Месяцы, полные горечи
В ночь на 6 июля в штаб 4-й воздушной армии поступил приказ командующего Южным фронтом генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского начать скрытный отвод войск на новые оборонительные рубежи. Я узнал об этом от А. Д. Вайнштейна, с которым часа в четыре утра встретился в кабинете.
— Не ложились? — спросил он. — Опять настают трудные времена... Ознакомьтесь вот с этим.
И он протянул мне несколько сколотых листков с машинописным текстом. Это была подписанная им директива начальникам санитарных служб районов авиационного базирования.
Пока я читал документ, Вайнштейн по привычке расхаживал между столами. В сером свете начинающегося утра — я уже снял штору и открыл окно — лицо его было бледным.
— По-видимому, немцы могут в любую минуту перейти в наступление, — заговорил Вайнштейн, заметив, что я закончил чтение директивы. — Из района Артемовска к фронту непрерывно движутся колонны танков и автомашин. Фашисты, разумеется, будут рваться к житницам Кубани, особенно к грозненской и бакинской нефти. С потерей Крыма и быстрым продвижением противника на воронежском направлении опасность окружения войск нашего фронта возросла. Вот почему начальник санитарного управления отдал распоряжение немедленно начать эвакуацию госпиталей отсюда, из Лисичанска и Ворошиловграда, а также из других прифронтовых районов. Полевые подвижные госпитали тоже уже знают пункты новой дислокации. Маршруты их передвижения необходимо сегодня же сообщить в авиачасти и РАБ.
Вайнштейн помолчал немного, вздохнул и вышел в коридор. [50]
После ухода помощника начальника сануправления фронта по ВВС мной овладели невеселые думы. К июлю в нашей воздушной армии осталось всего около двухсот самолетов. Противостоявший нам 4-й немецкий воздушный флот был, по-видимому, намного сильнее. Тогда мы, конечно, не знали, что в нем насчитывалось 1875 самолетов и соотношение сил составляло девять к одному в пользу противника. Наземным частям нашей армии остро недоставало автотранспорта, гусеничных тягачей. Когда подумал о лазаретах БАО, даже сердце сжалось: многие из них при передвижении могли рассчитывать только на подводы...
Встав из-за стола, решил тотчас же идти в штаб, к Одинцову.
То утро мне хорошо запомнилось: высокое, еще не раскаленное жарой нежно-голубое небо, густые кроны тополей, просвечиваемые первыми лучами солнца, чистый воздух, тихие улицы... Тяжко стало при мысли, что не сегодня-завтра мы покинем этот город и сюда войдут фашисты...
Немцы перешли в наступление 9 июля, нанося главный удар в направлении Миллерово. Только тот, кто летом сорок второго года сам был на Южном фронте, может представить себе, чего стоило командованию воздушной армии организовать боевые действия, обеспечить планомерный отход частей, эвакуировать склады боеприпасов, снаряжения и продовольствия...
Штаб 4-й воздушной армии переехал из Лисичанска в Шахты 8 июля. В течение двух суток, предшествующих перебазированию, мы с Павлом Константиновичем Быковым буквально разрывались между армейским телефонным узлом связи и складами. Надо было перевезти на новое место все медицинское имущество, вплоть до последнего пакета перевязочных средств.
Нас ни на минуту не покидала тревога и за лазареты передовых БАО. По поступавшим сведениям, там резко увеличилось количество раненых. Между тем полевые подвижные госпитали (ППГ) и эвакогоспитали меняли свое расположение.
Под вечер Быкова и меня вызвал к себе Алексеев. Дивизионный комиссар выглядел очень усталым, но оставался спокойным и собранным. Со свойственной ему неторопливостью [52] задал несколько вопросов. На главный вопрос — ясна ли основная задача санслужбы на ближайший период — тут же ответил сам:
— Раненых летчиков надо во что бы то ни стало сохранить в пределах лечебных учреждений фронта и тем самым обеспечить их быстрое возвращение в строй. — Немного помолчал и, легонько постукивая ладонью по столу, задумчиво добавил: — Знаю, что авиаотделения в ворошиловградском и ростовском эвакогоспиталях по независящим от вас обстоятельствам прекратили свое существование. Ищите иные пути и способы решения этой задачи.
Приехав в Шахты, узнали, что в Лисичанск ворвались немцы. Сердце заныло, когда я представил себе, как рушатся знакомые дома в этом городе, как горят окрестные населенные пункты...
10, 11 и 12 июля мы, пользуясь армейскими средствами связи, внимательно следили за перемещением наших частей, узнавали о героических делах наших воинов.
471 БАО обеспечивал боевые действия авиаполка в Близнецах. Последние самолеты улетели оттуда уже в критический момент, когда взлетно-посадочную полосу начала обстреливать не только артиллерия противника, по и его минометы. Батальону пришлось с боем оставлять аэродром. Лазарет вывез всех своих раненых — восемь человек.
Старшим врачом в этом БАО был военврач 3 ранга Ястребов. Хорошо помню и его командира — майора Жернового. Кстати, они крепко дружили между собой, были, кажется, земляками.
Так же, с боем, совершили отход 464-й и 348-й батальоны аэродромного обслуживания. «Милые мои, — думал я, вспоминая молодых женщин, с которыми познакомился в Красной Поляне. — Как же, должно быть, вам трудно пришлось!» В то же время радовался: среди них есть хирург.
13 июля отправился в Каменск, где базировались наши авиационные части. От Шахт это 70–75 километров. Прилетел туда в полдень. В это время многие летчики и техники находились в столовой, остальные дежурили возле самолетов.
Лазарет БАО располагался неподалеку от аэродрома, в нижнем этаже кирпичного здания. Только я добрался до него, как завыла сирена, извещая о воздушном налете. [52]
А вскоре послышались гул «юнкерсов», визг и взрывы бомб. Врачи и сестры кинулись на аэродром.
Санитары начали выносить раненых. Их был не один десяток, многие в тяжелом состоянии. Легко раненные шли сами. Одна бомба угодила прямо в столовую, несколько разорвалось на взлетно-посадочной полосе.
Силы и средства медслужбы БАО были слишком незначительны, чтобы стольким раненым оказать помощь. Возникла растерянность. Некоторые врачи и медсестры бестолково суетились. А над аэродромом продолжали кружить «юнкерсы», делая все новые заходы. Воздух стал кислым от запаха тротила.
Я призвал медперсонал к спокойствию. Начальнику лазарета, имевшему некоторую хирургическую подготовку, посоветовал в первую очередь произвести сортировку раненых. Старшему врачу приказал послать несколько санитаров на поиски автомашин.
Не будучи хирургом, я изучал и хорошо помнил «Указания по военно-полевой хирургии». Не навязывая своего мнения, осторожно подсказал начальнику лазарета организовать первую врачебную помощь и подготовить раненых к эвакуации в госпиталь.
