Можайск — Гжатск
Разведка, посланная на север, вернулась с двумя жителями из деревни Тесово. Они рассказали, что вчера в деревню ворвались фашистские танки и пьяные немцы стреляют в жителей, никого не щадя...
Дальнейшее направление движения нашей колонны было по бездорожью, в лесной массив, к деревне Яковлево. К рассвету мы одолели километров тридцать пути, и, как только выступили на дорогу Яковлево — Шилово — Гжатск, командование разрешило всем сесть на машины и продвигаться к Гжатску. У деревни Поличня первые же машины были встречены огнем танков. Мост через речку Гжать был тоже захвачен фашистами. Тогда вся колонна повернула назад, к деревне Ашково, для переправы через эту небольшую, но в некоторых местах глубокую реку.
Переправлялись мы в ночь на 9 октября. Немецкие самолеты носились над нашими головами, и многие бойцы были ранены. Все эти дни за ранеными ухаживали две девушки, врачи какого-то медсанбата. Но двигаться могла только одна из них — Катя Малышева. У нее было легкое ранение, и она присматривала и за ранеными, и за своей подругой, у которой правая нога была в гипсе. Эти врачи эвакуировались в госпиталь, расположенный в Гжатске, но фашистский самолет подбил машину, и они присоединились к нашей группе.
Сорокакилометровый переход к деревне Поречье мы завершили только 11 октября утром. Отсюда самолеты У-2 стали вывозить командование штаба и раненых бойцов. А мы, недолго отдохнув, получили приказ выходить в район Можайска. [50]
В ночь на 12 октября машины штабной колонны шли на Уваровку — крупный населенный пункт неподалеку от Минского шоссе. Для прикрытия моя батарея была выдвинута вперед, к деревне Бараново, с задачей: не допустить прорыва танков противника по центральной магистрали, задерживать их, пока не пройдут колонны наших машин и 18-я ополченская дивизия, двигавшаяся с нами еще с Гжати.
Под утро наши пушки уже стояли на огневых позициях, однако вся колонна пошла не на Бараново, а через мост в деревне Сухонниково, и километр до Минского шоссе двигалась по бездорожью. Мы снялись с позиции к полудню, сразу же за последними танками 20-й бригады, двигавшейся также на Можайск.
К вечеру сильно похолодало. Темные осенние тучи повисли над горизонтом, а отблески артиллерийской стрельбы подсказывали, что немцы продолжают теснить наши войска на дороге Минск — Москва. Дорога эта была видна с наших позиций, и я невольно подумал: исторические места... На этих полях наши предки, русские солдаты, разбили в 1812 году огромную армию. До Бородино по моей карте было не более пяти километров. Что ж, постоим и мы...
Генерал Камера, начальник артиллерии Западного фронта, предупредив о возможности появления фашистских танков, уехал. Вся ночь на 13 октября прошла напряженно, в ожидании немцев, и, признаться, несколько танков из 18-й и 19-й танковых бригад, идущих по дороге вместе с обозами и артиллерийскими орудиями, заставили нас немного поволноваться. В темноте ведь не вдруг разберешь, чьи это машины. Хорошо, что разведчики батареи, выдвинутые к лесной дороге, четко определили: идут наши.
Всю ночь войска отходили на новые рубежи. «Куда еще отступать?..» — тревожила мысль. Казалось, ведь уже и некуда. Здесь бы остановиться да задержать врага. «Но, — вспоминалась история, — после Бородинского-то сражения русские войска отступили и даже оставили Москву для того, чтобы потом разбить противника наголову...»
Об этом думал в те дни не только я. И лишь после войны узнал, какую тогда огромную работу по обороне столицы проделали москвичи. За короткий срок трудящиеся столицы и ее пригородов возвели 223 километра противотанковых рвов, более 440 железобетонных пушечных дотов, 2500 железобетонных пулеметных огневых точек, 112 командных пунктов, установили 95,8 километра металлических противотанковых препятствий и 255 километров колючей проволоки.
