Стрелковый храбрый взвод

— В добрый час, лейтенант, — говорил капитан Климов, пожимая мне руку. — Желаю тебе того, чего желаю каждому: выжить и победить. К этому, собственно, сводится военная наука.

Я догнал батальон капитана Климова недалеко от места прорыва. Дивизия, выполнившая боевую задачу, была отведена от соприкосновения с противником.

— Почему не двигаетесь дальше? — поинтересовался я.

— Перекур, — коротко объяснил Климов. — Впрочем, мы мало знаем. Война — хитрая штуковина: маневр, концентрация силы на отдельных участках, неожиданность... Сарыев, — обратился Климов к вошедшему в хату низкорослому капитану, — познакомься с лейтенантом Андреевым. Направлен к нам.

Энергичный, подвижный, словоохотливый капитан, заместитель командира батальона по политчасти, засыпал меня вопросами: где родился, где учился, где служил?

Глаза командира чуть раскосые, темные, живые. В правильной русской речи нетрудно уловить татарский акцент. Сарыев, видимо, остался доволен ответами:

— Хорошо, лейтенант. А теперь совершим обряд посвящения во фронтовики: попьем чайку.

— Я бы хотел принять взвод.

— Лейтенант, — нарочито официально проговорил Сарыев, — ваш стрелковый храбрый взвод отдыхает, и ничего не случится, если вы явитесь в его расположение через полчаса. Алеша, чай готов? [72]

— Готов, товарищ капитан, — последовал ответ.

Щуплый парнишка в мешковатой гимнастерке, позвякивая медалями, хозяйничал у стола. Он поставил три разномастные кружки, закоптелый солдатский котелок.

— Что прикажете к чаю? — осведомился он.

— Давай трофейное, — распорядился Сарыев. — Буттер, вурст, брот и шоколад. — И подмигнул мне: дескать, живем недурно.

Даже в такой непринужденной обстановке я чувствовал себя неловко в кругу бывалых фронтовиков.

— Да... Опоздал я. Опоздал... — вырвалось у меня.

— Многое еще впереди, лейтенант, — возразил Сарыев. — Смертельно раненый зверь еще силен и опасен. И еще: такая война не может закончиться только изгнанием врага с нашей территории. Очищающая гроза пройдет по всей Европе, народы должны быть освобождены от коричневой чумы. «Убить войну во чреве Германии» — так сказал один из героев Барбюса, — блеснул угольками глаз капитан Сарыев.

— Мы с тобой, Андреев, не говорили о деле, — переменил тему разговора капитан Климов. — Не буду мучить тебя наставлениями по мелочам, скажу главное. Борьба за порядок и постоянную боевую готовность подразделения — это и есть главное в работе командира на фронте. Ни при каких условиях не забывай, что ты обязан заботиться о подчиненных.

— Может быть, у лейтенанта есть вопросы? — поднял черные брови Сарыев.

— Нет, мне все ясно. Разрешите, товарищ капитан, приступать к исполнению служебных обязанностей?

— Хорошо. Пойдешь к Рябцеву. В седьмую роту. Там командир молодой, но в боях бывал. Недостатки не занимай, а хорошему учись. Алеша, — обратился капитан [73] Климов к связному, — проводи лейтенанта к Рябцеву.

— Есть!

Алеша оказался необщительным парнем. Все у него само собой разумеющееся, все ясно и о чем говорить? А мне хотелось больше узнать о Рябцеве.

— Рябцев давно в полку?

— От Днепра по два командира на каждой роте сменилось. А Рябцев молодой, совсем молодой. — Алеша считал себя стариком.

Алеша остановился возле небольшой хатенки со взъерошенной крышей:

— Здесь седьмая.

В хате оказалось больше людей, чем в штабе батальона: связные телефонисты, старшина, сам Рябцев, совсем юный младший лейтенант, выпускник какого-то «инкубатора» военного времени. Тонкий, вытянувшийся подобно картофельному стеблю в погребе, младший лейтенант выделялся чистотой обмундирования, белоснежным подворотничком и до блеска начищенными сапогами. Голубые мягкие глаза его не согласовывались с напускной суровостью на продолговатом лице, не знавшем бритвы.

