Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Крушение мифа

Возрожденный фронт

В Гадяче я получил распоряжение вместе с группой командиров оперативного отдела выехать в Ахтырку, чтобы проследить за формированием 21-й армии. 25 сентября мы уже были в пути. Переехали мост через Ворсклу, углубились в прибрежные заросли. Через несколько минут выскочили на опушку и почти сразу же оказались на окраине города. Лучи солнца не по-осеннему ярко освещали утопающие в зелени дома. Ахтырке исполнилось триста лет. В свое время это был важный опорный пункт в южной сторожевой линии, защищавшей Русь от набегов крымских татар. За годы Советской власти Ахтырка преобразилась — появилась своя промышленность, возникли учебные заведения. Город вырос, похорошел. Дымили заводские трубы. Несмотря на близость фронта, все предприятия работали.

Штаб армии разместился в нескольких одноэтажных домиках. В одном из них за тонкой перегородкой были сдвинуты два стола. Над расстеленной на них картой склонился генерал. Представляюсь ему. Оторвавшись от карты, генерал довольно сухо отозвался:

— Здравствуйте,— и протянул мне руку: — Гордов.

Я сообщил о цели приезда. Сказал, что только что вышел из окружения и почти ничего не знаю об обстановке. Генерал показал на карту. Красная прерывистая черта обозначала линию фронта. Она тянулась от Ворожбы до Краснограда. Почти 300 километров.

Вспомнились немецкие листовки и газеты, попадавшиеся нам, когда мы пробивались по вражеским тылам. [370] Геббельс и его подручные трубили на весь мир, что Юго-Западный фронт русских — "армии Буденного" — уничтожен, дорога для победоносных войск фюрера свободна вплоть до Урала. А вот он, Юго-Западный фронт, существует и держит врага.

— Пока сил маловато,— говорит В. Н. Гордов.

Он водит карандашом по карте. На северном крыле — 40-я армия генерала Подласа. Сейчас ей нелегко. 90-километровый рубеж занимают малочисленный отряд генерала Чеснова, 293-я стрелковая дивизия полковника Лагутина, 227-я стрелковая дивизия полковника Тер-Гаспаряна и остатки 10-й танковой дивизии генерала Семенченко. Эти небольшие силы с трудом сдерживают натиск частей 2-й танковой армии немцев. Но в Сумах уже начала выгружаться прибывшая из резерва Ставки 1-я гвардейская мотострелковая дивизия, которая поступает в распоряжение Подласа, Южнее — 80-километровый рубеж 21-й армии. Пока здесь действует лишь конно-механизированная группа генерала Белова, в которую входят 5-я и 9-я кавалерийские дивизии, 1-я гвардейская стрелковая дивизия и две танковые бригады. Сейчас в Ахтырке спешно заканчивает формирование 295-я стрелковая дивизия. Она будет выдвинута в район Гадяча, чтобы связать воедино фронт группы Белова с обороняющимися южнее частями 297-й стрелковой дивизии. Далее оборону держит 5-й кавалерийский корпус генерала Ф. В. Камкова — 3-я и 14-я кавалерийские дивизии, две танковые и одна мотострелковая бригады, части 297-й и 212-й стрелковых дивизий. Левее этого корпуса от Гавронцев до Карловки сражаются пять стрелковых и одна кавалерийская дивизии 38-й армии.

Положив карандаш, Гордов устало заключил:

— Таково положение фронта на сегодняшний день. Мне известно, что в резерве у маршала Тимошенко сейчас пока крупных сил нет. Приходится рассчитывать лишь на стойкость наших людей и на маневр силами с одного участка на другой.

Да, положение не из легких. Но как бы там ни было, а фронт живет и борется.

На пути фашистских армий вновь неколебимо стоят наши войска. И самое главное, основной костяк Юго-Западного фронта на новом рубеже составили дивизии его прежнего состава, об окружении и уничтожении которых [371] на весь мир кричали фашисты. Из новых соединений здесь были лишь две стрелковые дивизии и 2-й кавкорпус, прибывшие с других фронтов.

Порадовал меня и тот факт, что штаб 21-й армии, который принял руководство всеми войсками, действовавшими на участке фронта между 40-й армией и 5-м кавалерийским корпусом, сохранил при прорыве из окружения основной костяк своих командиров.

Когда я спросил, могу ли повидать командующего армией, Гордов ответил, что командарма генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова отправили в госпиталь, а вместо него должен прибыть генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.

Мы договорились, что на следующий день я выеду в конно-механизированную группу генерал-майора П. А. Белова, а оттуда заеду в район Гадяча, куда выходит вновь сформированная 295-я стрелковая дивизия. [372] За оставшееся до отъезда время я познакомился с командным составом штаба, и в первую очередь с офицерами оперативного отдела, который возглавлял полковник Михаил Степанович Посякин. В этой должности он прошел вместе с армией весь ее трудный путь от границы. Это был хорошо подготовленный штабной офицер, окончивший Академию имени М. В. Фрунзе. Среди ближайших его помощников особо запомнился майор Петр Григорьевич Тюхов, который с начала войны был начальником штаба одной из стрелковых дивизий нашего фронта.

На следующий день, когда уже направлялся к машине, чтобы поехать в войска, я столкнулся со старым своим сослуживцем генерал-майором Александром Ильичом Даниловым, помощником Кирпоноса по противовоздушной обороне. Встреча оказалась неожиданной для нас обоих. Мы ведь расстались по ту сторону фронта, когда наши пути разминулись. И было приятно увидеться с одним из тех, с кем делил самые трудные дни в кольце вражеских войск. Мы тискали друг друга в объятиях, радостно восклицая:

— Жив, значит! Вот здорово!

От Данилова я узнал, что одновременно с ним вышло много командиров и политработников штаба фронта и 5-й армии, что живым и здоровым пробился с группой офицеров и начальник штаба противовоздушной обороны фронта Валентин Антонович Пеньковский. Многие из этих товарищей находятся здесь же, в Ахтырке. Я не утерпел и помчался к ним. Нашел их во дворе школы. Все подтянутые, одеты по форме, со свойственной старым кадровым командирам тщательностью. Лишь порванное осколками обмундирование и марлевые повязки на ранах напоминали, что люди прошли через настоящее пекло.

27 сентября я приехал в лес западнее Лебедина. Здесь находился штаб 1-й гвардейской стрелковой дивизии, недавно переброшенной к нам с Западного фронта. Это славное соединение с непрерывными боями прошло от самой границы до Смоленска. Несколько раз фашисты окружали 100-ю дивизию, как ее называли раньше, но всякий раз она вырывалась из кольца и продолжала громить врага с прежним успехом. Командовал ею генерал-майор И. Н. Руссиянов, показавший себя искусным тактиком, [373] великолепным мастером маневра. Не удивительно, что дивизия возглавила список первых гвардейских соединений.

Мне было известно, что дивизия Руссиянова с 21 сентября участвовала вместе с частями 2-го кавалерийского корпуса в контрударе против ромненской группировки Гудериана. Атаки этих войск сковали значительные силы противника и этим облегчили положение наших окруженных армий.

Дивизия Руссиянова, только что получившая необстрелянное пополнение, понесла серьезные потери. Мне предстояло выяснить их причины и определить, способна ли дивизия дальше вести активные боевые действия.

Руссиянова я нашел уже ночью в хате, освещенной керосиновой лампой. С любопытством смотрел я на человека, о котором уже ходили легенды. Крепко сложенный, коренастый, с крупными чертами лица. Светлые, гладко зачесанные волосы открывали высокий лоб. На наглухо застегнутом, повидавшем виды кителе поблескивали ордена Ленина и Красного Знамени. Ивану Никитичу Руссиянову шел сорок второй год. Это был опытный, закаленный воин. Я знал, что ему присущи лучшие командирские качества: широта и доброта души, непоколебимая воля, непритязательность к удобствам, неистощимое трудолюбие, настойчивость, глубокое сознание долга, неиссякаемая энергия. Были, конечно, у него и недостатки. Говорили, что он беспредельно властен и излишне резок. Но подчиненные и за это любили его: "Наш командир поблажек не дает, у него каждый службу знает!"

Мы познакомились, разговорились. Я объяснил, что командование интересуется, почему 1-я гвардейская понесла такие потери под Ромнами. Теребя пальцами густые брови, генерал грустно улыбнулся:

— А вы знаете, как мы вступали в бой? Ведь перед тем, как нас перебросили сюда, мы только что получили пополнение. Новые бойцы и командиры — люди необстрелянные да и подучиться как следует не успели. И вот их сразу послали в дело. Выгрузились из вагонов, совершили стокилометровый переход и с ходу, не получив ни часу передышки, в бой против вражеских танков и мотопехоты. Даже артиллерию подтянуть не было времени. И все-таки мы крепко потрепали врага, потеснили его. Конечно, недешево нам это стоило.— Генерал помолчал.— [374] Сейчас другое дело. Вчерашние новобранцы многому научились, стали настоящими солдатами. Получили мы немного автоматов и пулеметов, а то ведь одними винтовками воевали. Дивизия готова выполнить любую задачу.

Утром мы побывали на позициях одного из стрелковых полков. Полк произвел на меня отличное впечатление. Не успели мы покинуть окопы, как противник открыл ураганный артиллерийский огонь. В воздухе появились самолеты. Завыли сирены пикирующих бомбардировщиков. На артиллерийские позиции посыпались бомбы. Столбы дыма и пламени, грохот. Это было уже знакомо, и все же сжималось сердце от тревоги: уцелеет ли кто-нибудь в этом пекле? Но что это? В глухие взрывы вплетаются частые хлопки. Артиллеристы-зенитчики не прекращают стрельбы. Вот уже три самолета факелами падают на землю. Остальные взмыли вверх, разметались в разные стороны.

— Молодцы зенитчики! — не удержался я.

— Действуют как положено,— спокойно отозвался Руссиянов.— Но сейчас фашисты пойдут в атаку.

И действительно, со стороны села Синевка усилился гром орудий и минометов. Из-за стены разрывов послышались треск пулеметных очередей и рокот танковых моторов. Земля под ногами вздрагивала.

— Началось,— мрачно констатировал Руссиянов. Появился командир полка. Доложил:

— Свыше тридцати танков и до полка мотопехоты атакуют наши позиции.

Говорил спокойно, на лице не дрогнул ни один мускул. Да, люди здесь ко всему привычны.

— Как у соседей? — спросил командир дивизии.

— Такая же картина.

Руссиянов по телефону связался с начальником штаба полковником Б. И. Кащеевым, долго расспрашивал его об обстановке на других участках дивизии. Повернувшись в мою сторону, пояснил:

— Ни на одном участке фашистам не удалось пока ворваться на наши позиции. — И крикнул в трубку: — Следите за ходом боя. Сейчас выезжаю к вам.

Командир полка доложил, что атака отбита с большими потерями для противника. Мы с Руссияновым поехали на командный пункт дивизии. [375] Здесь уже были получены сведения от правого соседа — кавалерийского корпуса, в полосе которого противник, как впоследствии выяснилось, нанес главный удар. 9-я танковая и 25-я моторизованная дивизии Гудериана устремились вдоль дороги, ведущей от Синевки на Штеповку. Перевес в силах был на стороне противника. Фронт 5-й кавдивизии был прорван, и фашистские колонны устремились по шоссе на Васильевку, где стоял штаб 2-го кавалерийского корпуса. В полдень передовые фашистские танки начали в упор расстреливать штабные машины. Бойцы и командиры штаба во главе с командиром корпуса генералом П. А. Беловым и начальником штаба полковником М. Д. Грецовым заняли круговую оборону. Положение было отчаянным: стоило танкам дружно двинуться в атаку, от штаба остались бы щепки. Но фашисты проявили нерешительность. Потеряв три головных танка, они отошли и начали издали обстреливать штаб. В это время подошла следовавшая по шоссе к линии фронта 1-я танковая бригада. Ее командир полковник А. М. Хасин, услышав шум, примчался на танке к штабу. Белов приказал ему развернуть бригаду и с ходу ударить по фашистам. У противника полсотни танков, у Хасина — почти вдвое меньше. Но бригада развернулась и пошла в атаку. Вражеские танки двинулись навстречу. Завязался ожесточенный бой. Очевидцы рассказывали, как две наши горящие тридцатьчетверки носились по полю боя, давя противотанковые пасчеты и стреляя по вражеским танкам. Это были машины сержантов Криворотова и Шашло. 5 коммунистов и 3 комсомольца не покинули пылающие танки, пока оставались снаряды. За подвиги, проявленные в этом бою, Михаил Павлович Криворотов и Тимофей Павлович Шашло были удостоены звания Героя Советского Союза.

Первая стычка окончилась в пользу 1-й танковой бригады: противник был отброшен. Штаб корпуса отошел в безопасное место. Но через два часа враг подтянул новые силы и опять начал теснить наши части. Продвижение противника грозило серьезными последствиями: гитлеровцы угрожали выходом в тыл нашей 9-й кавалерийской дивизии, которая оборонялась к западу от Штеповки. Белов приказал Хасину задержать врага. К этому времени противник занял Штеповку, и Хасин решил атаковать его моторизованную колонну, которая [376] проходила через поселок. Командир бригады рассчитывал отбить Штеповку и тем открыть пути отхода кавалеристам. Эту задачу он поставил отряду танков, который возглавил начальник штаба бригады полковник К. Е. Даев.

День был теплый и солнечный. Когда танки поднялись на пригорок, колонны противника стали видны как на ладони. Даев приказал открыть по ним огонь. На дороге началась паника. Машины съезжали с дороги и растекались, словно муравьи, по полю. Даев повел свой отряд в атаку. Увидев мчащиеся советские танки, фашисты на ходу соскакивали с машин и разбегались куда глаза глядят. Но у села Мироновщина, южнее Штеповки, враг успел закрепиться и оказал отчаянное сопротивление. Тогда Даев бросил часть сил в обход. Вражеский гарнизон не выдержал и поспешно отошел в Штеповку, где заняли оборону главные силы 25-й моторизованной дивизии немцев.

Завязался бой за поселок.

За дальнейшими событиями я следил уже из штаба 21-й армии, куда был вызван 29 сентября. Здесь стало известно, что на кавалерийский корпус Белова наступали 9-я и 16-я танковые, 10-я и 25-я моторизованные дивизии группы Гудериана. Однако, несмотря на столь большие силы, противнику не удалось нанести поражение кавалеристам. 5-я кавалерийская дивизия генерала В. К. Баранова, умело маневрируя, отскочила на десяток километров и в упорных боях задержала противника. А 9-я кавдивизия генерала А. Ф. Бычковского внезапной ночной атакой пробилась к своим и включилась в бои за Штеповку, которая неоднократно переходила из рук в руки.

Выполняя приказ маршала Тимошенко, командующие 21-й и 40-й армиями настойчиво добивались ликвидации прорыва. В боях здесь участвовали кавкорпус Белова и только что прибывшая из резерва Ставки 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова.

1 октября с востока и с севера Штеповку атаковали части 9-й кавалерийской и 1-й гвардейской мотострелковой дивизий, а танковая бригада полковника Хасина направилась в обход с юго-запада. К середине дня гвардейцы Лизюкова были остановлены на ближних подступах к поселку. Тогда Белов двинул свой резерв — 5-ю кавалерийскую дивизию. Спешенные конники поддержали [377] гвардейцев. Когда бой переместился на северо-восточную и северную окраины поселка, танки полковника Хасина ворвались с юго-запада, а с юго-востока — в конном строю кавалерийский полк майора А. Н. Высоцкого. Конники лихо работали клинками. Зажатые со всех сторон фашисты вначале сопротивлялись, а потом побежали из поселка. Накануне прошел дождь. Машины буксовали, увязая в грязи. А по дороге уже мчались, сверкая обнаженными шашками, советские кавалеристы. Фашисты оставляли застрявшие машины и бежали. Кавалеристы Белова неотступно преследовали их.

За несколько дней наши войска освободили 20 сел, захватили 150 орудий, 5 минометных батарей и много другого вооружения. Около 8 тысяч трупов, более тысячи грузовых автомашин, 500 мотоциклов, 2000 немецких лошадей-тяжеловозов оставили фашисты на дороге своего бегства.

"Дело под Штеповкой" на фоне общей тяжелой обстановки прозвучало особенно громко и доставило нашим бойцам и командирам огромную радость. Возрожденный Юго-Западный фронт показал, что он может громить врага.

Мне приказано выехать в штаб фронта, который находился в Харькове. По дороге обратил внимание, что в тылу у нас почти не осталось войск — все брошено к линии фронта. Большая часть оборонительных работ велась населением. Лишь на подступах к Харькову на строительстве укреплений можно было кое-где увидеть людей в солдатских шинелях.

Фронтовое управление было разбросано по всему городу. Мне повезло: попался знакомый командир из управления связи. Ну, а лучше связистов дислокацию фронтового аппарата никто не знает. Офицер сказал, что Военный совет и все основные отделы штаба разместились в пригороде на обкомовских дачах. И вот я у начальника штаба фронта генерал-майора Александра Петровича Покровского. Я знал его еще по совместной учебе в Академии Генерального штаба. Этот весьма эрудированный в военном деле человек держался всегда спокойно, говорил тихо, немногословно. И может быть, поэтому казался несколько замкнутым, суховатым.

Когда я вошел, Александр Петрович оторвался от карты, взглянул на меня усталыми глазами. Я доложил, что [378] после выхода из окружения находился в 21-й армии, выполняя задание маршала Тимошенко. Теперь хочу узнать о своей дальнейшей судьбе.

Начальник штаба выслушал меня и тихо спросил:

— Все?

— Все, товарищ генерал.

— А теперь идите к маршалу, пусть он решает, где вам дальше работать. — И снова склонился над картой.

Вскоре я убедился, что мой новый начальник — интеллигентный, умный, уравновешенный и отзывчивый человек. А кажущаяся на первый взгляд сухость объяснялась беспредельной увлеченностью работой. И днем и ночью можно было увидеть его склонившимся над картой.

Иду к маршалу С. К. Тимошенко, возглавившему теперь Юго-Западный фронт. Семен Константинович, стройный, сухощавый, поднялся из-за стола, поздоровался и сразу стал расспрашивать о подробностях действий войск при выходе из окружения. Потом маршал сказал, что намерен оставить меня работать в штабе фронта.

— Люди нам вот как сейчас нужны,— и он дополнил свои слова красноречивым жестом.

Семен Константинович попросил детально рассказать о состоянии и работоспособности штаба 21-й армии, о войсках, в которых мне довелось побывать. Особенно долго расспрашивал о дивизии Руссиянова. Когда я доложил объяснение командира дивизии о причинах серьезных потерь, которые понесло соединение в районе Ромн, маршал поморщился:

— Командовать надо лучше, а он объективные причины ищет.

Я не понял тогда, почему Семен Константинович так сердится на Руссиянова. Понял это потом, когда мне в руки попала телеграмма Сталина, в которой говорилось:

"Неправильным было решение, что после 100-километрового перехода не дали бойцам передохнуть и оправиться и бросили их в бой с ходу... При таких неправильных методах ввода частей в бой можно провалить любую первоклассную дивизию".

Упрек, конечно, был малоприятным для маршала. Но что было делать? На огромном фронте перед войсками Гудериана оказались всего лишь две кавалерийские дивизии генерала Белова. А ведь нужно было не только задержать противника, но и немедленно наносить [379] удар навстречу прорывающимся из окружения войскам. Во всяком случае, если это обстоятельство и не совсем оправдывало поспешный ввод гвардейцев, то в какой-то мере объясняло решение командования фронта.

Маршал приказал мне быстрее входить в курс дела и готовиться заменить генерал-майора А. И. Штромберга на посту начальника оперативного отдела фронта (Штромберг должен был уехать в распоряжение Ставки).

Обрадованный тем, что остаюсь на Юго-Западном фронте и снова могу заняться уже знакомым мне делом, я поспешил в оперативный отдел. Я очутился среди офицеров, большинство из которых были моими старыми сослуживцами. Здесь оказались мои заместители Н. Д. Захватаев и И. С. Глебов, мои помощники подполковник М. Г. Соловьев, майоры Ф. А. Флорес, В. С. Погребенко, Н. Г. Новиков, Ф. С. Афанасьев, В. И. Савчук, капитаны А. Н. Шиманский, Ф. Э. Липис и другие. Из офицеров бывшего оперативного отдела штаба главкома я увидел уже известных мне по прежним посещениям подполковников Г. М. Чумакова и А. Е. Яковлева, майоров П. Г. Соболева, С. Н. Еремеева, Д. Н. Рондарева, капитанов В. Ф. Чижа и И. В. Паротькина.

В связи с тем что почти все фронтовые операторы вышли вместе со мной из окружения, оперативный отдел нового состава в отличие от других отделов и управлений фронта оказался укомплектованным сверх штата. Сейчас здесь насчитывалось 44 человека: 2 полковника, 3 подполковника, 16 майоров, остальные — капитаны и лейтенанты. Среди работников отдела увидел и наших машинисток Марию Лембрикову и Розу Клейнберг. Эти отважные женщины с честью вынесли испытания и вместе со всеми вышли из окружения.

На шум, вызванный моим появлением, вышел генерал А. И. Штромберг, с которым мы когда-то учились и работали в Академии Генерального штаба. Лицо моего друга озарилось широкой улыбкой. Он обнял меня и увел к себе в кабинет.

— Ну, рассказывай свою одиссею!

Альберт Иванович с интересом выслушал мой рассказ о борьбе наших войск во вражеском кольце. Ответив на все его вопросы, я спросил, почему он уходит из оперативного отдела. [380]

— Боишься, что ты меня вытесняешь? — сразу догадался Штромберг.— Не беспокойся. Просто меня выдвигают на другую работу. Все идет нормально, Иван Христофорович.

Я попросил Альберта Ивановича ввести меня в курс событий на фронте. Мы долго беседовали у карты. Гитлеровцы то и дело атакуют на разных участках. Но наши войска пока успешно отбивают атаки. А там, где враг не лезет вперед, наши небольшие специальные отряды каждую ночь совершают дерзкие вылазки в его тыл и не дают гитлеровцам покоя.

Но обстановка остается напряженной. Фронт обороны сильно растянут, а в распоряжении командования нет крупных резервов. Было еще одно обстоятельство, резко ослаблявшее устойчивость нашей обороны, — это оперативное положение соседей — Брянского и Южного фронтов. Гудериан мощным танковым клином рассек левое крыло Брянского фронта и далеко продвинулся на орловском направлении. Наш правый фланг оказался обнаженным. Это вынуждает нас уже сейчас задумываться об отводе на восток наших 40-й и 21-й армий.

Сильно ухудшилось положение левого соседа. Противник сосредоточил там огромные силы, прорвал оборону Южного фронта. 28 сентября танковые и моторизованные соединения Клейста миновали Новомосковск и устремились на Павлоград. Ставка принимает решительные меры, чтобы преградить им путь на Таганрог. Но в любом случае южный фланг нашего фронта останется открытым. Возможно, и там придется нам отводить войска.

Началась моя служба в новом штабе Юго-Западного фронта. Дело облегчалось тем, что многие руководители фронтового аппарата были хорошо знакомы мне по прежней работе. Заместителем командующего фронтом был назначен бывший командующий нашей 26-й армией генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко, заместителем командующего по артиллерии — генерал-лейтенант М. А. Парсегов. Военно-воздушными силами командовал генерал-майор авиации Ф. Я. Фалалеев, с которым я познакомился перед вылетом в район окружения. Его заместителем стал знакомый мне еще по 5-й армии полковник Н. С. Скрипко. Помощником командующего фронтом по бронетанковым войскам был назначен уже известный читателю генерал-майор В. С. Тамручи, командовавший [381] мехкорпусом. Автотракторное управление возглавил старый работник Юго-Западного фронта генерал-майор Р. Н. Моргунов. Знаком я был по прежней работе и с начальником санитарного управления фронта бригадным врачом А. П. Колесовым, с главным интендантом фронта А. И. Ковалевым, начальником инженерных войск Г. К. Невским и помощником командующего по противовоздушной обороне генералом Р. А. Дзивиным.

Должность начальника разведывательного отдела занимал незнакомый мне полковник Н. Г. Грязнов. Однако его заместителем оказался мой старый приятель по совместной службе в 12-й армии полковник Александр Ильич Каминский. Впервые пришлось встретиться с начальником отдела укомплектования интендантом 1 ранга А. И. Сосенковым, начальником отдела снабжения горючим полковником А. В. Тюриным, начальником топографического отдела подполковником П. А. Зевакиным, начальником шифровального отдела капитаном М. Н. Агаповым, которого вскоре заменил мой старый знакомый по прежней работе полковник Евгений Владимирович Клочков. Службой военных сообщений по-прежнему ведал полковник А. А. Коршунов.

Для меня словно ничего не изменилось: тот же фронт, те же люди, та же тревожная и кипучая атмосфера боевых будней. Пережитые испытания еще больше сроднили нас. И это тоже помогало в работе.

В те октябрьские дни из-за линии фронта продолжали выходить все новые и новые группы бойцов, командиров и политработников нашего фронта. Среди них были начальник политического управления бригадный комиссар А. И. Михайлов, наш энергичный начальник противохимической защиты генерал-майор Н. С. Петухов, командиры стрелковых дивизий полковники П. И. Морозов, В. С. Тополев, А. К. Берестов, С. К. Потехин, С. Н. Веричев, А. М. Ильин, Н. М. Панов, П. С. Воронин, Г. П. Панков, К. И. Новик, комбриги М. А. Романов, Ф. Ф. Жмаченко и многие другие.

Они выходили измученными, но ни в ком я не заметил уныния и пессимизма. В их сердцах пылала ненависть к врагу. С не зажившими еще ранами они являлись к командующему фронтом и настойчиво просили лишь об одном: "Пошлите снова в бой, дайте возможность рассчитаться с фашистами". И командование удовлетворяло их [382] просьбы. И снова мы увидели старых, испытанных воинов в боях, не менее жестоких и кровопролитных, чем те, через которые они уже прошли.

Отход отходу рознь

Маршала Тимошенко все больше беспокоило положение на правом крыле фронта. Связь с нашим северным соседом нарушилась. Генерал Покровский поручил мне немедленно связаться с Генеральным штабом и попытаться там получить необходимые сведения. Вечером 6 октября мне удалось вызвать заместителя начальника Главного оперативного управления генерала М. Н. Шарохина. Но он сказал, что и в Генеральном штабе мало данных о положении Брянского фронта. Известно лишь одно: враг на подступах к Орлу.

Угроза глубокого обхода фашистами правого крыла Юго-Западного фронта вынудила маршала Тимошенко просить у Ставки разрешения на отвод наших 40-й и 21-й армий на линию городов Суджа, Сумы, Ахтырка, Котельва, Колонтаев.

Прежде чем санкционировать отход, Ставка попыталась использовать выгодное положение 40-й армии по отношению к противнику, преследовавшему войска Брянского фронта. Маршал Шапошников предложил С. К. Тимошенко силами этой армии нанести удар на север. Но, взвесив обстановку, Семен Константинович заявил, что не сможет сделать этого: сил 40-й армии едва хватает, чтобы сдерживать натиск врага с запада.

Многое значит авторитет командующего. С доводами маршала Тимошенко в Ставке согласились сразу же. Наши правофланговые 40-я и 21-я армии получили приказ на отход. По директиве командующего фронтом они должны были совершить этот маневр за три ночных перехода. В это время 38-й и 6-й{13} армиям предписывалось прочно удерживать занимаемые рубежи.

Враг заметил отход наших войск и усилил атаки. Основные удары он наносил в стык армий. В тяжелом положении оказалась 227-я стрелковая дивизия 40-й армии. Вначале она сама нанесла сильный удар по вклинившимся [383] частям противника. Командиры полков понадеялись, что после больших потерь фашисты не сунутся вперед, и, что называется, распустили вожжи. А самоуспокоенность никогда не приводит к добру. В ночь на 10 октября фашисты внезапно обрушили мощный удар по беспечно отходившим батальонам 777-го стрелкового полка. Командир полка потерял управление. Атакованные батальоны отбивались очень стойко, но разрозненно.

Выручили дивизию мужество и находчивость артиллеристов 595-го артиллерийского полка. Они быстро развернули орудия и встретили прорвавшихся гитлеровцев ураганным огнем. Это внесло в ряды противника смятение, помогло командиру дивизии привести части в порядок и организованно отойти.

Более спокойно развивались события в 21-й армии. Когда враг нанес здесь удар по 1-й гвардейской стрелковой дивизии, командарм решительными контратаками 1-й танковой бригады и быстрой переброской сюда частей 297-й стрелковой дивизии задержал его и обеспечил организованный отход войск на назначенный рубеж.

Враг продолжал атаки и в полосах обороны других армий фронта. Части 38-й армии, которой теперь командовал генерал-майор Виктор Викторович Цыганов, вели жаркие бои юго-западнее Богодухова.

Все больше тревожились мы за свое левое крыло. Командующий 6-й армией (она вошла в состав нашего фронта) генерал-майор Р. Я. Малиновский докладывал, что связи с соседом не имеет и фланг его обтекается противником.

В это время войска 18-й и 9-й армий Южного фронта, которым теперь командовал генерал Я. Т. Черевиченко, сражались во вражеском кольце. Танковые и моторизованные войска Клейста уже подошли на подступы к Таганрогу. Возникла реальная угроза их прорыва к Ростову-на-Дону. Ставка в связи с этим начала спешно формировать из войск Северо-Кавказского военного округа 56-ю Отдельную армию, перед которой была поставлена задача во что бы то ни стало удержать Ростов, прочно закрыть ворота на Кавказ.

А нам пришлось отводить армию Малиновского.

Снова измотанные изнурительными боями и слабо укомплектованные войска фронта растянулись огромной дугой, загнув на восток свои фланги. Но больше, чем положение [384] нашего фронта, нас беспокоила в те дни судьба Москвы. Гитлеровцы уже были на дальних подступах к столице. Держаться, отвлекать на себя как можно больше вражеских войск и тем помочь защитникам Москвы — этой мыслью жили все мы. У нас не хватало людей, вооружения, снарядов. Мы понимали, что сейчас основные силы и средства нужны под Москвой, и не настаивали на удовлетворении наших заявок. 15 октября Военный совет фронта принял решение о сборе трофейного оружия и централизованном его распределении между армиями. Создавались курсы для подготовки инструкторов по трофейному вооружению. Эта мера в дальнейшем будет играть немалую роль до тех пор, пока наша эвакуированная на восток промышленность не развернется в далеком тылу и не обеспечит все потребности войск в вооружении и боеприпасах. В связи с нехваткой противотанковой артиллерии был рассмотрен вопрос о максимальном расширении производства бутылок с горючей жидкостью.

На заседании Военного совета присутствовал незнакомый мне генерал. Я спросил Парсегова, кто это.

— Из Москвы, фамилия Бодин.

Где я слышал эту фамилию? Вспомнил: Бодин был начальником штаба 9-й армии. О нем говорили много хорошего — умный, грамотный, энергичный. В конце заседания маршал Тимошенко представил его: Павел Иванович Бодин, новый начальник штаба фронта.

Через полчаса я уже докладывал Бодину обстановку на фронте. Он был идеальным собеседником. Слушал с напряженным вниманием, не перебивая, устремив на тебя голубые широко открытые, словно несколько удивленные, глаза. Дождавшись удобного момента, переспрашивал, уточнял ту или иную деталь, делал замечания. Сам Бодин говорил всегда спокойно, немного приглушенным голосом, слегка растягивая слова. Мысли свои формулировал кратко и ясно. Он мне поправился своей непосредственностью, живостью характера, умением на лету схватывать суть вопроса.

Разобравшись в обстановке, Бодин попросил познакомить его с людьми. Мы обошли почти все отделы, Павел Иванович беседовал с товарищами, интересовался их настроением, нуждами. В тот же день он пригласил к себе руководящих работников штаба и повел разговор о скрытности управления. [385]

— От вас,— сказал он Д. М. Добыкину, снова возглавившему управление связи фронта, — я требую строжайшего контроля в этом деле.

Дмитрий Михайлович сказал, что мы, мол, и так смотрим в оба, Бодин улыбнулся.

— Но вот эту телеграмму вы тоже смотрели.— Он достал из папки листок и прочел: — "Вновь открытый в Борисовке сельсовет подвергается бомбардировке. Средств противовоздушной обороны нет. Прошу выделить один зенитно-артиллерийский дивизион и одну пулеметную роту".— Начальник штаба укоризненно взглянул на Добыкина: — Не надо противника считать глупцом. Любой немецкий ефрейтор догадается, о каком "сельсовете" печется автор телеграммы.

Все смущенно молчали: за каждым водились подобные грешки. Скрытности управления войсками мы учились плохо. В мирное время, бывало, проведем несколько специальных занятий и успокоимся. А как штабные учения, то вся информация идет открытым текстом. Каждый думал: "Ладно, мол, вот на войне все будет по-другому". И забывали, что дело это требует знаний, навыков. Вот и получается сейчас: иной наш товарищ назовет в донесении людей "карандашами", а танки "коробками" и искренне верит, что противник не догадается, о чем идет речь.

В восьмом часу вечера я снова побывал у Бодина — принес ему на подпись очередную оперативную сводку. Он тщательно отредактировал ее, похвалил составителей и очень тактично коснулся тех мест, которые ему не понравились. Впоследствии я убедился: Бодин умел сделать так, чтобы любое, пусть даже самое малозначительное замечание ему не приходилось повторять дважды.

А, через час начальник штаба вызвал меня и приказал:

— Немедленно садитесь за подготовку проекта директивы на общий отход армий. — Он протянул документ.

Бегло пробежав его глазами, я остолбенел.

"...Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: Юго-Западному фронту с 17 октября начать отход на линию Касторная, Старый Оскол, Новый Оскол, Валуйки, Купянск, Кр. Лиман; закончить его к 30 октября..."

Это означало, что войска нашего фронта не только должны отступить от 80 до 200 километров, но и оставить [386] Харьков, Белгород, Донецкий промышленный район.

Я не мог прийти в себя. Что же вынудило Ставку принять столь трудное решение? Ведь я не мог забыть, как месяц назад в более безвыходной, как нам казалось, для нашего фронта обстановке Ставка проявила максимум настойчивости, чтобы не допустить отвода войск на такое же примерно расстояние. А теперь, когда командование фронта и не просит об этом, когда положение фронта куда более прочное, чем было в середине сентября, отдается приказ отходить. Я не удержался и высказал свое удивление Бодину. Павел Иванович, шагая по комнате, задумчиво сказал:

— Вы наверняка это сами испытали: наблюдаешь бой из окопа — видишь одно, взберешься на высотку — обзор расширится, и заметишь такое, о чем раньше и не думал. Чем выше точка наблюдения, тем дальше видно. Вот так-то. Мы многого с вами не знаем. А из Москвы видят не только, наш фронт. Учитывают там и прорыв Клейста к Таганрогу, и угрозу Ростову, и вражеские полчища у Москвы и Ленинграда. Если в сентябре на большинстве стратегических направлений установилось относительное затишье и Ставка могла рискнуть побороться за Днепр и Киев переброской резервов с других фронтов, то теперь, когда враг на подступах к Москве и у ворот Кавказа, Ставка не только не сможет помочь нам, но и будет требовать, чтобы мы выделили часть сил в ее распоряжение. А фронт наш растянулся огромной дугой, удерживать врага все труднее. Что, если фашисты опять повернут танки Гудериана и Клейста в тыл нашего фронта? Чтобы выправить положение, сил у нас уже не будет. Вот почему Москва не может сейчас рисковать и потому отводит наши войска.

