Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава III.

«Внимание, танки!»

Весна на юге ранняя. Но буйное цветение не радует на этот раз — кончается весенняя распутица, подсыхает почва, открываются дороги, а немцы с новым летом связывают надежды на разгром Советских Вооруженных Сил. Это ясно, и потому мы напряженно ждем новых боев, сражений не на жизнь, а на смерть.

20 апреля 1942 года — как сейчас помню это весеннее, ясное и исполненное тревожных ожиданий утро — я получил срочный вызов в штаб корпуса.

Генерал А. З. Акименко уже ждал меня.

— Ага, явился, значит. Что полк, в порядке?

— В порядке, товарищ генерал.

— Видишь, какое дело, Бабаджанян... Ну, в общем, сдай сегодня же полк заместителю.

Я молчал в полной растерянности: как будто бы за мной нет серьезных грехов...

— Что смотришь на меня так, словно убил я тебя? Не волнуйся, жив ты. Направляем тебя на учебу...

— Сейчас, в такой момент, на учебу?

— Да, на учебу. В Академию Генерального штаба! — торжественно провозгласил Акименко. — Все, что ты можешь сказать, наперед знаю... Если б меня коснулось, также возражал бы. Но не тебе же растолковывать, что для победы над врагом нам нужны командиры отличной подготовки... Да и потом, — голос генерала обрел привычную властность, — приказ есть приказ...

Да, приказ есть приказ, его надо выполнять. С тяжелым камнем на сердце попрощался я с командирами, политработниками и солдатами полка и отправился с фронта в далекую дорогу, в Ташкент.[71]

В Ташкенте Академии Генштаба не оказалось. Здесь находилась академия имени Фрунзе.

Ничего другого не оставалось — явился к начальнику этой академии генерал-лейтенанту Н. А. Веревкину-Рахальскому, помнившему меня еще по годам моего «студенчества».

— Что поделать, — сказал Николай Андреевич, — какой-то писарь недоглядел. И придется тебе, пока запросим Москву, оставаться в нашем распоряжении.

Нет ничего томительнее безделья и вынужденного «туризма» — тут тебя ни минареты не трогают, ни журчание арыков, ни вся прочая ориентальная экзотика.

Через десять дней опять стою перед Н. А. Веревкиным-Рахальским.

— Пока ничего... Потерпи, поизучай Среднюю Азию...

— Товарищ генерал, разрешите мне самому выехать» в управление кадрами НКО для получения направления на фронт.

— Хочешь, чтоб начальника академии объявили пропагандистом партизанщины? Нет, придется ждать приказа. А пока, чтоб не скучать, помоги генералу Мотову на курсах усовершенствования. Один он, а слушателей на курсах человек двести. Подготовь разработки по тактике...

Ушел. Стал писать разработки. Пишу, перо само по себе по бумаге бежит, а я про себя ругаю всех: генерала Акименко, пославшего меня в разгар боев в Ташкент, штабистов, которые не знают, куда какую академию эвакуировали, кадровиков, которым наплевать на какого-то там Бабаджаняна: хочется ему, видите ли, из Средней Азии поближе к Черному морю...

В Крыму и на Украине, у Харькова, идут кровопролитные сражения. В начале июля наши войска вынуждены были оставить Севастополь, немцы остервенело рвались на Воронеж, военное положение объявили в Сталинградской области.

Самому уехать? Но как — документы в канцелярии у Веревкина-Рахальского, угодишь в дезертиры.

Как всегда бывает, вызов пришел, когда я уже окончательно отчаялся.

Примчался в Москву, в НКО, в управление кадрами. Не тут-то было, говорят: «Ждите, не вы один». Заперли в общежитие, резервистов там тьма-тьмущая.[72]

Жду и жду, а подо мной, что называется, земля горит. Еще бы, столько сводок Совинформбюро наслушаешься за день, уже не сможешь со спокойной совестью в резерве сидеть: Донбасс оставили, Ростов снова сдали, под Сталинградом жестокие бои, враг рвется на Кавказ...

Наконец дошла до меня очередь. С удивлением узнаю: на меня сделано представление — в командиры... механизированной бригады.

— Тут явная ошибка, — пытаюсь втолковать кадровикам, — пехотинец я.

— Знаем, — снисходительно улыбается кадровик, — ! изучили ваше личное дело. Но... — он доверительно перегнулся ко мне через стол, — есть решение отобрать из командиров пехотных полков на руководство механизированными бригадами. Таких бригад сейчас создается... — кадровик таинственно понизил голос, — очень много.

Итак, я в распоряжении командования бронетанковыми войсками Красной Армии. И было бы это событие игрой судьбы, в данном случае олицетворенной в чине кадровика из Главного управления, если б не его последняя доверительная фраза о том, что в Советских Вооруженных Силах создается много новых механизированных бригад.

* * *

Что это все-таки означает, думал я: «Внимание, танки!»? Вспоминалась, однако, и другая предвоенная книжка Гудериана, она называлась знаменательно: «Бронетанковые войска и их взаимодействие с другими родами войск». В ней ведь «создатель немецких бронесил», как его величали в буржуазной военной литературе, все-таки признавал, что ни один отдельно взятый род войск не в состоянии решать все задачи, возникающие на поле брани, хотя и торжественно провозглашал: броня, движение и огонь — существеннейшие признаки новых средств атаки...

Я знал, что за поражение под Москвой Гудериан отстранен от командования танковой армией. Но это отнюдь не привело к уменьшению на советско-германском фронте количества танков противника, генералитет вермахта продолжал осуществление гудериановских идей о гегемонии танков в войне.[73]

Значит, противнику собираются противопоставить достаточное количество танковых сил. Когда это произойдет, вот тогда вступят в действие другие факторы.

«Что ж, поживем, увидим», — размышлял я в вагоне поезда, который поразительно медленно, пережидая все авиационные бомбежки, пробивался в город Калинин. Я ехал в распоряжение командира 3-го мехкорпуса генерала М. Е. Катукова, к которому был назначен командиром 3-й механизированной бригады.

Танки... Я много думал о них, еще будучи слушателем академии, я представлял их в бою, видел, как они помогают стрелковым подразделениям прогрызать оборону противника...

Но сейчас, в полутьме вагона, мне представлялись уже другие танки. Не те, что поддерживают пехоту, а те, что, соединенные в огромные массы, берут в клещи вражеские боевые порядки, вклиниваются, вколачиваются в оборону противника, обходят его города, замыкают их в тиски, несут победу...

«Постой, погоди, — остановил я полет своей фантазии, — вот тут ты буйно размечтался, а что ты знаешь о танках? Немножко по тактике из лекций, что прочли в академии». — «Но ведь сколько книг прочитал, — возражал я сам себе, — того же Гудериана, Фуллера...» — «А сам в «живом» танке сидел?» — «Зато бронетранспортер знаю, имею водительские права второго класса. Не автомобиль, правда, но ведь это почти одно и то же...» — «Почти, да не совсем», — опять возражал внутренний голос.

Так я, не решив всех своих внутренних сомнений и колебаний, предстал перед комкором.

М. Е. Катуков встретил меня радушно, попросил рассказать о прошлой службе.

Ну вот, вопрос прямо в точку — танкист-то я от нуля...

— Большой беды нет, — успокоил меня М. Е. Катуков, — будем считать, что тебе повезло: корпус стоит, и, пока стоит, есть время подучиться. Остальное все от тебя самого зависит. Не стоит ведь объяснять, что одного боевого опыта, чтоб завоевать расположение подчиненных, мало. Надо хорошо знать и технику и вооружение... У танкистов прослыть случайным человеком нетрудно, вот отделаться потом от этого мнения трудно...

С тем и явился я в бригаду. Первое, что сделал, вызвал [74]заместителя по технической части инженер-майора Горбунова. Разговор был краток, но ясен для обоих. Е. X. Горбунов все сразу понял и сказал доброжелательно:

— Ничего, товарищ полковник. Прежде всего давайте за вами закрепим самого грамотного замкомроты по техчасти — техника-лейтенанта Мухина. Возьмите себе самого лучшего механика-водителя. Ну, старшину Полторака. На танк к вам дадим в наводчики сержанта Васина. Часа три в день в комбинезоне...

— Пять, — поправил я.

Инженер-майор недоверчиво оглядел меня: дескать, имеет ли представление этот щупленький человечек, что такое пять часов в танке?

— Хорошо. Составим расписание ваших занятий из расчета пяти часов в день.

Уже на следующий день я понял, что зампотех имел основания для сомнений: даже три часа в танке (два уходило на занятия по материальной части) — это не пять и даже не восемь за баранкой в кабине автомобиля. Пот заливает глаза из-под шлема, чувствуешь себя как мешок костей, которым бьют о железные стенки.

Но рядом крепкие руки моего учителя — старшины Полторака и приглушенный ободряющий его голос: «Хорошо, товарищ полковник, ей-богу, хорошо». А где уж там хорошо, сам вижу: швыряет мою машину, как будто это и не тяжелый танк, а деревенская колымага.

И опять голос Полторака: «Вот, вот уже совсем хорошо, товарищ полковник...»

Знаю, что Л. А. Полторак после войны работал ведущим инженером на одном из предприятий. Но если б мне сказали, что он учительствовал где-нибудь, я бы воспринял это как не менее естественное — на себе испытал его педагогический дар.

Месяца через полтора я уже мог позволить себе делать критические замечания командирам и техникам по проведению техосмотров машин, восстановлению неисправной техники, подготовке ее к предстоящим боям...

Работал по восемнадцать часов в сутки и — как награда за это — узнал, что зампотехи полков жалуются на придирчивость нового комбрига: «Учили-учили, выучили на свою голову...»

На совещаниях у комкора я поначалу позволял себе высказываться только по вопросам тактики — здесь помогали [75]полученные еще в академии сведения по тактике бронетанковых войск, их действий при прорывах, при нанесении контрударов и контратаках и так далее. По техническим вопросам предпочитал отмалчиваться.

Однако на одном из последних совещаний перед отправкой корпуса на фронт отмолчаться мне уже не удалось. М. Е. Катуков обратился ко мне с вопросом о состоянии техники бригады.

Пришлось отчитываться.

— ...машины обеспечены достаточным количеством запчастей, подготовлены к эксплуатации в зимних условиях северных районов, — заканчивал я свой доклад, — дал указание полностью заменить смазку, заправить антифризом.

— Та-ак! — довольно резюмировал М. Е. Катуков. — Да ты, я вижу, уже профессор по танковому делу. Хвалю. Докладывали мне о том, какой ты себе... танк-класс устроил. Если так и воевать будешь, считай себя своим в семье танкистов.

На этом совещании я познакомился с командиром 1-й танковой бригады нашего корпуса полковником В. М. Гореловым, с которым у нас сразу установились очень простые, сердечные отношения. Дружба наша не прерывалась до самой его трагической гибели в 1945 году.

Горелов подошел ко мне, широко улыбаясь:

— Амазасп Хачатурович, нашим бригадам стоять в засаде рядом. По-видимому, и воевать придется рядом. Давайте условимся: не доносить командиру корпуса, что, дескать, мой батальон первым ворвался в неприятельскую оборону, проутюжил танками и прочее такое... В общем, вы меня понимаете?

Разумеется, я понял и сразу согласился:

— Это честный разговор. Идет!

Мы крепко пожали друг другу руки. Началось совещание. Вдруг получаю записку: «Зови меня Володей, говори мне «ты». Тут же отвечаю на обратной стороне листка: «Твой друг навеки. Армо».

Вот так началась дружба, скажу больше, фронтовое, братство.

В октябре 3-я механизированная бригада получила боевое Красное знамя части. Для вручения знамени прибыл член Военного совета Московской зоны обороны генерал К. Ф. Телегин. О Константине Федоровиче я был[76]немало наслышан: в Красной Армии его хорошо знали — опытного политработника еще со времен гражданской. Присутствие члена Военного совета придавало церемонии вручения знамени особую торжественность. Тот, кому приходилось принимать знамя, знает, какое волнение охватывает человека, когда он склоняется на колено перед святыней. Я целую край боевого знамени и на всю жизнь запоминаю эту минуту...

В конце октября — начале ноября наш мехкорпус перегруппировался в район между Ржевом и Великими Луками. Ржевский выступ, глубоко вклинившийся в нашу оборону, затруднял сосредоточение наших войск для дальнейшего наступления. Этот выступ необходимо было ликвидировать.

В последних числах октября лили непрерывные дожди. Дороги стали почти непроходимыми. Автотранспорт подвозил боеприпасы, горючее и продовольствие с невероятными трудностями. Для движения автоколонны заболоченные участки покрывали поперечным настилом из кругляка. Машины движутся по такой трассе со скоростью чуть побольше десяти километров в час.

А дождь все льет и льет. В такую погоду хорошо перебрасывать боевую технику по железной дороге — авиация противника бессильна из-за тумана, не способна бомбить эшелоны. Но, увы, в сторону города Белого железнодорожного пути нет. От Осташкова, Старой Руссы движется по бездорожью сплошными колоннами техника нашего корпуса. Не марш — мученье какое-то. Часть машин застряла, не вытащить ничем...

Но в начале ноября вдруг ударил крепкий мороз, выпал обильный снег. Полегчало. Постепенно части корпуса сосредоточивались на указанном рубеже.

После такого марша надо было провести осмотр техники, осуществить необходимый ремонт машин. Однако нас торопили — на подготовку к наступлению отводилось мало времени.

Только значительно позже мы узнали, почему нас так спешно, не дав опомниться после столь трудного марша, бросают в бой: на юге, под Сталинградом, наши войска перешли в контрнаступление, и нельзя было допустить переброски вражеских войск в район Сталинграда. Сковать же здесь войска противника можно было лишь одним способом — наступая.

Наша бригада расположилась примерно в тридцати — [77] тридцати пяти километрах от переднего края обороны противника.

Однажды вечером ко мне на КП прибыл офицер связи командующего 22-й общевойсковой армией и вручил боевое распоряжение — начать наступление сегодня в 16.00, а не завтра, как это предусматривалось приказом нашего комкора.

Я посмотрел на часы, показал их офицеру связи:

— Приказ невыполним не только потому, что вы мне его передаете спустя два часа после назначенного времени. Чтобы бригаде выйти к переднему краю, требуется еще часа два. Ни я, ни мои командиры не имеем представления о системе обороны противника, артиллерия не может вести огонь, не зная куда, танки ночью наступать не могут...

Офицер связи сказал в ответ, что его дело лишь передать мне боевое распоряжение. Я взял у него приказ и расписался в получении, проставив, однако, время получения.

