В Карпатах
Дивизия вошла в ущелье, вмещавшее каменистую порожистую речушку и разбитую ухабистую дорогу, местами развороченную фугасами.
Это путь через хребет, ворота в Северную Трансильванию.
Когда движение затормозилось, стало ясно, что опрокинуть заслон противника с ходу не удалось. Во второй половине дня начался частичный отвод войск из тупика.
Снова мы вышли на широкий простор предгорья. Батальон капитана Климова получил направление на северо-запад, вдоль основного хребта Карпатских гор. Предстояло преодолеть хребет в неожиданном для противника месте и решить исход затянувшейся борьбы за перевал.
Извилистая каменистая дорога постепенно набирала [145] высоту. Перед нашими взорами открывались овечьи пастбища с пастушьими времянками, возделанные долины, покрытые измятой поблеклой стерней, чахлые виноградники на склонах. По балкам тянулись низкорослые дубняки. Вдали кутались в облака вершины гор. Резвые ручьи бурлили в теснинах, пробиваясь через каменистые россыпи.
Величественная панорама захватывала дух. Природа по своей прихоти сгустила здесь краски и выставила, как наглядные пособия по топографии, горные вершины, хребты, увалы, долины, лощины, котловины.
Предгорья Карпат выглядели обжитыми, пастушьими, поэтому — древними. Вот-вот, думалось, с горы спустится библейский старик с посохом в руке, приложит ладонь к мохнатым бровям и глянет на неведомых пришельцев вопросительно и строго.
Вечерние тени сгущались, постепенно затушевывая низины и лесистые склоны. Мир как будто сужался вокруг идущих людей, и вот, наконец, громады гор впереди слились с темным небом, образовав непроглядную стену.
Ночная сырость проникала под плащ-палатки, прощупывая пропитанные солью жесткие гимнастерки. Я слышал тяжелый топот ног по каменистой дороге, дыхание неотступно следовавшего Ловцова.
Солдаты изредка перекидывались скупыми фразами. Старик Хоменко вспомнил про шинели, оставленные на попечение тылов под Яссами в пямятный день августовского (прорыва:
— На тылы надеялись, а тылы на волах едут.
— На горы полезем, так тебе, дядя Никифор, и плащ-палатка тяжеле тулупа покажется, — заметил Ловцов.
Уже в полной темноте колонна втянулась в деревню. [146] Глаза едва различали белевшие справа и слева стены убогих пастушьих хат. Капитан Климов распорядился разместить людей на отдых.
Наступило хмурое, неприветливое утро. Солнце где-то еще далеко за горами, деревушка тонула в застоявшемся тумане.
Подготовка к движению через горы требовала особого внимания со стороны командиров. Все громоздкое, тяжелое, что не мог унести на себе пехотинец, оставалось на месте. На каждого солдата навьючивали попарно связанные две мины к батальонным минометам, потом в вещевые мешки старшины опускали пачки винтовочных и автоматных патронов, из рук в руки передавались противопехотные и противотанковые гранаты.
Последовала команда строиться. Отяжелевшие солдаты неторопливо выполняли команды, словно примеривались к непривычному грузу.
И вот колонна растянулась по дороге, уходившей в дефиле между отрогами гор. Редел туман. Все отчетливее вырисовывались громады лесистых гор.
Дефиле стало расширяться, и перед нашими взорами совершенно неожиданно открылась живописная долина, разделенная надвое резвой горной речкой. По обе стороны ее, у подошв гор, располагались добротные коттеджи. Желтые дорожки пролегли между аккуратно подстриженными кустиками, пестрыми клумбами, на которых синели и пламенели цветы поздней осени. Похоже на сказочное царство, завороженное злым дыханием войны, — здесь было тихо и нелюдимо. [147]
— На курорт попали, — удивлялись солдаты. — Тут мировая буржуазия тешилась.
Здесь окончилась широкая дорога. Горы сомкнулись. Круто вверх взвилась пешеходная тропа. Отделение за отделением колонна вытягивалась в длинную цепочку. Она растекалась меж толстых буков, заселивших склоны, вела то по горизонтали, то вдруг устремлялась круто вверх. Можно было понять, как труден этот путь для природных степняков, у которых представление о высоте ограничивалось ветряком или церковной колокольней. Тяжелый груз усложнял и без того нелегкий путь.
