Нас ждет Крым
Последние атаки
Приближался день наступления, а положение с обеспеченностью Одессы боеприпасами оставалось прежним. И мы с Жуковым решили еще раз напомнить об этом Военному совету флота. Только послали телеграмму, как начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев уведомил нас, что из Новороссийска вышел транспорт «Украина», который доставит в Одессу 35 вагонов взрывчатки и боезапаса. Это обрадовало нас.
Но прошло несколько часов, и Жуков, разыскав меня по телефону, сказал, что получен ответ командующего флотом на нашу последнюю телеграмму.
— Ответ необычный, — волнуясь, сказал Жуков.
— Чем? — поинтересовался я.
— Да просто загадочен. Разъяснить должен Гордей Иванович, он прибывает завтра катером.
По телефону я не стал больше допытываться, но волнение Жукова передалось мне, и я сразу же поехал в штаб.
Гавриил Васильевич ходил по кабинету с видом крайне озабоченным.
— Читай! — кивнул он в сторону стола.
Я взял со стола телеграмму, адресованную Жукову и Азарову: «Завтра Одессу прибудут Левченко, Жуковский. Передадут вам важное решение, которое исключит совершенно ваши запросы. Октябрьский».
Я прочитал раз, другой. Неужели эвакуация Одессы? [154]
За все время обороны, даже в часы самого отчаянного положения, мы не думали об эвакуации. А сейчас дела сложились так, что только дай снаряды — и мы сможем отбросить врага еще дальше. Мы жили мыслями о наступлении и не сомневались в его удаче.
Жуков подошел ко мне и впервые положил руку на плечо.
— Что ты думаешь о телеграмме? — глухо спросил он.
— Только уход из Одессы может исключить запросы фронта.
Наши взгляды встретились.
— Для меня, — сказал Жуков, — все это, как снег на голову. Я не могу согласиться... Не хочу уходить.
— И я.
— Неужели нет надежды?
— Не знаю...
Жуков задумался.
— Это — Крым. Только угроза потери Крыма может вынудить... — проговорил он.
— Когда соберемся? — спросил я.
Жуков посмотрел на часы.
— Через 25 минут.
Прибывшие на заседание Военного совета Воронин, Колыбанов, Софронов и Шишенин тоже прочли телеграмму.
— Туманно, но догадаться можно, — проронил Софронов.
— Я не мог не собрать Военный совет в связи с получением телеграммы Октябрьского, — начал Жуков. — Это ответ на телеграмму мою и Ильи Ильича, в которой мы указывали, что недостаток боезапаса может повести к срыву готовящейся операции. Не следует выносить содержание ответа за эти стены. Обсуждать нам пока нечего: завтра приедет заместитель наркома, и тогда все станет ясно.
— Как быть с подготовкой наступления? — спросил Шишенин.
— Продолжать подготовку. Тем более, что боезапас поступит своевременно. Ваше мнение, Георгий Павлович?
— Пока нет ясности, конечно подготовку не свертывать, — ответил Софронов. [155]
Так и решили...
Гордей Иванович Левченко бывал у нас часто. Его присутствию мы всегда были рады. Он не вмешивался в руководство боевыми действиями, не навязывал своих мнений, предложения вносил корректно, без нажима. Мы постоянно чувствовали его поддержку перед наркомом и Военным советом флота.
Как всегда, мы встретили его на причале. Садясь в машину, я не вытерпел и спросил:
— Гордей Иванович, уходим?
— Да, — сказал он решительно.
Собрался Военный совет.
Жуков сообщил, что получена директива Ставки Верховного Главнокомандования об эвакуации Одессы, и прочитал ее:
«...В связи с угрозой потери Крымского полуострова, представляющего главную базу Черноморского флота, и ввиду того, что в настоящее время армия не в состоянии одновременно оборонять Крымский полуостров и Одесский оборонительный район, Ставка Верховного Главнокомандования решила эвакуировать ООР и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова.Ставка приказывает:
1. Храбро, честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам ООР в кратчайший срок эвакуироваться из Одесского района на Крымский полуостров.
2. Командующему 51-й отдельной армией бросить все силы армии для удержания Арабатской стрелки Чонгарского перешейка, южного берега Сиваша и Ишуньских позиций до прибытия войск из ООР.
3. Командующему Черноморским флотом приступить к переброске из Одессы войск, материальной части и имущества в порты Крыма: Севастополь, Ялту и Феодосию, используя по своему усмотрению и другие удобные пункты высадки.
4. Командующему ЧФ и командующему ООР составить план вывода войск из боя, их прикрытия при переброске, при этом особенное внимание обратить на упорное удержание обоих флангов обороны до окончания эвакуации. [156]
5. Командующему ООР все, не могущее быть эвакуированным: вооружение, имущество и заводы, связь и рации — обязательно уничтожить, выделив ответственных за это лиц.
6. По высадке в Крыму войсковые части ООР подчинить командующему 51-й армией...»
После довольно значительной паузы Жуков обратился к нам:
— Я думаю, обсуждать и обмениваться мнениями будем после выступления Гордея Ивановича.
Левченко был краток.
— Части пятьдесят первой армии под натиском противника отошли на рубеж села Ишунь, — сказал он, — По существу, там нет надежных оборонительных сооружений, и угроза захвата Крыма противником становится реальной. С потерей Крыма мы можем потерять и Одессу, так как питать Одессу с Кавказа, если враг захватит крымские аэродромы, будет почти невозможно. Военный совет флота доложил о сложившейся обстановке в Ставку Верховного Главнокомандования и внес свои предложения. Пока борьба за Крым идет на Перекопе, есть возможность организованно вывести войска из Одессы и усилить ими оборону Крыма. Потеря Одессы, как доложил Военный совет флота в Ставку, если Крым нам удастся удержать, — меньшее зло. Предложение Военного совета флота об эвакуации Одессы и переброске войск в Крым Ставкой Верховного Главнокомандования принято. Теперь наша задача — решить, как наилучшим образом выполнить директиву Ставки.
— А не слишком ли торопятся товарищи с нашей эвакуацией? — тихо спросил Жуков.
— Но, видимо, с потерей Крыма утрачивается смысл удерживать Одессу, — возразил Воронин.
— Угроза потери Крыма не есть еще сама потеря, — сказал Колыбанов. — Над Одессой не раз нависала угроза захвата, а ведь держимся... Может быть, удержим и Крым?.. Мы ведь убедили всех, что Одессу не сдадим, что Одесса есть, была и будет советской. И вдруг — самим уходить... Дела-то наши здесь пошли на улучшение. Тут надо все взвесить... [157]
Может быть, и в самом деле эвакуация решена поспешно?
Да, обидно было уходить из Одессы в канун подготовленного наступления, сильными, выстоявшими, обогащенными опытом, уходить из города, за который пролито столько крови.
Мы вовсю уже готовились к зимней кампании: предприимчивые хозяйственники заготовляли овощи, занимались квашением, заботились о производстве железных печей, брали на учет твердое топливо; уже было сшито около десяти тысяч теплых рубах, шаровар, шапок. Одесса жила мыслью, что вот-вот мы погоним врага.
И должны покидать ее сами... С этим трудно было примириться.
Я спросил Гордея Ивановича:
— Вы были в Крыму последние дни? Неужели там настолько безнадежная обстановка? Неужели потеря Крыма неотвратима?
— Да, обстановка в Крыму тяжелая. Я объездил его весь. Был на Перекопе. В районе Ишуни. И должен прямо сказать: с теми силами, которые есть в Крыму, надежды удержаться на Ишуньских позициях нет. Потеря Крыма повлечет за собою потерю Одессы. Морские коммуникации будут под постоянными ударами авиации противника. Он незамедлительно посадит свою авиацию на аэродромы Крыма. Вся трагедия в том, что там нет сил, которые могли бы сдержать противника. Пятьдесят первая армия не в состоянии... Для того чтобы вы яснее поняли обстановку, могу вам сообщить следующее: Военный совет флота доложил в Ставку, что положение пятьдесят первой армии на грани катастрофы, часть ее дивизий без оружия, командование чувствует себя неуверенно, войска уже отходят к Ишуни, где нет надежных оборонительных сооружений; усилить войска можно только за счет Одессы. По-моему, решение Ставки единственно правильное и торопливости в нем никакой нет.
— Но может быть, все-таки следовало бы просить, — обратился к нам Жуков, — чтобы нас оставили в Одессе. Как вы на это смотрите?
— Надо все взвесить, — сказал я.
— Я такую телеграмму подписывать не буду, — [158] сказал Воронин. — А что, если с боем прорваться к Николаеву и пробиться в Крым? Как вы, Георгий Павлович, смотрите на это? — обратился он к Софронову.
— Эта идея заслуживает внимания, — сказал бесстрастно Софронов. — Армаду, которую создали мы в Одессе, трудно будет эвакуировать морем, тем более что авиация противника активно действует на коммуникациях.
На этом заседании к единому мнению мы так и не пришли. Предложение прорваться в Николаев никто не поддержал. Решили прервать заседание, чтобы все взвесить и обдумать спокойно.
А из Севастополя уже стали поступать сообщения, что транспорты из портов Крыма и Кавказа выходят порожняком в Одессу: Военный совет флота уже приступил к выполнению директивы Ставки об эвакуации.
Медлить больше нельзя. Приход транспортов не должен застать нас врасплох. Чувство ответственности за выполнение директивы приглушало в сознании каждого из нас возражения против эвакуации.
Через несколько часов после перерыва мы вновь собрались у Жукова.
— Я предлагал послать телеграмму с просьбой оставить нас в Одессе, — уже изменившимся тоном сказал Жуков. — Но взвесив все «за» и «против», пришел к выводу, что этого делать не следует. Я, как командующий, должен точно выполнить требование Ставки и призываю всех вас к этому... Транспорты уже идут в Одессу. Нужно не только подчиниться, но и сделать все, чтобы успешно решить поставленную задачу. — Он сокрушенно вздохнул и сел.
Мы все высказали согласие с доводами Жукова.
Вспоминая эти часы, должен признаться, что внутри оставалось сомнение в целесообразности эвакуации.