— Работы много, лейтенант, — предупредил меня Рябцев, словно я пришел наниматься. — Примете третий взвод. Его нужно привести в порядок. Расположиться можете здесь.

— Я буду жить вместе с солдатами.

Рябцев пожал плечами и оказал:

— Можете поступать по собственному усмотрению. Я пройду с вами.

Взвод располагался в маленьком глинобитном сарайчике с одним крохотным окошком. Вместо двери — плащ-палатка. Внутри сарайчика витал тяжелый дух — [74] запах корявых портянок, махорки и перепревшего навоза. По стенам развешаны автоматы, на полу настлана солома, вернее, соломенная труха. В гнездах, выдавленных человеческими телами, люди в шинелях и в шапках. Из-под плащ-палаток и шинелей высовывались ноги в грязных ботинках и черных обмотках.

— Сержант Бородин!

— Я!

Перед нами встал коренастый боец в распахнутой шинели без шапки.

— Что же ты, службы не знаешь? — упрекнул его Рябцев. — Положено подать команду, доложить.

— Виноват, товарищ младший лейтенант. Не по форме мы. Кто как. Есть спящие.

— Все налицо?

— Все.

— Даю пять минут на построение. Чтобы в полном порядке.

— С оружием или так?

— Без оружия.

— Есть. Подъем! Выходи строиться!

Нет, это не пехотное училище. Шинели и плащ-палатки не летали в воздухе. Прошло более пяти минут, прежде чем во дворе выстроился третий взвод. Шестнадцать человек, считая Бородина.

В строю стояли люди разных возрастов — отцы и дети. Внешний вид до крайности запущенный: шинели, затвердевшие от осенней грязи, у многих без хлястиков, со следами ожогов или прожженные насквозь, заправка никудышная, ботинки грязные, бороды у стариков — с почтенным стажем.

— Как видите, лейтенант, вам придется немало потрудиться, чтобы привести взвод к нормальному виду. У нас руки не доходили. [75]

— Сержант, — обратился Рябцев к Бородину, — сдайте взвод лейтенанту Андрееву. С сегодняшнего дня вы — помощник командира взвода. — Рябцев коснулся пальцами правой руки головного убора. — Мое дальнейшее присутствие необязательно.

Я решил начать с ознакомления с людьми:

— Список есть?

— Есть. — Бородин протянул мне потрепанный блокнот. — Вот. Вся канцелярия.

Фамилии были написаны вкривь и вкось, большими неуклюжими буквами. Некоторые фамилии вычеркнуты. Я не стал спрашивать — почему.

Каждый отвечал на одни и те же вопросы: откуда родом, давно ли в армии, участвовал ли в боях.

Не участвовал в боях только один человек: лейтенант Андреев.

У меня не было фронтовой биографии, поэтому я не стал говорить о себе, а приступил сразу к делу:

— Товарищи! Случайная передышка не дает повода для благодушия и беспечности. Любую передышку воин должен использовать для повышения своей боевой готовности. Приказываю навести порядок в помещении, проверить, почистить оружие, побриться и помыться. Смотр взвода — через два часа в полной боевой готовности.

Предоставив свободу действий Бородину, я отправился бродить без определенной цели по деревне и ее окрестностям.

Первые морозцы сковали жирную грязь, снег припорошил овражистые поля. Только чернела широкая дорога, уходящая в серую мглу.

До переднего края отсюда настолько далеко, что до слуха долетали только звуки разрывов артиллерийских [76] снарядов. В самой деревне изаредка трещали автоматы у мастерской боепитания.

В расположение взвода я возвратился ровно через два часа. Бритый, подтянутый Бородин доложил у входа, что «все — в порядке». Это нуждалось в проверке. Я отдал приказание построить взвод в одну шеренгу с оружием и всем хозяйством.

Еще больше бросились в глаза затасканные и прожженные шинели, истлевшие гимнастерки, рваные брюки. Как будто это старье было специально подобрано для маскарада.