Придерживая планшетку, торопился вперед капитан Сарыев. Он быстро и ловко взбирался на кручи, иногда задерживался и окидывал взглядом идущих, определяя наметанным глазом состояние каждого, оказавшегося в поле зрения. Капитан успевал бросать на ходу ободряющие фразы:
— Веселей, веселей, братцы. До макушки чуток осталось, а там съедем «а казенниках.
В седловине, у гремучего ручья, на ровной площадке, стояло здание барачного типа, оказавшееся покинутой казармой румынских пограничников: государственная граница Румынии и Венгрии. В сложившейся обстановке охрана границ потеряла смысл, и казарма, видимо, пустовала давно.
За ручьем — опять крутой подъем в гору. Идти становилось все труднее, но капитан Климов вел людей без передышки.
— Чье приданое? — спросил я, заметив за плечами связного два вещевых мешка.
— Дяди Никифора, — пояснил Ловцов. — Организм у него, товарищ старший лейтенант, для альпинизма не приспособлен. [148]
Долговязый и нескладный Хоменко шел в цепочке налегке, но лицо его выражало крайнюю усталость.
«Еще немного, еще», — с беспокойством думал я, то и дело оглядываясь назад.
Преодолев наконец высоту, цепочка легко устремилась вниз по склону.
На обширном плато располагались строения венгерского пограничного кордона. Строения капитальные. Проволочные заграждения вокруг оборонительных сооружений напоминали о том, что Северная Трансильвания — земля спорная, что «союзники» не рассчитывали на вечный мир между собой.
Отсюда вниз вела настоящая горная дорога.
...Люди скатывались вниз с горы на зеленую ладонь лощины. Они торопились к стремительной горной речке, падавшей с горных круч, и надолго припадали к хрустально чистой холодной воде.
Радисты настраивали рацию. Вокруг капитана Климова собирались офицеры.
Комбат сообщил командиру полка о местонахождении батальона. Между тем солдаты и офицеры ожидали дальнейших распоряжений.
— Отставших нет?
— Нет, товарищ капитан!
На плоском камне Климов разложил лист топографической карты. Офицеры сблизились в тесную группу.
— Мы находимся здесь, товарищи офицеры, — карандаш капитана скользнул по карте, и острие его задержалось у изгиба хребта, охватывавшего широкую долину. — Как видите, до перевала, за который идет бой, отсюда по прямой не более десятка километров. Но мы не пойдем к перевалу. В трех километрах отсюда — деревня Л., за ней — железная дорога, дальше — шоссе, та самая дорога, по которой мы дали задний ход. Обе [149] дороги выходят из городка Б., что у перевала. Овладеть деревней и поставить под угрозу коммуникации врага — такова задача. Этим мы облегчим действия группы прорыва, штурмующей перевал.
Капитан Климов сделал небольшую паузу, подчеркивая важность предстоящей операции, потом заговорил о трудностях, которые он предвидел:
— Рассчитывать можем только на собственные силы и на то оружие, которое смогли перенести через горы. Непосредственная связь со вторым действующим батальоном полка в настоящих условиях невозможна. Необходимы меры по охране тыла. Есть сведения о появлении в горах мелких групп гитлеровцев из остатков разгромленной Ясско-Кишиневской группировки.
Отделение разведчиков под командованием старшего сержанта Суханова, выполнявшее роль головной походной заставы, ушло вперед. Прозвучали команды на построение батальона.
— Ша-агом марш!
Горы раздвигались. Справа и слева в синеву уходили цепи Карпат, а впереди открывалась обширная равнина.
Мы шли вдоль речки, возле которой непрерывной лентой тянулись кустарники, позволявшие двигаться более или менее скрытно.
В стороне перевала клубились черные столбы дыма, доносились звуки разрывов. Если присмотреться, то в голубом мареве, у подножия горного кряжа, можно было различить белеющие стены домов на голубовато-зеленом фоне садов городка Б. Там шел неутихающий бой за перевал.
Вот уже хорошо заметна насыпь железной дороги, мы видим впереди яркие черепичные крыши домов деревни Л. [150]
Речка огибала приусадебные сады, а наш маршрут — через мост, через деревню.