Некоторое время мы на огромной карте намечали промежуточные рубежи, направления и полосы отвода армий. Покончив с этим, Бодин заметил:

— Видите, насколько выгоднее станет наше оперативно-стратегическое положение: мы получим возможность вывести в резерв большое количество сил, восстановим локтевую связь с соседними фронтами, сможем больше помочь войскам, сражающимся на подступах к Москве, так как с отходом на восток рубеж нашей обороны значительно выдвигается на север... [387] Бодин сказал о том, что с завтрашнего дня войска Южного фронта вновь переходят в подчинение маршалу Тимошенко. Теперь наш штаб фронта одновременно будет выполнять роль и штаба войск всего Юго-Западного направления. Нам придется думать и о соседе — Южном фронте.

До начала отхода оставалось около полутора суток. За столь короткое время нужно было проделать всю работу по организации этого сложного маневра огромной массы войск. Я уже говорил, что тот, кто считает отход делом простым, глубоко ошибается. Если отнестись к этому маневру без должной вдумчивости, то войска может постичь еще более тяжелая катастрофа, чем при плохо организованном наступлении. Легче всего вспыхивает паника и неразбериха именно при отступлении, если к его организации и обеспечению отнеслись несерьезно. Вот почему для всех командиров штаба и управлений фронта с получением приказа на отход сутки перестали делиться на день и ночь. Работа требовала предельного напряжения сил.

В 22 часа 15 октября собрался Военный совет фронта. Присутствовали все командующие и начальники родов войск и служб, а также начальники основных отделов штаба фронта. Генерал Бодин зачитал директиву Ставки, кратко оценил оперативно-стратегическую обстановку, уделив особое внимание положению соседей, высказал некоторые предложения.

Маршал Тимошенко изложил свое решение, как всегда, коротко и четко. Он назвал основные промежуточные рубежи, которые войска фронта должны удерживать в течение твердо установленного времени. Первый такой рубеж, на который армиям предстояло выйти к утру 23 октября, проходил через города Белгород, Змиев, Балаклея и Барвенково. В качестве подвижных фронтовых резервов на период отхода выделялись 2-й и 5-й кавалерийские корпуса и одна танковая бригада. Им тоже были указаны направления отхода и районы сосредоточения. Штаб фронта остается в Харькове до 10 часов 18 октября, после чего передислоцируется в город Валуйки, оставив вспомогательные пункты управления в Обояни и Чугуеве.

Семен Константинович указал, что мы за счет сокращения линии фронта должны к концу октября высвободить в резерв не менее шести стрелковых дивизий и два [388] кавалерийских корпуса. Кроме того, в Харькове спешно заканчивается формирование 216-й стрелковой дивизии, которая явится костяком гарнизона города. Формируются еще две стрелковые дивизии (62-я и 253-я) и два запасных кавалерийских полка, а 3-й воздушнодесантный корпус будет переформирован в 87-ю стрелковую дивизию.

Получив все указания, мы занялись разработкой плана отхода и подготовкой войск к новому маневру. Я поручил своим заместителям составить графический план передвижения войск на всю глубину, а сам занялся подготовкой фронтовой директивы на отход. В первом часу ночи я отпечатал проект документа и отдал начальнику штаба, а в час ночи директива уже была подписана и без промедления передана телеграфом в армии. Утром в войска вылетели группы офицеров фронтового аппарата. Перед вылетом их пригласил к себе Бодин, подробно проинструктировал и особо потребовал, чтобы они позаботились о скрытности управления войсками.

Мы внимательно следили за событиями и в полосе Южного фронта, который теперь входил в наше направление. В полдень 16 октября оттуда поступила тревожная весть: танковая армия Клейста форсировала реку Миус и устремилась на Ростов. Маршал Тимошенко потребовал от командующего Южным фронтом генерала Черевиченко принять все меры, чтобы задержать гитлеровцев, и сообщил, что перебрасывает в его распоряжение танковую бригаду с Юго-Западного фронта.

...Приближался час отъезда нашего штаба в новый район. Военный совет и часть аппарата фронтового управления переезжали сначала в Чугуев, а остальные сразу в Валуйки.

Мне нужно было прибыть в Чугуев несколько раньше основной колонны, чтобы принять на себя управление войсками и встретить командование фронта. Ранним утром 18 октября я поспешил к своей машине, в которой меня уже ожидали офицеры моего отдела Саракуца и Дорохов.

Проезжая по улицам Харькова, я с глубокой грустью смотрел на его прекрасные здания, на известные всему миру промышленные предприятия, угрюмо затихшие, словно из них вынули душу. Не дымились уже заводские трубы, за фабричными воротами стояла мертвая тишина. Партийные и советские организации города хорошо потрудились: было вывезено все, что можно было поднять. [389] Я впервые видел заранее обреченный наш крупнейший промышленный город. Мне был точно известен день, когда по мостовым харьковских улиц загрохочут фашистские танки. Это должно было случиться 25 октября. Невыносимо тяжело было думать об этом.

И я легко представил себе, сколько колебаний, сколько трудных часов пришлось пережить Верховному Главнокомандующему перед тем, как отдать приказ оставить Донбасс и такие города, как Харьков и Белгород.

Не удивительно, что и наш главком С. К. Тимошенко сейчас ходил мрачнее тучи. Он тяжело переживал необходимость сдачи важнейшего экономического района страны, хотя и сознавал неизбежность этого шага.

...Вот мы уже и миновали юго-восточную окраину Харькова и выбрались на шоссе, бесконечной змейкой вьющееся в направлении Чугуева. По нему сплошным потоком двигались машины с бойцами и с военными грузами. Наш шофер Старжинский, несмотря на свое мастерство, вел машину со скоростью пешехода.

В Чугуев прибыли около 9 часов утра. Сразу же попытались войти в контакт со штабами армий. Но это оказалось не просто. С фланговыми 6-й и 40-й армиями удалось связаться быстро, а штабы центральных — 21-й и 38-й армий — разыскали по радио лишь через два часа. Отход осуществлялся в трудных условиях, гитлеровцы наседали очень крупными силами, стремясь наносить удары на стыках. Но все попытки врага успешно парировались.

Вскоре прибыл Военный совет. С. К. Тимошенко, выслушав мой доклад, отдал ряд уточняющих распоряжений армиям. К вечеру маршал, оставив в Чугуеве группу командиров во главе со своим заместителем генералом Костенко, вылетел на основной командный пункт в Валуйки. Мы последовали вместе с ним.

Новый КП был уже полностью развернут. Связь действовала более или менее нормально. Маршал Тимошенко почти не отходил от аппаратов, ведя переговоры с командармами. Убедившись, что отход армий Юго-Западного фронта проходит без особых осложнений, он особенно пристально следил за действиями наших южных соседей. То и дело маршал вызывал на провод командующего Южным фронтом генерал-полковника Черевиченко и командующего взаимодействующей с ним 56-й Отдельной армией [390] генерал-лейтенанта Ремезова. Черевиченко докладывал, что 12-я и 18-я армии отходят строго по плану без каких-либо осложнений. Хуже на южном крыле фронта. 17 октября войска Клейста прорвались в полосе 9-й армии и овладели Таганрогом. Сюда спешно переброшена 136-я стрелковая дивизия из 18-й армии.

Маршал Тимошенко предупредил командующего фронтом, что с падением Таганрога возникла угроза выхода противника в тыл наших войск. Чтобы не допустить этого, он приказал немедленно усилить боевой состав 9-й армии средствами противотанковой обороны, наладить ее взаимодействие с 56-й Отдельной армией, оборонявшей Ростов. На помощь 9-й армии маршал пообещал перебросить еще одну танковую бригаду с Юго-Западного фронта.

Враг неудержимо рвался к Ростову. Маршал Тимошенко потребовал от нас подробного доклада о силах, оборонявших город. Мы быстро собрали эти сведения. 56-я Отдельная армия только еще формировалась из войск Северо-Кавказского военного округа. К 17 октября ее две стрелковые и одна кавалерийская дивизии успели занять оборонительный рубеж в тылу 9-й армии на линии населенных пунктов Генеральское, Синявка — в 25 километрах западнее Ростова.

В гарнизон города входили Ростовское артиллерийское училище, окружные курсы партийно-политических работников, Военно-политическое училище, 230-й конвойный полк, 33-й мотострелковый полк, Ростовский коммунистический полк и полк народного ополчения — всего 6392 человека. За пределами города в распоряжении командарма находились 64-я кавалерийская дивизия, дивизион бронепоездов, Севастопольское военно-морское училище и отряд кораблей Азовской военной флотилии. Танков не было.

Этих сил явно не хватило бы, чтобы остановить танковую армию Клейста в случае ее прорыва к Ростову-на-Дону. К тому же оборона города готовилась крайне медленно. Строительство укреплений задерживалось из-за недостатка рабочих рук.

Слабые стороны обороны ростовского направления были хорошо известны Ставке. По ее распоряжению на усиление армии генерал-лейтенанта Ф. Н. Ремезова были выделены три стрелковые, одна кавалерийская дивизии и отряды двух военных училищ из Краснодара. По настоянию [391] Ставки в конце октября активизировались оборонительные работы на подступах к Ростову и в самом городе, в них широкое участие приняло местное население.

...Если на Южном фронте противнику пока удавалось сохранять за собой инициативу и нам оставалось лишь лелеять надежду на стабилизацию положения, то на Юго-Западном фронте во второй половине октября мы имели возможность твердо контролировать и направлять ход событий. Даже не терпевший благодушия и самоуспокоенности маршал Тимошенко вечером 20 октября с удовлетворением выслушал доклад Бовина. Войска отходили строго до плану, вопреки отчаянным попыткам противника помешать этому. Бодин подчеркнул, что теперь стал ясен замысел фашистского командования — рассечь войска Юго-Западного фронта в трех направлениях: от Сумы на Белгород, от Богодухова на Харьков и от Лозовой на Барвенково. Но все его планы разбиваются о стойкость наших соединений.

Отход совершался неравномерно. Правофланговая 40-я армия оказалась на несколько десятков километров западнее остальных войск. Это было сделано с умыслом: соединения левого крыла соседнего Брянского фронта отстали. Поэтому Ставка потребовала от нас задержать отход 40-й армии, пока левофланговые соединения Брянского фронта не отойдут на одну линию с ней. И 40-я армия остановилась и твердо удерживала этот рубеж.

Маршал Тимошенко остался недоволен лишь тем, что отвод войск осуществлялся слишком линейно: большинство армий фронта имеют одноэшелонное построение сил и средств без их уплотнения на главных направлениях, без выделения сильных резервов. Рассматривая карту, он спросил:

— Почему Гордов разбросал все свои дивизии по фронту? Немедленно соедините меня с ним.

Через несколько минут он уже говорил в трубку;

— Здравствуйте, товарищ Гордов! Создается такое впечатление, что ваши дивизии разбрелись... Это не только затрудняет управление ими, но и обрекает армию на пассивность. А мы должны стараться и при отходе наносить противнику максимальный урон.

— Товарищ главнокомандующий,— оправдывался Гордов,— враг все время норовит обойти наши дивизии, вклиниться [392] в их стыки, вот и приходится повсюду держать войска.

— Но вы не учитываете, что вытягивать войска в ниточку — это все равно что за стеклянной перегородкой прятаться от града летящих камней. Ведь противник в любой точке легко разорвет эту нитку и пойдет гулять по вашим тылам. А у вас нет достаточных резервов, чтобы помешать этому. Совсем иначе получилось бы, если вы не разбрасывали свои силы, а создали мощные ударные кулаки. Тогда смогли бы крепко бить противника, чуть он попытается вклиниться в расположение ваших войск.

Должен заметить, что маршал Тимошенко неустанно заботился о создании достаточно крупных фронтовых резервов, стараясь располагать их там, где можно было ожидать удара противника. Это не только позволяло вовремя парировать вражеские атаки, но и сберегало наши силы. Дивизии и корпуса, пока они находились в резерве, успевали пополниться людьми, вооружением и немного отдохнуть; чтобы со свежими силами вновь вступить в сражение.

— Я прошу,— сказал командарм,— разрешить армии не задерживаться на промежуточном рубеже. Тогда мы выиграем время и оторвемся от противника, чтобы лучше организовать оборону на следующем рубеже.

— Нет, — последовал ответ, — на промежуточном рубеже придется обязательно задержаться. Иначе вы поставите под угрозу армию Подласа, которая вынуждена дожидаться отхода Брянского фронта.

Слушая этот разговор, я невольно сравнил наше нынешнее положение с летними событиями.

Фашистское командование прилагало все усилия, чтобы расколоть фронт наших отходящих войск своей излюбленной тактикой клещей, откусывать и перемалывать их по частям. Но то, что врагу иногда удавалось в первые недели войны, теперь не получалось. Горький урок не пропал даром. Мы приобрели опыт. Ядро почти всех наших соединений состояло теперь из обстрелянных бойцов и командиров. Воинское мастерство командного состава всех степеней, и в первую очередь оперативного звена, заметно повысилось. Наше командование стало лучше маневрировать резервами. Хотя условия для материального обеспечения войск и ухудшились, партия и правительство [393] сумели с максимальным эффектом использовать все ресурсы для поддержания боеспособности армии.

Я отнюдь не хочу уверить читателя, что отвод наших войск проходил совсем гладко: ведь какая махина и на каком огромном пространстве передвигалась под неослабевающим напором фашистских полчищ! И все же то, что нам довелось увидеть в октябре 1941 года, нельзя было даже сравнивать с тем, чему мы были свидетелями, когда наши войска отступали от границы к Днепру. В то время мы только и занимались тем, что вызволяли окруженные полки и дивизии, предпринимали неимоверные усилия, чтобы ускользнуть из очередных клещей. Теперь этого не было. Армии отходили в тесном взаимодействии. И если одна из них оказывалась в трудном положении, то соседи замедляли свой отход и приходили на помощь. Случалось, что фашистам и удавалось прорываться на отдельных направлениях, но они быстро там же и находили себе могилу.

Так было 21 октября. Из 38-й армии донесли, что две крупные фашистские группировки, стремясь с обеих сторон обойти Харьков, пробились сквозь наши арьергарды и захватили города Деркачи и Мерефа, прикрывавшие подступы к Харькову. Главком немедленно нацелил сюда значительные силы фронтовой авиации, а командарму приказал выбить противника из захваченных населенных пунктов. И войска 38-й армии выполнили приказ. Решительной атакой они очистили оба города. Гитлеровцев, засевших в каменных зданиях, выжгли огнеметами. Это охладило пыл фашистов, они больше не пытались взять Харьков в клещи.

В те дни мы снова убедились, как важно соблюдать суворовское правило: каждый воин должен знать свой маневр. То ли из-за спешки, то ли из-за стремления сохранить все в тайне в некоторых подразделениях не только рядовым бойцам, но и командирам не разъясняли смысл предстоящего отхода. А кое у кого сложилось мнение: коль отступаем, значит, враг уже в нашем тылу. И наиболее ретивых приходилось задерживать довольно далеко от своих дивизий.

Военный совет немедленно обсудил этот вопрос. Начальник политуправления фронта бригадный комиссар Галаджев признал, что командиры и политработники допустили серьезную ошибку, не разъяснив людям существо [394] предстоящего маневра. Военный совет направил в войска соответствующую директиву. На места выехали специальные группы командиров и политработников из фронтового аппарата. Им было поручено не только помочь в организации разъяснительной работы, но и принять некоторые практические меры, чтобы упорядочить отход — сосредоточить на маршрутах движения войск тягачи и тракторы для рассасывания пробок, наладить службу регулирования, обратиться к местному населению с просьбой помочь в ремонте дорог.

На призыв Военного совета фронта горячо откликнулись партийные организации всех частей. В подразделениях были проведены беседы с бойцами. В результате в войсках еще больше повысились организованность и дисциплина.

К 22 октября соединения Юго-Западного фронта стали сосредоточиваться на очередном промежуточном рубеже по линии река Сейм, исток Северного Донца, города Белгород, Харьков, Славянок.

Мы все беспокоились за Харьков. Ведь на оборону такого большого города были выделены всего лишь одна стрелковая дивизия и бригада войск НКВД. Но события показали мудрость решения главкома. Он считал, что после отпора, который получили фашисты при попытке обойти город, они будут вынуждены атаковать его в лоб. А такие атаки сможет отбить и сравнительно небольшой гарнизон, если он использует оборонительные сооружения, созданные на подступах к городу и внутри него.

Не успели наши войска закрепиться на новом рубеже, как опять завязались ожесточенные бои на многих участках фронта. Стремясь избежать неоправданных потерь, маршал Тимошенко собирался продолжить отвод армий на очередной промежуточный рубеж. Но представители фронтового командования донесли, что все дороги к востоку от Белгорода и Харькова до предела забиты тыловыми частями и учреждениями. Автомашины из-за осенней распутицы продвигаются медленнее черепахи. И главкому пришлось отдать приказ — до 25 октября удерживать занятый рубеж. Тем временем штаб фронта и штабы армий прилагали все силы, чтобы продвинуть застрявшие на дорогах колонны. Было принято решение: автомашины по возможности заменять мобилизованным в колхозах и в учреждениях гужевым транспортом, а высвободившиеся [395] грузовики стягивать в тыл и создавать из них резервные автобатальоны.

Убедившись, что работа по расчистке дорог идет полным ходом, маршал Тимошенко 23 октября распорядился подготовить армиям директиву об организации отхода на назначенный Ставкой новый оборонительный рубеж: Касторное, Старый Оскол, Красный Лиман. В 13 часов я принес проект директивы главкому. Он подписал ее, внеся лишь одно исправление: отход начать не в ночь на 26 октября, а на сутки раньше. "Нечего войскам нести лишние нотери",— пояснил он причину поправки. По замыслу маршала сосредоточение войск на новом рубеже должно было завершиться до 2 ноября.

Вглядываясь в карту, Семен Константинович проговорил:

— Меня очень тревожит, где идут сейчас бои в Харькове: на окраине или уже в самом городе. Я предупредил Цыганова, что он не может уйти из Харькова раньше назначенного срока и пока не выведет из строя все важные в военном отношении объекты. Штабу фронта надо проследить, чтобы это было выполнено в точности.

Когда я пришел к Бодину, чтобы доложить о новом распоряжении главкома, у него был Галаджев. Начальник политуправления фронта говорил с присущим ему жаром:

— Нет, Павел Иванович, так дальше продолжаться не может! Нужно немедленно поставить вопрос на Военном совете.

— Успеется, Сергей Федорович,— отмахнулся Бодин.— До того ли сейчас, чтобы толковать о наградах. Да и не ради орденов наши люди сражаются.

В живых карих глазах Галаджева промелькнула досада.

— Вот и ты тоже заладил: некогда, дескать, сейчас заниматься пустяками, нужно, мол, поскорее пробки на дорогах рассасывать да выводить войска из-под ударов... А кто будет рассасывать пробки? Кто держит врага, не щадя жизни? Люди, наши замечательные бойцы и командиры. А мы упускаем возможность отметить их подвиг, влить в людей новые силы.

— Да все это я понимаю...

— А если понимаешь, почему не хочешь поддержать меня? Ведь что у нас сейчас получается? Вот уже почти четыре месяца идет война, и наши люди сражаются геройски. [396] Не их вина, что подчас обстановка складывается не в нашу пользу и нам приходится отходить. Ну согласен: пока можно и не спешить с награждением высшего командного состава, а вот бойцов и командиров тактического звена обязательно нужно награждать. Пусть видят, что народ, командование знают и ценят их боевые дела. А пока ведь с этим плохо. Знаешь, сколько награждено на нашем фронте за все время, что мы воюем? Всего 399 человек! А отличившихся тысячи, десятки тысяч! Вот я и настаиваю обсудить вопрос на Военном совете. Возможно, пора и в правительство обратиться с предложением дать командующим право награждать отличившихся в боях орденами и медалями от имени Президиума Верховного Совета СССР...

— Ну хорошо,— сдался Бодин,— сегодня же буду говорить об этом с главкомом и думаю, что он поддержит нас.

— Вот это другое дело! — Галаджев широко улыбнулся и, молча кивнув нам, покинул кабинет.

— Ох и настойчивый же! —сказал Бодин. —Уж коль вцепится в дело, то добьется своего.

Я доложил начальнику штаба об указании маршала Тимошенко и свои предложения по их выполнению. Договорились, что сегодня же пошлем в Харьков офицеров нашего штаба, чтобы они на месте помогли командованию гарнизона города.

Наши товарищи самолетом добрались до Харькова. Город был окутан дымом — противник безжалостно бомбил и обстреливал жилые кварталы.

Начальник гарнизона генерал И. И. Маршалков сообщил, что части держатся стойко, хотя в большинстве они состоят из необстрелянных бойцов, вооруженных только винтовками и гранатами. Не хватает транспорта. Боеприпасы на позиции приходится подвозить на трамваях. Неоценимую помощь войскам оказывают харьковчане. Они сформировали полк народного ополчения — более тысячи человек. Желающих было во много раз больше, но не всем хватило оружия.

Немногочисленный гарнизон пока успешно сдерживает натиск трех немецких дивизий. У противника здесь более трех десятков танков, а защитники города могут противопоставить им лишь 14 легких стареньких танков — рабочие тракторного завода перехватили их с дороги в [397] плавильную печь и своими руками восстановили эти списанные в металлолом машины.

Накануне группа фашистов ворвалась в город. Наши бойцы стремительно контратаковали ее и обратили в бегство. Многим гитлеровцам пришлось пройтись по городу, но в роли не победителей, а пленных.

Когда наши посланцы сообщили генералу, что по директиве командования фронта защитники Харькова должны покинуть город в ночь на 25 октября, он твердо заверил:

— Продержимся, обязательно продержимся!

Представители фронта выяснили, что в действиях штаба гарнизона города и командования 38-й армии иногда не хватает согласованности. Так, 216-я стрелковая дивизия получает приказы одновременно и из штаба обороны города, и из штаба армии. Двойное подчинение вносит путаницу. В частности, из-за этого 216-я стрелковая дивизия сегодня пропустила противника на улицу Свердлова. У командира был в резерве стрелковый батальон, он бросил его в контратаку, но она не получилась. Сейчас командир дивизии просит разрешения отвести части за реку Лопань. По мнению Маршалкова, этого делать не следует.

Наши представители побывали у командарма. 38-й армией командовал генерал-майор Цыганов, принявший ее у генерала Фекленко. Помнится, кое-кто удивился, почему С. К. Тимошенко выдвинул Цыганова на пост командующего армией, прикрывавшей важнейшее направление. Дело в том. что этому генералу раньше не доводилось командовать крупными соединениями. В 1935-1937 годах он был помощником начальника Тамбовского пехотного военного училища, а затем работал в Военно-хозяйственной академии. В июле 1941 года оттуда его направили на фронт, в распоряжение главкома Юго-Западного направления. Его и использовали в соответствии с его опытом: назначили заместителем начальника штаба направления по тылу. Но маршал Тимошенко быстро разглядел в этом хозяйственнике задатки крупного командира и, когда представилась возможность, смело поставил его во главе армии. Главком не ошибся. Из Цыганова получился хороший командарм.

Генерал заверил, что сделает все, чтобы выполнить приказ. Признал, что действительно надо теснее взаимодействовать [398] со штабом гарнизона города, и обещал принять в этом отношении необходимые меры.

— Выправляем положение. Командир двести шестнадцатой дивизии сегодня ночью не только без разрешения оставил все кварталы, расположенные западнее реки Лопань, но и, что больше всего меня огорчило, выехал из Харькова вместе со штабом. При отходе дивизии за реку фашистам удалось невредимым захватить один мост... Правда, наши части не позволили врагу воспользоваться им, чтобы перейти на восточный берег, но положение остается напряженным. Я послал туда комбрига Жмаченко. Этот железный человек без приказа не уйдет из Харькова.

Представитель фронта доложил командарму, что главком особо предупреждает его, чтобы ни один важный в военном отношении объект не достался фашистам в целости. Генерал огорченно развел руками.

— Один объект уже достался им целехоньким, но остальные взорваны. Надеемся разрушить и захваченный немцами мост: сейчас по нему сосредоточен огонь значительной части артиллерии, брошены штурмовики и выслана диверсионная группа подрывников.

Беседа нашего представителя с командармом то и дело прерывалась телефонными звонками. Генерал Цыганов брал трубку, терпеливо выслушивал, отдавал распоряжения, не повышая голоса. Ровным тоном он разговаривал по телефону и с командиром 216-й дивизии, спрашивал, почему тот без разрешения отвел части на новый рубеж. Командир пытался убедить командарма, что, если бы он этого не сделал, дивизия была бы отрезана и погибла.

— Я ценю инициативных командиров,— глуховатым баритоном спокойно отвечал Цыганов,— и, возможно, вы правы, что отвели дивизию. В этом мы еще разберемся. Но вот тот факт, что вы вместе со своим штабом покинули Харьков и оказались чуть ли не рядом со штабом армии, бросив полки на произвол судьбы... Да, да, именно на произвол судьбы... Вы сами жаловались мне на острую нехватку средств связи, а разве в таком случае выгодно еще больше отрываться от частей?.. Вот то-то,— голос командарма зазвучал по-отечески укоризненно,— вот этого и нельзя вам простить. Мне не хотелось бы вас обижать, но если бы я сам так поступил, то считал бы обвинение [399] в трусости справедливым. Как видите, я не могу после случившегося оставить вас на дивизии. Одним словом, немедленно сдайте командование комбригу Жмаченко — и ко мне.

Я слушал товарищей и думал. Цыганов, как видно, отличается требовательностью, умением подчинить себе людей не только доверенной ему властью, но и железной логикой.

Слово свое командарм Цыганов сдержал. Его соединения стойко дрались за Харьков. За пять дней ожесточенных уличных схваток наступавшие фашистские дивизии потеряли половину своего состава. (Острые на язык корреспонденты метко окрестили эти бои "харьковским кровопусканием".) гарнизон Харькова выполнил свой долг: он задержал превосходящие силы противника ровно на столько времени, сколько это требовалось по замыслу командования.

Когда я вечером 26 октября доложил маршалу донесение генерала Цыганова, он удовлетворенно кивнул.

— А все же утерли мы нос хитрой лисе Рейхенау{14} и не только не дали ему возможность устроить ловушку нашим войскам в Харькове, но и шишек ему набили, когда он напролом лез на харьковские укрепления!..

Главком склонился над картой.

— Ну, а теперь мы с такой же твердой последовательностью начнем отвод войск на новый рубеж. Весь штаб должен следить за точным выполнением плана. Вас это, товарищ Баграмян, касается в первую очередь.

...Всю ночь направленцы — офицеры, закрепленные за армиями и непосредственно осуществлявшие контроль за их действиями,— детально выясняли, как начался отход войск на новый рубеж. Все складывалось удачно: фашистская разведка прозевала, и, когда на рассвете фашистские дивизии возобновили атаки, главные силы наших армий были уже вне досягаемости вражеского артиллерийского огня. У фашистского командования не осталось уже никакой надежды на осуществление обходного маневра. Движение армий становилось все более планомерным и спокойным. Чувствовалось, что яростный отпор, оказанный [400] фашистам на предыдущем рубеже, заметно охладил их наступательный порыв.

Ранним утром 27 октября, убедившись, что все фронтовые резервы сосредоточены в намеченных районах (2-й кавкорпус у города Короча, 5-й кавкорпус — у Волчанска и 253-я стрелковая дивизия — у Сватово), я покинул узел связи, где провел почти всю ночь. Во дворе штаба мне повстречались люди в потрепанной одежде, давно не бритые. Партизаны, наверное,— они частенько заглядывали к нам. Лица их показались знакомыми. Вглядываюсь. Не верю глазам.

— Мажирин! Алексеев!

— Они самые.

— Откуда вы?

— Прямиком из преисподней,— смеется Мажирин.

Командир 4-й дивизии НКВД, только завершивший свой долгий путь по вражеским тылам, рассказал о злоключениях своего соединения, которое, как уже знает читатель, последним покидало Киев. А генерал И. И. Алексеев поведал мне о судьбе отряда, вставшего на пути дивизий Клейста в районе города Лубны.

10 сентября Алексеев, бывший командир 6-го стрелкового корпуса, вернулся в свой штаб из госпиталя. Но его должность оказалась занятой, корпусом уже командовал генерал-майор А. И. Лопатин. Алексеев кинулся к командарму Костенко. Тот приказал ему срочно сформировать отдельный отряд, в который вошли 94-й пограничный отряд, 6-й полк НКВД и один стрелковый полк, и занять оборону по реке Сула в районе города Лубны. Генерал полагал, что сюда прорвались лишь слабые передовые части противника, и поэтому решил атаковать первым. А перед его небольшим отрядом оказались крупные силы танковой армии Клейста. Враг, конечно, отбил атаку, потом двинул танки. А в отряде Алексеева ни одного противотанкового орудия. Однако отряд не отступил. Бойцы и командиры дрались яростно. Фашисты окружили их. Держались, пока не стали иссякать боеприпасы. В конце сентября в последний раз бросились на прорыв. Немногие уцелели, но выскочили из ловушки.

— А теперь вот ждем решения своей участи,— сказал Мажирин.

— Поскорей бы только направили в войска,— вздохнул Алексеев. [401]

Пожелав им удачи, я отправился отдыхать. Впервые за последние десять дней удалось основательно выспаться. Сразу почувствовал себя бодрым. На фронте установилось небывалое еще затишье: из всех армий поступали донесения о полном благополучии. Наш штаб тоже, словно улей после бурного трудового дня, как-то сразу утихомирился. Реже надрывали голоса штабные командиры, ведя переговоры с войсками; реже стали попадаться на глаза бегущие сломя голову делегаты связи.

Такая обстановка была столь необычной, что вызывала тревогу. Она сменилась удивлением, когда наш вездесущий разведчик полковник Каминский сообщил, что войска 21-й и 38-й армий вот уже два дня как "потеряли" противника — не имеют с ним боевого соприкосновения. Это свидетельствовало о том, что войска нашего фронта значительно опередили врага.

А не следует ли нам воспользоваться этим обстоятельством? Ведь в значительной мере отвод войск нашего фронта вызывался прорывом фашистских армий на московском и ростовском направлениях и вытекающей отсюда угрозой, что они обойдут наши фланги, как это было восточное Киева. Но сейчас мы получили из Москвы сведения о том, что генеральное наступление немецких войск на столицу выдыхается, противник фактически остановлен в сотне километров от Москвы. Под Ростовом положение тоже постепенно стабилизируется. Таким образом, мы можем закрепиться значительно западнее того рубежа, который указан Ставкой. А это улучшило бы общее оперативно-стратегическое положение войск. В частности, используя важную железнодорожную магистраль Касторное — Лисичанск, мы получили бы возможность широко маневрировать силами между Юго-Западным и Южным фронтами.

Тщательно продумав эти свои выводы, я поделился ими с начальником штаба. Он, улыбаясь, покосился на меня.

— А вы знаете, я тоже думал об этом. Если нам удалось вырвать некоторую передышку, то мы должны воспользоваться ею, чтобы закрепиться на достигнутом сейчас рубеже.— Он подошел к карте и провел по ней карандашом: — Примерно вот здесь.... Займем его, оборудуем для длительной и прочной обороны. Подготовьте справку-доклад [402] для Военного совета, подкрепите соответствующими оперативно-тактическими расчетами.

С помощью полковника Захватаева и еще двух офицеров отдела я в тот же день проделал эту работу. С подготовленным документом Бодин поспешил к главкому. Вернулся уже в двенадцатом часу ночи, сказал мне:

— Маршала не понадобилось убеждать: он сам об этом собирался говорить со Ставкой. Как только получим согласие Москвы, сразу же отдадим приказ. Нужно немедленно разрабатывать указания армиям.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Начальник связи фронта докладывал, что генерал-лейтенант А. М. Василевский просит главкома к прямому проводу. Василевский являлся в тот период заместителем начальника Генерального штаба. Разговор, по-видимому, предстоял серьезный, но главком не мог прийти в аппаратную: он лежал с высокой температурой в своем салон-вагоне, стоявшем на вокзале. Бодин и я поспешили к аппарату прямой связи. . Начальник штаба продиктовал телеграфисту:

— У аппарата генерал-майор Бодин.

— Здравствуйте, товарищ Бодин, — появилось на ленте. — Москва срочно нуждается в помощи конницей. Ставка Верховного Главнокомандования просит Военный совет фронта: не может ли он перебросить под Москву свой 2-й кавалерийский корпус в составе 5-й и 9-й кавдивизий. Прошу сейчас же выяснить мнение Военного совета по этому вопросу и передать его мне для доклада Ставке. Говорю из Ставки. Ответ жду здесь.

— Передай,— быстро сказал мне Бодин,— что прошу подождать минут пятнадцать. Думаю, что ответ будет положительный, но переброска из-за отсутствия порожняка может встретить затруднения.

А сам помчался к главкому.

— Хорошо, благодарю вас,— немедленно последовал ответ.— Заботу о порожняке берем на себя. Скажите, что с маршалом: передали, что он болен.

Я ответил, что у маршала высокая температура, а чем болен — не знаю.

Пока начальник штаба съездил на вокзал и вернулся, прошло с полчаса. Вбежав в переговорную, Бодин с ходу продиктовал: [403]

— У аппарата товарищ Василевский? — Получив утвердительный ответ, он продолжал: — Товарищ Василевский, я доложил маршалу и получил следующий ответ: "Второй кавалерийский корпус в течение семнадцати дней вел беспрерывные бои и нуждается в пополнении боевого состава". В связи с общей обстановкой главком не считает возможным передать его в ваше распоряжение. Все.

Василевский сообщил, что идет докладывать ответ главкома Сталину, и вновь поинтересовался, чем болен Тимошенко. Бодин ответил, что тот заболел ангиной и врачи категорически запретили ему выходить на воздух.

Минут через двадцать аппарат заработал снова. Василевский спрашивал, на месте ли Бодин. Узнав, что тот у аппарата, передал:

— Прошу немедленно доложить товарищу маршалу следующую записку товарища Сталина: "Передайте товарищу маршалу, что я очень прошу его согласиться с предложением Ставки о переброске второго кавалерийского корпуса в ее распоряжение. Я знаю, что это будет большая жертва с точки зрения интересов Юго-Западного фронта, но я прошу пойти на эту жертву".

Бодин быстро взглянул на часы. Они показывали четверть первого ночи.

— Все ясно,— продиктовал он,— еду доложить лично. С ответом не задержусь.

На вопрос, сколько времени на это потребуется, Бодин сказал, что не менее часа, но он постарается выиграть минут двадцать пять, передав ответ главкома на узел связи по телефону.

Сославшись на то, что Сталин ждет ответа, Василевский предложил Бодину переговорить с главкомом по телефону. Начштаба несколько мгновений колебался: не любил доверяться городским проводам, но на этот раз махнул рукой:

— Хорошо. Перейду сейчас на телефон.

