Высота 305
Подивись, куме, на тую хатку. Даже рядом Украиною пахне. — Эти слова принадлежали рядовому Ничипору Хоменко.
— Угу, — соглашался с ним боец Бондаренко, односельчанин Хоменко, человек степенный, всегда подтянутый, несколько суровый на вид солдат.
— Земля тут, куме, зольнистей, чим на Украини. У нас вона мягче, и довольствия всякому растению в нашей земле бильш.
— Угу.
В роте преобладали несколько медлительные, но по натуре своей дисциплинированные люди, мобилизованные в освобожденных районах Украины. Может быть, некоторые из этих людей чувствовали свою вину: отсиживались. Но война продолжалась, каждый мог отработать за все, «в чем был и не был виноват». [164]
Ничипор Хоменко — единственный человек в роте, который так и не приобрел воинского вида. Вот он: желтое болезненное лицо с глубоко запавшими в орбитах глазами, борода — щетина цвета высушенного на корню ковыля, опущенные вниз прокуренные усы, поблеклая пилотка, напяленная на голову подобно поварскому колпаку, тесьмяный ремень ниже живота, порыжелые, искривленные ботинки.
В походе и на отдыхе внешность Хоменко становилась заметнее, и ему перепадало больше, чем во время военных действий.
— Приведите себя в порядок, Хоменко. Вы же воин Красной Армии, на вас обращены взоры местного населения.
— Ось, зараз, товарищ старший лейтенант, — Хоменко подтягивал поясной ремень, убирал назад складки гимнастерки, сдергивал на правое ухо пилотку, даже выпячивал грудь и как будто становился похожим на солдата, но ненадолго.
Странно. Хоменко как будто нравились мои замечания. Во всяком случае он старался держаться на виду, словно этим подчеркивая готовность выполнить любое приказание. И шел старый солдат всегда в голове колонны, и я слышал его добродушный бас:
— И дорози нема конца, и войне нема конца. Однажды Хоменко ускорил движение и, поровнявшись со мной, обратился с неожиданным вопросом:
— А чи далеко шче до миста Мюнхен, товарищ старший лейтенант?
Я ответил, как мог: Мюнхен — город в фашистской Германии. По нашим представлениям, это не так далеко, но дорога туда — через войну, и мы не знаем, где лежат наши военные дороги.
Потом, когда Хоменко отошел, в какой-то мере удовлетворив [165] свое любопытство, я подумал: «При чем здесь город Мюнхен? Почему Хоменко интересует именно Мюнхен?» И нашел, как я рассудил, ответ: Мюнхен — город, породивший войну.
Мы вели беспрерывные бои в очень сложных условиях гористой Северной Трансильвании. Отходящий противник взрывал фугасами, минировал дороги, устраивал засады. Иногда хорошо замаскированные пулеметы, установленные на командных высотах, задерживали наше продвижение вперед.
В этот день случилось именно так: высота, напоминавшая гигантский гроб, выгоревший на солнце, оказалась неожиданным препятствием. Два пулемета, установленные там, встретили наш батальон уничтожающим огнем.
Батальон рассредоточился, окопался. В дело вступили минометы старшего лейтенанта Гриценко. Мины буквально исклевали высоту. Издали она выглядела так, словно ее обрызгали грязью, но пулеметные гнезда выжили.
Комбату пришлось решать очередную тактическую задачу. Между тем штаб батальона осаждали посыльные штаба полка: почему задержались?
Командир батальона вызвал меня к себе.
Я нашел капитана Климова в небольшой впадине, неподалеку от боевых порядков батальона. Отсюда хорошо была видна высота. Климов лежал на плащ-палатке, подперев погонами щеки. Тут же, припав на колено, капитан Голубев, заместитель командира батальона по строевой части, человек новый, недавно прибывший в наш батальон. Оба сосредоточились над топографической картой, развернутой на плащ-палатке.
— Та-ак. Что предлагаешь, капитан? — не отрывая глаз от карты, спросил Климов. [166]
— Штурм! — коротко бросил Голубев.