«Мы выстояли, почему не могут сделать этого они?!» И ни у командиров, политработников, ни у бойцов, ни у руководителей городских организаций и предприятий в последние дни не было того беспокойства, неуверенности, которые владели всеми до 22 сентября. Последние сводки Совинформбюро тоже казались менее тревожными. Каждый день сообщалось, [159] что наши войска ведут бои с противником на всем фронте, и только 30 сентября пришла весть, что после упорных боев оставлена Полтава.
— Я очень рад, — заключил Жуков, — что у всех нас единое мнение. Теперь нужно решить, какие части и как будем эвакуировать, ориентировочно определить сроки эвакуации, продумать, как обеспечить скрытность.
Во время заседания была получена телеграмма из Севастополя, адресованная вице-адмиралу Левченко и Военному совету Одесского оборонительного района. В ней передавались указания наркома.
Нарком обращал внимание на то, чтобы при эвакуации Одессы не повторилась трагедия Таллина, и требовал соблюсти скрытность по крайней мере в начале эвакуации.
Перед уходом последнего эшелона было приказано нанести противнику сильный удар, создав видимость наступления, и тем самым вынудить его в момент нашего ухода заняться приведением себя в порядок; заранее подготовить к взрыву и поджогу все военные объекты. В качестве пункта высадки рекомендовалась Ак-Мечеть, при этом предлагалось продумать вариант высадки в тыл перекопской группировки противника, в первую очередь 3-го морского полка.
Решили, что одновременно с эвакуацией будем проводить задуманное нами наступление, но теперь уже с задачей дезориентировать противника.
Эвакуацию постановили начать с отправки наиболее укомплектованной 157-й стрелковой дивизии и приданной ей артиллерии, в несколько раз более значительной силы, чем 3-й морской полк, о котором идет речь в указаниях наркома. Вице-адмирал Левченко одобрил это решение.
Разработку плана вывода войск из секторов и постепенной эвакуации из Одессы решили возложить на генерал-лейтенанта Софронова, ежесуточный план эвакуации утверждать Военным советом; начать эвакуацию 1 октября.
Сразу же после заседания к контр-адмиралу Жукову были приглашены командир и комиссар 157-й стрелковой дивизии. Они были ошеломлены сообщением Жукова о предстоящей эвакуации. [160]
— А нельзя ли нам остаться пока в Одессе, хотя бы не первыми уходить? — робко спросил Томилов.
— К сожалению, нельзя.
Командиру дивизии было приказано направить в порт 633-й стрелковый полк через несколько часов, учтя время, необходимое на посадку и погрузку, чтобы затемно 1 октября первые транспорты вышли из Одессы. В следующую ночь отправить 716-й полк. Полки должны уходить со своей артиллерией, тыловым хозяйством, кухнями.
Томилов предложил прикрыть отход дивизии своим лучшим, 384-м полком, которым командовал полковник Соцков. Согласившись с этим, Военный совет решил оставить 384-й полк для участия в наступлении 2 октября.
Легкий артиллерийский полк 157-й дивизии и 422-й гаубичный решено было выводить побатарейно по такому маршруту, который не выдавал бы движения их в порт. Такое же решение было принято и в отношении 422-го гаубичного тяжелого полка. Но его эвакуация предусматривалась лишь после того, как он поддержит огнем наступление 2 октября.
В заключение Жуков от имени Военного совета объявил благодарность за умелые действия и мужество командиру дивизии полковнику Томилову, полковому комиссару Романову и просил передать благодарность всем бойцам дивизии.
Недоумения и необходимость
Утром 1 октября мы получили телеграмму начальника Главного политического управления Военно-Морского Флота И. В. Рогова, который обращал внимание на ошибки, допущенные при переходе кораблей Балтийского флота из Таллина в Кронштадт: некоторые транспорты уходили из Таллина не ночью, а днем, что облегчало действия авиации противника; во время перехода некоторые корабли, сопровождавшие транспорты, уходили и оставляли их без охранения от атак вражеских подводных лодок; караван был слабо прикрыт истребителями; часть автотранспорта и артиллерии из-за отсутствия места на транспортах осталась в Таллине и не была уничтожена; были плохо распределены [161] по кораблям командиры и политработники, на некоторых транспортах во время бомбежки наблюдалась паника.
Рогов требовал учесть все эти ошибки и не допустить повторения их.
Начальнику политотдела Приморской армии Л. П. Бочарову и комиссару Одесской военно-морской базы С. И. Дитятковскому мы поручили немедленно подобрать политработников для назначения комиссарами на транспорты и суда. Решили также назначить комендантов и комиссаров на причалы и в места посадки и погрузки.
Помню, как удивился военврач 1 ранга Зеликов, когда я приказал ему на всех уходящих с этого дня транспортах и кораблях отправлять и легкораненых, находившихся в госпиталях: ведь совсем недавно его упрекали за то, что вместе с тяжелоранеными он иногда отправлял и тех, кто через неделю-две мог возвратиться в строй.
— Я вас не совсем понял, — недоумевал Зеликов.
— Уходить собираемся, Михаил Захарович...
В тот же день из Севастополя прибыли начальник политического управления флота Бондаренко и представитель Главного политического управления П. И. Бельский.
— Располагай мною полностью, — сказал Петр Тихонович. — Я прибыл с группой работников политуправления флота.
— Каждому найдется дело, — сказал я и, помолчав, спросил: — Значит, совсем плохо в Крыму?
— Надеемся на вас, — ответил Бондаренко.
Он возглавил группу, в которую вошли политработники, находившиеся все время в Одессе: Бурдаков, Рыжов, Гуткин и прибывшие из Севастополя Афиногенов, Нестеров и другие.
Находясь постоянно в порту, эта группа проверяла загруженность транспортов, очередность погрузки, посадку людей, пресекала панику во время налетов вражеской авиации, комплектовала команды малых плавсредств, следила за прибытием транспортов и регулировала эвакуацию по суточному плану.
Каждый вечер Петр Тихонович докладывал Жукову обо всем сделанном политработниками. [162]
— Настоящие чрезвычайные комиссары, — восхищался их работой Жуков.
Потом, после прибытия в Севастополь, я с радостью узнал, что Бондаренко опыт работы своей группы перенес в главную базу, где была создана по примеру Одессы оперативная группа политуправления во главе со старшим инструктором Матвеевым.
В первый же день эвакуации нас ждали большие огорчения.
Из Севастополя прислали план, согласно которому 3 октября в Одессу должны были прийти транспорты «Армения», «Котовский» и «Большевик», 5 октября — «Абхазия», «Калинин», «Днепр» и в дальнейшем — по три транспорта в сутки. Это не могло обеспечить вывоза в кратчайший срок частей и боевой техники 157-й дивизии, не говоря уже о населении и грузах. Эвакуация могла затянуться на долгое время, и противник безусловно разгадал бы наши замыслы. Необходимо было ускорить подачу транспортов и использовать для эвакуации Одессы боевые корабли.
Вице-адмирал Левченко согласился с нами и дал телеграмму Военному совету флота, что наличный тоннаж не обеспечивает массовой отправки, нужно привлечь боевые корабли — крейсера и эсминцы.
Наступление в Западном и Южном секторах нам нужно было для того, чтобы скрыть от противника начавшуюся эвакуацию, ввести его в заблуждение относительно дальнейших наших намерений.
Военный совет заслушал доклад полковника Крылова о готовности войск к наступлению.
25-й Чапаевской дивизии, которой были приданы 384-й стрелковый полк 157-й дивизии, 422-й гаубичный полк, танковый батальон, гвардейский минометный дивизион и два дивизиона 397-го артиллерийского полка, предстояло наступать в общем направлении на Ленинталь и овладеть хутором Дальницкий...
2-й кавалерийской дивизии придавались 99-й гаубичный полк, 1-я батарея береговой обороны Одесской военно-морской базы и бронепоезд «За Родину». Она должна была овладеть рубежом безымянной высоты в километре от Ленинталя и Клейн-Либенталем. [163]
Начало наступления намечалось на 10 часов утра после артиллерийской подготовки и залпов гвардейского минометного дивизиона.
Жуков, Колыбанов, Левченко, Бондаренко и я к началу артиллерийской подготовки поехали на КП 25-й дивизии к генерал-майору И. Е. Петрову.
До открытия огня оставалось меньше минуты.
И вот раздался гром, нараставший с каждой минутой и очень скоро превратившийся в сплошной рев. Это начал свою работу дивизион «катюш».
Потом мы услышали свист снарядов, пролетевших над нашими головами в сторону противника, — стрелял 422-й тяжелый гаубичный полк.
Нам доложили, что танковый батальон под командованием старшего лейтенанта Юдина прорвал оборону противника и ворвался на его передний край. В бинокль и стереотрубу было видно, как сквозь сплошную стену пыли, дыма и огня, преодолевая сопротивление противника, шли наши танки.
Иван Ефимович Петров заметно волновался. Но пришли первые донесения — и он, сразу повеселевший, доложил, что приданный ему полк Соцкова прорвал оборону противника в направлении хутора Дальницкий; враг оказывает местами упорное сопротивление, но полк продвигается вперед.
Наступление принесло успех. Были захвачены пленные, 44 орудия разных калибров, более 40 пулеметов, много винтовок, боеприпасов и различного снаряжения.
Противник пытался восстановить положение, но все его контратаки были отбиты с большими для него потерями.
Жуков напомнил Петрову, что 384-й стрелковый полк к исходу дня 3 октября нужно вывести в резерв, дать ему возможность привести себя в порядок и подготовиться к эвакуации.
— Больше на него и на гаубичный не рассчитывайте. Они должны уходить.
— Тяжело будет, — Петров снял пенсне и, протирая его белоснежным носовым платком, не то щурясь, не то морщась, глядя близорукими глазами куда-то в сторону, сказал: [164]
— Не хочется уходить... Я прошу прощения... Может, не уйдем, а?
Жуков потупился.
— Уйдем.
— Не понял... — наседал Петров.
— Что ж тут понимать? Все решено окончательно, — глухо сказал Жуков.
— В таком случае можете на нас положиться. — Петров несколько раз нервно качнул головой: — Все будет исполнено.
Он козырнул и щелкнул каблуками.
Огонь противника усилился, стал приближаться к КП дивизии. Невдалеке разорвался снаряд. Другой.