Возвратившиеся санитары доложили, что достать транспорт невозможно. Старший врач тем временем выяснил, что общевойсковой госпиталь перегружен и наших раненых принять не может. Сообщил также, что У-2, на котором я прилетел, цел и летчик ждет меня, Я решил немедленно вернуться в Шахты, взять там какие-нибудь машины и приехать за ранеными. Сказал, что вернусь не позднее чем через четыре часа.
С изрытого бомбами аэродрома У-2 взлетел благополучно, и вскоре мы приземлились на шахтинском аэродроме. От дежурного позвонил Быкову. Минут через двадцать подъехали две полуторки с военфельдшером. Не теряя времени, мы тронулись в путь.
При выезде из города увидели, что на шоссе творится что-то невероятное. Навстречу нам сплошным потоком двигались автомобили и повозки, шли беженцы. По обочинам гнали стада овец и коров. Вместе с уходящим населением отступали и войска. Поток то и дело закручивался наподобие водоворота, выплескивался через колеи, наезженные по грунту, ломал придорожные изгороди и сады. [53]
Треск моторов, скрип колес и многоголосый говор оглушали. В белесом небе через короткие промежутки времени появлялись черные силуэты «юнкерсов» и «мессеров», а на земле вставали столбы огня и дыма. От этой картины сердце рвалось на части.
Нечего было думать о том, чтобы проложить себе путь напрямую. Мы свернули на проселочную дорогу и кое-как добрались до Каменска.
За время моего отсутствия БАО уже уехал и аэродром опустел. Нам сказали, что раненых отнесли на вокзал. Мы поехали туда, но среди множества перебинтованных людей своих не нашли. Объехали те немногие лечебные учреждения, которые еще оставались в опустевшем городе, — летчиков не обнаружили. За городом отчетливо слышался грохот артиллерийских орудий. Надо было уезжать. Подъехав к одному из домов, в подвале которого скопилось немало раненых воинов других родов войск, согласились взять их. Находившийся при них врач очень обрадовался. Тяжелых мы положили в кузов на подстилку из сена. Между ними посадили остальных.
Обратный путь был долог и труден. Ни один из госпиталей, встречавшихся в пути, раненых не принял. Двое в дороге умерло. Наконец какой-то госпиталь взял наших тяжелых, но с условием, что столько же их раненых мы эвакуируем в Шахты. Разумеется, мы это сделали.
Сдав раненых в шахтинский госпиталь, я отпустил военфельдшера с его полуторками: он был из авиадивизии. Сам же добрался до штаба и рассказал Быкову о своих мытарствах. А предстояла более неприятная миссия: доложить вышестоящему начальству о потере следов раненых летчиков.
— Александр Николаевич, — твердо, но без раздражения сказал Быков, — штаб готовится к переезду. Имейте это в виду. А сейчас прошу вас пойти в лазарет БАО, который стоит здесь. Там тоже скопилось много раненых. Помогите эвакуировать их вместе с лазаретом. Возьмите столько машин, сколько потребуется. Действуйте от имени командующего. Все равно часть аэродромной техники придется сжигать или взрывать, — добавил он, о чем-то зная, но недоговаривая.
Через несколько минут я был в лазарете. Одноэтажный особнячок, где он размещался, стоял в глубине большого [55] сада. Когда я подошел к нему, воздух огласился воем сирен. Снова я угодил под бомбежку.
Коллектив лазарета был слаженным, дружным. Люди не растерялись и сразу же начали выводить и выносить раненых в сад, где были вырыты щели. Действовали быстро, сноровисто, но без лишней торопливости, стараясь не причинить раненым новых страданий. Особнячок освободили вовремя: вскоре совсем рядом с ним упало несколько бомб.
Я приказал готовить лазарет к эвакуации и пошел разыскивать командира и комиссара батальона. Они без промедления выделили нужное количество машин.
Как только автомашины подъехали к лазарету, я направился в штаб тыла армии. Помещался он в здании школы. Перед моими глазами предстала такая картина: в автомобили с работавшими моторами люди спешно грузили штабное имущество. На улице неподалеку от штаба зияла огромная воронка, видимо от пятисоткилограммовой бомбы. На крыше соседнего одноэтажного дома лежал вверх колесами маленький автобус, заброшенный туда взрывной волной. К нему по приставной лестнице поочередно поднимались командиры, там находились их личные вещи...
Не найдя помощника начальника тыла, с которым надо было поговорить, я вернулся к зданию, которое занимал штаб армии. Не успел войти в подъезд — снова объявили воздушную тревогу.
На этот раз налет немецких бомбардировщиков был массированным. Небо покрылось одуванчиками разрывов зенитных снарядов, но «юнкерсы», казалось, не обращали на них внимания. Одна группа самолетов образовала круг над железнодорожной станцией. Вскоре на землю посыпались бомбы. Мне даже уши заложило от воя и грохота.
Из штаба все люди выбежали во двор. Падали они где попало, поскольку щелей отрыли мало и они не могли вместить всех. Неподалеку от меня, возле машины-радиостанции, легли на землю генерал Вершинин, дивизионный комиссар Алексеев, полковник Дроздов и подполковник Одинцов. Я представлял, какую ярость испытывал командующий воздушной армией, видя армаду вражеских самолетов, хозяйничающую в нашем небе... Одна бомба разорвалась поблизости, просвистели осколки. Был ранен [56] радист, не выходивший из машины, — осколок пробил стенку будки.
Час спустя штаб начал грузиться в автомашины. Он переезжал в Новочеркасск.
Армия находилась в непрерывном движении с 6 июля. Картина отступления была тяжелой. Из-за нехватки автотранспорта бойцы и командиры тыловых частей и технический состав в основной своей массе шли по дорогам в пешем порядке. На тракторах, лошадях и вручную буксировались неисправные самолеты. Иногда приходилось уничтожать запасы горючего, боеприпасы и материально-техническое имущество, чтобы его не захватил противник. Батальоны аэродромного обслуживания, обеспечив боевые вылеты на одних площадках, частью сил в тот же день трогались в путь, чтобы к вечеру или утру следующего дня прибыть на новый аэродром. Непосвященному человеку могло показаться, что происходят какие-то стихийные действия никем не управляемых войск.
Но это было не так. Штаб воздушной армии сумел и в сложной обстановке сохранить управление войсками. Они хотя и несли потери, но отходили организованно.
В тяжелые дни отступления особенно отличились воздушные разведчики. Летая днем и ночью, иногда в грозу и дождь, подвергаясь атакам немецких истребителей, они постоянно обеспечивали командование воздушной армии необходимыми данными о противнике.