Разведчики шли впереди на расстоянии видимости. Они перешли через мост, на короткое время задержались у крайних домов, потом уверенно пошли вперед.
Появление русских для местных жителей явилось полной неожиданностью. В окнах мелькали изумленные лица.
Едва седьмая головная рота минула пять-шесть домиков, как впереди яростно заработали автоматы нашей походной заставы.
— Влево, в цепь! — скомандовал я. Затрещали заборы, и бойцы хлынули в проломы.
Центр боевого порядка моей роты оказался как раз на речке. Правое крыло ломилось через заборы, а левое беспрепятственно продвигалось по полю. Впереди нас перебегали, отстреливаясь, венгерские гонведы. Их подхлестывали, догоняли очереди наших автоматов.
Мы так и не отрывались от речки. Уже деревня осталась позади. Расстояние до железнодорожной насыпи сокращалось. Отчетливо вырисовывались фермы железнодорожного моста.
Каких-нибудь полтораста-двести метров.
И вдруг насыпь ожила. На нас обрушился шквал пулеметного и автоматного огня.
— Ложись! — Мы с Ловцовым соскочили прямо в стремительный поток речки. Многие, кто находился поблизости, последовали нашему примеру.
Воды было чуть выше колен, но сама речка, изворачиваясь в крутых берегах, представляла собой естественную траншею, кое-где замаскированную кустарником. В извилинах оказались мертвые, непростреливаемые с насыпи, участки.
Выбрав место, удобное для наблюдения, я огляделся. [151]
Слева, напротив стыка седьмой и девятой рот, — двухэтажное здание у насыпи, еще левее, в районе расположения девятой роты, — две усадьбы в садах. Справа — восьмая рота спешно окапывалась на пустыре напротив переезда. Там насыпь резко понижалась. У железнодорожной будки пестрел задранный шлагбаум.
Сила огня со стороны насыпи нарастала с каждой минутой. Противник непрерывно подбрасывал новые силы. Пули срезали ветки кустов, косили кукурузу. Служебное здание задымило, и его объяли языки пламени. Едкий дым застлал пойму речки. Обстановка осложнялась.
Предвидя возможные неприятности, я приказал вкапываться в берега.
— Товарищ старший лейтенант, — танки!
Я инстинктивно повернул голову в сторону переезда.
Через железную дорогу, у самой будки, одно за другим переваливались бронированные чудовища. Семь, восемь, девять танков... Они быстро рассредоточивались как раз напротив позиций восьмой роты.
Медленно, неотвратимо танки двигались вперед, готовые сокрушить все живое на своем пути. Внезапно на насыпи возникли фигурки вражеских пехотинцев. Они скатывались с насыпи, торопились к танкам — надежной защите. А танки шли, тяжело переваливаясь, стреляя из пушек, приближались к жидким окопчикам, едва вырытым для стрельбы лежа.
— Приготовиться для открытия огня!
Тем временем в расположении восьмой роты творилось неладное: люди бросали ненадежные укрытия и под губительным огнем танков перебегали к оврагу, вытянувшемуся от речки, как рука помощи.
С движением танков вперед все больше открывался фланг атакующей пехоты. [152]
— Огонь!
Казалось, что меня никто не услышит в реве танковых моторов, в грохоте пушечной пальбы. Но солдаты услышали. Об этом можно было судить по результатам огня: под ливнем пуль толпы атакующих дрогнули и стали рассыпаться. И, как всегда, в критический момент минометчики старшего лейтенанта Гриценко открыли по врагу уничтожающий огонь.
...Танки мяли свеженасыпанные бугорки земли, утюжили покинутые окопы. Со стороны деревни били противотанковые ружья, но пули наших бронебойщиков не причиняли вреда тяжелым машинам.
Мины рвались уже на железнодорожной насыпи, преследуя и добивая бегущих в панике солдат противника.
Достигнув оврага, танки отпрянули обратно и стали разворачиваться фронтом в сторону речки. Я подал команду приготовить противотанковые гранаты.
Девять танков, ведя непрерывный огонь, быстро приближались к берегу. Стрелки били с насыпи, танки — во фланг. Наше положение становилось критическим. Оставалось только прижаться к берегу и ждать, когда стальные громады подойдут на бросок гранаты.