Он только пожал плечами.

— Но вы же не механизм, — взорвался я, — обещайте хотя бы довести до командующего мои доводы.

Он обещал.

До полуночи подразделения бригады еле сумели в темноте выйти в свои районы и рассредоточиться для наступления. И то потому, что мы успели в эти районы разослать еще засветло офицеров, которые их встречали.

Занятый хлопотами по рассредоточению подразделений, отдачей распоряжений на завтрашнее утро, я и не заметил, как невдалеке остановился гусеничный вездеход и, сопровождаемые тремя автоматчиками, из него вышли и приблизились ко мне три командира.

— Вы полковник Бабаджанян?

— Я.

— Я начальник особого отдела 22-й армии, это прокурор и председатель военного трибунала. За невыполнение боевого приказа в боевой обстановке вы арестованы. Сдайте оружие.

Тут же меня окружают автоматчики. Я отстегнул пистолет, протянул прокурору.

— Может быть, заодно распорядитесь, чтоб мне связали руки, а то вас всего шестеро против одного, опасно.[78]

— Не беспокойтесь, Бабаджанян, охрана надежная, — не поняв шутки, серьезно ответил прокурор.

Председатель трибунала недобро усмехнулся:

— Вам должно быть не до шуток, полковник. Все может кончиться трагически. Кто остается за вас? Где ваш зам?

Меня посадили в кузов вездехода напротив автоматчиков, и мы поехали. Ехали почему-то очень долго. Или мне так тогда показалось. Но вездеход петлял и петлял по лесным тропам, пока наконец остановился.

Меня привели к входу в какой-то блиндаж... Автоматчики остались наверху, а меня провели в тускло освещенную комнату. Навстречу поднялся из-за стола тот самый офицер связи, который вручал боевое распоряжение.

— Вы не подумайте, что это я на вас...

Я не ответил и прошел вслед за моими сопровождающими во вторую комнату.

Тут было светло, за столом сидел широкоплечий светловолосый генерал-лейтенант В. А. Юшкевич, командующий 22-й армией.

— Так это вы и есть Бабаджанян? — спокойно спросил он.

— Полковник Бабаджанян, командир 3-й механизированной бригады 3-го мехкорпуса.

Генерал Юшкевич внимательно вглядывался в меня. Тем же ровным тоном продолжал:

— Ясно... Так почему не выполнили боевой приказ?

— Не мог его выполнить, даже если бы попытался.

— Объясните, — благожелательно предложил генерал.

Повторил все, что просил передать ему через офицера связи. Закончил словами:

— Если бы стал наступать ночью, к утру вся бригада была бы расстреляна противником. Предпочитаю сохранить бригаду.

Юшкевич удивленно посмотрел на меня, обвел взглядом окружающих.

— Интересно... дело-то действительно пахло трибуналом. Интересно! — повторил он. — А где сейчас ваша бригада?

— В полном составе на исходном рубеже для наступления, товарищ генерал.

— А завтра сумеете прорвать оборону?[79]

— Если дадите время для подготовки и организации прорыва.

— Сколько для этого нужно светлого времени?

— Думаю, хватит трех часов.

— Когда нынче рассветает? В 9.00? Так вот... полковник Бабаджанян, командир 3-й мехбригады 3-го мехкорпуса, начало наступления назначаю на 12.00, сам буду следить за его ходом.

Он встал, вышел из-за стола, подошел ко мне.

— Совместно с войсками Западного фронта мы проводим весьма серьезную операцию — надо ликвидировать ржевскую группировку врага. Оборону надо прорвать во что бы то ни стало. Слишком дорого обошелся нам этот рубеж, и ни на метр не продвинулись. На ваш мехкорпус мы возлагаем большие надежды. Вместе с вами будут наступать стрелковые войска. Желаю успеха. И... не взыщите, что оторвали вас от бригады. — Пожал руку. Вдруг заметил: — А почему вы без ремня, без оружия?

Я молча посмотрел в сторону моих телохранителей.

— Ага, поспешили, — понял Василий Александрович. — Сейчас же возвратите. И когда будете извиняться, не забудьте предоставить свой бронетранспортер полковнику — вернуться в бригаду.

Всякое бывало на войне...

Назавтра после тщательной подготовки, сосредоточенного артиллерийского огня 3-я мехбригада вместе с 1-й гвардейской танковой моего друга В. М. Горелова прорвала оборону противника на глубину десять-двенадцать километров. За два последующих дня корпус М. Е. Катукова продвинулся вперед километров на сорок.

* * *

Зима была в полном разгаре. Пылающая зима 1942/43 года. Совинформбюро приносило радостные вести: Красная Армия громит немецкие войска под Сталинградом, деблокирован город Ленина. Советские войска перешли в стратегическое наступление по всему фронту — от Ленинграда до Кавказского хребта.

Ставка ВГК в январе 1943 года наметила наступательную операцию с целью разгрома войск противника в районе Демянского выступа и выхода в тыл немецкой 18-й армии, действующей против Ленинграда. Здесь[80]формировалась 1-я танковая армия. Она предназначалась, в частности, для усиления войск Северо-Западного фронта, для придания наступательным операциям сухопутных войск фронта маневренности и стремительности, для успешного расчленения обороны противника, быстроты нанесения решительного удара.

Создание танковых армий, крупных объединений бронесил не было новейшим изобретением. Советская военно-теоретическая мысль еще задолго до войны справедливо предусматривала образование подобных организационных структур. Далее я еще буду возвращаться к теории этого вопроса, рассказывая, какую роль сыграли такие крупные танковые объединения в ряде решающих операций Советских Вооруженных Сил по разгрому вермахта. Сейчас о том, почему только в начале сорок третьего мы сумели приступить к их формированию. А заодно — о самих танках, наших и вражеских.

По ряду причин к началу Великой Отечественной мы не смогли обеспечить войска достаточным количеством бронетанковой техники, хотя по уровню нашей теоретической мысли и по достижениям в танкостроении опережали все капиталистические страны, в том числе и фашистскую Германию.

В первые годы после победы Октября отсутствовала необходимая промышленная база, не хватало квалифицированных кадров: конструкторов, инженеров, рабочих.

В годы первых пятилеток в результате осуществления ленинской политики индустриализации страны были заложены основы несокрушимой военной мощи Советского государства. Родились танковая, авиационная и другие отрасли оборонной промышленности, обеспечившие оснащение армии и флота новейшим оружием.

С развитием экономики постепенно начала складываться и советская школа танковых конструкторов, избравшая наиболее целесообразное направление развития танкостроения, создавшая оригинальные отечественные конструкции боевых машин.

В начале тридцатых годов в войска поступают танкетки Т-27, легкие танки Т-26 и БТ, средний танк Т-28, а затем и тяжелый пятибашенный танк Т-35. Они обладают достаточной огневой мощью и подвижностью. Бронирование их пока «противопульное», но в иностранных [81]армиях в то время противотанковой артиллерии тоже еще нет.

По своим боевым и техническим свойствам эти машины не уступают соответствующим зарубежным образцам, вполне на уровне тех лет.

Однако капиталистические государства, и особенно Германия, усиленно готовятся к войне, создают новые, более совершенные танки. Значит, необходимо противопоставить им соответствующее вооружение, изыскать принципиально новые пути дальнейшего совершенствования советских танков.

И вот в результате всестороннего учета возможного характера боевых действий в будущей войне советские конструкторы М. И. Кошкин, А. А. Морозов, Н. А. Кучеренко, Ж. Я. Котин, Н. Л. Духов создают к 1940 году средний танк Т-34 и тяжелый танк КВ. В отличие от своих предшественников они впервые гармонично сочетают высокую подвижность и маневренность с сильным вооружением и надежной броневой защитой экипажа. Здесь были установлены длинноствольные 76-миллиметровые пушки, превосходившие по способности пробивать броню все зарубежные танковые орудия того периода. Впервые в мире на них установлен дизельный двигатель мощностью 500 лошадиных сил, надежный и экономичный, позволивший значительно увеличить радиус действия и уменьшить опасность возникновения пожара в танках.

Широкие гусеницы оказывали малое удельное давление на грунт (всего 700–800 граммов на квадратный сантиметр), а это придавало танкам высокую подвижность и вездеходность. При довольно значительном весе: соответственно — почти тридцать и больше сорока тонн. А скорости они достигали: средний — 55, а тяжелый — 35 километров в час. Танк Т-34 имел высокую удельную мощность — 16,2 лошадиной силы на тонну веса, что делало его одним из самых высокоманевренных танков.

При хорошей маневренности танки эти имели и надежную броневую защиту — у танков Т-34 толщина брони корпуса и башни составляла 45–50 миллиметров, а у танка KB — 75–100 миллиметров.

Поистине уникальной оказалась форма корпуса и башни танка Т-34, позволившая избрать наиболее оптимальные углы наклона броневых листов и значительно[82]повысить снарядостойкость наиболее поражаемых узлов.

Танки Т-34 и KB в тот период являлись не только лучшими во всем мире, но и предопределили на многие годы прогрессивные пути развития всего мирового танкостроения. Легендарной стала судьба тридцатьчетверки. Она без радикальных конструктивных изменений успешно прошла все испытания Великой Отечественной войны и многие годы оставалась образцом для подражания.

Однако история отпустила нам, к сожалению, слишком мало времени для перевооружения войск этими танками. Накануне войны заводы успели выпустить лишь 636 KB и 1225 Т-34. Этого, конечно, было слишком мало. Да и поступать в приграничные округа новые танки начали только во второй половине сорокового года, и личный состав не сумел их освоить в полной мере. Поэтому в первый год войны мы вынуждены были применять в боях с фашистскими войсками танки более ранних выпусков (Т-26, БТ и другие), к тому времени в известной мере устаревшие.

В фашистской Германии танки создавались и разрабатывались в соответствии с теорией тотальной и молниеносной войны. Им согласно этой теории отводилась решающая роль в планах войны против СССР, и поэтому гитлеровцы перед нападением на нашу страну стремились создать как можно больше этих средств борьбы. Для достижения этой цели они использовали не только свою возросшую военно-экономическую базу, но и ресурсы оккупированных стран, своих сателлитов, весь промышленный потенциал которых был поставлен на службу немецкой военной машине. Все это дало возможность немецкому командованию сосредоточить для нападения на Советский Союз 3712 танков (в том числе около 2800 средних танков) и создать полуторное превосходство над нашими войсками в средних и тяжелых танках. На направлениях же главных ударов численное превосходство врага в танках было еще большим.

Каковы же были немецкие танки того времени? Основу танкового парка гитлеровской армии составляли танки T-III и T-IV. Они весили соответственно 20 и 24 тонны, были вооружены 37– и 75-миллиметровыми пушками, двумя пулеметами. Максимальная толщина их брони составляла 30–40 миллиметров. Бензиновый двигатель мощностью 265 лошадиных сил обеспечивал удельную[83]мощность около 13 лошадиных сил и скорость движения соответственно 55 и 40 километров.

Нетрудно заметить, что предпочтение отдано подвижности в ущерб броневой защите и вооружению. Удельное давление на грунт — почти килограмм на квадратный сантиметр, низкая проходимость вне дорог. Все это отвечало тому, как их задумали — в расчете использовать массированно, по хорошим дорогам, и к тому же в летних условиях. Слабое бронирование тоже свидетельствовало об определенной ставке — на отсутствие у противника необходимых средств борьбы с танками и организованной обороны. Эта концепция немецкого танкостроения стала очевидной в ходе операций на Западе, где фашистская армия одерживала легкие победы над европейскими странами, разобщенными и не имевшими достаточного потенциала.

Война с СССР окончательно вскрыла несостоятельность и порочность немецкой концепции танкостроения, как и всей теории «блицкрига». В первые месяцы войны немецко-фашистские захватчики на собственном опыте убедились в превосходстве советских танков, особенно Т-34. В начале 1942 года они почти полностью прекратили выпускать свои легкие танки Т-l и Т-II и спешно начали усиливать броню средних танков Т-III и T-IV. 37-миллиметровая пушка на танке T-III была заменена 50-миллиметровой, а 75-миллиметровая короткоствольная пушка T-IV — длинноствольной. Но это увеличило вес танков, снизило их маневренность, проходимость, а надежность броневой защиты вражеских танков и их огневая мощь существенно не повысились. По-прежнему они значительно уступали нашим тридцатьчетверкам, уже в первые дни войны наводившим панический страх на гитлеровских солдат и не раз обращавшим их в бегство.

Высокие боевые качества проявил и танк КВ. Можно без преувеличения сказать, что в первые месяцы войны он был полным хозяином на поле боя. Броня его не пробивалась ни одной танковой и противотанковой пушкой гитлеровцев. Не раз приходилось наблюдать, как эти танки после упорных боев с превосходящими силами противника, многочисленных атак и контратак выходили из боя как ни в чем не бывало, лишь с вмятинами и царапинами на броне, при этом в полной боевой готовности для последующих действий.[84]

Одно было плохо — их было мало, этих замечательных машин, чтоб отразить лавины немецких танков, развернувших при поддержке авиации активные наступательные действия на всем советско-германском фронте. Положение усугублялось также тем, что основные наши танковые заводы располагались в западных районах страны, мы были вынуждены эвакуировать их на восток, и в первое время они, естественно, не смогли дать армии дополнительного количества танков.

Необходимо было в кратчайшие сроки завершить эвакуацию заводов в глубокий тыл, перестроить всю экономику на военный лад и в несколько раз увеличить производство танков. Это была необычайной трудности задача. Но благодаря большой организаторской работе, проведенной нашей партией, самоотверженности тружеников тыла она была успешно решена. В невероятно тяжелых условиях перебазированные и вновь развернутые в восточных районах страны заводы приступили к серийному производству танков. К концу 1941 года было выпущено уже 4740 машин.

Этого еще было мало для удовлетворения потребностей действующей армии и вновь формируемых частей и соединений, но это уже был фундамент для грядущей победы.

Усилиями партии, правительства и всего народа в сорок втором завершилась перестройка тыла страны, социалистическая экономика во все возрастающих размерах начала снабжать фронт всем необходимым для борьбы с врагом. На танковых заводах развернулся массовый выпуск танков Т-34 и других боевых машин. Промышленность в этом году оказалась способной дать фронту 24 668 танков, в том числе более половины Т-34. Это создало реальные предпосылки для ликвидации былого преимущества врага в танках. Против 6600 немецких танков и штурмовых орудий в нашей действующей армии к началу ноября 1942 года имелось уже 6014 танков.