Летчики также внимательно следили за продвижением своих наземных войск, систематически докладывая о месте их нахождения. Чтобы не ошибиться, не спутать их с противником, они, как правило, летали на малых высотах. А нередко даже вынуждены были садиться на ближайшей удобной площадке, чтобы уточнить данные.
Однажды капитан П. С. Середа на самолете И-16 произвел посадку вблизи дороги, по которой двигалась колонна красноармейцев. Не выключая мотора, он вылез из кабины. К нему направился один из бойцов. Приблизившись, он крикнул: «Товарищ летчик, спасайтесь, мы пленные!» Застрочили автоматы гитлеровцев. Пуля обожгла Середу. Но, несмотря на ранение, он влез в кабину. Когда дал газ, вражеские солдаты были уже в двух-трех метрах от него. Резко развернувшись, Середа взлетел. Впоследствии этот летчик отличился в боях и ему было присвоено звание Героя Советского Союза. [57]
Пара истребителей — командир эскадрильи В. И. Максименко и летчик Н. В. Шляпкин — вела бой с группой вражеских самолетов. Максименко был тяжело ранен и посадил машину у самого переднего края нашей обороны. Шляпкин сел рядом с ним, организовал отправку командира в госпиталь и только после этого вернулся на свой аэродром.
Из всех районов авиационного базирования едва ли не самые тяжелые испытания выпали на долю 28-го. Позднее полковник медицинской службы в отставке Михаил Николаевич Поляков познакомил меня со своим дневником, который вел всю войну. Он у него сохранился. С разрешения автора привожу записи, относящиеся к 9–21 июля.
«Немцы прорвались севернее и южнее нас, мы в вилке. Надо спешить. Связь нарушилась. Без самостоятельной ближней разведки нельзя сделать ни одного километра. Еду с командиром из штаба по маршруту. Въезжаем в Большинскую. Навстречу древний старик:
— Ребятки, куда вы? Час назад немцы проехали на мотоциклах, танках. Слыхал, к Сталинграду прут, проклятые. На Скасирскую направляйтесь, на Ростов то есть. Наша-то пехота туда пошла...
Повернули назад, чтобы предупредить колонну.
...Интендант 2 ранга Николаев был из запасников. С момента прибытия к нам он только и твердил, что погибнет при бомбежке. Отвлечь его от этой мысли было невозможно. А работник хороший, энергичный, инициативный. Выполнил ряд ответственных и рискованных заданий. И вот здесь, у Большинской, поддался роковой реакции страха. При первом разрыве бомбы он сильно побледнел, широко раскрыл глаза; не обращая внимания на крики товарищей, выскочил из укрытия и бросился навстречу рвущимся бомбам... В воронке отыскали лишь кусочек поясного ремня.
В Скасирской столпотворение. Войска, штабы дивизий и полков. Все без связи со своими армиями. Но я с нашей воздушной связался: сел самолет! Узнал от летчика, что надо двигаться к переправе через Дон в станице Константиновская. Выставил пикеты, чтобы собрать БАО. Кругом давка, спешка, сутолока. Немец бомбит непрерывно...
Вторая смерть близкого человека. Прибыла со своим [58] лазаретом Назарова. Все у нее хорошо. Вывела свой обоз, спасла все имущество до нитки. Погиб только молодой, двадцатишестилетний врач Царев. Как и Николаев, он панически боялся бомбежек, но из чувства ложной гордости в укрытие никогда не шел. И вот во время одной бомбежки стал беспорядочно бегать по поражаемой площади, вырвался из рук, когда его схватили, и... А в обычное время был таким жизнерадостным и хорошим товарищем.
К вечеру прибыли представители почти всех батальонов. Решено идти к Дону двумя колоннами, в направлении Константиновской и Цимлянской. Сбор после переправы — на хуторе Золотаревский. Оперативный отдел штаба РАБ расположится в Большой Орловке.
Выступили с рассветом. Миновали Тацинскую, забитую до отказа войсками. Дальше свернули на степную дорогу. Седые султаны ковыля, как морские волны, колышутся под лучами солнца. Из степи доносятся острые горьковатые запахи чернобыльника, полыни и чабреца.
По степи носятся табуны золотисто-рыжих дончаков. Откуда они? Толпы беженцев с убогим скарбом, горем и слезами...
Станица Константиновская. Переправа. Творится что-то невероятное. Все вокруг простреливается дальнобойными. В Цимлянской не слаще: непрерывные бомбежки и обстрел. Мечусь как угорелый между Константиновской и Цимлянской, регулируя движение подходящих эшелонов. Прибыли лазареты всех БАО, кроме одного.
К исходу суток переправились. Мы словно вышли из ада: грязные, голодные, разбитые... Проверял санслужбы БАО. Отлично у Назаровой, она словно родилась под счастливой звездой. Голубенко издерган, с воспаленными глазами. Потерял один автодуш и машину с мягким лазаретным имуществом. Другие же добрались на полуразбитых машинах и пешими, с перевязочным материалом в наволочках, с жалкими остатками своего имущества, но без потерь в людях. Из девяти медслужб одна пропала без вести, полностью работоспособных осталось только две. Приказал неудачникам собрать по дорогам отхода хоть какое-либо имущество, чтобы не сдать свои партбилеты и не попасть под трибунал...
Приехал, еле живой, Быков. При переправе застрял в Ростове. Пережил двухдневную жестокую бомбежку города. [59] Он угнетен, настроение, как и у большинства из нас, подавленное...»
Не могу согласиться с последней фразой. В эти тяжелейшие дни подавленным я Павла Константиновича не видел. У всех были горечь и злость в душе, нас валила с ног усталость, порой на глаза навертывались слезы: видели, как летчики сжигают оставшиеся без горючего или неисправные самолеты, как перепахиваются отлично подготовленные запасные аэродромы, чтобы их не мог использовать враг. Прибавлялось в волосах седины от лившейся вокруг крови, от известий о гибели товарищей. Но подавленности не было, потому что ни на один час не пропадала вера в неизбежность крутого перелома в обстановке на фронте.
Когда было принято решение о перебазировании штаба воздушной армии из Новочеркасска за Дон, мы с Быковым имели возможность улететь на новое место самолетом. Но, посовещавшись, решили ехать в старенькой эмке. По пути надеялись побывать на нескольких аэродромах, ознакомиться на местах с организацией эвакуации раненых и больных, оказать медикам необходимую помощь.
Едва выехали из города, поняли, что побывать везде, где наметили, будет невозможно. Забитые войсками и беженцами дороги не позволяли ехать с достаточной скоростью. К тому же они непрерывно подвергались бомбежкам.
Первым на нашем пути оказался полевой аэродром одного из полков 217-й истребительной авиадивизии. Лазарет БАО уже уехал, но остался медпункт и в нем два раненых авиационных техника. Мы взяли их и через некоторое время сдали в общевойсковой госпиталь.