— Война, — стряхивая землю с реглана, пытался шутить Бондаренко.
Где-то рядом разорвалось еще несколько снарядов.
Мы поехали в порт, не заезжая в штаб. С нами поехал и Левченко.
На «Жан Жорес» и «Большевик» грузили артиллерийский полк 157-й дивизии.
— Смотрите, Гордей Иванович, какой фронт погрузки бездействует, — с досадой сказал Жуков, показывая на причалы и бездействующие портовые краны. — Нам бы пять — семь транспортов в сутки, а не три через день. Надо торопиться, пока портовики не приступили к демонтажу кранового хозяйства.
— Когда они собираются начать демонтаж?
— Без нашего указания они не начнут, но нельзя же тянуть до последнего дня.
Находившийся рядом начальник одесского порта П. М. Макаренко сказал, что из-за отсутствия транспортов электрокраны, железнодорожные и гусеничные краны не использовались полностью ни вчера, ни сегодня.
— Дня через два-три все изменится, готовьте свое хозяйство к напряженной работе, — сказал Левченко.
В те дни родилось немало рационализаторских предложений по ускорению погрузки. Для погрузки больших тяжестей применялись спаренные маломощные краны, для погрузки сложной техники — углеперегружатели. Портовики так приспособили настилы из шпал, что автомашины, тракторы и тягачи с орудиями грузились собственным ходом. [165]
В порт все прибывали и прибывали группы бойцов 157-й дивизии.
Вскоре мы встретили и самого Томилова. Он доложил, что вчера на «Украине» отправлен 716-й полк и часть тылового хозяйства.
Должного порядка в порту не было.
Причалы завалены различным войсковым имуществом, предназначенным для погрузки, трофейным оружием. Здесь же — груз, принадлежащий предприятиям и разным организациям, не представляющий особой ценности. По всем признакам, не было строгого контроля за допуском лиц и транспорта на территорию порта. Туда без особых трудностей можно было попасть, минуя контрольно-пропускной пункт. А потому завозилось имущество, не предназначенное для отправки. Оно занимало место на причалах, мешало погрузке и посадке людей.
Мы решили организовать два контрольно-пропускных пункта — у Таможенных и Крымских ворот, в состав их включить представителей ВОСО, тыла и штаба Приморской армии и военно-морской базы.
Командир базы контр-адмирал Кулешов получил приказание навести порядок в порту, очистив территорию от имущества, которое не будет эвакуироваться.
На следующий день порт был разбит на несколько эвакуационных участков, начальники которых стали допускать к причалам и на транспорты лишь войсковые части, боевую технику и грузы, намеченные для эвакуации на данные сутки.
...По прибытии в штаб обороны, Левченко послал командующему флотом Ф. С. Октябрьскому телеграмму, в которой напомнил о недостаточном количестве транспортов, направленных в Одессу, и подчеркнул, что ставится под угрозу требование Ставки об оставлении Одессы в сжатые сроки.
Телеграмма заместителя наркома сделала свое дело: начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев ответил, что дополнительно в Одессу прибудут: 3 октября — «Волга», танкеры «Серго», «Москва», транспорт «Белосток»; 4 октября — «Ураллес», «Егурча», «СП-14» с болиндером; 5 октября — «Буг», «Днестр», канлодка «Красный Аджаристан», тральщики «Доротея», «Райкомвод», «Хенкин». [166]
2 октября стало известно, что из Севастополя в Одессу идут крейсер «Червона Украина», эсминцы «Бойкий», «Шаумян» и сторожевые катера.
Поздно вечером ко мне пришел работник политотдела Приморской армии политрук Лемперт.
— Я не раз бывал на Дальнике, — начал он свой рассказ, — но никогда на этом участке обстановка не была так напряжена, как утром, когда наши части перешли в наступление на Ленинталь — хутор Дальницкий. Завязались бои, длившиеся целые сутки. Местами доходило до рукопашных схваток. Враг же не выдержал натиска и начал отходить.
Было захвачено двести пленных. Со многими я беседовал. Они рассказывали о подавленном настроении солдат и офицеров, вызванном изнурительными и безуспешными для них боями под Одессой, говорили о больших потерях в своих подразделениях, заявляли, что при таком сопротивлении русских румынам никогда не видеть Одессы.
Один из штабных офицеров при опросе заявил (Лемперт достал свою записную книжку): «В нашей дивизии потери колоссальны, сомневаюсь, чтобы кому-либо из ее состава довелось праздновать победу в Одессе. Здесь, под огнем русских, погибнем все».
Иосиф Лемперт не знал, что, рассказывая об отчаянии противника, он посыпает солью мою рану. Горькая, неотвязная мысль давила меня: наступать бы, а не уходить...
На очередном заседании Военного совета обсуждался план эвакуации, разработанный генерал-лейтенантом Софроновым.
Генерал Шишенин доложил, что предпринятые противником 3-го ночью и утром 4 октября попытки восстановить положение в районе хутора Дальницкого не увенчались успехом — все атаки отбиты.
Самого Софронова на Военном совете не было: он заболел, пережив в ночь на 3 октября сердечный приступ. План эвакуации докладывал полковник Крылов.
После эвакуации 157-й дивизии войска должны были последовательно отходить на новые оборонительные рубежи, а потом на баррикады, опоясывающие город. [167]
— На последнем рубеже, — заключил Крылов, — оборону в течение суток должны будут держать две дивизии. Софронов просил доложить, что он имеет в виду 95-ю и 421-ю дивизии. Остальные части отходят в порт для посадки на транспорты. В следующую ночь должны отойти последние дивизии... Успех будет зависеть от наличия транспортов и кораблей. Уход из Одессы этих двух дивизий обязаны прикрыть корабельная артиллерия, береговые батареи базы и батареи Приморской армии, а также авиация Черноморского флота.
Проблема отхода 95-й и 421-й дивизий стала в центре внимания Военного совета.
План прикрытия их при отходе и эвакуации представил командир базы контр-адмирал Кулешов. Этим планом предусматривалось, что все береговые батареи и один зенитный дивизион до конца остаются на поддержке дивизий. Они продолжают вести огонь вплоть до отхода последних транспортов и пресекают любые попытки противника помешать завершению эвакуации.
— А что же будет с личным составом батарей? Как артиллеристы доберутся до порта? — нетерпеливо перебил Кулешова Колыбанов.
— Батареи, — спокойно ответил Кулешов, — будут подорваны только после посадки на корабли и транспорты частей прикрытия. Все батареи на побережье. После подрыва их личный состав уходит на сейнерах, не заходя в порт.
Возражений против плана эвакуации не было, и после обсуждения его приняли, поручив контр-адмиралу Кулешову и его штабу руководить посадкой на корабли сил прикрытия.
Закончить эвакуацию решили 20 октября, имея в виду, что 7 октября закончится отправка 157-й дивизии, строительных батальонов и раненых. 12–13 октября надлежало закончить вывоз тылов, боевой техники, квалифицированной рабочей силы, семей начсостава и партийно-советского актива; 17–18 октября — основных частей ООР, высвобождающихся после сокращения фронта в связи с отходом на тыловые рубежи, а 19–20 октября — частей прикрытия. [168]
— По нашим расчетам, — сказал Жуков, — к двадцатому октября останутся невывезенными девять тысяч лошадей, две с половиной тысячи автомашин, сто восемьдесят тракторов, девяносто паровозов, восемь тысяч повозок. Можно было бы вывезти кое-что и из этого имущества — оно, бесспорно, потребуется войсковым частям в Крыму, — но только в том случае, если бы мы смогли оттянуть эвакуацию до двадцать четвертого — двадцать шестого октября. Противник может внести в наши расчеты свои коррективы...
На этом же заседании обсуждалась проблема снабжения города и войск.
Армия нуждалась в пяти артиллерийских боекомплектах. Населению требовалось 2500 тонн муки, 300 тонн крупы; лошадям — фураж.
Мы решили ускорить переработку конины на колбасу. Конское мясо было обращено на довольствие не только частями ООР — оно выдавалось в столовых, на предприятиях, в учреждениях. Решили выдавать его и населению. Кроме того, для населения выделить из войсковых запасов муки и крупы, а в последние дни выдать жителям города продовольствие, остающееся на складах и в магазинах.
Присутствовавший на заседании вице-адмирал Левченко одобрил наши мероприятия и послал телеграммы наркому и Военному совету Черноморского флота, в которых еще раз подчеркивал, что ежедневно требуется 5–6 транспортов и нехватка их может задержать свертывание Одесского оборонительного района. Затем мы послали Военному совету флота и план эвакуации, указав, что имущество, которое не удастся вывезти, будет уничтожено.
Военный совет флота, доложив этот план в Ставку Верховного Главнокомандования, сообщил нам, что он утвержден.
По вызову Военного совета из всех секторов обороны прибывали на совещание командиры и комиссары частей.
Радостно встречались «соседи справа» и «слева», знакомые, товарищи, соратники, пожимали друг другу руки. [169]
Настроение у прибывающих было боевое. Ни одного унылого лица. Многие не сомневались, что их вызвали в штаб для анализа наступления в Юго-Западном секторе и решения вопросов о дальнейшем наступлении. Только тот, кто внимательно всматривался в наши лица, чувствовал внутреннюю тревогу.
Открывая совещание, Жуков сообщил, что Военный совет собрал руководящий состав в связи с получением директивы Ставки Верховного Главнокомандования. Он умышленно сделал паузу, вглядываясь в лица сидящих командиров, и четко проговорил:
— ...об эвакуации Одессы.
Недоумение — вот первая реакция, которую я прочел на лицах наших товарищей по оружию.
Жуков обрисовал положение в Крыму и огласил директиву Ставки, потом изложил существо принятого Военным советом плана «свертывания» и ухода из Одессы.
— Мы уже приступили к эвакуации, — проговорил он с горечью. — Одно из условий успешного проведения ее — скрытность и дезинформация противника.
Но все сказанное им не рассеяло недоумения командиров и комиссаров. Жуков даже почувствовал себя как будто виноватым перед этими честными и храбрыми людьми и, как мне показалось, только для оправдания сказал, что инициатива в постановке вопроса об эвакуации исходила не от Военного совета Одесского оборонительного района, а от Военного совета флота.