— Товарищ лейтенант! Люди, можно сказать, от самого Днепра не выходили из боя. Потом — в окопах. Грязь, — объяснил Бородин.

— Позови сюда старшину.

Я не надеялся на чудо. С первого дня своей работы мне хотелось показать людям, что я намерен проявлять заботу о них.

Старшина долго не приходил. Это был медлительный, знающий себе цену усач, по фамилии Убийвовк.

— Бачу. А шо я могу зробить? Гершман ничего не дае, бо в ОВС пусто. Воно ясно, шо непорядок, — рассуждал старшина.

— А кто такой Гершман?

— Та капитан Гершман. Начальник отдела вещевого снабжения полка.

— А вы к нему обращались?

— А як же. Та вин и слухать не хоче.

— Хорошо. Взвод, в колонну по три — становись! Старшина, ведите взвод.

— Куда, товарищ лейтенант?

— К капитану Гершману.

Ох, как неохотно ворочался старшина Убийвовк. Во-первых, потому, что мою затею он считал утопией, [77] во-вторых, мои действий выглядели сомнительными с точки зрения воинской дисциплины, в-третьих, старшины рот вообще не всегда считали себя обязанными подчиняться командирам взводов.

И все-таки старшина Убийвовк не решился уклониться от распоряжения.

Капитан Гершман занимал под свое хозяйство несколько хат в самом конце деревни. Во дворах — повозки, лошади, пожилые солдаты нестроевого вида.

Старшина остановил взвод как раз напротив помещения начальника ОВС.

— Пригласите капитана Гершмана, — приказал я старшине.

— А як воны не пойдуть?

— Тогда я заведу людей в помещение.

Но капитан Гершман вышел. Это был низкорослый пожилой человек с крупными чертами лица. Китель, сшитый не по фигуре, сжимал выпиравшее брюшко, жесткий воротник поддерживал складку на затылке.

— В чем дело? — сухо спросил капитан, не глядя на меня.

— Товарищ капитан! Я привел взвод, чтобы вы лично убедились, во что одеты люди.

— Что вы хотите этим доказать? Вы хотите сказать, что капитан Гершман сидит на тюках нового обмундирования и не дает бойцам? Вы хотите сказать, что капитан Гершман не знает, во что одеты люди? Для чего вы устраиваете этот парад? Или вы первый день в армии и не знаете порядков? — Капитан отчитывал меня нарочито громко, чтобы привлечь внимание нечаянных свидетелей и посрамить меня перед ними. Ездовые ухмылялись, мои — угрюмо молчали, и их лица выражали чувство досады.

— Именно потому я и привел сюда людей, что знаю [78] порядки и не могу мириться с беспорядками. Вещевое снабжение — ваша обязанность, капитан.

— Он пришел меня учить! Кто вы такой, что я обязан давать вам объяснение?

— Я пришел не учить, а требовать. Объясните людям, почему они должны мерзнуть и носить рвань, противную достоинству воина Красной Армии.

— Здесь не базар, — побагровел капитан. — Существует определенный порядок. Я напишу рапорт!

— Можете не трудиться, капитан. Сейчас я поведу бойцов к штабу полка и передам командиру полка содержание нашего разговора.

— Ну, слушайте, лейтенант. Кому это нужно? — поморщился капитан. — Что вам поможет, если у меня ничего нет, кроме бэу.

— Давайте из бэу.

Как и должно быть у хорошего хозяина, у капитана Гершмана оказалось несколько новых шинелей, брюк и гимнастерок. А из разговора выяснилось, что капитан берег это обмундирование специально для того, чтобы осчастливить третий взвод седьмой роты. В порыве великодушия капитан преподнес мне отличную меховую безрукавку.

* * *

— Оружие в порядке?

— Должно быть в порядке, товарищ лейтенант.

Я придирчиво осмотрел все оружие взвода. Нет, не все в порядке. Два автомата и один ручной пулемет пришлось нести в мастерскую, что я не без удовольствия поручил Бородину.