На другом аэродроме заправлялись горючим «чайки» 764-го смешанного авиаполка. При нас четыре истребителя поднялись в воздух и взяли курс на Шахты, уже занятые противником. Под крыльями они несли по шесть реактивных снарядов. В это же время на площадку сел связной У-2. Мы увидели, что управление авиачастями не прерывается.
В медпункте этого аэродрома работали две девушки. Раненых пока не было.
На крупном аэродроме, где базировались штурмовики, застали лазарет 448 БАО. Возглавлял его худощавый, выше [60] среднего роста военврач 2 ранга Кривда. Нам с Быковым он был знаком по совещанию, состоявшемуся в Ворошиловграде. Кривда был призван из запаса. До войны работал в большой городской больнице, где получил солидную хирургическую практику.
В лазарете, занимавшем пять хаток, насчитывалось около тридцати человек, пострадавших во время последних бомбежек. Двух раненых летчиков Кривде удалось эвакуировать самолетом, остальных он не смог передать ни в один из госпиталей. За три дня провел восемнадцать операций. Лазарет работал хорошо. Однако раненых надо было эвакуировать. Но даже расторопный и «пробивной» старший врач БАО П. Я. Денбург оказался бессильным. Все госпитали, расположенные поблизости, были переполнены.
Быков быстро выяснил, что в соседнем селе остановился штаб стрелковой дивизии. Сел в эмку и поехал туда. Из дивизии связался с начальником санслужбы 37-й общевойсковой армии Андреем Ермолаевичем Соколовым. Вернулся взволнованный, еще не остывший от крупного разговора по телефону, но с желанным результатом: один из госпиталей согласился взять раненых.
Переправиться через Дон мы решили в Ростове. День уже клонился к вечеру, когда на горизонте показался город, а вернее, зловеще черное облако. Ростов горел. В небе то и дело проносились группы вражеских бомбардировщиков — фашисты непрерывно бомбили город.
В Ростов въехали уже ночью. В гудящем небе шарили лучи прожекторов и рвались снаряды. Зенитки били не переставая. Когда наш шофер начал петлять по забитым подводами переулкам, мотор автомашины окончательно сдал. Нам ничего не оставалось делать, как поискать пристанище, чтобы немного отдохнуть и починить эмку. Мучил голод. Улица, на которой мы остановились, состояла из одноэтажных домиков, утопавших в зелени садов. Подошли к ближайшему и хотели уже открыть ворота, но он почему-то нам не понравился. Выбрали другой. Нас приветливо встретила хозяйка, немолодая женщина. Никто в эти ночи в городе не спал. Шофер купил у нее с десяток помидоров. В вещмешке он отыскал и краюху хлеба. Перекусили. Я взглянул на часы: было половина четвертого ночи. Зашли в дом и легли прямо на полу. Хозяйка участливо сказала: [61]
— Не дадут вам поспать эти ироды, скоро начнется новый налет. Минут через пятнадцать я действительно услышал нарастающий гул бомбардировщиков. Затем засвистели бомбы. Пол под ногами заходил ходуном. Из окон вылетели стекла. Быков, успевший заснуть, сел и безразличным тоном спросил:
— Бомбят?
— Что вы, товарищ военврач второго ранга, это просто кто-то балуется, — с иронией ответил шофер.
Когда кончилась бомбежка, мы вышли на улицу. Того кирпичного домика, в котором сначала хотели заночевать, словно никогда и не существовало. Было разрушено еще несколько зданий. Большинство же бомб упало в районе переправы.
Уже начало всходить солнце, отдыхать было некогда. Шофер еще около часа возился с мотором и наконец исправил его. Мы выехали на главную улицу и втиснулись в одну из автоколонн, двигавшуюся к мосту. Машины шли в три ряда. Через каждые пятнадцать — двадцать минут над переправой и над нашей колонной нависали «юнкерсы». Взрывы бомб, стрельба зениток, крики и стоны раненых... Разбитые машины оттаскивали в сторону, воронки наскоро засыпали, и колонна медленно ползла дальше. Так прошел весь день. Мы с Быковым часто выходили из эмки. Перевязывали раненых, помогали относить в сторону убитых. Видели, как вражеским летчикам несколько раз удавалось разбивать переправу, в воде исчезали машины и люди. Геройски вели себя понтонеры. Они в считанные минуты восстанавливали мост. Зенитчики неоднократно рассеивали стаи вражеских самолетов и два из них сбили. Наши истребители не появлялись. Видимо, они прикрывали свои наземные войска у линии фронта.
На левый берег Дона переехали лишь через сутки.
Под Миллерово 449 БАО попал в окружение. Вырваться из вражеского кольца удалось очень немногим красноармейцам и командирам. От них впоследствии узнали, что старший врач хирург Е. К. Зотова собрала в один обоз подводы с имуществом лазарета и медицинского пункта. На руках у медперсонала оказалось много тяжелораненых. Танки противника настигли наш обоз и почти полностью уничтожили. [62]
После 21 июля отступление 4-й воздушной армии, как и всех войск Южного фронта, продолжалось, но это был как бы второй этап. Командование твердо руководило действиями авиационных частей, имея с ними постоянную связь. Самолетный парк несколько пополнился и насчитывал около 300 машин. При постановке задач воздушной армии командующий фронтом Р. Я. Малиновский более не допускал распыления ее сил.
Противник стремился уничтожить советские войска между Доном и Кубанью. Это вынуждало нас быстро отходить к Северному Кавказу. С 21 июля по 17 августа соединения и части фронта отошли на 500–600 километров. В этих условиях авиационным командирам нередко приходилось самостоятельно решать вопросы самообороны, эвакуации и снабжения. В Сальских степях не было ни аэродромной сети, ни материальных запасов.
Авиаторы вели боевые действия на пределе человеческих возможностей. Совершая ежедневно по нескольку вылетов, летчики очень часто поднимались с одного аэродрома, а садились на другом, так как за это время прежние уже оказывались в зоне боевых действий наземных частей.
Огромную нагрузку испытывал тыл армии, возглавляемый генерал-майором П. В. Коротаевым, Надо было отыскивать новые аэродромы, добывать горючее и боеприпасы в районах довоенной дислокации авиашкол и авиачастей, а также на железнодорожных станциях.
С 21 июля по 17 августа самолеты 4-й воздушной армии совершили более 10 000 боевых вылетов. Действия авиации сыграли значительную роль в срыве замысла противника по окружению и уничтожению войск Южного фронта.
Хочу привести выдержки из дневника М. Н. Полякова, относящиеся к этим дням.
«Связной из армии привез приказ начальнику РАБ полковнику М. А. Васильеву развернуть временную базу и принять авиаполки в Мечетинской и «Гиганте».
