Днестровские плавни
В Одессе мы не задержались. Апрель подсушил дороги, и мы устремились к новым рубежам — к Днестру, к городу Аккерман. Места исторические! Когда-то здесь гремела слава суворовских богатырей.
Батареей теперь вместо капитана Миронова, отозванного в другую часть, командовал бывший командир взвода управления гвардии лейтенант Курмаев. Позже я узнал, что он родился в 1923 году в семье рабочего в Ульяновской области. По комсомольской путевке поступил в артиллерийское училище. В 19 лет стал коммунистом.
На должность командира взвода управления прибыл гвардии младший лейтенант Дмитрий Иванович Печатнов. Солдаты полюбили его за бесстрашие, находчивость, заботливое отношение к людям.
В середине апреля мы пересекли реку Турунчук по наведенному в районе села Маяки понтонному мосту. [53]
Собственно Турупчук — это рукав Днестра. Южнее Тирасполя Днестр делится на два рукава, почти одинаковые по ширине. Правый — это сам Днестр, а левый — Турунчук. Между рукавами — широкая пойма, поросшая камышом и буковыми деревьями, знаменитые днестровские плавни.
Наши машины двигаются между Днестром и рекой Турунчук, в сторону Черного моря. Немецкие части закрепились на правом берегу Днестра, наши — на левом. Проехав несколько километров, останавливаемся. Нам приказано встать на закрытые огневые позиции. Рядом с нами обосновалась батарея «катюш».
Артиллерийская техника у нас отличная. Не говоря уже о других, более мощных системах, даже наша противотанковая 76-миллиметровая пушка могла бить дальше, чем на 13 километров.
Справа и слева от нашей позиции — вода, впереди буковый лес, за которым расположилась наша пехота. Наши орудия стоят в ряд за три — пять километров от передовой. Чтобы видеть цель, удаленную от орудия на такое расстояние, и корректировать огонь, командир батареи с разведчиками и связистами обосновались на НП, который вынесли далеко вперед. Между наблюдательным пунктом и огневой позицией установили телефонную связь. В конце войны стала применяться уже и радиосвязь.
В последних числах апреля по правому берегу Днестра ударили сотни орудий и минометов. Участвовала в этой артиллерийской подготовке и наша батарея. Вслед за огневым шквалом в наступление пошли воины 35-й гвардейской стрелковой дивизии. Им удалось зацепиться за правый берег Днестра. Однако через несколько дней из-за того, что уровень воды в реке поднялся, подразделения дивизии по приказу командования вынуждены были отойти, а вернее отплыть на старые позиции, которые уже находились под водой. Пехоте пришлось занимать оборону на деревьях. Вода с каждым часом прибывала, [54] заливала низины, просачивалась в ровики. Весеннее небо у горизонта сливалось с бирюзовой далью разлившегося лимана.
Противник то и дело обстреливал наши позиции. Снаряды, разрывавшиеся на мелководье, поднимали вверх глину и песок, а от разрывов на глубоких местах из реки вставали хрустальные столбы воды.
Осколки с воем и свистом прорезали воздух, загоняли нас в окопы, на дне которых тоже была вода. Я положил в свой ровик сноп камыша, а поверх него — плащ-палатку. Стало сухо и мягко. Я лег и быстро уснул. Во сне: вижу, будто медленно вхожу в речку, а сзади кто-то брызгает на меня холодной водой. Просыпаюсь. И что же? Плащ-палатка вдавилась в камыш, и на нее попала вода. Левая нога и бок были мокрые. Мы уже знали: когда ночуешь в ровике, в который проникает влага, лучше лежать в нем не двигаясь. Тогда вода немного нагревается. Но даже в неподвижном состоянии, в «теплой» воде, мы дрожали от холода. А тут еще начал моросить дождь.
— Вставайте! — крикнул я солдатам. — Надо двигаться!
Выбивание ногами чечетки немного согрело нас. Но эти сутки были кошмарными. В ровиках по колено держалась вода. Ужинали стоя, засыпали стоя. Вечером небо прояснилось, высыпали звезды. Бойцы стали вычерпывать котелками воду из окопов, таскать в них камыш. Он был мокрый, но лежать на нем все же было приятнее, чем в воде.
В полночь поступил приказ командира полка сняться с огневых позиций и как можно быстрее отходить назад по дороге, которая местами уже скрылась под водой. Мы погрузили на машины мокрые снаряды, прицепили к машинам орудия и начали движение. Впереди колонны шли солдаты с натянутыми на раму белыми простынями. Солдаты двигались медленно, нащупывая ногами обочины. [55]
Ориентируясь на середину белевшего в ночи квадрата, машины шли со скоростью два-три километра в час. Колонну возглавлял командир отделения тяги Григорий Макарович Юхновец. Он прославился в батарее как мастер вождения высокого класса.
Машины с хлюпаньем ныряли в выбоины. Шоферы то тормозили, то прибавляли скорость, выбираясь на ровную дорогу. Часто приходилось прибегать к помощи бойцов. Десять километров преодолевали почти всю ночь. Только к рассвету добрались до сухого места, остановились. Командир батареи, убедившись, что люди все в сборе, а материальная часть в порядке, дал команду двигаться в село Беляевка.
