Под крылом — Берлин!

Войска Первого Украинского фронта, в состав которого входила и наша дивизия, ломая сопротивление противника, стремительно продвигались к Берлину.

В ходе боев в районе Рагов — Тейпиц была окружена значительная группировка немецко-фашистских войск. В «котле» оказались несколько пехотных и танковых дивизий.

Ночью, собрав все силы в один бронированный кулак, гитлеровцы прорвали кольцо окружения и лесными дорогами пошли на соединение со своими основными силами.

Рано утром меня вызвали на КП и приказали вылететь на разведку. Предстояло выяснить, куда двигаются немцы. За ночь их группировка сумела оторваться от преследования и буквально растворилась в лесных массивах. Это грозило серьезными неприятностями: в тылах у наших наступающих оказались довольно значительные силы противника.

Лечу. Высота около пятисот метров. Внимательно [147] осматриваю местность, но как ни напрягаю зрение, не вижу ничего подозрительного. Докладываю об этом по радио.

— Проверь еще раз лесные массивы. Вновь летаю над лесом. Нет, ничего не видно внизу. Сплошной стеной стоят вековые деревья. Тишина и покой. Куда же девались немцы? Не могли же они исчезнуть — чудес-то не бывает!

Едва подумал об этом, как с земли раздался орудийный выстрел и снаряд прошел буквально в нескольких метрах от самолета. Ага, значит не выдержали нервы у врага! Перехожу на бреющий полет, едва не касаюсь макушек деревьев; и тут вижу, что лес битком набит танками и автомашинами. Мысленно благодарю того немца, который выстрелом демаскировал колонну. Не будь выстрела, ни за что бы не увидел ее.

Что ж, за выстрел следует отплатить. С бреющего полета бросаю бомбы, пускаю несколько реактивных снарядов. Внизу раздаются взрывы, видны дым и пламя. Теперь уже не одно орудие бьет по мне. Бьют впустую — разве можно попасть по цели, которая с огромной скоростью проносится прямо над головой?!

— Обнаружил танки и автомашины в районе Тейпиц, — докладываю на КП.

Получаю приказ немедленно возвращаться на аэродром, брать группу и идти на штурмовку. Уже через сорок минут восемнадцать «ильюшиных» были над лесом. Атаковали врага до тех пор, пока не кончились [148] боеприпасы. На смену нам пришла другая группа.

Так штурмовики работали весь день. Группировка была уничтожена.

Вскоре нам пришлось побывать в том лесу и увидеть дело своих рук. Признаться, мурашки пробегали по телу, когда я увидел, что сделала с колонной авиация. Сплошное месиво. Несколько десятков уцелевших гитлеровцев не могли без ужаса вспоминать о штурмовке колонны.

* * *

Линия фронта проходила в ста шестидесяти километрах от Берлина. Наш полк располагался около небольшого городка, названия которого я, признаться, сейчас уже не помню. Ежедневно мы летали на штурмовку, помогая наземным войскам ломать оборону гитлеровцев.

Как-то утром в полк приехал генерал Рязанов. Меня вызвали к нему. Вхожу, докладываю. Командир корпуса здоровается, предлагает сесть.

— Покажите планшет, — говорит генерал.

Разворачиваю, показываю карту. Рязанов рассматривает ее, а потом говорит:

— О, у вас не хватит карты.

— Почему? Пятьдесят километров за линией фронта. Достаточно.

— Не совсем.

Генерал пристально посмотрел на меня, а потом обратился к начальнику штаба полка подполковнику Иванову: [149]

— Возьмите планшет капитана Бегельдинова и подклейте еще лист.

Пока начальник штаба выполнял распоряжение, командир корпуса расспросил меня о состоянии самолета, поинтересовался самочувствием. Я никак не мог понять, чем вызван этот разговор. Тут принесли планшет, и я увидел, что на нем появилась карта Берлина.

— Пойдете на Берлин со стороны Луккенвальде, — медленно, как бы подбирая слова, заговорил генерал. — Западнее города есть мост. Проверьте его. Далее — на Потсдам. Посмотрите, что там делается. Затем — домой. Высота полета пятьдесят-восемьдесят метров. Ясна задача?

Задача ясна. Лишь одно вызывало недоумение: заданная высота полета. Не один десяток раз приходилось летать на разведку, но никогда о высоте не шла речь. Обычно, исходя из обстановки, сам выбирал ее. А тут...

— Вас, конечно, смущает указание о высоте, — угадал мои мысли генерал. — Не удивляйтесь. Полет предстоит очень сложный, и эта высота — самая безопасная.

Да, полет предстоял необычный. Одному нужно было углубиться на сто шестьдесят километров на территорию врага, лететь прямо в логово зверя. И все это днем. Я прекрасно знал, что Берлин усиленно охраняется зенитной артиллерией. Даже ночные полеты бомбардировщиков, осуществляемые на огромной высоте, редко обходились без потерь. [150]

— Разрешите обратиться с просьбой? — сложив карты, повернулся я к генералу.

— Пожалуйста.

— Разрешите лететь одному, без стрелка.

— Почему?

— Полет опасный. Мне... — я запнулся, — мне не хотелось бы ставить под угрозу жизнь товарища.

— Зачем такие мрачные мысли? — Рязанов подошел, положил руку на плечо. — Все будет хорошо. Командование ждет результатов разведки. Что касается стрелка, то решайте сами. Ну, в добрый путь, капитан.