Большая, красивая, цветущая станица Мечетинская. Здесь, за Доном, а теперь и за Манычем, значительно спокойнее. Наши бомбят и штурмуют объекты в занятом противником Ростове и переправы. «Работают» неплохо. Пока фашистам не удалось форсировать Дон.
...Сегодня перебазирование. Все утро вдали не умолкает [63] канонада. Нас бомбят. Работы много. Еле держусь на ногах. Радует, что имущество санслужбы постепенно собирается, личный состав приходит в себя. Стоит невыносимая жара.
...Бои идут у Б. Орловки, которую мы оставили три дня назад. Немцы лезут напролом, наши с боями отходят. Боеприпасов почти нет. Горючего ни капли. Летчики и техники, рыдая как дети, сегодня сжигали свои СУ-2. Кто-то сказал, что этих старых самолетов не жалко, дадут «илы». Его чуть не убили.
...Редкие селения, попадающиеся на пути, спешно эвакуируются. Картина тяжелая. Полная беспомощность женщин и детей. Невозможно смотреть им в глаза. Немцы бомбят почти каждую деревушку. Под обстрелом дороги.
Пылает Буденновск. Вывезенный из него госпиталь бездействует, тащится вслед за войсками. Гибнут медикаменты, ценное имущество, перевязочные материалы. Кое-что я отправил в наши лазареты. Ни армейских, ни фронтовых складов поблизости нет, а сельские аптеки пусты.
...Едем и едем по знойной, безводной степи. Вокруг ни деревца, ни ручейка. Степь ровная как стол. Только на востоке, в направлении Каспия, сквозь дрожащую дымку вырисовываются невысокие барханы. Пыль не оседает. Техники, «безлошадные» летчики, комсостав — все идем пешком: на машинах — раненые и больные да необходимое имущество.
А ночь холодная. Костры разжигать нельзя. Скрытно кипятим чай только для раненых.
Где бы ни остановились — сейчас же ставим палатку операционную. Поскольку в одной колонне все лазареты БАО, в хирургах недостатка нет. Оперируем, в основном, удачно. Своих раненых никому не передаем. Довезем их хоть до Кавказа. Успокаиваем раненых летчиков, которые боятся, что мы сунем их в какой-нибудь ЭГ и они отобьются от армии...»
Мне кажется, сопоставление этого и приведенного выше отрывка из дневника одного человека дает представление об изменении самого характера нашего отступления после 21 июля. Были такие же, а подчас и большие тяготы, возникали угрожающие, а порой и отчаянные ситуации. Должно быть, некоторых охватывало непонимание: [64] «Куда мы откатываемся? Доколе?» Но нервозность, граничащая с паникой, уступила место иному душевному состоянию.
Как и все, кто пережил войну, не могу обойти молчанием факт огромного мобилизующего значения приказа № 227 Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, с которым армия ознакомилась в эти дни. В нем говорилось о том, что «отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину». Командный и политический состав обязан обеспечить резкий перелом в военных действиях. Необходимо объявить решительную борьбу трусам, нарушителям дисциплины. Исход войны решается именно сейчас. И люди нашли в себе такие внутренние резервы, о которых, может быть, даже не подозревали.
— Александр Николаевич, вы можете полететь в Солдатско-Александровскую?
Настойчиво потряхивая за плечо, Быков вывел меня из состояния тяжелого забытья. Сиял день, а я лежал на лавке в душной хате с земляным полом. Никогда до этого не испытывал такого чувства полной разбитости. Пережил такую ненависть к врагу, такое душевное страдание, описать которые невозможно...
Два часа назад здесь, в заполненной войсками станице Кавказская, воспитательницы вывели на прогулку малышей из детского сада. Пошли с ними на поляну, подальше от домов и грохочущих по улицам машин. Вдруг в небе появился и снизился «Мессершмитт-110». Фашист, видимо, вел разведку и теперь решил освободиться от груза бомб. Какую же цель он выбрал? Описав несколько кругов, он рассчетливо метнул бомбы в детей, сидевших на поляне. Большего варварства, слепой злобы, человеконенавистничества невозможно себе представить! Было много убитых, раненых, искалеченных на всю жизнь малышей. Когда хирурги в лазарете ампутировали кому ручку, кому ножку и делали другие операции, слезы застилали им глаза. Побывав в лазарете, я пришел в свою хату, упал на лавку и словно провалился в яму...
— Лететь? Куда? Зачем?
— Туда прибыл штаб двести шестнадцатой истребительной авиадивизии. Она понесла большие потери. Расспросите Жилина (это был начальник санслужбы дивизии), где, когда и куда эвакуированы раненые летчики. [65]
Узнайте, чем нужно ему помочь. Он по званию старше нас с вами и, по-моему, избегает обращаться с просьбами.
— Слушаюсь, Павел Константинович. Тогда заодно из Солдатско-Александровской я попробую добраться до Георгиевска, получить со склада какое-нибудь медицинское имущество. Полагаю, что Жилин найдет автомашину.
— Хорошо. Сюда, в Кавказскую, не возвращайтесь. Штаб армии скоро снимется с места.
Через несколько минут я поднялся на У-2 в воздух.
Летел и думал, какую огромную работу выполняют самолеты связи. Без них штаб не мог бы так оперативно руководить действиями авиационных частей и соединений. Вражеские истребители охотятся за ними, хорошо понимая их значение. У нас погибло уже несколько летчиков и офицеров связи.
В Солдатско-Александровской увидел летчиков-истребителей, летавших на самолетах МиГ-3 и И-16. Это были люди загорелые до черноты, худющие, со впалыми глазами. От вопросов, касающихся здоровья, они отмахивались, как от чего-то нелепого. Всем нужен был отдых, но боевые вылеты следовали один за другим. По количеству машин дивизия едва ли представляла собой две полные эскадрильи.
Военврач 1 ранга Жилин, высокий, сутуловатый, в очках, бывший флагманский врач ВВС 9-й общевойсковой армии, доложил, в какие эвакогоспитали были вывезены раненые летчики. Многие оставлены в лазаретах БАО 32 РАБ. Были случаи, когда из подбитых самолетов летчики выпрыгивали с парашютом над ничейной территорией или в расположении наших передовых наземных частей. Их судьба не выяснена.
Осмотрев аэродромный медпункт (ПМА) и войсковой лазарет БАО (ВЛБ), я попросил начальника санслужбы дивизии посодействовать в получении полуторки. Он быстро нашел автомашину.