На следующий день мы приводили себя в порядок, чистили материальную часть и личное оружие, протирали снаряды. Под руководством старшины Шкарупы солдаты отремонтировали крестьянскую баню. Пока мылись и парились, в бочке-прожарке дезинфицировалось белье. Тут же при входе в баню парикмахер — химинструктор батареи, мастер на все руки Виктор Цапенко — ловко работал ножницами и бритвой, стриг и брил артиллеристов.
Вечером в полк приехала бригада артистов. В уцелевшем сельском клубе выступали певцы, танцоры, чтецы-декламаторы, музыканты. Как сейчас, вижу возбужденные, радостные лица своих товарищей. Ведь несколько месяцев мы не выходили из боев, и вдруг — неожиданный отдых. Бойцы награждали артистов горячими аплодисментами. После концерта люди расходились по батареям в приподнятом, боевом настроении.
Несколько дней полк отдыхал, а в ночь на 5 мая мы двинулись в сторону Тирасполя. Обогнув его с востока, вошли в большое село Бутор, расположенное на левом берегу Днестра, и по понтонному мосту переправились на правый берег. Здесь еще до нас в районе сел Пугачевы и Шарпены частями 5-й гвардейской армии генерала А. С. Жадова был захвачен плацдарм 12 километров по [56] фронту и 8 километров в глубину. Подразделения нашей армии сменяли гвардейцев Жадова.
На этом плацдарме 8 мая 1944 года в моей жизни произошло большое и радостное событие. Мне и командиру взвода управления Печатному были вручены карточки кандидатов в члены ВКП(б). Седеющий подполковник из политотдела армии, поздравляя нас, сказал:
— Никогда не забывайте о высоком звании коммуниста. Носите его с честью. Всегда будьте первыми.
— Постараемся оправдать доверие партии, — чуть ли не в один голос ответили мы.
Возвращаясь в батарею, я то и дело ощупывал левый карман гимнастерки, где лежала тоненькая книжечка. Друзья поздравили меня с большим событием в моей жизни и сообщили новость: пока я отсутствовал, был получен приказ сменить огневые позиции, те, что мы оборудовали прошлой ночью. Гимнастерки бойцов еще не успели просохнуть от пота, а уже все приходилось начинать сначала.
Окапывались чуть ли не на самой вершине холма, среди виноградных лоз. Командир отделения связи Федор Лемешкин вместе с рядовыми Гончаровым, Суховершем, Филимоновым, Ужокиным оборудовали наблюдательный пункт и установили связь с батареей.
День подходил к концу, когда сержант Василий Афанасьев заметил, что вдоль правого фланга плацдарма, со стороны гитлеровцев, идет стадо коров, а из-за деревни Шарпены — отара овец.
— Не иначе как проверяют фашисты, есть ли минные поля перед нашими позициями, — высказал предположение командир отделения разведки Буркин.
Разведчики усилили наблюдение. Вскоре ими в районе кладбища за деревней Шарпены были обнаружены замаскированные немецкие танки. По всему чувствовалось, что гитлеровцы готовятся к наступлению. Конечно, им [57] хотелось бы столкнуть нас в Днестр. Ведь от захваченного советскими войсками плацдарма до столицы Молдавии — Кишинева — было всего около тридцати километров.
Сведения, собранные разведкой, Курмаев немедленно передал в штаб полка. Они оказались правильными. 10 мая на рассвете противник начал артиллерийский налет. Как только он кончился, на наши позиции двинулась вражеская пехота.
Наша батарея вступила в бой. Орудия стали посылать в фашистов снаряд за снарядом. От ускоренной стрельбы пузырилась краска на орудийных стволах. И все же гитлеровцам удалось потеснить нашу пехоту. Пришлось отойти с НП и Курмаеву с разведчиками и связистами. Они присоединились к нам. Мы были рады. В бою с авторитетным и опытным командиром всегда чувствуешь себя увереннее.
Курмаев обошел орудийные расчеты. Он подходил к наводчикам, заряжающим, без слов пожимал каждому руку. Все понимали: в этом крепком рукопожатии — молчаливая командирская благодарность и такой же молчаливый приказ стоять насмерть.
Учитывая обстановку, командир батареи приказал Голощапову выкатить пушки с закрытых позиций на прямую наводку. Это уже передний край: встречный огонь и грохот, скрежет танковых гусениц. Здесь надо иметь железную выдержку. В этих условиях многое зависит от командира орудия и наводчика. Опоздал командир подать команду на долю секунды, промахнулся наводчик — гибель расчету.
Пушкари работают быстро и слаженно, но враг наседает, подбрасывает все новые и новые резервы. Под натиском превосходящих сил противника нашей пехоте пришлось оставить свои позиции. Обтекая холм, на который мы выкатили орудия, она стала отходить к Днестру. Вдали показались цепи немецких автоматчиков, за [58] ними — танки и бронетранспортеры. В клубах пыли были хорошо видны сверкающие на солнце отполированные землей гусеницы.