...Я увидел круток бок, меченный черным крестом, гусеницу, рвущуюся из-под взрыхленной земли.
Танки совершили устрашающий маневр: круто развернулись в тридцати-сорока метрах от обрыва и отхлынули обратно. Речка с ее крутыми берегами представляла собой отличный естественный противотанковый ров.
Машины не уходили. Они или стояли на месте или медленно ворочались, выискивая цели.
Плюхаясь в воде, усталые телефонисты тянули провод. Они укладывали его по берегу. Речка оказалась [153] надежным ходом сообщения в тыл: по ней санитары уносили и уводили раненых, пробирались связные.
Мы надеялись на передышку ночью. Время тянулось невыносимо медленно.
И тут неожиданно грозная опасность нависла над нами. Вершины гор на северо-западе окутали грозовые облака. Ветер переменился. Раскаты грома дополнили звуки боя.
Гроза надвигалась, а вода в речке стала быстро прибывать. Мутный поток бурлил, ширился.
Первые крупные капли дождя упали на линялые гимнастерки бойцов, на землю свалилась яркая искра-молния, оглушительно грянул гром, и с неба обрушился поток дождя.
...Танки стояли в выжидательных позах, держа на прицелах пушек извилины речки, в которых, вкопавшись в берега, стояли мы.
Вода уже поднялась до пояса. Свирепый поток буквально сваливал с ног санитаров, связных, раненых, пробиравшихся в тыл. Но еще можно было стоять, можно было бороться. Подгоняемый потоком, я побрел вниз по течению, чтобы в каждую ячейку донести единственное слово, которое означало приказание, просьбу, обращение к самообладанию: держаться.
Люди стояли, закутавшись в плащ-палатки, нахлобучив на головы капюшоны, обратившись лицом в сторону врага. Я окликал их и узнавал по голосам. Некто, высокий и сутулый, зябко поеживаясь, ответил на мой голос добродушным баском:
— Держаться. Инакшои думки нема, товарищ старший лейтенант.
Это был Ничипор Хоменко.
Некоторые ячейки были пусты. Несколько раз я наталкивался [154] на мертвецов, которых ворочал и тащил за собой мутный стремительный поток.
Автоматическое оружие отказывает: песок, вода. Только русская трехлинейка — безотказная.
С гор сползала белесая лава тумана. Гроза охватила всю видимую часть неба.
Речка бушевала. Подавшись вперед, я медленно брел обратно. Люди стояли на прежних местах. «Инакшои думки» не было и не могло быть: только стоять насмерть.
Денисенко полулежал на уступе берега, прикрывшись плащ-палаткой. Завидев меня, он соскочил в воду, и она подобралась к кармашкам его гимнастерки.
— Все в порядке, товарищ старший лейтенант. Хозяин интересовался, так я ему сказав, шо, як не затопить, то все будет в порядке. Возьмить трубку, товарищ старший лейтенант, бо воны знов у телефона.
Говорил капитан Климов:
— Против тебя бог, Гитлер, Хорти, небесная, земная артиллерия, танки. Выстоишь?
— Выстою, товарищ капитан.
— Так и сообщу в эфир: выстоим! А у нас тут тоже баталия: с гор спускалась большая группа окруженцев. Дерутся отчаянно.
— Помощи не надо, товарищ капитан?
— Справимся.
...В небе появились робкие просветы. Ливень сменился мелким моросящим дождем. Но речка все еще продолжала бушевать. Подкопанные берега обваливались.
День подходил к концу. Пойму речки, впадины, овраги заполнил туман и вечерняя мгла.
— Танки уходят, товарищ старший лейтенант, — сообщил Ловцов. [155]
Действительно: танки один за другим переваливались через переезд, уходили за железную дорогу.
Но это пока еще ничего не означало. Пулеметный и автоматный огонь из-за насыпи не ослабевал.
Меня трясло. Одежда была мокрая до нитки. Если я останусь в живых, если меня не подкосит ревматизм, то это будет означать победу над болезнью.
Ловцов протянул мне флягу.
— Откуда у тебя?
— НЗ. Для особого случая. Старые запасы.