Рост производства танков и позволил приступить к формированию танковых и механизированных корпусов и танковых армий, сыгравших впоследствии очень важную роль в разгроме немецко-фашистского вермахта.

Расскажу пока что о том, как проходило формирование 1-й танковой армии. В состав ее были включены[85]два корпуса — танковый и механизированный, отдельные танковые бригады и полки, воздушно-десантная дивизия, другие части и даже... лыжные бригады. Видно, такой состав был продиктован условиями погоды...

Формирование и сосредоточение армии осуществлялось в исключительно тяжелых условиях, в том числе и метеорологических, лесисто-болотистой местности, бедной даже грунтовыми дорогами. Высота снежного покрова достигала человеческого роста. Лютый сорокаградусный мороз внезапно чередовался со снегопадами и метелями. Населенные пункты сожжены отступавшими гитлеровцами, население угнано в неволю.

Красноармейцы были измучены до предела, но героическими усилиями всего личного состава 1-я танковая армия, командующим которой был назначен М. Е. Катуков, постепенно сосредоточивалась в районах назначения.

Прибывший в это время сюда представитель Ставки, заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков дал высокую оценку частям танковой армии за организованность, проявленную при перегруппировке.

Пока 1-я танковая с колоссальными трудностями сосредоточивалась в своих исходных районах, Северо-Западному фронту 15 февраля был отдан приказ перейти в наступление на Демянский выступ.

Сосредоточение советских войск на этом направлении не могло оставаться не замеченным противником. И чтоб избежать окружения своей 16-й армии, противник начал отвод своих войск за реку Ловать. Воспрепятствовать в этом наши войска не могли. Во-первых, ему удалось уплотнить свои боевые порядки за счет отошедших частей своей 16-й армии, и, во-вторых, наступившая весенняя оттепель полностью парализовала передвижение нашей артиллерии и танков.

Тем временем немецкое командование решило исправить свое тяжелое положение на юго-западе, где его войска терпели одно поражение за другим — их выбили из Курска, Белгорода, Харькова. Собрав крупные резервы, противник организовал контрнаступление и вновь захватил Харьков и Белгород.

Обстановка на Воронежском фронте осложнилась. И чтобы не допустить дальнейшего продвижения врага, было принято решение Ставки перебросить 1-ю танковую [86]армию в район Курска. В начале марта началась ее погрузка в железнодорожные эшелоны.

Сейчас представляется, насколько эффективнее для общего положения дел оказались бы действия 1-й танковой, окажись она еще в самом начале 1943 года на южном крыле фронта. Кто знает, может, и не возникло бы немецкого контрнаступления и не переходить бы Харькову и Белгороду из рук в руки. На северо-западном же театре военных действий лесисто-болотистая местность, заснеженность, отсутствие дорог, наступившая вскоре оттепель делали недостаточно продуктивным использование такого крупного танкового объединения.

Нельзя не отметить и следующего. Хотя это и диктовалось обстановкой, но события на Демянском выступе подтвердили, что такую крупную структурную единицу, как танковая армия, нельзя бросать в сражения, пока она окончательно не сколочена. Действия подобной единицы могут принести желаемый эффект только при условии однородности ее состава. Конгломерат танков и лыж несостоятелен, если ставить перед танковыми армиями органичные для них большие задачи. Но, как я уже говорил, об этом далее...

Однако, несмотря на частные неудачи, советская военная стратегия в начале 1943 года уже прочно стяжала себе славу и признание во всем мире. Именно благодаря победам Советской Армии под Москвой и Сталинградом в январе 43-го в Касабланке прозвучали слова Рузвельта о необходимости выдвинуть для гитлеровской Германии требование безоговорочной капитуляции.

Масштабы катастрофы на Восточном фронте привели в самом германском генералитете к оппозиции Гитлеру — явной и тайной, а самого Гитлера — к признанию в «Волчьем логове», своей ставке: «Возможность окончания войны на Востоке посредством наступления более не существует. Это мы должны ясно представлять себе».

Но годы уходят, становятся историей, а историки не все, увы, объективны. Это чувство сожаления возникает у меня, когда я перелистываю внушительный фолиант «История второй мировой войны» бывшего генерала, сменившего после войны гитлеровский мундир на тогу летописца, Курта Типпельскирха.

«Три года германские вооруженные силы вели наступление: Германия захватила обширную территорию,[87]которая от Нордкапа до Эль-Аламейна раскинулась на 4500 километров, а от Бреста на побережье Атлантического океана до Сталинграда на Волге — на 3600 километров. Но как раз это, — сокрушается К. Типпельскирх, — и привело к опасной раздробленности сил»{8}.

Если вдуматься в это утверждение, то сразу становится ясно: оно рассчитано на простачков... От Атлантики до Сталинграда 3600 километров — это, оказывается, только для немецких вооруженных сил. А для советских — другая протяженность советско-германского фронта? Для последних нет «опасной раздробленности»! И не в равных ли условиях в этом смысле противоборствующие стороны? От Нордкапа до Эль-Аламейна 4500 километров, верно. Но на этом расстоянии еще и войска сателлитов — Италии, Венгрии, Румынии, Финляндии и прочих. А сколько дивизий у германской стороны в Норвегии или Африке, на побережье Атлантики — всего ведь чуть больше трех десятков.

А сколько войск вынужден был держать Советский Союз на удалении в десять тысяч верст от фронта — на Дальнем Востоке, с другой стороны пресловутой «оси», против японских империалистов!

Несолидно прибегать к аргументации подобного рода в научных трудах. Нелогично, мягко выражаясь...

Минуло после поражения гитлеризма в войне против СССР десятилетие, умер танковый стратег вермахта Гейнц Гудериан. Его однополчане и поклонники бережно, скрупулезно собрали его черновые рукописи, и вот в Мюнхене вышла последняя, так сказать, посмертная книга Гудериана «Танки — вперед!».

Эту книгу перевели на русский язык и издали{9}, поскольку она представляет известный интерес для советского читателя с точки зрения изучения боевого опыта применения танков. Нам не страшны ни тенденциозность автора в изображении событий второй мировой войны, ни его стремление оправдать поражение вермахта на Восточном фронте. Пусть себе утешаются его издатели и поклонники, разделившие с ним горечь поражения. Что еще остается потерпевшим!.. Да и вряд ли кого-нибудь в наше время можно убедить доводом подобного[88]рода: «Бескрайние просторы страны, как и во времена Наполеона, спасли русских».

В сорок третьем эти доводы еще не приводились для оправдания неудач на Восточном фронте. В это время вермахт и Гитлер уповали на свою военную звезду, еще веровали в успех готовящегося ими наступления под Курском под кодовым названием «Цитадель».

Чем окончилась для Гитлера Курская битва, сейчас знает каждый школьник. Это была катастрофа, знаменовавшая собой закат военной звезды вермахта.

О Курской битве сложены уже легенды. О ней написали, пишут и еще будут писать повести и романы, ей посвящают кинофильмы. Может быть, автор будущей «Войны и мира» сумеет рассказать о ней не хуже, чем Льву Толстому удалось поведать о Бородине. Впрочем, ему будет сложнее, ибо это, если перефразировать слова поэта, «битва посерьезнее Бородина»...

Я не писатель и никак не ставлю перед собой литературной задачи, но вместе с тем не могу избавиться от возникающих ассоциаций.

«Солдаты! С сегодняшнего дня вы становитесь участниками крупных наступательных боев, исход которых может решить войну... И вы должны знать, что от успеха этого сражения зависит все...»

Это из обращения Гитлера к своим войскам 4 июля, накануне Курской битвы.

Удивительно знакомо. Я это уже читал когда-то, давным-давно, еще в юности:

«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас... Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске...»

Такими словами начинался приказ Наполеона перед Бородином, свидетельствует Толстой в «Войне и мире»{10}.

Как и Бородино, Курская дуга давно стала достоянием историков.

«Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно, что говорить [89]о том, что бы было, если б осенью сделалась весна». Это снова Толстой.

Сокрушаясь об «утерянных победах», генерал-фельдмаршал Э. Манштейн валит все на Гитлера:

«Командование группы армий (группа «Юг» — А. Б. ), однако, полагало, что если уж мы предприняли упреждающий удар, то надо было сделать все для достижения полного и быстрого успеха операции «Цитадель». Если бы нам удался этот удар, если бы были уничтожены отрезанные на Курской дуге войска противника и, кроме того, в этом сражении была разгромлена значительная часть его оперативных резервов, то тем самым был бы сделан первый шаг для достижения столь желанного ничейного исхода войны» (Э. Манштейн, Утерянные победы{11}).

Осенью не делается весна, господин фельдмаршал. Позволю себе дальше процитировать из моей любимой книги.

«Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого»{12}.

Весной 1943 года на советско-германском фронте наступило относительное затишье. Впрочем, тишина эта была зловещей — обе стороны готовились к решающим летним сражениям.

1-я танковая армия в составе Воронежского фронта сосредоточилась неподалеку от Курска, близ города Обоянь. Танкисты, как и другие советские войска, начали планомерную подготовку к предстоящим летним сражениям. Особое место в этой работе занимала морально-политическая и психологическая подготовка войск.

Два года боев с фашистскими захватчиками не прошли даром для советских воинов. Сейчас они окончательно осознали свое, пользуясь выражением Толстого, «нравственное превосходство» над противником. Но даже в начальный период войны, период наших неудач, они внушали захватчикам, как и в первую Отечественную,[90] «чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв ПОЛОВИНУ войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения»{13}.

Толстой пишет об истощении «нравственной силы атакующей армии». Так было и с гитлеровцами, несмотря на заверения их фюрера: «До сих пор достигнуть того или иного успеха русским помогли их танки. Мои солдаты! Наконец вы имеете теперь лучшие танки, чем они!..»

Про какие «лучшие танки» взахлеб кричит фюрер? О, их к моменту Курской битвы у него целый «зверинец» — новые тяжелые танки «тигр», «пантера», штурмовое самоходное орудие «фердинанд».

Всерьез говоря, это было действительно грозное вооружение. «Тигр», ощерившийся 88-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами, заслонившийся лобовой броней толщиной в 10 сантиметров, огромный, весом до 60 тонн, в самом деле казался неуязвимым для противотанковой артиллерии. Рядом с ним коварно рычала более маневренная, несколько меньше весом — 45 тонн — «пантера» с 75-миллиметровой пушкой. И наконец, «фердинанд» — самоходное артиллерийское орудие.

Танкисты шутят: «Самоходное орудие — испорченный танк». Это потому, что у него кет вращающейся башни, и, чтоб изменить направление стрельбы, самоходка должна разворачиваться как бы своим туловищем. Все так. Но коли на самоходке орудие калибром в 88 миллиметров, лобовая броня 20 сантиметров и весит вся эта махина до 70 тонн, тут есть чего опасаться.

Прав ли был Гитлер, когда заверял своих солдат, что они «наконец имеют лучшие танки», чем русские?

Стремясь угнаться за качественным и количественным ростом советской танковой техники, гитлеровское военное руководство после провала под Сталинградом отказывается от попыток модернизацией имеющихся моделей выйти из кризиса, встает на путь создания новых. Вот и появляются T-V — «пантера», T-VI — «тигр», самоходка «фердинанд».

Однако Курская битва и последовавшие за ней сражения подтвердили, что немцам так и не удалось добиться превосходства над советскими машинами. В отличие [91]от своих предшественников (T-III и T-IV) новые немецкие танки имели более сильное бронирование и вооружение. Однако резкое увеличение толщины брони привело к чрезмерному увеличению размеров и веса танков, а это, в свою очередь, — к снижению маневренности и повышению уязвимости.

Ошибочное стремление укрыться за броню в ущерб другим качествам еще более проявилось в «королевском тигре» (T-VIB), созданном немцами в 1943 году. Броневая защита его достигла 18 сантиметров, а вес 68 тонн.

В конце концов немцы создали сверхтяжелый (180 тонн!) танк с двумя пушками (75– и 128-миллиметрового калибра) и броневой защитой в 21 сантиметр.

Самое занятное, что этот огромный танк получил игривое название «мышонок». Может быть, это было сделано в целях закодирования, только толку от этого не вышло. Германия была повержена, «мышонок» так и не вышел на поле боя.

Впрочем, один экземпляр его можно увидеть в своеобразном советском танковом «музее», где хранятся трофеи, захваченные Красной Армией в боях Великой Отечественной.

Гармоничное сочетание всех необходимых боевых свойств оказалось под силу советскому танкостроению. Вскоре после Курской битвы советские танкисты получили самый мощный тяжелый танк второй мировой войны — ИС-2, созданный конструкторским бюро под руководством Героя Социалистического Труда Ж. Я. Котина. В конструкции его удачно сочеталось сильное вооружение (122-миллиметровая пушка), мощная броня (90–120 миллиметров), подвижность (скорость — 37 километров в час). Гитлеровским танкистам велено было избегать встречных боев с этими машинами, вступать с ними в борьбу только из засад и укрытий.

В том же 1943 году на полях сражений появились также советские танки Т-34–85 с 45–90-миллиметровой броней и 85-миллиметровой пушкой, способной с больших дистанций пробивать лобовую броню тяжелых гитлеровских танков. Несмотря на некоторое увеличение веса, подвижность и проходимость танка остались примерно прежними. В большом количестве стали производиться самоходно-артиллерийские установки. Наиболее высокими боевыми качествами отличались САУ-85[92] и САУ-100 — на базе танка Т-34; ИСУ-122 и ИСУ-152 — на базе танка ИС и другие.

Большим достижением советской танковой промышленности явилось значительное увеличение к концу 1943 года выпуска тяжелых и средних танков. Танковые заводы дали фронту 16,5 тысячи тяжелых и средних танков. Это намного увеличило боевую мощь и возможности бронетанковых войск в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Военная промышленность фашистской Германии в этот год выпустила лишь около 12 тысяч тяжелых и средних танков.

Для обеспечения разгрома врага советский народ не жалел не только своего труда и времени, но и личных трудовых сбережений. Развернувшийся по почину тамбовских колхозников всенародный сбор средств на постройку танковых колонн был подхвачен по всей нашей стране. За годы войны от трудящихся поступило около шести миллиардов рублей деньгами и большое количество различных ценностей, на которые было построено несколько тысяч танков. Рабочие Урала, ставшего подлинной кузницей танкового вооружения, создали добровольческий танковый корпус, изготовив для него танки и другое вооружение за счет своих сбережений.

В последующие годы войны поток танковой техники на фронт стал еще более мощным. В 1944 году у нас было произведено почти 29 тысяч танков и САУ, а в гитлеровской Германии только 17,3 тысячи средних и тяжелых танков.