Мы открываем огонь по пехоте противника. Пушки батареи моментами бьют по врагу чуть ли не со скоростью пулемета. Все орудия делают по выстрелу каждые три секунды, а батарея посылает 80 снарядов в минуту.
Справа от нас, метров за шестьсот, показались два танка. Расчет развернул орудие. Кравченко прильнул к панораме, поймал в перекрестие танк, нажал на спусковой механизм. Раздался выстрел. Со знакомым звоном вылетела пустая гильза. Из башни танка вырвались клубы черного дыма. Второй танк скрылся за бугром. Лоб у Кравченко покрылся потом, но в глазах восторг. Приятно видеть, как горит вражеская машина.
— Давай-давай, Гриша! — кричу ему.
Кравченко стреляет, почти не отрывая глаз от панорамы. Когда раздается выстрел и пушка подпрыгивает на месте, он чуть отстраняется и тут же снова припадает к панораме. Бил Кравченко метко. Снаряды ложились прямо в цепях наступающих гитлеровцев. Но наш расчет тоже несет потери. У орудия осталось только три человека — заряжающий Валиев, наводчик Кравченко и я. Кравченко, прикрытый пушечным щитом, снова и снова посылает снаряд за снарядом в приближающиеся цепи фашистов.
— Как с боеприпасами? — спросил появившийся у орудия Курмаев.
— Трудновато, товарищ комбат, — ответил я. — Уже израсходовано более ста пятидесяти снарядов!
— А вы поэкономнее. Бейте только по важным целям.
— Да они тут все важные! — поддержал меня Кравченко.
Отражая атаку гитлеровцев, мы израсходовали все снаряды, а фашисты все напирали. Кравченко делает [59] последний выстрел. Больше снарядов нет, а немцы совсем рядом. Что делать? Приказываю Валиеву и Кравченко вынуть замок и зарыть его в ровике, взять с собой панораму. Я беру автомат и два диска к нему. Втроем отходим с бугра в лощину.
Нелегко перебегать, ползти по-пластунски в жару да еще под обстрелом. Когда повизгивание пуль переходит в сухой отрывистый треск, хочется плотнее прижаться к матушке-земле. Но надо спешить. Около десяти гитлеровцев бросились преследовать нас. Даю по ним длинную очередь. Пользуясь мгновенным замешательством немцев, Кравченко и Валиев перебегают на новое место. Ударив из автоматов, они дают мне возможность добраться до глубокой воронки. Я мигом скатился в нее. Во рту пересохло, хочется пить. Чувствую, как пропитавшаяся соленым потом гимнастерка холодит тело. Подал рукой сигнал. Кравченко и Валиев меня поняли, стали делать короткие перебежки. Я последовал за ними. В глазах пляшут разноцветные круги, но я все бегу, спотыкаясь, превозмогая усталость. Наконец мы добрались до второй траншеи нашей пехоты.
— Кажется, пронесло, — говорит Кравченко. Я киваю головой.
Через час немецкие бомбардировщики начали обрабатывать наши позиции. Они шли волна за волной и сбрасывали десятки бомб на траншеи, окопы, блиндажи, на переправы через Днестр. Одновременно с авиацией обработку наших позиций вела артиллерия. Облака дыма и пыли окутали все вокруг.
Приблизительно минут через тридцать артиллерия врага перенесла огонь в глубину плацдарма. На переднем крае на какое-то мгновение наступила тишина, а затем послышались автоматные очереди. Гитлеровцы двинулись в атаку. Они шли цепями, в полный рост, на ходу стреляя из автоматов. [60]
— Как прут, вояки! Видно, думают, что авиация и артиллерия уничтожили нас всех и что так они дойдут до самого Днестра. Ошибаетесь, мы еще повоюем, — сверкнул глазами Григорий Кравченко.
Когда немцы приблизились метров на сто, послышалась команда: «Огонь!» Первым от моей автоматной очереди упал бежавший впереди всех офицер. Затем такая же участь постигла многих других гитлеровцев. Оставшиеся в живых залегли. А через некоторое время они снова поднялись в атаку.
Наши пехотинцы открыли по противнику губительный огонь из пулеметов и автоматов. Первая цепь фашистов была скошена им. Через некоторое время на нас двинулась вторая цепь, затем третья. Но и они, оказавшись под огнем, залегли, прижались к земле. По солдатской цепочке передали: «Приготовиться к контратаке!» Затем последовала команда: «Вперед!» Словно пружина выбросила меня из траншеи. Бегу вместе со всеми и на ходу строчу из автомата. Гитлеровцы не выдержали удара и повернули назад. Мы стали преследовать их.
Продвинувшись вперед почти на километр, заняли траншею противника.
Наша пушка оказалась в нейтральной полосе. «Самое время сейчас вывезти ее», — подумал я. Советуюсь с Печатновым. Он одобряет мое предложение. Как только стемнело, Печатное, Буркни и Кравченко на автомашине, за рулем которой сидел Юхновец, на малой скорости подъехали к пушке. Кравченко отыскал орудийный замок, прицепил пушку и дал знак трогаться. Артиллеристы благополучно возвратились в свое расположение.