— Штурм? А ты подумал, во что это может обойтись? Они-то этого и ждут, что мы полезем на пулеметы.
— Приказано: любой ценой.
— Если под каждой высотой будем оставлять по батальону, то до Берлина идти будет некому.
— Что же отвечать начальству?
— Голубев, — с укоризной сказал Климов, — командир в бою всегда между двух огней: позади — начальство, впереди — противник. Ну, ответь, что изучаем подступы, ведем разведку.
Я начал было докладывать, но Климов жестом указал на плащ-палатку:
— Садись. Думать будем.
Только тут я заметил, что Климов уже не капитан, а майор, что на его груди рядом с двумя орденами Красной Звезды — новенький «Александр Невский».
— Разрешите поздравить, товарищ майор!
И, хотя было некогда, мы поднялись на ноги и крепко пожали друг другу руки.
— Сам понимаешь, для меня это имеет особое значение, — взволнованно говорил Климов. — Тебе тоже причитается «Невский». Скоро получишь. Сарыеву — орден Боевого Красного Знамени. Награждены многие наши солдаты и офицеры, которые есть и которых уже нет в строю. В общем, отметим, как только разделаемся с этой высотой. А теперь — о деле.
Майор Климов ткнул карандашом в карту:
— Вот, взгляни. Этот самый чирей с отметкой пятьсот пять. Нам нельзя задерживаться долго — потом дороже будет стоить. Как убрать с дороги дьявольские машинки, расчистить дорогу? — вопрос был задан мне, но я не сомневался, что у майора есть уже свой план. [167]
Комбат приподнялся, не обращая внимания на свистящие пули, глянул в сторону высоты, прикидывая расстояние. Будто между делом, он спросил:
— Охотников найдешь?
Ясно, для чего нужны охотники: взобраться на высоту и гранатами выкорчевать проклятые пулеметные гнезда.
— Найду, товарищ майор.
— Надо продумать все от начала до конца. Люди должны при дневном свете хорошо изучить местность. Мне кажется, наиболее удобный путь вот там, в направлении тех кустиков, чуть правее вершины. Если продвинуться к седловине, то можно будет быстро выйти из секторов обстрела пулеметов. Для закрепления успеха целесообразно выдвинуть к подошве высоты один взвод или подвижную группу автоматчиков. К ночи тревожить противника не будем. Чтобы обстановка не показалась необычной, минометчики будут вести огонь до определенного времени. Впрочем, о деталях договоримся потом.
Возвратись в роту, я немедленно вызвал к себе командиров взводов. Разговор был короткий. Общее мнение выразил лейтенант Компаниец, недавно возвратившийся из госпиталя.
— Если требуется, охотники найдутся.
Я дал два часа на подготовку, и командиры взводов ушли. Не теряя времени, я устроился на отдых.
Мы измотались изрядно. В последние дни порядок нашей жизни был таков: бой, стремительный бросок, снова бой. А отдых не предусматривался.
Сначала мои мысли вертелись вокруг высоты 505, потом убаюкивающая тьма застлала высоту. Сон без сновидений, без чехарды в мозгах — настоящий отдых. [168]
— Мабудь, воны сплять, — послышался приглушенный бас.
— Угу, — подтвердил кто-то.
Я приоткрыл глаза и увидел склонившиеся надо мной две усатые физиономии, обе внимательные, озабоченные и очень знакомые.
— Разбудили, — с сожалением произнес Хоменко. — Пробачайте, товарищ старший лейтенант. Тут мы з кумом пришли по важному дилу.
— Что случилось, Хоменко?
— Поки шо, товарищ старший лейтенант, ничогоне случилось. Але никто не знает, шо может случиться. Мы з кумом Бондаренко думаем полизти на высоту. Наш командир взвода лейтенант Компаниец; добровольцив выкликае.
Хоменко говорил таким тоном, словно «полизти на высоту» с неусыпными пулеметами для него с кумом ничего не составляет. Однако готовность пойти на риск — дело серьезное, заслуживающее уважения. Я решил отговорить стариков:
— Дело это трудное и опасное...