Минут через десять он продиктовал телеграфисту:

— Докладываю ответ маршала: "Мне не жалко отдать 2-й кавалерийский корпус для общей пользы. Однако считаю своим долгом предупредить, что он находится в состоянии, требующем двухнедельного укомплектования, и его переброска в таком виде, ослабляя Юго-Западный фронт, не принесет пользы и под Москвой. Если 2-й кавкорпус [404] нужен в таком состоянии, о каком говорю, я переброшу его, как только будет подан железнодорожный состав".

Мне стало ясно, что у главкома еще теплится надежда: Ставка откажется от корпуса, когда узнает о его состоянии.

Василевский сообщил, что после доклада Сталину снова пригласит Бодина к аппарату. И снова почти полчаса томились мы в ожидании. Наконец аппарат опять ожил.

— Прошу принять и доложить ответ товарища Сталина, — передал Василевский. — "Товарищ Тимошенко! Составы будут поданы. Дайте команду о погрузке корпуса. Корпус будет пополнен в Москве".

После мы убедились, что это было мудрое решение. Корпус Белова сыграл важную роль в разгроме дивизий Гудериана, рвавшихся к Москве с юга.

Но я столь подробно рассказал об этом эпизоде не для того, чтобы просто напомнить известный всем факт. Зная огромные полномочия и поистине железную властность Сталина, я был изумлен его манерой руководить. Он мог кратко скомандовать: "Отдать корпус" — и точка. Но Сталин с большим тактом и терпением добивался, чтобы исполнитель сам пришел к выводу о необходимости этого шага. Мне впоследствии частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным Главнокомандующим, и я убедился, что он умел прислушиваться к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал.

Узнав, что корпус Белова все же придется отправлять в район Серпухова, главком поручил Бодину попросить Василевского доложить Ставке мнение Военного совета о прекращении отвода наших армии.

Ответ пришел утром 28 октября. Ставка санкционировала предложение командования Юго-Западного фронта. В 12 часов дня Тимошенко подписал подготовленную нами заранее директиву, в которой сообщалось, что фронт прекращает отход и переходит к прочной обороне на рубеже городов Тим, Балаклейка, Изюм и далее по реке Северный Донец до города Ямполь. Для каждой армии указывалась полоса обороны. [405] Между линией, на которой остановились войска фронта к моменту подписания этой директивы, и новым рубежом обороны проходила довольно широкая полоса местности. Тимошенко решил не оставлять эту местность противнику и использовать ее как предполье, под прикрытием которого готовить оборону на основном рубеже.

Так наступил новый поворот в жизни войск нашего фронта. Фашистскому верховному руководству пришлось с горечью констатировать, что полуторамесячная отсрочка генерального наступления на Москву фактически не достигла цели. Заняв более устойчивое оперативно-стратегическое положение, войска фронта опять переходили к активным боевым действиям. Их мощные удары докажут врагу, что возрожденный Юго-Западный фронт по-прежнему является грозной силой.

Расчет и железная выдержка

Близился праздник Великого Октября. На пороге двадцать четвертой годовщины существования Страны Советов нашему народу выпало труднейшее испытание. На главном, московском направлении фашистские полчища стояли в 80—100 километрах от столицы нашей Родины, а на юге враг стучался в ворота Кавказа.

Это было, пожалуй, самое тяжелое для нас время. Военная кампания 1941 года достигла своего апогея. Войскам требовалось все больше и больше оружия и боеприпасов, а производство их резко сократилось в связи с тем, что крупнейшие промышленные районы были захвачены противником. Предприятия, эвакуированные на восток, еще только развертывались на новом месте. Промышленность не имела возможности восполнить потери армии в самолетах и танках. Все острее ощущалась нехватка боеприпасов. Войскам приходилось сидеть на голодном пайке, беречь каждый снаряд. Испытывалась острая нужда в вооружении.

Такой была общая обстановка, когда перед Военным советом фронта возникла проблема: что же делать дальше после закрепления на новом рубеже. О возможности перехода к активным боевым действиям, казалось, не могло быть и речи. Все наталкивало на мысль о неизбежности [406] пассивной обороны. И все же угрожающее положение на флангах фронта вынуждало искать иное решение. Справа от нас часть сил Брянского фронта находилась во вражеском кольце. Слева положение не менее напряженное: Ростову угрожал прорыв танковой армии Клейста.

Мы в штабе фронта много думали над перспективами действий наших войск. И чем глубже я анализировал обстановку, тем больше убеждался, что пассивно обороняться в таком положении равносильно гибели. Надо, обязательно надо наступать. Снова и снова прикидываю наши возможности. Трудно, но можно, хотя и с некоторым риском, собрать довольно сильную группировку. Показал свои расчеты начальнику штаба. Бодин всегда был сторонником активных действий и сразу же горячо поддержал мою мысль.

— Наступление,— сказал он,— нам необходимо не только для того, чтобы ликвидировать угрозу на флангах. Оно поднимет дух войск, которые сейчас морально измотаны длительным отступлением. Мы должны пусть маленькой, но эффектной победой ободрить людей. Но где и какими силами наступать? Вот над чем нам придется хорошенько подумать. Одно ясно: мы должны до предела напрячь силы, чтобы нанести пока лишь один более или менее серьезный удар.

Снова по карте изучаем оперативную обстановку. Чтобы на севере помочь войскам Брянского фронта, испытывавшим сильное давление противника, мы могли бы нанести удар к северо-западу от Касторное. Но на юге сложилась более выгодная для нас и не терпящая отлагательства ситуация. Здесь войска Южного фронта нависли над растянувшимся левым флангом танковой армии Клейста. Если мы в этом месте рассечем фронт противника, а затем выйдем в тыл его ударной танковой группировки, то добьемся не только большого морального и политического выигрыша, но ликвидируем угрозу Ростову, а следовательно, и Северному Кавказу.

Когда я высказал эти соображения, Бодин согласился:

— Да, тут, пожалуй, двух мнений быть не может: все говорит за удар под Ростовом. Однако нам следует теперь же, не теряя времени, настойчиво изыскивать необходимые силы и средства для нанесения удара по противнику и из района Касторного для оказания помощи войскам Брянского фронта. [407] Подсчитываем силы и средства, которые можем привлечь к участию в наступательной операции на юге, графически изображаем на карте наш замысел. Докладывать главкому начальник штаба поручил мне.

— Ты надумал — тебе и карты в руки.

Маршал С. К. Тимошенко слушал мой доклад и внимательно рассматривал нашу карту с жирными красными стрелами, нацеленными во фланг и тыл войск Клейста. Потом сказал задумчиво:

— Чтобы пойти на это, надо создать достаточно мощную ударную группировку северо-западнее Ростова. Южный фронт не располагает теперь такими силами. Стало быть, придется Юго-Западному фронту кое-чем поделиться с Черевиченко. А если завтра Ставка снова отберет у нас Южный фронт? Тогда все переданные туда силы и средства безвозвратно уплывут от нас...

Мы молчали. При нашей бедности в войсках довод весьма резонный. Маршал после продолжительного изучения карты заключил:

— И все же для пользы дола мы смиримся с этим. Давайте прикинем, что мы без особого ущерба сможем перебросить на Южный фронт. Эти силы да плюс те резервные дивизии, которые Черевиченко вывел в район Белой Калитвы для доукомплектования, помогут нам создать костяк ударной группировки для будущего наступления.

— Неплохо было бы все эти силы объединить под единым командованием,— сказал Бодин.

— Правильно,— согласился Тимошенко. — Создадим новое армейское управление. Кстати, у нас в резерве появился опытный, проверенный в боях генерал. Я имею в виду генерал-майора Лопатина. Он только сегодня просил поскорее допустить его до дела. Вот над всем этим и подумайте, подготовьте необходимые расчеты и распоряжения. И не будем откладывать: сегодня же обсудим все эти вопросы на Военном совете.

Вечером состоялся Военный совет. Он единодушно поддержал идею наступления. Оставалось заручиться согласием Москвы.

Насколько мне помнится, первый разговор по этому вопросу состоялся 31 октября. Начальник Генштаба, выслушав главкома, высказал опасение: не слишком ли рискованно проводить сейчас большое наступление, не [408] подорвет ли устойчивость Юго-Западного фронта передача части его сил соседу. "Без риска на войне не обойтись",— лаконично парировал Тимошенко.

Маршал Шапошников приказал обосновать свое предложение в телеграмме на имя Верховного Главнокомандующего. В этот же день мы подготовили текст телеграммы.

"Противник, — сообщалось в ней, — выйдя в район Харьков, Сталино, Таганрог, приостановил наступление и перешел к медленному вытеснению наших войск из Донбасса силами пехоты. Его танковая армия на ростовском направлении продолжает оставаться... Южный фронт по своей численности и вооружению не имеет возможности надежно преградить путь противнику и не обеспечит с 56-й армией удержание Ростова-на-Дону. Между тем продвижение противника опасно для всего Юга в целом, угрожает отрывом Кавказа от Дона и Поволжья. Угроза прорыва в тыл Южному и Юго-Западному фронтам вынудит их отступить и очистить районы среднего и нижнего течения Дона и даже Хопра. Одновременно с этим открываются пути противнику на Кубань и в сторону Сталинграда.

Считая армию Клейста основной опасностью, нужно пойти на риск ослабления Юго-Западного фронта и усиление за счет него Южного фронта. Одновременно думаем приступить к формированию управления 37-й армии с расчетом ввести в ее состав четыре стрелковые дивизии, выведенные командованием Южного фронта для укомплектования и приведения в порядок. Просим прислать: 30 тысяч винтовок, 500 ручных пулеметов, 250 станковых пулеметов, 200 противотанковых орудий, 150 полевых орудий и 200 танков".

Подписав ее, С. К. Тимошенко приказал немедленно передать в Москву, что мы и сделали.

Мысль об активных действиях занимала не только нас. В седьмом часу вечера генерал Черевиченко по телеграфу запросил разрешения нанести короткие удары по противнику силами трех стрелковых дивизий, двух танковых бригад и отряда Новочеркасского кавалерийского училища из состава 9-й армии. Командующий фронтом просил обеспечить этому наступлению поддержку со стороны 56-й армии. Маршал покачал головой: [409] — Нет смысла расходовать силы на булавочные уколы. Надо подготовить такой удар, чтобы противнику он надолго запомнился.

Маршал Тимошенко связался с Черевиченко.

— Мы думаем, — сказал главком, — сформировать армейское управление и передать его вам вместе с одной стрелковой дивизией, танковой бригадой, двумя полками противотанковой артиллерии и двумя бронепоездами Юго-Западного фронта. Командующим армией предлагаем назначить генерала Лопатина, членом Военного совета — дивизионного комиссара Попова, начальником штаба — полковника Варенникова... Предполагаем армейское управление формировать в Ворошиловграде. Ваше мнение?

Черевиченко ответил, что новое армейское управление лучше направить в Белую Калитву, где сейчас находятся на формировании три стрелковые дивизии. Пусть они тоже войдут в подчинение Лопатина.

Еще не осознав, что главком замышляет большое наступление и именно для этого спешно формирует новую армию, Черевиченко снова напомнил о своем намерении нанести по врагу короткие удары.

— В частности, мы намечаем провести такую операцию в районе Куйбышево. Цель — разгром танковой и одной моторизованной дивизий противника и выход на реку Миус. Средства для этого наберем, но это ослабит стык между нами и соседом. Просим товарища Ремезова обеспечить нашу операцию активными действиями...

Черевиченко все еще думал лишь о небольших частных ударах, а не о серьезном наступлении. Маршал предложил не спешить и как следует все продумать.

С 1 ноября на ростовском направлении установилось затишье. В чем дело? Готовятся ли гитлеровцы к новому броску или настолько выдохлись, что больше не могут наступать? На это должна была ответить разведка. И все ее звенья усиленно вели поиск. Выяснилось, что противник концентрирует на ростовском направлении мощные танковые и моторизованные силы. Значит, готовит удар. Но куда двинет Клейст свои танки и мотопехоту — прямо на Ростов или в обход его с севера? Оба направления были для нас весьма уязвимыми. Однако удар непосредственно на Ростов и для армии Клейста был опасен, потому что ее флангу и тылу угрожали левофланговые соединения [410] Южного фронта. Скорее всего, фашисты постараются обойти город.

Вот в такой обстановке вынашивался замысел наступления наших войск на ростовском направлении. Проанализировав все возможные варианты, маршал Тимошенко пришел к выводу, что вновь формируемую армию выгоднее всего ввести на левом фланге Южного фронта, на стыке 9-й и 18-й армий. Если фашистское командование намеревается нанести удар по левому крылу Южного фронта, то появление здесь свежей советской армии создаст противнику немалые трудности, а если он все же прямо пойдет на Ростов, то новая армия совместно со своими соседями нанесет удар во фланг и тыл группировки Клейста.

Первые три ноябрьских дня были заполнены хлопотами по организации обороны армий на новом рубеже, по переброске кавкорпуса Белова под Москву, по организации вывода намеченных соединений и частей из Юго-Западного фронта в Южный. Ставка что-то медлила с ответом на предложение маршала Тимошенко. И он решил, не ожидая окончательного решения Москвы, встретиться с командованием Южного фронта, чтобы обсудить основные вопросы предстоящей операции.

В ночь на 4 ноября главком приказал командующему авиацией генералу Фалалееву обеспечить перелет в Каменск, в штаб Южного фронта. Вылет был назначен на 8 часов утра.

Всю ночь мы в штабе готовили расчеты и справки, касающиеся будущей операции. Генерала Бодина больше всего тревожила мысль: как фронтовое и армейское командования, которым практически предстоит решать вое задачи, воспримут идею большого наступления. Он справедливо считал, что от этого во многом зависит успех.

— Понимаете, Иван Христофоропич, — говорил он мне, — как важно, чтобы в нашем сознании наступил решительный перелом. Мы свыклись с мыслью, что инициатива прочно захвачена противником, что нужно пока изматывать его активной обороной, ибо на большее у нас сил пока не хватает. А сил у нас действительно маловато еще, особенно мало вооружения и боеприпасов. Но не только в этом дело. Нельзя забывать и психологический фактор. Мы все время отступали и уже привыкли к тому, [411] что враг сильнее нас и о крупном наступлении нечего и думать. Небольшие контрудары, контратаки — это можно, а крупное наступление — рановато. Ореол непобедимости, которым фашистская пропаганда овеяла свою армию, потихоньку воздействует и на нас. И пора нам развенчивать этот миф. — Бодин задумался и улыбнулся.— Если раньше противник казался нам львом, то теперь мы должны представить его мышью. Смеешься? А я вспомнил забавный эпизод из книги Аркадия Первенцева "Кочубей". Кочубей, этот талантливый командир-самородок, возил с собой крупномасштабную карту. Белогвардейские полки на этой карте обозначались еле заметными кружочками, а кочубеевские сотни алели огромными пятнами, от которых в сторону врага устремлялись разящие стрелы. Когда какая-нибудь сотня начинала отступать под натиском превосходящих сил белых, то Кочубей вызывал командира, показывал на свою "психологическую" карту и сурово вопрошал: "Видишь, яка у тебя сила и яка у них?" Командир чесал затылок, кряхтел и, искренне уверовав в превосходство своей сотни над полком беляков, смущенно бормотал: "Яка козявка меня кусает!.. Ну, батько, такую мы расчехвостим". И сотня его хлопцев действительно чехвостила белый полк.

Писатель метко подметил: уверенность в своих силах — это уже наполовину обеспеченная победа. Наши генералы, конечно, не наивные командиры Кочубея, но в данной ситуации неплохо было бы, если бы нам удалось представить армию Клейста этакой "козявкой" в сравнении с силами Южного фронта. Клейст, конечно, силен. И все же мы должны попытаться всеми способами показать его уязвимость.

Честно признаюсь — мы с Павлом Ивановичем действительно старались всячески умалить боеспособность армии Клейста в глазах как командования Южного фронта, так и командующих армиями. В данном случае мы сознательно поступили вопреки непреложному правилу: не допускать недооценки возможностей противника. Но мы с Бодиным исходили из того, что в те дни важно было преодолеть психологический барьер в сознании наших командиров, сложившийся в результате длительного отступления и, чего греха таить, подсознательного убеждения в неизбежности этого отступления из-за превосходства противника в технике. [412] Знатоки военного искусства, очевидно, неодобрительно отнесутся к нашему эксперименту. Но на войне всякое случается. И мой рассказ является еще одним тому доказательством. Во всяком случае, наша небольшая хитрость сыграла положительную роль во время подготовки контрнаступления под Ростовом.

Утром мы уже были в Каменск-Шахтинске. В просторной комнате собрались члены Военного совета и многие другие генералы Южного фронта. Ничто так не выдает истинное настроение военачальника, как оценка им обстановки. Если он уверен в своих силах и готов к решению любой задачи, то старается подчеркивать не преимущества, а слабые стороны противника. Поэтому и начал главком с заслушивания обстановки.

Первым докладывал полковник Александр Филиппович Васильев, начальник разведывательного отдела фронта. Он детально перечислил и охарактеризовал немецкие соединения, противостоявшие войскам Южного фронта. Против 12-й и 18-й армий наступали 76, 94 и 97-я немецкие пехотные дивизии из группы генерала Шведлера, 9, 3 и 52-я итальянские пехотные дивизии, 198-я немецкая пехотная дивизия и 49-й горный немецкий корпус. На стыке 9-й и 18-й армий и перед фронтом 9-й и 56-й Отдельной армий готовились возобновить наступление войска 1-й немецкой танковой армии генерала Клейста. Разведчик подчеркнул, что почти все вражеские дивизии недавно пополнились живой силой, а танковые соединения — танками. Основные силы Клейста (дивизии СС "Викинг", "Адольф Гитлер", 13, 14, 16-я танковая и 60-я моторизованная дивизии) в начале ноября группировались перед стыком наших 18-й и 9-й армий.

Несколько часов назад захвачен фашистский офицер, у которого обнаружен боевой приказ по 16-й танковой дивизии. Из этого документа и из показаний офицера выяснилось, что на ростовском направлении Клейст намеревается нанести главный удар силами 13, 14, 16-й танковых, 60-й моторизованной дивизий и 49-го горного корпуса. Точно определены фронт и направление наступления. Не определено лишь время его начала.

Это сообщение заметно встревожило главкома. [413]

— Какие меры приняты по отражению наступления противника? — спросил он у Черевиченко.

Командующий фронтом доложил: на направлении главного удара противник сможет сосредоточить 200— 250 танков. У нас здесь на 90-километровом фронте держит оборону 9-я армия генерала Харитонова. Ее силы — четыре стрелковые дивизии и 50 танков. В полосе армии создано девять противотанковых укрепленных районов, особенно мощный — в районе Дьяково, на стыке с 18-й армией. За надежными инженерными заграждениями и минными полями размещены противотанковая артиллерия и танки. На случай прорыва противника на отдельных направлениях в резерве командующего армией в тылу находятся две танковые бригады с 50 боевыми машинами.

— Как только мы узнали, что главный удар Клейст нанесет по правому флангу девятой армии, — сказал Черевиченко, — я приказал Харитонову перебросить туда дополнительно две стрелковые дивизии, одну танковую бригаду и четыре артиллерийских полка.

— А успеет Харитонов осуществить этот маневр? — спросил главком. — Пленение нами штабного офицера, вероятно, вынудит Клейста поторопиться с началом наступления.

— Перегруппировка уже началась, товарищ главнокомандующий.

Когда все детали отражения ожидаемого наступления противника были обсуждены, маршал, задумавшись, подошел к висевшей на стене карте и внимательно оглядел собравшихся.

— Ну, а что же дальше будем делать, товарищи?

Все недоуменно молчали. Семен Константинович пояснил:

— Вот отразим очередное наступление Клейста, а дальше что? Так и будем отбиваться? А не пора ли нам самим так ударить по врагу, чтобы он не на Кавказ смотрел, а на дорогу в свой фатерлянд? — Маршал усмехнулся: — Неужели моя мысль кажется вам фантастической? Или так привыкли к обороне, что забыли, как наступают?

— Мы же вам сами предлагали ударить по врагу, — возразил Черевиченко. — Но вы, товарищ маршал, так и не ответили на наше предложение. [414]

— Да, Яков Тимофеевич, не ответил, потому что нас сейчас уже не устраивает разгром одной-двух дивизий противника. Пора нам подумать о большом наступлении. И именно здесь, под Ростовом. Только так мы можем сорвать план Гитлера прорваться на Кавказ. Он тянет свои щупальца к Кавказу, а мы, разгромив армию Клейста, отрубим их начисто.

— Рада бы кума в рай...— мрачно отозвался Черевиченко. — Мы не прочь, да пока нам хотя бы задержать противника. Разгромить такую махину — танковую армию Клейста... И это когда все командармы жалуются, что сил не хватает даже для обороны...

С каждым словом командующего маршал все больше мрачнел.

— Плохо, если подчиненные ваши так настроены, — пророкотал он сердито, — но еще хуже, когда вы, голова фронта, оказываетесь у них на поводу. Военачальник, не верящий в успех дела, наполовину побежден. — Маршал перевел дыхание. — А кто сказал, что у нас нечем свернуть голову Клейсту? Сколько у вас на формировании дивизий?

— Семь, — быстро ответил начальник штаба фронта генерал Антонов. — Пять стрелковых и две кавалерийские. Да две танковые бригады.

— Вот видите, какие у вас резервы.

— Но для их укомплектования у нас недостает оружия, — возразил Черевиченко.

— Москва поможет. Мы об этом уже просили Ставку. — Подумав, главком добавил: — С Юго-Западного фронта мы перебросим в ваше распоряжение две-три стрелковые дивизии, танковую бригаду, несколько артиллерийских полков, гвардейские минометы, к обеспечению операции привлечем большую часть авиации...

Видя, что генералы, как завороженные, ловят его слова, маршал уже весело заключил:

— Никто не спорит — Клейст силен, танков у него много. Но бьют-то ведь не только числом, а и уменьем! Пусть на всем Юго-Западном направлении у фашистов больше сил, чем у нас, но там, где мы решим нанести удар, мы сумеем добиться хотя бы небольшого перевеса, за счет маневра с других участков. В общем, давайте думать не только о том, как остановить Клойста, но и как его уничтожить! [415]

Все оживились. Чувствовалось, что главком своим неукротимым оптимизмом и убежденностью зажег товарищей и мысль о крупной наступательной операции увлекла их.

Маршал объявил, что ответственность за непосредственную подготовку и проведение операции он возлагает на командование Южного фронта.

На совещании были обсуждены и вопросы партийно-политической работы. Необходимо разъяснить каждому бойцу и командиру, что фашисты уже не те, что были в июне. Они к наступающей зиме оказались неподготовленными. Гитлер обещал им еще до осенних холодов закончить кампанию в России. А на деле вышла осечка. Моральный дух гитлеровской армии подорван. Она понесла огромные потери. В оккупированных районах под ногами захватчиков горит земля. Это вовсе не значит, что у врага мало сил. Нет, он еще обладает большой мощью. И мы не можем обещать нашим людям легкой победы. Бои предстоят тяжелые. Фашисты будут и дальше упорно драться, но не потому, что уверены в победе — этой уверенности у них уже нет, — а потому, что им придется теперь думать о спасении своей шкуры. Но у нашего народа и его армии неисчислимые силы, в конце концов враг будет разгромлен.

На аэродроме нас уже ожидал Фалалеев, выехавший сюда раньше. Он доложил главкому, что воздушная обстановка благоприятная.

— Тогда даешь Воронеж! — пошутил маршал и зашагал к самолету. Видно было, что он в отличном настроении.

Вечерние сумерки словно ждали, когда наш самолет благополучно приземлится на воронежском аэродроме, чтобы сразу же опуститься на сырую, насквозь пропитавшуюся осенней влагой землю. По затемненным улицам Воронежа, где теперь размещался командный пункт Юго-Западного фронта, наши машины шли с погашенными фарами.

Вот и наш дом. Выглядит вымершим — в окнах ни огонька: заботы нашего коменданта о светомаскировке не пропали даром. Но перешагнул порог — и сразу окунулся в бурлящую жизнь. Над огромными, как простыни, топографическими картами колдовали операторы; офицеры-направленцы готовили распоряжения для передачи [416] по телеграфу; до хрипоты кричали в телефонные трубки их помощники, добывая из армий последние данные обстановки. Штаб работал в своем обычном фронтовом ритме.

Ночь прошла относительно спокойно, а утром началось...

В 9 часов из штаба Южного фронта сообщили: вражеские войска перешли в наступление. Как и ожидалось, бронированная армада генерала Клейста двинулась на 9-ю армию, прикрывавшую дальние подступы к Ростову с северо-запада. Нетрудно было догадаться, что Клейст спешил, чтобы мы не успели воспользоваться сведениями, добытыми у захваченного нашей разведкой немецкого штабного офицера.

Сообщение встревожило главкома и всех нас в штабе фронта. Ненасытное пламя разгоревшихся боев могло поглотить наши резервы, которые мы с таким трудом накапливали для намечавшейся операции. Теперь все зависело от 9-й армии: сумеет ли она устоять под вражеским натиском? А мы никак не могли выяснить, что происходит в ее полосе. Генерал Черевиченко тоже не мог связаться со штабом Харитонова. Лишь в полдень командующий фронтом донес, что атаки противника в полосах 12-й и 18-й армий успешно отбиты, но в 9-й армии создалось очень тяжелое положение. Свой главный удар Клейст обрушил на ее правофланговые дивизии в общем направлении на Лихую и Каменск. Пока там выявлены две танковые и одна моторизованная дивизии немцев, но авиация отмечает выдвижение из тыла новых колонн танков и автомашин с пехотой. (Позднее выяснилось, что главный удар наносили 14-я и 16-я танковые, 60-я моторизованная дивизии и дивизия СС "Викинг".)

Удар оказался настолько мощным, что наши войска были вынуждены с боями отходить. Судя по донесению Черевиченко, правофланговая 136-я стрелковая дивизия 9-й армии отошла в расположение 18-й армии и закрепилась в районе Дьяково, где у нас был подготовлен мощный противотанковый район. Части 30-й стрелковой дивизии отходят на Болдырево. Из этого следовало, что между этими двумя соединениями образовалась 30-километровая брешь. 150-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся левее 30-й дивизии, отходила с боями на Новошахтинск, а 339-я стрелковая дивизия — на Шахты и Новочеркасск. Даже не зная подробностей, можно было [417] понять, что положение 9-й армии становится угрожающим.

Быстро проанализировав обстановку, главком не согласился с выводом Черевиченко, что армия Клейста якобы рвется на Каменск. Маршал пришел к выводу (вскоре он подтвердился), что, скорее всего, Клейст двинется на Шахты, в обход Ростова с севера.

Тимошенко спросил у Бодина, чем можно помочь 9-й и 18-й армиям. Начальник штаба фронта ответил, что в распоряжение командующего 18-й армией генерала Колпакчи подходит 99-я стрелковая дивизия, а Харитонову можно передать кавалерийский корпус И. И. Хоруна.

— Но ведь дивизии этого корпуса только начали доукомплектовываться?

— А что делать? Пусть корпус Хоруна хоть немного подкрепит войска девятой армии, а тем временем в Новошахтинск подойдет сто сорок вторая танковая бригада.

— Этого мало, — возразил главком. — Клейст бросил на армию Харитонова огромные танковые силы. Нужно сконцентрировать против них большую часть всей нашей бомбардировочной и штурмовой авиации.

— Да, это само собой разумеется, — охотно согласился Бодин.

Наметив общий план дальнейших действий, главком спросил Черевиченко:

— Что вы думаете предпринять? Используете ли авиацию? Где Фалалеев, который выехал к вам?

— Фалалеев рядом со мной, — последовал ответ. — Вся авиация нацелена против вклинившихся танковых группировок. Войскам Харитонова приказано любой ценой закрепиться на рубеже Дьяково, Бирюкове, Новошахтинск, Грушевская.

На указание главкома активнее использовать танковые бригады и кавкорпус Хоруна для осуществления контратак Черевиченко ответил, что он уже отдал такой приказ генералу Хоруну, передав в его распоряжение резервный артиллерийский противотанковый полк.

Главком заверил командующего фронтом: события убедительно свидетельствуют, что мы правильно разгадали замысел Клейста и потому нет основания опасаться его ударов на север и северо-восток. [418] В эти трудные, полные тревоги для войск Южного фронта дни, когда все, казалось, висело на волоске, маршал Тимошенко с присущим ему упорством не отказывался от мысли о наступлении. Он решительно потребовал от Черевиченко не ослаблять внимания к созданию ударной группировки войск в стыке 9-й и 18-й армий. Таков уж характер нашего главкома: если он принимал решение, то прилагал все силы, чтобы его осуществить.

Черевиченко не разделял оптимизма главкома. Сказав, что, хотя он за положение 12-й и 18-й армий совершенно спокоен, тем не менее считает необходимым отвести их на некоторых участках. Это позволит сократить фронт и вывести в резерв две-три стрелковые дивизии, которые помогут Харитонову выправить положение. В возможности создать в такой обстановке ударную группировку для наступления Черевиченко сомневался. Он напомнил маршалу, что в новых четырех стрелковых дивизиях пока что нет ни артиллерии, ни пулеметов, не хватает даже винтовок.

Главком обнадежил его: Ставка поможет да и Юго-Западный фронт поделится.

Одним словом, маршал дал понять, что никакие события на фронте не заставят его отступиться от задуманного. В доказательство тому он здесь же потребовал дать ему на подпись приказ о формировании 37-й армии пока в составе 4, 176, 218 и 253-й стрелковых дивизий. До этого новая армия существовала только в нашем воображении. Теперь ее рождение было официально утверждено.

Однако и после переговоров с командующим Южным фронтом ни Бодина, ни меня не покидала тревога за судьбу 9-й армии. Лишь маршал Тимошенко, во всяком случае внешне, оставался спокойным и уверенным.

Между тем события на Южном фронте встревожили Москву. Маршал Шапошников вызвал главкома к аппарату и успокоился лишь после того, как С. К. Тимошенко заверил, что никакой катастрофы не произошло: армия Харитонова сражается с огромным упорством и в ее войсках поддерживается твердый порядок.

И я снова убедился, насколько важны в сражении точный расчет и железная выдержка военачальника. Утром 6 ноября с Южного фронта вернулся наш [419] штабной офицер. Он подробно рассказал, что происходило в армии Харитонова.

Фашисты начали наступление на рассвете 5 ноября. Они нанесли мощные авиационные и артиллерийские удары по расположению наших 136, 30 и 150-й стрелковых дивизий. Поднялись в небо смерчи из огня и дыма. Генерал Клейст, по-видимому, решил, что в этом аду ничто не сможет уцелеть, и поэтому двинул вперед свои танки и мотопехоту, даже не проведя разведку. Вражеские стальные колонны заняли не только все дороги, но и промежутки между ними. Казалось, их ничто уже не остановит. Но как только они приблизились к позициям 136-й стрелковой дивизии, перепаханные снарядами и бомбами окопы ожили: винтовочные выстрелы сливались в залпы, длинные пулеметные очереди косили вражескую пехоту. Дружно ударили минометы и орудия. А с фланга ринулись советские танки. Враг откатился. Снова его артиллерия и авиация совершили ожесточенный налет на наши позиции. И снова двинулись фашистские танки и мотопехота. Результат тот же — противник отступил. Только перед позициями 136-й стрелковой дивизии подполковника Е. И. Василенко насчитали 29 обгоревших фашистских танков. 11 вражеских боевых машин уничтожили танкисты 132-й танковой бригады генерал-майора Г. И. Кузьмина.

Однако к 15 часам семидесяти фашистским танкам удалось все же вклиниться в оборону 136-й стрелковой дивизии. Это вынудило подполковника Василенко отвести свой левофланговый полк на северо-восток, в сторону Дьяково. Правый фланг соседней 30-й стрелковой дивизии оголился, и фашистские танки прорвались к ее штабу. Командир дивизии генерал-майор М. Д. Гончаров умело организовал отпор и вывел свой штаб из-под удара. Однако ликвидировать прорыв у него не было сил.

Сражавшиеся левее части 150-й стрелковой дивизии генерал-майора Д. Г. Егорова отбили атаки фашистских войск почти на всем фронте. Но на правом фланге не устояли против танков конники 66-й кавалерийской дивизии. Фашистские колонны ринулись на Новошахтинск. Навстречу им устремились батальоны 2-й танковой бригады под командой майора Г. Я. Кузнецова. Завязался ожесточенный танковый бой. Нервы гитлеровцев не выдержали: они повернули назад. [420] Если бы не прорыв крупной танковой группировки противника на стыке 30-й и 136-й стрелковых дивизий, можно было бы считать итоги первого дня сражения вполне удовлетворительными. Но брешь восточнее Дьяково вызывала тревогу. Черевиченко выдвинул туда из своего резерва 99-ю стрелковую дивизию и 142-ю танковую бригаду. Но достаточны ли эти меры?

6 ноября нас огорошил Фалалеев: его летчики докладывают, что в 30 километрах северо-западнее города Новошахтинска вся местность забита моторизованными и танковыми колоннами. Одних танков летчики насчитали полтысячи! И это против нескольких десятков танков, имевшихся в 9-й армии...

Опасаясь, что под таким напором войска Харитонова не устоят, Черевиченко готов был ввести в бой все резервы, которые готовились для наступления. Начал он с того, что попросил главкома разрешить ему передать из резерва в 9-ю армию две стрелковые дивизии.

— Не спешите,— ответил маршал и приказал 253-ю стрелковую дивизию держать пока в резерве, а 51-ю стрелковую включить в состав формирующейся 37-й армии.

С. К. Тимошенко опять проявил выдержку, достойную выдающегося полководца. Начальнику Генерального штаба, внимательно следившему за событиями в полосе 9-й армии, он сказал, что данные авиаразведки еще надо уточнить, а для поддержки Черевиченко он выделит не менее половины всей авиации Юго-Западного фронта.

Москва интересовалась, чем еще можно помочь Южному фронту. С этим вопросом генерал Василевский обратился к Бодину. Тот ответил, что с уходом от нас кавалерийского корпуса Белова наши подвижные резервы резко сократились, а для создания их требуется вооружение и техника, поэтому пусть Генштаб поскорее выделит нам обещанное. Бодин к прежним цифрам прибавил еще 150 танков Т-34 и 5 тысяч винтовок.

Ответ последовал совсем не тот, на который надеялся наш начальник штаба:

"Рассчитывать на помощь центра нельзя. Не забывайте о событиях под Москвой. Сейчас все оружие поставляется резервным армиям, которым в дальнейшем суждено сыграть решающую роль. Я от себя и от имени командования Генерального штаба прошу принять все [421] возможные меры, чтобы остановить противника. Надеюсь, что в авиации мы вам поможем".

Погрустневший Бодин заверил Василевского, что войска Юго-Западного направления, конечно, остановят противника, но дополнительное вооружение облегчило бы им выполнение задачи.

6 ноября 136-я стрелковая дивизия и 132-я танковая бригада были отсечены противником от остальных сил 9-й армии и отошли в район Дьяково. Части 30-й стрелковой дивизии, которым танки Клейста зашли в тыл, отступали на северо-восток, за реку Кундрючья. Командир 150-й стрелковой дивизии, оборонявшейся левее, решил помочь соседу. Но едва он успел развернуть полки, как крупная танковая группировка немцев появилась у них в тылу. Полки вынуждены были прекратить контратаку, развернуться на 180 градусов и вступить в бой с вражескими танками.