К концу мая положение на плацдарме стабилизировалось. Села Шарпены и Пугачевы остались в наших руках. Противник был обескровлен и не предпринимал больше попыток сбросить нас в Днестр. [61]
Вот она, граница!
В конце мая мы снова вышли на восточный берег Днестра. Батарея расположилась в овраге, в километре от села Бутор. Дни через три к нам прибыло пополнение. В большинстве своем это были уже обстрелянные солдаты, выписанные из госпиталей. Ко мне в расчет пришли гвардии сержант Николай Чернышев и боец Николай Кисличенко.
— С таким народом можно воевать! Геройские ребята! — убежденно сказал командир взвода Голощапов после приема пополнения.
И в самом деле, новички как-то сразу вошли в нашу солдатскую семью. Мы укомплектовали орудийные расчеты людьми, оружием и были готовы к новым боям. Каждый день ждали, что вот-вот нас перебросят. Но куда?
В середине июня полк получил приказ о передислокации на новое место по железной дороге. На станции Ивановка начали погрузку. Представители штаба полка наблюдали за тем, как бойцы устанавливали и закрепляли на платформах орудия и машины, маскировали вагоны зелеными ветками. Командиры взводов разъясняли бойцам правила поведения в дороге. Особое внимание обращалось на то, чтобы сохранить в тайне сам факт передислокации.
Командир отделения разведки Буркин — в быту весельчак и балагур, а в бою герой — вместе с Афанасьевым, Башлаевым, Суховершем, Морозовым, Филимоновым оборудовали на платформах станки для стрельбы из ручных пулеметов и противотанковых ружей по воздушным и наземным целям.
Наконец эшелон тронулся в путь. Мимо проплывали села, перелески, поля. После сырых землянок теплушки нам казались раем. Настроение у солдат было приподнятое, боевое. Не смолкали смех, шутки, песни. Все знают, как высоко на фронте ценилась хорошая песня. Ее любили [62] и бойцы, и офицеры. Она согревала людей, разгоняла тоску, вселяла уверенность. На фронте тогда пелось много замечательных песен, но особенным успехом у нас пользовалась «Землянка». Под стук колес звучит мягкий голос уже признанного запевалы сержанта Николая Чернышева:
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.
Одна песня сменялась другой. Стучали вагонные колеса, дрожали на стенах фонарные блики. Поезд вез нас в незнакомые места, к новым боям...
Ночь сменялась днем, день — ночью. Мы смотрели в приоткрытую дверь теплушки, подставляли лица теплому ласковому ветру, глубоко вдыхали запахи родной земли.
Мелькают руины станционных зданий — Котовск, Жмеринка, Винница, Коростень, Сарны. Вдоль железнодорожной линии валяются разбитые паровозы, громоздятся искалеченные вагоны. Мы и раньше слышали о делах партизан, но не представляли столь громадного размаха их действий.
Перед Ковелём есть небольшая железнодорожная станция Руфаловка. Ночью к ее наспех отремонтированной платформе тихо, без гудков подошел наш эшелон. Станция казалась вымершей — ни звука, ни огонька. Мы приступили к разгрузке. И сразу все ожило вокруг. Заскрипели двери теплушек, откинулись борта платформ. Солдаты стали выскакивать на свежий воздух. Работали все слаженно и дружно, с каким-то упоением. Не прошло и часа, как батарея за батареей ушли со станции.
Двигались всю ночь, а под утро полк разместился в лесу. Над головой шумели густые кроны деревьев, под ногами шелестела высокая трава. [63]
Для нас все здесь было ново и непривычно. На Украине и в Бессарабии — бескрайние степи, видимость на десятки километров. А здесь — кругом лес, озера да топи...
В ожидании приказа о наступлении мы занимались боевой учебой. Особое внимание уделялось движению и ведению огня в лесисто-болотистой местности.
В ночь на 13 июля 1944 года мы двинулись к переднему краю. Вокруг стояла безмятежная, сонная тишина. Над болотами висел невысокий плотный туман. Он приглушал все звуки. Заняли огневые позиции, начали пристрелку реперов. Артиллерийский репер — это точка на местности, по которой пристреливается пушка. От репера потом ведутся отсчеты при переносе огня для поражения цели.
...Раннее утро 18 июля. Занялся рассвет. Сначала из темноты проступили верхушки могучих сосен, затем в поредевшем тумане мы увидели возвышенность, на которой закрепилась наша пехота. Мы ждали команды на открытие огня. Она последовала в пять часов тридцать минут. Тысячи орудий приняли участие в этой артиллерийской подготовке. Небо над передним краем озарилось вспышками от разрывов многочисленных снарядов и мин. Утренний свет померк от бушевавшего огня... Войска левого крыла 1-го Белорусского фронта, куда входила теперь наша армия, начали Люблинско-Брестскую операцию. Главный удар наносили три армии, в том числе и наша — 8-я гвардейская.
Когда в небо взвились красные ракеты, в атаку поднялась наша пехота. Прижимаясь к огневому валу, она шла ровными цепями. Вот огненная стена на минуту задержалась над немецкими траншеями, а потом передвинулась в глубь обороны противника. Фашисты не успели прийти в себя от взрывов снарядов, как их уже атаковали пехотинцы.