— Военным советом флота было доложено наркому для доклада в Ставку Верховного Главнокомандования о необходимости эвакуации Одесского оборонительного района, так как Крым поставлен под угрозу захвата противником, а сдержать его натиск нет сил... Единственная надежда — на войска, которые придут из Одессы.
Выступавшие говорили о неожиданности такого решения, о том, что уже заготовлены продукты и корма на зиму, о том, что есть все возможности наступать. Кто-то высказал неуверенность: как можно перебросить морем такую массу людей и техники? Другие предупреждали о трудностях, неизбежных при [170] постепенном ослаблении фронта и при постоянной активности противника, превосходящего нас в силах.
Жуков никого не прерывал, дал возможность высказаться всем.
Жукову и мне, как морякам, удалось рассеять сомнения в возможности эвакуации морем и доказать, что наш флот, занимая господствующее положение на Черном море, сумеет решить эту трудную задачу.
Время было за полночь, когда командиры и комиссары дивизий, прощаясь с нами, отбывали к себе.
Прощаясь и всматриваясь в лица этих волевых, убежденных в нашей победе людей, я думал: жаль, что уходим, что расстаемся...
Эта общая встреча была последней в осажденной Одессе. Наступали самые трудные дни нашей жизни.
Утром я узнал, что пришел крейсер «Красный Кавказ». С ним меня связывали месячное плавание во время стажировки, когда был слушателем Военно-политической академии, встречи во время тактических учений, мои выступления на большом сборе за несколько дней до начала войны. Да и в Одессу крейсер не раз приходил поддерживать огнем Восточный сектор.
Мне хотелось повидаться с командиром крейсера капитаном 2 ранга А. Гущиным, который нравился мне за свою прямоту, откровенность и мужество. И еще хотелось проститься с командиром и комиссаром 157-й дивизии: им срочно предложили прибыть в Крым, не ожидая отправки всех частей дивизии.
...В порту было все затемнено. Только местами бледный синеватый свет падал на места погрузки.
Крейсер стоял у Новой гавани.
Когда я по трапу сошел на палубу, меня узнал находившийся рядом с вахтенным командиром старший помощник командира корабля капитан-лейтенант К. И. Агарков. Он доложил, что на крейсер принято более 2000 бойцов и погружено все, кроме автомашин и кухонь.
Мы поднялись на мостик.
— Уходим? — спросил Гущин.
— Ничего не поделаешь... [171]
Я простился с полковником Томиловым и полковым комиссаром Романовым. С Романовым навсегда: он вскоре погиб.
4 октября, за день до убытия Левченко в Севастополь, он, Жуков и я говорили о положении дел в Одессе и Крыму.
Из телеграммы, присланной Октябрьским для Левченко, мы узнали, что противник пока не проявляет активности на Перекопском перешейке. Сосредоточения его сил не обнаружено. «Эта заминка в действиях врага, — сообщал Октябрьский, — дает нам время, которое нужно использовать для укрепления Крыма».
Левченко отметил, что, несмотря на эвакуацию 157-й дивизии и огромного количества боевой техники, настроение у командиров дивизий боевое.
— Больше того, — удивлялся он, — они не хотят уходить из Одессы. Ни Воробьев, ни Петров, ни Осипов.
— Откровенно говоря, и мне не совсем хочется, — сказал Жуков, — но нужно выполнять директиву Ставки...
— Хорошо было бы, если бы вы, Гордей Иванович, по прибытии в Севастополь доложили наркому о нашем желании продолжать драться в Одессе, — попросил я.
— Мне хочется прежде уточнить обстановку в Крыму... А потом обязательно доложу, — обрадовал нас Левченко.
— Гордей Иванович! А можно сослаться на вас? Вы, будучи в Одессе, убедились, что город можно держать? — снова обратился я к нему.
— А вы что, хотите кому-то писать? — он посмотрел на меня с любопытством.
— Как, Гавриил Васильевич, напишем?
— Подумаем, — ответил Жуков.
— Если будете писать, — сказал Левченко, — можете сослаться на меня. Я поддерживаю вас.
В тот же вечер на мой прямой вопрос Колыбанов ответил:
— Я за... [172]
Воронин сказал:
— Если прикажут, будем отстаивать Одессу до конца. Подписывать телеграмму не стану. Но если кто из вас пошлет ее, возражать не буду.
Полковой комиссар Бочаров был ближе к армейцам, чем мы.
Я спросил его:
— Что думают люди об эвакуации?
Бочаров сказал, что ни один политработник не одобряет сдачи Одессы; так и говорят: не «эвакуация», а «сдача».
— Прошло уже несколько дней после начала эвакуации, — продолжал он, — а меня все спрашивают: нет ли изменений, не отменена ли?
— А если будет решено остаться без 157-й дивизии и продолжать оборонять Одессу, — спросил я Бочарова, — как это будет воспринято?
— С восторгом, — коротко и уверенно ответил он.
И у меня окончательно созрела мысль о телеграмме.
Против текста ее никто не возражал.
В телеграмме на имя И. В. Рогова, посланной утром 5 октября, я сообщил, что 6 октября заканчиваем отправку 157-й стрелковой дивизии в Крым, атаки противника отбиваем, имеем частичные успехи на фронтах 25-й и 95-й дивизий, состояние частей противника, по показаниям пленных, подавленное, подтверждается перегруппировка противника на восток. Я указал, что Одессу можно оборонять и без 157-й дивизии, но при условии регулярного пополнения нас маршевыми батальонами; подчеркнул, что это мнение поддерживают Жуков, Военный совет ООР и большинство командиров дивизий, а также замнаркома Левченко. «...Учитывая наши возможности, настроение, состояние противника, считаем необходимым, — писал я, — поставить вопрос перед Ставкой о сохранении Одесского оборонительного района». В заключение я просил И. В. Рогова поддержать наше предложение.
Утром 5 октября противник, бросив в наступление пехотную дивизию, нанес удар в стык Западного и Южного секторов в направлении хуторов Болгарских, [173] Татарки. Командир 2-й кавалерийской дивизии полковник Новиков донес в штаб ООР, что части, отбивая атаки, переходят в рукопашные схватки. Полковник Крылов передал Новикову распоряжение Военного совета при повторных атаках оставить Болгарские хутора. К 7 часам утра, после двухчасового боя, враг овладел Болгарскими хуторами. Мы отошли, чтобы сберечь людей.
Одновременно неприятельский батальон начал форсировать Сухой лиман у винодельческой станции имени Тимирязева. Его встретили пограничники. Старший лейтенант Попков поднял отряд и повел его в контратаку. Противник не выдержал и отступил, потеряв 10 пленных и 6 пулеметов.
Из 54-го стрелкового полка, находившегося в резерве, для усиления обороны восточного берега Сухого лимана был выделен батальон.
На участке 95-й дивизии атаки противника тоже были отбиты.
Этот день я провел в смятении: противник атакует, резервов нет, а я послал телеграмму. Правильно ли поступил?
Вместе с Левченко в Севастополь отправили Софронова. Лечащий врач сказал, что Георгий Павлович давно жаловался на боли в сердце, а переутомление последних дней и извещение о гибели сына совсем сломили его. Ему необходимы полный покой и лечение.
Возвращался в Севастополь и дивизионный комиссар П. Т. Бондаренко. В Москву, на Пленум ЦК партии, был вызван А. Г. Колыбанов. Он дал телеграмму с просьбой разрешить ему остаться в Одессе в связи со сложной обстановкой. Но ему не разрешили, и он тоже отбывал в Севастополь, чтобы затем ехать в Москву.
Мы провожали Левченко, Софронова, Бондаренко, Колыбанова. Долго слушали в эту необычно тихую для Одессы ночь шум работающих моторов малого охотника.
Через сутки после того, как была послана И. В. Рогову телеграмма, на мое имя пришел ответ наркома: «Прекратите обсуждение приказа Ставки и мобилизуйте людей на выполнение его». [174]
Позднее, встретившись с Иваном Васильевичем в Севастополе, я ожидал от него нагоняй за телеграмму.
— Такая постановка вопроса, — сказал он, — была неожиданной для нас и вызвала недовольство. Вы не знали всей сложности обстановки в Крыму. В то же время мы понимали, что телеграмма продиктована высокими патриотическими чувствами. Вот почему мы вас особенно не осуждали. Больше того, Ставка поручила наркому запросить мнение Военного совета Черноморского флота: не целесообразно ли будет оставить в Одессе часть войск, чтобы держать город и отвлекать на себя силы противника?
Впоследствии мне довелось читать телеграммы, освещающие ход событий.
5 октября нарком послал в Севастополь запрос о целесообразности удержания Одессы. «Немедленно донесите свое мнение, хватит ли сил защищать Крым, — требовал он и предупреждал: — учтите, что дивизии, которые были обещаны из Новороссийска, не будут поданы в Крым».
Военный совет флота донес: «Одесские дивизии малочисленны, и двумя дивизиями фронт не удержать... Одесские дивизии крайне нужны для обороны Крыма. В Одессу потребуется возить не только боезапас, а и продовольствие для войск и населения. Военный совет флота считает необходимым проводить в жизнь принятое решение и оставить Одессу».
Когда меньше риска?
Жизнь показала, что затемно мы не успеваем грузить технику и делать посадку. Скрытность нужна, но отправлять недогруженные транспорты — преступление. Начали грузить и днем. Враг заметил это с воздуха.
Утром 8 октября в Одессу прибыл крейсер «Коминтерн», а вслед за ним транспорты «Калинин», «Москва», «Чехов» в охранении миноносца «Шаумян» и трех сторожевых катеров. За ними шли «Сызрань» и тральщик «Земляк».
Не могу попутно не заметить, какое значение имел приход в Одессу «Коминтерна». До войны этот крейсер входил в состав сил Одесской военно-морской [175] базы. Многие из одесситов в День Военно-Морского Флота бывали в гостях на крейсере, и для них он стал олицетворением боевой мощи флота. А в дни осады они связывали с пребыванием крейсера в порту надежность положения Одессы: если «Коминтерн» у стенки, значит, положение устойчивое. И выходили посмотреть на него и днем и вечером. Горожане не знали, что на этот раз их любимец пришел помогать эвакуации.