По пыльной дороге, периодически открывая дверцу кабины, чтобы взглянуть на небо, добрался до Георгиевска. Едва мы въехали в городок, как появились немецкие бомбардировщики. Мы с шофером переждали налет в большом саду. Сорвали и съели по нескольку сочных яблок. Потом разыскали фронтовой склад. В нем хранились большие запасы перевязочных материалов, хирургических инструментов, медикаментов. [66]
Я приготовился к долгой процедуре оформления документов, но начальник склада, пожилой интендант 2 ранга, встретил меня чуть ли не с распростертыми объятиями. Он до сих пор не получил никаких указаний о перебазировании. Вздрагивающим голосом спросил меня, что будет со всем этим имуществом.
— Берите что хотите и сколько можете, оставьте только расписку, — сказал интендант.
Мы быстро загрузили полуторку. Не очень уверенно я сказал интенданту, что санитарное управление фронта, наверное, не оставит склад без транспорта. Сам же с сожалением думал о другом: нужного количества автомашин для эвакуации всего имущества выделить не смогут, движение на железной дороге полностью парализовано. Склад придется сжечь или взорвать.
В Солдатско-Александровской я распределил полученные медикаменты и перевязочные материалы между санслужбами авиадивизии и РАБ.
28 июля перестал существовать наш Южный фронт: в его четырех общевойсковых армиях осталось немногим больше 100 000 человек. Эти войска вошли в состав Северо-Кавказского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза С. М. Буденный.
Пожалуй, наиболее драматические события, свидетелем которых мне довелось быть в дни отступления, разыгрались 4 августа в Ставрополе (тогда Ворошиловск).
Вплоть до подхода гитлеровцев город ни разу не подвергался бомбардировкам. Наполненный тыловыми воинскими частями, он жил сравнительно спокойной жизнью: работали все учреждения, кинотеатры, по вечерам в парке на танцевальных площадках звучала музыка.
В тот день, когда штаб 4-й воздушной армии прибыл в город и разместился в одном из флигелей городской больницы, немецкая авиация совершила первый налет на Ставрополь. Заполыхал огромный пожар на станционных путях, где стояли эшелоны с горючим. Черные клубы дыма окутали улицы. Гражданское население тотчас устремилось прочь из города. Начальник гарнизона, командир учебного танкового полка, выслал патрули, но они потонули в кишащем человеческом море. Не лучшим образом проявили себя командиры воинских тыловых частей и учреждений: они отдали приказ о немедленной эвакуации. Наспех погруженные автомобили ринулись из дворов [67] и переулков. Образовались заторы. Этим воспользовалась авиация противника. Над городом появились «мессершмитты». Они сыпали мелкие бомбы, расстреливали людей из пушек и пулеметов.
С аэродрома авиационного училища, находившегося на окраине города, поднялось несколько наших истребителей. Над городом завязались воздушные бои. Пять-шесть «мессеров» было сбито.
Вдруг возник и мгновенно распространился слух, что в нескольких километрах в степи противник высадил крупный десант. Имея в своем распоряжении комендантский взвод, наш штаб смог оградить территорию больницы от метавшихся толп. Пожары вспыхнули и в городе. Комендант штаба приказал шоферам держать машины наготове.
К. А. Вершинин, его заместитель генерал Н. Ф. Науменко, дивизионный комиссар В. И. Алексеев всегда показывали пример мужества. Много раз штаб продолжал работать, когда неподалеку рвались бомбы. Сейчас командование тоже оставалось в помещении. Во дворе, в машине-радиостанции, то и дело начинал стучать движок: шел обмен радиограммами с авиационными частями и с соединениями.
Но было ясно, что в создавшейся обстановке штаб не сможет долго функционировать. Из Ставрополя нужно было уезжать.
Всего несколько часов провели мы в административном центре степного края. Приехали в оживленный, сравнительно спокойный город, покидали же горящий, почти опустевший. Пережить такое нелегко.
К 17 августа 4-я воздушная армия была отведена за реку Терек. Боевых действий она не прекращала ни на час. Особенно эффективными были ее бомбовые удары по мотомеханизированным колоннам противника, пытавшимся в период с 14 по 16 августа прорвать оборону 37-й армии на рубеже реки Баксан и захватить город Нальчик.
В течение трех суток частями и соединениями было произведено 1216 самолето-вылетов, уничтожено до 60 танков, 600 автомашин, разрушено три переправы. Но и наша воздушная армия несла значительные потери.
П. К. Быков и я не раз посещали эвакогоспитали, куда аэродромные пункты медпомощи и лазареты БАО передавали [68] раненых летчиков. Я уже говорил, как часто они терялись из виду, надолго отрывались от своих частей, а иногда после лечения в глубоком тылу направлялись на другие фронты.
Но тут мы своими глазами увидели и другое: во многих ЭГ к раненым летчикам не применялись современные методы хирургического лечения, например скелетное вытяжение, кожная пластика и другие. Это грозило им инвалидностью или невозможностью вернуться в авиацию, по меньшей мере, в ближайшие годы. На этапах санитарной эвакуации почти нигде не проводились специальные лечебные мероприятия с ранеными из числа летного состава.
Авиационных госпиталей — об этом я тоже говорил — в Красной Армии не существовало.
Павел Константинович Быков, человек смелый и решительный, не согласовывая свое решение с санупром фронта, 27 августа распорядился создать на базе лазарета 504 БАО, усиленного военной комендатурой авиагарнизона, армейский авиагоспиталь. А чтобы меньше было придирок, назвали его армейским хирургическим лазаретом. Разместился он в Дербенте. Было развернуто сто коек. Из эвакогоспиталей сразу же взяли тех раненых летчиков, которых не успели отправить дальше в тыл.
Я одобрил инициативу Быкова, хотя поначалу имел косвенное касательство к армейскому хирургическому лазарету. Был занят другими делами. АХЛ возглавила хирург-травматолог с двенадцатилетним стажем работы военврач 2 ранга М. А. Пруденко. В лазарете имелся и второй хирург-ординатор. Из санслужб БАО набрали необходимое количество медсестер и санинструкторов. Раненых в АХЛ доставляли до аэродрома санитарными самолетами, а дальше на автомашинах.
В первых числах сентября противник форсировал Керченский пролив и высадился на Таманском полуострове. Тогда же он в нескольких местах переправился через Терек. Шли кровопролитные бои за Новороссийск и на туапсинском направлении. Наши войска отходили в глубь Кавказа. В оперативное подчинение 4-й воздушной армии перешли части формировавшейся 5-й воздушной армии, ВВС Черноморского флота и 50-я дивизия авиации дальнего действия. [69]
Штаб армии переместился в Моздок, а затем в Троицкое. К. А. Вершинина, назначенного командующим ВВС Закавказского фронта, на посту командарма сменил генерал-майор авиации Н. Ф. Науменко.