В 1945 году основные усилия советской танковой промышленности были сосредоточены на выпуске новых танков и САУ, необходимых для окончательной победы над врагом. Всего за время войны наша промышленность произвела более 95 тысяч танков и САУ, а фашистская Германия 53,8 тысячи...

Но вернемся к Курской битве. К началу ее у нас было мало тяжелых танков KB, но зато у нас было немало испытанных и ставших поистине легендарными за время войны тридцатьчетверок — средних танков, обладавших большой маневренностью и способных навязывать «тиграм» и «пантерам» ближний бой. Припомним, что к этому времени у нас в войсках уже были гвардейские «катюши», самоходки не только с 76 и 85, но и 122 и 152-миллиметровыми орудиями.

И все-таки следовало провести немалую работу[93]в войсках, чтоб развеять миф о неуязвимости «тигров» и «пантер», чтоб преодолеть так называемую танкобоязнь. Как мы этого добивались?

Представьте себе, что прямо на окоп, где ты укрылся, движется многотонная стальная махина. Навалилась на твое укрытие, ты вжался в землю, на тебя сыплются комья, обдает жаром, гарью, бензином, вонью. Машина переползла через окоп, а ты поднимаешься, отряхиваешься от земли. Окоп оказался надежным укрытием. Лишь бы нервы твои выдержали. А там вставай, бей в корму противотанковой гранатой или бутылкой с зажигательной смесью.

На себе я испытал такую тренировочку — в первую очередь ее проходили мы сами, командный и политический состав, обучая солдат буквально собственным примером.

От тренировки к тренировке крепла уверенность, что с танком человеку можно бороться даже один на один. Бойцы твердо усвоили, что в так называемом мертвом пространстве, метрах в десяти от брони, пушка и пулеметы танка не опасны, они так расположены, что не могут обстреливать это пространство.

Бойцам на фотографиях и макетах показывали уязвимые места «тигров», «пантер», «фердинандов», учили, как выбирать позицию для действенного огня. Раздавались специальные памятки, инструкции по борьбе с этими новыми машинами врага.

Целеустремленно проводилась партийно-политическая работа, что повышало моральный дух солдат и офицеров. Поступали все новые и новые заявления о приеме в партию и комсомол. Политработники изыскивали все новые и новые формы агитации и пропаганды, учитывающей конкретные задачи обстановки. Помимо докладов, бесед, важное место занимали рассказы о подвигах ветеранов, товарищей по подразделению, части.

Вот эта морально-психологическая подготовка и привела к тому, что «нравственное превосходство», опять пользуюсь выражением Толстого, было на стороне советских войск и на Курской дуге, выдающемся сражении не только Великой Отечественной войны советского народа, но и всей второй мировой войны.

Дуга, которую пытался выпрямить Гитлер, возникла в очертаниях советско-германского фронта благодаря успешному наступлению наших войск. Она, причудливо[94]охватывая район города Курска, на 200 километров вклинивалась в расположение противника. В свою очередь, войска противника севернее Курска, в районе Орла, и южнее, в районе Харькова, вдавались в расположение наших войск.

По плану «Цитадель» два мощных клина должны были вгрызаться в нашу оборону: с севера группа армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Г. Клюге, с юга группа «Юг» другого генерал-фельдмаршала — Э. Манштейна, тогда еще не подозревавшего, что ему придется писать книгу со столь одиозным названием — «Утерянные победы».

Разгадав замыслы противника, Советское командование противопоставило ему два фронта — Центральный, под началом К. К. Рокоссовского, и Воронежский, командующий Н. Ф. Ватутин. В резерве был еще Степной фронт И. С. Конева.

Колоссальные военные силы были здесь у обеих сторон. В Европе все еще нет второго фронта, и гитлеровцы перебрасывают в район Курской дуги войска из Франции и Германии — тут сосредоточиваются пятьдесят дивизий вермахта, огромное количество техники. Советская сторона имела здесь тоже достаточно крупные силы, могла первой прервать грозное затишье весны 1943 года. Однако советская полководческая мысль выдвинула иной план действий.

«Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным, — доносил еще весной Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину представитель Ставки маршал Г. К. Жуков. — Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника».

Предложения эти были приняты, легли в основу советской идеи Курского сражения.

Курская битва по упорству борьбы почти не имеет себе равных в истории войн. В ней с обеих сторон приняло участие такое неслыханно огромное количество танков, что ее по праву называют танковой битвой, нисколько при этом не умаляя роли в ней других родов войск.

Вместе с тем именно здесь, под Курском, была[95]окончательно похоронена немецко-фашистская военная концепция, согласно которой одними лишь подвижными войсками можно решать на войне все задачи, в том числе прорыва любой обороны. В ходе военных действий немецкое командование практически не раз само опровергало собственные теоретические воззрения. И тут, под Курском, бронированные кулаки германской армии разбились о глубокоэшелонированную оборону советских войск.

Танки — очень большая сила на войне. Танкист, я не могу сказать об этом без гордости. Военачальник, я не могу не подчеркнуть основной идеи советской военной доктрины — о том, что окончательная победа достигается только совместными усилиями всех родов войск. Вместе с тем на различных этапах всех битв и сражений, в системе взаимодействия различных родов войск всегда выделялось ведущее звено, на которое возлагались наиболее ответственные задачи. Бронетанковые войска в минувшую войну часто становились этим ведущим звеном. Особенно характерна в этом отношении Курская битва. Ее изучали и рассматривали с разных сторон. Танкист, я попробую рассмотреть, как использовались в Курском сражении бронетанковые войска.

Весной 43-го был возвращен из опалы и вновь принял высокий пост, на этот раз генерального инспектора бронетанковых войск вермахта, генерал Гейнц Гудериан. На флангах Курского выступа он включает в состав своих ударных группировок 16 танковых и моторизованных дивизий — свыше 60 процентов всех немецких подвижных соединений, действовавших на советско-германском фронте. Это составляло 2700 танков и штурмовых орудий.

Более того, это был «цвет» фашистского воинства — танковые дивизии СС «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Рейх», моторизованная «Великая Германия». Танковые дивизии были усилены тремя отдельными танковыми батальонами и двумя дивизионами штурмовых орудий, вооруженными новой техникой — «тиграми», «пантерами», «фердинандами». Высокие боевые качества этой новой техники, помноженные на ее большое количество, видимо, и позволили Гитлеру воскликнуть на совещании своего генералитета в начале мая: «Неудачи не может быть!»

Советское командование смогло противопоставить[96]противнику в Курской битве достойную преграду — сюда были нацелены все пять танковых армий, которые имелись к тому времени в Красной Армии, 15 танковых и механизированных корпусов, множество отдельных полков и бригад.

На это смелое решение Советское командование пошло, будучи твердо уверенным, что именно здесь решается судьба кампании.

«И вот нашли большое поле...» На относительно небольшом пространстве, таким образом, были сосредоточены основные бронетанковые силы обеих сторон — в общей сложности 8 тысяч танков и самоходок! Такого крупного скопления техники не было еще в мировой истории.

Впрочем, в этом поединке количественное преимущество советской стороны по танкам не было еще абсолютным преимуществом. Ибо, во-первых, значительная часть наших танковых ресурсов были легкие танки Т-70. На Воронежском и Центральном фронтах легкие танки составляли целую треть общего количества машин. Тяжелых же танков на обоих фронтах насчитывалось всего около 200.

Во-вторых, наши танковые армии были только-только созданы, а формирование 4-й танковой вообще было закончено только лишь к началу контрнаступления. Штаб нашей армии, укомплектованный за недостатком опытных кадров молодыми офицерами, не мог еще полностью обеспечить необходимого уровня управления таким сложным механизмом, как это войсковое объединение. Нельзя не отметить, что и в штабах более высоких инстанций еще не было накоплено опыта по оперативному применению танковых армий нового типа. Здесь еще шел поиск наиболее целесообразных методов их использования. А при всяком поиске неизбежны и ошибки и просчеты...

Итак, войска обеих сторон подготовились к жаркому поединку.

Еще 2 июля Ставка предупредила командование фронтов и армий, что в ближайшие дни следует ждать перехода немцев в наступление. Предполагалось, что главный удар противник нанесет по левому флангу и центру Воронежского фронта, где стояли войска 6-й гвардейской армии и во втором эшелоне наша 1-я танковая армия.[97]

В ночь на 4 июля перебежчик сообщил, что враг ведет последние приготовления — создает проходы в минных полях, снимает проволочные заграждения и так далее.

Наступившее утро, казалось, не предвещало ничего подобного тому, что должно было вот-вот развернуться на поле Курской битвы. Пахло поспевающей пшеницей, в садах наливались соками знаменитые курские яблоки. Звенели цикады. Но это была обманчивая тишина. Мы знали, что надвигается нечто зловещее, и готовились к тяжелейшим боям.

Вечером в подразделениях крутили старые, но всегда волнующие кинокартины «Чапаев», «Выборгская сторона».

Спустилась ночь на 5 июля. Новые пленные показывали, что немецкое наступление назначено ровно на три часа утра. И тогда в 2.20 Центральный, а в 3.00 Воронежский фронты обрушили на боевые порядки противника ураганный огонь. Эта артиллерийская контрподготовка настолько ошеломила его, что задержала наступление противника, и мы уж думали, не отказался ли он вообще от намерения наступать.

Но Гитлер не отказался. В 6.00, после довольно сильного артобстрела наших войск, противник на южном фасе Курского выступа ринулся в наступление.

Главный удар он нанес силами своей 4-й танковой армии по боевым порядкам советской 6-й гвардейской армии генерала И. М. Чистякова. Войска этой армии проявили массовый героизм при отражении озверевшего врага. В первые же дни стал известен подвиг комсомольской батареи противотанковых пушек под командой старшего лейтенанта Алихана Гагкаева, бившейся с фашистами до последнего. А. А. Гагкаеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союзе, а его батарея награждена Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.

Погибли, но не сдались врагу все члены комсомольского танкового экипажа И. К. Зайцева — командир башни П. В. Федин, стрелок-радист В. В. Пермяков, механик-водитель Г. А. Матросов. Они дважды тушили пожар в своем танке, а когда танк был подожжен в третий раз и пожар уже нельзя было потушить, героический экипаж своим пылающим танком таранил немецкий тяжелый танк.[98]

1-я танковая армия получила приказ командующего Воронежским фронтом о занятии оборонительного рубежа на Обоянском направлении только во второй половине дня 5 июля. Противник сумел за это время несколько вклиниться в расположение наших войск. С тем большим пылом рвались в бой танкисты — танки ринулись на свой исходный рубеж, линию Мелево — Раково — Шепелевка — Алексеево — Яковлево. Танковая армия с ходу заняла второй оборонительный рубеж в полосе действий 6-й гвардейской армии.

Забегая несколько вперед, скажу, что наличие в составе фронтов танковых армий было новым для оперативной обороны и, пожалуй, определило то, что, несмотря на массированные танковые удары, наша оборона оказалась для противника непреодолимой преградой. Этому способствовала тщательная предварительная разработка взаимодействия танковых войск с пехотой, артиллерией, авиацией, инженерными частями, проведенная на совместных штабных учениях. На картах и так называемых штабных играх были разыграны возможные варианты нанесения контрудара и перехода в контратаки по наступающему противнику.

3-й мехкорпус выдвинул в первый эшелон своей обороны 1, 3, 10-ю механизированные и 1-ю гвардейскую танковую бригады. Впереди бригад, на расстоянии примерно в полкилометра, были выставлены танковые засады.

Наша бригада оседлала автостраду Белгород — Курск, центр обороны — высокий курган в двадцати метрах от дороги. На самой вершине кургана спрятан в укрытии танк командира бригады. Тут тебе и наблюдательный, и командный пункты, и долговременная огневая точка — танк буквально зарыт в землю по самую башню: стоять насмерть! Так и стояли советские солдаты. Сколько их здесь сложило головы... После войны белгородцы воздвигли на нашем кургане памятник павшим. На нем слова:

Путник!
Куда б ни шел, ни ехал ты,
Но здесь остановись.
Могилам этим дорогим
Всем сердцем поклонись.[99]

На участке Чапаево — Яковлево танковые дивизии противника «Адольф Гитлер», 3-я и 7-я моторизованная дивизия «Великая Германия», пехота, прорвав главную полосу обороны 6-й гвардейской армии, не подозревая присутствия целой нашей танковой армии на второй полосе обороны, полагая, что основная трудность уже позади, неожиданно столкнулись с этими нашими танковыми засадами.

Преодолев первое замешательство, «тигры», «пантеры», «фердинанды» развернулись в боевые порядки и кинулись в атаку.

На степном просторе, на холмах, в балках и оврагах, в населенных пунктах завязались танковые сражения, ожесточенные и невиданные.

«Земля тряслась, как наши груди... и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой...» С обеих сторон 1400 танков, более двух тысяч орудий, в воздухе полторы тысячи самолетов.

Да, стонала земля. Масштабы сражения превосходили человеческое воображение. Сотни танков, орудий, самолетов превращались в горы металлического лома. Во мгле — солнце, его диск еле пробивается сквозь тучи дыма и пыли от тысяч одновременно раздающихся разрывов снарядов и бомб. От ударов снарядов о броню адский скрежет, столбы копоти от горящих машин...

Танковые полчища Манштейна, весь этот железный «зверинец», задрав длинные хоботы своих пушек, медленно наползают на наш передний край. Снаряды наших противотанковых орудий, угодив в лобовую броню «тигра», рикошетируют, ставя в небе свечку. А все-таки и «тигры» и «пантеры» ползут с опаской, побаиваются приблизиться к нашим тридцатьчетверкам, чтоб не угодить под снаряд бортом.

Со своего НП на кургане, лишь малость утихнут артиллерийская канонада и авиационная бомбежка и медленно рассеется дым, вижу все вокруг километров на шесть-восемь, ведь летний солнечный день! Вот за первым — второй эшелон танков противника в предбоевых порядках, вот расположение наших соседей — танковой бригады моего друга Горелова. Танкисты и мотопехота, артиллеристы, саперы вместе отбивают уже, наверное, десятую атаку врага.

Но вот новая авиаволна противника. Навстречу им[100]наши истребители, снизу залпы зениток, такие частые, что напоминают скорее пулеметную пальбу.