Я машинально сделал два глотка и почувствовал, как злющая жидкость обожгла губы, язык, гортань, запламенела внутри. Ловцов, подхватив флягу, пояснил:
— Чистейший спирт, товарищ старший лейтенант. У нас, в Вологодской области, сплавщики этим средством от простуды уберегаются.
Адское средство вызвало аппетит. У Ловцова нашлась и закуска: кусок копченой говядины, ломоть черствого хлеба.
Прежде всего необходимо навести порядок. Сведения, которые удалось собрать через некоторое время, оказались удручающими: убито девять, ранено четырнадцать. После потерь в бою за Тыргу Фрумос в строю оставалось менее половины роты.
Предупредив командира девятой роты, я снял с левого фланга третий взвод. Хотя девятая рота почти не имела потерь, главной опорой батальона оставалась седьмая рота, окопавшаяся в крутых берегах горной речки. Это подтвердили события дня.
За ночь можно много сделать, чтобы усовершенствовать оборону.
Мы ожидали старшину с термосами, а его все не было. Вместо старшины появился капитан Сарыев.
— Андреев, где ты есть, водоплавающая пехота? [156]
— Я здесь, товарищ капитан.
— Рус, буль-буль. Чуть не утонул, черт возьми, без спасательного пояса. Как, братцы, налимы в речке водятся?
— Мы сами, як налимы...
— Тоже хорошо. Живого налима голой рукой в воде не схватишь. Как дела, Андреев?
— Как видите, товарищ капитан. Немного заплюхались.
— Молодцы! Устояли против такой силы. А кто заплюхался, теперь уже ясно. Откроем ворота в Венгрию, а там пойдем. Хотел днем у вас побывать — не пришлось. Командовал тыловым ополчением. Громили окруженцев.
— Как успехи?
— Гитлер капут. Полтора десятка пленных и трофеи в виде вшей, — смеялся капитан. — Из-за них ужин не приготовили. Потерпите, братцы, часок.
Вода медленно стала убывать. Следуя за мной, спотыкаясь и чертыхаясь, Сарыев не забывал ободрять людей:
— Не ленитесь копать, братцы. Своя и чужая земля спасают одинаково.
Всю ночь я метался по расположению роты, внушал, что день предстоит трудный, что нужно окапываться, не жалея рук.
Люди, мокрые до нитки, лязгали зубами от холода. Работа — единственное средство для согревания.
Перед утром пришел капитан Климов. С ним вместе мы отправились в обход.
— Завтра возможны контратаки противника, — говорил Климов. — Противнику известно, что у нас нет эффективных противотанковых средств, нет резервов. Потери велики, особенно в восьмой роте. [157]
Комбат осмотрел каждую ячейку, Огневые позиции пулеметов. Особенно интересовался размещением гранатометчиков.
Утро, против ожидания, прошло относительно спокойно, хотя огонь стрелкового оружия по-прежнему оставался сильным.
Танки появились после полудня. Те же девять машин. Они сразу развернулись в направлении наших позиций и принялись обрабатывать оборону.
Опять устрашающий маневр: вал машин устремился на нас. Теперь казалось, что ничто не сможет остановить разъяренные бронированные громады.
Но это снова был только маневр. Танки поворачивались по вчерашним следам. Некоторые машины оказались в нескольких шагах от ячеек гранатометчиков. Раздались сильные взрывы противотанковых гранат.
— Пехота с фронта!
Левее железнодорожного моста насыпь шевелилась, как потревоженный муравейник.
Люди, укрывшиеся от огня танков, могли не заметить грозную опасность.
— Денисенко, доложи хозяину обстановку! — мне было некогда. Сопровождаемый Ловцовым, я поторопился вниз по речке. В нашей «многоступенчатой» обороне передовая излучина оборонялась взводом Галиева.
События развертывались с головокружительной быстротой. Со стороны ближайшей усадьбы по густой цепи ударил станковый пулемет. К нему присоединились ручные пулеметы седьмой и девятой рот. Минометчики открыли беглый огонь по атакующим. Есть еще у нас сила!
Люди в желто-зеленом обмундировании упорно продвигались вперед. Казалось, оживали уже сраженные. Нетрудно было понять причину этой кажущейся ярости: [158] тех, кто пятился, срезали очереди автоматов сзади, с насыпи.