— Вперед, вперед, — тороплю я своих артиллеристов. [64]
А они выбиваются из сил. Стебли пшеницы цепляются за ноги; на каждом шагу — воронки, из которых то и дело приходится вытаскивать пушку. Гитлеровцы, очевидно, нас заметили. Застрочил пулемет, потом другой. Мы развернули орудие и прямой наводкой расстреляли их. Густая цепь наших стрелков бежит по пшеничному полю. Гремит дружное «ура!». Немцы стали выскакивать из окопов и отходить в сторону села Торговище.
Мы катим пушку по тем местам, где час назад находились гитлеровцы. На смятой пшенице валяются их трупы, каски, противогазы.
Над полем боя появились «илы». Они стремительно снижаются и бомбят позиции противника. Слышны разрывы бомб. Над землей поднимаются тучи черного дыма.
— Ну и достается сейчас фашистам! — радостно кричит связист Григорий Суховерш. — Смотрите, смотрите, как утюжат, а справа еще идут!
Гитлеровцы уже не отступают, а бегут. Наши машины с пушками на прицепе миновали город Любомль. Впереди полыхают багровые зарницы. Изредка бьет немецкая артиллерия.
Вечером 20 июля мы с ходу форсировали Западный Буг в районе Гнишув, Сверже и пересекли государственную границу, которую враг вероломно нарушил три года назад. Папаша Валиев целует пограничный столб и улыбается сквозь слезы.
— Дожили и до этого счастливого дня, — говорит оп дрожащим от волнения голосом.
Мы собрались на короткий митинг. Перед бойцами батареи выступил парторг полка старший лейтенант Капаев, командир взвода Голощапов, сержант Николай Чернышев.
Сразу же после митинга наши машины двинулись за наступающими танковыми и пехотными подразделениями на город Люблин.
22 июля Совинформбюро сообщило, что войска 1-го Белорусского [65] фронта, сломив сопротивление врага на левом берегу реки Западный Буг, штурмом овладели городом и крупным железнодорожным узлом Хелм. А через день мы освободили еще более крупный польский город — Люблин. Поляки встречали нас тепло и радушно как своих освободителей. Улицы заполнили ликующие горожане. Повсюду были слышны возгласы приветствия. Со слезами на глазах жители Люблина рассказывали нам о зверствах гитлеровцев, о гибели своих родных и близких от рук оккупантов, звали в гости, угощали чем только могли.
В Люблине мы задержались недолго. Вскоре и этот город с его многочисленными костелами остался позади. Теперь прямой путь лежал на Варшаву.
Курмаев приказал нам установить пушки вдоль шоссе, идущего на Варшаву, и в случае прорыва танков противника остановить их.' Мы окопались. Бой шел где-то далеко впереди, до нас не долетал ни один снаряд. Рядом, пользуясь затишьем, польские крестьяне косили пшеницу. Они шли уступом, приседая при каждом взмахе кос, иногда останавливались, разгибали спины, звенели брусками по лезвиям. И снова за работу. Связист Гончаров, в прошлом саратовский колхозник, глядя на узкие наделы польских крестьян, с сочувствием сказал:
— Ну и заплаты, ну и чересполосица. Как они мирятся с этим?
— Единоличники, чему тут удивляться, — откликнулся Голощапов. — Под панами жили.
— Как же они работают? Тут и повернуться-то негде, — не унимался Гончаров. — У нас поля глазом не окинешь, а тут шагнешь — и межа соседа. Разве на этих клочках земли трактором, а тем более комбайном поработаешь?
Бедственное положение польских крестьян потом долго еще было предметом горячих споров и разговоров. [66]
— А что, ребята, давайте поможем польским мужикам! — предложил папаша Валиев.
Все, конечно, согласились. .Польские крестьяне охотно уступили нам косы, и мы с шутками и смехом принялись за работу. Соскучились ребята по мирному труду.
Поляки с доброй улыбкой смотрели на богатырский размах русских косарей. Руки у солдат сильные. Сколько ящиков со снарядами перенесено, сколько земли перекопано!
Ко мне подошел пожилой крестьянин. На ломаном русском языке он сказал, что поляки довольны нашими солдатами, которые никого не обижают, пшеницу не топчут, деревья не рубят. Еще бы! Большинство наших бойцов — сами в недалеком прошлом колхозники, и уважение к труду сельского труженика у них в крови.
Поработав на поле около часа, мы отдали косы крестьянам, простились с ними и отправились к своему орудию,
Выстояли — победили
3 августа мы получили приказ командира полка майора К. Ф. Скворцова сняться с огневых позиций и следовать вперед к реке Висле. Передовые части нашей армии уже форсировали реку и захватили небольшой плацдарм в районе села Магнушево. За расширение плацдарма шли ожесточенные бои. Идущая впереди нас пехота переправилась через Вислу по временно наведенному в районе деревни Скурча мосту и с ходу вступила в бой. Вслед за пехотой и мы проскочили на западный берег, а спустя несколько минут мост под ударом вражеской авиации рухнул в воду.