— Черт знает, что за народ, — бормотал сержант, — ни за чем не следят. [79]

Да, есть такие, что ни за чем не следят. Бросалась в глаза обескураживающая беспечность, что-то похожее на обреченность: наше дело ясное — наркомздрав или наркомзем. Пришлось вызвать Бородина на откровенный разговор о настроении людей.

— Настроение? Обыкновенное настроение, товарищ лейтенант. Ежели говорить откровенно, то человек устал, измотался. Есть которые по три раза возвращались из госпиталей.

— Нужно вселять веру людей в свои силы.

— А вы не смотрите, товарищ лейтенант, что мы такие. В деле не подведем.

— Что ж. Будем считать, что мы поняли друг друга. Будем вместе наводить порядок. Начнем с режима дня.

— Подъем!

Его провозгласил сержант Бородин ровно в шесть часов утра, открывая новую эру в жизни взвода.

Потом — физзарядка. Залежавшиеся старики пыхтели, сморкались, но бежали, выполняли упражнения.

— Умыться, привести себя в порядок!

— Воды нет, товарищ лейтенант.

— Снегом хорошо получается. — Я раздевался до пояса и натирал тело пухлым мягким снегом. Признаться, эта процедура мне не особенно нравилась. Старики кое-как мыли руки, лицо и торопились в тепло. Добросовестно подражал мне рослый, мускулистый парень по фамилии Ловцов.

Приходила мысль: поставить на отделения более энергичных, молодых, может быть, этого же Ловцова и еще кое-кого. Нет, нужно обождать. И так много перемен.

С внешним видом бойцов более или менее благополучно, оружие приведено в порядок. Что еще? Бородин [80] подсказал: людей нужно вымыть в бане. С этим вопросом я отправился к Рябцеву.

— Хозяйничаешь? — встретил он меня вопросом.

— Хозяйничаю.

— Знаю, — усмехнулся Рябцев. — Одел взвод с иголочки, а на меня командиры взводов наседают, требуют: «третий взвод обмундирован, а остальные — нет». Зачем пришел?

— Насчет бани.

— Вопрос решается в батальонном масштабе. Старшина, как там дела?

— Завтра моемся, товарищ младший лейтенант.

— Долго будем здесь отсиживаться?

— Не думаю. Положение очень неустойчивое. Бои идут с переменным успехом.

— Пополнение не предвидится?

— Пока не слышно.

В сарае я застал тихое лирическое настроение. Солдаты писали письма домой, а те, кто не писал, старались не нарушать минуты общения с родными. Что может писать о себе солдат? Главное — весточка жизни.

* * *

Как себя вести в первом бою? Как скрыть от бывалых фронтовиков переживания, волнения? Об этом я думал в пути.

Дивизия двигалась по степи, пересекаемой кое-где оврагами и лесопосадками. Колонна имела беспорядочный вид. Люди шли свободно, растекаясь цепочками по обочинам дороги, огибая застывшие ухабы разбитой дороги.

Шли средь бела дня. [81]

Куда? Зачем? Никто этих вопросов не задавал. Всем было ясно, что предстоит дело. Может быть, через несколько часов — бой.

Пространство бесконечно и однообразно. Мы шли без привалов, без отдыха.

Вот уже опять вечер. Мгла навалилась на заснеженные поля. Мир как будто прихлопнут матовым колпаком.

Кто-то, впередсмотрящий, непоколебимо, вел людей к цели.

На всем пространстве, всполошенном войной, властвовала повелевающая сила человеческой мысли.

...Поле медленно ворочалось и покачивалось. На какое-то время сознание выключалось.

Придя в себя, я старался вспомнить, где и на какой мысли обрывалась нить, спал ли я на ходу. И приходил к выводу: спал.

Эти версты в степи не меряны. Сколько мы прошли?

* * *

— Приставить ногу!

Нет, это не привал. Какой может быть привал на пронизывающем ветру, в снежной мути?

— Командиры рот, к комбату! — Теперь понятно: командир батальона поставит боевую задачу.

Вокруг стояла глухая темная ночь. Ветер трепал полы шинелей, рвал и гасил фразы лениво переговаривающихся людей.