В это время батальоны 2-й танковой бригады, блестяще громившие фашистов накануне, продвигались в тыл вражеской группировки, наседавшей на 136-ю стрелковую дивизию. Но, узнав, что прорыв Клейста вынудил наши соединения к отходу, командир бригады вынужден был повернуть на соединение с главными силами 9-й армии, чтобы прикрыть их отход. Это была тяжелая задача: по существу, танкисты 2-й бригады приняли на себя главный удар вражеской группировки, рвавшейся к Новошахтинску.

В заботах и тревоге встречали мы 24-ю годовщину Великого Октября. Военный совет Юго-Западного направления подписал вечером 6 ноября обращение к войскам обоих фронтов, в котором выражалась убежденность в полном и неизбежном уничтожении гитлеризма.

С особым нетерпением ожидали мы предпраздничный голос Москвы. Как много он значил для нас тогда! В каждом отделе штаба раздобыли приемники и настроили их на московскую волну. Когда из динамика послышался знакомый глуховатый голос, все замерли, боясь пропустить хоть единое слово.

Сталин и на этот раз самые сложные явления объяснял четко и до предела доходчиво. Он рассказал о тяжелых жертвах, которые понесла страна за четыре месяца войны, о временных военных неудачах Красной Армии. Но эти четыре месяца показали, что план "молниеносной" [422] войны фашистской Германии против СССР окончательно провалился.

Удивительное дело: создавалось впечатление, будто партия и правительство, от имени которых выступал Верховный Главнокомандующий, прочитали волновавшие нас мысли и постарались ответить на них. Чувствовалось, что они прекрасно осведомлены о всех трудностях, которые испытываем мы, и говорят о них народу со всей прямолинейностью. Суровы и спокойны были слова: "Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что ж, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат".

Выступление Верховного Главнокомандующего влило в наши души добрый заряд бодрости.

В этот вечер в оперативном отделе царило особое оживление. Глебов, Чумаков и Яковлев стали полковниками, Погребенко, Савчук и Соболев — подполковниками, а Липис, Саракуца и Чиж — майорами. Пять офицеров были награждены орденами. Я поздравил отличившихся и пожелал им новых успехов. К сожалению, на товарищеский ужин времени не было — каждого ждало спешное дело.

Утром 7 ноября одновременно с парадом в Москве торжественно прошел парад и у нас, в Воронеже. Парад войск принимал маршал Тимошенко. Глядя на одетых в новые шинели, хорошо вооруженных бойцов и командиров только что сформированной стрелковой дивизии, четко печатавших шаг перед трибуной, главком удовлетворенно улыбался: вчерашние рабочие, колхозники и интеллигенты выглядели настоящими солдатами.

В день Октябрьского праздника сражение в полосе Южного фронта достигло кульминации. Фашисты атаковали со все возрастающей настойчивостью, вводя новые резервы. Однако сломить сопротивление войск Южного фронта им не удавалось. Выступления Сталина на торжественном заседании Моссовета и на Красной площади вызвали огромное воодушевление. В этот день войска с особым упорством контратаковали противника.

Повсюду состоялись летучие митинги, короткие собрания. Даже в тех дивизиях и частях, которые непосредственно участвовали в боях, ухитрялись выкроить для этого десяток минут между очередными вражескими атаками. В сражающиеся войска выехали многие руководящие [423] политработники Южного фронта, в том числе Л. И. Брежнев, Я. А. Доронин, И. И. Жуков, Л. И. Корниец, К. В. Крайнюков, П. В. Рябчий и другие.

На митингах и собраниях царило приподнятое настроение.

Готовясь к наступлению, Военный совет рассмотрел вопрос о максимальной мобилизации на нужды фронта всех материально-технических ресурсов на территории, занимаемой нашими войсками. При участии ЦК партии Украины и правительства республики при военных советах фронтов и армий были созданы оперативные группы из видных партийных и государственных деятелей.

На каждом фронте приступили к работе по три таких группы: по промышленности, по транспорту и связи, по снабжению и заготовкам. Руководителями их были назначены заместители Председателя Совета Народных Комиссаров Украины, а общее руководство осуществляли М. С. Гречуха и Д. С. Коротченко. На оперативные группы возлагались организация дополнительного (местного) производства боеприпасов, ремонта вооружения и боевой техники, обозно-вещевого имущества, а также заготовка продовольствия. Группами при военных советах армий руководили народные комиссары, ответственные работники ЦК КП(б)У, секретари обкомов партии и председатели облисполкомов УССР.

Вечером 7 ноября, оценивая обстановку, маршал Тимошенко пришел к выводу, что наступление армии Клейста слабеет, враг выдыхается и надо ждать перелома в ходе сражения.

Вскоре этот прогноз оправдался; войска Клейста резко убавили натиск, и положение соединений 9-й армии заметно упрочилось. Отступив за реку Кундрючья и к городу Новошахтинску, они прочно закрепились и уверенно отбивали вражеские атаки. Гитлеровцы пытались продвигаться, но уже вяло и неуверенно. Так обычно бывает в тех случаях, когда войска потеряли веру в успех, а сверху все еще продолжают поступать приказы о наступлении. Впервые за четыре месяца войны танковая армада Клейста забуксовала. Незначительное продвижение своих дивизий гитлеровский генерал оплатил потерей 113 танков, 273 автомашин, 23 орудий и новыми тысячами могил своих солдат, нашедших бесславный конец в степях Донбасса. [424] Между тем до нас дошел слух, что к двум имеющимся у нас фронтам Ставка решила передать еще и Брянский. Эта весть не радовала. Наш штаб был перегружен руководством войсками двух фронтов. А теперь еще и третий. Линия боевых действий протянется от Азовского моря до Ефремова, что находится всего в трехстах километрах от Москвы. Как потом выяснилось, решение о передаче Брянского фронта в подчинение главкома Юго-Западного направления было принято Ставкой еще 4 ноября. Но, видимо, возобновившееся с новой силой наступление фашистских войск вынудило Ставку повременить с осуществлением решения. Даже 8 ноября никаких официальных распоряжений по этому вопросу мы еще не получили.

В этот день наш штаб впервые после долгого перерыва установил связь со штабом Брянского фронта, вышедшего из окружения. Переговоры вели начальник штаба Брянского фронта генерал-майор Г. Ф. Захаров и наш генерал Бодин. На вопрос Павла Ивановича о командующем и о состоянии войск Захаров ответил:

— Товарищ Еременко месяц тому назад ранен и сейчас находится в Куйбышеве. Все наши армии из окружения вышли. Последней пробилась третья армия Крейзера. Сейчас мы восстанавливаем ее боеспособность и бросим в наступление в направлении Плавск, Тула, а частью сил пятидесятой армии ударим из района Тулы на Щекино. Тринадцатая армия обороняется севернее города Тим до Верховья...

В заключение Захаров рассказал, что делается на остальных участках фронта и под Москвой, охарактеризовал войска противника. Он весьма оптимистично глядел в будущее. Сообщая о наступлении фашистских войск на Узловую, заявил, что они пытаются обойти Тулу, но их план сорван 50-й армией.

Заботясь об установлении более тесного взаимодействия между войсками Брянского и Юго-Западного фронтов, Захаров попросил выбросить из района города Тим усиленный отряд из 40-й армии для установления прочной связи со 2-й гвардейской стрелковой дивизией 13-й армии.

Бодин понял, что выполнить эту просьбу необходимо, ибо только таким путем можно было прикрыть разрыв, образовавшийся на стыке двух фронтов. Однако без одобрения [425] главкома он не решился дать обещание Захарову и, попросив его подождать у аппарата, позвонил по внутренней связи маршалу.

Тимошенко одобрил выделение отряда для обеспечения стыка с Брянским фронтом, но одновременно потребовал установления более регулярного и тесного контакта между фронтами, предложил обменяться офицерами связи. Захаров охотно согласился. Так после почти месячного перерыва были наконец восстановлены постоянная связь и взаимодействие с Брянским фронтом, что весьма укрепило положение левого крыла войск, сражавшихся на московском направлении.

Я уже говорил, что мы совсем было уверились в том, что наступление 1-й танковой армии противника потерпело крах и Клейсту волей-неволей придется прекратить бесполезные атаки. Но тут генерал Фалалеев опять заставил нас насторожиться. Он прислал донесение, что его летчики насчитали в районе Дьяково и восточное, то есть против правофланговых соединений 9-й армии, более 1200 танков и автомашин.

Когда Бодин доложил об этом Тимошенко, тот долго чертыхался.

— Вот задал задачу! Думай-гадай, сколько в этой тысяче танков, а сколько автомашин.

Приказав командующему Южным фронтом сосредоточить в полосе 9-й армии всю резервную противотанковую артиллерию, Тимошенко потребовал от Фалалеева повторными разведывательными полетами точно установить, сколько немецких танков сосредоточено в этом районе.

Передав все распоряжения и запросы главкома в Южный фронт, я, совершенно измученный бурными событиями последних трех дней, медленно побрел к себе, чуть не засыпая на ходу.

В результате огромных потерь Клейст выдохся и фактически вынужден был признать свое поражение. Настойчивые атаки его танковых и моторизованных дивизий разбились о стойкую активную оборону войск нашей 9-й армии. Кое-где фашисты еще пытались атаковать, но эти атаки невольно напоминали брызги разбившегося о скалистый берег грозного девятого вала.

Это был, пожалуй, первый серьезный провал Эвальда Клейста, 60-летнего немецкого танкового генерала, про [426] которого говорили, что на гусеницах его танков осела пыль всех дорог Западной Европы. Жестокие удары, которые претерпела на полях Украины прогремевшая разбойничьими походами танковая армада Клейста, стряхнули эту пыль вместе с гусеницами: армия уже не раз обновляла свой состав.

С. К. Тимошенко, привыкший проводить намеченные замыслы с непреклонной настойчивостью, потребовал от командования Южного фронта немедленно приступить к планированию и организации намеченного ранее наступления. Основная тяжесть этой работы легла на плечи умного и на редкость талантливого организатора генерал-майора А. И. Антонова, возглавлявшего в то время штаб Южного фронта.

Верховный Главнокомандующий, нередко в последние дни лично справлявшийся у Тимошенко о положении наших войск на ростовском направлении, вызвал его к аппарату. Узнав, что танковые атаки Клейста отражены с большими для него потерями, Сталин похвалил действия войск 9-й армии:

— А ведь, оказывается, Харитонов неплохой командарм. Хорошо, что мы не послушали некоторых товарищей, которые предлагали отстранить его от командования.

— Справедливо сказано, товарищ Сталин,— согласился главком. —Харитонов — разумный командарм, а умному человеку даже ошибки идут на пользу. Я убежден: подобного промаха он больше никогда не повторит.

Речь шла о том, что, когда Клейст двинул свои танки, Харитонов поспешил перенести свой командный пункт и из-за этого на время потерял управление войсками.

Верховный Главнокомандующий, любивший, как я уже заметил, справляться у подчиненных о том, как они смотрят на тот или иной важный шаг Ставки, спросил у Тимошенко мнение о передаче в его подчинение 3-й и 13-й армий Брянского фронта без фронтового управления.

Тимошенко задумался. Ему явно не время было брать на себя лишние заботы, когда он все внимание хотел сосредоточить на задуманном под Ростовом наступлении. Но, понимая, что необходимость такой передачи диктуется общей обстановкой, маршал согласился с мнением Ставки.

Тимошенко напомнил о готовящемся наступлении против Клейста и попросил окончательного решения. Верховный [427] Главнокомандующий после некоторой паузы ответил, что одобряет проведение задуманной операции.

Закончив переговоры, главком вдруг вспомнил, что остается нерешенным вопрос о дальнейшей судьбе штаба и управлений упраздняемого Брянского фронта. У него возникла мысль использовать их на формирование своего штаба, без которого он с сентября вынужден был обходиться, управляя войсками направления через штаб Юго-Западного фронта.

Не откладывая решение этого вопроса в долгий ящик, Тимошенко вскоре связался с начальником Генерального штаба и сообщил ему:

"Ставка предполагает передать нам две армии Еременко. Мы согласны, поскольку 3-я и 13-я армии фактически вышли в зону действий нашего направления и поэтому весьма интересуют нас. Но мы просим отдать нам и все управление Еременко, которое мы используем на укомплектование управления Юго-Западного направления. Часть работников пойдет на пополнение армейских штабов. Главным образом нас интересуют средства управления, а что касается людей, то основную массу их мы направим по вашему указанию... Каково ваше мнение? "

Маршал Шапошников ответил: "Приказ о передаче 3-й и 13-й армий отправлен вам, там же предусмотрена передача и фронтового аппарата и средств связи. Вы можете использовать этот аппарат по своему усмотрению. А временно исполняющего обязанности командующего Брянским фронтом товарища Захарова мы отзываем в распоряжение НКО, Мазепова{15} — в ГлавПУР, а Пономаренко{16} — в ГОКО. Так что наши желания совпали".

Тимошенко, хорошо знавший обычай Шапошникова решать вопросы лишь после тщательного обдумывания, был удивлен и обрадован. Он понял, что вопрос уже обсуждался в Ставке, и Шапошников фактически информировал его об уже принятом решении.

На радостях главком спросил, какое решение принято по нашему ходатайству о присылке подкреплений и оружия для усиления войск, намечаемых для участия в наступлении.

Шапошников ответил, что главком должен полностью [428] полагаться только на имеющиеся у него силы, и напомнил при этом об обстановке, сложившейся под Москвой. Ставка вынуждена отдавать защите столицы все резервные силы и средства.

Хотя эта весть и не явилась полной неожиданностью для главкома (именно такой ответ на нашу просьбу предрекал несколько дней тому назад Василевский), все же он сильно огорчился. Шансы на решительный разгром армии Клейста значительно убавились.

Главком немедленно связался с генералом Черевиченко и приказал форсировать подготовку наступления, рассчитывая лишь на те силы и средства, которыми он располагает и которые обещаны ему за счет Юго-Западного фронта. Черевиченко ответил, что он и его штаб усиленно готовят операцию.

В ночь на 10 ноября мы получили приказ, который подтвердил сообщение Шапошникова о расформировании Брянского фронта. Его 3-я и 13-я армии с 12 часов 11 ноября переходили в наше подчинение, а граница между войсками Западного и Юго-Западного направлений была проведена значительно севернее, по линии городов в Спасск-Рязанский, Михайлов, станция Узловая, Крапивна и Белев. От нас в состав Западного фронта уходила одна стрелковая дивизия.

С получением этого приказа штабу Юго-Западного фронта прибавилось хлопот: нужно было немедленно принимать обе армии и заботиться о повышении боеспособности их дивизий, большинство которых пробилось через войска Гудериана, оставив в непролазной грязи брянских и орловских лесов большую часть артиллерии и колесных машин. Стремясь помешать приведению этих армий в порядок, фашистское командование с каждым днем усиливало нажим, развивая наступление на Ефремов и Елец.

Принятие новых армий и создание прочной обороны на правом крыле Юго-Западного фронта главком поручил своему заместителю Ф. Я. Костенко, в распоряжение которого была выделена группа штабных командиров.

10 ноября начали погрузку и отправку из Юго-Западного в Южный фронт 216-й и 295-й стрелковых дивизий, 3-й танковой бригады, 71-го танкового батальона и трех [429] полков противотанковой артиллерии. Это были первые практические шаги по пути к осуществлению наступления под Ростовом, где к этому времени наступило полное затишье в боевых действиях.

Внимание органов фронтовой и армейской разведки было сосредоточено на изучении обороны, которую спешно создавали остановленные войска Клейста. Всюду отмечались активные инженерные работы, и это наводило на мысль, что армии Клейста потребуется немало времени, чтобы залечить свои раны. А пока она подготовится к новому наступлению, мы упредим ее и ударим первыми.

Сначала у командования Южного фронта, а затем и у главного командования Юго-Западного направления в эти дни окончательно сложилось убеждение, что если танковая армия Клейста и успеет возобновить в ближайшие дни наступление, то в прежнем направлении, на Новошахтинск, Новочеркасск, иначе говоря, не прямо на Ростов, а севернее его.

Только успела выехать наша комиссия во главе с генералом Костенко принимать управление и армии Брянского фронта, как мне позвонил генерал Шарохин, заместитель Василевского, и сообщил, что Ставка решила сохранить пока управление Брянского фронта и держать его в резерве. Это означало, что замысел маршала Тимошенко сформировать за счет этого управления аппарат главкома останется пока на бумаге, а на штабе Юго-Западного фронта будет отныне лежать не двойная, а тройная нагрузка...

12 ноября генерал Антонов привез на утверждение главкома план будущей наступательной операции. Намечалось силами вновь сформированной 37-й армии, частью сил 9-й (одной стрелковой и одной кавалерийской дивизиями) и 18-й (двумя стрелковыми дивизиями) с утра 16 ноября нанести главный удар в общем направлении от поселка Павловка на Большекрепинскую и далее на Таганрог. Цель — во взаимодействии с 56-й Отдельной армией уничтожить главные силы танковой армии Клейста с выходом войск Южного фронта на реку Миус.

Всю операцию планировалось провести в три этапа: с 11 по 15 ноября — сосредоточение ударной группировки и ее подготовка; с 16 по 19 ноября — переход в наступление, разгром вклинившейся в расположение 9-й армии [430] группировки армии Клейста и выход на рубеж реки Тузлов; с 20 по 22 ноября — развитие достигнутого успеха и выход на рубеж реки Миус.

Основные силы ударной группы фронта — 37-я армия — должны были наступать двумя эшелонами: в первом — четыре стрелковые дивизии и танковые бригады, во втором — две стрелковые дивизии. За 37-й армией стоял кавалерийский корпус генерала Хоруна и бригада НКВД.

Все нити общего оперативного руководства наступлением должны были сходиться на командном пункте Южного фронта, куда должен был прибыть главком с оперативной группой. С фронтового командного пункта имелась всесторонняя связь со всеми армиями: проводная — телефонная .и телеграфная, по радио и самолетами. Командный пункт 37-й армии в свою очередь был связан с командными пунктами 9-й и 18-й армий, а также со своими дивизиями проводными линиями, по радио и наземными подвижными средствами (автомашины, мотоциклы) .

Одним словом, в плане были охвачены все вопросы организации, подготовки и ведения операции. В нем нашли отражение основные требования главкома: наступление должно явиться для фашистов совершенно неожиданным; новую армию поставить на том участке, где Клейст, как предполагалось, может возобновить атаки; наступление начать не позднее 16 ноября, чтобы упредить противника и ударом по армии Клейста помочь 56-й армии, оборонявшей Ростов; наступающие войска должны быть нацелены так, чтобы их можно было без труда повернуть на любое направление, если обстановка резко изменится.

План был утвержден главкомом без серьезных поправок, и армии Южного фронта приступили к претворению эго в жизнь.

Нашей главной заботой в последующие дни явилась переброска и сосредоточение дивизий 37-й армии{17}, большая [431] часть которых стягивалась из весьма удаленных от района наступления пунктов. Лишь две стрелковые дивизии (96-я и 99-я) находились на месте и должны были 14 ноября передаваться из 18-й армии в 37-ю. Все это нужно было проделать в очень короткие сроки и так, чтобы фашистская разведка не обнаружила перемещения войск, иначе весь наш расчет на внезапность удара не оправдался бы.

Несмотря на все усилия органов военных сообщений, железнодорожников и самих войск, на сосредоточение 37-й армии к назначенному сроку было мало надежд. Неужели придется откладывать наступление? Эта мысль волновала всех нас. С тем, что 216-я и 295-я стрелковые дивизии, перебрасываемые с Юго-Западного фронта, не поспевают к началу наступления, мы уже смирились. И в плане был предусмотрен их ввод в сражение уже в ходе операции. Сосредоточение остальных четырех дивизий маршал приказал обеспечить во что бы то ни стало. Он и мысли не допускал об оттяжке наступления: надо было опередить Клейста.

Стремясь ударить по врагу с двух сторон, Тимошенко поставил вопрос об участии в операции 56-й армии, оборонявшей Ростов и подчиненной непосредственно Москве. Однако начальник Генерального штаба, учитывая слабость армии Ремезова и огромное превосходство нацеленных против нее сил Клейста, проявил вполне оправданную осторожность. Он сказал, что армия Ремезова нанесет лишь короткий контрудар в тот момент, когда наступление Южного фронта отвлечет на себя основные силы Клейста.

Надежда главкома расширить фронт наступления за счет привлечения войск Ремезова не оправдалась.

После запрета Ставки на расформирование управления бывшего Брянского фронта у главкома зародилась идея создания нового фронта на северном крыле войск Юго-Западного направления. В течение двух дней он обсуждая эту проблему со своими ближайшими помощниками, а 14 ноября обратился с письмом на имя Верховного Главнокомандующего. Главком указал, что в Юго-Западный фронт теперь входит шесть армий, а обстановка требует создать еще одну армию на стыке с Западным [432] фронтом. Таким количеством войск очень трудно руководить одному управлению Юго-Западного фронта. Поэтому назрел вопрос о выделении армий нашего правого фланга в самостоятельный Орловский фронт, подчинив его бывшему управлению Брянского фронта. Командующим новым фронтом предлагалось назначить генерал-лейтенанта Костенко, членом Военного совета — Пономаренко и начальником штаба — генерал-майора Колпакчи. Орловский фронт включить в Юго-Западное направление. (Замечу сразу же, что через полтора месяца эта идея была проведена в жизнь, только фронт по-прежнему станет называться Брянским. А пока Ставка медлила с ответом на предложение главкома, нашему сравнительно небольшому штабу приходилось руководить десятью армиями, разбросанными на громадной территории.)

От командующего военно-воздушными силами фронта генерала Фалалеева поступило донесение об активных ночных передвижениях в стане противника. Цель этих перегруппировок оставалась для нас не до конца ясной. Новый начальник разведки Юго-Западного фронта полковник Илья Васильевич Виноградов, недавно прибывший к нам из Москвы, на основании собранных сведений высказал предположение, что Клейст сосредоточивает свои главные силы для удара непосредственно на Ростов. Однако это предположение нужно было подкрепить фактами. Успеет ли добыть их наша разведка?

Главком приказал обратиться за помощью в Москву. И туда 15 ноября полетел запрос. Главкому хотелось перед наступлением получить данные, которые хотя бы в какой-то мере раскрывали замыслы и намерения противника на всем огромном фронте войск Юго-Западного направления. Поэтому мы просили Москву помочь нам более детально уточнить силы и намерения противника не только под Ростовом, но и в районах Харькова, Курска и Орла. Особенно интересовал нас смысл перегруппировки немецких войск на участке от Красного Лимана до Артемовска. Хотелось нам и точно знать, сколько, по данным Москвы, в армии Клейста уцелело танков.

Накануне наступления еще более усилилась наша тревога за положение на северном крыле Юго-Западного фронта. Вновь влившиеся в его состав армии не обрели еще устойчивости, в любую минуту мы ждали осложнений. Наши предположения, похоже, начинали оправдываться: [433] начальник штаба 3-й армии генерал-майор А. С. Жадов донес, что крупные вражеские силы обходят правый фланг армии, а закрыться нечем. Возникла угроза изоляции Юго-Западного фронта от войск, сражавшихся на московском направлении.

Тимошенко немедленно отдал приказ направить на усиление 3-й армии два бронепоезда, инженерный батальон, полк противотанковой артиллерии и 52 танка. Танки он отдавал особенно неохотно: они так нужны были для наступления. Выделил он также и 64 самолета. Больше посылать было нечего. И главком решил обратиться за помощью в Ставку. Маршал решился на это после мучительного раздумья: понимал всю трудность положения под Москвой. И все же иного выхода он не видел. Ведь угроза на стыке Западного и Юго-Западного фронтов еще больше может обострить положение защитников Москвы.

Хотя войска 3-й армии сумели к тому времени, после потери Ефремова, остановить наступление фашистских войск, но глубокий обход ее открытого правого фланга продолжал чрезвычайно тревожить главкома. У нас в те дни родилось опасение, что, потерпев неудачу под Москвой (а дело клонилось к этому, судя по сообщениям из штаба Западного фронта), фашистское командование вновь соблазнится возможностью прорваться танковыми армиями Гудериана и Клейста в глубокий тыл Юго-Западного и Южного фронтов, то есть повторить тот маневр, который удался противнику в сентябре восточное Киева.

Поэтому главком в подготовленной на имя Сталина телеграмме постарался особо подчеркнуть нарастание угрозы на стыке войск Западного и Юго-Западного направлений.

"Противник, — сообщалось в телеграмме, — остановленный под Тулой, нащупал слабое место в 3-й армии Брянского фронта (бывшего Брянского фронта.—И. Б.) и, перейдя в наступление вдоль шоссе на Ефремов (силами двух пехотных и одной танковой дивизий), оттеснил 3-ю армию".

Перечислив те силы и средства, которыми он решил усилить 3-ю армию, главком сообщил, что больше дать он ничего не может. [434]

"Неуспех (немецких войск. — И. Б.) под Москвой, — подчеркнул он далее, — не исключает поворота Гудериана на юго-восток, навстречу Клейсту. Все это обязывает принять меры к усилению правого крыла Брянского фронта хотя бы 5—6 стрелковыми дивизиями и 2—3 танковыми бригадами. Просим их дать..."

Теперь, когда нам известен весь ход развития событий под Москвой, нетрудно понять, что просьба о выделении в наше распоряжение целой армии была не только невыполнимой — Ставка не могла дать столько сил, когда решалась судьба Москвы, — но и не совсем обоснованной: Гудериан и не собирался поворачивать на юг.

Не прошло и двух часов после передачи телеграммы, как Верховный Главнокомандующий сообщил через маршала Шапошникова свой ответ, из которого стало ясно, что Ставка сможет пока выделить для усиления 3-й армии лишь 239-ю стрелковую дивизию, которая спешно выводится на правый фланг армии с задачей контратаковать обходящие части противника.

Считая, что этих сил недостаточно для стабилизации положения на стыке с Западным фронтом, главком не переставал тревожиться за правый фланг Юго-Западного фронта. Для укрепления руководства боевыми действиями только переданных ему 3-й и 13-й армий он направил генерал-лейтенанта Костенко.

Главком связался с командующим Южным фронтом, спросил, все ли готово к наступлению. Черевиченко доложил, что 16 ноября войска не смогут начать операцию. Ряд частей и соединений, в том числе 3-я танковая бригада и 558-й противотанковый артиллерийский полк, не успеют сосредоточиться. Дело осложняется тем, что привлекаемые к наступлению войска еще не полностью обеспечены теплым обмундированием.

Главком не мог согласиться с такой оттяжкой и потребовал от Черевиченко принять самые решительные меры, чтобы начать наступление в срок. Он считал, что все соединения первого эшелона успеют прибыть в исходный район, если не задержатся на станциях выгрузки. Надо сделать все и для того, чтобы обеспечить людей теплым обмундированием. Сообщив, что даст на усиление 3-й танковой бригады два десятка исправных танков, [435] маршал пообещал Черевиченко к полудню 16 ноября приехать к нему для уточнения всех вопросов.

Опасаясь, что Клейст может в любой момент предпринять новый удар по левому флангу Южного фронта, главком в заключение сказал: "Харитонову передайте: два дня пусть держит фронт и — ни шагу назад. Иначе у меня окончательно испортится мнение о нем. Танки передайте ему".

Главком переговорил также со всеми командармами Юго-Западного фронта. Особенно долго и детально разговаривал он с командующим 6-й армией, которая обеспечивала стык с Южным фронтом. Начиная переговоры, командарм представился:

— У аппарата генерал-майор Малиновский.

— Здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант! — приветствовал его маршал. — Разве вы еще не знаете о присвоении вам нового звания?

Р. Я. Малиновский ответил, что у него нет пока на руках официального документа и поэтому он не спешит прикреплять к петлицам третью звездочку.

— Считайте наш разговор официальным документом,— заявил главком. — А я пользуюсь случаем, чтобы горячо поздравить вас с повышением в звании и пожелать новых успехов в предстоящих сражениях... Теперь о деле. Главное: немедленно позаботьтесь о кавкорпусе Бычковского, усильте его станковыми пулеметами и прежде всего дайте ему артиллерию... Подумайте о своем левом фланге. Через пять-шесть дней, в зависимости от того, как у нас пойдет дело на юге, можно предпринять наступление и у вас.

Малиновский ответил, что кавкорпус Бычковского — в центре внимания Военного совета армии, но пополнить его людьми не может, так как не имеет в резерве кавалеристов. Чтобы пополнить кавалерийскую дивизию генерала Гречко, он вынужден был выделить пехотинцев, которые хоть мало-мальски знакомы с конем. Даже таких доморощенных конников удалось собрать лишь 300 человек. Все имевшееся оружие он также передал в дивизию Гречко.

Слова Малиновского огорчили главкома. Стало ясно — из-за недостатка сил нельзя будет предпринять на стыке Юго-Западного и Южного фронтов хотя бы небольшое наступление, чтобы сковать там противника. [436]

Клейсту грозит ловушка

16 ноября Тимошенко в сопровождении группы генералов и офицеров прибыл в Каменск-Шахтинский, в штаб Южного фронта. Добирались поездом, так как метеорологи предсказывали нелетную погоду.

— Почему не перешли в наступление? — было первым вопросом, который задал главком командующему фронтом при встрече.

— А разве вы не получили наше донесение? — удивился генерал Черевиченко. — Видимо, вы уже были в пути, и донесение не застало вас.

Командующий фронтом доложил, что не все войска первого эшелона успели занять исходное положение. В 37-й армии на месте оказалась всего лишь одна танковая бригада. А тут непогода — дождь, туман, низкая облачность. Ни одному боевому самолету не подняться в воздух.

Далее Черевиченко сообщил, что сегодня утром командующий 12-й армией генерал Коротеев донес: немцы перешли в наступление в Донбассе. А у Коротеева нет резервов. Трудно предвидеть, как все там обернется.

— Нельзя, как мне кажется, в такой обстановке очертя голову бросаться в наступление.

Главком и сам понимал, что обстановка действительно не очень-то благоприятная, и поэтому выслушал доводы командующего фронтом спокойно. Но заметил укоризненно:

— Время-то не ждет, товарищ Черевиченко. Вы думаете, что дальше легче будет? Мы не можем ждать, когда Клейст оправится и сам ударит по нас. Тогда — прощай наступление. Снова придется отбиваться... — Помолчав, он спросил: — Как дела у Коротеева?

— Положение его трудное: противник прорвал фронт и рвется на Первомайск. Судя по донесению Коротеева, наши дивизии, подвергшиеся удару, медленно и очень организованно, оказывая ожесточенный отпор, отходят.

— Какие меры приняты?

— Я приказал двинуть из Первомайска на помощь Коротееву двести шестьдесят первую стрелковую дивизию.

— Этого мало, — вздохнул главком. — Придется подумать о передаче ему и двести восемнадцатой.

— Но это же последний мой резерв! [437]

— Ничего не поделаешь, — сухо заключил главком.— Мы не можем, начиная серьезное наступление, оставлять позади себя необеспеченный тыл. Если сейчас не стабилизируем положение на стыке двух фронтов, то ударная группировка вашего фронта может оказаться между двух огней... Поэтому мы пойдем и на большие жертвы. — Повернувшись ко мне, он распорядился: — Сообщите товарищу Бодину мой приказ: кавкорпус Бычковского передать из шестой армии в двенадцатую. Надеюсь, что Малиновский сумеет продержаться и без него... Ну, с этим покончено. Продолжайте свой доклад, товарищ Черевиченко.

Командующий фронтом подошел к большой карте, висевшей на стене. Негромко, но отчетливо чеканя слова, он сообщил, что противостоящие Южному фронту войска 17-й полевой и 1-й танковой немецких армий обладают общим превосходством в силах и средствах, особенно в танках. Перед фронтом наших 12-й и 18-й армий против имевшихся у них семи стрелковых и двух кавалерийских дивизий враг только в первом эшелоне сосредоточил девять пехотных дивизий, численность которых значительно превышает численность наших войск. Так что гитлеровцы имеют здесь все возможности для наступления, и против 12-й армии они уже начали его. Удару может подвергнуться и 18-я армия. Не совсем благоприятное для нас соотношение сил складывается и на шахтинском направлении, где мы готовим наступление. Здесь против одиннадцати недостаточно укомплектованных стрелковых, четырех кавалерийских дивизий и четырех танковых бригад наших 9-й и 37-й армий Клейст пока имеет не менее шести-семи дивизий, в том числе две-три танковые. Но последние данные разведки свидетельствуют о том, что он спешно перегруппировывает свои силы к югу. А это означает, что враг отказывается от ударов на северо-восток и нацеливает войска прямо на Ростов...

— Вот то-то и оно, — вмешался главком. — Вот почему мы и должны торопиться с наступлением. Если Клейст ударит по армии Ремезова, она может не выдержать, и Ростов окажется в руках противника.

Но Черевиченко доложил, что основные силы ударной группировки фронта еще не закончили сосредоточение в исходном районе для наступления. В полной готовности лишь 96-я и 99-я стрелковые, дивизии, а 51-я и 253-я [438] только еще подтягиваются к исходному рубежу. Из четырех танковых бригад, включенных в состав 37-й армии, готовы к наступлению лишь 3-я и 132-я. 142-я бригада еще и не прибыла в 37-ю армию, а во 2-й танковой бригаде не осталось исправных танков. Таким образом, в наступлении могли немедленно принять участие только 92 танка. Для артиллерийского обеспечения наступления 37-й армии удалось собрать всего 235 орудий{18}. В 18-й армии готовы поддержать действия 37-й армии две стрелковые дивизии, в 9-й армии — одна стрелковая и одна кавалерийская; во втором эшелоне ударной группы — только кавалерийский корпус генерала Хоруна и бригада НКВД. В составе 35-й и 56-й кавалерийских дивизий этого корпуса насчитывается всего три тысячи сабель, 87 пулеметов, 10 орудий и 80 минометов всех калибров...

— Да, — сказал главком, — сил маловато... — И улыбнулся. — Но зато какие это войска! Закаленные в непрерывных боях, битые, но не сломленные... А за битого, как говаривал старик Суворов, двух небитых дают. Вы прикинули примерное соотношение сил?

— Так точно.

Черевиченко привел данные, которыми располагал его штаб. По пехоте войска нашей ударной группы будут обладать некоторым превосходством, по артиллерии наше преимущество совсем незначительное, а танков у противника больше, чем у нас. Что касается авиации, то силы примерно равные. У нас 72 истребителя, 119 бомбардировщиков и 13 штурмовиков. У противника в полосе действий нашей ударной группировки около сотни истребителей и свыше шестидесяти, бомбардировщиков.

— Но приходится учитывать, — сказал генерал, — что мы собрали все, что смогли, а противник может усилить армию Клейста авиацией за счет маневра с других направлений. Как видите, наступать будет нелегко.

— Вот и потягаемся на равных! А то фашистская пропаганда продолжает на весь мир трубить о непобедимости своих войск. Посмотрим, что она запоет, когда нам удастся побить их на равных, а в танках даже меньшими силами. И нам надо сделать все, чтобы наши бойцы [439] и командиры уяснили не только военное, но и политическое значение предстоящей операции.

