Тыргу Фрумос
Война наткнулась на горы и увалы Румынии, приостановилась, набирая силы для нового ожесточения.
Третий месяц знойного лета мы рылись в земле, совершенствуя оборону. На сотни километров пролегли непрерывные ленты траншей.
В работе, в долгой военной страде, менялись люди. Это уже не те люди, которые стояли когда-то перед нами в гражданской одежде и сыромятных постолах. Мы пополнились, возмужали, оформились.
И все-таки мы, офицеры, чувствовали, что не мешало бы из наших дядьков вытряхнуть окопную пыль, преподать им азбуку наступательного боя. Каждый понимал, что враг еще силен и последний рубеж где-то далеко за синими горами, за быстрыми реками. [132]
Командование учло насущную потребность: ночью, в полной тишине, наша дивизия была сменена и отведена с переднего края в ближний тыл.
Едва отделения успели вырыть землянки в высокой железнодорожной насыпи, как штаб батальона уже обеспечил командиров рот расписанием занятий: строевая подготовка, огневая, тактика. В руках офицеров появились книжки уставов и наставлений.
Знойный летний день проходил в напряженном труде. Приходилось снова и снова требовать от командиров взводов возвращения к отработке действий одиночного бойца: старики тяжеловаты, хотя и старательны.
Румынские горы дожелта выжгло горячее солнце, на выгоревших гимнастерках выступали темные пятна солдатского пота, а мы все «наступали», штурмовали одну и ту же высоту.
Подтверждалась истина: чем дальше в тыл, тем больше поверяющих. В расположение нашего батальона прибыл капитан Зимин из штаба дивизии. Он, подобно рыбе-лоцману, в течение двух дней сопровождал девятую роту, на все смотрел исподлобья, словно выискивал среди окружающих виновников своего дурного настроения и, наконец, пришел к заключению:
— Это не занятия, а восточный базар. Получается черт знает что: связные бегают, командиры мечутся, нервничают, кричат, солдаты не понимают, что от них требуется. А где же сигнализация, необходимая в условиях современного боя? С управлением не ладится, определенно не ладится.
Капитан Климов хмурился:
— Нехорошо мы выглядим. Нехорошо. Ты хоть, Андреев, не подведи.
Пришлось оценивать сильные и слабые стороны роты с позиций требовательного капитана. [133]
Из старых командиров взводов у меня остался только Галиев. Лейтенант Компаниец выбыл по ранению в памятный день сражения с танками. Мне прислали двух юных младших лейтенантов.
Командиры взводов делали подробные разборы учений, терпеливо разъясняли ошибки каждого, проверяли доходчивость своих замечаний в действии. Только Галиев иногда срывался с ровного тона:
— Ты — живой чэлавэк, а не бурдюк. Зачем так палзешь? Сказано: по-пластунски.
Капитан Зимин явился к нам на занятия в сопровождении корреспондента дивизионной газеты. Корреспондент определил свое место в боевых порядках роты, а капитан Зимин неотступно следовал за мной.
Когда прозвучало дружное «ура» и высота была «взята», на лице капитана Зимина появились следы оттепели: строгие морщинки сгладились, и в глазах засветились огоньки болельщика.
— Какие будут распоряжения? — обратился я к поверяющему.
— Ведите роту в расположение. Пусть люди отдыхают.
Через несколько дней капитан Климов вызвал меня к себе и протянул свежий номер газеты.
«Рота лейтенанта Андреева на тактических занятиях» — так была озаглавлена страница газеты.
«По сигналу командира роты лейтенанта Андреева бойцы, как один человек... Особенно четко действовали... Слаженность и стремительность...» Весь материал был изложен в подобном духе. Я возвратил газету комбату:
— Я бы не решился читать подобное славословие своим бойцам.
Комбат рассмеялся:
— Приукрашено? Ничего. Сделано для пользы дела. [134]
А теперь о другом. Поздравляю тебя с присвоением очередного воинского звания.
Климов крепко пожал мне руку.
— Завтра — учения с боевыми стрельбами. Готов?
— Готов, товарищ капитан.
— Ну и хорошо. Желаю успеха.
Это, кажется, обычный финал боевой учебы.
Командир дивизии провел строевой смотр.
Высокий, худощавый полковник обходил замершие в неподвижности прямоугольники рот, здоровался с личным составом подразделений. Комдив требовал от командиров знания своих подчиненных: имя, отчество, фамилия, место рождения, семейное положение. Те, кто плохо знал своих подчиненных, выслушивали резкие замечания:
— Как вы поведете в бой людей, которых не знаете?
Потом дивизию выстроили в большое каре, и командир дивизии вручил награды за прошлые бои. Я услышал свою фамилию: орден Красной Звезды.
Смотр закончился торжественным маршем.
