Все для счастья

За три года до войны мы, двое студентов-практикантов Брянского лесного института, глубокой морозной ночью высадились на безлюдном полустанке в Свердловской области. Снежные сугробы и штабеля бревен преградили нам путь к единственному тусклому огоньку, мерцавшему вдали.

Мы с Олей тащились с багажом по завьюженной тропе на огонек, ставший нашим путеводителем и надеждой.

Прибыли мы в маленький рабочий поселок, состоявший из наспех сделанных времянок и бараков, в пору лесной страды. Стране нужен был лес. Его валили в делянках двуручными и лучковыми пилами. По одноколейной ледяной дороге к нижнему складу трактористы натужно тащили комплекты саней, груженных бревнами.

Я — мастер ледяной дороги, отвечал за движение по колее лесных поездов. Оля — приемщица на нижнем складе. В ее перечетках укладывались тысячи кубометров леса, вывезенного к железной дороге.

У меня — беспокойная работа. Ночью нужно было поливать колею, истертую полозьями груженых саней, а днем — проверять работу дорожных рабочих, обязанных следить за чистотой дороги, бороться со снежными заносами.

Мне нравилось в морозное утро шагать навстречу стрекочущему работяге-трактору. Тихое утро наполнялось только этими звуками трудовых будней. Я шел по дороге, принимая парад могучих лиственниц, поднявших [6] к небу оголенные ветви густохвойных елей, гордых вечнозеленым нарядом... Строгая, торжественная красота!

Часто ночью, озябший, голодный, я возвращался в жарко натопленную избу. Здесь было все, что нужно хорошо поработавшему человеку: тепло, горячий обед и ласка. В тесной избушке поселка прошла испытания и утвердилась навсегда наша дружба с Олей.

Потом мы вернулись на Урал уже с дипломами инженеров лесного хозяйства.

...Вокруг рабочего поселка, удобно располагавшегося меж двух прудов, — плотный зеленый пояс сосновых боров. Глухариные края. В лесу можно было наткнуться на свежий шурф или выйти к крутому обрыву давно заброшенного разреза. Курганы отвалов, замшелые кучи невывезенной железной руды, глубокие выработки, сделанные кайлом и лопатой, напоминали о заводской старине. Будто давно, много лет назад здесь побывали люди-исполины, нарыли горы земли, наворочали угловатых глыб и, наработавшись вволю, покинули эти места навсегда.

У плотины высилось сложенное на века кирпичное здание железоделательного завода с пустыми оконными проемами. С первого взгляда все здесь казалось в прошлом, начиная от каменных плит тротуаров, крепких деревянных домов, сработанных из свилеватых бревен, до заброшенного заводского корпуса, обжитого галками. Но на другом конце поселка днем и ночью грохотал машиностроительный завод, обновленный за годы пятилеток. На деревянные домишки старого завода надвигались современные здания будущего города.

Нам, приезжим, нравились широкие чистые улицы поселка, открытые вольным ветрам, несущим запахи хвои и лесных цветов. [7]

Работа лесного хозяйственника — это постоянная борьба за порядок в лесу, защита леса прежде всего от ...человека. Лесозаготовители, хозяйственники, тертые и пробойные люди — наши постоянные посетители. Они хорошо знали силу лесных законов, поэтому чаще всего просили, а не требовали. Я замечал за собой слабость характера, уступчивость, непоследовательность.

А рядом — хороший пример. За монументальным столом, за мрамором чернильного прибора — директор лесхоза, Иван Сергеевич. Его лицо бесстрастно, непроницаемо, как камень чернильного прибора. Ивану Сергеевичу хорошо известны параграфы, буквы, за которыми стоит категорическое «нельзя». Нельзя и — точка!

Мне кажется, умение держать себя и разговаривать с людьми — выше знаний, полученных мной за пять лет учебы в институте. Иван Сергеевич не имел специального образования, но он учился всю свою трудовую жизнь от лесника до директора лесхоза. Мы часто вдвоем ездили в лес по тряским лесным дорогам, и каждая наша поездка проходила в оживленных разговорах о жизни леса.

— Вот, видишь, красота какая, — сказал однажды Иван Сергеевич, кивнув в сторону одинокой березки, росшей на лесной полянке. Она пламенела в лучах полуденного солнца, скупо роняя на землю отжившие листочки. Стройная, гибкая, березка спорила с дерзким ветром, срывавшим с нее осенний наряд. Да, красота. Вот не будь здесь этой березки, и было бы в этом лесном углу мрачно, неуютно. Ты всегда, когда будешь иметь дело с лесонарушителем, думай, что он замахнулся топором на эту березку, — продолжал Иван Сергеевич. — В нашей работе строгость нужна, требовательность к людям. Видишь, какое богатство на нашей совести... [8]

Лесонарушителей Иван Сергеевич называл пакостниками. Не один раз ему приходилось выхватывать топор из рук наглого лесовора.