Подъезжая к порту, я услышал выстрелы зенитных батарей и глухие взрывы бомб. Сбросив их, бомбардировщики улетели, но дым еще не рассеялся, пыль не осела, и мне не видно было, что делается в порту. Лишь несколько лошадей испуганно носились по территории.
На причале, метрах в 30 от тральщика «Земляк», я увидел воронку от бомбы. Вокруг валялись изуродованные трупы людей и лошадей, лежали раненые.
Воздушной тревогой была прервана погрузка лошадей в трюм тральщика. Часть бойцов, производивших погрузку, не спряталась в щель и не ушла на «Земляк», не желая бросать лошадей. Стрельба и взрывы бомб напугали животных, они ржали, натягивали поводья, рвались из стороны в сторону...
Когда рассеялся дым и осела пыль, я увидел, что транспортные суда остались невредимыми. Погрузка продолжалась.
Не было повреждений и на крейсере «Коминтерн». Туда грузили раненых. Они, как все беспомощные люди, проявляли во время бомбежки особую нервозность.
На причале я встретил неутомимого Зеликова, следившего за погрузкой раненых. Он сказал мне, что сегодня были случаи, когда тяжелораненые одесситы отказывались эвакуироваться без семей.
— Их нужно эвакуировать с семьями, — сказал я Зеликову.
Он просиял, словно получил «добро» на вывоз своих родных.
Тайну эвакуации было сохранить трудно, особенно с тех пор, когда началась посадка на корабли в дневное время. Ведь мы старались как можно быстрее вывезти всех раненых, в том числе и легкораненых. [176]
Разве это могло остаться незамеченным? В госпитале велись разговоры об эвакуации. Раненые рассуждали: раз нас всех, без различия степени ранения, эвакуируют, значит, Одессу сдадут.
В первые дни эвакуации мы пресекали такие разговоры. Но каждый день приносил новые подтверждения слухов: не могло оставаться незамеченным, что в порту идет погрузка и посадка на транспорты, корабли: всё грузят и почти ничего не разгружают.
Не мог не узнать и противник о непрерывном движении воинских частей к порту, иначе для чего бы существовала его разведка?
Вечером 6 октября нам доложили, что звуковещательные станции противника на переднем крае призывали бойцов Красной Армии переходить на их сторону, говоря: «Одессу большевики оставляют. Ваше сопротивление бесполезно».
Эти слова, впервые произнесенные врагом вслух, вызвали у нас тревогу. Пришлось задуматься: правильно ли наше решение о постепенном отходе с рубежа на рубеж? Не растянута ли эвакуация на слишком большое время?
Начальник политического отдела получил от Военного совета указание послать в части политработников с задачей помочь командирам и комиссарам в разъяснении того, что Одессу будем защищать до конца и что никакие провокационные призывы врага не должны поколебать нашу волю; без приказа не отходить!
Но разговоры о предстоящем оставлении Одессы уже оказали свое влияние на морально неустойчивых бойцов, вселили в их сознание страх. В городе и в порту было уже задержано несколько человек, покинувших подразделения. Свое поведение они объясняли слухами о том, что «Одессу сдают без боя».
А напряжение в городе и на передних линиях с каждым днем нарастало.
В ночь на 8 октября части 95-й стрелковой дивизии в соответствии с планом Военного совета отошли на заранее подготовленный рубеж Грязелечебница, Гниляково, Балка Дальницкая. Утром противник силой до полка пытался наступать на хутор Кабаченко, [177] но все его атаки были отбиты. Командир 95-й дивизии генерал-майор Воробьев заверил, что дивизия и впредь в состоянии отбить атаки своими силами. Это было очень важно, так как теперь мы не имели никаких резервов.
Генерал-майор Петров, вступивший в исполнение обязанностей командующего Приморской армией, сообщил нам, что самолеты противника проявляют активность на участке 25-й дивизии и в районе КП дивизии сбрасывают куски железа. Петров показал такой кусок, попавший в его «пикап».
— Это их салют в связи с вашим новым назначением, — пошутил Жуков.
Жители города повсюду обсуждали вопрос о сдаче Одессы. Они приходили в райкомы, райисполкомы, горсовет и спрашивали одно и то же:
— Правда ли, что Одессу собираются сдавать врагу?
В самом деле, вывозились войска, рабочие оборонных предприятий, их семьи, в порт приходили корабли и суда и уходили нагруженными. Можно было раз-другой объяснить это оперативными перемещениями, но не бесконечно же.
Противник тоже не дремал. Он нащупывал слабые места, готовя прорыв обороны.
8 октября на Военном совете при подведении итогов дня со всей остротой встал вопрос о реальности принятого нами плана эвакуации. Встал он не вдруг. Об этом говорилось и в предыдущие дни, раздавались предложения о пересмотре плана.
Но если бы он утверждался только нами! Тогда можно было бы изменить его и разработать другой, учтя требования, продиктованные жизнью. Но план был принят Военным советом флота и доложен в Ставку Верховного Главнокомандования.
А обстановка уже не позволяла медлить с эвакуацией. В любой момент могла произойти катастрофа.
Жуков и другие командиры, присутствовавшие на заседании, обращали внимание на обстоятельства отхода 95-й дивизии. Мы сами в ночь на 8-е отвели ее на новый рубеж, а противник и утром, и вечером пытался прорвать оборону, полагая, очевидно: если [178] они сами отошли, то отойдут и под нажимом. Враг мог собрать большие силы и решительным ударом прорвать оборону. У нас же нет резервов. Может случиться непоправимое.
Мы еще раз всё взвесили и пришли к выводу: план постепенного отхода, рассчитанный на 20 дней, устарел и не отвечает новым условиям.
Шишенин и Крылов говорили о том, что командиры дивизий, с которыми пришлось беседовать, предлагают отходить не постепенно, а внезапно и сразу уйти из Одессы.
Все согласились с этим и решили сократить срок эвакуации, закончив ее 14–15 октября. В последний же день продемонстрировать свою активность, поддержав войска переднего края ударами кораблей и авиации флота.
Мы считали: поскольку сами признаем нереальным свой первоначальный план, со стороны командующего флотом и Военного совета тем более не должно быть возражений и с нами согласятся.
В телеграмме Военному совету флота, посланной 8 октября, мы писали, что для бойцов и населения эвакуация стала очевидной, противник тоже заметил ее и в своих радиопередачах призывает наших бойцов переходить на его сторону, прямо заявляя, что Одессу большевики оставляют. Населению хлеб выдается по сокращенной норме, но и при этом условии наших запасов хватит лишь до 12 октября. Поэтому мы просили разрешения сократить срок эвакуации и увеличить количество присылаемых транспортов и кораблей. Вместе с тем указали, что затяжка эвакуации во времени может привести к потере людей.
С текстом телеграммы были ознакомлены присутствовавшие на заседании Военного совета Шишенин, Хренов, Петров, Кузнецов, Крылов. Все целиком согласились с текстом.
Мы были так уверены в том, что Ф. С. Октябрьский и отличавшийся внимательностью к нам во время пребывания в Одессе Н. М. Кулаков согласятся с нашими предложениями, что, не получив ответа на телеграмму, приняли решение: ни в коем случае не отходить на следующие рубежи, как было запланировано раньше, а удерживать их; начать подготовку к внезапному [179] уходу войск с переднего края и посадке их на транспорты и корабли; окончательный срок ухода установить по получении из Севастополя сообщения о выделении транспортов и кораблей артиллерийской поддержки.
Ответ Военного совета флота в наш адрес гласил: «Тоннаж — даем все, что можно. Вам давались указания особо секретно организовать эвакуацию, пустить дезинформацию не сумели. Как можем, будем усиливать движение транспортов, но вам надо держаться. Другого выхода нет. Разбивайте разговоры. Усильте дисциплину. Октябрьский, Кулаков».
Размышляя над этим ответом, я склонялся к тому, что командующий и член Военного совета просто не решаются докладывать в Ставку о нереальности длительных сроков эвакуации только потому, что прошло лишь двое суток, как Ставка утвердила эти сроки. Опыта в такого рода делах мы не имели, ошибочность своих расчетов признали, думалось мне; за неопытность можно поругать, но нельзя же не считаться с конкретной обстановкой и, не желая докучать Ставке, подвергать опасности тысячи людей, которые нужны, кстати, и для защиты Крыма.
Ко мне зашел Воронин и тоже высказал удивление безаппеляционностью ответа. Позвонили Жукову. Он еще не спал. Мы зашли к нему. Гавриил Васильевич, возбужденный, расхаживал из угла в угол.
— Упреки по нашему адресу, — зло бросил он, — похожи на страховку. Как же так? Разве можно в такой момент заботиться только о том, кто окажется виноватым?
Ясно, что Военный совет флота не представляет всей сложности положения Одессы, может быть, даже рассматривает наши предложения как плод растерянности, паники. Как пожалели мы тут, что нет уже с нами Гордея Ивановича Левченко, который поддержал бы нас своим авторитетом. Но препирательством заниматься некогда. Будем действовать, как решили, договорились мы. А когда потребуются корабли поддержки, поставим Военный совет флота перед совершившимся фактом. Об этом решении сообщили только узкому кругу лиц: Шишенину, Крылову, Кузнецову, Бочарову, Кулешову, Дитятковскому и Петрову. [180]
На рассвете 9 октября генерал-майор Шишенин доложил, что противник в полосе 2-й кавалерийской дивизии возобновил атаки и, неся большие потери, стремится прорвать оборону. Ему уже удалось проникнуть на южную окраину Татарки. Мелкие группы пытаются форсировать Сухой лиман. Враг ввел резерв силой не менее полка и пытается развить успех. В полосах 95-й и 421-й противник тоже перешел в наступление.
Все это грозило как раз тем, чего мы опасались. Нужно было принимать срочные меры. 3-й морской полк и батальон 54-го стрелкового полка, находившийся в резерве, получили задачу: уничтожить противника, прорвавшегося в район Сухого лимана, и выбить вражеские силы с южной окраины Татарки.
Береговым батареям — 1, 39 и 411-й, бронепоезду «За Родину» было приказано поддержать огнем 2-ю кавалерийскую дивизию и части, предназначенные для контратак; 69-му авиаполку — продолжая прикрывать порт и подходящие к Одессе транспорты, нанести штурмовые удары по атакующей пехоте противника.