Мы, «старики», с радостью отмечали, что полки и батальоны нашей дивизии, потерявшие в тяжелых боях большую часть своего состава, теперь выглядели полными сил, готовыми к выполнению боевых задач.
Командир дивизии собрал офицеров. Он предупредил о подготовке гитлеровцев к применению химического оружия в Румынии с расчетом свалить ответственность за незаконное ведение войны на своих союзников. Еще одно сообщение, вызвавшее улыбки офицеров: королева Елена сделала воинственное заявление: «Русские смогут перешагнуть только через мой труп». [135]
Командир дивизии выразил предположение, что очередной сбор офицеров будет проведен в Плоешти.
Сведения о возможности применения немцами химического оружия подтверждались некоторыми мерами: проводились занятия по противохимической защите, всем выдали противогазы, индивидуальные противоипритные пакеты.
— В колонну по три — становись!
Подразделения выстраивались для следования не на занятия. Скатки шинелей охватывали тела, вещевые мешки горбатили спины, противогазы и оружие отягощали плечи.
...Колонна двинулась обычным размеренным шагом, рассчитанным на многие километры дальнего пути.
Мы то приближались к переднему краю, то уходили в сторону. В некоторых местах прифронтовая дорога пересекала долины и лощины, открытые обзору противника. В этих местах обочины дороги были утыканы деревцами со свернутой от солнца запыленной листвой. Здесь кто-нибудь из старших офицеров задерживался и подхлестывал идущих:
— Броском! Броском вперед!
Ночью мы бесшумно подошли к переднему краю и расположились в только что покинутых какой-то воинской частью траншеях. Когда хлопоты по размещению людей закончились, капитан Климов собрал офицеров батальона в просторной землянке, в которой сохранилась обстановка.
— Товарищи офицеры, — начал капитан Климов, когда все оказались в сборе, — здесь исходные позиции для предстоящего наступления. Скоро последует [136] приказ, и мы пойдем вперед. Думаю, что время нужно считать не сутками, а часами. Перед нами — глубоко эшелонированная, совершенная линия обороны противника, расположенная на господствующих высотах. Капитан Климов рекомендовал офицерам лично ознакомиться с местностью, не вызывая подозрений со стороны противника, изучить топографические карты.
— Наша ближайшая цель — город Тыргу Фрумос, — сказал командир батальона.
— Товарищи офицеры, следуйте в расположение своих подразделений. Накормите людей, разрешите отдых.
В землянке пахло полынью. Приятно было уснуть в прохладе, не ощущая дыхания знойного румынского лета. И тишина стояла удивительная, непривычная.
Рассвет...
Перед нами — обширная долина. Ручей. За ним — железнодорожная насыпь, а дальше — непрерывная цепь высот, изрезанная глубокими лощинами.
— Да-а. Оборона у него, товарищ старший лейтенант... Там можно в карты играть и отбивать атаку, — озабоченно заметил Ловцов.
С этих высот повеяло холодом.
Было над чем задуматься. Чтобы достичь укрепленных высот, нужно пройти под огнем широкий пояс «ничейной» земли, на которой, должно быть, пристрелян каждый бугорок. А там, на подступах, наверно, есть минные поля и колючая проволока.
Слева наша оборона слегка выпячивалась вперед, огибая разбитую и выжженную деревню.
«Если хорошо поработает артиллерия, если...» — так думали мы с Ловцовым.
На рассвете артиллерия молчала. Шли минуты, часы. И наконец: [137]
— Командиры рот, — к комбату!
Капитан Климов был немногословен:
— Распорядитесь сложить скатки и противогазы. Ничего лишнего. Приготовиться. Ждать распоряжений. — Он еще раз напомнил: — Город Тыргу Фрумос.
Тыргу Фрумос. В переводе на русский язык это означало «Красивый город». Где-то там, за сухими горбами высот, лежал этот город с поэтичным названием.
Началась артиллерийская подготовка. Тишина сменилась неумолкаемым гулом. По всей видимой части переднего края противника заметались облачки разрывов. Над горами повисли оранжевые тучи пыли. Над нами проходили звенья тяжело нагруженных «илов».
Прибежал связной от Климова:
— Быстро, быстро выводить людей по ходу сообщения к деревне.
«Вот тебе и раз. Значит, на новые исходные позиции», — подумал я.
Люди отрывались от брустверов и непрерывной цепочкой струились в узкий ход сообщения. За коробками разбитых хат они выбирались на поверхность и накапливались за случайными укрытиями.
Опять связной от капитана Климова:
— Броском через деревню, вперед!
— Вперед!
Это был бег с препятствиями. Люди огибали глубокие воронки, перепрыгивали через нагромождения обломков, груды кирпича.
Оглянувшись, я не увидел конца своей роты. Противник начал слабый обстрел деревни. Взрыв большой силы разделил роту надвое. Когда пыль и дым рассеялись, я увидел фигуры бойцов, устремленные вперед.