Мы свернули резко влево и пошли по снежной целине куда-то в поле. На ходу перестраивались. Вот мы уже идем колоннами поротно. Седьмая — правофланговая в батальоне, в полку, в дивизии. [82]

— Вправо, по первому взводу — в цепь! — подал команду Рябцев. Цепь сразу пошла неровно. Местами образовывались редины, местами — толкучка. Приходилось на ходу наводить порядок.

— Товарищ лейтенант, вам нужен связной. Где же всюду успеть? Возьмите Ловцова, — посоветовал Бородин.

Вот уже за мной неотступно, как тень, следует рослый и сильный Ловцов. Полы плащ-палатки, наброшенной поверх шинели, развеваются, хлопают по ветру, как крылья. Иногда кажется, что связной летает за мной.

— Андреев!

Голос Рябцева незнакомый, далекий. Я узнал его сутулую фигуру в короткой, стянутой ремнем солдатской шинели.

Он озабочен порядком на правом фланге.

— Смотри, — предупредил он, — фланги в бою — опасные места.

— Куда идем и зачем?

— Приказано войти в соприкосновение с противником.

Впереди наших нет.

Странно. Меня это не волнует. Мною владеет тупое безразличие. Это — следствие чрезмерной усталости.

Все та же снежная равнина, безмолвие, ленивая поземка у ног. Небо позади чуть-чуть светлеет. Глаза стремятся проникнуть сквозь мрак, увидеть все впереди раньше, чем солнце откроет взору таинственные дали.

Все началось очень просто.

Небо впереди стало нестерпимо ярким. Ракеты взлетели навстречу идущим и, очертив дуги, легли в ослепительно яркий снег. На некоторое время тяжелый [83] мрак пал на землю. Мы продолжали идти, словно ничего не произошло.

Опять вспыхнули ракеты. Мне показалось, что взоры кровожадных чужестранцев остановились на мне.

По наступающим ударили пулеметы. Они торопились, работали взахлеб. В сплошном реве очередей ровно стучал крупнокалиберный пулемет: тах-тах-тах-тах. Красные пунктиры замелькали над нами.

— Ложись! Окопаться! — пришла команда от Рябцева. Я повторил команду и побежал вдоль цепи — нужно было посмотреть размещение людей.

— Сто шагов, броском вперед! — последовала команда командира роты. Вся моя беготня пропала напрасно.

На новом рубеже снова я расталкивал, рассредоточивал людей. Под огнем, как под дождем в поле, все равно не спрячешься.

— Товарищ лейтенант, — выкрикнул, приблизившись, Ловцов, — немец плохо видит, а развиднеет, тогда долго не нагуляемся. Где прикажете окапываться?

— Здесь. — Место, которое я указал, оказалось несколько впереди боевых порядков роты и было неудобно на случай длительной обороны, не говоря уже о том, что такое положение командира в бою противоречило уставу.

Справа и слева работали малые саперные лопатки. Росли на глазах черные бугорки земли. Меня трясло не то от холода, не то от нервного возбуждения.

— Дай я поработаю, согреюсь.

Слой мерзлой земли оказался пустяшным, а дальше — мягкая земля, податливая, черная, как паюсная икра. Я работал, стоя на коленях, а Ловцов лежал на боку и жадно сосал самокрутку, упрятав ее в рукав.

— Не старайтесь, товарищ лейтенант. Все равно долго здесь отсиживаться не будем, — убаюкивающим [84] баском говорил Ловцов. — Дело известное. Я, можно сказать, тысячу кубометров перелопатил.

«А вдруг это будет не так» — я уже думал о возможных последствиях предполагаемой ошибки.

Мы вырыли ячейку на двоих в половину профиля и согласились: хватит.

Рассвет уже широко раздвинул зону видимости. Справа — бесконечное неровное поле. Там — ни души. Центр полка находился как раз напротив деревни, занятой немцами, мы — значительно правее деревни, несколько впереди центра, почти на уровне первых строений. Бой завязывался на очень широком пространстве, которое невозможно было окинуть взглядом.