Мы иногда любили помечтать. Весной мы заложим большой питомник для выращивания деревьев и кустарников. Местные породы там будут расти вместе с экзотическими, невиданными на Урале. Пройдут годы, и наш поселок будет утопать в зелени. И это сделаем мы.

Оля работала в лесосеменной лаборатории. Со всего Урала сюда поступали маленькие ящички с отобранными пробами лесных семян. Лаборатория проверяла их чистоту, всхожесть, энергию прорастания. Оле эта работа нравилась. Надо себе представить: в маленьком семечке дремлет дерево-гигант... Какой это удивительный аккумулятор жизни! Как быстро и ловко Оля работала пинцетом, раскладывая семена в аппараты для проращивания!

Жизнь шла своим чередом. Но вот однажды повестка напомнила, что я должен служить в армии. Отсрочка окончилась. Техникум, работа, потом — институт. А теперь мне уже двадцать восемь лет, семья. Пока мы вдвоем, а скоро появится кто-то третий. Откровенно говоря, служба в армии приходилась как-то некстати.

— Тебя в армию не возьмут, — предсказывала Оля. Во время учебы в институте я около двух месяцев лежал в больнице с острым ревматизмом суставов.

На комиссии меня долго вертели, осматривали, прощупывали, простукивали. Военкому капитану Терещенко очень хотелось сделать из меня солдата, но медицина воспротивилась: «запас...» Мне объяснили, что это значит. Если не будет большой войны, я навсегда останусь гражданским. Может только побеспокоить военкомат для краткосрочных сборов без отрыва от производства. [9]

— Вот и хорошо, — выразил удовлетворение Иван Сергеевич. — А большой войны не будет. Обломали им клыки у Халхин-Гола.

Но большая война уже началась. Австрия. Чехословакия. Польша... Кованый сапог фашистских вояк безнаказанно топтал чужие земли, черные тучи сгущались у наших границ.

Война с Финляндией в суровую зиму 1939–1940 годов оказалась тяжелой и кровопролитной. Много уральцев ушло на эту войну. Немало их осталось навеки в мерзлой каменистой земле. Погиб на Карельском перешейке старший сын Ивана Сергеевича.

Горе состарило Ивана Сергеевича, изменило его характер. Чаще проскальзывала нервозность в разговорах с людьми, резкость. Мне казалось обидным, что многие не знали о горе этого человека. А ему некогда побыть наедине с собой — все служба, служба, однообразные дела, человечьи огрехи.

А у нас радость — сын!

Появился в семье маленький человек с большими претензиями. Он с первого дня стал решительно искоренять из квартиры дух студенческой беспечности, напомнил, что маловата квартира, что многого в ней не хватает.

Летом 1940 года я получил повестку из военкомата: сбор.

Перед зданием военкомата выстроился народ, пестрый и по внешнему виду, и по роду занятий. Старший лейтенант Хабибуллин, председатель районного совета общества содействия авиации и химии, участник боев на Карельском перешейке, выпятив грудь, твердым шагом обходил строй, скованный командой: «Смирно!» Он категорически заявил, что намерен сделать из нас настоящих воинов. [10]

Уже в ближайшие дни мы поняли, что старший лейтенант Хабибуллин взял на себя очень трудную задачу. Отяжелевшие и неповоротливые дяди туго поддавались тренажу.

Мой сосед в шеренге Лапочкин, назвавший себя артистом эстрады, выполнял команды со страдальческой миной великомученика, с высокомерным пренебрежением.

Изучив материальную часть винтовки, противогаз и гранату РГД, мы закончили программу обучения. Заключительный смотр должен был показать уровень нашей строевой подготовки.

Перед строем — капитан Терещенко, старший лейтенант Хабибуллин, командиры взводов. Прозвучали команды: «Равняйсь!» и «Смирно!»

— Боец Андреев, ко мне!

Мне нужно было хлопнуть ладошкой по плечу впереди стоящего, выйти из строя через образовавшуюся брешь, пройти, четко повернуться под прямым углом, подойти строевым шагом к старшему лейтенанту Хабибуллину, остановиться за три шага до него и доложить.

Мне и сейчас неловко за то, как я подвел старшего лейтенанта. Получилось отвратительно. Ни ноги, ни язык мне не повиновались.

