линии фронта, благо, она недалеко. Чувствую, что машина окончательно отказывается слушаться. Но аэродром уже подо мной. Кое-как дотянул, сел — плюхнулся на посадочную и уж не помню как доплелся до КП, что там говорил. Знаю, в душе была тихая радость за эти первые дни, за первые боевые и за мои счастливые посадки.