Назойливые бомбардировщики противника Ю-87 один за другим, звено за звеном пикируют на курган. Правда, наши зенитчики и «ястребки» не всегда позволяют им бомбить прицельно, но кому приятно сидеть на макушке горки и ждать прямого попадания бомбы! А бомбы падают, падают с выматывающим душу надсадным воем и свистом где-то вокруг тебя, в каких-нибудь пятнадцати-двадцати метрах.

Вокруг кургана поле, сплошь изрытое воронками, а макушка кургана как заговоренная — не берут ее бомбы.

Остервеневшие пикировщики бомбят курган с отчаянием, словно именно он один, а не тысячи бойцов повинны в неуспехе фашистских войск.

Что ж, пусть бомбят, военная фортуна, видно, повернулась к ним задом, и праздничек грядет на нашу улицу!

Это я кричу в трубку по радиотелефону Владимиру Михайловичу Горелову, а он, как всегда уверенный и бодрый, басит в микрофон:

— Держись, Армо. Марс иногда и армянам помогает!

— Спасибо, Володя, знаю, ты всегда был уверен в интернациональных настроениях языческих богов!

— Гляди, — басит Горелов, — на бога надейся, а сам не плошай.

Не плошаю, как могу.

Есть потери, но люди чувствуют себя уверенно. С переднего края в полосу обороны бригады отошли артиллерийские подразделения 6-й гвардейской армии, включились в борьбу с танками врага. С ними чувствуем себя веселее, хотя становится все тяжелей.

И ни единого случая, чтобы солдат без приказа сделал хоть шаг назад. Не до исторических ретроспекций, но ловлю себя на мысли, что с восторгом думаю, как изменился наш солдат сорок третьего по сравнению с бойцом сорок первого. Сколько у него нынче мастерства и стойкости, упорства и уверенности! И какая мощная техника у него в руках!

А враг упрямо лезет вперед. В орбиту боя втягиваются все новые и новые части. Из своего танка вижу как на ладони всю панораму местности, на которой[101]разворачивается борьба сторон, борьба безжалостная и бескомпромиссная. Повсюду ожесточенные схватки танков и пехоты, боевые порядки смешиваются, идет рукопашная схватка.

Где-то танки противника прорвали первые траншеи нашей пехоты, перевалили через них, углубились в нашу оборону. Кажется, ничего живого не осталось в этих траншеях.

Ан нет! Танки ушли вперед, а траншеи ожили, в них поднимаются бойцы и снова ведут бой с вражеской пехотой, наступавшей под прикрытием этих танков.

То тут, то там вспыхивают факелы подожженных фашистских танков, получивших удары в борт и в корму, облитых сзади горючей жидкостью.

То тут, то там видны стреляющие башенки, чуть возвышающиеся над полем сражения, — это закопанные в землю наши танки. Они менее уязвимы для артиллерийских снарядов. Танковая рота лейтенанта В. А. Бочковского уничтожила десять танков. Лейтенант Б. В. Павлович подбил три вражеских танка, из них одного «тигра», вместе с экипажем отбуксировал этот «тигр» № 824 в тыл. Впоследствии эта машина демонстрировалась в Москве на выставке трофейного оружия. Два «тигра» на личном счету лейтенанта Г. К. Карпиноса, три — лейтенанта И. А. Никитина.

А битва все шире по своим масштабам, все ожесточенней, особенно на направлении, которое обороняют части 3-го мехкорпуса, сюда наступают главные силы вражеской танковой группировки. Но к исходу 6 июля противник ни на одном участке не достиг значительного успеха, его танковый кулак натолкнулся на крепкую преграду.

«Изведал враг в тот день немало, что значит русский бой удалый...»

Я думаю, читатель понимает, что, хотя Бородино под Москвой, а не под Курском, мои ассоциации правомерны, потому что нравственная сила нашей армии проявилась в сражении под Курском в не меньшей степени, чем в битве под Москвой, или под Сталинградом, или впоследствии на Висле и под Берлином.

Когда «на поле грозной сечи ночная пала тень», огневой бой обеих сторон стал затихать. Только факелы многочисленных горящих танков и автомашин освещали окружающую местность. Отдельные самолеты,[102]ориентируясь по ним, освобождались от бомбового груза.

Войска готовились к завтрашнему дню: ремонтировали подбитую технику, подвозили боеприпасы и горючее, командиры и штабы подсчитывали потери, подбирали раненых с поля, хоронили убитых.

Но обстановка по-прежнему оставалась напряженной и весьма сложной. Восточнее Яковлева еще к вечеру 6 июля танковые дивизии СС «Рейх» и «Адольф Гитлер» прорвали оборону 51-й гвардейской стрелковой дивизии и 5-го гвардейского танкового корпуса и подошли с востока к крупному населенному пункту Покровка.

Командующий 1-й танковой армией, чтобы не допустить вражеского удара во фланг и в тыл 3-го мехкорпуса, перебросил из своего второго эшелона в район Покровки 31-й танковый корпус. Но из-за разрушения вражеской авиацией мостов и переправ на речке Солотинке, недостаточной разведки брода через болотистую речушку Салтыковку этот корпус не сумел выйти на необходимый рубеж и занять оборону, и 7 июля противнику удалось буквально просунуться в щель между 1-й танковой армией и 5-м гвардейским танковым корпусом. Правда, всего на пять-шесть километров.

Еще 5 июля немецкие самолеты сбрасывали над расположением наших войск листовки, в которых хвастливо грозились вступить в Курск на второй день наступления. Но кончается третий день, а успеха враг не добился, Ночью лишь яркие вспышки ракет разрезали небо и полыхали костры догорающих танков. Пахло пеплом, горячим железом, горелым человечьим мясом.

Наутро 8 июля, едва забрезжил рассвет, вражеская авиация и артиллерия нанесли удар по войскам танковой армии. Противник стремился использовать брешь, образовавшуюся на левом фланге армии, чтоб все-таки ударить ей во фланг и в тыл.

Авиационный налет был мощным и долгим. Эшелон за эшелоном «юнкерсы» и «хейнкели» разгружались над нашими позициями, тучи пыли от взрывов бомб поднимались до самого неба. «Юнкерсы» пикируют с включенными сиренами, которые завывают так, что даже у видавших виды солдат мурашки по коже. Прижимаешься к земле, не смея шелохнуться, поднять голову.

Не успела еще осесть пыль от бомбежки да затихнуть рокот авиационных моторов, как на поле брани показались [103]табуны вражеских танков, изрыгающих огонь. Впрочем, «табуны», хоть у непосвященных и складывалось такое впечатление, — это неточно: танковые части противника шли организованно, несколькими боевыми курсами. Их встретил огонь гвардейских минометов — «катюш», артиллерии, противотанковых ружей, танковых орудий, по наступающей вслед за танками вражеской пехоте били из пулеметов, автоматов, винтовок. Все это слилось в дикую какофонию грохота, лязга, скрежета.

Противник рвался вперед, несмотря на то, что нес огромные потери. Атаки повторялись одна за другой — все безуспешно.

Больше 50 вражеских танков проскочили заградительный огонь нашей артиллерии. Два танка шли прямо на окоп, в котором находилось отделение старшего сержанта Ивана Трофимовича Зинченко. Казалось, спасения уже нет. И тогда Зинченко, схватив три противотанковые гранаты, бросился под вражеский танк. Второй танк повернул вспять. Отважный воин погиб. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Против бригад 3-го мехкорпуса при массированной поддержке авиации наступали танковая и моторизованная дивизии противника. Наша авиация активно сражалась с самолетами врага. Бои в воздухе были не менее жаркими и кровопролитными, чем на земле.

7 и 8 июля были самыми напряженными в Курской битве. Здесь, на Обоянском участке, в общем направлении на Белгород, сложилась куда более тяжелая обстановка, чем в направлении на Орел. Как справедливо отмечает Г. К. Жуков, здесь наступала более сильная вражеская группировка и войсками противника руководили более инициативные и опытные генералы, а во главе группировки стоял генерал-фельдмаршал Э. Манштейн{14}. Несмотря на героические усилия наших войск, врагу удалось кое-где вклиниться в наше расположение.

В этой обстановке командующий Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутин ввел на этом направлении 2-й и 5-й гвардейские, 2-й и 10-й танковые корпуса, несколько стрелковых дивизий и артиллерийских частей, взятых с других направлений. Танковые корпуса были сосредоточены во второй полосе обороны с целью укрепить ее[104]настолько, чтобы парировать наступление противника, а затем в нужный момент контрударом разгромить его.

Контрудар танковых корпусов, нанесенный во взаимодействии с 40-й армией, облегчил положение 1-й танковой армии, и хотя фронт ее обороны не раз гнулся под натиском превосходящих сил противника, но не ломался, и за каждый метр территории, на время попадавшей в его руки, враг расплачивался десятками уничтоженных машин, тысячами убитых и раненых.

Хотя наступательные возможности его резко ослаблены, но не исчерпаны, и противник 9 июля возобновляет свое наступление. Командующий фронтом усиливает 1-ю танковую армию еще одним танковым корпусом и другими частями.

И снова начинается бешеная борьба. И опять солнце меркнет в дыму и мгле сражения. Но волны вражеского наступления разбиваются об утес нашей обороны, все время наращиваемой из глубины.

На правом фланге танковой армии врагу удалось вклиниться в нашу оборону, он пытался окружить 6-й танковый корпус, но это ему не удалось — отважно дрались советские танкисты. Когда в танке лейтенанта П. И. Битковского кончились снаряды, он таранил фашистский танк, свалив его в кювет.

Замечу, впрочем, попутно, что танковый таран при всей заманчивости для описания в художественной литературе и публицистике — дело исключительное. И отнюдь не из-за отсутствия достаточного количества смельчаков, готовых пойти на него. А из-за того просто-напросто, что танк — не самолет и земля — не воздух. Хорошо, если так сложилось на местности, что твой танк, толкнув вражеский, спихнет врага в кювет и он опрокинется на бок. Скорее же всего — толкнешь его, чуть с места сдвинешь, и, чего доброго, одного себя и повредишь. Ну конечно, если уж горит твоя машина и нет тебе спасения, как было в случае с экипажем И. К. Зайцева, который так ярко описал Н. К. Попель, тогда другое дело.

Но я не разделяю восторга Николая Кирилловича по поводу, как он выразился, «массового танкового тарана»{15}, что был применен якобы в первый год войны советским [105]8-м мехкорпусом против 16-й немецкой танковой дивизии. Н. К. Попель вслед за описанием этого пресловутого «массового танкового тарана» приводит выдержки из «Военного дневника» немецкого генерала Ф. Гальдера: «Советский 8-й мехкорпус идет на самоубийство».

Да, верно, Гальдер в этот же день, 26 июня 1941 года, в своем дневнике отметил, что тот же 8-й мехкорпус нанес 16-й немецкой дивизии сильнейший контрудар. Но я убежден, что успех этот был порожден отнюдь не ударами своих гусениц по броне противника, а, очевидно, успешным маневром и мощью танковых орудий.

Танк призван сближаться с противником на необходимое расстояние и расстреливать танки врага из своего вооружения. Рвать же собственные гусеницы о чужую броню — это и вправду самоубийство, ничего но скажешь... Если такое и имело место, то извинить его можно, наверное, лишь тем обстоятельством, что происходило оно в самые первые дни войны. Последующий опыт не позволял нашим танкистам совершать подобные малообдуманные поступки...

Однако я отвлекся от своего основного рассказа о ходе Курского сражения. Итак, к вечеру 11 июля на Обоянском направлении была полностью сорвана попытка противника прорваться здесь к Курску.

Несколько слов о сражении на севере Курской дуги — на Орловском направлении.

Здесь в первый день своего наступления противник мощным бронированным клином прорвал первую полосу обороны нашей 13-й армии и продвинулся вглубь на шесть-восемь километров. Командующий Центральным фронтом К. К. Рокоссовский нанес противнику контрудар силами 2-й танковой армии, 19-го танкового и 17-го стрелкового корпусов. Это остановило противника перед второй полосой нашей обороны. Все попытки вражеских войск прорваться к Курску на этом направлении были пресечены. С тем большим остервенением враг бился на белгородском крыле. Перегруппировавшись, он ринулся на Прохоровку.

И вот здесь, у Прохоровки, произошло кульминационное сражение Курской битвы, разделившее ее на два этапа — оборонительный для наших войск и наступательный.[106]

Враг не подозревал, что Советское командование подтянет сюда свежие силы — 5-ю гвардейскую общевойсковую и 5-ю гвардейскую танковую армии из состава Степного фронта, которым командовал И. С. Конев.

12 июля здесь произошло сражение, в котором приняло участие с обеих сторон около 1200 танков и самоходок, огромные авиационные и другие силы. Бронированная лейб-гвардия Гитлера — его отборные танковые дивизии, руководимые одним из опытнейших мастеров вождения танковых войск в фашистской армии, генералом Готом, — не выдержала встречного удара 5-й гвардейской танковой армии, которой командовал известный советский танковый военачальник Павел Алексеевич Ротмистров, 5-й гвардейской общевойсковой армии А. С. Жадова и других советских войск.

О размахе сражения под Прохоровкой красноречиво говорит следующий факт: только в течение одного дня немцы потеряли почти 400 танков! Немалые утраты понесли и наши войска, но потери противника были еще большими, его вера в победу окончательно рухнула, и он стал постепенно откатываться назад.

Чем же характерна оборонительная часть Курской битвы для танковых войск?

Прежде всего глубоким эшелонированием их с заранее определенным целевым назначением каждого эшелона.

Первый эшелон составляли отдельные танковые полки, полки самоходной артиллерии, отдельные танковые бригады. Это были подвижные резервы командующих общевойсковыми армиями, командиров стрелковых корпусов и дивизий. Часть танковых полков использовалась в составе противотанковых опорных пунктов и узлов обороны, а также в танковых засадах. На первый эшелон уходила половина всех танков, которые имел фронт.

Во втором эшелоне стояли танковые армии и отдельные танковые корпуса. Они располагались в 30–50 километрах от переднего края обороны и предназначались для нанесения контрударов по прорвавшимся группировкам противника.

Второй, бронетанковый, эшелон обороны, тоже имевший половину танков фронта, был основным маневренным ударным средством. С его помощью Советское командование рассчитывало изменить и изменило ход оборонительного сражения в свою пользу.[107]

Подчеркну еще раз, что наличие в составе фронтов таких крупных войсковых объединений, как танковые армии, явилось одним из решающих факторов того, что наша оборона оказалась непреодолимой.

Использование крупных соединений и объединений бронетанковых войск при ведении оборонительной операции для удержания полос обороны в глубине — второй и тыловой оборонительных полос общевойсковых армий — было новой формой оперативного применения танковых войск, резко увеличивало устойчивость оперативной обороны и позволило отражать атаки крупных танковых масс противника, наступавших на узких участках фронта группами по 200–300 машин.