По нашим позициям неустанно бил все тот же крупнокалиберный пулемет. Огонь был бесприцельный, вреда пока не причинял.

— Лейтенанта Андреева — к командиру роты!

Рябцев стоял в рост за соломенной скирдой. Мне нужно было пробежать метров двести под обстрелом недремлющего пулемета: он сопровождал меня на всем пути. Я только видел белесые фонтанчики снега под ногами, слышал размеренное: тах-тах-тах.

В нескольких шагах от скирды я остановился, пораженный страшным зрелищем: вытянувшись во весь рост, на земле лежал убитый, по которому полыхали синие огоньки. Бросились в глаза новые, не тронутые огнем валенки на обуглившихся ногах. Связной Рябцева.

— Не торчи на мушке, лейтенант! Бьют зажигательными, — привел меня в себя голос Рябцева.

— По вашему приказанию...

— Ладно, — отмахнулся Рябцев. — Слушай, что буду говорить. Нам надо выбить немцев из этой деревни, которая позавчера была нашей. [85]

— То есть как?

— А так. Заняли деревню, не закрепились как следует. Левее по фронту — еще деревня. Словом, работа всей нашей дивизии. Приказано завернуть фланг и занять исходные там... Видишь полосу неубранной кукурузы? Вот. Ты останешься на месте, пока первый и второй взводы не займут новый рубеж, а потом подстроишься справа. Давай!

Сложный маневр предстояло проделать под огнем противника. Пока я бежал обратно, первый взвод уже начал движение на новый рубеж.

Я вызвал к себе Бородина. Задача понятна. Важно выбрать направление движения, чтобы избежать потерь.

Сначала — к скирде, потом — по неглубокой впадине до самой кукурузы.

Крупнокалиберный пулемет бил по перебегавшим солдатам второго взвода. Я решил не ожидать очередности, скомандовал:

— По одному — вперед!

Бородин побежал первым. Мы с Ловцовым переживали: успеют ли?

— Хорошо! Следующий!

Слишком медлительных мы ободряли криками: «Давай, давай!»

И вот мы уже на новом рубеже. Солдаты окапываются неохотно. Отсюда до деревни — рукой подать, шагов пятьсот-шестьсот. Кратчайший путь — аллейка по проселочной дороге, проходившей мимо нас.

В деревне рокотали моторы тяжелых машин. Ловцов уверял, что это бронетранспортеры, что крупнокалиберный пулемет установлен на бронетранспортере, бьет из глубины садов, время от времени меняя свою позицию. [86]

Я стал присматриваться и действительно увидел приземистую машину, ворочавшуюся между белостенных строений. Но рокот моторов слышался все громче.

— Танки!

Из-за строений одна за другой выползли три машины и двинулись в направлении центра полка.

Мы видели, как от черных бугорков земли отделялись фигурки людей и бежали прочь, в поле.

— Беда, товарищ лейтенант, — сокрушался Ловцов. — Если солдат как следует не окопался, то он назад косится, как заяц.

То, что я увидел в эту минуту, показалось неслыханно дерзким: отделения первого взвода стремительно продвигались вдоль аллейки. Вот-вот они достигнут строений, садов.

Немцы заметили движение. Брызнула веером визжащих осколков пристрелочная мина. Вторая. И на аллейку обрушился шквал беглого огня.

Поздно! Минометы били по пустому месту. Поняв, что момент упущен, гитлеровцы перенесли огонь по новым целям. Рябцев немедленно воспользовался этим — еще одно отделение бойцов проскочило через опасную зону.

Опять мины рвались на аллейке. Опять перенос огня.

Я командую: «Первое отделение, броском — вперед! Второе отделение!»

Приходит удачный момент, и я срываюсь с места, бегу вперед. Не хватает воздуха для дыхания, сердце готово выскочить из грудной клетки. Впереди — плетни, белые стены мазанок, соломенные крыши. Добежать... По пути попадались тела убитых, раненых. Я упал грудью на плетень, перевалился на другую сторону. [87]

— Товарищ лейтенант, не задерживайтесь! — Ловцов увлек меня за собой — к строениям.