В 13 часов транспорт «Армения» и танкер «Серго», подходившие к Одессе, атаковала авиация противника. Прикрывавшие их истребители помешали ей сбросить бомбы прицельно. Транспорты благополучно пришли в порт.
В момент когда мы обсуждали доклады командиров дивизий об атаках противника, Военному совету доложили, что в городе произошли вспышки мародерства, преступные элементы призывают горожан громить продовольственные магазины.
Военный совет срочно выделил в помощь комендатуре несколько взводов морской пехоты и дал им право расстреливать мародеров и погромщиков на месте преступления. Беспорядки в городе удалось пресечь. Военный совет образовал тройку из представителей военного трибунала и прокуратуры и дал ей полномочия судить задержанных и уличенных в мародерстве и погромах.
Был издан приказ по гарнизону о суровых мерах, которые будут применяться ко всем нарушающим порядок и вызывающим дезорганизацию жизни осажденного города. [181]
К исходу дня положение на всем фронте было восстановлено. В полосе 2-й кавалерийской дивизии мы захватили 5 вражеских офицеров и 207 солдат, пулеметы, минометы, боеприпасы и снаряжение. Пленные подтвердили данные нашей разведки: на Одесский фронт прибыли свежая 18-я пехотная дивизия и три артиллерийских полка; дивизия имеет задачу: прорвать оборону.
Пленные солдаты говорили, что перед атакой офицеры объявили им: большевики уходят из Одессы и сопротивление будет слабым. Пленные офицеры подтвердили эти показания. Они действительно говорили солдатам, что русские уходят, но убедились, что их обманули самих, а уж они обманули солдат.
— Разве так бывает, — говорили пленные, — чтобы наступающий уходил или уходящий наступал? Если бы вы действительно уходили, то зачем бы сопротивлялись так, как это делали вы в районе Татарки?
Эти показания убеждали нас в правильности нашего решения: до конца оставаться на прежних рубежах.
Военный совет подвел итоги эвакуации за 10 суток. Было вывезено 52 000 человек, более 200 артиллерийских орудий — от 152– до 45-миллиметровых, 488 минометов, 3260 лошадей, более 1000 автомашин и тракторов, 16 самолетов, разное военное имущество и технический груз, в том числе более 18 000 тонн оборудования одесских заводов.
Оставалось эвакуировать около 45 000 человек, включая квалифицированных рабочих, специалистов, интеллигенцию, партийных и советских работников.
В телеграмме Военному совету флота мы сообщили обо всем этом и доложили, что обстановка все более усложняется: противник начал по всему фронту атаки крупными силами, создалась угроза его прорыва в Одессу. Мы повторили свое предложение, посланное 8 октября, но отклоненное Военным советом флота, хотя практически мы уже осуществляли его.
Доказывая, что сокращение фронта путем перехода с одного рубежа на другой неприемлемо и необходим одновременный отход с переднего края, где обороняются 30 000 человек, мы просили прислать нам в ночь на 16 октября дополнительно транспорты, выделить [182] корабли для артиллерийского обеспечения отхода и авиацию.
В работе Военного совета 10 октября принимал участие генерал Хренов и поддержал нашу точку зрения. Вечером он отправлялся в Севастополь по вызову командования. Прощаясь с Аркадием Федоровичем, Жуков и я попросили его объяснить Военному совету флота наше положение и попытаться убедить в правильности нашего решения.
— Объясните им, пожалуйста, что мы будем твердо проводить его, — сказал Жуков и добавил: — Хорошо было бы, если бы кто-нибудь из них прибыл сюда.
Утром пришел ответ Военного совета флота. Из телеграммы мы поняли, что со сроком оставления Одессы Военный совет согласился, так как планирует подачу транспортов до 15 октября. В ней сообщалось также, что с 12 октября вся бомбардировочная авиация переключается на поддержку Одесского оборонительного района, а 14 октября будут выделены для прикрытия отхода и сопровождения крейсера «Красный Кавказ», «Червона Украина», эсминцы «Бодрый», «Смышленый», «Шаумян», «Незаможник» и малые корабли.
Но Военный совет флота по-прежнему требовал, чтобы мы отводили войска постепенно, оставив их на 16 октября столько, сколько предусмотрено нашим первоначальным планом.
Мы не могли понять этой настойчивости Военного совета флота и решили твердо проводить свой план внезапного отвода войск с переднего края с одновременной их эвакуацией, надеясь, что Хренов уговорит Октябрьского или Кулакова прибыть в Одессу и они на месте убедятся в правильности нашего решения.
В половине десятого враг возобновил наступление в полосе 95-й дивизии. Бой продолжался весь день, и к вечеру противник овладел Холодной балкой. Его попытка продвинуться дальше была пресечена огнем артиллерии дивизии, 411-й и 34-й береговых батарей базы.
Около полудня два вражеских батальона без артиллерийской подготовки колоннами пошли в атаку на хутора Болгарские. Наши подразделения подпустили их на близкое расстояние и отразили огнем. [183]
В ночь на 12 октября противник, несмотря на бомбовые удары наших МБР-2 по всему его фронту, пытался выбить подразделения 95-й дивизии из Кабаченко. Дивизия отбила атаки. Воробьев твердо верил в своих бойцов и снова доложил Военному совету:
— Выстоим, только поддержите нас в трудную минуту огнем береговых батарей.
В полдень после двухчасовой артиллерийской подготовки более четырех батальонов противника атаковали наши позиции в Андреевой. К исходу дня, после ожесточенной рукопашной схватки, наши подразделения оставили Андрееву.
Контратаковать, чтобы отбить это селение, Военный совет не разрешил: нужно было беречь бойцов.
Враг трижды переходил в атаку против 2-й кавалерийской дивизии, но 1-я батарея и бронепоезд «За Родину» помогли отбить атаки.
Во второй половине дня наши Пе-2 бомбили вражеские войска в районе Одессы. Это немного охладило их пыл.
Мы с нетерпением ждали эсминец «Незаможник», на котором прибывали флагманский артиллерист флота капитан 1 ранга Рулль, его помощник капитан-лейтенант Сидельников и корректировочные группы эскадры для составления таблицы огня и увязки взаимодействия. Но вскоре получили сообщение, что из Севастополя отбыл в Одессу член Военного совета флота Кулаков.
Еще с причала я заметил на мостике входившего в порт малого охотника плечистого человека в реглане с трубкой во рту.
Обычно при встречах Кулаков вел себя шумно, сразу же находил слова, устраняющие официальность. На этот раз скупо ответил на приветствие, был хмур и необычно сдержан.
— А где Жуков? — буркнул он.
— Он просил извинения. Приехать не мог: Военный совет.
В машине Кулаков начал упрекать меня в недисциплинированности: телеграмма Рогову, невыполнение директивы Военного совета флота о порядке отхода частей с переднего края... [184]
— Мы же требовали от вас, чтобы на последний день было оставлено то количество войск, которое предусмотрено вашим первоначальным планом. Вы должны понять, что никто вам не может предоставить в последний день такой тоннаж, который сразу поднимет тридцать тысяч человек и боевую технику.
— Николай Михайлович, — не вытерпел я, — по-вашему получается, что я главный виновник невыполнения директивы.
— Вы представляете флот, к вам и к Жукову — наши претензии.
— Что же, вы хотите, чтобы представители флота не думая соглашались со всем тем, что издано в Севастополе, хотя бы это противоречило истинному положению дел здесь? В правильности нашего решения, я надеюсь, вы еще сможете убедиться... И к тому же я не только представитель флота, но и представитель армии, поскольку членом Военного совета меня утвердил Государственный комитет обороны. Поэтому я несу ответственность за руководство обороной Одессы наравне со всеми товарищами.
Кулаков выслушал меня спокойно и вежливее, чем в начале нашего разговора, сказал:
— На нас-то, на флот, и возложено руководство обороной. И эвакуацией. Поэтому мы и требуем исполнения всех наших указаний и директив.
— Все, что вы требуете, мы выполняем.
Кулаков разжег трубку. Я закурил папиросу.
— Хотя нас генерал Хренов и убеждал в правоте ваших действий, но не убедил ни Октябрьского, ни меня...
— Сам убедишься, Николай Михайлович, когда посмотришь, что делается в Одессе, да послушаешь тех, кто находится здесь, воевал и должен уходить, — миролюбиво сказал я. — Дело-то наше — общее. Ведь мы признали ошибки своего первоначального плана. А вы упрекаете: «не сумели провести скрытно», «не дезинформировали», «разбивайте настроения»...
— Запомнил... — недовольно сказал Кулаков.
— Не забудешь, даже если захочешь...
— Какая сегодня обстановка на фронте? — вдруг сменил он тему разговора. [185]
При встрече с Жуковым и Ворониным Кулаков тоже начал с упреков.
— В дерзком рывке всегда меньше риска, чем в медленном поднятии рук, — ответил ему Жуков.
Вскоре был созван Военный совет.
Еще накануне возникал вопрос о сроках. Мы намечали уйти в ночь на 15 октября. Но Кулешов убедил нас, что имеющиеся в наличии транспорты не смогут принять на борт всю живую силу.
— Вам виднее, — присоединился к этому решению Кулаков. — Если обстановка позволит, лучше, конечно, провести свертывание с пятнадцатого на шестнадцатое. За сутки кое-что придет из транспортов.
Шишенин доложил, что противник ночью и утром атак не предпринимал, а по разведывательным данным, полученным два часа назад, приступил к фортификационным работам на переднем крае, но эти данные требуют проверки.
Ответственность за подготовку порта, транспортов, плавсредств Военный совет возложил на контр-адмирала Кулешова, ему же поручалось принять всех прибывающих на корабли в последнюю ночь.
Затем Военный совет слушал доклад Крылова о плане свертывания обороны.
— Для прикрытия отвода главных сил, — усталым голосом начал он, — от каждого полка первого эшелона по одному стрелковому батальону с полковой артиллерией выделено в арьергард. Посадка главных сил дивизий на транспорты производится с причалов порта. — И Крылов перечислил распределение войск по причалам нефтегавани, Военного, Платоновского и Карантинного молов, показал на карте намеченные пути движения частей в порт.