Но уже становилось ясно, что порыв атакующих сбит, что самоубийство бессмысленно. Люди уже не атаковали, а спасались. Некоторые затаились за бугорками, другие, считая свои пули милосерднее, пробирались к насыпи, кое-кто успел добраться до речки, рассчитывая укрыться в ее спасительных берегах.
Бойцы Галиева, не обращая внимания на танки, ворочавшиеся справа, вели огонь по пехоте противника. Танки не могли стрелять в этом направлении без риска уничтожить своих.
С десяток бойцов во главе со старшим сержантом Сухановым торопились на подмогу.
...Припав на порванную гусеницу, завернувшись передом в сторону насыпи, стоял неподвижно один танк. Остальные восемь предпочитали держаться подальше от наших окопов.
Где же Ловцов? Поблизости его не оказалось.
Я возвратился на НП.
— Все в порядке, товарищ старший лейтенант, — доложил Денисенко, — подбит танк, атака отражена. Так я и доложил хозяину.
— Пленных ведут!
По речке брели четверо пленных под конвоем... Ловцова.
— В речке решили спастись, товарищ старший лейтенант. Опоздай я немного, так они бы смылись. Почти у самого моста задержал. Было пять, а осталось четверо. Один очень неспокойный попался, чуть было меня не покалечил. А эти ничего, люди как люди. Жить хотят.
Трое — молодые парни, четвертый — хмурый усач. Все они опасливо поглядывали на меня, ожидая решения [159] своей участи. Поговорить с мадьярами без переводчика не было возможности. Я хлопнул по плечу старика:
— Не бойтесь.
— Нем тудом, — проговорил усач.
— Не понимает, — сожалел Ловцов. — Нува темец, — сказал он по-румынски. Мадьяры согласно закивали головами: поняли.
...В воздухе появились «илы». Тяжелые, степенные, они выплывали из-за хребта, тут же рассредоточивались и шли на избранные цели. Под плоскостями самолетов мигали огоньки. Мы поднимались в полный рост и с восхищением следили за их работой.
«Илы» уходили за хребет, появлялись снова и снова.
Противник присмирел. Сила огня с насыпи значительно ослабела.
Ушедшие было танки неожиданно появились уже почти в сумерках. Они обогнули овраг, в котором закрепилась восьмая рота, и хлынули на деревню.
Я взял трубку, чтобы предупредить о надвигающейся на штаб и наши тылы опасности. Мне ответил спокойный голос капитана Климова:
— Танки постреляют и уйдут. Это просто отвлекающий маневр.
А танки поджигали, рушили дома, стремясь стереть с лица земли мирную деревушку. Языки пламени вырвались из-под крыш и потянулись друг к другу, соединяясь в колышущееся море огня. С негодованием и бессильной злобой смотрели мы на эту грязную и бессмысленную работу.
Сделав свое черное дело, танки, медлено покачиваясь, последовали к переезду и один за другим скрылись за насыпью.
В это время по телефону комбат приказал мне приготовиться [160] к активным действиям и предупредил, что в полночь прибудет к нам.
Опять считаю людей. Есть убитые и раненые. Всего в составе роты не набирается одного полного взвода.
Отдано распоряжение осмотреть, почистить оружие, пополниться боеприпасами. Разрешалось чередование наблюдения с отдыхом.
Не мешает и самому отдохнуть. Сбросив сапоги и вылив из них воду, я устроился на земляной лежанке, устланной пожухлой кукурузой.
В сырой одежде я долго не мог согреться. Кто-то что-то на меня набросил, кто-то теплый придвинулся ко мне.
Дежурному телефонисту Лямину, сменившему Денисенко, было приказано разбудить меня в одиннадцать часов, а он от себя прибавил полчаса.
— Я же вас будил, товарищ старший лейтенант. Вы меня немножко обругали и — спать, — оправдывался Лямин.
Ничего не помню. Согревал меня, оказывается, Ловцов. Он еще мирно похрапывал.
Как неприятно заворачивать ноги в мокрые портянки. Когда я соскочил с лежанки, вода сразу же залилась в сапоги. Лязгая зубами от холода, я огляделся.