— То правда, товарищ старший лейтенант, шо дило опасное. Це мы розумиемо, — согласился Хоменко и выложил свой главный козырь: — Чи вы не знаете, товарищ старший лейтенант, шо кум Бондаренко — георгиевский кавалер? За «языка» вин крест одержав под городом Перемышлём в ту германскую войну. От як. Ну, правда я — необученный контингент, чи як воно там. Зато кум... а з кумом и я.
Бондаренко, вначале предоставивший возможность говорить своему более красноречивому односельчанину, наконец решил подкрепить доводы Хоменко:
— Мы тишком-нишком. Тактику применимо, товарищ старший лейтенант. [169]
— Во-во. Тахтику, — повторил Хоменко. — Кум знае, то воно таке.
Доводы кумов были убедительными. Бондаренко производил хорошее впечатление, но Хоменко... Оторвать же Хоменко от Бондаренко невозможно.
Я пообещал, что посоветуюсь с командиром батальона и о принятом решении сообщу через лейтенанта Компанийца.
На лицах Хоменко и Бондаренко отразились сомнения: если начальство не решает сразу, то надеяться не «а что. И Хоменко сделал дипломатический ход:
— Як вы скажете, так воно и будет, товарищ старший лейтенант, бо комбат оказывает вам доверие.
Я отправил обоих добровольцев в расположение взвода и пообещал решить вопрос с учетом их просьбы.
Хоменко и Бондаренко неуклюже откозыряли и скрылись за бугром.
С двумя котелками в руках появился Ловцов.
— Не дали вам отдохнуть, товарищ старший лейтенант. Сейчас вот кумовьев встретил. Идут и рассуждают «з якого боку» сподручнее действовать. Это насчет высоты, товарищ старший лейтенант?
— Да, насчет высоты.
— Гуляш сегодня знатный. Такие ароматы пошли по Трансильвании... Пообедаем, заодно и поужинаем. Время идет к вечеру.
Гуляш действительно был хорош. А мысли тревожила высота 505. А если неудача? В глазах все тот же нескладный и медлительный Хоменко. Нет, нельзя его посылать на такое ответственное задание.
Странно: кто-то внутри восставал против такого решения. Вспомнил я, как по пояс в бурлящей воде горной речки, под уничтожающим огнем, перед жерлами танковых пушек призывал своих людей выстоять. [170]
«Инакшои думки нема, товарищ старший лейтенант», — эти слова принадлежали Ничипору Хоменко. Где-то продвигаются материалы на награждение всех участников битвы за перевал, в том числе и Хоменко...
— Товарищ старший лейтенант!
Брякнула брошенная в котелок алюминиевая ложка, Ловцов вежливо кашлянул и вкрадчиво заговорил:
— Разрешите, товарищ старший лейтенант, обратиться.
— Говори.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант, на высоту сходить.
И опять я попал в затруднительное положение. Посылать Ловцова на высоту не входило в мой планы. Высота 505 — это, в сущности, эпизод, а перед нами впереди много еще гремучих высот, огненных рек, чужих городов.
— Николай, — мягко сказал я, — ты знаешь, что эта высота не последняя. Могу добавить, что командиры взводов представили списки охотников. Без малого тридцать человек.
— Товарищ старший лейтенант! С утра я изучаю эту высоту. Хотите, каждый кустик нарисую на бумаге, каждую ямку. Да это же самое подходящее дело для меня. К глухарю подходил, к лосю подбирался...
— Хорошо, — почти против воли вырвалось у меня. — Пойдешь на высоту вместе с Хоменко и Бондаренко. Группу содействия буду возглавлять я.
Ночь. Моросил мелкий дождь. Низко шли облака, предвещавшие длительную непогоду. Над высотой 505 одна за другой взвивались осветительные ракеты. Они [171] вылетали будто из кратера, невидимого снизу. Описав кривую, ракеты гасли в чахлом винограднике, неподалеку от наших окопов. При свете ракет можно было рассмотреть на склоне высоты каждый камень, каждый след мины.