Оборонительная часть Курской битвы многим обогатила советское военное искусство. Особенно по вопросам применения в обороне крупных танковых масс. Причем обогащению служат и недостатки, имевшие место при использовании крупных масс бронетанковых сил, если их критически осмысливать.

Ход сражений подтвердил, например, что контрудар достигает цели лишь в тех случаях, когда он наносится мощной группировкой, а действия участвующих в нем танковых армий и корпусов достаточно согласованы, когда ему предшествует не только умело проведенная арт-и авиаподготовка, но атака непрерывно поддерживается артиллерией и авиацией по всей глубине действий войск, осуществляющих контрудар.

Когда не соблюдены эти условия, как это было 8 июля при контрударе 40-й нашей армии и трех танковых корпусов, должного успеха не жди, недаром же противник на этом участке не отказался от намерения продолжать свое наступление...

Но, конечно, не эти просчеты определяют место, занимаемое оборонительными сражениями на Курской дуге в советском полководческом искусстве. Многие принципы действия войск и командования в обороне, выработанные здесь, не потеряли своего значения для современных представлений о ведении боевых действий.

Наша 1-я танковая армия успешно выполнила свою задачу в оборонительных боях под Курском — совместно с 6-й гвардейской армией И. М. Чистякова и другими соединениями обескровила танковые дивизии «Адольф Гитлер» и «Рейх», моторизованную дивизию «Великая[108] Германия», 3-ю и 11-ю танковые и 332-ю пехотную дивизии, уничтожила огромное количество техники и живой силы противника. За героизм и мужество, проявленные в боях, тысячи воинов 1-й танковой армии были удостоены высоких правительственных наград... Многие посмертно. Неподалеку от памятника павшим, что воздвигнут на кургане, о котором я писал выше, стоит нынче горделивая фигура танкиста. Это памятник Герою Советского Союза В. С. Шаландину. И есть нечто, крепко связывающее оба эти памятника. Ибо первый — это взнесенная на постамент, израненная вражескими снарядами тридцатьчетверка. Славно послужила она танкисту, что сложил здесь свою голову, геройски принял смерть, защищая нашу жизнь.

«Жизнь, ты помнишь солдат, что погибли, тебя защищая?» Для меня, солдата, эти строчки исполнены особого смысла. И я хочу, чтобы молодежь, преклоняя колени перед святой памятью павших, всегда имела перед собой этот самый достойный пример, «с кого делать жизнь»...

Провал операции «Цитадель», непрерывные удары Воронежского и Центрального, а затем Брянского и Западного фронтов вынудили германское командование отвести свои войска на рубеж, который они занимали в ночь на 5-е, к началу Курской битвы.

Приведу, однако, две цитаты из сочинений послевоенных.

«Хотя немецкие войска и отошли, они показали, что ни в чем не уступают русским. Выявилось их бесспорное превосходство в тактике, короткая операция по отходу была проведена очень быстро и организованно».

«Войска, а также их командование не виноваты в этой неудаче. Они вновь показали себя с самой хорошей стороны...»

Авторы? Уже знакомые нам К. Типпельскирх{16} и Э. Манштейн{17}.

Не могу обойти молчанием еще одно заявление этих гитлеровских генералов:

«Немецкая армия приобрела такой боевой опыт, чувствовала себя, несмотря на все понесенные до сих пор[109]потери, так хорошо подготовленной и настолько сознавала свое превосходство над противником, что вполне была на высоте задач, вытекающих из стратегии борьбы на истощение противника путем оперативного маневрирования»{18}.

Выходит, что немецкие войска после каждого понесенного ими поражения становились все сильнее, только вот победы почему-то не одержали...

На сем, пожалуй, можно и кончить полемику, вернуться к рассказу о том, как, закрепляя успех, одержанный в обороне, советские войска перешли в мощное наступление, которое завершилось изгнанием захватчиков с родной земли.

12 июля на левом крыле Западного и Брянского фронтов 11-я гвардейская армия И. X. Баграмяна нанесла жестокий удар войскам противника, удерживающим, как они его хвастливо называли, «кинжал в сердце России» — Орловский выступ. Перешли в контрнаступление также 61-я армия П. А. Белова, 3-я — А. В. Горбатова и 31-я П. Я. Колпакчи. 15 июля начал теснить врага Центральный фронт. 5 августа советские войска овладели Орлом. Была выполнена операция под условным названием «Кутузов».

На юге Курской дуги нашим командованием была задумана вторая наступательная операция — «Румянцев».

Отойдя на старый рубеж, противник под воздействием ударов наших фронтов на севере и на юге Курского выступа вынужден был перебросить часть войск своей группы «Кампф» и 4-й танковой армии в районы Орла и Донбасса. Изъятие 6 танковых и моторизованных дивизий (очевидно, в целях пресловутого «оперативного маневрирования»?) ослабило белгородско-харьковскую группировку противника и создало благоприятные условия для перехода наших войск в контрнаступление на этом направлении.

Впрочем, эта группировка врага была еще довольно сильной — в ней оставалось 18 дивизий (в том числе 4 танковые), свыше 3000 орудий, около 600 танков и самоходок, до 300 тысяч солдат. Войска группировки заняли прочную оборону на заранее хорошо подготовленном в инженерном отношении рубеже.[110]

Воронежский и Степной фронты получили приказ Ставки разгромить белгородско-харьковскую вражескую группировку. Ее надлежало рассечь на две части, овладев при этом Белгородом и Харьковом. Воронежский фронт наносил свой главный удар в направлении Богодухов — Валки, вспомогательный на Лебедин — Ахтырка. Здесь действовали четыре общевойсковые и две танковые армии. Последние предполагалось ввести в сражение после прорыва главной полосы обороны противника.

Нашей, 1-й танковой, армии предстояло действовать совместно с 5-й гвардейской общевойсковой, развить ее успех и к исходу первого дня операции овладеть рубежом Борисовка — Дырдан, а на третий день выйти к Богодухову. Таким образом, нам предстояло пройти 145 километров. Нашим соседом слева должна была быть 5-я гвардейская танковая армия П. А. Ротмистрова.

Воронежский фронт начал готовиться к наступлению: штабы занимались планированием, организацией взаимодействия войск, в войсках ремонтировали технику, получали новую, прибывало пополнение. В ночь на 2 августа наши танки начали сосредоточиваться в исходных районах.

Днем меня вызвал командир нашего 3-го мехкорпуса генерал С. М. Кривошеин. Генерал стоял у входа в свою землянку. Подъехав, я постарался незаметно оставить в кузове «виллиса» костыль, на который опирался вот уже три недели. Дело в том, что еще 9 июля, сбитый взрывной волной от упавшей неподалеку бомбы-фугаски, я сильно повредил ногу.

Подхожу к С. М. Кривошеину, стараясь не хромать, но это мне, видно, не очень удается, потому что генерал берет меня под руку и этак бережно, как даму, ведет в землянку. Там сидят три офицера. Генерал, как только мы вошли, мягко так обращается ко мне:

— Ну-ка, разувайся!

Тут только я замечаю на погонах офицеров эмблему — змею над чашей. Вот оно что!

— Я здоров, товарищ генерал.

— Ладно, ладно. Разувайся.

— Товарищ генерал...

— Заладил. Разувайся, Армо, и не сопротивляйся, нас, как видишь, четверо.[111]

С меня сняли не только сапоги, но и брюки. И это меня «демаскировало»: лодыжка уже почти зажила, но огромная красная опухоль все еще держалась на коленке.

— Так... — протянул С. М. Кривошеин голосом, не предвещавшим ничего доброго, и вопросительно взглянул на медиков. Те согласно кивнули. — Все! — непререкаемо резюмировал Кривошеин. — Вопрос ясен. В госпиталь.

— Как в госпиталь? Перед самым наступлением?

— Да. И прямо отсюда. Берите его. Ишь каков — с такой ногой наступать собирается. Гангрены захотел?

Эскулапы опять согласно кивнули.

И сколько я ни сопротивлялся, комкор был неумолим. Единственное, что я смог выпросить, — разрешение на несколько минут вернуться в бригаду, чтоб оставить за себя заместителя.

На пороге штаба бригады меня встречал наш начальник политотдела подполковник А. И. Кортелев. Он умел как-то по-особенному располагающе улыбаться, но сейчас я почувствовал в его открытой улыбке что-то виноватое. Недоуменно поглядел на него.

— Да, командир... Лучше признаюсь: это я Кривошеину про вашу ногу сказал.

— Значит, доносить на меня решил — и еще улыбаешься?!

— А иначе на вас управы нет. С такой ногой и до гангрены недалеко.

— Гангрены, говоришь?! — вскипел я, вспомнив, что это буквально слова Кривошеина, и теперь уж окончательно поверив, что мой политотделец действительно «донес» на меня. — В бой без меня, значит, да?

— Командир! Сначала вылечитесь, а потом «на бой кровавый, святой и правый», — напел он, стараясь свести все к шутке.

Кортелев вообще, наверное, дня без шутки не мог прожить. Я решил сыграть на этой его струне.

— Слушай, Кортелев, давай шутку сыграем, а? Я буду лечиться — слово даю! — только не в госпитале, а в тылах бригады, а?

— Как это — в тылах бригады? — не понял Кортелев.

— А так: в щели какой-нибудь примощусь, никто[112]меня не заметит, и с обозом вслед за вами. Понимаешь? Ну, а вы ко мне с донесениями и от меня...

— Ага, — улыбнулся Кортелев.

«Клюет», — обрадовался я.

— А ты доложишь по тому же адресу, куда уже докладывал, что комбриг, дескать, в госпитале. Славная шутка получится, а?

Кортелев опять широко улыбнулся.

— Отличная шутка. Кавказская шутка. Всем понравится, кроме гангрены.

— Тьфу, чтоб тебя! — в сердцах махнул я рукой на непреклонность своего комиссара. — Скажи Богомолову, пусть людей построит — попрощаюсь.

И ушел, назло ему не опираясь на костыль, а неся его в руке.

Перед отъездом в госпиталь я решил — хоть сам проверю готовность людей к завтрашнему наступлению.

За меня оставался начальник штаба бригады Н. В. Богомолов. Доверял я ему как себе, но момент был такой, что Богомолов на меня не обиделся.

И вот ковыляю вдоль строя, не столько оружие осматриваю, сколько в лица вглядываюсь: вот они, мои ребята, — танкисты, мотострелки, артиллеристы, саперы, — загорели под летним солнцем, вид бравый. Таким сам черт не брат. Еще бы, средний возраст солдат и офицеров двадцать лет, большинство комсомольцы, немало коммунистов.

Вот Г. К. Карпинос, командир танковой роты, со своим экипажем в оборонительных боях шесть вражеских танков подбил. Вот Н. А. Никитин — пять танков на счету. А это П. И. Поспеловский, бронебойщик, тоже пять танков поджег. Из ружья! Останавливаемся около него с Богомоловым и Кортелевым. Солдат четко представляется:

— Рядовой Поспеловский! — а сам улыбается, мы с ним старые знакомые, сколько дорог прошли — от самого Ржева, не меньше.

— Ну как дела, Поспеловский?

— Везде поспеваю, товарищ полковник! — под общий смех отвечает солдат. С таким не соскучишься.

Вечером опять позвонил комкор, возмутился, что я еще не уехал в госпиталь.

Уехал наконец. В полевом госпитале ногу загипсовали,[113] уложили меня в какой-то беленькой хате — до Украины-то каких-нибудь сорок километров.

Лежу. Тепло, оконце приоткрыто, видно звездное небо. Дожди прекратились, дороги просохли. Завтра наступление. Уснуть не могу, куда уж там...

Время как остановилось, не шелохнется. Танки сейчас все росой покрыты, стоят замаскированные в оврагах, в рощах. Почему птицы не поют? Нету птиц — война распугала...

И вдруг среди этой ночи и тишины далекий голос. Пусть не Козловский, но как поет!

Толкаю костылем окошко, чтоб пошире открылось, и еще лучше слышу песню, доносящуюся оттуда, где стоят мои ребята.

Повiй, вiтре, на Вкраïну,
Де покинув я дiвчину,
Де покинув карi очi...

Где же ты, танкист, покинул свою дивчину? Где она теперь — ушла на фронт, успела пробраться к партизанам? Или томится в бараках Майданека? Или, угнанная в неволю, гнет спину на опостылевший рейх?

Сколько же тоски может вместить в себя непритязательная мелодия... И когда получит солдат ответ на мучительный свой вопрос? Только когда на своем танке войдет в родное село. Дойдет ли, улыбнется ли ему военное счастье — не подорвется ли на противотанковой мине, не сгорит ли в своем танке...

Сейчас он сам и не думает об этом. В войну к каждому приходил страх, приходил не раз и не два. В эту ночь, в предчувствии встречи с родной землей, какой уж у этого парня может быть страх. Дай ему бог дойти до родного дома...

Кто же это все-таки пел? Голос такой знакомый. Поспеловский? Комбат Кунин? Артиллерист Варфоломеев?

* * *

Встает заря. Клубится дымка над лощинами и оврагами. Это вот-вот начнется. Знаю, что вчера командиры бригад и корпусов, командующие армиями с оперативными группами заняли свои наблюдательные пункты, на КП фронта прибыл представитель Ставки маршал Г. К. Жуков.[114]

Смотрю на часы. 5.00. Вот оно!

Землю потряс страшный грохот. Началась небывалая по силе и продолжительности артиллерийская и авиационная подготовка. По врагу били тысячи орудий и минометов, его позиции бомбили сотни самолетов. Сплошная пелена дыма над вражескими укреплениями. Там, наверное, уже все перемешано. А бомбы все падают, падают. Прошло уже полтора часа, а артподготовка все продолжается.

Дрожит земля на десятки километров. В грохоте тонут все звуки. Кажется, это предел возможного. Но вот грохот еще мощнее, к нему теперь примешивается вой эрэсов гвардейских минометов. А в небе волна за волной идут наши бомбардировщики. Гула моторов не слышно, его заглушают артиллерийские раскаты, но зрелище это настолько величественно, что, как потом рассказывали, бойцы вставали в окопах во весь рост, восторженными криками приветствуя наших соколов.

Штурм переднего края обороны противника начался в 7 часов 55 минут. К 12 часам 5-я гвардейская армия прорвала две позиции главной полосы вражеской обороны и углубилась в нее километра на четыре-пять, однако дальнейшее наступление замедлилось.