Вот уже деревня позади. На открытом месте, у изгиба пустой траншеи, я увидел коренастую фигуру капитана [138] Климова. Он сильной рукой энергично махнул в сторону противника:
— Не задерживайся, Андреев. Порядок наведешь в движении. Броском вперед!
Приказание категорическое. Я знал, что потеря времени в такой обстановке может стать роковой. Повторив приказание комбата, я перемахнул через траншею.
— Вперед!
Над горами все еще висело ржавое облако пыли. Обработка переднего края продолжалась. Противник отвечал вяло. Его огонь был неорганизованным.
Командиры первого и второго взводов бросились вперед, увлекая за собой бойцов. Третий взвод все еще плутал в развалинах. Но ожидать было некогда.
Какие-то непривычные для слуха взрывы вплелись в симфонию боя. Кто-то крикнул:
— Мины!
Под ногами бегущих взрывались противопехотные мины. Минное поле... Бежавшие позади скучивались, топтались на месте, натыкаясь на новые сюрпризы. В доли минуты нужно было принять решение. Топтание на месте или возвращение обратно привели бы к новым жертвам, возможно, к срыву боевой задачи. Только вперед, через минное поле!
Я бросился вперед. Это нужно было сделать обязательно, чтобы ускорить движение и увлечь за собой колеблющихся.
— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! — слышал я голос Ловцова. Не то он хотел остановить меня, не то что-то подсказать.
Не задерживаться! Исходный рубеж — насыпь железной дороги.
У насыпи мне удалось, наконец, навести некоторый порядок. [139]
Перед нами — громадный выступ, напоминавший утюг, выкроенный двумя глубокими лощинами. «Утюг» выдвигался почти до самой железнодорожной насыпи.
Не задерживаться, ни в коем случае не задерживаться!
...Вал штурмующих растекся на отдельные струйки, устремившиеся в проходы, проделанные артиллерией в проволочных заграждениях.
Вот-вот навстречу ударят пулеметы, покатятся под ноги ручные гранаты...
Но «утюг» молчал.
Бойцы Галиева уже достигли траншеи противника и как сквозь землю провалились.
Проплутав среди колючей рвани, мы выбились на тропку, по которой румыны, видимо, спускались к роднику. По этой тропке мы благополучно добрались до траншеи.
Глубокая, капитально сделанная траншея местами была основательно разрушена, завалена землей и обломками накатника. Всюду валялось брошенное оружие, шинели, противогазы, противоипритные накидки, трупы убитых в зеленом суконном обмундировании.
Мы знали, что впереди нас ожидали вторая и третья линии обороны. Сразу за первой линией обороны, по обширному плато, — настоящие кукурузные джунгли, густые, выше роста человека..
Опять пришлось наводить порядок. Цепь двигалась через кукурузные заросли.
Я полагал, что где-то впереди нам удастся соединиться с остальной частью батальона, от которой нас отделяла глубокая лощина. Лощины тянулись справа и слева. Рота оказалась обособленной.
Цепь то и дело наталкивалась на группы румынских солдат. Они жались друг к другу и глазами, полными [140] ужаса, смотрели на наши настороженные автоматы. Я видел, как один румын, стоя на коленях, подняв руки кверху, молился богу.
— Нува темец — не бойтесь! — слышал я голоса своих бойцов, среди которых было немало молдаван.
Чем больше мы продвигались вперед, тем больше увеличивалась толпа пленных. Отовсюду из кукурузы приводили все новые группы безоружных румынских солдат.
Оружие? — У них нет оружия, оно брошено в траншеях.
Офицеры? — Они сбежали.
Пленные тормозили движение. Нужно было что-то предпринимать. Кукуруза окончилась. Впереди, на высотках, виднелись заграждения второй линии обороны.
По моему распоряжению толпу пленных остановили, выстроили по четыре. Двести тридцать четыре человека. Рослые, здоровые парни и мужчины.
Нужно было успокоить пленных. Я обратился к ним с речью. Переводил рядовой Маковей, молдованин.
Я говорил, что у нас нет никаких враждебных чувств к румынам, что виновниками участия Румынии в войне на стороне гитлеровской Германии мы считаем продажных румынских правителей. Мы пришли в Румынию не для того, чтобы мстить, и надеемся, что сами румыны наведут порядок у себя дома. Но война есть война, и поэтому, ради безопасности самих румынских солдат, я должен сопроводить их в тыл.
В заключение я высказал мысль, что хорошо было бы, если бы колонну возглавил румынский офицер.
Пленные задвигались, и вперед вышел благообразный солдат в мешковатом обмундировании. [141]
— Домнули капитан. Домнули капитан, — пронеслось по шеренгам.