Москва превратилась в неприступный бастион.
...Под утро из деревни Большое Соколово вернулся мой разведчик и сообщил новости об однополчанах. А в полдень налетело много самолетов противника, но, поскольку наши [51] позиции были хорошо замаскированы, мы не открыли огня по ним: берегли снаряды для танков.
Они появились 15 октября. Сначала немецкая артиллерия обстреляла нас, и одно орудие в батарее вышло из строя от прямого попадания. Потом стрельба внезапно прекратилась. Где-то слева от нас заговорили «катюши». «Пора...» — решил я и дал команду:
— Приготовиться открыть огонь!..
В бинокль было видно движение машин на опушке леса — всего в полукилометре от нас — и большое количество серых точек по всему фронту.
— По фашистам беглый... огонь! — выкрикнул я, и орудия моей батареи выбросили по десятку снарядов.
Два тяжелых танка, проскочивших заградительный огонь, приближались к нашим позициям. До батареи осталось уже не более трехсот метров. Связь с первым взводом прервалась, но там были начеку. Вижу: одно орудие выбросило пламя выстрела. По ходу сообщения бегу к ближайшему орудию — оно безостановочно бьет по пехоте, а танков расчет словно не видит. Тогда кричу во все горло, хотя голоса своего в грохоте боя не слышу:
— Правее, ноль пятьдесят!..
— Не вижу!
— Смотри, откуда вспышки! Танк стреляет... — кричу в ответ и возвращаюсь в укрытие. Оттуда гитлеровские машины видны совсем отчетливо.
Ругаю связь — она здорово подводит. А танки уже близко. Приказываю двум связистам подготовить противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью. Но что это?.. На немецкий передовой отряд налетели краснозвездные самолеты. Это — штурмовики! Низко, очень низко идут над полем, где залегли фашисты, наши «ильюшины», и шквал огня остается после их атаки.
Оставшиеся в живых гитлеровцы продолжали наступать, стреляя на ходу. Теперь уже никто из них не держал равнения. Пробежав метров пятьдесят, они залегли, не видя танковой брони возле себя, и стали отползать в воронки от бомб и снарядов, в ближайший кустарник.
Взлетела красная ракета. Она еще висела в воздухе, а из окопов перед нами показалось несколько бойцов в касках и с винтовками наперевес. Они бежали в сторону залегших немцев. «Надо бы помочь пехоте...» — принимаю решение, и тут же мы вытаскиваем одно орудие для стрельбы на прямую наводку. Стреляем и видим, что немцы дрогнули: по одному, по два, по десятку бегут назад.
Бой стал затихать. Но вдруг снова усилился артиллерийский обстрел наших позиций. Еще одно орудие батареи полностью вышло из строя, второе барахлило — требовался ремонт поворотного механизма. А немцы снова, как на параде, ринулись [52] ровными рядами. Они шли по трупам своих солдат. Теперь весь их строй поддерживали три танка — надо стрелять только наверняка! Предупреждаю бойцов: подпускать как можно ближе, не открывать огня без моей команды. Стоит промахнуться — и тут же наше орудие будет поражено из танковой пушки.
На всякий случай берем в руки гранаты: если немцы пройдут через наши окопы — будем и так бить.
Уже отчетливо слышны резкие выкрики пьяных фашистов, глухой рокот танковых моторов. Но танки не мчатся вперед, они утюжат передний край обороны. А немецкая пехота не решается идти в атаку без прикрытия брони, и, не выдерживая нашего огня, противник отходит...
До вечера фашисты приводили себя в порядок, а с наступлением темноты бой закипел с новой силой. Два наших орудия, израсходовав весь боекомплект, уже не могли оставаться на позициях. Нам было приказано выдвинуться за ночь к деревне Шаликово.