— Прошу извинения, я вас прерву на минуточку, — сказал Жуков и обратился к Кулешову: — Илья Данилович, вы обещали доложить, кого из опытных моряков вы подобрали для организации посадки и погрузки на транспорты.
Кулешов доложил, что уже подобраны и закреплены по эвакуационным участкам и причалам капитаны 3 ранга Гинзбург и Шилин, старший лейтенант Державин, майоры Булахович, Морозов, Северин, военинженер [186] 3 ранга Михайлов, капитан Ильин и в комендатуру капитан 1 ранга Барбарин.
— Средства усиления, — продолжал Крылов, — эвакуируются вместе с главными силами дивизий, которым они приданы. Материальная часть артиллерии и автотранспорт, которые не представляется возможным вывезти, уничтожаются. По окончании посадки и отхода транспортов с главными силами арьергардные части эвакуируются на каботажных судах и на кораблях...
Сидевшему со мной Кулакову я показал инструкцию по посадке, разработанную Крыловым, которая должна быть выдана всем командирам в день посадки.
Прочитав ее, Кулаков сказал вполголоса:
— Подготовку провели большую. Все предусмотрено. Это хорошо.
Николай Михайлович согласился с тем, что отход войск с переднего края должен быть произведен в один прием, а это было главное, чего мы добивались в последнее время. План отхода и эвакуации был Военным советом утвержден.
После заседания Кулаков написал телеграмму командующему флотом и показал ее нам. Он сообщал, что противник подтянул свежие силы, повысил активность, в результате чего Военный совет ООР резонно признает план отхода и эвакуации, принятый 5 октября, не отвечающим обстановке. Он указал также, что все его доводы в пользу прежнего плана оказались неубедительными; Военный совет ООР считает необходимым отвести войска внезапно, 15 октября. Мы не возражали против такой телеграммы, и Кулаков послал ее.
Через несколько часов Ф. С. Октябрьский телеграфировал нам, что он согласен с нашими мероприятиями по свертыванию обороны и эвакуации.
14 октября с рассветом в Одессу стали прибывать теплоходы «Грузия», «Армения», «Жан Жорес», «Калинин», «Котовский», вслед за ними — крейсера «Красный Кавказ», «Червона Украина», эсминцы «Бодрый», «Смышленый», тральщики «Искатель» и «Якорь». [187]
В штабе Одесского оборонительного района появились контр-адмирал Владимирский, бригадный комиссар Семин и капитан 1 ранга Андреев.
Владимирский знал, что Военной совет флота не принял наше предложение о внезапном уходе, и когда услышал от Жукова, что дано «добро», улыбнулся и произнес:
— Да, эта эвакуация, если благополучно завершится, войдет в историю.
С 12 часов 15 октября Военный совет перенес свой командный пункт на крейсер «Червона Украина», откуда и стал руководить свертыванием Одесского оборонительного района. Сюда же, на крейсер, должна была прийти потом значительная часть арьергарда. Прежний КП Военного совета, так называемый «объект А», был взорван. А на КП Одесской военно-морской базы перешла возглавляемая генерал-майором Петровым оперативная группа (Кузнецов, Крылов, Рыжи, Кедринский). Владимирский поручил Андрееву согласовать огневое взаимодействие и принять на корабли корпосты после выполнения ими своих задач.
Эсминцы «Незаможник» и «Бодрый» усилили своим огнем 421-ю дивизию; «Шаумян» и крейсер «Червона Украина» — 2-ю кавалерийскую, а «Смышленый» и крейсер «Красный Кавказ» — 95-ю.
Чтобы ввести в заблуждение противника, ко времени отхода предусматривался методический огонь артиллерии прикрытия, сначала по районам перед передним краем, а потом по глубине обороны противника. Его позиции должны были обрабатываться также ночными бомбардировщиками МБР-2, а днем — Пе-2.
Днем авиация противника налетела на порт. Теплоход «Грузия» получил прямое попадание в корму. Возник пожар, были затоплены 5-й и 6-й трюмы, выведено из строя рулевое управление. А транспорта у нас едва хватало, чтобы поднять людей и грузы. Поэтому, уходя в Севастополь, Кулаков телеграфировал Октябрьскому о повреждении «Грузии» и просил выделить взамен теплохода еще один транспорт.
Во второй половине дня командующий Одесским оборонительным районом отдал последний приказ. Я привожу его в полном виде: [188]
«1. Отвод войск ООР начать в 19.00 15.10.41 г., закончив амбаркацию в ночь с 15.10 на 16.10 согласно утвержденному мною 13.10 плану.2. Выполнение операции по отводу сухопутных войск ООР и амбаркацию их возлагаю на командующего Приморской армией генерал-майора Петрова.
3. Командующего Одесской военно-морской базой контр-адмирала Кулешова подчиняю командующему Приморской армией.
4. Потребовать от командиров и комиссаров соединений и частей под их персональную ответственность, чтобы оставляемые за невозможностью эвакуации имущество, материальная часть и запасы были уничтожены. Личное оружие и оружие коллективного пользования взять с собой.
Объекты государственного и оперативного значения разрушить согласно утвержденному мною плану.
5. Мой КП с 12.00 15.10.41 г. — крейсер «Червона Украина».
6. Генералу Петрову о ходе отхода и амбаркации доносить мне через каждые 2 часа, начиная с 20.00 15.10.41 г.»
Жива и будет жить Россия
Весь Военной совет во главе с Жуковым выехал в части переднего края, чтобы проверить, все ли подготовлено к отходу и эвакуации.
Добрая половина войск и боевой техники были уже отправлены морем в Крым. В порту шла интенсивная погрузка тылового хозяйства.
Фронт уже напоминал тонкую нить. Стоило врагу разгадать наш замысел — и он хлынул бы на наши позиции.
Военный совет не сомневался, что внезапный отход 35 000 бойцов с боевой техникой, боеприпасами и снаряжением будет замечен врагом. И мы готовили войска к возможным помехам и попыткам противника сорвать эвакуацию. На этот случай у нас имелось более 30 000 активных штыков, артиллерия береговой обороны и кораблей, авиация Черноморского флота.
Настроение в частях прикрытия было боевое. На [189] них можно было надеяться. Однако кое-где у бойцов проскальзывали опасения, что их оставят не только для прикрытия, но и совсем, так как корабли и транспорты ждать не будут и уйдут. Была кое у кого и боязнь, что при отходе частей с переднего края противник прорвется в город, займет порт и устроит бойню.
Военный совет потребовал от командиров, комиссаров и начальников политотделов дивизий усилить войска за счет частей, не принимающих участия в прикрытии отхода, коммунистами, бойцами, имеющими длительный боевой опыт, а также прибывшими после излечения из госпиталей.
Мы побывали на командных пунктах и огневых точках. Беседовали с бойцами и командирами. Чувствовалось большое напряжение, но в случае нажима врага все готовы были стоять на смерть.
Очень огорчало фронтовиков продолжавшееся отступление наших войск, оставление Орла, Брянска, Вязьмы, Мариуполя. Много разговоров вызвал предстоящий переход морем. Командиры и комиссары расспрашивали, как будем отходить, кто будет прикрывать, сильно ли качает.
Мы не утешали, но и не нагоняли излишнего страха.
Я долго беседовал с Осиповым. Его, как и меня, очень огорчал уход из Одессы. Но Яков Иванович понимал всю сложность крымской ситуации.
— Ничего, — сказал он на прощанье, — придет время и нам наступать... А что касается прикрытия — на нас можете положиться.
Своим появлением на передовой члены Военного совета внушили людям веру в планомерность отхода.
Ведь враг бросал листовки и через свою агентуру распространял провокационные слухи о бегстве командования, о беспорядках в порту. Командиры и политработники, передовые бойцы и коммунисты пресекали эти слухи, но самым лучшим средством против них оказалось наше появление.
Возвратившись с переднего края, Ф. Н. Воронин уехал в политотдел Приморской армии, я с Жуковым — в штаб базы. [190]
Петров доложил, что все идет по плану, телефонная связь с командирами дивизий установлена. Противник продолжает артиллерийский и минометный обстрел, но пока не атакует.
Контр-адмирал Кулешов доложил, что материальная часть и имущество базы, предназначенные к эвакуации, в основном вывезены и погружены на транспорты. Бригады, созданные для демонтажа автомашин, закончили работу: моторы, покрышки и все, что можно снять, снято; кузова свезены в одно место для уничтожения. Имущество тыла базы почти все уже было отправлено, оставшаяся часть погружена на транспорты. Уничтожать было нечего, за исключением пустых складов. Последние 15 тонн продовольствия передали городу для раздачи населению — отвезли прямо в магазины, чтобы с утра выдать людям.
Мы собрались ехать в порт, но Жуков попросил меня заглянуть вместе к нему на квартиру. Он давно приглашал к себе, но все было не до того. За время обороны Гавриил Васильевич и сам ни разу не уходил ночевать домой, и мы вместе ночевали в небольшом особняке вблизи командного пункта. А теперь через 12 часов должны были покинуть Одессу.
Поднимаясь по лестнице опустевшего дома, Жуков волновался. Он долго искал в карманах ключи, наконец нашел и отпер дверь. В глаза бросился стол, покрытый белой скатертью, на ней — слой пыли и ваза с поблекшими цветами. В буфете полно посуды.
В спальне — полуоткрытый шифоньер. На полках аккуратно сложено белье. По всему видно, что сборы уезжавшей семьи были спешными.
— Семья ничего с собой не брала? — спросил я.
— Только летние вещи.
— Ты будешь что-нибудь отправлять в Севастополь?
Он посмотрел на меня удивленно.
— Распорядись, — что нужно, погрузят. Время еще есть, — сказал я серьезно, зная, как дороги бывают иные вещи, особенно те, к которым привык за долгие годы.
— Город оставляю... Целый город... А ты о вещах.
По старинному русскому обычаю мы молча посидели перед дальней дорогой. [191]
Я впервые заметил, что лицо у Жукова сильно осунулось, посерело, под глазами мешки. Он встал, медленно вышел и, не закрыв дверь, тяжело зашагал вниз по лестнице...
Проезд к порту был запружен. Всё медленно двигалось вперед.
— А ведь это еще не главные силы отходят, — с тревогой сказал Жуков.