У подошвы горы люди тесно прижимались к сырой осклизлой земле. При вспышках ракет линялая одежда солдат сливалась с цветом травы, опаленной солнцем. Трассы пулеметных очередей проходили над нами.
Ныли колени и натруженные локти. Сырость лихорадила тела.
Я всматривался вперед. Взор упирался в выпуклость ската, которая защищала нас от пуль. Нужно было ползти, чтобы сократить расстояние. Я полз и чувствовал, что мои движения повторяют семь автоматчиков, семеро отборных парней из числа охотников.
На высоте лопнула мина. Ее обессиленные осколки жужжали и шлепались вокруг нас.
Потом последовали разрывы дальше, за высотой. Приближались решающие минуты.
Время. Сердце отсчитывает время, стучит, рвется из грудной клетки.
Наконец взрывы гранат на высоте. Лихорадочная пулеметная очередь.
— Вперед!
Мы бросились навстречу пулеметной очереди. Кто-то вскрикнул. Брякнул о камень уроненный автомат. И очередь оборвалась.
Я слышал только порывистое дыхание бегущих, топот ног.
— Сюда, братцы! — донесся голос Ловцова.
На фоне мрачного неба суетились черные фигуры. Я не сразу понял, что происходит.
— Ловцов! [172]
— Я, товарищ старший лейтенант!
— В чем дело? Все ли в порядке?
— Оплошали, товарищ старший лейтенант. Хоменко убили.
...Вновь перед батальоном майора Климова открылись каменистые дороги Северной Трансильвании.
Позади осталась безмолвная и мирная высота 505. Никогда больше война не нарушит ее угрюмого спокойствия.
Над высотой полыхал на ветру алый вымпел с черной ленточкой. Древко вымпела было укреплено в рыхлом холмике, под которым лежал рядовой Красной Армии Ничипор Хоменко.
Некогда было отдавать почести. Не было времени сказать над могилой теплое прощальное слово.
Вымпел развевался над увалами, над буковыми и дубовыми перелесками, звал вперед земляков-товарищей.
Опечаленный шел на запад старый солдат Устим Бондаренко.
Я чувствовал потребность поговорить с Бондаренко, ободрить его. Только что майор Климов потребовал немедленно представить материалы на награждение героев высоты 505.
Поравнявшись с Бондаренко, я заговорил:
— Я думаю написать письмо в ваше село.
— Письмо? Кому ж вы думаете писать, товарищ старший лейтенант?
— Родным Хоменко. Его жене.
— У Хоменко нема дружины, товарищ старший лейтенант. Юнкерсы бомбили село и...
— А дети, дети, наверно, есть?
17? [173]
— И дитей нема. Воны есть, але там, у городи Мюнхени. Сына и дочку нимцы угнали. От и зоставсь Ничипор один. Як советские пришли, выкликае нас полевы военкомат. Хоменко говорить капитану: «Дохтурам, шо меня забраковали, не верьте, товарищ капитан. Тут не дохтур, а моя совесть правомочна решать: годен я, товарищ капитан, бо у меня с Гитлером свои розмовы».
Я слушал Бондаренко и чувствовал себя так, будто старый солдат меня отчитывал. «Как плохо я знаю своих людей», — думал я. Было время, я считал Хоменко обузой в роте, человеком, загнанным в армию всесильным законом о всеобщей воинской повинности. Не один раз я думал, что военкомат в спешке допустил ошибку, отправив Хоменко в действующую армию, что следовало бы этого Хоменко подержать подольше на жидкой пшенке где-нибудь в запасном полку для того, чтобы из него сделать настоящего солдата.
А ведь это он, Хоменко, оборвал пулеметную очередь, заслонив своим телом товарищей.
Припомнился мне строевой смотр перед прорывом под Яссами, упреки командира дивизии в адрес тех, кто плохо знал своих подчиненных: «Как вы поведете в бой людей, которых не знаете?»