Подвиг сапера
Поздно ночью на развилке Можайского и Минского шоссе танкист в командирской форме остановил нас и сообщил приказ начальника артиллерии армии о том, что к утру артиллерия должна встать на позиции в районе Дорохово. Он сообщил также, что противник крупными силами танков и мотопехоты развивает прорыв вдоль Минского и Можайского шоссе, что сейчас Дорохово и господствующая высота 234 обороняются нашими войсками, подошедшими из тыла.
Дождь, темная ночь, сутолока на дороге угнетающе действовали на уставших бойцов. Двигаться по шоссе было невозможно, и мы решили искать обходные пути. Две машины и два орудия, прицепленные к ним, три десятка красноармейцев и кухня на повозке — все, что осталось от моей батареи.
На рассвете лесными дорогами приближаемся к Дорохово. Огневую позицию мы выбрали севернее Дорохово — возле дороги на Рузу. Плохо вот только, что снарядов нет. Принимаю решение занять круговую оборону, а за боеприпасами посылаю старшину Яковлева.
Не успели произвести рекогносцировку, как на дороге остановилась эмка, выкрашенная в зеленый цвет. Из нее вышел военный в кожаном реглане, за ним — еще два командира. Немного посовещавшись, все трое сошли с дороги и направились в нашу сторону, туда, где бойцы рыли окопы для укрытия боеприпасов.
И вот передо мной плотный строгий генерал со строгим лицом, с прямыми, подстриженными усами.
— Прекратите все работы и двигайтесь по этой дороге, — строго и четко распорядился он и указал рукой на север. — [53] Организуйте оборону у деревни Нестерово. Мост через Москву-реку приказываю взорвать и не пропустить на тот берег ни одного фашистского танка!
— Задачу понял, — ответил я.
Майор, сопровождавший генерала, тихо сказал мне, что это приказ командующего 5-й армией генерала Говорова. Я отдал команду прекратить работы — и снова в путь. Смущало одно: как быть со вторым орудием? Его машина ушла за боеприпасами. Вместе с политруком решаем вытащить орудие на дорогу на руках, а там — как делали в начале войны — ЗИС-5 повезет сразу две пушки.
Только приступили мы к выполнению этой нелегкой задачи, появились немецкие самолеты. Начались бомбежка, обстрел нашей огневой позиции — спасли нас готовые, в полный профиль, укрытия. Выехать к деревне удалось только к вечеру, когда полил дождь и немецкие самолеты прекратили вылеты.
Вот он, и мост! Деревянный, двухпролетный, стоит в излучине Москвы-реки, сразу же за деревней. Организую его охрану, а сам направляюсь в деревню Старая Руза, надеясь найти кого-нибудь из саперов, выделенных для подрыва моста.
Вокруг тихо. Дорога совсем опустела. Изредка только где-то на западе, у кромки леса, слышны орудийный гул и разрывы. Возле крайних изб деревни я увидел старый газик, с которого сгружали какие-то ящики два легко одетых бойца.
— Вы командир отделения? — обратился к одному.
— Так точно, — ответил он и тут же посетовал: — Людей маловато. Надо разгрузить машину и снова отправить ее за взрывчаткой.
— Готовьте мост к взрыву, а красноармейцев сейчас пришлю, — сказал я.
— Вот спасибо, товарищ старший лейтенант, теперь мы быстро управимся!
Отправив красноармейцев к мосту, как обещал, я опять занялся оборудованием новой позиции, и ночью она была готова. Подвезли снаряды — полный боекомплект! Настроение улучшилось: теперь мы боеспособны.
Утром на берегу встретил подрывника. На его плече в защитном чехле покоилась подрывная машина. Он дотронулся рукой до сумки:
— Все нормально, товарищ старший лейтенант, мост будет взорван!
Мне понравились деловитость, уверенность красноармейца. А тут на мосту появилась колонна бойцов с винтовками и станковым пулеметом. По тому, как они двигались, я понял, что люди очень устали и, видимо, голодны. Подозвав младшего лейтенанта, узнал, что они занимают новый рубеж по берегу реки Рузы. Это было недалеко от нас.