И вот «ильюшин» уже в воздухе. Непрерывно держу связь с землей, докладываю обо всем, что вижу внизу. Позади Луккенвальде, до Берлина не больше двадцати километров.

Неожиданно прямо перед собой вижу аэродром, на нем истребители. Вот это сюрприз!

Закладываю вираж и, форсируя газ, начинаю уходить от опасного места. Лечу, почти касаясь земли, петляю между перелесками. Одна мысль: уйти подальше от аэродрома. Что стоит немцам поднять в воздух хотя бы пару истребителей и без труда уничтожить меня.

К счастью, все обошлось благополучно. Правда, я сравнительно долго не отвечал КП, и там начали волноваться. В шлемофоне звучит тревожный голос:

— Тринадцатый, почему молчите? Тринадцатый, почему молчите?

Отлетев от аэродрома, я возобновил связь, [151] сообщил об истребителях. Через полтора часа аэродром перестал существовать — его атаковали две эскадрильи нашего полка и на земле сожгли самолеты.

Появляются берлинские пригороды. Проходит несколько минут, и я лечу уже над центральными улицами. Внизу люди, машины. В скверах, на площадках и на крышах домов сотни зенитных установок. Да, прав был генерал, когда говорил о высоте. Поднимись я на пятьсот-шестьсот метров — непременно стал бы добычей зенитчиков. А так они не успевают голов повернуть, как «ильюшина» и след простыл.

Вот и мост. По нему в четыре ряда идут танки, бронетранспортеры, автомашины с пехотой. Сообщаю об этом на КП и прошу разрешения атаковать.

— Отставить атаку! Отставить! — слышу резкий голос.

Действительно, атака могла окончиться для меня печально. Стоило пехоте не растеряться — и самолет мог быть сбит ружейным огнем.

Разворачиваюсь и иду на Потсдам. Видно, мой визит не на шутку встревожил немцев, и на подступах к Потсдаму я попал под сильнейший зенитный огонь. Пришлось развернуться и заходить с другой стороны. Вновь огонь зениток. Так что же, с пустыми руками возвращаться домой? Нет, не зря я летел сюда.

Чуть набираю высоту и бросаю машину в пике на артиллерийские позиции, сбрасываю бомбы, бью из пушек и пулеметов. Батарея [152] замолкает. В образовавшееся окно лечу, делаю круг над Потсдамом, фотографирую артиллерийские позиции и, вновь атакуя зенитные батареи, вырываюсь из пригородов столицы.

Теперь можно лететь домой. Возвращаюсь тем же маршрутом, которым летел к Берлину. Далеко стороной обхожу аэродром. Я не знал, что он уже уничтожен.

Миную линию фронта. Теперь можно облегченно вздохнуть. Невольно откидываюсь на спинку сиденья, на секунду закрываю глаза. Затем смотрю на часы и сам себе не верю: нахожусь в полете два часа. А мне казалось, что разведка длилась двадцать-двадцать пять минут. Вот что значит предельное нервное напряжение!

Захожу на посадку, приземляюсь, и меня буквально вытаскивают из кабины десятки дружеских рук. Летчики, механики, стрелки подбрасывают в воздух. Ну и переволновались же за меня друзья!

Иду на КП. Здесь генерал Рязанов. Все время полета он просидел возле радиста. Докладываю. Генерал обнимает, целует.

— Благодарю тебя, Бегельдинов, — впер вые переходя на ты, говорит он. — Благодарю от имени командования. Можешь гордиться — твой самолет первым из авиации союзников появился днем над Берлином.

Вскоре начался штурм уже полуразрушенной, но отчаянно сопротивлявшейся столицы гитлеровского райха. В районе Трейенбритцен шел жестокий танковый бой. В одной из машин находился генерал, который [153] с земли руководил действиями нашей эскадрильи.

Вдруг слышу его голос:

— Бейте по моей машине!

Я не мог поверить такой команде и переспросил.

— Бей, черт тебе в душу! Бей! Приказываю!

Мы быстро построились в круг и один за другим начали, пикируя, бить танки. С воздуха было видно, как машины с крестами на башнях окружили несколько «тридцатьчетверок». Генерал вызывал огонь на себя, жертвовал жизнью ради уничтожения вражеских танков.

Никогда еще не работали мы с таким предельным напряжением. Каждый летчик старался быть идеально точным. «Ильюшины» клевали и клевали фашистов, пока те не поползли в разные стороны. Мы сделали двенадцать заходов, и после каждого на поле оставался пылающий костер.

— Молодцы, летчики! — кричит в микрофон танковый командир. — Спасибо за выручку! Идите домой!

Вернулись на аэродром. А вечером в полк приехали несколько танкистов во главе с генералом.

— Ну, показывай своих орлов, — обратился генерал к нашему командиру.

— Они в столовой, ужинают.

— Прекрасно. Пошли, товарищи, в столовую. Я слышал, что штурмовики — народ хлебосольный.

Мы сдвинули столы, усадили гостей, и [154] генерал предложил тост за боевую дружбу.

— Скоро вместе выпьем за победу, — говорил он, когда танкисты усаживались в машины. — Милости просим в гости. После сегодняшнего боя мы у вас в долгу.

Тем временем бои шли уже в пригородах Берлина. С утра до вечера наш полк летал на штурмовку артиллерийских позиций. Это были последние вылеты. Все реже и реже поднимались мы в воздух — бои подошли к центру города.

Через несколько дней пал рейхстаг. Германия капитулировала. У себя на аэродроме в Фюнстервальде мы торжественно отметили победу. [155]