Мы с тревогой думали о том, не придется ли под натиском превосходящих сил противника оставить Грозный, Туапсе и, что самое страшное, открыть тем самым дорогу на Баку, Но Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии уже знала: противник выдохся, все, что он мог использовать на Кавказе и в районе Сталинграда, в значительной степени перемолото, никаких крупных резервов он не может бросить на юг нашей страны. Теперь важно заставить врага перейти к обороне.
Весь сентябрь продолжались ожесточенные бои за перевалы Главного Кавказского хребта, на грозненском и орджоникидзенском направлениях. Наши летчики непрерывно штурмовали передовые отряды противника, вели воздушную разведку, доставляли своим войскам, сражавшимся в горах, боеприпасы, продовольствие, медикаменты и другие грузы.
В горных условиях наиболее пригодными для поражения наземных целей оказались малоскоростные, но маневренные истребители И-16, И-153, а также У-2. Хорошо действовали штурмовики Ил-2, вылетавшие группами по четыре — восемь самолетов.
С аэродромами было крайне плохо. Использовались ровные площадки вблизи населенных пунктов. В горах же летчики садились буквально на пятачки. Горючее и боеприпасы на временные и запасные аэродромы доставлялись на лошадях и осликах.
В первой декаде сентября противник при поддержке ста танков попытался преодолеть Терский хребет в районе Вознесенской. На борьбу с ним были брошены «илы» и истребители. Снижаясь до пятнадцати метров, наши летчики в упор расстреливали вражеские бронированные машины и поджигали их ампулами с горючей смесью. Потеряв десятки танков, враг вынужден был отойти.
Во время этого боя на наблюдательном пункте 9-й общевойсковой армии находился представитель авиации полковник П. Анисимов. Он незамедлительно передавал по радио в свой штаб заявки наземных частей, информировал экипажи самолетов об обстановке, наводил их на цели, координировал действия летчиков и артиллеристов. [70]
О ходе боя на Терском хребте я узнал от самого полковника Анисимова, когда прилетел на аэродром 216-й истребительной авиадивизии (полковник был заместителем командира этого соединения). Тогда же у меня возникла мысль использовать радиостанции наведения для поиска и спасения раненых летчиков, совершивших вынужденную посадку. Но осуществить это удалось значительно позднее. В 1942 году такие станции стали только поступать на вооружение. Кстати, впервые они появились в нашей 4-й воздушной армии.
Мысль об улучшении организации поиска раненых летчиков волновала меня постоянно. Ведь я непосредственно отвечал за их спасение. А пока в этом важном деле преобладала случайность.
В ночь на 10 сентября с боевого задания не вернулся экипаж летчицы Нины Распоповой и штурмана Лели Радчиковой из 588-го женского ночного легкобомбардировочного авиационного полка. Над Моздоком самолет был подбит вражескими зенитками. Обеих девушек ранило. Но они все же сумели перелететь линию фронта и сели на нейтральной полосе. Взяв полетные карты и оружие, Нина и Леля попытались уничтожить машину, однако сделать это были не в силах. Из-под обстрела их вытащили пехотинцы. Они же и подожгли самолет. Санинструктор стрелковой роты оказал девушкам первую медицинскую помощь. Куда-либо ехать летчицы отказались, решив добраться до лазарета своего БАО. И все же на следующее утро их отправили в медсанбат, поскольку они потеряли много крови. А уже оттуда девушек забрали наши врачи.
Дело кончилось, в общем, благополучно. Но у нас были случаи более тяжелые, даже трагические.
В один из сентябрьских дней меня вызвал дивизионный комиссар В. И. Алексеев. Он был хмур, как никогда. Кивнув лобастой головой, сказал:
— С боевого задания не вернулся старший лейтенант Осипов. Товарищи утверждают, что он был подбит неподалеку от переднего края и перетянул через линию фронта. Нужно поискать его в общевойсковых госпиталях. Идите к Теличееву. Я ему позвоню, чтобы он выделил вам самолет.
Михаил Осипов еще в 1941 году сбил двенадцать самолетов [71] врага. На нашем фронте он одним из первых летчиков получил звание Героя Советского Союза.
Начальник отделения перелетов Теличеев дал мне У-2. Я решил лететь в Махачкалу, в районе которой было сосредоточено большинство эвакогоспиталей фронта. Прилетел туда и за день обошел почти все из них. Осипова нигде не было.
Предупредив летчика, что нам придется здесь заночевать, направился в последний госпиталь. Попросил его начальника приютить меня до рассвета. Он предложил мне диван в своем кабинете и распорядился принести чаю с хлебом. Закусывая, я расспросил у него, куда эвакуируют из Махачкалы раненых летчиков и авиаспециалистов, каким транспортом.
Никаких сведений об Осипове и на следующий день получить не удалось. Вероятнее всего, он упал или на территории противника, или на нашей стороне, но в горах, где не было сплошной линии обороны. Так мы потеряли уже нескольких летчиков. Нашли их, когда оказывать медицинскую помощь было уже поздно.
Для создания на перевалах оборонительных сооружений привлекалось местное население. Горные аулы и селения, возле которых располагались аэродромы, оказались переполненными. Жители пренебрегали необходимыми санитарными нормами. Завшивленность была почти стопроцентной, в каждом доме или сакле водились грызуны.
Части 4-й воздушной армии базировались преимущественно в Чечено-Ингушской и Дагестанской республиках. Еще раньше они находились в Сальских степях и на берегах реки Кума, в районах с высокой заболеваемостью лептоспирозом и папатачи (разновидностями лихорадки), а также сапом. Теперь же около Махачкалы и Ленинакана мы встретились с эпидемическими очагами дизентерии, сыпного и брюшного тифа. Значительная часть населения была поражена малярией.
Все это создавало угрозу возникновения инфекционных заболеваний в частях воздушной армии. Ведь ее личный состав в большинстве своем размещался на частных квартирах, находился в постоянном контакте с местными жителями. На меня было возложено наблюдение за противоэпидемическим обеспечением авиачастей. И я регулярно вылетал на аэродромы.
Не ущемляя самолюбия местного населения, санслужбы [72] РАБ каждодневно вели противоэпидемическую работу. С помощью местных партийных и советских организаций они проводили дезинфекцию, делали прививки. С добровольно набранными сандружинницами регулярно проводили занятия. Их учили строить дезкамеры-землянки, снабжали пантоцидом и другими обеззараживающими средствами. В противоэпидемических мероприятиях участвовали все медицинские работники, от врачей до санитаров, и выделять кого-либо из них не следует.
Я давно не имел известий о семье, а между тем она была рядом, в Грозном. Выбрав время, попросил у Быкова разрешения съездить в город. Он отпустил меня на сутки.
Грозный подвергался частым бомбежкам. Он был в полном смысле фронтовым городом.