— Артиллерия в вашем полку есть? — спросил у него.
— Погибла. В боях под Можайском... — невесело ответил [54] младший лейтенант. — Там еще идет за нами второй батальон, — добавил он. — Если вы взорвете мост...
Я понял, что не все наши подразделения перешли на этот берег, что со взрывом моста нельзя спешить, и быстро направился на огневую позицию. Вдали, за деревней Нестерово, было видно огромное зарево пожара. Взрывы стали доноситься все чаще и громче.
С Кузнецовым обсудили обстановку: на нашем участке впереди организованной обороны стрелковых подразделений, способных при необходимости прикрыть нашу огневую позицию, не было. Если ночью немцы ворвутся в деревню, то нам с двумя пушками не выстоять...
Ночью, однако, появились бойцы стрелкового полка, который начал отход к реке Рузе. Оказалось, что их выбили с позиций танки с автоматчиками на броне, внезапно появившиеся со стороны Дорохово. Последние бойцы полка перешли мост на рассвете.
Когда рассеялся туман, на том берегу мы неожиданно увидели два немецких бронетранспортера. Они вышли из деревни Нестерово на переправу. Звоню своему разведчику, чтобы тот подтвердил и дополнил наши наблюдения. Телефон молчит. Что делать? Открывать огонь и взрывать мост?.. Артиллеристы с нетерпением ждут моего решения, и я командую:
— Приготовиться к открытию огня!
Напряжение достигло предела. Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не появился разведчик.
— Каллимулин, — спрашиваю, — почему не сообщили данных по телефону?
— Товарищ старший лейтенант, — докладывает запыхавшийся боец, — связь порвана, а кричать боялся — немцы могли услышать. Вот я и побежал доложить, как приказано.
— Пока немцев не видно, — приказываю, — отправляйтесь назад с той же задачей. С вами пойдет связист.
Вскоре связь была восстановлена. А фашистские танки перед мостом появились все-таки внезапно. Они угрожающе направили стволы своих орудий в нашу сторону. Сделав наугад несколько выстрелов, два тяжелых танка стали спускаться к мосту.
— По танкам, — скомандовал я, — огонь! Взорвать мост!..
Прошли долгие секунды ожидания. Взрыва не последовало. До моста было не более пятнадцати метров. Я выскочил из окопчика и рванул к саперу. Он, бледный, но спокойный, крутил свою машину. Я не сомневался, что провод перебило шальным снарядом, сказал об этом подрывнику, и тогда тот, не говоря ни слова, бросился стремглав к мосту. Фашисты заметили нас, открыли стрельбу, но бесстрашный сапер, добежав до середины моста, упал у ящиков со взрывчаткой, а через несколько секунд прогремел взрыв. Мост взлетел в воздух... [55]
Имя этого сапера я так и не узнал. Лишь спустя годы, после публикации отрывка из моих воспоминаний в газете «Красная звезда», пришло письмо. Автор его, бывший фельдшер 3-й саперной роты 467 аисб Н. И. Белов, писал: «Я могу подтвердить, что подвиг сапера имел место... Этот сержант-сапер воевал тогда в составе 467-го армейского инженерно-саперного батальона, который к этому времени вошел в состав 5-й армии. Три роты нашего батальона вели минирование дорог, взрывали мосты на Можайском шоссе и Минской магистрали, а после — на Москве-реке.
Фамилию этого сержанта я тоже не помню...»
Перед наступлением
А мы тогда, выполнив свою задачу, затемно снялись с позиций. Многих после боя недосчитались, ранен был боец Каллимулин, я тоже получил осколочное ранение.
И вот из Старой Рузы по лесным дорогам пошли в направлении Звенигорода. У Богачево встретили наконец своих однополчан — противотанкистов. Здесь, в лесной чаще, был расположен штаб нашего полка.