Где Рябцев? Люди сосредоточились за стенами строений. Не теряя времени, я повел взвод на треск автоматных очередей.

Во дворах и огородах — трупы наших и гитлеровцев в белых маскировочных костюмах.

Мы увидели наших бойцов, перебегающих от строения к строению, пригибающихся, падающих, бегущих, стреляющих на бегу, стоя, лежа. Шустрый парнишка, связной от Рябцева, передал приказание командира роты: держаться правее и не торопиться.

И вот я наконец увидел врага.

Белые фигуры перебегали, торопливо отстреливались и быстро исчезали за строениями. Приходилось стрелять по ним навскидку.

Я было зарвался вперед, и это чуть не стоило мне жизни. Едва я успел припасть к земле, как долговязый автоматчик впечатал очередь в стену мазанки надо мной. Фриц замешкался, и кто-то успел свалить его выстрелом в упор.

Мы гнали перед собой каких-то породистых буршей спортивного вида. Вот один неудачник, павший за фюрера, брюнет с волнистой шевелюрой. На пальцах — целый набор золотых колец.

Некогда было оглядываться назад. А позади становилось многолюдно — в деревню втягивались отставшие подразделения, на новые позиции торопились артиллеристы, минометчики, спешили станковые пулеметчики со своим громоздким оружием.

Опять связной от Рябцева: взять правее, двигаться по балке.

Легко понять Рябцева. Балка — скрытый подход, одинаково опасный и для нас и для врага. [88]

Немцев в балке не было. Вскоре мы наткнулись на батарею наших батальонных минометов. Возле лотков с минами лежал убитый лейтенант, поодаль — двое рядовых. Они пали, защищая батарею.

По звукам перестрелки чувствовалось, что немцы поспешно уходят из деревни.

Мы продвигались осторожно, прощупывая каждый шаг, осматривая отроги, ответвления балки.

Вот уже слева последняя хата, последние плетни. Моторы бронетранспортеров гудели где-то далеко в степи, за полосой посадок, за скирдами.

Деревня наша. Вырвана из цепких лап часть советской земли. Ощущение значимости содеянного наполняло сердце. Но жестокий урок, последствия которого мы видели, не давал покоя. Победу нужно было закрепить.

Только я начал выводить людей из балки, чтобы занять удобную позицию для обороны, как со стороны больших скирд, стоявших впереди, ударили одновременно два пулемета.

И тут я вспомнил про минометную батарею.

Через несколько минут мы с Ловцовым были у минометов.

Пристрелять минометы с закрытых позиций — дело нелегкое. Я приказал Ловцову опустить в ствол одну мину, а сам между тем выбрал место для наблюдения.

Просто в этом бою мне везло. Минометы были пристреляны по скирдам!

— Десять мин — беглый!

Около полусотни мин мы выпустили по скирдам. После такой обработки наступила мертвая тишина.

«Спасибо тебе, дорогой товарищ», — подумал я о лейтенанте-минометчике, погибшем на позициях своей батареи. [89] Это он пристрелял минометы по скирдам, где, несомненно, накапливались гитлеровцы перед контрнаступлением.

...Никто из нас не мог предположить, что занятый нами рубеж в течение многих месяцев будет линией переднего края, что уже к утру следующего дня в поле, огибая отвоеванные у врага населенные пункты, проляжет траншея первого эшелона.

Из списков взвода я вычеркнул пять человек: двое убитых, трое раненых.

К утру мы должны были вырыть ячейки в полный профиль, соединить их ходами сообщений. Таков был приказ, рассчитанный на сверхсилы. Но это — военный приказ, ясный и непреклонный. Каждый понимал, что продиктован он необходимостью: а если пойдут танки?

Всю ночь я ходил от бойца к бойцу, поднимал свалившихся от усталости, требовал.

Перед рассветом, когда черная зигзагообразная траншея пролегла от ячейки к ячейке, я свалился в только что вырытой землянке и погрузился в бездонную тьму, растворился в ней без мыслей и сновидений.