В деревне все еще бушевал пожар. Очаги то вспыхивали, то замирали. По насыпи, по широкому полю метались отблески. Во тьме на мгновения вырисовывались фермы железнодорожного моста. Ракеты изредка освещали землю, израненную минами и снарядами, усеянную неубранными трупами. Изредка постреливали перестраховщики.
Обычная фронтовая ночь.
Чтобы убедиться в бдительности наблюдателей, я [161] прошелся вниз по течению. На третьем десятке тагов меня окликнули:
— Вы, товарищ старший лейтенант?
Снова на НП. Осторожно, чтобы не разбудить Ловцова, забрался на лежанку, закурил. Нахлынули воспоминания.
Вспоминая последние дни в своей семье, я мучил себя упреками: мне казалось, что был недостаточно внимателен к Оле, к маленькому сыну, не ценил дни своего счастья, не дышал полной грудью.
Мои размышления прервал капитан Климов.
— Разрешил отдыхать? Правильно. Два часа еще в нашем распоряжении. Командование готовит единовременное выступление всех наших частей, находящихся в соприкосновении с противником. Что ж. Пока посидим, поговорим.
— Вот сюда, на лежанку, товарищ капитан.
— Место здесь не для ревматиков. А я с белорусских болот вынес эту болезнь, весьма неприятную для военного человека. Вот так же, в воде, в болоте, сутками. Комары и мошкара выпивали остатки крови, по нескольку дней не видел куска хлеба. Удивительно: почти не оставалось никаких шансов на жизнь, а человек копошился, пробирался там, где незамеченной не могла прошмыгнуть мышь. Смерть там была не менее вероятна, чем здесь. И все же я, обессилевший, грязный, обросший, с распухшими ногами, не верил в крушение мира и выползал из окружения.
— Трагедия.
— Да, трагедия, — согласился Климов. Он взглянул на часы: — А время идет. Сбор командиров назначен здесь в час ноль-ноль. Война, к сожалению, мало отводит времени для задушевных разговоров.
На НП седьмой роты становилось многолюдно. [162]
Ровно в час ночи капитан Климов поставил боевую задачу.
...Люди двигались тесными группами, чувствуя друг друга. Время от времени над ними мигали трассирующие пули. Движение приостанавливалось лишь тогда, когда из-за насыпи взлетали осветительные ракеты. Ракеты гасли, и мрак надежно прикрывал людей, движущихся к земляному валу.
Жесткая трава, шершавая, холодная, касалась лиц, лезла в глаза, ветви кустарника цеплялись за гимнастерки, локти ощущали сырость земли. Сердца стучали громко, беспокойно.
С насыпи стреляли вяло и редко. Я полз, пока не уткнулся лицом в чьи-то мокрые и скользкие ботинки. Подняв голову, увидел черную стену — насыпь в нескольких шагах, справа — просвет и узор фермы моста на фоне ночного неба.
Люди быстро и бесшумно рассредоточивались у насыпи.
И вдруг в стороне перевала ярко вспыхнуло небо, озаренное огненными метеорами ракет гвардейских минометов, часто, как в ознобе, задрожала земля.
Над насыпью вспыхнула красная сигнальная ракета.
Треск автоматных очередей, разрывы гранат слились в сплошной грохот. С удивительной легкостью вбежал я на насыпь, споткнулся о рельсу и полетел на ребра шпал. Движимый общим порывом, не обращая внимания на боль от ушибов, я вскинул автомат и послал длинную очередь во враждебную темноту, в которой растворился враг.
А перевал гремел. Зарево распространилось на половину неба.
«Прорвали, прорвали», — наполнялись радостью сердца атакующих. [163]
Когда забрезжил рассвет, по шоссейной дороге на запад непрерывным потоком шли наши танки, самоходки, гвардейские минометы. Батальон капитана Климова двигался по обочине фронтовой дороги.
Как всегда, впереди — седьмая стрелковая рота. Совсем немного людей. Лица словно окаменелые, бесцветные, заросшие и безбородые, с чертами, оставленными навечно суровыми невзгодами боевой страды.
На изодранной одежде они несли частицы земли Трансильвании и были похожи на выходцев из недр.