Член Военного совета Южного фронта Л. Р. Корниец заверил, что политработники уже получили на этот счет указания.

— Тогда давайте уточним задачи войск ударной группы, — распорядился главком.

Полистав блокнот, командующий фронтом стал излагать основные задачи наступающих войск. 18-я армия наносит удар на своем левом фланге двумя стрелковыми дивизиями в общем направлении на Дьяково, Дмитриевку. В течение первых четырех дней эти дивизии должны выйти на реку Миус. 37-я армия всеми своими шестью стрелковыми дивизиями и тремя танковыми бригадами наносит удар с фронта Дарьевка, Должанская в общем направлении на Больше-Крепинскую, то есть на юг. Перед этими войсками стоит задача: при содействии 9-й и 18-й армий уничтожить противостоящие силы Клейста и к концу четвертого дня наступления выйти на реку Тузлов. Слева ударной группировке будет содействовать 9-я армия; она нанесет удар силами одной стрелковой и одной кавалерийской дивизий на своем правом фланге в общем направлении Новошахтинск, Болдыревка, то есть в тыл противнику, обороняющемуся перед фронтом 37-й армии. Во втором эшелоне, за боевыми порядками 37-й армии, сосредоточены две дивизии кавкорпуса Хоруна. Как только наши наступающие войска займут рубеж Дьяково, Гринфельд, в сражение будет введен этот корпус, усиленный бригадой НКВД и танками, прямо в стыке 37-й и 18-й армий. Задача этой подвижной группы — стремительно продвигаться строго на запад и ударом во фланг чистяковской группировке противника сковать ее и тем самым обеспечить наши наступающие войска от атак с запада.

— Таким образом, — резюмировал Черевиченко, — все наши силы задействованы и в моем резерве почти ничего не остается. В этом основная наша слабость: в случае осложнений мы сможем повлиять на ход событий лишь путем маневра наступающими дивизиями.

Перечислив задачи, поставленные перед военно-воздушными силами, Черевиченко кратко доложил и о том, как спланировали наступление своих войск командармы. [440] Главком поинтересовался, как командование фронта организовало тыловое обеспечение наступления. Черевиченко ответил, что ударная группировка располагает необходимым количеством боеприпасов и горючего. Для подвоза грузов и эвакуации раненых 37-й армии передано 380 автомашин, 30 тракторов и 30 санитарных автомобилей. В материально-техническом отношении наступление можно считать обеспеченным.

Главком с удовлетворением подвел итоги совещания:

— Так что у вас, товарищи, теперь нет никаких серьезных оснований откладывать наступление. Вот завтра с восьми, а самое позднее с девяти часов утра и начинайте.

Наскоро пообедав, главком выехал в 37-ю армию. Ее штаб располагался в 25 километрах от Каменск-Шахтинского. Не прошло и часа, как мы уже сидели в просторной комнате и слушали доклад генерал-майора А. И. Лопатина. Собрался почти весь руководящий состав армии. Я обрадовался, увидев члена Военного совета дивизионного комиссара Н. К. Попова. В этой же должности он был в 6-й, а затем в 37-й армии, оборонявшей Киев. Ему удалось благополучно пройти через все испытания, и вот теперь он снова возглавляет политическое руководство возрожденной 37-й армии. Рядом с ним начальник штаба, тоже хорошо мне знакомый полковник И. С. Варенников. Раньше он руководил штабом 26-й армии, когда ею командовал генерал-лейтенант Костенко.

Если Попову и Варенникову уже с первых дней войны пришлось стоять во главе руководства армии, то для командарма Антона Ивановича Лопатина это были первые шаги. Мне было известно, что с конца августа Лопатин заменил генерала Алексеева на посту командира 6-го стрелкового корпуса 26-й армии и вывел остатки своих войск из окружения. И вот теперь ему выпала честь возглавить армию, на которую главком возлагал все надежды в предстоящем наступлении. Лопатин успел зарекомендовать себя человеком смелым, решительным, настойчивым. А главком ценил в военачальниках прежде всего именно эти качества.

У Лопатина плотная коренастая фигура, широкие плечи. Большая голова наголо выбрита, черты лица правильные, но все кажется слишком крупным — и нос с заметной горбинкой, и красиво очерченные губы, и густые [441] брови над большими светлыми глазами. Весь его облик выдавал силу и волю.

Говорил Лопатин громко и не торопясь. Сказал, что, несмотря на недостаток времени, всеми видами разведки удалось получить довольно подробные сведения о противнике. Выявлена группировка его сил и средств, непосредственно противостоявших войскам армии. Захвачено и изучено 3035 солдатских и офицерских писем, 49 различных книг, 340 экземпляров немецких газет и журналов. Все это позволило создать довольно точное представление не только о боевом составе и характере обороны противостоящих вражеских частей, планах их командования, но и о настроении фашистских солдат и офицеров.

Анализ добытых сведений позволяет предполагать, что немцы не ожидают нашего наступления. Интенсивные инженерные работы, которые советские войска ведут вдоль переднего края, достигли результата: гитлеровцы считают, что мы спешно укрепляем свою оборону.

По данным разведки, в первый день наступления войскам 37-й армии могут оказать сопротивление части моторизованной дивизии СС "Викинг" и 16-й танковой дивизия, в дальнейшем следует ожидать подхода и других сил Клейста.

Генерал скрупулезно перечислил все наиболее важные опорные пункты врага, охарактеризовал командиров противостоящих немецких дивизий, указал боевую численность этих войск, предполагаемое соотношение сил сторон. Выводы его не расходились с выводами командующего фронтом.

Лопатин особо подчеркнул трудность преодоления обороны противника: придется бороться с большим количеством танков, укрытых в земле. Для их уничтожения нужно много артиллерии, а удалось собрать всего 235 орудий: 104 своих и 131 придано на усиление. На километр фронта наступления получается всего лишь 10—12 стволов, и даже на главном направлении не более 15 орудий{19}. Так как артиллерийская плотность явно мала, командарм просит поддержать его авиацией: она должна [442] в значительной мере восполнить недостаток артиллерии.

Местность в полосе предстоящего наступления открытая, безлесная. Это требует особой заботы о противовоздушной обороне и о маскировке. Командование и штаб армии строго следят за тем, чтобы сосредоточение и смена войск производились только ночью, причем машины движутся с потушенными фарами. Вся боевая техника тщательно маскируется.

Говоря о своих войсках, командарм посетовал на малочисленность всех четырех стрелковых дивизий, которые должны завтра первыми двинуться в наступление. Они насчитывали от 2600 до 3500 человек (вместо положенных 11 тысяч). В двух дивизиях второго эшелона очень мало артиллерии. (Надежда на получение ее из резервов Ставки но оправдалась: все резервы артиллерии и танков были брошены на формирование новых армий, предназначавшихся для контрнаступления под Москвой.)

Начальник штаба армии полковник Варенников доложил о том, как спланирована наступательная операция. Общая глубина ее 80—100 километров. За первые четыре дня, с 17 по 20 ноября, армия должна разгромить противостоящие вражеские силы и продвинуться в южном направлении на 50—55 километров, до реки Тузлов, далее, повернув на юго-запад, войска к исходу 23 ноября должны во всей полосе наступления выйти на реку Миус. После этого операция могла развиваться по различным вариантам, которые зависели главным образом от действий противника. Если главные силы Клейста окажутся отрезанными, то намечалось организовать их разгром в котле, а если им удастся ускользнуть за реку Миус, то предполагалось развивать наступление к западу от этого рубежа.

Начальник штаба подробно рассказал о задачах каждой из стрелковых дивизий первого и второго эшелонов и особо об использовании танковых соединений. Две наиболее укомплектованные танковые бригады (3-я и 132-я) придаются 96-й и 253-й стрелковым дивизиям, наступающим на направлении главного удара, а третья, самая малочисленная (всего несколько танков), остается в резерве. Командир 96-й стрелковой дивизии приданными ему танками распорядился так: по одному танковому батальону отдал на усиление стрелковых полков первого [443] эшелона, а остальные оставил в своем резерве. Командир 253-й стрелковой решил по-иному. Он поставил танковой бригаде самостоятельную задачу — во взаимодействии с 981-м стрелковым полком уничтожить вражеский узел сопротивления Гринфельд, где планируется ввод кавалерийского корпуса, и прикрыть конников от возможных ударов противника с юго-востока.

При развитии успеха в глубине вражеской обороны все танковые бригады будут во взаимодействии с кавалерийским корпусом использоваться для глубоких рейдов по немецким тылам.

Главком одобрил общий замысел операции, но предупредил:

— Помните, товарищи, танков у нас значительно меньше, чем у Клейста, поэтому мы должны беречь их, не бросать в бой без тщательной разведки местности и системы противотанковой обороны противника. Надо, чтобы каждый танк прикрывало не менее одного-двух орудий. Поскольку оборона противника построена в виде отдельных опорных пунктов, не следует бросать танки в лобовые атаки на укрепления. Пусть танкисты избегают и столкновений с контратакующими вражескими танками. Если фашисты предпримут массированную танковую контратаку, ее надо отражать метким огнем с места из-за укрытий, а затем уже добивать врага во встречной атаке. Не забывайте — танков в резерве у нас нет, на пополнение рассчитывать не приходится. Москва сейчас сама в трудном положении и помочь нам пока не может.

Об организации артиллерийского обеспечения доложил начальник артиллерии армии. Создано несколько артиллерийских групп. В группу поддержки танков вошла часть батальонной, полковой и приданная противотанковая артиллерия полков первого эшелона. В группу поддержки пехоты выделено по одному-два артиллерийских дивизиона на каждый стрелковый полк, наступающий на главном направлении. В каждой стрелковой дивизии — своя артгруппа, в составе которой гвардейские минометы ("катюши") и часть дивизионной артиллерии. И наконец, в армейскую артиллерийскую группу дальнего действия были включены 266-й корпусной артполк, 8-й артиллерийский полк и звено самолетов-корректировщиков. [444] Таким образом, основная часть артиллерии оставалась в руках командующего, армией и командиров дивизий, что облегчало маневр ею, а это при нашей бедности имело важное значение. Маршал Тимошенко выразил полное одобрение такому планированию. При этом он не преминул упомянуть о последнем указании Верховного Главнокомандования по вопросам боевого применения артиллерии. Опыт показал, что шрапнель при стрельбе из полковых и дивизионных пушек наносит пехоте поражение в два раза больше, чем осколочная граната. Поэтому пятую часть боекомплекта должна составлять шрапнель. Главком напомнил и о том, что шрапнельный снаряд 76-миллиметрового калибра с установкой на удар пробивает броню толщиной до 30 миллиметров.

Маршал старался вникнуть во все стороны предстоящего наступления. В частности, он много внимания уделил инженерному обеспечению операции. Нужно было обеспечить скрытность перегруппировки и сосредоточения войск, прикрыть заграждениями фланги армии и стыки между дивизиями, организовать строительство укреплений, рассчитанное на дезинформацию противника, обеспечить в ходе наступления форсирование четырех рек, разминирование дорог и мостов, прикрыть минами подступы к огневым позициям артиллерии. 12 саперных батальонов, которыми располагала армия, не в силах были справиться с таким огромным объемом работ. На помощь им пришлось выделять подразделения пехоты.

С глубокой заинтересованностью главком выслушал доклад члена Военного совета армии. Дивизионный комиссар Попов подчеркнул, что бойцы и командиры фактически будут впервые участвовать в крупном наступлении. За короткое время нужно добиться морального перелома, зажечь в людях наступательный порыв — особенно это касается бойцов, не побывавших еще в боях, — покончить с танкобоязнью, ибо некоторые думают, что танков у фашистов видимо-невидимо. В этих целях политорганы армии выпустили десятки тысяч листовок о героях недавних боев, памятки по борьбе с фашистскими танками с указанием уязвимых мест вражеских машин. На митингах было принято обращение воинов 37-й армии к защитникам Москвы с призывом громить врага, гнать фашистскую нечисть с советской земли. В ходе обсуждения этого обращения выяснилось, что бойцы и командиры [445] с восторгом восприняли весть о предстоящем наступлении. "Пора проучить гитлеровцев, — заявляют солдаты. — Пусть фашисты пробегутся по морозцу".

Беседа в штабе армии затянулась до ночи. По всему было видно, что главком остался доволен положением дел. Прощаясь с Лопатиным, Тимошенко предупредил:

— Смотри, Антон Иванович, не промахнись — не выброси снаряды по пустому месту. Вдруг противник перехитрит нас: отведет ночью войска на несколько километров?

— Не перехитрит, — заверил командарм. — Мы на рассвете проведем разведку боем и только после этого решим, проводить артподготовку или нет.

Несмотря на поздний час, маршал проехал в штаб 9-й армии. Генерала Харитонова мы застали за работой. Он отдавал последние указания по завтрашнему наступлению.

— Ну, как у вас дела? — спросил главком.

— Все готово. Обе дивизии ждут сигнала.

Маршал подробно расспросил о важнейших деталях предстоящего наступления, поинтересовался настроением людей.

Харитонов обстоятельно ответил на все вопросы, сказал, что настроение бойцов и командиров бодрое, все верят в успех.

В штаб Южного фронта мы вернулись под утро. На отдых оставалось не более двух часов. Но, несмотря на огромную усталость, в девять утра все уже были на ногах.

Выглянув на улицу, генерал Черевиченко чертыхнулся: из низко нависших туч моросил мелкий дождь, вокруг густой туман. Авиацию не поднять. Придется обходиться без нее.

Маршал Тимошенко решительно махнул рукой:

— Вое равно будем наступать. Не ждать же нам у моря погоды!

Из 37-й армии донесли: разведывательные отряды к половине седьмого утра продвинулись на 6—8 километров, вышли к реке Нагольная и крупному поселку Карпово-Крепинское. Здесь они были остановлены.

Черевиченко обрадовался. Разведывательные отряды сделали свое дело. Стало ясно, что подготовленная противником оборона проходит по рубежу реки Нагольная. [446] Фашистам не удалось обмануть нас и вынудить провести артиллерийскую подготовку по пустой восьмикилометровой полосе, с которой наши разведчики только что выкурили боевое охранение немцев. Черевиченко, связавшись с командармами, подтвердил приказ: наступление не откладывать.

В 9 часов 40 минут командующий 37-й армией доложил: "После 30-минутной артиллерийской подготовки 96, 253, 99 и 51-я стрелковые дивизии при поддержке 3-й и 132-й танковых бригад начали атаку". Подобные донесения поступили от генералов Харитонова и Колпакчи. Атака началась без поддержки авиации. Это осложняло дело: Клейст мог маневрировать танками и моторизованными войсками, не опасаясь нашего противодействия с воздуха.

Целиком поглощенный заботами о развертывании наступления под Ростовом-на-Дону, главком на время перестал интересоваться положением на северном крыле, куда он командировал своего заместителя. Но Ставку, видимо, этот участок продолжал волновать больше, чем наступление, начавшееся под Ростовом. И это естественно. Случись катастрофа на северном крыле Юго-Западного фронта, сразу резко ухудшилось бы положение на южных подступах к столице: Гудериан, не ощущая угрозы с юга, мог бы бросить все свои силы на Москву.

Не успели мы собрать первых сведений о результатах начавшейся атаки против войск Клейста, как генерал Бодин передал мне по телеграфу содержание депеши, поступившей на имя главкома от начальника Генерального штаба. Сообщая о нарастающей угрозе на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, Шапошников от имени Ставки требовал, чтобы Тимошенко нанес удар по противнику на северном крыле своих войск. Для этой цели в состав 3-й армии передавались 239-я и 299-я стрелковые и 108-я танковая дивизии. Для поддержки этого наступления Шапошников настаивал на привлечении авиации Юго-Западного фронта. Это требование озадачило Тимошенко.

— Ведь я же докладывал, что большую часть авиации Юго-Западного фронта использую для обеспечения наступления под Ростовом! — Возвращая мне телеграмму, он распорядился: — Передайте Бодину, чтобы он немедленно напомнил об этом Шапошникову. [447] Весь день командующий Южным фронтом, которого не оставлял в покое главком, связывался с командармами и их штабами и требовал доклада о результатах наступления. Командармы отвечали лаконично: войска продвигаются. По опыту нам было уже известно, что такие неконкретные донесения поступают в том случае, если атака застопорилась.

А тем временем от генерала Ремезова пришло тревожное донесение: "Клейст повел наступление в стыке 317-й и 353-й стрелковых дивизий и развивает его с севера в общем направлении на Бол. Салы, Ростов".

— Этого-то я и опасался! — огорченно воскликнул Тимошенко, прочитав донесение. — Ведь не раз говорил Ремезову: укрепляйте свой правый фланг. А он все доказывал, что Клейст ударит на левом фланге, вдоль дороги Таганрог — Ростов. Вот теперь враг нажал как раз там, где у Ремезова самые слабые части. Чем теперь остановить танки Клейста? В ближайшем резерве у Ремезова всего лишь тридцать первая стрелковая дивизия и шестая танковая бригада. А этого слишком мало.

Итак, мы не успели упредить Клейста, а он, махнув на угрозу с севера, очертя голову бросился на Ростов, как голодная собака кидается на кость. Успеем ли мы схватить его за хвост и остановить? Для этого нужно стремительное продвижение 37-й армии ему в тыл. Но стремительного продвижения пока не получалось.

Во второй половине дня генерал Лопатин сообщил, что его дивизии продвинулись на 6—10 километров к югу и ведут бой за опорные пункты Гринфельд и Дарьино-Ермаковский. Это все же был успех: войска 37-й армии вклинились в оборону противника.

Менее удачно развивались события у соседей Лопатина. Дивизии 18-й армии продвинулись на 3—4 километра и уперлись в мощный опорный узел Дьяково. Все атаки оказались безуспешными.

9-я армия тоже пока топталась на месте. Харитонов действовал довольно нерешительно. Чувствовалось, что начавшееся на его левом фланге наступление дивизий Клейста действует ему на нервы.

Главком связался по "бодо" со штабом Харитонова. Разговор был довольно резким. Маршал, не дочитав донесение командарма, сердито продиктовал телеграфисту: [448]

"Вы не выполнили приказ на сегодняшний день. Учтите, что через несколько часов вы получите директиву, подтверждающую задачу на завтра. Не давайте покоя противнику и ночью. Укрепленные пункты обходите. Что вы уперлись в них? Захватывайте их с тыла. Учтите, что 37-я армия завтра должна занять Барило-Крепинскую, а ваша армия должна помочь ей".

После некоторой паузы последовал ответ:

"Задача ясна. Сегодня овладеем Болдыревкой. Дарьевку возьмем ночью".

Таким образом, первый день наступления не принес желанного успеха, а обстановка тем временем стала резко ухудшаться. Командующий 12-й армией донес, что вражеские войска, вклинившиеся в нашу оборону в стыке 15-й и 230-й стрелковых дивизий на 15 километров, продолжают продвигаться на Первомайск. Кавкорпус Бычковского и переданная из фронтового резерва 248-я стрелковая дивизия еще не подошли к району прорыва. Поэтому положение остается угрожающим.

Еще более тревожные сведения поступили от генерала Ремезова. Он сообщал, что во второй половине дня свыше сотни вражеских танков прорвались в Большие Салы, 12 километров севернее Ростова. Правда, фашистскую пехоту удалось отсечь от танков и остановить. Ремезов заявил, что ночью он попытается уничтожить прорвавшиеся вражеские машины силами 6-й танковой бригады и групп истребителей танков.

Главком покачал головой:

— Давид сразится с Голиафом. Сотню немецких танков он надеется за ночь уничтожить тремя десятками танков! Передайте ему, что я советую выдвинуть к Большим Салам как можно больше противотанковой артиллерии и истребителей танков. Надо постараться хоть на несколько дней задержать их в этом районе, пока наши войска не выйдут в тыл Клейсту, и ему будет уже не до Ростова.

Было ясно, что для защитников города завтрашний день будет еще более тяжелым.

Тимошенко приказал Черевиченко передать командармам требование: с утра 18 ноября усилить нажим в к концу дня выйти не на реку Левый Тузлов, как предусматривалось планом, а значительно глубже, на рубеж Миллерово, Денисово-Алексеевка, Барило-Крепинская, [449] чтобы прорваться в тыл 14-му моторизованному корпусу немцев.

А Москва, узнав, что главком по-прежнему находится на левом крыле Южного фронта, забеспокоилась. В очередной телеграмме говорилось: "Ставка требует личного нашего вмешательства в обеспечение правого фланга и прибытия на место". Это означало: оставить наступление под Ростовом на попечение Черевиченко, а самому перебраться на северное крыло своих войск. Но главком считал, что не может уехать, пока не определилась судьба наступления. Он распорядился подготовить телеграмму на имя Сталина, в которой разъяснил причины своей задержки в районе Ростова и просил разрешить остаться здесь.

Следующий день снова не внес ясности в ход сражения: наступающие войска продвигались медленно, с тяжелыми боями, подолгу задерживаясь у населенных пунктов, которые противник успел подготовить к обороне.

Левофланговые дивизии 18-й армии надолго застряли у Дьяково, обтекая его с запада и востока. Дивизии 37-й армии опять продвинулись на несколько километров к югу, а войска 9-й армии продолжали топтаться на место. Харитонов так и не выполнил обещания овладеть в ночном бою Дарьевкой.

Опасаясь, что наступление совсем застопорится, Лопатин потребовал от командиров дивизий не задерживаться у населенных пунктов, а обходить их и брать только ударом с тыла.

А тем временем положение защитников Ростова еще больше ухудшилось. Как и предполагал главком, прорвавшиеся в Большие Салы немецкие танки ночью уничтожить не удалось. А утром одна их группа устремилась на северную окраину Ростова, а другая — в тыл дивизиям, оборонявшимся к западу от города.

Ремезов принял энергичные меры — бросил в район боя свои резервы. Противник, потеряв 35 танков, откатился в Большие Салы. Чтобы приободрить Ремезова, маршал вызвал его к прямому проводу, рассказал, как развивается наступление ударной группы Южного фронта: "У противника завтра с утра начнется серьезный кризис. Он должен будет потянуть все на север или начать отход на запад, поэтому все зависит от вас. Схватите противника за хвост и держите. Постарайтесь сковать его [450] авиацией. Пусть не смущает вас превосходство врага в танках".

Ремезов ответил, что авиацию, к сожалению, использовать нельзя из-за погоды, поэтому воздействовать на танковые части Клейста он может только пехотой и артиллерией. Принимаются все меры, чтобы не допустить вражеские части в Ростов. Сейчас он перебрасывает из-за Дона 347-ю стрелковую дивизию, которая к утру 19 ноября развернется на северной окраине города.

Прорыв дивизий Клейста к Ростову обеспокоил Ставку. Теперь Шапошников уже не добивался отъезда главкома с Южного фронта. Более того, 19 ноября он сообщил, что передача с Западного фронта в Юго-Западный всех тех дивизий, которые предназначались для осуществления наступления в полосе 3-й армии, отменяется, поэтому главкому незачем переезжать на северное крыло, и он может заниматься развертыванием наступления под Ростовом.

Бои становились все ожесточеннее. И главком, и командующий Южным фронтом пришли к убеждению, что нужно принимать самые решительные шаги, чтобы добиться перелома в ходе наступления.

Накануне я высказал мысль об изменении задачи кавалерийскому корпусу И. И. Хоруна. По плану он должен был наступать на запад, то есть в тыл тем дивизиям противника, которые оборонялись перед войсками 18-й армии. А нам важно было как можно скорее сломить сопротивление частей противника, которые держали нашу главную ударную силу — 37-ю армию. У меня родилась идея бросить кавкорпус не на запад, а на юго-восток, в тыл частям 14-го немецкого моторизованного корпуса, которые продолжали оказывать отчаянное сопротивление войскам 37-й армии.

Еще вчера это предложение показалось главкому не совсем удачным, и он не согласился с ним. Теперь развитие событий заставило его взглянуть на дело другими глазами. И маршал решил изменить задачу кавкорпусу: вывести его в район Миллерово, Русско-Денисовский, Денисово-Алексеевка и, усилив танковой бригадой, двинуть на восток, на Барило-Крепинскую. Навстречу кавкорпусу должны были ударить по противнику 66-я кавалерийская дивизия и 142-я танковая бригада 9-й армии. Выход этих сил в тыл частям 14-го моторизованного корпуса немцев [451] обрекал его на гибель. А для обеспечения кавалеристов от ударов с запада главком приказал ввести в стыке 18-й и 37-й армий 295-ю стрелковую дивизию.

Тимошенко начал с непреклонной настойчивостью проводить этот замысел в жизнь. Он связался по телефону с командующим 9-й армией и потребовал немедленно направить кавалерийскую дивизию и танковую бригаду на Аграфеновку. Командарм заявил, что 66-я кавдивизия и 142-я танковая бригада уже втянуты в бой. Противник перед ними очень сильный: у него много танков.

Главком не дал ему договорить.

— Не занимайтесь подсчетом сил противника, а думайте о том, как их уничтожить. Немедленно двигайте кавдивизию и танковую бригаду на Аграфеновку. В том же направлении будет действовать и кавкорпус.

— Ясно, — последовал ответ, — действую на Аграфеновку.

Присутствуя при этом разговоре, я хорошо понимал настроение Харитонова. От него требовали наступать на запад, а в это время вражеские танки обходили левый фланг его армии. И командарму, естественно, хотелось двинуть кавдивизию и танковую бригаду именно туда. Бросать же их на Аграфеновку ему казалось чрезмерным риском. Но без риска на войне не обойтись.

Вслед за Харитоновым главком вызвал к прямому проводу командующего 37-й армией, разъяснил ему замысел ввода кавкорпуса с нового направления.

— Все ясно, — обрадовался командарм, — постараемся кавкорпус с наступлением темноты вывести в намеченный район, чтобы он мог оттуда нанести удар в тыл противнику. Туда же двину и двести девяносто пятую стрелковую дивизию.

Главком подумал немного и распорядился:

— Ждать темноты нет необходимости. Густой туман скроет перегруппировку. Кавкорпус и стрелковую дивизию надо двигать немедленно.

Ремезов сообщал, что бои под Ростовом не стихают. Сегодня с трудом удалось отбить атаки 14-й немецкой танковой дивизии, пытавшейся прорваться на станицу Аксайская и отрезать город с востока. Командарму приходится спешно перегруппировывать свои силы.

Почему Клейст, словно очумелый, рвется в Ростов, невзирая на смертельную для его армии угрозу, неумолимо [452] надвигавшуюся с севера, со стороны ударной группы Южного фронта? Явно авантюрная затея. Ее можно было объяснить лишь тем, что успехи первых месяцев войны вскружили голову гитлеровским генералам.

Откровенно говоря, мы были тогда более высокого мнения и о фашистской разведке, и о полководческой зоркости немецких военачальников. И нас удивляло, что Клейст так беспечно лезет в ловушку. Лишь после войны, читая дневник начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск Гальдера, я убедился, что не только Клейст, но и высшее фашистское командование не подозревало об угрозе, нависшей над немецкими войсками под Ростовом. Именно 19 ноября Гальдер благодушно записал в свой дневник: "В общем, снова благоприятный день. Танковая армия Клейста успешно наступает на Ростов". А обстановка уже не сулила армии Клейста ничего благоприятного.

В этот день замысел нашего главкома начал осуществляться. Кавкорпус и 295-я стрелковая дивизия, введенные в сражение на правом фланге 37-й армии, ломая упорное сопротивление врага, двинулись вперед, заходя в тыл немецким частям, оборонявшимся в Дьяково и по реке Нагольная.

Гитлеровцы дрались отчаянно. Тяжело было в этот день частям 96-й стрелковой дивизии. Ее правофланговый 209-й стрелковый полк отразил три вражеские контратаки, в каждой из которых участвовало до двух десятков танков. В бою за высоту Писаная геройски сражались артиллеристы батареи лейтенанта Шатровского, которые выкатили орудия на прямую наводку и приняли на себя удар шестнадцати танков, причем девять из них уничтожили.

Вражеские контратаки замедляли продвижение дивизий 37-й армии. Тогда Лонатин решил ввести в бой два полка своей последней резервной 216-й стрелковой дивизии. Но положение изменилось, лишь когда в районе Миллерово появились кавалеристы генерала Хоруна, сопровождаемые танками. Их стремительное продвижение в тыл фашистских частей заставило гитлеровцев дрогнуть. Отступающего противника преследовала наша авиация, сумевшая в этот день сделать около 400 самолето-вылетов. [453] Начавшийся развал обороны в полосе 14-го немецкого корпуса не отрезвил Клейста. Он бешено рвался в Ростов. Стремясь отрезать войскам генерала Ремезова пути отступления, Клейст бросил 20 ноября три крупные группы танков — на станицу Аксайская, на северную окраину Ростова и на Красный Город-Сад. Фашисты потеряли треть своих боевых машин, но прорвались в город. В руках немецкой мотопехоты оказался железнодорожный вокзал. Ремезов сообщил, что его армия рассечена надвое: отряд артиллерийского училища, 68-я кавалерийская и остатки 817-й стрелковой дивизии с боями отходят на Новочеркасск, а 343-я, 353-я и остатки 31-й стрелковой дивизии ведут бои в городе, прокладывая путь к переправам через Дон. Командарм вместе с Военным советом и штабом находятся с этой группой. Шапошников прислал ему радиограмму: организовать круговую оборону и держаться до конца.

Фашистское верховное военное командование, стремясь сковать наши резервы и тем самым облегчить Клейсту захват Ростова, усилило натиск на других участках. 19 ноября гитлеровцы захватили город Тим. Упорно лезли они на Первомайск. Не ослабевал нажим противника на стыке нашего и Западного фронтов. Это вынудило главкома временно взвалить на генерала Черевиченко все заботы по продолжению наступления, а самому возвратиться в штаб Юго-Западного фронта.

К утру 21 ноября мы были уже в Воронеже. Здесь я узнал, что мой верный боевой товарищ полковник Захватаев, проделавший вместо со мной весь путь от границы в качестве моего заместителя, убыл в Москву. Мне было жаль потерять такого незаменимого помощника, но я рад был за него: он поехал принимать штаб 19-й армии. Перед ним открывался широкий путь.

Приехав в Воронеж, главком связался по телефону с командующим 40-й армией генералом Подласом.

— Как случилось, что противник захватил Тим? — спросил маршал. — Разведка ваша, видимо, плохо работает.

— Сильным быть на всем фронте невозможно, — пытался оправдаться генерал Подлас. — Мы в одном месте укрепимся, а противник бьет в другом, вот и случаются такие неожиданности.

— Пассивных всегда бьют, — возразил главком. — Вы ждете, когда вас ударят, а нужно самому бить первым. [454]

Затем главком часа два вел переговоры с генералом Костенко, тот его успокоил, что положение на стыке с Западным фронтом несколько упрочилось.

Во второй половине дня Военный совет детально обсудил общие перспективы развития боевых действий на нашем направлении. В результате обмена мнениями было принято решение еще до завершения нашего наступления под Ростовом приступить к подготовке новой наступательной операции на северном фланге Юго-Западного фронта, которая должна преследовать две важные цели: задержать продвижение войск южного фланга Гудериана на Москву и одновременно прочно прикрыть наше правое крыло от обхода с севера. Так появились первые наметки операции, о которой мы будем вести речь в дальнейшем.

А пока вернемся к событиям на ростовском направлении. В 16 часов 21 ноября генерал Ремезов донес, что его войска оставили город и переправились по льду на южный берег Дона. Эта весть опечалила всех. Мы были уверены, что Клейсту недолго придется торжествовать победу, что он сам скоро окажется в ловушке, но то, что "жемчужина Дона" — Ростов-на-Дону оказался в руках врага, заставляло горестно сжиматься сердце. На фоне этой беды несколько померк успех, достигнутый войсками 37-й армии, которые продвинулись еще на 15 километров вперед. Когда главкому доложили об этом, он лишь махнул рукой:

— Опоздали! Клейст уже в Ростове... — Но тотчас же стукнул кулаком: — Но мы ему еще покажем, где раки зимуют!

И действительно, Клейсту радоваться было нечему. Ворвавшись в Ростов, он уподобился тому охотнику, который схватил медведя и теперь не знает, как от него отделаться: с северо-запада с нарастающей силой наваливалась ударная группа Южного фронта, а с востока по-прежнему противостояла наша 56-я армия, которая тоже в любой момент могла нанести контрудар.

Что же предпримет фашистское командование в такой обстановке? Если Клейст будет сидеть в Ростове, то ловушка захлопнется и у фюрера станет на одну танковую армию меньше...

Опасаясь, что фашисты опомнятся и, бросив город, побегут на запад, главком отдал приказ генералу Черевиченко [457] все силы 37-й армии бросить "на Больше-Крепинскую, ускорить продвижение на юг. О повороте на Ростов в тот день и речи не было: главком не верил, что Клейст настолько глуп, что будет покорно ожидать, когда ловушка захлопнется. Положение армии Ремезова нас не беспокоило — наступать на нее в такой обстановке мог решиться только сумасшедший. Тем более что Ставка, несмотря на тяжелое положение под Москвой, приняла в этот день решение отдать Ремезову три свежие стрелковые дивизии и три стрелковые бригады. Главком был недоволен. Он считал — и совершенно справедливо,— что резервы следовало бы ввести в полосе наступления ударной группировки Южного фронта. Это имело бы для армии Клейста более губительные последствия.

А фашистское военное командование трубило на весь мир о своей "новой великой победе". Гитлер удостоил Клейста за захват Ростова высокой награды, и тот старался оправдать ее. Как в ставке Гитлера, так и в генеральном штабе немецких сухопутных войск пребывали в уверенности, что у Клейста дела идут хорошо. Нашему наступлению там не придавали особого значения. Об этом убедительно свидетельствует запись в дневнике Гальдера:

"По-видимому, особой опасности для наших войск не существует, однако немецкое командование и войска будут достойны высокой оценки, если им удастся устоять под этим натиском и достигнуть излучины Дона".

Вот оно — счастье солдата!

22 ноября в шестом часу утра пришла телеграмма из Москвы. Ставка указывала, что потеря Ростова не меняет задачу войск Южного фронта: они должны усилить нажим на Таганрог. В Москве правильно оценили обстановку и тоже ждали, что Клейст поспешит выскочить из ловушки.

Весть о том, что враг захватил Ростов, вызвала в наших наступающих войсках взрыв ярости. Бойцы неудержимо рвались вперед. 22 ноября Черевиченко доложил, что противник не выдерживает натиска наших войск и, бросая тяжелое вооружение и технику, откатывается на юг.

И снова мы в мучительном раздумье. Если Клейст побежит, то нужно бить на Таганрог и выйти на пути его [458] отступления, а если — чем черт не шутит! — он будет упорно сидеть в городе, то не лучше ли повернуть 37-ю армию на Ростов? Главком потребовал от разведки выяснить намерения врага. Но это было непросто. А пока приходилось гадать. Как всегда в таких случаях, мнения разделились.

Генерал Черевиченко доказывал, что надо продолжать наступать на Таганрог: ведь до него оставалось всего 90 километров.