Жену я нашел в ужасном положении. Мой денежный аттестат, высланный на грозненский военкомат, почему-то не дошел, и с ноября месяца прошлого года она не получала ни копейки. Но мне не написала об этом, чтобы не расстраивать. Продала все вещи и одежду, кроме той, в которой ходила. Маленькую Инну некуда было пристроить. Тем не менее на руках у Шуры была очередная повестка, где ей предписывалось немедленно явиться в военкомат для отправки в один из эвакогоспиталей. Одесская авиашкола, эвакуировавшаяся из Грозного, с собой их не взяла. Я пообещал Шуре что-нибудь придумать.
По возвращении я попросился на прием к дивизионному комиссару Алексееву по личному вопросу. Выслушав меня, Василий Иванович нашел единственно разумное решение: призвать мою жену в качестве врача в 4-ю воздушную армию и определить в одну из тыловых частей. Через несколько дней Шура стала старшим врачом головного авиационного склада боеприпасов. Это была отнюдь не легкая и не безопасная должность, но она позволяла не расставаться с дочкой. Так и прошли мы все вместе по трудным дорогам войны.
К концу сентября стало ясно, что враг на Кавказе, в основном, остановлен. Он еще надеялся взять Туапсе, от которого был всего в тридцати километрах, и столицу Осетии Орджоникидзе. На двух этих направлениях противник имел до 600 самолетов. В наших же двух воздушных армиях, 4-й и 5-й, насчитывалось около 300 боевых машин. [73]
Северо-Кавказский фронт был преобразован в Северную группу войск Закавказского фронта. Весь октябрь она вела кровопролитные бои, защищая Орджоникидзе, Грозный и перевалы через Главный Кавказский хребет. За этот месяц 4-я воздушная сделала 2600 самолето-вылетов.
Вся армия знала имена летчиков-героев. Капитан И. М. Пилипенко сбил 12 самолетов противника. Летчики капитан В. А. Эмиров и лейтенант Я. А. Александрович в воздушном бою применили таран. О мастерстве и мужестве летчиков-истребителей И. М. Дзусова, К. Л. Карданова, командира 862-го бомбардировочного авиационного полка майора М. С. Токарева и других писала армейская газета, рассказывали листовки. Со многими я был знаком лично.
Наша аэродромная сеть была довольно густой, но состояла она в основном из небольших малооборудованных площадок. Только вблизи городов имелись стационарные аэродромы. Однако из-за превосходства противника в воздухе базироваться на них было опасно.
7-й гвардейский штурмовой авиационный полк 230 шад, которым командовал Герой Советского Союза подполковник Гетьман, размещался на полевом аэродроме неподалеку от Грозного. В середине октября в солнечный день немецкая авиация совершила массированный налет на грозненские нефтехранилища. Над городом поднялись облака черного дыма. Они закрыли солнце и горы.
Кромешная тьма стояла три дня. Дымный шлейф пожаров растянулся на двести километров, достиг Махачкалы. О полетах не могло быть и речи. Даже автомашины двигались по дорогам с зажженными фарами. Летчики отсиживались в бараках, где круглосуточно горели лампы.
В связи с расформированием штабов и служб ряда районов аэродромного базирования высвободилось некоторое количество медицинского персонала. Это позволило нам организовать на каждом, даже самом маленьком аэродроме медицинский пункт. Врачи-хирурги перешли в лазареты действующих БАО. Однако их по-прежнему не хватало.
Не помню, что привело меня как-то в Троицком, где стоял штаб армии, в местную больницу. Эта станица, являвшаяся районным центром, была пыльной, почти без зелени. Многие дома пострадали от бомбежек. [74]
При входе в кабинет врача я увидел молодого мужчину в белом халате. Он сидел за столом и перелистывал «Оперативную хирургию».
— После, после, — замахал он руками. — Извините, мне некогда! Предстоит срочная операция.
Схватив книгу, он встал и, припадая на одну ногу, направился к двери.
Я пошел за ним, заинтригованный необычной ситуацией. Врач вбежал в маленькую операционную, где пожилая медсестра кипятила инструменты. Вскоре две старушки привезли на каталке скорчившегося от боли пожилого горца. Из коридора через незанавешенную половину двери я увидел, как больного переложили на стол и врач, что-то еще раз прочитав в книге, приступил к операции.
Минут через сорок мы снова встретились с коллегой в его кабинете.
— Аранович, — назвал себя врач. — Инвалид, в армию не призван. Оперировал гнойный аппендицит. Представьте, по-моему, удачно. Честное слово, прямо-таки ювелирно! Да, первый раз в жизни взял в руки скальпель!
Потом, всякий раз вспоминая эту удивительную операцию, я улыбался.
Однажды, встретив Арановича на улице, я спросил:
— А что, если мы вас призовем в армию и направим в эвакогоспиталь? Из вас же выйдет отличный военный хирург.
— Спасибо! — обрадованно воскликнул он.
Мы призвали его на службу в 4-ю воздушную армию. Григорий Израилевич Аранович закончил войну подполковником медицинской службы, начальником госпиталя. Он и сейчас работает хирургом в подмосковном городе Ногинск.
В лазаретах БАО я снова подобрал группу врачей, которых по моему представлению определили на хирургическую стажировку в ряд эвакогоспиталей. Нового, еще не аттестованного военного врача Арановича Быков послал в армейский хирургический лазарет в Дербент.
Осень стояла сухая и теплая. Словно все еще тянулось бесконечное горькое лето. Пожухлая листва не опадала с деревьев. Но по ночам земля уже покрывалась инеем.
В последних числах октября пришел приказ о назначении П. К. Быкова помощником начальника санитарного управления Северной группы войск Закавказского [75] фронта по ВВС. А. Д. Вайнштейн отбыл в распоряжение Главсанупра РККА.
В неофициальной беседе Быков спросил, как я отношусь к возможности назначения меня флагманским врачом. Не побоюсь ли взять на себя всю ответственность за организацию медицинского обеспечения воздушной армии? Или на должность флагманского врача подобрать кого-либо из дивизионных врачей, а я останусь заместителем?
Потом убежденно заключил:
— В штабе есть мнение, что вы справитесь с работой. Я тоже так считаю.
Серьезно взвесив все «за» и «против», я ответил, что согласен занять должность флагманского врача.
На другой день нас принял командующий армией генерал Н. Ф. Науменко. Мне он сказал:
— Приказ о вашем назначении подписан. Надеюсь, в Москве утвердят вас флагманским врачом.
Я поблагодарил за оказанное мне доверие.
Приняв дела, я проводил Павла Константиновича до самолета. Мы тепло попрощались. Работая бок о бок с ним, я перенял у него немало хорошего как врач и администратор. У нас были хорошие деловые отношения. Мне нравились его трудолюбие, выдержка, способность быстро принимать решения. Быков по-прежнему оставался моим прямым начальником. [76]