— Господин капитан? — спросил я, догадываясь, что капитан счел благоразумным переодеться в солдатское обмундирование. Капитан утвердительно кивнул головой и оживленно заговорил.
— Командир стрелкового батальона, — торопился переводить Маковей, — говорит, что он решил прекратить сопротивление и сохранить жизни солдат. Капитан согласен взять на себя ответственность за сопровождение колонны в тыл русских войск, но просит дать хотя бы одного автоматчика на случай объяснений с русскими.
Капитан с любопытством взглянул на столпившихся русских солдат.
Нет, они не были похожи на лейб-гвардейцев. Преобладали пожилые усачи в линялых замусоленных пилотках, в затасканном и обесцвеченном обмундировании. Но вместе с тем было в них нечто устрашающее: решительность, готовность к действию, чувство достоинства.
Но мы торопились, и через десять минут были уже перед второй линией обороны. На подступах к ней то и дело попадались таблички с предостерегающей надписью: «минэн». Мы шли цепочкой, обходя минные поля, отыскивая проходы в проволочных заграждениях. Вокруг — удивительная тишина и безлюдье. Обзор ограничивали горы.
Рота потеряла двадцать шесть человек, большинство из которых убиты и ранены на минном поле.
Теперь передо мной возник сложный вопрос: как соединиться с батальоном? Пока мы охотились в кукурузе, плутали среди минных полей и проволоки, [142] батальон ушел вперед. От мысли, что я мог подвести капитана Климова, меня бросило в жар.
Я повел роту на звуки орудийной стрельбы, доносившейся с юго-запада.
Там, на широком всхолмленном участке, шел ожесточенный танковый бой наших Т-34 с «тиграми». Пехоты здесь не было.
Я взялся за карту и компас. Решение: обойти поле танкового боя и выйти на шоссейную дорогу, ведущую на город Тыргу Фрумос.
Битва танков продолжалась до сумерек. Слева в небо ввинчивались гигантские штопоры черного дыма — горели танки.
А мы шли и шли. Ночь надвинулась внезапно. В степи, дышавшей августовским теплом, ревели танковые моторы. Чьи это танки? Неизвестно. Мы шли без привалов, в темноте, приняв меры предосторожности. Шоссе. Мы его нащупали ногами.
Теперь мне компас и карта не требовались. Плохо, что ночью невозможно установить точно местонахождение и определить расстояние до города Тыргу Фрумос.
Головная походная застава сообщила: на дороге — танки. Наши или немецкие? Ответ поступил через некоторое время: наши Т-34, вышедшие вечером из боя.
Танки стояли длинной колонной. Танкисты отдыхали. Далеко ли до города? Есть ли впереди наша пехота?
...Чуть-чуть брезжил рассвет, когда мы подходили к окраине города.
«Красивый город» встретил нас угрюмым молчанием. Наступившее утро открыло перед нами руины и пожарища. То и дело дорогу перекрывали нам или груды мусора, или воронки от авиабомб. И трудно было судить, действительно ли город был красивым. [143]
— Союзники поработали, — заметил Ловцов. Должно быть, так оно и было: этот район входил в зону действия англо-американской бомбардировочной авиации.
Ни живой души.
И вдруг застоявшуюся тишину нарушила длинная очередь пулемета. К ней присоединились винтовки и автоматы.
Я уверенно повел роту на голос родного оружия.
У черты города шла перестрелка с частями отходящего противника, засевшими на высотах, окружавших город.
Первым, кого я увидел у уцелевшего домика под черепичной крышей, был капитан Сарыев. Оставив всякие условности, капитан легко, по-мальчишески, бросился мне навстречу:
— Жив-здоров, пропащая душа? А мы думали...
— Все в порядке, товарищ капитан! Вот, задержались немного...
— Иди доложи комбату. Он здесь.
В глубине помещения я увидел капитана Климова.
Комбат сидел за столом, склонив голову над топографической картой. Полагая, что зашел Сарыев, он спросил:
— Андреева там не видно?
— Я здесь, товарищ капитан!
Климов привстал от неожиданности, но, быстро овладев собой, придав лицу строгое выражение, коротко бросил:
— Докладывай.
— Седьмая стрелковая рота выполнила задание: на участке долговременной обороны противника пленены и отправлены в тыл остатки батальона противника во главе с командиром стрелкового батальона в количестве [144] свыше двухсот человек. Трофеи не учтены из-за отсутствия времени.
— Хорошо, — кивнул головой комбат. — Об успешном выполнении боевого задания я доложу командованию.
...Когда седьмая стрелковая выходила на временный оборонительный рубеж на окраине города, по шоссе, выходившему из Тыргу Фрумос, лязгая гусеницами и грозя жерлами пушек, шли быстроходные танки Т-34. За городом они рассредоточивались и устремлялись к высотам, где отсиживался обреченный враг.