— Выйдут наши войска на реку Миус, — пояснил он свою мысль, — и тогда — добро пожаловать, господин Клейст, мы ждем вас, когда вы изволите возвратиться из Ростова. А если мы повернем на Ростов, то столкнемся лбами с бегущими из Ростова войсками Клейста, задержать их будет труднее.

У Бодина было другое мнение. Он считал, что Клейсту его прусская чванливость не позволит добровольно бежать из Ростова сразу же после того, как фашистская пропаганда возвестила всему миру о его победе. Значит, нужно повернуть на Ростов и бить по вражеской группировке, засевшей в городе.

Я впервые за все время нашего сотрудничества разошелся с начальником штаба в оценке обстановки. Мне больше импонировало предложение Черевиченко. Оно было выгодно в обоих случаях — будет ли сидеть Клейст в Ростове или побежит из него. Если случится первое, думал я, то после выхода войск Южного фронта на реку Миус и освобождения Таганрога положение армии Клейста, отрезанной от своих баз, будет совсем незавидным. Если же он побежит, то наступающие войска Южного фронта успеют выйти на пути его отхода, и тогда Клейсту тоже придется туго. Я поддержал мнение командующего Южным фронтом.

Главком принял решение развивать наступление в общем направлении на Таганрог. Но конечно, не мое и Черевиченко мнение перевесило чашу весов. Спор решила позиция Ставки: Сталин и Шапошников тоже нацеливали на Таганрог.

23 ноября наступление на таганрогском направлении продолжалось по-прежнему успешно. Но по всем внешним признакам выходило, что Клейст и не думает покидать Ростов. [459] И тогда наш главком переменил решение. Побороло желание поскорее освободить город. Маршал приказал с выходом наших войск на реку Тузлов перегруппировать силы 9-й и 37-й армий на юго-восток и оттуда ударить на Ростов. А на Таганрог выбросить усиленный танками кавалерийский корпус генерала Хоруна, чтобы он вместе с частями 18-й армии прикрыл наступающие на Ростов войска от ударов с запада, заняв оборону по реке Миус.

Итак, видимо, спокойствие и выдержка Клейста вынудили нас изменить первоначальный план. А царило ли в действительности в это время спокойствие и уверенность в стане врага? Оказывается, все было совсем иначе: Клейст теперь уже в полную меру почувствовал себя в роли охотника, схватившего медведя. Позабыв о спеси, он начал кричать: "Помогите!" Его вопли услышали. Гальдер 22 ноября, то есть на следующий день после того, как Клейст вошел в Ростов, записал в дневнике: "Главком сухопутных войск сообщает, что главное командование вермахта сильно обеспокоено положением 1-й танковой армии. Для ее усиления выделяются танковая и моторизованная дивизии, кроме тех четырех пехотных дивизий, которые выделены Рундштедтом". А в конце дня Гальдер добавил: "Тревога в ставке фюрера. Там считают, что на фланге 1-й танковой армии создалось крайне тяжелое положение. Приказали Рундштедту снять часть сил из 17-й и 6-й армий, но они были скованы".

Да, именно так и было. Не только на Клейста давили наши войска, но и на других участках они, выполняя требование Военного совета Юго-Западного направления, максимально активизировали свои действия: ожесточенные бои шли на многих участках огромного фронта. Враг уже не мог свободно маневрировать своими резервами.

Вот тут-то и не выдержал Клейст. Он начал перебрасывать из района Ростова две танковые дивизии на северо-запад, навстречу наступающим войскам 37-й и 9-й армий, которые к концу 23 ноября вышли на реку Тузлов. Правый фланг 37-й армии обрывался в 15 километрах восточное Куйбышево, а дальше линия фронта проходила по реке Тузлов до Больше-Крепинской. Все три танковые бригады были сосредоточены в районе Больше-Крепинской и к северу от нее. Левее вдоль реки Тузлов до Каменного Брода развернулись дивизии 9-й армии. [460] Итоги наступления оказались неплохими: штабы подсчитали, что за первые шесть дней боев войска 37-й и 9-й армий крепко пощипали Клейста: три полка мотопехоты были разбиты наголову. Гитлеровцы недосчитались 54 танков, более 50 орудий и около 250 автомашин.

Нужно было немедленно использовать успех. Но наступать на Ростов в такой группировке войск, какая сложилась к 24 ноября, было невозможно. Надо было собрать дивизии, растянувшиеся по фронту, в мощные кулаки, снабдить войска боеприпасами и горючим, накоротке спланировать дальнейшее наступление. На это требовалось не менее двух суток. К тому же в соответствии с новым решением надо было перебросить главные силы поближе к Ростову, создав там из них ударные группировки. На это требовалось еще двое суток. Следовательно, Клейст получал сравнительно длительную передышку.

Когда идет сражение и военачальнику приходится принимать решение, что называется, вслепую, не зная замысла противника, то трудно сказать точно: какое решение лучше. В свете фактов, которые известны нам теперь, приходится признать, что принятое тогда решение о повороте войск на Ростов являлось не совсем удачным. Не следовало нам терять дорогое время на рокировку армий поближе к Ростову. Намного выгоднее было бы развивать наступление прямо на юг с последующим постепенным поворотом наступающих войск фронтом на восток для удара на Ростов с запада. В таком случае мы не только не теряли драгоценного времени на рокировку, но и выходили бы на глубокие коммуникации армии Клейста, связывающие ее с главными силами группы армий "Юг". При отступлении из города войска Клейста наткнулись бы на соединения наших 37-й и 9-й армий.

Главкому не терпелось поскорее выехать в район Ростова, чтобы быть поближе к наступавшим войскам. Но угрожающее положение на стыке с Западным фронтом задерживало его отъезд. Он по нескольку раз в день вел продолжительные переговоры с генералом Костенко, который безвыездно находился на северном крыле Юго-Западного фронта. Маршал выдвигал свои требования, советовал, выделял в распоряжение Костенко подкрепления, но все это мало что меняло, так как положение под Москвой в связи с новым наступлением фашистских войск все более осложнялось. [461] Лишь в начале ночи главкому удалось утрясти все вопросы, связанные с укреплением положения на стыке с Западным фронтом, и он снова переключился на ростовское направление. Вызвав к прямому проводу генерала Черевиченко, маршал дотошно расспрашивал его о ходе наступления. Черевиченко сообщил, что дивизию CС "Викинг" и 16-ю танковую дивизию можно сбросить со счета, а 4-я горнострелковая немецкая дивизия сильно обескровлена. Наступающие войска преследуют противника. Однако в связи с нарастающей угрозой левому флангу 9-й армии командующий фронтом приказал Харитонову перебросить туда две лучшие дивизии — 30-ю стрелковую и 66-ю казачью. Туда же подтягиваются два бронепоезда и полк противотанковой артиллерии из 37-й армии. Черевиченко высказал мнение, что основная группировка войск Клейста находится на северной окраине Ростова и не исключено, что Клейст попытается нанести удар против армии Харитонова. Поэтому он обратился к начальнику Генерального штаба с просьбой приказать командующему 56-й Отдельной армией усилить Новочеркасский оборонительный район пехотой и танками и передать его в Южный фронт с целью организовать согласованный отпор Клейсту. Шапошников участок передал, но усилить его новыми войсками отказался — их не было в резерве.

Заканчивая переговоры, главком высказал уверенность, что Клейсту теперь не до наступления, а активизация его разведки на стыке армий Ремезова и Харитонова — это попытка выяснить, откуда ждать нового нашего удара. Поэтому нужно стремительным движением в направлении на Чалтырь (западнее Ростова) перерезать противнику пути подвоза со стороны Таганрога и подготовить всю авиацию для срыва попыток снабжать войска по воздуху. Маршал приказал подготовить листовки с предложением немцам сложить оружие во избежание напрасного кровопролития и сбросить их над городом, как только пути отхода противника будут перехвачены.

Ставка не возражала против решения главкома повернуть главные силы наступающих войск на Ростов. Переданная телеграфом директива гласила, что "ближайшая задача Южного фронта — разгром группы Клейста и овладение Ростовом и Таганрогом с выходом на фронт Новопавловка, Матвеев Курган, река Миус". Выходило, [462] что нужно не ждать, когда Клейст сам побежит, а решительным наступлением освободить Ростов.

В этот же день начали поступать сведения о подходе резервов на выручку Клейста: на стыке наших 18-й и 37-й армий появилась 1-я моторизованная дивизия.

С 25 ноября на всем Южном фронте установилось относительное затишье. Обе стороны готовились к возобновлению схватки. Генерал Черевиченко осуществлял перегруппировку 9-й и 37-й армий в сторону Ростова, а противник перебрасывал им навстречу часть дивизий из города и подкреплял наиболее слабый левый фланг войск Клейста новыми резервами: вслед за моторизованной дивизией вскоре подошли танковая и свыше двух пехотных дивизий.

Нетрудно было понять, что в такой обстановке особое значение приобретал фактор времени: чем раньше мы перегруппируем свои силы для удара на Ростов, тем тяжелее придется Клейсту. Главкому, как обычно в таких случаях, казалось, что Черевиченко недостаточно энергично осуществляет перегруппировку. Если бы не трудности на стыке с Западным фронтом, маршал уже был бы под Ростовом, чтобы взять под личный контроль завершение разгрома противника.

Вот и сегодня он опять не смог вылететь в штаб Южного фронта. В полдень генерал Костенко сообщил, что фашисты вновь нанесли мощный удар по самым малочисленным нашим 3-й и 13-й армиям. Они оказали яростное сопротивление, с отчаянным упорством защищая каждый километр. Но на стороне противника было огромное превосходство в силах, и наши части таяли. Выслушав подробный доклад о ходе отражения нового немецкого наступления, главком решительно стукнул кулаком:

— Хватит нам отбиваться! Попробуем и здесь проучить фашистов. — Повернувшись к сидевшему рядом Бодину, распорядился: — Пока я буду занят Клейстом, вы с товарищем Костенко готовьте новую наступательную операцию. Цель — разгром ливненской группировки противника.

Для нанесения главного удара с юга главком приказал в районе Борки, Тербуны, Урицкое (все пункты юго-западнее Ельца) сосредоточить 5-й кавкорпус, 1-го гвардейскую стрелковую дивизию, 34-ю мотострелковую и 129-ю танковую бригады. Вспомогательный удар севернее [463] Ельца должна была наносить небольшая по боевому составу ударная группа 13-й армии во главе с генералом К. С. Москаленко. Руководство всеми наступающими войсками возлагалось на командующего 13-й армией генерала А. М. Городнянского, а общее руководство операцией — на генерала Ф. Я. Костенко.

Уточнив с Бодиным детали плана предстоящего наступления, главком приказал соединить его с Верховным Главнокомандующим. Из Москвы ответили: "Ждите у аппарата". Потом в течение двух часов несколько раз повторился тот же ответ. По всему было видно, что Ставка была целиком занята организацией отражения третьего наступления на столицу, которое достигло наивысшего напряжения. Когда из Москвы сообщили, что Сталин у аппарата, главком доложил ему об обстановке на Юго-Западном направлении. Он сообщил, что на стыке Юго-Западного и Южного фронтов армии генералов Коротеева и Малиновского не только остановили наступление группы войск генерала Шведлера, но и отбросили ее на 12—15 километров; что главные силы армии Клейста по-прежнему сидят в Ростове и лишь мотопехоту Клейст начал перебрасывать к северо-западу от Ростова, на реку Тузлов.

Далее главком доложил, что войска ударной группировки Южного фронта, очистив северный берег реки Тузлов от частей Клейста, приступили к перегруппировке своих сил на северные подступы к Ростову, чтобы оттуда ударить прямо на город. Маршал добавил, что перегруппировка по вине Военного совета Южного фронта задерживается и наступление возобновится только 27 ноября. Это было сказано, конечно, в запальчивости, под впечатлением недавних переговоров с Черевиченко, который упорно доказывал, что за меньший срок он никак не успеет подготовить удар. Но, как это часто случается, при взгляде сверху действия видятся в замедленном темпе.

Задача перед Черевиченко и его штабом стояла нелегкая. Нужно было не только сдвинуть две армии на 40—50 километров, но и снова собрать в кулак расползшиеся вдоль фронта дивизии, подтянуть тылы, пополнить боеприпасы и горючее, организовать новое наступление. К тому же командование фронта еще более усложнило себе задачу, задумав осуществить передачу [464] ряда дивизий из одной армии в другую: 216-я стрелковая дивизия с 2-й и 132-й танковыми бригадами передавалась в 9-ю армию, а 150-я стрелковая дивизия переходила в 37-ю.

Всех этих деталей главком еще не знал, когда сетовал на медлительность Черевиченко. К сожалению, не сохранилось ни в моей памяти, ни в документах, что ответил тогда Сталин нашему главкому, но суть его указаний сводилась к одному: Ростов во что бы то ни стало нужно освободить.

Вечером 26 ноября маршал Тимошенко с группой генералов и офицеров Юго-Западного фронта вылетел на командный пункт Черевиченко.

— Эх, Яков Тимофеевич, — воскликнул главком, здороваясь с командующим Южным фронтом, — ускользнет от нас Клейст, если мы будем так медлить! Слишком затянулась пауза, а на войне за медлительность платят кровью... Какие силы против вашей ударной группировки выявлены? — поинтересовался он, подходя к карте, разложенной на столе.

Черевиченко провел карандашом вдоль извилистой голубенькой линии, обозначавшей реку Тузлов, сказал, что здесь пленными пока подтверждены моторизованная дивизия CС "Викинг" и 16-я танковая дивизия, которые изрядно потрепаны нашими войсками в предыдущих боях. Из новых соединений отмечена 1-я моторизованная дивизия немцев, занявшая оборону против правого фланга нашей 37-й армии. Клейст, возможно, подтянул из Ростова другие силы, но они пока не выявлены разведкой.

Черевиченко доложил, что завтра в 8 часов утра 37-я и 9-я армии перейдут в наступление, сосредоточив основные усилия на фронте Стоянов, Генеральское, Буденный. Общее направление — на Чалтырь, куда с левого берега Дона будет наступать группа войск 56-й армии под командованием генерала Д. Т. Козлова. 37-я армия наносит главный удар через Генеральское на Султан Салы, западнее Ростова, а 9-я армия — через Большие Салы на северную окраину города.

— Удар должен быть стремительным, — сказал командующий фронтом, — поэтому мы требуем от войск к концу первого же дня наступления занять Крым, Султан Салы, Большие Салы и Раковку. Занятие этого рубежа обеспечит окружение противника, находящегося в [465] Ростове. В последующие дни ударами с нескольких направлений главные силы Клейста будут рассечены и уничтожены. Пока армии будут решать эту задачу, кавкорпус генерала Хоруна наносит удар от Больше-Крепинской на юг, к Таганрогскому заливу, и, заняв район в треугольнике населенных пунктов Веселый, Синявка и Недвиговка, обеспечивает наступающие армии от ударов с запада. Основная задача нашей авиации — изолировать главные силы Клейста от подходящих на помощь резервов... Таков наш окончательный замысел, товарищ главнокомандующий.

Но мы хорошо понимали, что от замысла до его исполнения — дистанция огромного размера. Что покажет завтрашний день? Ведь армия Клейста — одна из сильных ударных группировок фашистских войск, и она, естественно, будет ожесточенно отбиваться. И мы с тревогой ожидали дальнейших событий.

Наступило хмурое утро 27 ноября. На пожухлой осенней траве местами белела, словно соль в солончаковой степи, снежная пороша. В 9 часов утра началась атака. Было холодно, и видимость была довольно приличная. Цепи наступавших по открытой местности солдат были видны издалека.

Противник сопротивлялся яростно. На атакующих обрушился шквальный артиллерийский и минометный огонь. Гул от разрывов снарядов и мин перекрывался воем сирен пикирующих бомбардировщиков. Враг бросил в контратаку танки и мотопехоту. Но наши войска продвигались вперед, правда значительно медленнее, чем было запланировано. Фашисты дрались с отчаянием обреченных.

Наступление шло, как и предусматривалось планом, со всех сторон. С востока на соединение с войсками 9-й и 37-й армий по тонкому льду Дона спешили в Ростов части 56-й армии. Первыми ворвались на улицы города 230-й полк НКВД под командованием подполковника Демина и полк ополченцев-ростовчан во главе с директором одного из заводов Варфоломеевым. С других направлений в город вошли передовые батальоны 343-й и 347-й стрелковых дивизий. Разгорелись ожесточенные уличные бои. Наступила ночь, утро, а бои не прекращались. К концу второго дня наступления дивизии [466] Клейста начали в панике покидать Ростов. Наши войска перешли в стремительное преследование.

...В степи видно далеко вокруг. На одном из курганов был оборудован наблюдательный пункт командующего 37-й армией генерала Лопатина. Этот мужественный и несколько грубоватый человек, которого, казалось, не проймешь никакими эмоциями, вдруг оторвался от окуляров стереотрубы, счастливыми глазами окинул всех, кто был на КП, и радостно воскликнул:

— Как бегут! Как они, черти, бегут! Верил я, всегда верил, что будут фашисты драпать от нас, но боялся погибнуть, не увидев этого.

Стоявший рядом с генералом молодой командир весело заверил:

— Так это они еще только учатся бегать, товарищ командующий, а когда мы их потренируем, то они и до самого фатерлянда без передышки добегут!

Так началось знаменитое бегство "непобедимого" Клейста. Когда 29 ноября Тимошенко доложили об освобождении Ростова, он поспешил передать эту радостную весть Сталину, Верховный Главнокомандующий немедленно отозвался телеграммой на имя главкома и командующего Южным фронтом:

"Поздравляю вас с победой над врагом и освобождением Ростова от немецко-фашистских захватчиков. Приветствую доблестные войска 9-й и 56-й армий во главе с генералами Харитоновым и Ремезовым, водрузившими над Ростовом наше славное советское Знамя".

Главком приказал немедленно передать текст этой телеграммы в войска. А вслед за ней полетел приказ, который подписали Тимошенко, Хрущев и за начальника штаба — автор этих строк.

В приказе кратко описывался ход боев за Ростов, в результате которых наши войска уничтожили лучшие полки и дивизии Клейста и обратили в бегство остатки его войск. Нанесено поражение и мощной группировке генерала Шведлера, пытавшейся выручить Клейста. Под ударами войск Южного фронта нашли себе могилу в широких просторах донецких степей и на подступах к устью Дона фашистские 14-я и 16-я танковые, 60-я моторизованная дивизии и дивизия СС "Викинг". Кроме того, нанесено поражение 13-й танковой дивизии, дивизии СС [467] "Адольф Гитлер", а также 76, 94 и 97-й пехотным дивизиям.

"Советские полки и дивизии, одержавшие славную победу, утром 29 ноября вступили в Ростов и продолжают стремительно преследовать врага, бегущего на запад", — говорилось в приказе.

В заключение Военный совет Юго-Западного направления поздравлял бойцов, командиров и политработников соединений и частей, одержавших крупную победу над фашистскими захватчиками, и выразил уверенность, что овеянные славой войска Южного фронта разгромят остатки противника и совместно со всей Красной Армией очистят советскую землю от фашистских полчищ.

Поздравительная телеграмма Верховного Главнокомандующего и приказ Военного совета направления вызвали огромное воодушевление в войсках. Но кое-кто оказался забытым. Явно незаслуженно обидели бойцов и командиров 37-й армии. Именно их героические действия в первую очередь принудили войска Клейста обратиться в бегство. А в приветствии Верховного Главнокомандующего отмечались лишь заслуги 9-й и 56-й армий. Главком признал, что действительно получилось нехорошо. Он немедленно продиктовал телеграмму на имя Сталина, в которой указал особые заслуги войск 37-й армии в разгроме Клейста и освобождении Ростова и просил отметить ее воинов. Упущение было немедленно исправлено.

В ходе контрнаступления Южный фронт нанес врагу серьезный урон. Наши войска захватили 154 танка, 8 бронемашин, 244 орудия, 93 миномета, 1455 автомашин и другую боевую технику.

Контрнаступление войск Южного фронта закончилось не только крупным поражением немецкой 1-й танковой армии и других войск группы армий "Юг". Оно сковало под Ростовом почти все силы этой группы армий и не позволило немецкому командованию за ее счет усилить свои войска, действовавшие под Москвой.

Весть о победе наших войск под Ростовом вызвала большую радость во всей стране. В адрес победителей шли бесчисленные приветствия как от трудящихся всех республик, так и воинов других армий.

Поражение фашистских войск под Ростовом чрезвычайно болезненно было воспринято в Берлине. Помимо [468] большого военного значения (крушение фашистских планов на юге) оно нанесло гитлеровцам тяжелый моральный урон. Ведь это случилось именно в тот момент, когда они, напрягая последние силы, рвались к Москве и надеялись, что победа близка. И вдруг — разгром под Ростовом. Это событие, естественно, далеко не воодушевляюще подействовало на войска, продолжавшие атаки на Москву. Поражение потерпела 1-я танковая армия генерала Клейста — гордость фашистской военной машины. Эта армия опустошительным смерчем пронеслась по полям Польши, Бельгии, Франции, а затем по дорогам Балкан. Она вступила на землю Советской Украины в ореоле славы и могущества. Начав свой путь у Владимир-Волынского, она шла по Украине, оставляя за собой кровь и пепел. Немало ран нанесли ей войска Юго-Западного и Южного фронтов, но к Ростову эта танковая армада подошла все еще могучая и грозная. И вот впервые за всю историю ее существования она подверглась сокрушительному разгрому от войск, которые, судя по сообщениям фашистской пропаганды, уже не существовали.

В стане врага впервые с начала войны царило уныние. 30 ноября небезызвестный Гальдер записал в своем дневнике: "Отход 1-й танковой армии вызвал возбуждение у Гитлера. Он запретил отход армии на реку Миус, но это от него уже не зависело. Гитлер осыпал бранью главкома сухопутных войск. Главком после этого отдал приказ Рундштедту не отходить, но тот ответил, что выполнить приказ не может. Доложили Гитлеру. Тот вызвал Рундштедта..."

Нетрудно себе представить, как бесновался фюрер, столкнувшись с открытым неповиновением генералов. Западногерманский военный писатель Вальтер Герлитц так описывает вспыхнувшую среди фашистского верховного командования свару: "Через неделю пришлось отдать Ростов. Рундштедт потребовал отвода всей группы армий на Миус, с тем чтобы занять зимние оборонительные позиции. Но Гитлер запретил всякое отступление. Вопреки своему обыкновению, он лично в сопровождении Браухича{20} и Гальдера прибыл в ставку Рундштедта в Полтаве. Когда он попытался обвинить Рундштедта в неудаче под Ростовом, старый фельдмаршал, который внешне [469] выглядел образцом старинного прусского аристократа, холодно ответил, что ответственность за неудачи несет тот, кто отдал приказание осуществить эти операции, иными словами — Гитлер. Тот порывался кинуться на Рундштедта и сорвать с него рыцарский крест. С Браухичем случился сердечный припадок. Гитлер снял ряд видных генералов южной группы армий, в первую очередь командующего 17-й армией генерала пехоты фон Штюльпнагеля. Гитлер обрушился на него в страшном припадке ярости..."

В числе козлов отпущения оказался также один из старейших генералов германского вермахта — главнокомандующий группой армий "Юг" генерал-фельдмаршал Рундштедт, которого сменил командующий 6-й армией старая лиса фон Рейхенау.

В весьма щекотливом положении оказалась фашистская пропаганда. Ведь с 21 ноября она на всех перекрестках Епропы кричала о захвате Ростова и об уничтожении "армий Тимошенко". Теперь нужно было объяснить, как "уничтоженные" армии взяли обратно Ростов и побили хваленого танкового генерала Клейста.

И вот пущена в ход версия, будто Ростов был взят не советскими войсками, а... гражданским населением города.

"Большевики побудили население Ростова к борьбе в тылу германских войск, и противоречащий международным правилам способ борьбы привел к тому, что германские войска, занявшие Ростов, получили приказ очистить внутреннюю часть города". (А несколькими днями раньше геббельсовские лгуны утверждали, что население Ростова встречало германские войска... со слезами радости на глазах!)

Сводка заканчивалась словами:

"Большевики, возможно, выпустят теперь сообщение, что они обратно отвоевали Ростов. Но об этом не может быть и речи".

Однако фашистским потомкам барона Мюнхаузена не удалось ввести в заблуждение общественное мнение. Мировая печать отмечала огромное значение победы советских войск под Ростовом-на-Дону. Обозреватель "Ассошиэйтед пресс" Симпсон писал: "Отступление немцев из Ростова, по-видимому, является самым тяжелым поражением германских вооруженных сил за всю войну". Газета "Дейли ньюс" извещала своих читателей, что "уже одна потеря Ростова представляет собой [470] самое крупное поражение, которое Гитлер понес на каком-либо фронте за всю войну". А турецкая газета "Улус" с недоумением спрашивала: как могло случиться, что спустя два месяца после сообщения гитлеровского верховного командования об уничтожении Красной Армии эта армия захватывает обратно Ростов?..

Считая, что с Клейстом в основном покончено, главком переключил внимание на готовящееся наступление на северном крыле своих войск. Он приказал мне вызвать к прямому проводу генерала Бодина. Тот доложил, что подготовка к наступлению идет полным ходом, но он весьма сомневался в силах 13-й армии, ибо у нее имеется всего 21 орудие. Главком распорядился выделить А. М. Городнянскому четыре артиллерийских полка и 200 противотанковых ружей.

В связи с передачей 56-й армии в состав Южного фронта главком решил побывать у Ремезова и заодно посмотреть, насколько пострадал Ростов. 1 декабря мы приземлились на аэродроме у Батайска, где нас уже ждали секретарь Ростовского обкома партии Двинский, генерал Ремезов и его начальник штаба, мой старый друг и бывший начальник, генерал Баграт Арушанян. Совсем еще недавно мы встречались на Юго-Западном фронте, где он исполнял обязанности начальника управления тыла фронта. Баграт с большой настойчивостью добивался назначения на более, как он говорил, боевую работу. Это ему удалось: накануне событий под Ростовом он возглавил штаб 56-й Отдельной армии. Я был рад увидеть своего старого товарища живым и невредимым.

Когда мы въезжали в город, мне бросилась в глаза надпись, выведенная черной краской во всю боковую стену многоэтажного дома: "Ростов-то на Дону, а Клейст — на бобах!" Огромные буквы были разбросаны вкривь и вкось, словно пляшущие на радостях человечки. Этот остроумный солдатский каламбур вскоре облетел все войска Южного фронта.

Не успели мы ознакомиться с боевым составом 56-й армии и обстановкой в полосе наступления ее войск, как из Воронежа поступила телеграмма. Генерал Бодин сообщал, что фашистские войска не ослабляют нажима на 3-ю и 13-ю армии, поэтому положение на елецком направлении [471] остается тяжелым. Бодин торопил главкома вернуться и принять руководство новым наступлением.

После доклада генерала Ремезова секретарь обкома рассказал об ожесточенных уличных боях, когда в город ворвались фашистские танки. Хотя гитлеровцы недолго хозяйничали в Ростове, следы их остались повсюду. Разрушено около ста наиболее крупных и красивых зданий. Почти полностью уничтожены пригороды Ростова.

На следующий день мы побывали в войсках 56-й армии, продолжавших наступление на запад. Возвратились в Ростов поздним вечером. Все страшно устали. Я уже стал разыскивать местечко потише, где можно было бы вздремнуть немного, но тут прибежал адъютант главкома:

— Bас вызывает маршал!

Я поспешил в комнату, где разместился главком.

— Ты что же, товарищ Баграмян, — забасил главком, — зажимаешь день своего рождения?!

Я растерялся: в суматохе боевых будней совсем забыл, что мне сегодня стукнуло 44 года. Маршал улыбнулся, пожал мне руку.

— Ну, Иван Христофорович, сердечно поздравляю, Желаю тебе дожить до победы, а там уж ты по кавказским обычаям легко дотянешь и до столетнего юбилея.

С рукопожатиями и объятиями кинулись ко мне и другие товарищи, собравшиеся в комнате.

А с утра — новые хлопоты. Главком требовал ускорить движение войск на запад. Генерал Черевиченко доложил, что наступающим армиям поставлена задача выйти на реку Миус и, с ходу форсировав ее, захватить плацдарм для дальнейшего наступления.

Лишь 4 декабря главком, убедившись, что на Южном фронте события развиваются успешно, решил вылететь в Воронеж для начала новой наступательной операции, теперь уже на северном крыле наших войск.

Начальник несуществующего штаба

Вечером 4 декабря наш самолет приземлился на аэродроме близ Воронежа. Среди встречавших был Бодин. Главком сразу же стал расспрашивать начальника штаба о положении на Юго-Западном фронте. [472] Бодин доложил, что наступление противника, начавшееся 25 ноября, продолжается. Особенно мощный нажим ощущается в полосе 13-й армии, на елецком направлении. 3-й армии тоже приходится нелегко: войска Гуде-риана, прорвавшись на ряжском направлении, обходят ее правый фланг. К трем наступавшим на елецком направлении немецким пехотным дивизиям из тыла подходят новые подкрепления. Враг стремится расколоть 13-ю армию и прорваться к Задонску. Лишь в направлении на Касторное 9-й танковой и 16-й моторизованным дивизиям противника не удается сдвинуться с места. В связи с этим разрыв между двумя ударными группировками немцев, наступающими на Елец и на Касторное, растет с каждым днем, что вынуждает противника растягивать свои силы. Это нам на руку — легче будет нанести фланговый удар в тыл его елецкой группировке. Но операцию нам приходится начинать в условиях продолжающегося вражеского наступления.

Сосредоточение нашей ударной группы войск должно закончиться к исходу 5 декабря. 3-я и 14-я кавдивизии 5-го кавкорпуса начали выходить в район сосредоточения с 1 декабря: 32-я кавдивизия, которая должна войти в состав кавкорпуса, закончила сосредоточение 3 декабря. 34-я мотострелковая бригада и 1-я гвардейская стрелковая дивизия находятся еще на марше. 129-я танковая бригада только что завершила формирование, и ее начали перебрасывать в исходный район.

Пока еще не решено, как лучше использовать эти силы. Отдать их генералу А. М. Городнянскому в 13-ю армию? Но ему сейчас приходится отбиваться от противника, и эти войска могут оказаться скованными в оборонительных боях. Лучше оставить их в распоряжении фронта, возложив руководство ими на генерала Костенко. А в качестве органа управления выделить ему оперативную группу из состава штаба Юго-Западного фронта, усилив ее офицерами бывшего Брянского фронта.

— Подготовку операции нам нужно форсировать, — сказал Бодин. — Под Москвой явно затевается что-то весьма серьезное. По тем мерам, которые предпринимаются там Ставкой, можно предположить, что противнику крепко достанется. Маршал Шапошников передал, что от нас требуется во что бы то ни стало приостановить отход третьей и тринадцатой армий и надежно обоспечить [473] стык с Западным фронтом в самом активном понимании этого слова. В связи с вашей задержкой мы вынуждены были сами сделать некоторые наметки решения на наступление — времени на подготовку не остается. Поэтому сегодня мы уже поставили войскам конкретные задачи на предстоящую операцию. Мы не претендуем на непогрешимость нашего решения. Если вы найдете необходимым сделать поправки, то успеем их внести...

— Основное ясно, — прервал его главком, — об остальном доложите в Воронеже... По машинам!.. — скомандовал он, быстрым шагом направляясь к своему лимузину. Но, открыв дверцу, вдруг задержался и подозвал меня:

— Вот что, товарищ Баграмян, немедленно собирайтесь и выезжайте в район сосредоточения ударной группы, назначаю вас начальником ее штаба, а командующим будет товарищ Костенко, которому во время проведения операции придется руководить и боевыми действиями войск третьей и тринадцатой армий. Времени до начала наступления осталось в обрез, поэтому торопитесь.

— Начальник штаба уже есть, но штаба-то нет! — не сдержался я.

— Возьмите в нашем штабе столько людей, сколько считаете нужным. Средства связи тоже получите. Все. Действуйте!

Я долго в задумчивости смотрел вслед удалявшейся машине главкома, осмысливая свалившуюся на меня словно снег на голову заботу, пока не услышал возглас Бодина:

— Иван Христофорович! Садись скорее в машину и поехали в штаб.

В Воронеже мы сразу же засели за формирований временного штаба. Штаб Юго-Западного фронта, как известно, являлся одновременно и органом управления главкома всего Юго-Западного направления, поэтому людей нам и так не хватало. Выделить офицеров для моей группы было нелегко. Пришлось сражаться за каждого человека. Лишь из своего оперативного отдела я безо всяких препон смог отобрать тех командиров, которые мне были нужны. Мой новый заместитель полковник И. Н. Рухле, пришедший на смену полковнику Захватаеву, [474] развил бурную деятельность, стараясь помочь мне побыстрее отобрать нужных товарищей.

Уже поздней ночью определился наконец круг лиц, которые должны были выехать со мной для руководства наступлением войск вновь созданной подвижной группы, уже во всех официальных документах фигурировавшей по имени своего командующего группой генерала Костенко.

В состав моего штаба вошли несколько офицеров оперативного отдела, в их числе полковник Яковлев, подполковник Соболев, майоры Григорьев, Масюк и Черевиченко. К моему искреннему удовольствию, группу командиров от разведотдела возглавил мой старый товарищ полковник Каминский. Начальник связи фронта генерал Добыкин выделил в мое распоряжение трех своих офицеров. С таким вот миниатюрным штабом мне надлежало через несколько часов принять на себя управление войсками, численностью и боевым составом почти не уступавшими соседней 13-й армии.

Просматривая список своих помощников, я обратил внимание, что в их числе нет ни одного командира тыла. Кто же будет мне помогать хотя бы в организации контроля за материальным обеспечением войск? Я поспешил к Бодину. Он успокоил, что управлению тыла бывшего Брянского фронта отдано приказание выделить людей в распоряжение генерала Ф. Я. Костенко.

Когда все организационные вопросы были улажены, попытался экипировать людей. К тому времени наступили сильные холода, морозы ночами доходили до 30 градусов. Начальник административно-хозяйственной части штаба, как это присуще некоторым хозяйственникам, оказался на редкость прижимистым. Сколько я его ни просил, он далеко не полностью удовлетворил нашу заявку на теплые вещи, заявив, что всю недостающую зимнюю экипировку мы получим в Касторном. Более покладистым оказался наш новый начфин интендант 2 ранга Владимир Николаевич Дутов. Когда я пришел к нему, он уже спал. Пришлось разбудить. Потягиваясь, он проворчал:

— И кого тут черти носят?

Но, заметив меня, вежливо поздоровался, выслушал и с готовностью ответил:

— Это мы, товарищ генерал, мигом организуем! [475] Он позвонил кому-то, и не прошло десяти минут, как все мои запросы были удовлетворены.

Той же ночью мы погрузились в рабочий поезд, курсировавший между Воронежем и Касторным. На рассвете уже были на месте. Разыскали генерала Костенко. В Касторном разворачивался командный пункт его подвижной группы. Пока на этом КП находились лишь Костенко и два сопровождавших его офицера. Нетрудно догадаться, с каким нетерпением командующий ждал прибытия своего штаба: ведь с завтрашнего утра начиналось наступление. Генерал накинулся на нас с упреками за опоздание. Но я уже знал, что, несмотря на грозный вид и резковатую манеру разговора, Костенко — добрейший человек. Работать с ним было легко. Мы с первых дней войны прониклись друг к другу искренней симпатией. И на этот раз Костенко быстро отошел.