Из беседы с командиром полка Герасимовым и новым комиссаром полка Купраненковым стало ясно, что после пополнения людьми и материальной частью мы будем драться на этих же рубежах. Я познакомился с бойцами, прибывшими из Сибири, узнал очень многое — ведь газеты за последний месяц мы не получали.
Сибиряки шли к фронту. Каждый красноармеец был одет в добротную шинель, у каждого было все положенное имущество. По сравнению с моими батарейцами, побывавшими в непрерывных боях с первых дней войны, разница была, конечно, заметная. Настроение у сибиряков бодрое — никакой растерянности или там обреченности от событий последнего времени. Хотя газеты сообщали, что пал город Калинин, что враг уже рвется к Туле, а на нашем направлении до столицы осталось всего-то 80 километров.
— Вы слышали по радио выступление секретаря ЦК и Московского комитета партии товарища Щербакова? — спросил меня комиссар полка.
— Выступления не слышал — батарея наша была в боях под Можайском, — ответил я комиссару, — но знаю, что постановлением Государственного Комитета Обороны от 19 октября в Москве и прилегающих к ней районах введено осадное положение.
— Тяжелое положение создалось и под Ленинградом, и под Ростовом, — заметил Купраненков.
— Тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Посмотрите, сколько новых бойцов, как все хорошо вооружены, одеты!.. — невольно вырвалось у меня. [56]
Этот наш разговор происходил на лесной поляне, когда комиссар обходил подразделения полка и знакомился с личным составом. Бойцы разговаривали с комиссаром еще сдержанно, как бы приглядываясь к человеку, но в их отношении уже чувствовалось уважение.
К 30 октября фронт под Москвой уже стабилизировался. Мы перешли на жительство в землянки — теперь у нас регулярно политинформации, ежедневно составляются подробные донесения о боях, о потерях в людях и технике. С политруком Кузнецовым мы старательно описываем боевые дела наших бойцов, на многих составляем наградные листы. А людей в батарее осталось совсем мало — чуть более тридцати человек...
Получили, правда, мы новое пополнение и одно орудие. Тягачей и автомашин у нас пока не хватает, но это дело временное. Молодых, необстрелянных закрепляем в расчеты с нашими ветеранами. Это помогает сплотить боевые расчеты.
...Зима в сорок первом нагрянула ранняя. Холода стояли до двадцати градусов. Но мороз нам не помеха. Командный состав батареи получил полушубки, весь личный состав — валенки, телогрейки, фуфайки. Тыл нас снабжал неплохо, забота о защитниках Москвы проявлялась во всем: в канун праздника Великого Октября к нам пошли посылки от трудящихся с теплыми вещами, махоркой.
3 ноября командир полка вызвал командиров дивизионов и батарей и зачитал приказ. Быть готовыми в любое время суток занять боевые позиции против немецких танков, в праздничные дни из расположения подразделений не отлучаться — это указание пришло из штаба Западного фронта, командование которым принял генерал Г. К. Жуков.
И вот 24-я годовщина Октябрьской революции. Каждый год мы привыкли отмечать этот праздник торжественно. Наши отцы в боях отстояли провозглашенную Лениным народную власть, а теперь это делаем мы, весь советский народ.
В праздничные дни радиостанция передавала репортаж о торжественном собрании трудящихся Москвы. С докладом на этом собрании выступал И. В. Сталин. Все бойцы внимательно слушали его глуховатый, с акцентом голос. Сталин говорил убедительно, подробно излагая обстановку, создавшуюся в результате вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Выводы из его выступления делал для себя каждый боец.
Утром 16 ноября севернее наших позиций с огромной силой загремело, загрохотало по дорогам... К этому времени мы уже полностью получили недостающие орудия, машины и тягачи.