Висла осталась позади. Мы даже не успели рассмотреть ее как следует. Река как река. Немало их было на нашем пути. Курмаев доволен: несмотря на сложную переправу, потерь в батарее нет, С трудом катим свои [67] пушки, устанавливаем их на прямую наводку. Пехотинцы, прижатые к земле огнем противника, с надеждой смотрят на нас, артиллеристов.
— Давай, друг, огонька! — «охрипшим голосом кричит мне молодой лейтенант с забинтованной головой.
Прикрываясь щитом пушки, мы развернули ее к бою. Кравченко отыскал сквозь панораму часто мигающий огонек пулемета, нажал на спусковой механизм. Когда дым и пыль, поднятые взрывом снаряда, рассеялись, огонька уже не было. Раненый лейтенант поправил на груди автомат и во весь голос крикнул:
— За партию, за Родину — вперед!
Пехотинцы с могучим «ура!» дружно поднялись в атаку. Я видел, как наши снаряды разрывались посередине вражеской цепи. Гитлеровцы заметались. Ища спасения от прицельного огня, они стали отступать к лесу. В этот момент батарея получила приказ выдвинуться на левый фланг магнушевского плацдарма и огнем помочь пехоте продвинуться вперед.
Медленно едем по бревенчатой дороге, настеленной саперами через болото в километре от Вислы. Бревна уходят в воду под колесами автомашин, хлюпает болотная жижа. Здесь нас и застигли немецкие самолеты. Укрыться негде. Пока раздумывали, ложиться ли, бомбы стали рваться в пятидесяти — ста метрах от нас,
— Гони быстрей! — крикнул я шоферу Александру Сушкову.
Саша выжимал из машины все, что она могла дать, и нам удалось благополучно выскочить из-под бомбового Удара.
Мой орудийный расчет и расчет гвардии старшего сержанта Журавлева заняли позиции, указанные Курмаевым, и тут же ударили по противнику прямой наводкой. Наша пехота снова пошла вперед. Вскоре из штаба полка был получен новый приказ: выйти из боя и выдвинуться в район деревни Козелек. [68]
На плацдарме батарею все время перебрасывали с места на место, так как гитлеровцы то тут, то там предпринимали сильные контратаки, иногда при поддержке танков. Враг напрягал все силы, чтобы сбросить нас в реку.
На этот раз огневые позиции заняли на скошенном пшеничном поле, позади окопавшейся пехоты. Вокруг то и дело с каким-то зловещим треском разрывались немецкие снаряды и мины, свистели осколки. Мы старались как можно глубже зарыться в землю.
Утро 8 августа 1944 года над Вислой занялось чистое, хрустальное. Воздух был напоен ароматом трав и хлебов. Тишина. И будто нет войны. Так и тянуло вылезти из окопа, броситься на траву, закрыть глаза. Но тишина обманчива, враг рядом. Из штаба полка сообщили, что наступление немцев ожидается в первой половине дня.
Затаившись в укрытии, ждем начала атаки противника. Часы перед боем — это почти всегда заново прожитая жизнь. Немцы произвели огневой налет по нашему переднему краю. Слепящие вспышки выстрелов справа, слева, за спиной и перед глазами. Все потонуло в грохоте, в удушливом, смрадном дыму. Так прошло минут двадцать. Внезапно огонь стих. Значит, жди атаки. И, действительно, у кромки леса поднялись клубы пыли. Танки! За ними — автоматчики. Нервы напрягаются до предела.
Второй огневой взвод лейтенанта Маслова и второе орудие старшего сержанта Ивана Галкина из нашего первого взвода бьют по фашистам прямой наводкой. Загорелся один танк, потом второй. Третий танк остановить не удалось. Он грозно перевалил через бруствер траншеи, раскидал обломки бревен и досок из перекрытия чьей-то землянки и, окутанный облаком пыли, стремительно пошел на орудие Ивана Галкина. Подмял орудие под себя. Под гусеницами танка погибли любимец и ветеран батареи заряжающий Петр Семенович Малов, наводчик Семен Бойко, подносчик снарядов Яков Буслистый. [69]
Командир взвода лейтенант Маслов кинулся к третьему орудию. Он подбежал к нему и упал как подкошенный. Его подхватили артиллеристы, пытаясь затащить в траншею.
— Идите к орудию, — приказал Маслов.
Несмотря на протесты лейтенанта, радист батареи Матвей Фурман пытался вынести его с поля боя, но вторая пуля оборвала жизнь командира взвода. Третье орудие было разбито прямым попаданием снаряда. Осколками срезало пушечный щит, разворотило откатные устройства и разметало прислугу.
Командование взводом принял на себя старшина Шкарупа. Артиллеристы сражались мужественно, но задержать вражеские танки не смогли. Они перевалили через ровики, занятые пушкарями, и прорвались в тыл. Теперь надо было во что бы то ни стало хотя бы отсечь от них пехоту. Короткими автоматными очередями артиллеристы прижали гитлеровцев к земле, отрезали их от танков. Но через некоторое время оставшиеся в живых немцы перебежками стали приближаться к нашим позициям. Осколком разорвавшегося совсем близко снаряда Шкарупа был ранен в голову. Кровь заливала ему лицо, но он продолжал стрелять. Когда кончились патроны, Шкарупа приказал бойцам достать гранаты и приготовиться к рукопашной.