Прибыл начальник штаба 13-й армии полковник Петрушевский, на которого Бодин возложил разработку предстоящей операции. Он подробно ознакомил меня с ходом подготовки к наступлению.

— Как же так? — удивился я. — Ведь ваша армия выступает уже завтра.

— Да, по-видимому, одновременного удара не получится...

А. В. Петрушевский понравился мне своей интеллигентностью. Видавшее виды обмундирование выглядело удивительно для фронтовых условий опрятным, и носил он его с особым изяществом. Разговаривал Петрушевский спокойно, с подчеркнутой вежливостью старого штабиста. Речь его отличалась ясностью и лаконичностью. Но то, что он мне рассказал, не радовало. Я понял, что, по существу, планирование операции еще и не начиналось. Сделано было лишь единственное: отдан боевой приказ войскам на наступление. Но ни плана взаимодействия, ни планов боевого и материально-технического обеспечения, ни таблицы радиосигналов, ни кодированных карт — ничего из того, что требуется от штаба, готовящего наступательную операцию, пока не было разработано. Объяснялось все тем, что штаб фронта слишком поздно дал указания по подготовке операции. Бодин, ожидая возвращения главкома из Ростова, видимо, долго колебался, [476] прежде чем принять решение и принял его лишь после прибытия маршала в Воронеж.

У некоторых моих помощников появилась мысль: не лучше ли отложить начало наступления на несколько дней? Но медлить было нельзя. Приходилось считаться с тем, что противник, захвативший города Павелец, Скопин и Чернава, угрожает выходом в глубокий тыл армиям нашего северного крыла. Враг продолжает наступление и на елецком направлении. Вчера пал Елец, фашисты устремились на Задонск. И лишь на касторненском направлении противник вынужден отбивать настойчивые контратаки наших войск. В связи с дальнейшим продвижением немецких дивизий на елецком направлении их фронт значительно растянулся и образовались слабо обеспеченные участки. Это позволяет нам нанести здесь внезапный удар. Его и должна как можно быстрее осуществить подвижная группа генерала Костенко во взаимодействии с 13-й армией.

Петрушевский передал мне ведомость боевого и численного состава войск. В подвижной группе насчитывалось около 20 тысяч человек, 82 станковых и 360 ручных пулеметов, 80 минометов всех калибров, 126 орудий (включая противотанковые). Танков пока не прибыло ни одного. В 13-ю армию, с которой должна тесно взаимодействовать наша группа, входили шесть малочисленных стрелковых и одна кавалерийская дивизии, а также танковая бригада без единого танка (в общей сложности 19 тысяч челонок, 60 станковых и 95 ручных пулеметов, 21 орудие и 5 минометов).

Когда мы сравнили наши силы с немецкими (в ходе операции эти сведения почти полностью подтвердились), результат не обрадовал. Если людей мы имели примерно на 8 тысяч больше, то пулеметами фашистские войска оказались намного богаче (у них более двух тысяч, а у нас—меньше тысячи), против вражеских 470 орудий и минометов мы имели лишь 245, а против 40—50 танков пока ни одного не могли выставить.

По теории военного искусства при таком соотношении сил наступать невозможно. Но осенью 1941 года Красная Армия все чаще и чаще стала опровергать прежние каноны. Примером тому являлась и только что проведенная нами Ростовская наступательная операция. [477] Наши военачальники все чаще повторяли любимое изречение Суворова: "Делай на войне то, что противник почитает за невозможное".

Знакомясь с содержанием отданного войскам подвижной группы боевого приказа на наступление, я с удивлением заметил, что он резко расходится с боевым распоряжением штаба фронта: Бодин предписывал нашей подвижной группе главный удар наносить на Ливны, а генерал Костенко нацеливал его значительно правее, в сторону Ельца.

— Костенко решил, что так лучше, — лаконично объяснил Петрушевский.

Еще раз просматриваю боевое распоряжение штаба фронта. Задачи определены четко:

3-й армии — удерживать занимаемый рубеж обороны и активными действиями в направлении на Ефремов, Архангельское сковать там фашистские войска (под активными действиями подразумевалось наступление).

13-й армии — наступлением частью своих сил севернее Ельца, навстречу подвижной группе, не допустить захвата противником города Ельца.

Подвижной группе войск — наступать из района, расположенного в 60 километрах к юго-западу от Ельца, в общем направлении на северо-запад, на город Ливны, чтобы ударом во фланг и тыл разгромить елецкую группировку противника (Бодин постарался детально расписать действия каждому соединению, входившему в состав подвижной группы). От 40-й армии, расположенной к югу от подвижной группы, требовалось активными действиями не допустить выхода противника во фланг и тыл наших наступающих войск.

В документе все было предусмотрено до мелочей. Сказывался стиль генерала Бодина: он любил сам продумывать детали намечаемых операций и фактически все решать за исполнителя. В то время это была довольно распространенная болезнь. Мне такая манера руководства никогда не нравилась — она подрывала у подчиненных веру в свои силы, тормозила развитие их творческих способностей, учила надеяться лишь на указания сверху.

И Костенко мог бы лишь переписать документ, полученный из штаба фронта, и разослать в войска для неукоснительного исполнения. Но он поступил иначе. [478] Генерал Бодин стремился вывести главные силы подвижной группы на коммуникации елецкой группировки в глубоком тылу, в район Ливен, полагая, видимо, что фашистские войска, почуяв угрозу, сами побегут на запад и попадут под удар наших соединений. Но Костенко не надеялся на добровольное бегство противника и поэтому решил нанести главный удар непосредственно во фланг и тыл наступающей фашистской группировки.

Нетрудно было понять причину расхождения мнений двух одинаково опытных военачальников. Когда Бодин выбирал направление удара, наступающая вражеская группировка была еще на подступах к Ельцу, и поэтому ее главные силы не ускользнули бы от удара наших войск. Но когда боевое распоряжение поступило к генералу Костенко, обстановка уже изменилась: враг захватил Елец и углублялся дальше на восток и юго-восток. В такой ситуации направление главного удара, намеченное штабом фронта, могло бы увести основные силы подвижной группы далеко в сторону от группировки противника, что затруднило бы ее разгром.

Поняв суть расхождений, я без колебаний поддержал генерала Костенко. Но в это время мы получили боевой приказ на наступление, подписанный главкомом. Он оставлял в силе предварительное распоряжение, отданное начальником штаба фронта.

Генерал Костенко со свойственной ему настойчивостью стал отстаивать свое решение. Бодин пытался переубедить его, заявил, что командующий группой совершает ошибку, меняя направление наступления своих главных сил.

— Ускользнет от вас противник, вы просто вытолкнете его из мешка.

Но генерал Костенко стоял на своем и потребовал доложить об этом главкому. Поздно ночью мы получили наконец короткий ответ: "Главком не возражает". Итак, свое решение мы отстояли, но как нам удастся его осуществить? Ведь на войне самое идеальное решение то, которое приводит к успеху.

Утро 6 декабря. Первые лучи холодного зимнего солнца лишь покрыли белоснежное покрывало полей розовыми бликами, но не согрели промерзших до костей солдат, походными колоннами стекавшихся к району, из которого они должны были атаковать врага. [479] По приказу главкома наступление должно было уже начаться. Но опасения генерала Костенко оправдались: дивизии лишь занимали исходный рубеж, а штабы их находились еще в пути.

От начальника штаба 1-й гвардейской стрелковой дивизии подполковника Б. И. Кащеева прибыл офицер связи, который сообщил, что полки вышли в населенные пункты Тербуны, Борки, Малые Борки, Александровка. Попытки передовых отрядов и разведывательных подразделений продвинуться на север были отбиты сильным огнем противника. До прихода сюда гвардейцев в этом районе наших частей не было, поэтому мы не имели сведений о засевших здесь фашистских войсках. А без этих данных начинать атаку было рискованно. Да и организовать ее было некому: вместе с передовыми частями прибыл лишь начальник штаба дивизии, а генерал Руссиянов находился еще в пути, подтягивая отставшие части и тылы.

В таком же примерно положении оказался и кавалерийский корпус, передовые части которого заняли деревни Александровка, Казаково, Богданово, Нижнее Большое, Васильевка. Дальнейшие попытки продвинуться на север здесь тоже не увенчались успехом.

Генерал Костенко, выслушав мой доклад о фактическом положении соединений и частей подвижной группы, пришел к убеждению, что раньше следующего утра начать наступление не сможем.

В полдень Костенко связался с командующим 13-й армией, ударная группа которой под командованием генерала К. С. Москаленко перешла в наступление. Генерал А. М. Городнянский сетовал на то, что наша подвижная группа не поддержала сегодня атаку его слабых по боевому составу войск и им приходится в одиночку сражаться с противником. Костенко обещал утром поправить дело. Он не скрывал своего огорчения, что все так неудачно получилось. Но впоследствии выяснилось, что задержка с началом наступления сыграла нам на руку.

Фашистское командование, приняв атаку ударной группы 13-й армии за наступление наших главных сил, спешно стягивало в район Ельца все свои резервы, значительно ослабляя линию своих войск, противостоявших подвижной группе генерала Костенко. Так случайность облегчила нам решение трудной задачи. [480] Двумя часами позже я попросил к аппарату генерала Бодина и подробно доложил ему, куда и в каком состоянии вышли войска нашей подвижной группы. Сообщил ему, что ни 5-й кавкорпус Крюченкина, ни 1-я гвардейская стрелковая дивизия Руссиянова не успели полностью сосредоточиться в исходном районе и раньше следующего утра наступление начаться не может. Высказал я также и серьезное опасение за тыловое обеспечение. Мы пока совершенно не представляем, как предполагается организовать эвакуацию раненых, материально-техническое снабжение наступающих войск и кто несет за все это ответственность.

Я вновь предупредил Бодина, что в нашем распоряжении всего лишь одна радиостанция, что средства связи из штаба бывшего Брянского фронта не прибыли и вряд ли прибудут. Поэтому нужно потребовать от генерала Добыкина немедленно найти для нас радиостанции. В заключение я попросил быстрее прислать в наше распоряжение необходимое количество топографических карт, несколько автомашин и полевую столовую. Начальник штаба обещал немедленно вызвать полковника Д. Т. Гаврилова, начальника организационно-планового отдела фронтового управления тыла, и поручить ему лично ответить мне на все интересующие вопросы, касающиеся тылового обеспечения. Топографические карты он пообещал прислать к утру 7 декабря.

Бодин обошел молчанием вопрос о выделении средств связи. Я снова повторил, что мы опасаемся потерять управление войсками в ходе наступления, ибо сейчас пока имеется лишь телефонная связь, но, как только двинемся, она нарушится. У нас но было вообще никаких полевых средств связи, главное — радиостанций. Я настоятельно просил начальника штаба обязать генерала Добыкина возможно быстрее оборудовать для нас подвижной узел связи на станции Тербуны.

На мои доводы Бодин ответил: "Хорошо. Сейчас приму меры".

Первым результатом этого разговора был вызов меня на провод полковником Гавриловым, ответственным за организацию тылового обеспечения нашей группы войск. Он сообщил мно, что все материально-техническое снабжение группы Костонко с утра 6 декабря возложено на начальника тыла 13 армии, который должен [481] развернуть станцию снабжения на станции Тербуны, куда все материальные средства будут подаваться по заявкам штаба подвижной группы. Из переговоров с Гавриловым стало известно, что в частях нашей группы мы должны создать запасы не менее двух боекомплектов танковых боеприпасов, три боекомплекта для стрелковых и моторизованных частей, не менее трех заправок горючего для всех видов машин и не менее пяти суточных норм продовольствия и фуража. Из объяснений Гаврилова я понял лишь одно: снабжение войск нашей группы начинает лишь налаживаться.

Узнав, что командиры из тылового управления бывшего Брянского фронта еще не прибыли, Гаврилов обещал принять меры.

Когда я доложил генералу Костенко о результатах переговоров с представителем фронтового управления тыла, он лихо, по-кавалерийски выругался.

В четвертом часу дня нас вызвал к прямому проводу главком. Направляясь в переговорную, Костенко тихо сказал:

— Ну и будет сейчас нам баня! Маршал не простит нам, что изменили его решение.

Однако, к нашей радости, опасения Костенко не сбылись. Переговоры с первых фраз носили совершенно мирный и деловой характер.

— Готово ли у вас дело, которое вы должны начать? — поинтересовался главком. — И второе. Мы не совсем согласны с отклонением вправо, так как нужно хотя бы на первый и второй день наступления выдержать северо-западное направление и правым флангом не переходить реку Олым...

— Кажется, пронесло, — шепнул мне Костенко. Разгладив лежавшую перед ним карту, генерал сначала продиктовал телеграфисту сведения о положении частей кавалерийского корпуса и гвардейской стрелковой дивизии и лишь потом начал обосновывать свое несогласие с решением главкома.

— Ввиду того, — заявил он, — что главная группировка противника находится в районе Ельца и южнее и что она настойчиво стремится дальше на юго-восток, я прошу разрешить силами первой гвардейской дивизии наступать вдоль восточного берега реки Олым, а капкорпус Крюченкина двинуть по западному берегу реки с задачей выйти [483] в район Никитского, отрезая коммуникации противника, идущие на запад и юго-запад от Ельца... Все части уже нацелены на эту задачу. Прошу утвердить. — Подумав немного, Костенко добавил: — Прошу учесть, что ближайшей целью моей группы является разгром елецкой группировки противника во взаимодействии с тринадцатой армией...

Когда телеграфист начал принимать ответ маршала, Костенко нетерпеливо выхватил ленту, не дожидаясь, когда ее наклеят. Быстро пробежав глазами текст ответа, он облегченно вздохнул и передал ленту мне. Главком отвечал:

"Хорошо. Оставляем в силе отданное вами распоряжение на выполнение ближайшей задачи. Но предупреждаю о недопустимости при первом же соприкосновении с противником разворачивать части вправо и вместо флангового удара совершать лобовой. Требую от 1-й гвардейской стрелковой дивизии смелого выдвижения на фронт Рог, Пятницкое, а кавалерии — решительно продвигаться на север, имея сильный боковой отряд в направлении на Ливны. У опорных пунктов противника не задерживаться, а обходить их".

Дальше разговор пошел о деталях наступления. Генерал Костенко на все рекомендации маршала отвечал кратко:

— Ясно. Исполним.

Он был так обрадован тем, что главком не заставил пересматривать решение, что позабыл пожаловаться на наши нехватки.

Не успели еще закончиться переговоры с главкомом, как в штабе появились раскрасневшиеся с мороза генерал И. Н. Руссиянов и бригадный комиссар С. Ф. Галаджев. Поздоровавшись, Галаджев сразу же направился к Костенко, а Руссиянова, с которым мы не виделись с октября, я задержал и стал расспрашивать.

Руссиянов выглядел хорошо отдохнувшим, свежим и бодрым. Голубые глаза смотрели с задором, словно спрашивали: "А ну, кого там следующего расколошматить нужно?" Его гвардейская дивизия столько раз колотила фашистские войска и из стольких передряг выходила с честью, что командир был полон веры: любая задача по плечу. Вот и на этот раз он, что называется, с места в карьер начал разворачивать передо мной свой замысел, [484] как думает завтра громить врага. Руссиянов не жаловался, что времени на подготовку наступления мало, что люди устали на марше, что тыловики не успели еще подвезти достаточного количества боеприпасов, но об одном просил настойчиво — выделить ему дополнительно транспорт для эвакуации раненых. Я сказал, что у нас ничего нет. Но он настойчиво повторял:

— Надо найти, Иван Христофорович, надо найти. — И пояснил: — Продвигаясь вперед, я должен быть уверен, что ни один мой раненый боец не останется без медицинской помощи.

Пообещав выпросить несколько машин у начальника санитарного управления, я порекомендовал на первое время найти лошадей и сани в окрестных селах, а с началом наступления использовать для эвакуации раненых трофейный транспорт. Подумав, командир дивизии согласился, что и эту возможность надо использовать.

Прошли к генералу Костенко. Руссиянов долго обсуждал с ним различные варианты действий в предстоящем наступлении. Получив ответы на все вопросы, он уехал в дивизию.

А начальник политического управления Юго-Западного фронта С. Ф. Галаджев задержался у нас до позднего вечера. Когда выкроилось полчаса передышки, мы с ним разговорились. Сергей Федорович расспрашивал меня о боях за его родной город. Узнав, что села, расположенные в окрестностях Ростова, гитлеровцами сметены с лица земли, он с горечью воскликнул;

— Сколько крови мирных жителей прольется еще в этой страшной войне!

На мой вопрос, где он встретился с Руссияновым, Галаджев рассказал, что ему с большой группой политических работников фронта удалось побывать почти во всех частях подвижной группы, а с дивизией Руссиянова он начал знакомиться еще на марше.

— Поистине герои! — воскликнул он. — Только что вышли из боя, проделали изнурительный марш, но ни слова об усталости, ни единой просьбы о передышке! Все беседы наши заканчивались вопросом: "Когда начнем наступление?" — Помолчав, Галаджев с глубоким убеждением сказал: — Как много значит, что в дивизии сохранилось закаленное в боях ядро командиров и бойцов! Сколько раз она пополнялась необстрелянными новичками. [485] Но через месяц-два эти люди так пропитываются боевыми традициями своей прославленной дивизии, что их уже не отличишь от героев-ветеранов.

Пока соединения и части подвижной группы совершали марш в исходный район, работники политуправления фронта вместе с политработниками частей изучали людей, разъясняли им новые боевые задачи. В ходе коротких партийных собраний, бесед с боевым активом, летучих митингов они раскрывали значение предстоящей операции для общего успеха наших войск под Москвой. Наступление под Ельцом, объясняли политработники, явится новым вкладом в дело разгрома фашистских захватчиков, продолжением того славного почина, начало которому положили советские воины под Ростовом и Тихвином.

Галаджев с удовлетворением отмечал, что неоценимую помощь в укреплении наступательного духа воинов оказывает фронтовая и армейская печать. Влияние ее огромно. И в этом немалая заслуга могучего отряда писателей и поэтов, активно участвующих в работе наших газет. Галаджев сказал, что сейчас в редакциях газет Юго-Западного фронта работает 30 членов Союза писателей. Среди них он с особым уважением упомянул Александра Безыменского, Миколу Бажана, Ванду Василевскую, Евгения Долматовского, Александра Корнейчука, Александра Твардовского.

— Это поистине тяжелая артиллерия нашей пропаганды, — с гордостью заключил Галаджев. — Вдохновенное слово писателей зажигает сердца солдат отвагой, жаждой подвига и лютой ненавистью к фашистским захватчикам.

Слушая Галаджева, я невольно вспоминал, как велико желание бойцов своевременно получить свежую газету. И поэтому чаще можно было услышать жалобу на то, что не доставили на передовую газеты, чем на задержку с доставкой хлеба. Разделы "Прямой наводкой" во фронтовой газете "Красная Армия" и приложение к ней под названием "Громилка", в которых к позорному столбу пригвождались фашистские палачи, зачитывались до дыр. Нетрудно было представить, сколько восторга вызывало у бойцов появление в подразделениях самих авторов "Прямой наводки" и "Громилки". [486] Галаджев сказал, что прибывшие с ним политработники останутся в войсках подвижной группы до конца операции. Это была приятная для нас весть.

Пока командными инстанциями утрясался вопрос о направлении главного удара, наш малочисленный штаб трудился не покладая рук. Вычерчивали карту, на которой наглядно отображались задачи соединений и частей на первый и последующие дни наступления, готовили боевые распоряжения войскам, составляли план разведки, набрасывали схему связи с перспективой ее дальнейшего развертывания. Но многое не делалось: некому было. Приходилось мириться с отсутствием плана тылового обеспечения, таблиц радиосигналов, кодированных карт. А это в ходе операции чрезвычайно затруднило нам управление войсками. Причина одна: спешка. Фактически на подготовку операции отводились одни сутки: вечером 4 декабря было отдано боевое распоряжение на наступление, а с утра 6 декабря оно должно уже начаться. Чтобы тщательно спланировать и обеспечить столь сложную операцию, нашему небольшому штабу, конечно, требовалось куда больше времени. Мои товарищи сделали все, что было в их силах.

Почему главком настойчиво стремился начать наступление как можно скорее? Он, конечно, хорошо понимал, что нараставший с каждым часом кризис на правом фланге нашего фронта можно ликвидировать только немедленным переходом в решительное наступление фронтовой подвижной группой. Вместе с тем ему было известно, что 5 и 6 декабря начиналось общее наступление войск Западного и Калининского фронтов под Москвой. Основная задача возлагалась на войска Западного фронта. Они должны были разгромить западнее и южнее столицы главные ударные группировки фашистов, ядро которых составляли танковые соединения. Одновременно Калининскому фронту надлежало разгромить 9-ю немецкую армию и, освободив Калинин, выйти в тыл вражеским войскам, действовавшим против Западного фронта. Войска правого крыла нашего Юго-Западного фронта должны были содействовать общему успеху разгромом елецкой группировки с выходом на коммуникации фашистских дивизий, прорвавшихся на южные подступы Москвы. [487] Таким образом, операция, которую мы готовили, являлась составной частью начинавшегося под Москвой контрнаступления. Поэтому очень важно было согласовать ее по времени с действиями Западного фронта.

До начала атаки оставалось часов восемь, когда наш разведчик полковник Каминский доложил генералу Костенко, что перед фронтом нашей группы выявлена свежая 95-я немецкая пехотная дивизия. О том, что она входила в состав группировки, наступавшей на елецком направлении, нам было известно и раньше, но то, что эта дивизия развертывается сейчас против нас, настораживало.

Не прошло и получаса, как от генерала В. Д. Крюченкина поступило срочное донесение:

"В районе деревни Замарайка захвачен офицер — квартирьер 95-й пехотной дивизии. Он показал, что штаб дивизии находится в Малых Ольшанах, а самого квартирьера командир дивизии направил в село Борки готовить помещения для штаба дивизии..."

Судя по тому, что командир новой немецкой дивизии собирался расположить свой штаб в селе, на подступах к которому уже развернулись части нашего 5-го кавкорпуса, нетрудно было догадаться, что противник и не подозревает, какая угроза нависла над ним.

Костенко заинтересовался пленным и приказал доставить его в Касторное.

Была уже полночь, когда меня вызвал на переговоры генерал Бодин. Он опять скрупулезно расспрашивал о положении наших войск, о их готовности начать утром наступление. Я заверил его, что войска готовы и выступят в срок.

Мое сообщение о показаниях пленного офицера встревожило начальника штаба фронта. Несколько успокоился он, узнав, что появление новой фашистской дивизии не вызвано раскрытием немцами нашего замысла.

Прочитав все мои сообщения, Бодин резюмировал:

— Можно считать, что исходное положение для наступления войсками занято. Теперь необходимо еще раз предупредить Руссиянова и Крюченкина, чтобы действовали решительно, не ввязывались в лобовые бои, а обтекали противника с запада. Передайте генералу Костенко: хотя маршал разрешил ему действовать прямо на север в расчете, что это приведет все же наши войска во фланг [488] главных сил елецкой группировки немцев, но при сильном сопротивлении на этом направлении необходимо немедленно поворачивать на северо-запад и искать незанятые промежутки для выхода в тыл противника. Думаю, что Руссиянов и Крюченкин понимают это, а если нет, то нужно своевременно сказать им об этом...

Затем Бодин передал жалобу генерала Фалалеева: наши войска не обозначают свою передовую линию, и поэтому летчики боятся попасть по своим. Поинтересовался, получили ли мы средства связи. Я ответил, что получили лишь вторую радиостанцию от генерала Добыкина, а остальные средства, которые должны были поступить из управления бывшего Брянского фронта, еще не прибыли.

В заключение начальник штаба сообщил, что 13-я армия за прошедший день перерезала шоссе, ведущее от Ельца на Ефремов. Одна дивизия ворвалась на восточную окраину Ельца, другая окружает его с северо-запада.

Двинулись!

В ночь на 7 декабря никому из нас не удалось поспать и часу. Многие офицеры штаба всю ночь пробыли в дивизиях. Мы задумали перед началом наступления главных сил пустить ночью передовые отряды — по батальону от каждого стрелкового и по усиленному эскадрону от каждого кавалерийского полка. Они должны были установить состав и группировку сил противника перед фронтом действий наших войск.

Под утро в штаб доставили пленного офицера. Допросом его занялся сам Костенко.

Немецкий капитан так промерз, что продолжал трястись мелкой дрожью даже в жарко натопленном помещении. Одет он был весьма импозантно: на хромовые сапоги натянуты чехлы, сшитые из овчины, поверх офицерской фуражки — пуховый платок.

— Вы что, капитан, в таком виде и перед своим начальством являетесь? — с едва заметной усмешкой спросил Костенко.

Выслушав перевод, капитан стад торопливо развязывать платок. Долго путался с крепко затянутым узлом. Стащив наконец платок и скомкав его, капитан извинился: он так внезапно оказался в плену, что никак не может прийти в себя. [489]

— Какую задачу имеет ваша дивизия? — спросил Костенко.

— Об этом сказано в захваченном при мне приказе, господин генерал.

— Я хочу услышать это от вас.

— Наша дивизия, господин генерал, к концу сегодняшнего дня должна выйти на рубеж Солдатское, Урицкое, Высокое Большое, занятый русскими, и подготовить на нем зимние позиции.

— А что известно немецкому командованию о русских войсках перед фронтом вашей дивизии?

— Командир нашей дивизии господин генерал фон Армин объявил, что перед нами лишь небольшие русские отряды прикрытия, которые при энергичной атаке отходят, не принимая боя. Он вчера поставил дивизионной разведке задачу — заблаговременно обнаружить любые приготовления русских к нападению, но пока ничего наша разведка не заметила, иначе я не оказался бы в плену...

Все, что рассказал пленный офицер, точно совпало с теми сведениями, которые мы почерпнули из захваченного у него боевого приказа по 95-й пехотной дивизии. Сомнений быть не могло: немцы проморгали наши приготовления. Окончательно уверившись в этом, генерал Костенко повеселел.

Одно его продолжало смущать. Если с дислокацией 95-й пехотной дивизии, стоявшей перед нашими кавалерийскими частями, все было ясно, то о силах противника перед гвардейской стрелковой дивизией приходилось пока лишь гадать. Генерал Руссиянов донес, что его разведчики захватили пленных из 134-й пехотной дивизии. Но вся ли она там стоит или отдельные подразделения — из показаний пленных солдат установить не удалось. Более обстоятельные сведения могли дать передовые отряды, и мы с нетерпением ждали сообщений о результатах их ночной вылазки. Наконец из штабов генерала Крюченкина и Руссиянова поступили краткие донесения о том, что бой передовых отрядов прошел успешно. Нападение их оказалось для немцев совершенно неожиданным, противник понес серьезный урон.

Возвратившиеся на рассвете наши офицеры доложили более подробно. Особенно удачно провел бой передовой отряд левофлангового 85-го полка гвардейской стрелковой [490] дивизии. Командир отряда капитан А. Н. Кринецкий, используя ночную темноту, двумя ротами скрытно окружил деревню Апухтино, в которой расположился немецкий пехотный батальон. Охранение было снято без единого выстрела. Гитлеровцы спокойно спали в теплых хатах, и Кринецкий повел третью роту выкуривать их. Каждая хата была окружена группой бойцов. В окна полетели гранаты. Когда в хатах стало совсем "жарко", фашисты стали выскакивать из них, пытаясь спастись бегством, но за околицей их ждали другие роты отряда.

Долго держались гитлеровцы в прочном кирпичном здании правления колхоза. Туда бросился капитан Кринецкий. Он подполз к заднему крыльцу и бросил в дверь противотанковую гранату. После взрыва бойцы ринулись внутрь. С последним очагом сопротивления было покончено. Шум боя в Апухтино поднял на ноги гитлеровцев, расположившихся в ближайших деревнях. Они поспешили на выручку, но было уже поздно.

Пленные, захваченные нашими передовыми отрядами, подтвердили, что перед кавалеристами стоят главные силы 95-й немецкой пехотной дивизии, а вот какие части противостоят гвардейцам — по-прежнему неясно. Еще вчера здесь попадались пленные из 134-й пехотной дивизии, а сегодня захвачены солдаты из 95-й и 45-й пехотных дивизий.

Тщательно проанализировав все данные, Каминский сделал такой вывод: в последние дни части 134-й дивизии были сменены подошедшими к линии фронта частями 95-й и 45-й дивизий Именно эти силы и стоят перед нами. Наша разведка постепенно поднимала покрывало неизвестности над вражеским лагерем. Теперь мы могли наступать более уверенно.

В восьмом часу утра генерал Руссиянов донес: атака началась. Вскоре начали поступать первые сведения об успехах. Энергичнее всех продвигался вперед правофланговый 4-й гвардейский стрелковый полк полковника М. Б. Вайцеховского. Ему удалось уже очистить от фашистов несколько деревень. Левофланговый полк в нескольких километрах севернее Апухтино втянулся в жаркий бой и замедлил продвижение. В общем, гвардейцы и на этот раз порадовали нас успехами. Менее утешительные вести поступили от кавалеристов. Генерал Крюченкин слал донесения неопределенного содержания: "Дивизии [491] успешно наступают", "Части корпуса продолжают наступать". А когда Костенко потребовал доложить, какие населенные пункты очищены от противника, последовал ответ: "Ведем бой за Захаровку, Алексеевку, Богданово". Оказалось, что кавалеристы нисколько не продвинулись. Узнав об этом, Костенко соединился с Крюченкиным по телефону:

— Ну какой ты кавалерист, если уперся лбом в деревни — и ни с места! — возмущался командующий. — Обходи их, не топчись перед ними.

— А как их обойдешь? — оправдывался бывалый конник. — Вся местность между деревнями простреливается. Приходится выкуривать фашистов из каменных домов... Вот если б мне их в чистом поле встретить! Тогда мои кавалеристы показали бы им... А тут еще танки, их у немцев десятки. Не очень-то их обойдешь.

— Не напускай тумана, товарищ Крюченкин, — прервал его Костенко. — Я не меньше твоего командовал кавалерией и знаю, на что она способна при умелом руководстве. Смелее маневрируйте. В этом главная сила конницы. А немецким танкам противопоставляйте артиллерию и свои танки.

— Да у нас их всего шесть штук...

— И это — сила. В общем, жду от вас донесение, что корпус задачу дня выполнил.

Пока шли переговоры с Руссияновым и Крюченкиным, летчики сообщили, что из населенных пунктов, находящихся к востоку от направления наступления гвардейской дивизии, в сторону Ельца движутся сотни подвод и автомашин с грузами и отдельные колонны пехоты.

— Куда их несет нелегкая? — удивлялся Костепко. — Что замышляет противник?

Я высказал предположение, что это тылы и войска второго эшелона наступавшей южнее Ельца дивизии противника подтягиваются к главным силам. Каминский согласился с моими доводами.

— Тем лучше для нас, — заключил Костенко. — А мы тем временем будем выходить на их коммуникации.

В 12 часов меня вызвал на переговоры генерал Бодин. Прочитав телеграфную ленту о событиях на нашем участке, он посоветовал "не слезать" с Крюченкина, пока он не прекратит лобовые атаки засевшего в населенных пунктах противника. [492] — Энергичнее проталкивайте его вперед!

Наши первые донесения и результаты переговоров Бодина с нами, видимо, обеспокоили главкома. В четвертом часу дня он вызвал генерала Костенко и меня на переговоры.

"Вам представляется удобный случай разгромить подвернувшиеся два полка 95-й пехотной дивизии, — выстукивал аппарат, — а вы уходите от них влево. Надо не ускользать, а стремиться охватывать такого рода группировки и уничтожать их. Что касается 34-й мотострелковой бригады, то меня удивляет, почему вы оставляете ее в глубоком тылу. Нужно двигать ее на хвосте наступающих полков, чтобы можно было в любое время бросить ее для развития успеха вправо или влево".

Быстро прочитав телеграфную ленту, Костенко начал подробно докладывать о положении наступающих войск. Сообщив, что дивизия Руссиянова одним полком овладела деревней Гущинка, а другим ворвалась в село Дубовец, генерал выразил уверенность, что гвардейцы выполнят сегодня задачу, хотя бои идут тяжелые: немцы засели в каменных строениях и ожесточенно отбиваются. Сказав, что у кавалеристов дела идут пока значительно хуже, он выразил уверенность, что командир 5-го кавкорпуса сделает правильный вывод из событий.

Чувствовалось, что главком был доволен результатами первого дня наступления, несмотря на некоторое топтание кавалерии,

"Продолжайте со всей решительностью выполнять задачу, — передал он. — Вы хорошо начали, и надеюсь, что закончите операцию еще лучше... Всеми силами гоните свой левофланговый отряд на Ливны, чтобы он навел там побольше страху и по возможности захватил Ливны. Сегодня к исходу дня мы будем у вас и договоримся обо всем на месте".

— Я сам выеду к Крюченкину, — заверил Костенко, — и ускорю темп его наступления.

К семи часам вечера стало известно, что дивизия Руссиянова очистила от немцев Богатые Плоты, Ольшаны, Давыдово; 4-й стрелковый полк Вайцеховского углубился в расположение противника на 14 километров. Это был большой успех. Но радость наша была омрачена донесением генерала Руссиянова. [493]

— Прошу помощи. Мои медики не справляются с наплывом раненых местных жителей. Фашисты озверели: оставляя деревни, они уничтожают жителей. Сегодня, перед тем как покинуть деревню Дубовец, эти гады стреляли из автоматов в погреба, где прятались женщины, старики и дети. Много убитых и раненых. Среди раненых есть малолетние дети...

Да, надо как можно быстрее двигаться вперед. А кавалеристы медлят. К концу дня им удалось очистить лишь деревню Захаровку, а в остальных бои идут и ночью. Спешившиеся кавалеристы дерутся за каждый дом.

Решив ввести в сражение 34-ю мотострелковую бригаду в направлении на Ливны, генерал Костенко приказал ее командиру полковнику А. А. Шамшину подтянуть свои батальоны к полю боя.

Ночью Бодин сообщил нам, что в Касторное специальным поездом выехали маршал Тимошенко и член Военного совета Хрущев. Это убедительней всего свидетельствовало о том, что в развитии операции наступила решающая фаза.

Встретили мы их рано утром. Н. С. Хрущев сразу углубился в беседу с Галаджевым, а главком начал скрупулезно выспрашивать о движении каждого наступавшего полка, о группировке частей противника, о ходе боевых действий. Его порадовало, что все наши сведения о противнике подтвердились и больших неожиданностей для наступающих войск в глубине вражеского расположения не предвидится. Узнав, что Костенко решил сегодня нацелить 34-ю мотострелковую бригаду на Ливны, главком одобрил:

— Правильно делаешь, Федор Яковлевич. Пусть она поскорее займет Ливны. Это будет лучшим обеспечением вашего левого фланга.