Тогда командующий Воронежским фронтом генерал Н. Ф. Ватутин ввел в бой передовые отряды 1-й и 5-й гвардейской танковых армий. Сила удара общевойсковых армий была наращена, прорыв главной полосы вражеской обороны завершен, главные силы танковых армий вошли в прорыв для развития успеха на оперативную глубину. В первый же день наступления советские войска вклинились в расположение противника до двадцати пяти километров.

5 августа Степной фронт возвратил Белгород. В этот вечер прозвучал в Москве первый артиллерийский салют в честь победителей — в честь освободителей Орла и Белгорода.

Еще в зимнюю кампанию 1942/43 года Советское командование впервые применило прием последовательного наращивания усилий войск при развитии оперативно-стратегического наступления. Но наиболее ярко и эффективно этот метод был использован в наступательной фазе Курского сражения.

7 августа начал наступление Западный фронт — на Смоленск, вместе с ним Калининский и Юго-Западный,[115] 18-го — Южный фронт. Это стало характерной особенностью наступления лета и осени сорок третьего — последовательность ударов советских фронтов. Как пулеметная очередь, по всей линии советско-германского фронта.

Сейчас бывшие генералы вермахта, пытаясь в своих мемуарах оправдать поражения фашистской армии, твердят, что советские успехи — за счет переброски войск с других фронтов. Однако если восстановить ход операций, то окажется, что, скажем, от первой до седьмой операции — - всего месяц. Разве за столь короткий отрезок времени мы могли перебросить с одного фронта на другой такое количество войск, какое необходимо для серьезного усиления наступления?

Умелые перегруппировки внутри фронта, с одного направления на другое — иное дело. Вот это действительно удавалось Советскому командованию.

Ломая сопротивление врага, наши части рвались к Украине. 49-я танковая бригада А. Ф. Бурды овладела крупным населенным пунктом Домнин, 200-я танковая Н. В. Моргунова завязала бой на северной окраине Тамаровки, главные силы танковых корпусов форсируют речку Ворсклу, но там разрушены мосты... Это затруднило переправу, корпуса армии не смогли нарастить ударов своих передовых отрядов, а противник тем временем силами своей 19-й танковой дивизии организовал на этом рубеже прочную оборону.

Ввод в прорыв крупных подвижных объединений в наступательной операции в период Великой Отечественной войны впервые был применен здесь, на Воронежском фронте, на Белгородско-Харьковском направлении. Этот первый урок поучителен, ибо ни в штабах танковых армий, ни в штабах корпусов не было необходимого опыта, инженерное обеспечение было недостаточным, в войсках не хватало табельного инженерного имущества, войска не умели как следует использовать местные материалы для форсирования небольших рек.

И вот результат — даже такая маленькая речушка, как Ворскла, чуть не поставила под угрозу срыва всю операцию.

Только на следующий день, 6 августа, 1-я танковая переправилась через Ворсклу и завязала затяжные бои у второй полосы обороны противника, 5-я гвардейская танковая П. А. Ротмистрова, однако, уже в первый день[116]сумела с ходу прорвать эту полосу на своем участке, но, не будучи поддержанной 1-й танковой и другими войсками фронта, тоже вынуждена была вместо дальнейшего продвижения вперед перейти к отражению ударов подошедших резервов противника.

Почему я говорю, что эти бои были поучительны для дальнейших танковых операций Советских Вооруженных Сил? Потому что они снова с достаточной ясностью продемонстрировали главное назначение танковых армий — глубокое вторжение в оперативную оборону противника с целью ее дезорганизации. Поставленные же совместно с общевойсковыми соединениями на длительное прогрызание отдельных узлов и рубежей сопротивления, они не могут использовать до конца свою ударную и маневренную силу.

В первый же день наступления, когда добилась успеха 5-я гвардейская танковая армия, следовало, как теперь понятно, на этом же направлении сосредоточить главные силы 1-й танковой и, стремительно развивая успех, выйти навстречу подходящим резервам противника, которые он спешно подтягивал с Донбасса, не дать возможность этим резервам изготовиться для нанесения контрудара, разгромить их поодиночке. И продолжать решительное проникновение в глубь оперативной зоны противника.

Даже Э. Манштейн признает, что между немецкими армиями в районе северо-западнее Харькова была брешь, достигавшая пяти километров, и «путь на Полтаву и далее к Днепру для противника, видимо, был открыт».

Был бы действительно открыт, если бы наши танковые армии и отдельные танковые корпуса, не задерживаясь у каждого узла сопротивления, совершили бы смелый маневр, вышли бы в тыл противника, и тогда не только Полтава, но и другие важные объекты оказались бы в наших руках еще в начале августа.

Конечно, все это так ясно и понятно только теперь, спустя многие годы. Но тем не менее Белгородско-Харьковская операция стала серьезной школой для командиров всех степеней.

Генерал армии С. М. Штеменко в своих воспоминаниях об А. И. Антонове, бывшем в то время заместителем начальника Генштаба, рассказывает, что 7 августа А. И. Антонов, предварительно согласовав с Верховным[117] Главнокомандующим И. В. Сталиным, послал командующему Воронежским фронтом следующее указание:

«Из положения войск Пятой гвардейской армии Жадова видно, что ударная группировка армии распылилась и дивизии армии действуют в расходящихся направлениях. Товарищ Иванов (так тогда условно именовался И. В. Сталин) приказал вести ударную группировку армии Жадова компактно, не распыляя ее усилий в нескольких направлениях. В равной степени это относится и к Первой танковой армии Катукова»{19}.

Шли кровопролитные бои, а я томился в чистенькой горнице беленькой хатки. Моя хозяйка, симпатичная украинка лет тридцати, старательно ухаживала за мной, а еще больше за Лешей Карпенко, моим ординарцем.

Однажды ночью сквозь открытое оконце слышу, громко шепчутся на завалинке:

— Ой, Леша, як я тебе кохаю. Нiчь не можу спаты. Леша басит в ответ:

— Чого ты мне кохаэшь... В мене жинка е...

Тяжелый вздох — и быстро удаляющиеся шаги, сначала легкие, женские, вслед за ними тяжелые, Лешины.

Уж и не знаю, ругать его наутро за бессердечие или хвалить за целомудрие.

Через два дня меня будет смотреть хирург, решит мою дальнейшую судьбу. А пока ко мне каждый день приезжает от Богомолова офицер связи, информирует об обстановке, я аккуратно наношу на свою карту движение бригады. Но на сердце у меня неспокойно.

И потому, когда приезжает наконец хирург, мой друг военврач Л. А. Эльдаров, заявляю ему ультимативно:

— Снимай гипс, эскулап. Не снимешь — сам срежу.

— Я тебе срежу! Лежи и не дури. Не маленький — комбриг! Если комбриги самовольничать начнут, что я с рядовыми буду делать? Охрану к госпиталям приставлять? А кто воевать будет?

— Как раз те, кто из вашей лекарской тюрьмы сбежит, — пытаюсь отшутиться я.

— Тоже воинство костыльное! — парирует Л. А. Эльдаров. — Лежи, а то хуже будет. И не подумай удрать, я тебя знаю.[118]

«Спасибо за идею», — произнес я, разумеется, про себя и, как только Л. А. Эльдаров удалился, вылез из-под одеяла, попрыгал по комнате с костылем, потом без него. Больно, но уже не так, как вначале. Значит, нечего тянуть, хватит.

— Карпенко! — заорал я во весь голос.

Вбежал встревоженный ординарец.

— Алексей, добудь у хозяйки ножик побольше и поострее.

— Это зачем? — недоверчиво медлил Леша.

— Выполняй приказ и не рассуждай, — проворчал я. — Побыстрей!

Через несколько минут Леша явился, неся обеими руками нож, который по размерам походил на кинжал моего деда.

Я расхохотался.

— Ты решил: быка резать будем?

— Другого у хозяйки острого нема, — растерянный Леша не знал, куда положить такой нож.

— Это она от любви к тебе, от всего сердца самый большой дала... Ты, кстати, не очень с ней мил, как я посмотрю...

— Та у них же, товарищ полковник, что постоялец, то коханый.

— А муж где?

— Погиб.

— Так ты тогда дурень, Леша.

— Может, и так... — согласился Леша после небольшого раздумья.

— Похоже, что самокритика тебе на пользу. Однако уже поздно, друг...

Алексей непонимающе хлопал глазами.

— Сейчас догадаешься. Держи крепко свой кинжал и режь гипс. Только ногу заодно не откромсай.

— Товарищ полковник, но ведь доктора...

— Режь, тебе говорят!

На рассвете мы уже мчались вдогонку бригаде.

Чем ближе к линии фронта, тем больше вокруг покореженных танков, самоходок, автомашин, врезавшихся в землю самолетов. По обеим сторонам дороги обгоревшие мертвые деревья. Снуют машины с горючим и боеприпасами. И все нарастает гул артиллерийской канонады, превращаясь постепенно в грохот.

Спешим добраться до бригады, пока еще свободен[119] «воздух». У меня на карте нарисован треугольник — это КП бригады. Если за ночь ничего не случилось, легко найдем его. Но вдруг навстречу колонна тридцатьчетверок. Гляжу на номера машин — батюшки, да это же наши, из танкового полка нашей мехбригады. Останавливаю головную машину. На ходу оттуда выпрыгивает майор А. П. Петров, заместитель командира полка. Узнал, несмотря на то, что мы с Лешей черные от пыли, как негры. Доложил обстановку, задачу полка и бригады. И пока докладывал, смотрю в небе восемнадцать Ю-87.

Перестраиваются, ага, значит, сейчас начнут пикировать.

— Воздух! — кричит А. П. Петров. — Товарищ полковник, отгоните вашу машину в сторону. Дать зеленую ракету! — командует Петров. — Еще одну зеленую!

Гляжу, «юнкерсы», сделав круг над колонной, уходят. Молодец Петров, значит, знает опознавательный сигнал врага, наблюдателен. И разведка, видно, у нас не промах.

На КП бригады застал троих — Н. В. Богомолова, А. И. Кортелева и начальника оперативного отдела майора А. П. Коваленко.

Досрочное возвращение мое было воспринято без большого удивления. «А чего еще от тебя ждать», — сказал Богомолов, а Кортелев почему-то не улыбался. Коваленко подробно информировал о делах в бригаде и об общей обстановке: о том, что противнику удалось подтянуть резервы, контратаками затормозить наше наступление, что он массированно применяет авиацию — пикирующие бомбардировщики.

— Нет моготы, замучили проклятые «юнкерсы», — закончил А. П. Коваленко.

— И в такое время, — продолжил разговор начальник политотдела А. И. Кортелев, — у вашего любимчика, комбрига Кунина, развлекаются: напоили гусей водочкой, гуси гогочут, падают...

— Ровно алкоголики в день получки! — рассмеялся Богомолов.

— Ничего тут смешного нет, — серьезно, куда только девалась всегдашняя улыбка, возразил Кортелев. — За это стружку снимать надо. Как малые дети...

Капитан А. М. Кунин — храбрый офицер, весьма толковый комбат, не раз был ранен и не раз представлен[120]к наградам, даже к самым высоким. Не отставал от него по храбрости и его замполит.

— Погоди стружку снимать, — сказал я Кортелеву. — Пожури Кунина немного, и хватит.

— Ну хорошо... — согласился тот и перешел к рассказу о том, какую значительную партполитработу провели в части перед наступлением. В ротах, батальонах, дивизионах прошли партийные собрания, новые члены партии получили партийные документы. Партдокументы выдавались даже в ходе боев. Решено поставить коммунистов и комсомольцев на самые трудные участки предполагаемых сражений.

Замечательные люди — и Богомолов, и Кортелев, и Коваленко, и Кунин. Все геройски завершили войну. Афанасий Иванович Кортелев скончался в 1967 году в родном Брянске, где жил и работал еще до войны. С Коваленко я встретился в 1960-м в Одессе, он там был председателем горисполкома. Мы с ним вспоминали весь его боевой путь в нашей армии — начал младшим лейтенантом, офицером связи, кончил майором, начальником оперативного отдела корпуса.

Богомолов и Кунин — москвичи, позванивают мне время от времени, приезжают. Старых однополчан всегда волнуют минувшие дни и битвы...

Приступив к своим обязанностям, позвонил комкору. С. М. Кривошеин хмыкнул в трубку:

— Ну, приступил так приступил. После боя покажись, каков ты сейчас есть добрый молодец. А пока желаю успеха.

В 1-й танковой благодаря большой работе Военного совета, командиров и политработников была создана исключительно дружеская атмосфера, нисколько не мешавшая соблюдению субординации, но стимулирующая проявление разумной инициативы и творчества, взаимовыручки и товарищества. Стоило кому-нибудь угодить в госпиталь, назавтра об этом знала буквально вся армия.

Тон этот задавали прежде всего сам командующий Михаил Ефимович Катуков и член Военного совета Николай Кириллович Попель — личным примером, личной заботой о каждом своем подчиненном. Можно полагать, что эти качества не только украшают военачальника, но немало способствуют укреплению его авторитета и душевного к нему отношения подчиненных.[121]

1-й танковой предстояло выйти на рубеж Максимовка — Сковординовка, овладеть Богодуховом, населенным пунктом Купьеваха. Во второй половине дня 7 августа 6-й танковый корпус нашей армии сломил сопротивление противника и стремительно начал развивать успех. Его передовой отряд — 22-я бригада под командованием полковника Н. Г. Веденичева — ворвался в Богодухов, 200-я бригада этого же корпуса, которой командовал полковник Н. В. Моргунов, захватила железнодорожную станцию города.

Эффект получился ошеломляющий — богодуховский гарнизон сдался без серьезного сопротивления, было захвачено много железнодорожных эшелонов, складов боеприпасов, бензина, продовольствия.

Одним из первых ворвался в город на своем танке младший лейтенант И. М. Ивченко, коренной житель Богодухова. Здесь в городе в оккупации оставались его мать, сестра, жена с маленьким сынишкой. Из распахнутого люка танка он пристально вглядывался в улицы родного города, торопил водителя: «Скорей!» — а тот и так гнал машину на полной скорости. Вот и дом, вот они, родные — жена, мальчуган...

Население Богодухова встречает освободителей цветами, хлебом-солью, У многих на лицах слезы. В центре города жительница Мария Бачинская у своих ворот накрыла большой стол, уставила его нехитрым угощением: квасом, молоком, фруктами — всем, что имела.