В этот критический момент и подоспели наши танки. Они уничтожили несколько вражеских машин, остальные вместе с пехотой попятились назад.
Все эти подробности я узнал уже после боя, так как по приказу Голощапова мой расчет сменил огневую позицию. Чтобы с фланга ударить по фашистским танкам, мы скрытно пробрались на окраину польской деревушки Козелек, раскинувшейся по обеим сторонам проселочной дороги, и стали оборудовать там огневую позицию. Земля здесь песчаная, рыть ее было легко. Сеитказы Валиев ловко работал лопатой. Он не швырял песок, как молодые ребята, [70] а расчетливо укладывал его на бруствер, разравнивал, прихлопывал тыльной стороной лопаты. Сеитказы Валиевич своей основательностью и хозяйской рачительностью очень напоминал мне брата Ивана.
Только успели окопаться, как воздух содрогнулся от могучего гула.
— В укрытия! — скомандовал я, а за нашими спинами уже грохотали разрывы...
Второй обстрел был таким же плотным, как и первый, но мы сразу почувствовали, что он ведется не по конкретным целям, а наугад.
Отгремели взрывы, и тут же из леса вышли танки. Замаскированные ветками, они казались движущимися кустами. Нам было видно, что они шли прямо на нашу батарею.
Наводчик Гриша Кравченко, заряжающий Сеитказы Валиев, подносчик снарядов Николай Чернышев замерли у пушки, с секунды на секунду ожидая моей команды.
— Держись, Кравченко! — кричу я наводчику. — Сегодня будет жарко.
Папаша Валиев бросает окурок. Надвигает пилотку на лоб, поглаживает ладонями прокуренные усы и с силой вгоняет подкалиберный снаряд в канал ствола. Кравченко, прильнув к панораме, быстро вращает маховички механизмов наведения. Не переставая смотреть в панораму, он одной рукой продолжает вращать маховичок горизонтального наведения, а другой берется за спусковой механизм. Вспоминаю напутственные слова Голощапова:
— Сам-то не горячись, коли танки увидишь. Не выдавай себя преждевременно.
Я выждал, пока танки подошли на расстояние прямого выстрела. Когда они были уже совсем близко, резко взмахнул рукой:
— Огонь!
Дернулась наша дорогая противотанковая, посылая [71] фашистам гостинец. Танк встал. Для верности сделали еще три выстрела. Высоко вверх взметнулся столб черного дыма.
Напряжение, в котором все это время находился расчет орудия, мгновенно прошло. Оно сменилось огромной радостью, каким-то небывалым приливом сил.
Еще не улеглось ликование по поводу первого подожженного танка, как слева от нас показалось новое черное облако. Это кто-то из батарейцев поджег еще одну вражескую машину. Через несколько минут наш расчет подбил второй танк. Гитлеровцы, вероятно, обнаружили, откуда ведет огонь наша пушка. Снаряды стали ложиться все ближе и ближе. Взрывы вздымали землю вокруг нас, вверх поднимались клубы огня и дыма. По моей команде бойцы укрылись в ровиках. Только мы это сделали, как снаряд угодил в боевую ось пушки. Колесо отлетело в сторону, орудие осело, уперлось дульным тормозом в землю.
— Что будем делать теперь? — тревожно спросил меня Валиев.
— Будем драться, папаша! Всем приготовиться вести огонь из личного оружия! — приказал я.
Бойцы стали готовиться к бою. Валиев старался выбрать удобное место для стрельбы из ручного пулемета. Чернышев, Кравченко, Шамраев заряжали патронами запасные диски автоматов.
Немецкие солдаты, пригибаясь к земле, устремились вперед. Они решили, что на огневой позиции уже никого не осталось в живых. Сто метров, восемьдесят... Дружный пулеметный и автоматный огонь заставил гитлеровцев остановиться. Вражеский офицер, вырвавшись вперед, ускорил шаг, потом побежал. Обернувшись к солдатам, он что-то кричал, размахивая пистолетом. Гитлеровцы побежали за ним. Почему перестал стрелять Валиев? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Фашистов нельзя подпускать к кустам. Оттуда их выбить будет труднее. Я оперся [72] руками о бруствер и выскочил из ровика. Не обращая внимания на плотный огонь, пополз к Валиеву, Приподнял голову — вижу несколько немецких солдат метнулись к огневой позиции, стреляя на ходу из автоматов. «Наверное, хотят захватить пушку», — подумал я. Вдруг что-то обожгло левый бок, теплая струйка потекла по телу. Я крепко сжал зубы и пополз дальше. Когда свалился в ровик Валиева, уже заговорил его пулемет. Перевязывать рану было некогда. Стреляя из автомата, я старался отыскать такое положение, при котором можно было бы не ощущать острой боли в боку.
В растерянности немцы заметались по полю, побежали к лесу, но Валиев перекрыл им дорогу длинной пулеметной очередью. «Аи да Сеитказы Валиевич! Какая у старика выдержка!» — подумал я.