Ночью 18 ноября наша батарея заняла огневые позиции возле деревни Борисково, что затерялась в звенигородских [57] лесах. В застывшей земле невозможно было вырыть укрытия для орудий. Пришлось маскировать пушки снежными брустверами, досками от разрушенных вражескими снарядами домов. Орудийные расчеты мы усилили за счет бойцов взвода управления.
И вот в полдень началась вражеская атака. Из бора, черневшего в полукилометре от деревни, вышли цепи гитлеровских солдат. Пьяные, они шли в распахнутых шинелях и, уперев к животу приклады автоматов, стреляли вслепую длинными очередями. Далеко были слышны их дикие выкрики. Их было более сотни.
Наши пушки молчали. Стрелковое подразделение, окопавшееся на северо-западной окраине Борисково, тоже не открывало огня. Их пулеметы ударили по цепи фашистов с близкого расстояния, уже метров с 250–300. Тогда осколочными снарядами открыли огонь и мы.
Но вдруг из-за бугра показались немецкие танки. Стальные коробки были белыми, сразу-то их трудно было и отличить от блестевшего на солнце снега. На предельной скорости танки устремились в сторону наших орудий, намереваясь смять их с ходу. Создалось критическое положение. Исход боя решали секунды.
Ближе всех к появившимся танкам оказалось орудие сержанта Власова. Оно первым и открыло огонь бронебойными снарядами. Шедшая первой стальная громадина остановилась. Языки пламени лизнули башню, а следом густой черный дым окрасил всю снежную поляну. Тогда остальные немецкие танки повернули в лощину, на деревню Красновидово. Но от точного попадания бронебойного снаряда соседнего орудия запылала вторая машина.
Этот бой обошелся фашистам дорого: до десяти танков и бронемашин потеряли немцы. Но немалыми были и наши потери. Погибли командир орудия сержант Власов, командир взвода лейтенант Медяник...
Наступление фашистских войск на нашем направлении продолжалось. Немцы не считались с потерями. Особенно продвинулись они на волоколамском направлении, где свой бессмертный подвиг совершили гвардейцы-панфиловцы. Слова политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» — стали боевым кличем для всех фронтовиков.
Тогда наша батарея получила задачу срочно занять оборону на севере, под деревней Лукино. Отсюда до города Истры было всего пятнадцать — двадцать километров. А город этот враг уже захватил.
Два дня и две ночи отстаивали мы рубежи под Лукине, не давая возможности расширить фланги прорвавшейся за Истру группировке противника. Стояли насмерть. В батарее снова осталось всего три орудия с неполными расчетами. Но неожиданно [58] наступило короткое затишье. Немцы замолчали. Мы вернулись на постоянные боевые позиции в обороне.
...Как-то вечером обхожу землянки своих батарейцев. Обстановка фронтовой землянки простая: нары из досок, покрытые соломой, личное оружие здесь же, в настенной пирамиде. На столе сплюснутая гильза от снаряда — еле коптит фитиль, изготовленный из портянки. В темном углу слышу разговор двух бойцов:
— Немцы что-то притихли. Пора бы нашим войскам в наступление...
В ответ негромкий кашель и охрипший голос Николая Зыкова:
— Не те времена для немцев. Уже декабрь, они все еще здесь топчутся, а ведь Гитлер приказал им к зиме остановиться на московских квартирах. — Заметив меня, Зыков предложил погреться: — Заходите, товарищ старший лейтенант. Печка у нас горячая!
А второй боец — Михаил Кутюков — вдруг спросил:
— Скажите верно, что будет наше наступление?..
Что я мог ответить батарейцам? Сказал, что обязательно будет. Наступление, решили сообща, нам нужно сейчас, чтобы начать очищать от врага нашу землю. И долго так сидели у раскаленной до красного сияния печки, обсуждая сильные и слабые стороны нашего врага. Говорили о фашистских танках, уже не таких страшных, как осенью. На огонек подходили другие бойцы, только что сменившиеся с постов у боевых орудий.