Какие-то люди, изможденные, в рваной одежде, просят танкистов проводить их к самому главному начальнику. Они окружают нас, обнимают, целуют. Оказывается, танкисты подоспели очень вовремя — немцы собирались расстрелять их, подозревая, что они поддерживали связь с партизанами.

Наш 3-й мехкорпус продолжал отражать удары подошедших резервов противника, 5-я гвардейская танковая армия билась за Золочев.

Отражая непрерывные контратаки подошедших вражеских танковых дивизий СС «Рейх», «Мертвая голова», «Викинг» и других частей, наши войска понемногу теснили противника, в буквальном смысле слова «выталкивали» его с занимаемых рубежей. Целесообразнее было прикрыться на правом фланге частью сил фронта, а главными танковыми корпусами нанести сосредоточенный удар на Ахтырско-Полтавском направлении и выйти[122]в глубокий тыл харьковской группировки врага, которую войска Степного фронта уже успешно громили с востока и юго-востока.

«В тот момент, — пишет С, М. Штеменко, — сосредоточение усилий наших наступавших войск приобрело исключительную важность, поскольку сражение под Харьковом вступало в решающую фазу. Поэтому в ночь на 10 августа А. И. Антонов от имени Ставки Верховного Главнокомандования направил еще одну телеграмму, на этот раз адресованную представителю Ставки Г. К. Жукову. Речь шла опять-таки о сосредоточении усилий танковых армий на определенных направлениях, что ставило врага в крайне тяжелое положение»{20}.

Наша 1-я танковая армия имела в своем составе к этому времени после ряда тяжелых боев всего около 200 танков и самоходок, а действовать ей приходилось более чем на 40-километровом фронте. Равномерное распределение войск по всему фронту для постепенного «выталкивания» противника вместо сконцентрирования главных сил на избранном для прорыва участке могло привести к ослаблению темпа наступательной операции.

11 августа дивизии «Викинг», «Рейх» и «Мертвая голова» нанесли нашей танковой армии сильный контрудар. Совместно с переброшенной сюда 5-й гвардейской танковой армией удалось к 16 августа остановить врага.

Тогда он силами 7-й, 11-й, 19-й танковых дивизий, моторизованных дивизий 10-й и «Великая Германия» 18 августа ударил из района Ахтырки на Богодухов, в первый же день продвинулся, потеснив 27-ю армию на 20 километров.

Чтобы остановить его, снова была брошена 1-я танковая. Вместе с 4-й гвардейской общевойсковой, переброшенной сюда из резерва Ставки, она остановила врага, но далее наступать уже не смогла, натолкнувшись на хорошо организованную оборону противника.

Танковая армия исчерпала свои возможности в оборонительных и наступательных сражениях под Курском, в ней осталось столь незначительное количество танков, что далее оставлять ее в боях не имело смысла. В конце августа она была выведена в резерв. В составе общевойсковой [123]армии продолжали действовать механизированные бригады 1-й танковой.

Этой 4-й гвардейской армией сейчас командовал генерал Г. И. Кулик. Он явно недооценивал возможностей приданного ему мехкорпуса и не мог добиться успеха.

Очевидно, поэтому сюда направился заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Г. К. Жуков.

3-я механизированная бригада должна была наступать совместно со стрелковым корпусом армии Г. И. Кулика, поэтому сейчас я находился на КП этого корпуса, уточняя с офицерами штаба вопросы взаимодействия. Закончив работу, направился к своей машине и тут столкнулся нос к носу с приехавшим Г. К. Жуковым.

— А где генерал Кулик? — спросил Георгий Константинович.

— Уехал, товарищ маршал.

— Как уехал?! Он же был предупрежден о моем приезде. И комкора с собой увез?

Я молчал.

— А вы чем занимаетесь?

— Уточнял у начальника штаба боевую задачу.

— Так... Слушайте, а нельзя ли тут у вас чего-нибудь перекусить? С утра ничего не ел, — как бы извиняясь, спросил маршал.

«Жуков принимает меня за офицера этого корпуса, надо объяснить ему», — подумал я.

— Очевидно, можно, товарищ маршал, — отвечал я и шепнул кому-то из рядом стоящих офицеров, чтоб распорядился насчет обеда и заодно срочно вызвал сюда хотя бы их начальника штаба.

Принесли обед. Жуков съел тарелку первого, второе устало отодвинул и вдруг спросил:

— А вы почему не едите?

— Уж обедал, товарищ маршал. У себя в 3-й механизированной бригаде.

— Ага! — понял Жуков. — Так... Значит, выходит, командарм и комкор отбыли, заслышав о моем приезде?

И что я мог ему на это ответить...

— Ну а вы почему не уехали?

— Не успел, — непроизвольно вырвалось у меня.

Маршал вскинул брови, улыбнулся.

— Выходит, попали в плен к Жукову. Тогда проводите меня на КП Кулика.[124]

Я проводил и оказался невольным свидетелем довольно неприятной для Г. И. Кулика сцены. Впрочем, все, что ему сказано по поводу его деятельности как командарма, было правильно и справедливо. Я слушал, а на память снова приходил корнейчуковский «Фронт».

Сейчас, читая книгу Георгия Константиновича, я узнал, что Г. И. Кулик не случайно преуменьшал возможности приданных ему механизированных сил. Еще до войны будучи маршалом и заместителем наркома обороны по вооружению, Кулик недооценивал необходимость быстрейшей механизации войск{21}. Поэтому, очевидно, не случайным был и финал этого посещения маршалом Жуковым Г. И. Кулика: «К сожалению, он плохо справлялся со своими обязанностями, и вскоре его пришлось освободить от командования»{22}.

В боях под Богодуховом и Ахтыркой погибли славные сыны Родины — командир 31-го танкового корпуса генерал-майор Д. X. Черненко, командир 112-й танковой бригады полковник М. Т. Леонов, начальник политотдела этой бригады полковник С. Е. Вобян, командир 237-й танковой бригады майор Н. П. Проценко и многие другие...

* * *

С. М. Штеменко рассказывает:

«Докладывая в ночь на 22 августа обстановку Верховному Главнокомандующему, генерал А. И. Антонов сделал вывод о том, что наши возможности выйти в тыл харьковской группировки противника ухудшились. А произошло это потому, что командование фронтом недооценило нависающую угрозу, даже, правильнее сказать, проглядело ее. Продвижение наступающих войск продолжалось без достаточного закрепления отвоеванных рубежей и обеспечения флангов.

Вот тогда-то, после этого заключения А. И. Антонова, Верховный Главнокомандующий продиктовал директиву командующему фронтом Н. Ф. Ватутину, ставшему впоследствии известной всем начальникам и штабам. Содержание ее отчетливо выражало центральную идею о том, что продвижение вперед в ходе наступления не должно[125]превращаться в самоцель. В частности, в этой директиве было сказано:

«Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам и бить их по частям».

Как известно, — пишет далее С. М. Штеменко, — нашим войскам к моменту издания этой директивы удалось отбить контрудар противника. Действия правого крыла Воронежского фронта стали более организованными, и попытки противника приостановить наше наступление провалились»{23}.

Здесь мне кажется уместным сказать несколько слов о Николае Федоровиче Ватутине — полководце и человеке. Все мы, кому довелось сражаться под началом Николая Федоровича, поражались его исключительному трудолюбию, широте стратегического мышления, отваге.

Н. Ф. Ватутин, свидетельствует Г. К. Жуков, знавший его еще в те годы, когда Николай Федорович был его заместителем по Генштабу, был высокоэрудированным и мужественным военачальником, обладал высокими личными способностями при решении оперативно-стратегических вопросов{24}, это особенно проявилось в контрнаступлении под Сталинградом.

Выдающийся полководец, Н. Ф. Ватутин был и человеком незаурядным. Как пишет генерал-полковник К. В. Крайнюков, в годы войны член Военного совета фронта, которым командовал Николай Федорович, «с мнением генерала армии Н. Ф. Ватутина... в Ставке и Генштабе считались, высоко ценили его опыт и талант... Но случалось и так, что Ставка отклоняла его предложения, хотя и очень редко, указывала на отдельные промахи. Генерал Н. Ф. Ватутин обладал хорошим качеством [126]самокритично оценивать свою деятельность, извлекать полезные уроки на будущее»{25}.

Это великое качество для руководителя, для военного, я бы сказал, в особенности: ведомые им войска должны быть уверены, что следуют по верному пути.

Воронежский фронт активными действиями ликвидировал ахтырскую группировку врага.

«От мощного удара советских войск на Белгородско-Харьковском плацдарме открылись «ворота» в пределы Левобережной Украины и Донбасса»{26}.

Белгородско-Харьковская операция успешно завершилась. 23 августа войсками Степного фронта И. С. Конева при содействии войск Воронежского фронта был взят Харьков.

Страна вновь салютовала победителям.

Так был завершен план «Румянцев». Так завершилась Курская битва. Так начинался новый этап Великой Отечественной — стратегическая инициатива в войне прочно в руках Советских Вооруженных Сил.

И сейчас, мне кажется, самое время, подводя итоги Курской битвы в целом, сформулировать роль в ней танковых и механизированных войск, их значение для успеха Советских Вооруженных Сил в этой баталии.

Блестящие успехи советских войск в оборонительных сражениях создали благоприятные условия для второго этапа Курской битвы — наступательного. В ходе наступательных операций бронетанковые войска обогатились качественно новым опытом — новыми принципами использования и эшелонирования при наступлении фронтов.

Танки и здесь использовались двояко: как танки непосредственной поддержки пехоты (НПП) и как самостоятельная ударная сила, призванная во взаимодействии с другими родами войск играть решающую роль при проведении крупных операций всей Красной Армии.

Но и в первом варианте это было качественно новое их применение. Возросли плотности танков НПП: например, в 11-й гвардейской общевойсковой армии их было до 30 машин на один километр фронта.[127]

Думаю, что не совершу ошибки, сказав, что применение танковых армий — самостоятельных крупных войсковых объединений — было одним из решающих условий нашей победы в наступательной фазе Курской битвы.

Я уже говорил выше, что для нашей военно-теоретической мысли в этой проблеме очень многое приходилось решать заново. Естественными поэтому были просчеты и недостатки, о которых тоже уже упоминалось. Однако и успехи и недостатки — уже опыт истории, поэтому судить о них можно с достаточной степенью беспристрастности, научной объективности. Не следует предавать забвению некоторые ошибки в использовании крупных танковых масс при наступлении на Белгородско-Харьковском направлении, которые описаны выше. Но при этом надо отдавать и должное. 1-я и 5-я гвардейские танковые армии наступали здесь в одном направлении, и этот бронированный меч нанес глубокий рассекающий удар по вражеской противоборствующей группировке, развалил ее на части и дал возможность общевойсковым армиям довершить разгром врага.

А вот на Орловском направлении дело обстояло несколько иначе. Танковые армии П. С. Рыбалко и В. М. Баданова, 3-я гвардейская и 4-я, сыграли немаловажную роль в ликвидации Орловского плацдарма противника. Но обе они выполняли здесь роль, так сказать, бронированного молота. Причем если 4-я еще наносила удар в одном направлении, то 3-й танковой пришлось наносить ряд ударов, совершая в ходе операции несколько перегруппировок вдоль фронта.

Наверно, не надо особенно разъяснять, что один концентрированный удар всей силой способен глубже пробить стену любой прочности, чем множество малых и нанесенных в разные места этой стены.

В составе обеих этих армий было почти полторы тысячи боевых машин. Такая подвижная сила могла глубоко вклиниться в расположение противника, рассечь его группировку и затем дать возможность стрелковым войскам окружить разрозненные вражеские части и поодиночке уничтожить их.

Потому подчеркну: решение задачи развития успеха наступления зависело от стремительности вклинения танковых масс в глубину обороны врага. Когда на Богодуховском [128]направлении 1-я танковая армия решительно и быстро проникла в оперативную глубину обороны противника, это позволяло ей наносить удары по флангам и тылам вражеских войск, ограничивало маневренные возможности последних, приводило к нарушению устойчивости всей обороны противника. А все эти факторы резко изменяли обстановку в пользу советских войск.

Успех действий танковых объединений и соединений в оперативной глубине решающим образом зависел от организации и поддержания взаимодействия с общевойсковыми объединениями и соединениями. Случалось, что стрелковые части выходили на рубежи, занимаемые подвижными войсками, с большим опозданием. Но именно налаженное взаимодействие различных родов войск решило успех Курского сражения. И если я обращаю внимание на случаи, где оно было организовано не всегда удовлетворительно, то только для того, чтобы этими исключениями подчеркнуть правило.

Во время встречного сражения 11–21 августа в районе Богодухова и Ахтырки, когда порой общевойсковые армии несвоевременно выдвигались в районы встречных сражений танковых войск, при слабом авиационном обеспечении маневр подвижных войск резко ограничивался. Иногда в ответственные моменты танковые армии вынуждены были нести основное бремя борьбы с крупными силами врага и оказывались скованными, не могли в должной мере использовать свои маневренные возможности. Но, несмотря на все это, в ходе Белгородско-Харьковской операции наши бронетанковые войска приобрели серьезный опыт борьбы с вражескими оперативными резервами.

Было ли организовано взаимодействие различных родов войск у противника, ведь Гудериан этой проблеме еще до войны посвятил даже целую книгу? Да, было. Но внимание к этому вопросу отнюдь не исключено той порочной в военном отношении идеи, которой всю войну руководствовался вермахт, руководствовался педантично, неизменно, с упорством, достойным лучшего применения, — идеи, по которой основная ставка делалась на особое оружие, на супероружие, а остальные факторы вооруженной борьбы игнорировались.

Так и Курскую битву фашистская военная верхушка рассчитывала выиграть лишь козырями — «тиграми», «пантерами», «фердинандами», а свое поражение объясняла [129]не превосходством советского командования, не силой советского оружия, не доблестью и мужеством советских воинов, а роковыми просчетами Гитлера, перенесшего, вопреки настояниям генералов, начало Курского сражения с мая на июль...

* * *

Заканчивая разговор о Курской битве, мне хотелось бы отметить, что это сражение по своему характеру, насыщению техническими средствами, особенно танками, разнообразию форм их применения, возникающим ситуациям приближается к тем представлениям, которые складываются у нас о современном бое и крупной военной операции.

Разумеется, в условиях ракетно-ядерной войны меняются возможности и характер действия войск, однако многие общие принципы, выработанные в ходе Курской битвы, не утратили своей актуальности. Наши танковые войска, в частности, далеко ушли в своем развитии от того, что было во время курских баталий, но приобретенный здесь боевой опыт продолжает оставаться достоянием советского военного искусства.[130]

Дальше