— Ага, залегли фашисты, — послышался голос Валиева, а Кравченко закричал:
— Танки отходят, товарищ командир, отползают! Мы увидели, что «тигры» — а это были именно они, — прорвавшиеся через огневые позиции батареи, стали отходить назад, к лесу, под натиском наших танков. Напряжение боя сразу спало. Противнику так и не удалось продвинуться вперед ни на один метр. Когда бой совсем стих, я позвал санинструктора Амиряна. Он перевязал мне рану, которая, к счастью, оказалась не тяжелой.
Стемнело... Над недавним полем боя стояла тишина. Наша батарея приводила себя в порядок. Этот бой был для нее тяжелым: из четырех пушек уцелела только одна, из 40 человек личного состава из строя выбыло более половины.
...Уже ночь, мы с папашей Валиевым ищем Малова. Подошли к подбитому «тигру», он еще дымится. Малова здесь нет. Огневой позиции — тоже. Все тут разбито, истерзано. Зияют воронки, поблескивают разметанные гильзы. Обошли вокруг орудия, вдавленного в землю танком противника. Никого... [73]
В свете вспыхнувшей ракеты мы заметили какой-то бугорок. Подошли. Это один из наших, но не Малов. Ждем следующей ракеты. Когда она вспыхивает, огибаем глубокую воронку. Вдруг вижу — на расстоянии нескольких шагов от орудия Валиев нагибается и застывает на месте. Подхожу к нему, Валиев тихо говорит:
— А мы его ищем. Смотри, вот он!
Валиев молча взял за плечи остывающее тело и повернул лицом вверх, сложил на груди руки. Я опустился на колени рядом с папашей, почувствовал, как комок подкатил к горлу. Нашего друга Малова больше нет в живых...
Много лет прошло с тех пор, а я все вижу его перед собой — высокого, широкоплечего, с удивительно добрыми глазами и мягкой улыбкой. В его внешнем облике не было ничего героического. Он был скромным, простым, обаятельным парнем. Те, кто знал его близко, всегда восхищались золотым сердцем этого человека. Малов был великий труженик. Находясь на фронте с первых дней войны, он приобрел богатый опыт борьбы с танками и пехотой противника, научился владеть собой в самые опасные минуты боя.
До сих пор вспоминаю я заряжающего Малова и вот о чем думаю: а ведь победили-то мы в этой тяжелой войне потому, что в большинстве своем наша армия и состояла из таких людей, как Малов, всем сердцем убежденных в том, что интересы защиты Родины превыше всего на свете.
Не было ни возможности, ни времени отдать погибшим товарищам последние воинские почести. Хоронили их, не произнося речей. Здесь же, на огневых позициях, выросли свежие холмики земли над могилами. Рядом с сержантом Петром Семеновичем Маловым в сырую землю опустили лейтенанта Ивана Ивановича Маслова, наводчика Семена Бойко, орудийного номера Якова Буслистого. [74]
Гвардейцы, друзья, боевые товарищи! Вечная вам слава, сыны родной земли!..
Нас отводят с передовой. Мы прицепили изуродованную пушку к «студебеккеру». Григорий Макарович Юхновец сел за руль и медленно потащил орудие к дороге. Я до этого мало задумывался над работой шофера. Ну водит человек машину — и слава аллаху, как говорят у нас в Средней Азии. На деле же все не так просто. Вот и сейчас — ночь темная, что впереди, не видно. Машина идет без дороги, по изрытому снарядами и бомбами полю. Здесь не зевая, шофер! Прозеваешь — окажешься или в яме, или в ровике. Не случайно у Юхновца всегда покрасневшие от напряжения глаза.
С благодарностью вспоминаю я этого сильного человека, который не раз выручал нас из беды. Его мужество не было броским. Он делал свое дело спокойно и уверенно. Вступив в войну с первого дня, постоянно находясь на переднем крае, Юхновец ни разу не был ранен.
— Даже как-то неудобно, — сказал он однажды. — После войны спросят: «Воевал?» — «Воевал». — «Ранен?» — «Нет». Попробуй докажи, что шоферу 76-миллиметрового орудия отсидеться где-нибудь невозможно...
Батарея получила приказ командира полка переправиться на восточный берег Вислы для пополнения людьми и получения материальной части. Из-за перегруженности переправы нам в эту ночь перебраться на другой берег не удалось. Мы отъехали в сторону. Казалось, не осталось сил даже двигаться. Немели руки, подкашивались от усталости ноги. Командир батареи приказал остановиться. Мы обрадовались, что наконец появилась возможность отдохнуть. Почему-то всегда получается так, что в опасности человек забывает об усталости. Но стоит ему выйти из боя, как организм требует отдыха. Мы заняли кем-то оставленные окопы, выставили часовых и сразу же все уснули. Вопреки обыкновению, к прибывшей походной кухне никто не подошел. Повар Гильманов [75] бегал от окопа к окопу, пытаясь разбудить людей, но тщетно. Так и простояла кухня до утра. Ужин превратился в завтрак...