Вскоре все тяготы солдатской жизни остались позади, меня ждала работа. А работа — это каждый день мобилизационная готовность. Наступил пожарноопасный период. Словно кто-то над нами издевался: едва ликвидируем пожар в одном месте, как снова поступает донесение. Сутками коптились, поджаривались мы с Иваном Сергеевичем, возвращались домой усталыми, грязными, оборванными.

От этих дней у меня сохранилось полное представление [11] о двух человеческих желаниях: о жажде и сне...

Решительный, непреклонный, в неизменных высоких сапогах, озаренный пламенем пожара, — таким запомнился мне Иван Сергеевич в трудные для нас дни.

Дома Иван Сергеевич выслушивал нотации районного и областного начальства: дела человека оценивались не по его деятельности, а по количеству гектаров выгоревшего леса. Мне казалось это вопиющей несправедливостью: лесные дороги — в первобытном состоянии, транспорт — конный, инвентарь — допотопный, а в лесу становится все люднее, и возможностей возникновения пожаров все больше.

Мы часто задумывались о будущем наших лесов: вырубается больше, чем это разрешается по правилам лесоводства, картину опустошений дополняют пожары и браконьеры, очень мало делается по восстановлению леса. Мы тешили себя надеждами, что со временем, когда страна станет богаче, лесхозы получат машины, средства, достаточные для умножения природных богатств и их охраны.

Осенью я основательно простудил ноги. Болезнь обострилась. Хромоту невозможно стало скрывать.

— Немедленно в поликлинику! — распорядился Иван Сергеевич.

Я не подозревал, как обернется дело. Врач, к которому я попал на прием, оказался очень внимательным и профессионально зрелым человеком. Прежде всего он предложил лечь на больничную койку. Натолкнувшись на сопротивление, врач ожесточился:

— Да вы понимаете, что вам до инвалидного дома недалеко? На что надеетесь? На целебные силы природы? Холод и сырость к ним не относятся. Рекомендую переменить профессию. [12]

— Я окончил лесной институт.

— В ваши годы не поздно переквалифицироваться.

Переквалифицироваться... Лес — мое детство, вся моя жизнь. Пять лет учебы и надежд. Вместе с тем в заключении врача содержалась суровая правда.

— Что же ты придумал? — в минуту тяжелого раздумья я почувствовал на плече руку Оли.

— Пока ничего. Это не так просто. Снова учиться? Идти в сторожа?

— Прежде всего нужно восстановить здоровье. А потом, если потребуется, поучиться. Если жить экономно, моего заработка нам хватит.

— Оленька, спасибо, родная. (Вспомнилась мне больничная палата в Брянске, голубоглазая девушка, появление которой сразу преображало все вокруг).

Иван Сергеевич сообщил мне с таинственным видом, что меня вызывают в областное управление. Возможно, по личному вопросу.

Короткий разговор в отделе кадров управления: в нашем поселке для работы на курсах повышения квалификации работников лесного хозяйства требуется преподаватель спецдисциплин. Если я не возражаю, приказ о переводе меня на новую работу будет издан немедленно.

Что это? Выдвижение или нечто обратное? Какой из меня учитель, если я сам недавно со студенческой скамьи?

Я попросил сутки на размышление.

...Иван Сергеевич встретил меня вопросом:

— Ну, как? Согласился?

— Так, значит, это вы...

— Только не подумай, что я руководствовался какими-то иными соображениями, кроме желания помочь тебе. [13]

— Спасибо, Иван Сергеевич.

Через несколько дней я получил новое назначение.

Ответственно. Непривычно. Готовился к занятиям, даже пробовал голос. Все мне казалось, что курсанты только и будут думать над тем, как бы подковырнуть начинающего преподавателя замысловатыми вопросами.

Но я встретил дисциплинированную и доброжелательную аудиторию, состоявшую из практиков лесного хозяйства, людей пожилых, степенных. Всю трудовую жизнь эти люди собирали знания по крохам, берегли их. Многие из них — таежники, охотники, настоящие следопыты. В теории они находили подтверждение собственным наблюдениям, догадкам, суждениям и радовались этому, как дети.

Приятно открывать людям новое и знать, что оно принимается ими для дела.

Я ночами просиживал над учебниками, писал конспекты. Успехи моих слушателей радовали и ободряли меня. Уезжали мои хорошие старые друзья. Приезжали из далеких лесных уголков новые люди.

Когда мы с Олей говорили о нашей жизни, то соглашались, что у нас есть все: интересная работа, любовь, дружба, семья.