Пока мы беседовали с главкомом, фронтовые связисты уже тянули провода к его поезду. Маршал, как обычно, прочно захватывал в свои руки бразды правления. А повлиять на людей он умел. Не прошло и двух часов, и не только из гвардейской дивизии, но и из кавалерийского корпуса, как из рога изобилия, потекли донесения об освобождении одного населенного пункта за другим. Правофланговые полки дивизии Руссиянова продвинулись [494] более чем на 20 километров. Освободив несколько деревень, они с ходу ворвались в село Стрелецкое. Там разгорелся ожесточенный бой.

Заметив, что гвардейские полки все больше отклоняются на восток, маршал потребовал от генерала Руссиянова объяснений. Тот ответил:

— Гонимся за противником.

— А вы не гонитесь и строго выдерживайте направление на север. Гитлеровцы от вас никуда не уйдут, если мы их окружим.

Дивизии кавалерийского корпуса за день продвинулись на 10 километров, заняли Пикалово, Гагище и Юрское. Теперь кавалеристы блестяще маневрировали. Если противник упорствовал, они обходили его с флангов в конном строю, а затем, спешившись, атаковали с тыла.

В районе села Юрское части 14-й кавалерийской дивизии, которой из-за ранения полковника А. И. Белогорского временно командовал начальник штаба майор С. Т. Шмуйло, в лихой конной атаке изрубили крупную группу вражеской пехоты, а затем, спешившись, отразили контратаку двух пехотных батальонов противника и отбросили их за реку Кшень.

В бою часто случается непредвиденное, и тогда все решает инициатива и находчивость командира. Гвардейский полк Вайцеховского выбивал фашистов из Стрелецкое, когда в тыл ему прорвалось до двух пехотных батальонов противника. Бой приближался к командному пункту полка. Начальник штаба полка капитан А. Т. Худяков и комиссар Н. П. Латышев сели на лошадей и помчались туда, где все сильнее разгоралась стрельба. С собой они прихватили единственное орудие, имевшееся при командном пункте.

Бойцы, отстреливаясь, отходили. Комиссар подлетел к ним:

— Правильно! Давай заманивай фашистов в лощину! Команду передали по цепи. Отступавший батальон стал отходить организованно. Вот и лощина. Спустились в нее. А как только преследующие фашисты приблизились к обрыву, по ним ударила картечь. Это Худяков с артиллерийским расчетом успел установить орудие на выгодной позиции и открыл огонь прямой наводкой. Пехота противника заметалась. Тогда комиссар и начальник штаба подняли батальон в атаку. Противник, бросив [495] четыре орудия и обоз, побежал на село Богатые Плоты и наскочил на фланговый батальон 331-го полка майора В. А. Когана. А тут Руссиянов бросил навстречу вражеской пехоте истребительный отряд лейтенанта Н. И. Лясковского. Гитлеровцы кинулись от него к деревне Красотыновка, но и здесь оказалось подразделение гвардейцев. Побросав последние машины, тяжелое оружие и раненых, гитлеровцы бросились к реке Олым, где и были добиты окончательно.

Когда угроза с тыла была ликвидирована, полковник Вайцеховский возобновил бои за Стрелецкое. Это было большое село, состоявшее из 350 домов, в основном каменных. Фашисты крепко засели в нем. На высокой колокольне установили 4 пулемета, в подвалах — свыше 30 орудий. Но атака гвардейцев была настолько стремительной, что гитлеровцы не успели использовать всех своих преимуществ, и село вскоре перешло в наши руки.

9 декабря кавалерийский корпус продвинулся на 12 километров. Враг понимал, что выход советских кавалерийских частей на тылы елецкой группировки грозит ей гибелью. Однако все попытки гитлеровцев остановить конников оказались безуспешными. Кавалеристы настойчиво шли вперед, то спешиваясь, то бросаясь в лихую конную атаку. Когда под селом Навесное 60-й кавалерийский полк был остановлен артиллерийским огнем, группа конников во главе с Грачевым и Каджаевым зашла противнику в тыл, забросала прислугу орудий гранатами, а затем ворвалась на огневые позиции и клинками довершила начатое дело. Путь полку был расчищен.

Клещи сомкнулись

Убедившись, что наступление набирает силу и теперь уже фашистскому командованию не остановить его, главком решил возвратиться в Воронеж, где его ждали другие неотложные дела. Прощаясь с нами, он строго наказал:

— Смотрите не упустите елецкую группировку! Мы и сами понимали, как это важно. Но чтобы отрезать врагу все пути спасения, наши войска должны были проявить более высокую мобильность, чем гитлеровские части. И мы требовали от генерала Крюченкина максимально ускорить продвижение на север. Именно от кавалеристов [496] зависело, останется елецкая группировка в кольце или успеет выскользнуть. В том, что фашистское командование ужо не помышляет о наступлении, а думает лишь о том, как вывести свои войска из-под угрозы окружения, у нас не оставалось сомнений после того, как командующий 13-й армией сообщил, что фашисты выбиты из Ельца и бегут на запад.

Ни морозы, ни глубокий снег, ни отчаянное сопротивление гитлеровцев не могли остановить наших бойцов. Воодушевляли вести из Москвы: советские войска продвигаются на огромном фронте от Калинина до Ельца, впервые за войну наступление ведут сразу три фронта. Враг все дальше отбрасывается от столицы.

Войска нашей подвижной группы прошли к 10 декабря 40—50 километров. Из Касторного все труднее стало связываться с ними, и мы решили перенести командный пункт в Тербуны. Я еще с вечера послал туда полковника Каминского, чтобы он развернул узел связи на новом месте.

Утром позвонил Бодин. Вначале начальник штаба фронта настаивал, чтобы я оставался в Касторном, пока Костенко не возьмет в свои руки управление войсками на новом командном пункте.

— Как же я буду здесь управлять, если у нас прервалась связь с войсками? — возразил я.

После некоторого молчания Бодин сказал:

— В таком случае вам действительно незачем задерживаться. Когда рассчитываете быть на новом месте?

— В восемнадцать часов.

— Поздно. Я скажу, чтобы вашему поезду дали зеленую улицу.

Зеленая улица не получилась. Пути были забиты, да и фашистские самолеты, дважды бомбившие наш поезд, затормозили переезд. К вечеру все же дотащились до станции Тербуны, развернули обе привезенные с собой радиостанции.

— Куда вышли войска? — сразу же поинтересовался генерал Костенко, едва успев поздороваться с встретившим нас полковником Каминским.

— Два часа назад связь оборвалась и пока не восстановлена.

— Началось! Чем быстрее будут продвигагься дивизии, тем чаще будет нарушаться связь. [497]

Костенко взглянул на меня:

— Надо что-то делать, Иван Христофорович. Наступает самый ответственный период операции. Связь нам вот как нужна.

Я молча кивнул головой и направился тормошить своих измученных связистов.

— Ну, друзья мои, хотя бы по радио соедините меня с Руссияновым и Крюченкиным.

В эфире неистовствовали фашистские радиостанции. Помехи то и дело нарушали связь. Да и сложностей много — все нужно было кодировать, а на это уходила уйма времени, к тому же из-за плохой слышимости сведения при передаче искажались невероятно. Не очень-то надеясь на радио, я направил к конникам и гвардейцам двух офицеров на самолетах.

В результате больших усилий нам удалось к концу дня собрать далеко не полные сведения о положении войск. Гвардейцы генерала Руссиянова на всем фронте вышли к реке Сосна и окружили противника, засевшего в селах вдоль шоссе, соединяющего Елец и Ливны. 3-я и 32-я кавалерийские дивизии перерезали это шоссе северо-западнее и захватили села Хухлово и Прилепы.

Полковник А Е. Яковлев принес карту, на которой было изображено положение войск нашей группы к концу 10 декабря. Фронт наступающих соединений охватывал противника, но между деревнями Никитское, Пятницков и рекой Варгол это кольцо еще не сомкнулось. Между концами дуги зияла 25-километровая брешь.

— Но ведь в район Никитское должны выйти части группы генерала Москаленко? — удивился я. — Где же они?

Яковлев в ответ лишь пожал плечами.

— Почему не запросили штаб тринадцатой армии?

— Пытались, — последовал ответ. — Не получается: мы их кода не знаем.

— Связались бы через штаб фронта.

— Сейчас как раз это делаем.

Где же 13-я армия? Успеем ли мы соединиться с ее ударной группой или противник ускользнет в эту брешь? Когда я доложил генералу Костенко о сложившейся обстановке, он приказал, не дожидаясь получения сведений о местонахождении ударной группы генерала Москаленко, немедленно изменить направление движения кавалерийского [498] корпуса, повернув его на северо-запад, а гвардейскую стрелковую дивизию двигать строго на север, на Измалково.

Покосился на меня:

— Узнает об этом приказе главком и скажет: "Я же их предупреждал". Ведь он с самого начала рекомендовал нам наступать на Ливны.

Я заметил, что на Ливны наступать главными силами даже сейчас нельзя, так как это увеличило бы разрыв между нашими войсками и ударной группой Москаленко настолько, что ни о каком окружении противника и мечтать не пришлось бы. К тому же елецкая группировка немцев вряд ли побежала, если бы мы своими главными силами не ударили по ее тылам.

Подумав, Костенко согласился, что, пожалуй, это действительно так.

Едва мы успели отправить своего офицера к генералу Крюченкину с приказом максимально ускорить темп продвижения и повернуть дивизии на станцию Россошное на железной дороге Елец — Орел, как прибежал дежурный по связи и доложил, что нас вызывает на переговоры маршал Тимошенко.

Когда телеграфный аппарат заработал, принимая первые вопросы из штаба фронта, я по привычке бросил взгляд на часы: шел второй час ночи. Пока главком не подошел к аппарату, переговоры вел Бодин.

— Что у вас нового? Вы нам ничего не сообщаете, и маршал очень недоволен.

— Мы сами собой недовольны, — ответил Костенко и пояснил, что из-за отсутствия связи с войсками с трудом собрали весьма скудные сведения. Пока известно, что в 24 часа полки Руссиянова со всех сторон атаковали окруженного противника и уничтожают его. С утра дивизия Руссиянова пойдет на Измалково. Крюченкин разделался с 95-й пехотной дивизией, форсировал реку Сосна и ворвался в Хухлово и Прилепы, перерезав шоссе. Захвачены пленные австрийцы: значит, сегодня кавалеристам Крюченкина придется иметь дело с 45-й пехотой дивизией, которая пытается ускользнуть в разрыв между нами и 13-й армией. 34-я моторизованная бригада полковника Шамшина из-за снежных заносов задержалась и в первой половине дня находилась в 20 километрах юго-восточнее Ливен. А где она сейчас, мы не знаем: наш [499] офицер не смог разыскать ее. Возможно, что она уже в Ливнах.

— Скудные, очень скудные сведения, — высказал недовольство Бодин.

Я попросил проинформировать о положении 13-й армии. (Из-за отсутствия у нас надежной связи с 13-й и 3-й армиями управление ими в операции часто переходило в руки штаба Юго-Западного фронта.) Бодин передал, что ударная группа генерала Москаленко задержалась на реке Варгол, а 148-я стрелковая дивизия и 150-я танковая бригада форсировали эту реку западнее Ельца.

Я прикинул по карте: между нашими войсками и соединениями Москаленко оставался двадцатикилометровый разрыв, в который и утекали главные силы елецкой группировки противника.

В заключение Бодин сообщил, что положение самой правофланговой армии нашего фронта укрепилось, ибо войска Гудериана, разбитые в районе Сталиногорска, отступают.

Главком все еще не подходил к аппарату. Я воспользовался случаем и попросил Бодина скорее забрать у нас пленных — их в Тербунах скопилось очень много. Он обещал дать распоряжение начальнику охраны тыла фронта полковнику Рогатину прислать конвоиров.

Маршал подошел к аппарату уже в третьем часу ночи. Сразу спросил:

— Заняты Ливны?

Ответив, что о положении в Ливнах мы не знаем, Костенко попросил ускорить выдвижение на запад левофланговых дивизий 13-й армии.

Я поначалу не понял, зачем ускорять выдвижение на запад тех дивизий, которые наступали южнее Ельца и, в сущности, плелись в хвосте отступавших немцев. Другое дело — торопиться с продвижением дивизий, наступающих севернее Ельца навстречу нашей группе. Потом Костенко объяснил свой замысел: нужно быстрее создавать внешний фронт окружения, чтобы надежнее завязать мешок, в котором окажутся гитлеровцы. Эту задачу и должны были, по мнению Костенко, выполнить левофланговые дивизии 13-й армии.

Главком обещал потребовать от командующего 13-й армией к концу 13 декабря выйти на фронт Верховье, Ливны и тем самым обеспечить действия нашей группы по [500] окружению и ликвидации елецкой группировки. А нам приказал главные силы Крюченкина направить в район Ульяновка, Муромцево, Россошное. Велел смелее продвигать мотострелковую бригаду Шамшина и вместе с ней одну кавалерийскую дивизию по направлению Верховье, Хомутово, Карпово.

— И не держите вы командиров дивизий на помочах. Дайте им полную свободу: пусть врезаются в расположение врага, пусть выходят в глубокий тыл.

Костенко выразил опасение, что гитлеровцы могут перейти в контрнаступление с юго-запада, чтобы помочь своей елецко-ливненской группировке.

— Не оглядывайтесь на противника, — ответил главком. — Действуйте смело.

Мы поняли, что главком одобряет наше решение, но требует от нас еще более глубокого продвижения на запад (Верховье, куда он нацеливал мотобригаду, находилось в 30 километрах западнее Россошное, к которому мы двигали кавкорпус).

Костенко попросил главкома дать указание о немедленном восстановлении железной дороги, ведущей от Ельца на Орел, чтобы можно было послать бронепоезда на поддержку войскам. Главком ответил, что 10 декабря работы уже начались и все будет сделано быстро, кроме моста в поселке Казаки: он большой и его восстановление потребует много времени.

Наступил день, а связь с войсками не улучшалась. Мы продолжали получать нерегулярные короткие сообщения по радио да через офицеров связи, сведения которых обычно запаздывали из-за быстрого продвижения частей. Полки 1-й гвардейской стрелковой дивизии неудержимо шли на север, на Измалково, куда с северо-запада спешила навстречу им группа генерала Москаленко. Еще более стремительно двигались кавалерийские дивизии на Россошное, обтекая с запада части противника, стремившиеся проскочить на Ливны и на Верховье.

Поглощенный заботами по налаживанию управления войсками, я никак не мог заняться пленными, которые стекались со всех сторон на станцию Тербуны. А их нужно было накормить, раненым оказать помощь. Командиру роты охраны нашего маленького штаба с этими делами [501] было не справиться. Можете понять, как я обрадовался, когда к нам примчался по поручению Бодина мой старый друг полковник Рогатин.

— Выручай, — с ходу начал я, — освободи ты нас от пленных, а то нам некогда будет заниматься ловлей тех, кто еще не в плену.

— Освобожу, — пообещал Рогатин. — Вот только прибудут сюда мои орлы — и освобожу. А пока пойдем посмотрим твоих фрицев.

Пленными были забиты все пустые пристанционные постройки. Мы обошли их. Жалкое зрелище. Гитлеровцы теперь были совсем не похожи на тех самодовольных, высокомерных "сверхчеловеков", которые попадались нам в плен летом. Сейчас это испуганное стадо овец, сбившихся в кучу. Грязные, ежесекундно ожесточенно почесывавшиеся, они тупо смотрели перед собой.

Когда мы подошли ближе, я невольно отшатнулся: поверх шинели стоявшего передо мной унтер-офицера ползали белые точки. На голове завшивевшего вояки плотно сидела каска, под которой виднелось что-то розовое.

— Что это у них такие несуразные подшлемники? — спросил я удивленно у Рогатина. — Розовый цвет далеко виден.

Брезгливо приподняв каску рукой, Рогатин расхохотался:

— Так это же у него на голове женские рейтузы!

Да, фашисты теряли свой лоск. Сдав пленных на попечение Рогатина и его людей, я облегченно вздохнул.

А связь никак не налаживается. Радиостанции работают ненадежно. Посланные на самолетах офицеры все еще не вернулись. Главком вызвал на провод Костенко и меня и отчитал по первое число.

— Хоть все разъезжайтесь по войскам, но связь чтоб была! К вам поехал начальник связи фронта. Предупредите его, что будет плохо, если он не поможет вам.

Костенко заявил, что со связью, конечно, плохо, но мы кое-что делаем. Два офицера посланы в войска на самолетах, еще трое только что выехали туда на машинах. Майор Масюк, вернувшийся от Руссиянова, докладывает, что передовые полки гвардейцев уже завязали бои [502] за Измалково. С Крюченкиным пока связи нет. Наладилось взаимодействие с 13-й армией. Ее 121-я стрелковая дивизия заняла оборону по реке Кшень, к ней подходит 6-я стрелковая дивизия. 148-я стрелковая дивизия нацелена на Ливны. Остальные свои соединения командарм А. М. Городнянский использует для довершения разгрома елецкой группировки противника...

— А вообще, за исключением связи, дела у нас идут успешно: с 7 по 11 декабря один лишь кавалерийский корпус Крюченкина прошел с боями двести километров и освободил сто восемьдесят населенных пунктов.

Главком остыл и, понимая в душе, что мы делаем все, что в наших возможностях, закончил переговоры вполне доброжелательно.

В полдень 12 декабря от Крюченкина возвратился наш делегат связи. Он привез радостную весть: кавкорпус лихой атакой захватил Россошное и Шатилово. В Шатилово разгромлен штаб 34-го армейского корпуса. Командир корпуса, по словам пленных, бросил войска и улетел на самолете.

Костенко поспешил доложить главкому, что железная дорога Елец — Орел более чем на 10-километровом участке захвачена нашими войсками. Эта весть обрадовала Тимошенко: теперь враг ничего не мог вывезти из района Ельца ни на автомашинах, ни по железной дороге. Главком сообщил нам, что части генерала Москаленко, прорвавшись севернее железной дороги к речке Полевые Локотцы, перерезают последние проселочные дороги, по которым враг мог бы ускользнуть на северо-запад. Это означало, что все коммуникации елецкой группировки врага были в наших руках.

Значительное продвижение наших войск заставило нас снова подумать о смене своего командного пункта: штабным офицерам все больше приходилось тратить времени на поездки в соединения. Но у нас не оказалось технических средств, чтобы развернуть узел связи на новом месте.

Я обратился за помощью к генералу Бодину, попросил его выслать фронтовых связистов в Измалково для организации там нового узла связи.

— Но там же идет бой?!—удивился Бодин. [503]

Я ответил, что сегодня там все закончится. Бодин обещал разобраться и помочь.

— А как вы думаете, — спросил он, — организовать управление наступающими войсками в дальнейшем? Обстановка подсказывает, что вашу подвижную группу и впредь нужно оставить в непосредственном подчинении главкому. Видимо, Костенко и вас необходимо освободить от забот по руководству войсками 3-й и 13-й армий. А если так, то все средства связи мы передаем в ваше распоряжение. Возьмите на учет также трофейные проводные средства, распределите их и не давайте растаскивать по частям.

Я сказал, что сейчас нас больше всего беспокоит подвоз горючего и боеприпасов для кавалерийского корпуса.

— Снабжение корпуса Крюченкина главком возложил на командующего третьей армией.

Мы уже привыкли к этому: управление тыла Юго-Западного фронта самоустранилось от забот о нашей подвижной группе. Сначала оно взвалило эту задачу на плечи начальника тыла 13-й армии, который и со своими заботами справлялся с трудом. Теперь вот, в самый напряженный момент операции, снабжение подвижной группы, игравшей в наступлении главную роль, перекладывалось на тыл 3-й армии. А мы до сих пор даже связи с ее штабом не имеем.

12 декабря кольцо вокруг вражеских дивизий еще больше сжалось. И чем больше оно сжималось, тем отчаяннее сопротивлялись гитлеровцы. Однако наши войска ужа отказались от лобовых атак и, умело маневрируя, обходили вражеские узлы сопротивления и брали их с тыла. Таким образом, например, была захвачена на подступах к Измалково деревня Пономаревка. Ее с ходу атаковал батальон 331-го стрелкового полка, которым командовал бывший начальник химической службы этого полка капитан Е. А. Мехов. Враг яростно отстреливался, нашим бойцам пришлось залечь. Тогда Мехов направил в обход взвод младшего лейтенанта П. С. Бекетова. Его гвардейцы скрытно зашли гитлеровцам в тыл и открыли ураганный огонь. Фашисты переполошились, хотели удрать из деревни, но всюду их встречал огонь. На помощь окруженному гарнизону фашистское командование бросило до двух рот из соседней деревни Пожарово. Но Бекетов остановил пулемет на высоте и метким огнем преградил [504] им путь. Так никто из гитлеровцев и не вырвался из Пономаревки.

13 декабря кавкорпус Крюченкина и гвардейцы Руссиянова соединились с войсками 13-й армии.

Генерал Костенко сказал, рассматривая карту:

— Ну, теперь у фашистов не осталось ни одной лесной дорожки, по которой они могли бы выскользнуть из котла! — И Федор Яковлевич тупым концом карандаша вывел на карте крест: — Теперь нам остается рассекать и уничтожать окруженного противника.

Впереди — новые победы

Вечером 13 декабря генерал Крюченкин по радио коротко донес, что окруженные немецкие войска усиливают нажим на 3-ю и 32-ю кавалерийские дивизии. Зная блестящие боевые качества конников Крюченкина, мы надеялись, что они выстоят, хотя и знали, что им придется иметь дело с вражеским армейским корпусом.

Кавалеристам пришлось играть роль наковальни, в то время как гвардейская дивизия Руссиянова являлась молотом, непрерывно бьющим по окруженным фашистам.

Гвардейцы очищали к западу от Измалково один населенный пункт за другим. В селе Слобода они захватили 150 орудий и огромное количество другого военного имущества.

Фашистские войска, запертые в треугольнике между Измалково, Россошное, Успенское, отчаянно отбивались от наших гвардейцев с востока и яростно рвались на запад.

В полдень 14 декабря из кавкорпуса возвратился майор П. А. Масюк. Он был возбужден до крайности.

— Что творится, товарищ генерал! Южнее Россошное фашисты без конца атакуют наших конников. Генерал Крюченкин вынужден был отвести свои дивизии на более удобный рубеж — Верхняя Любовша, Зыбино, Щербачи. Положение конников незавидное: кончилось горючее, на исходе боеприпасы, а подвезти их трудно — повсюду мечутся части противника... Единственный путь — по воздуху.

Молча выслушал это генерал Костенко.

— По воздуху много не перебросишь, — сказал он и повернулся ко мне.—Но утопающий хватается и за соломинку. [505] Переговори с Фалалеевым, передай мою просьбу немедленно помочь нам как подвозом по воздуху, так и ударами по фашистам, наседающим на конницу. Шамшину передай, пусть спешно поворачивает свою мотобригаду на помощь конникам. Крюченкину же отдадим все гвардейские минометы. Четырнадцатую кавалерийскую дивизию подтянуть к главным силам корпуса. Передай по радио Крюченкину — любой ценой не выпустить врага на запад. Позор падет на его голову, если он упустит фашистов!..

Четверть часа спустя мне удалось разыскать по телефону командующего военно-воздушными силами Юго-Западного фронта. Рассказав генералу Фалалееву о тяжелом положении кавалерийских дивизий, я передал ему просьбу Костенко поддержать конницу ударами авиации с воздуха и подвезти ей боеприпасы транспортными самолетами, а то у кавалеристов утром оставалось всего по три снаряда на орудие. Фалалеев ответил не сразу.

— Подожди. Сейчас рассчитаю, что у меня есть, и доложу маршалу о наших возможностях. Но надежд мало: метеорологи пророчат плохую погоду, да и транспортных самолетов у меня очень мало. А вот удары по наземным войскам противника обязательно организую при первой же возможности.

Пока Фалалеев ходил докладывать главкому, к телефону подошел генерал Бодин. Поздоровавшись, он сообщил:

— Маршал сегодня в десять часов утра приказал отправить вам пятьдесят грузовиков в Елец, где их загрузят горючим и боеприпасами. Вот вы их используйте для оказания помощи кавалерийскому корпусу. Надо быстрее кончать с окруженной группировкой и приступать к выполнению нового боевого приказа, который мы вам сегодня послали.

На мой вопрос, что это за новый боевой приказ, Бодин ответил:

— Сегодня все узнаете. В общем, приказ на новое наступление.

Вскоре к аппарату снова подошел Фалалеев. Он сказал, что маршал приказал ему все грузовые самолеты использовать для доставки боеприпасов в кавкорпус и что он рассчитывает выслать, если будет летная погода, не менее шести Ли-2. Кое-что он попытается сбросить на парашютах [506] с боевых самолетов. Но будет ли погода летной?.. Узнав о результатах разговора с Фалалеевым, Костенко помрачнел.

— Выходит, кавалеристам Крюченкина пока придется полагаться в основном на остроту своих клинков.

Старый кавалерист страдал из-за невозможности помочь конникам. Ему даже поругать некого было: начальника тыла мы не имели, как не имели и своих тыловых учреждений.

В конце дня радиосвязь со штабом кавкорпуса наладилась, и от Крюченкина полетели радиограммы одна тревожнее другой. "Противник, пытаясь вырваться на запад, обтекает фланги корпуса". Часом позже: "32-я и 14-я кавалерийские дивизии отрезаны от штаба корпуса, а штаб 32-й кавалерийской дивизии отрезан от полков и находится в расположении 3-й кавалерийской дивизии... Штаб корпуса связь с 32-й дивизией Ковалева поддерживает по радио, а с 14-й дивизией Шмуйло связи совсем нет... Хотя управление нарушено, кавалерийские части стойко отбивают все попытки противника вырваться из окружения".

Пользуясь тем, что наладилась радиосвязь с 34-й мотострелковой бригадой, генерал Костенко приказал ее командиру Шамшину поспешить на помощь кавкорпусу. Но ответ командира бригады был ошеломляюще краток:

"Машины стали из-за отсутствия горючего".

К 8 часам утра 15 декабря от генерала Крюченкина поступила новая радиограмма: "Личный состав корпуса сильно измотан. 20 процентвв коней вышло из строя, овса им не даем уже шестые сутки".

Костенко после продолжительного молчания задумчиво проговорил:

— Как бы нам сейчас пригодились небольшие автоотряды с боеприпасами, горючим, фуражом! Под прикрытием бронемашин и небольших подразделений пехоты они проскочили бы по дорогам, хотя там и рыщут гитлеровцы.

— Кто же знал, — заметил я, — что именно так сложится обстановка?

— Управлять, — сердито отозвался Костенко, — значит предвидеть и направлять события в нужное русло.

А из штаба Юго-Западного фронта прибыл офицер с новым боевым приказом. Нашей группе в числе других [507] войск северного крыла фронта ставилась уже новая задача.

"В целях полного разгрома противника, — сообщалось в приказе, — и выхода на рокаду{21} Тула, Орел войсками 61{22}, 3, 13-й армий и группы Костенко с утра 18 декабря перейти в общее наступление с задачей завершить разгром 34-го и 35-го армейских корпусов и к исходу 26 декабря главными силами выйти на рубеж Плавск, Чернь, Новосиль, Колпна, а группе Костенко — в район Мценска. Дальнейшая задача — выйти на рубеж Белев, Волхов, Орел, Поныри".

Первой должна была начать наступление 16 декабря наша группа войск, нанося главный удар в общем направлении на Мценск.

Судя по этому приказу, мы поняли: главком уже не сомневается, что операция по разгрому елецкой группировки подходит к концу и смотрит уже дальше на запад. Новым продвижением войск северного крыла Юго-Западного фронта он стремился поддержать успешно развивавшееся контрнаступление войск Западного фронта под Москвой. Одним словом, нам приходилось, не завершив еще ликвидацию окруженной группировки противника, начинать подготовку нового наступления. Но окруженные части противника продолжали непрестанно напоминать о себе.

Из кавалерийских дивизий, которые с изумительной стойкостью отбивали атаки пробивавшихся на запад фашистских войск, продолжали поступать жалобы на острую нехватку боеприпасов и горючего. То, что удалось доставить им самолетами, поднявшимися в воздух, невзирая на плохую погоду, было каплей в море. А немецкое командование, понимая трудное положение наших конников, бросало свои части в новые атаки. На какие только уловки не пускался враг, пытаясь вырваться из окружения. Южнее деревни Давыдово, например, фашистская пехота гнала впереди себя толпу женщин и детей. Наши вынуждены были пропустить колонну: в перестрелке могли бы пострадать мирные жители. Но недалеко ушли фашисты. Кавалеристы в конном строю внезапно атаковали их и порубили клинками. [508]

Пытаясь подбодрить своих отчаявшихся солдат, немецкие самолеты разбрасывали над районом окружения листовки: "Держитесь. Идет помощь".

Узнав об этой листовке, я поручил полковнику Каминскому проверить воздушной разведкой, какие силы и откуда идут на помощь окруженным. Но помощь так и не пришла.

Тогда гитлеровцы, сидевшие в мешке, решились на последнюю попытку. Вновь собрали ударную группировку, и командир 134-й пехотной дивизии генерал Кохенхаузен повел ее на прорыв из совхоза Россошное в направлении на Кривец. Наши кавалеристы, вынужденные беречь каждый патрон, не дрогнули и стремительными контратаками рассеяли противника. Генерал Кохенхаузен был убит. Окруженных охватила паника. Они стали метаться от деревни к деревне, словно крысы в мышеловке...

Поняв, что последняя надежда на организованный прорыв рухнула, фашистское командование в своих листовках призвало своих окруженных солдат спасаться кто как может. Но спасение уже было невозможным.

Окруженные части в течение 15 декабря были рассечены на изолированные группы и в последующем уничтожены.

Утром 16 декабря Костенко, заслушав сообщения офицеров связи и мой краткий доклад о сложившейся обстановке, решительным движением свернул лежавшую на столе карту района окружения и заявил:

— Можно считать, что с елецкой группировкой противника покончено. Достаньте мне новую карту. А Руссиянову и Крюченкину передайте: пусть оставят часть сил для вылавливания мечущихся по дорогам групп противника, а главные силы выдвигают на запад. Направление дальнейшего наступления — согласно последнему приказу главкома...

На этом кончилась Елецкая наступательная операция. Войска 13-й армии и подвижной группы генерала Костенко, выйдя на рубеж Любовша, Понизовка, Дутое, Ливны, стали готовиться к новым боям, теперь уже на орловском направлении. [509] Всего 10 дней прошло с начала наступления войск правого крыла Юго-Западного фронта во взаимодействии с левофланговыми армиями Западного фронта, а как резко изменилась обстановка! Не успели фашисты оправиться от поражения под Ростовом-на-Дону и под Тихвином, как им пришлось пережить разгром под Москвой. Под нарастающими ударами советских войск гитлеровцы на всем огромном фронте от Калинина до Ливен быстро откатывались на запад. На стыке Западного и Юго-Западного фронтов была разгромлена одна из самых мощных группировок противника — танковая армия Гудериана.

В результате стремительного удара под Ельцом войска правого крыла Юго-Западного фронта освободили 8 тысяч квадратных километров советской земли, свыше 400 населенных пунктов, в том числе города Елец и Ефремов, захватили огромные трофеи. Фашисты потеряли 12 тысяч убитыми и ранеными. Все это вынудило гитлеровское верховное командование бросить для восстановления разрушенного фронта к западу от Ефремова и Ельца крупные резервы, хотя они очень нужны ему были под Москвой.

Начальник гитлеровского генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер в то время записал в своем дневнике, что обстановка в районе 2-й немецкой армии стала критической, а "командование войск на участие фронта между Тулой и Курском потерпело банкротство".

А ведь это было только начало зимнего наступления 1941/42 года на западном стратегическом направлении. Перед советскими войсками вставали новые задачи по разгрому основных сил фашистской армии. В решении этих задач войскам Калининскою и Западного фронтов по-прежнему должны были содействовать войска правого крыла Юго-Западного фронта.

Я выехал в штаб 5-го кавалерийского корпуса для согласования плана дальнейших действий. Впечатляющая картина предстала перед взором: вся дорога была забита брошенными немецкими машинами, повозками, орудиями, танками. Повсюду грудами валялись винтовки, пулеметы, минометы, боеприпасы. И запорошенные снегом трупы в серо-зеленых шинелях. На лицах мертвецов [510] застыл ужас. Поняли ли эти немцы в свой последний час, в какую пропасть толкнули их фашистские заправилы? Многочисленные стаи ворон уже кружились над останками горе-завоевателей. И я невольно подумал: а ведь это ждет каждого, кто проник на нашу землю как убийца и грабитель. Гитлеровцы убедились в этом по дороге бегства от Ростова на Таганрог, в промерзших болотах Тихвина и в заснеженных полях Подмосковья — в великой битве, в которой и нам посчастливилось принять участие.

Победа под Москвой явилась решающим военно-политическим событием первого года Великой Отечественной войны. Трудно переоценить огромное значение ее последствий на последующий ход войны. Окончательно был похоронен гитлеровский план блицкрига, была развенчана фальшивая легенда о непобедимости гитлеровской армии. Народы мира впервые поверили в возможность обуздания агрессора.

Воины Юго-Западного фронта испытывали законную гордость, что и им посчастливилось принять непосредственное участие в великой битве под Москвой.

Навстречу новому, 1942 году мы шли с окончательно окрепшей верой в то, что участь немецко-фашистских захватчиков предрешена.

* * *

Вот и подошел к концу мой рассказ о том, как начиналась Великая Отечественная война. Я не старался приукрашивать события. Правда, как бы горька она ни была, всегда дороже даже самой приятной лжи.

На примере боевых действий войск Юго-Западного направления я попытался показать, как труден был для Советской Армии боевой путь в первые месяцы войны. Не сразу овладела она боевым мастерством, не сразу ее командиры, особенно высшего звена, обрели ту полководческую зрелость, которая позже помогла им в полную силу продемонстрировать неоспоримые преимущества советской военной школы, советского военного искусства.

Советское верховное командование, опираясь на героизм войск, на единый порыв всего народа, серией оборонительных сражений и контрударов сорвало осуществление [511] гитлеровского плана "молниеносной" войны. Заставляя фашистское командование тратить стратегические резервы и одновременно создавая в тылу свои стратегические резервы, советские руководители мужественно готовили поражение мощных армий агрессора. И вот в заключительной части книги мы видим, как успешно осуществляются замыслы первых крупных наступательных операций советских войск, положивших начало разгрому фашистских захватчиков.

Опыт истории свидетельствует, что путь к победе тернист и с честью преодолевают его лишь те, кого окрыляют чувство патриотизма и благородство цели. Глубокое сознание благородства цели, во имя которой они сражались, помогло нашим воинам под мудрым руководством Коммунистической партии устоять в неравной борьбе, а затем и добиться победы.

Насколько мне удалось показать суровое величие боевых будней первых месяцев войны, пусть читатель судит сам, но я старался нарисовать правдивую картину.

Перед взором читателя прошли не только прославленные советские военачальники, но и сотни малоизвестных героев первых сражений. Боевой путь некоторых из них прервался в начале войны, но большинству доведется прошагать через все ее жестокие испытания и отпраздновать великую победу над фашистскими захватчиками.

Я показал наших героев в те дни, когда они лишь получали свое боевое крещение, проходили первые классы суровой школы сражений. Надеюсь, что мне удастся рассказать и о тех месяцах и годах войны, когда победа станет постоянной спутницей на их трудном боевом пути.

Примечания