Когда мы наконец прибыли в порт, нас поразило невероятное скопление войск, боевой техники, машин, людей, лошадей. Казалось, в этом хаосе никто не сможет ни разобраться, ни тем более навести порядок. Но это только казалось. Везде шла интенсивная погрузка боевой техники, тылового имущества, посадка вспомогательных и тыловых подразделений.
Командиры частей заранее знали, к каким причалам им двигаться, на какие транспорты грузиться. Коменданты и комиссары эвакуационных участков, причалов, пристаней делали свое дело.
Жуков отправился на крейсер, стоявший вблизи выхода из порта, а я должен был еще встретиться с начальником инженерных войск Приморской армии полковником Г. П. Кедринским, на которого после ухода в Севастополь генерала Хренова была возложена подготовка к подрыву всех намеченных к уничтожению объектов.
Я пошел на КП базы, где меня ожидал Кедринский. Он стал докладывать о том, какие объекты уже подорваны. У меня еще было много дел, а времени оставалось очень мало. Увидев, что Кедринский точно исполняет возложенную на него обязанность, я прервал его, сказав:
— Подробности доложите на крейсере.
— Товарищ дивизионный комиссар, — ответил, волнуясь, Кедринский, — прошу выслушать меня сейчас: я должен немедленно ехать на электростанцию...
И тут я понял причину его волнения. Обстановка была такова, что с электростанции, куда Кедринский считал своим долгом ехать, он мог не вернуться. Сознавая опасность, он не хотел допустить, чтобы Военный совет остался не осведомленным в том, как выполнены решения об уничтожении наиболее важных объектов. [192]
Закончив доклад, Кедринский четко повернулся и отправился туда, куда его вел долг. Я молча смотрел ему вслед, думая: какой враг может одолеть таких людей?..
С наступлением темноты я поднялся по трапу крейсера «Червона Украина».
Не пошел в каюту: хотелось постоять у борта, посмотреть на город. Я никогда раньше здесь не был. Ничто, казалось бы, не связывало меня с Одессой, кроме этих двух с половиной месяцев войны. А душа словно оставалась здесь, в порту, в домах горящего города, в окопах, в садах и на полях, щедро политых кровью. Одесса горела, далеко-далеко распространялся огонь.
Артиллерийский гул, глухие взрывы доносились до крейсера со стороны города. А на море, по носу крейсера, вдали видны были огненные зарницы и вслед за ними слышны громовые раскаты — это корабли вели огонь, обеспечивая отход частей с переднего края.
У Жукова я застал Воронина.
Яркий свет каюты после коптилок и свечей, обычных на фронте, ослеплял. Иллюминаторы были задраены и зашторены.
— Как в порту? — спросил Гавриил Васильевич.
— В порту кромешная тьма. Электроэнергии нет. Электрокраны не работают. Крылов грузит орудия в разобранном виде. Грузят вручную, в темноте. Подрыв намеченных объектов идет по плану. Кедринский выехал на электростанцию...
В каюту зашел связной.
— В порту загорелись склады, — сказал он тревожным голосом.
Мы сразу поняли, какую допустили ошибку: пустые склады оставили без охраны, и кто-то из враждебных элементов, воспользовавшись нашей оплошностью, устроил иллюминацию во время налета вражеской авиации на порт.
К нашему счастью, ни транспорты, ни корабли не пострадали...
Жуков сообщил, что первый доклад Петрова — благоприятный.
— Читай! — Он протянул мне телефонограмму: [193]
«Войска выполняют работу по плану. Большой затор на подходах к порту. Фронт спокоен. Петров».
— А вот и Николай Иванович доносит. — И Жуков передал вторую телефонограмму: «Выполнение плана продолжается. С теплохода «Грузия» снято 2000. Давления со стороны противника нет. Бомбили порт. Крылов».
Но вот вне всякой очереди пришла телефонограмма Петрова. Он доносил, что при отходе частей на участке 31-го полка 25-й дивизии и на участке 161-го полка 95-й дивизии противник пытался перейти в наступление в момент отхода наших частей; попытки отбиты. Потом, при встрече Иван Ефимович объяснил: запоздание с докладом получилось потому, что комдивы решили вначале отбить атаки, а потом донести.
Вскоре мы получили сообщение Кулешова, что управления, штабы и политотделы уже разместились на транспортах.
Эсминец «Шаумян» взял на буксир «Грузию» и в 19 часов вышел из гавани...
Когда нам сообщили, что в порт входят части переднего края и уже началась посадка, Жуков, Воронин и я поднялись на мостик крейсера. Там застали командира крейсера капитана 1 ранга Н. Е. Басистого: эти дни и ночи он не сходил с мостика.
Басистый сказал, что у причалов, освещенных пламенем горящих складов, в бинокль видны транспорты и прибывающие войска, остальные причалы скрыты темнотой.
Все мы думали об одном и том же: почему противник не мешает отходу наших частей? Не верит в свои силы? Считает отход перемещением, ловушкой? Накапливается на рубеже?..
Береговые батареи и 16-й зенитный дивизион должны были до последнего снаряда вести огонь, а потом подорвать материальную часть. Командующий эскадрой приказал крейсеру «Красный Кавказ» прекратить стрельбу по местам расположения противника, стоять на внешнем рейде и ждать арьергардные части, которые начали отход и будут прибывать в порт после часа ночи.
Крылов в 24 часа очередной телефонограммой донес: «Все идет по плану. Главные силы производят посадку. [194] Арьергарды на подходе. Нажима со стороны противника нет. Осложнение в порту с погрузкой боевой техники в связи с выходом из строя всех кранов. Приказал орудия грузить разобранными. С приходом транспорта «Большевик» постараемся крейсер не перегружать. В порту несколько пожаров».
Эти доклады, поступавшие ежечасно, ожидались с большой тревогой, и только после слов: «Все идет по плану» — на душе становилось легче.
Первые барказы с бойцами арьергардных частей подошли к борту крейсера после двух часов.
— Наконец-то, — услышал я рядом вздох облегчения. Жуков от радостного волнения взял меня за плечо.
Прошло более 20 лет. А я все еще ясно вижу, как идут и идут вверх по трапу молчаливые люди, так нагруженные боезапасом, что приходится удивляться, как может человек с такой ношей передвигаться.
А они шли не один километр, да еще ночью. Часть бойцов несла, кроме своего личного оружия, пулеметы и коробки с пулеметными лентами.
Перед ними была поставлена задача — прикрыть отход главных сил в случае, если противник раскроет наш замысел и попытается сорвать отход. Они брали с собой столько боеприпасов, сколько можно унести: знали, что рассчитывать придется только на то количество патронов, которое при них.
Некоторые бойцы не могли уже подняться на трап и под тяжестью груза оседали. Краснофлотцы и старшины, не ожидая приказания, помогали им подняться, перегрузив на свои плечи их оружие и снаряжение.
«Вот они, неприметные, истинные герои, — думал я. — Пока они есть, жива и будет жить Россия».
Они просили пить. Пили кружками воду, вытирали пилотками и бескозырками горячие лица и с чувством исполненного долга устало улыбались, не думая ни о том, что было, ни о том, что будет.
В 2 часа 50 минут контр-адмирал Кулешов донес, что береговые и зенитные батареи, прикрывавшие отход арьергардных частей, взорваны. Те, кто подрывали их, были доставлены в порт на машинах, большая же часть личного состава батарей ушла на шлюпках к поджидавшим на рейде шхунам. [195]
Мужественно вели себя в эту ночь командир дивизиона Сологуб и комиссар Ламаш. Они сумели в ночное время при большом накате организовать быструю посадку личного состава на шлюпки и доставку на шхуны. Моряки взяли с собой снаряжение, личное оружие, снятые с оставленных машин моторы, скаты, приборы — все, что можно было взять.
На батареях оставалась матчасть и небольшое количество боезапаса для подрыва. Добрынин, Кузьмин, Пилевский, Безруков, Курбатов, Коптюха — все коммунисты и комсомольцы — добровольно взялись выполнить опасное задание.
Шлюпки сделали несколько рейсов, и около 5 часов утра четыре шхуны с бойцами 181, 162 и 163-й батарей, выйдя в море, взяли курс на Севастополь и Евпаторию.
В 5 часов 10 минут сигнальщики доложили о выходе из гавани последнего транспорта. К борту крейсера подошел тральщик. Командир дивизиона тральщиков капитан-лейтенант Леут доложил контр-адмиралу Владимирскому, что в порту людей не осталось, кроме командира ОВРа капитана 2 ранга Давыдова, который закончит постановку мин и уйдет последним.
5.30 — снимаемся с якоря. Мы стоит с Жуковым на левом борту. Молчим. Смотрим на горящую Одессу.
Когда рассвело, увидели армаду транспортов, кораблей и шхун, растянувшуюся на несколько десятков миль.
В семь утра мы подошли к теплоходу «Грузия». Командир эсминца «Шаумян» доложил командующему эскадрой, что буксировать «Грузию» больше не может: все буксиры порваны.
Комиссар теплохода старший политрук Кобелецкий предложил капитану Нечаеву вести «Грузию» без буксира, управляя двумя неповрежденными машинами.
— Без руля управлять невозможно, — ответил Нечаев. — Корабль будет крутиться на одном месте.
Кобелецкий мобилизовал экипаж — и теплоход с пятью тысячами бойцов на борту продолжал путь в Севастополь. [196]
В 10 часов 20 минут сигнальщики заметили самолет противника, идущий курсом норд. Это был первый вражеский торпедоносец.
Корабли охранения и транспорты открыли огонь. Истребители, не считаясь с тем, что могут попасть под огонь своих же орудий, устремились на торпедоносец и не дали ему прицельно сбросить свой зловещий груз.
Вместо торпедоносца-неудачника противник выслал 50 бомбардировщиков Ю-88 и Ю-87 под прикрытием истребителей. Атаки врага и на этот раз были отбиты нашими истребителями, прикрывавшими переход, огнем кораблей охраны и транспортов.
Только истребители сбили во время перехода 16 вражеских бомбардировщиков. Мы потеряли 8 самолетов.
Сколько тысяч пар глаз с благодарностью смотрело тогда в небо, наблюдая за действиями героев-летчиков! [197]