Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Последние рейсы

Последние дни обороны Севастополя, эвакуация раненых и защитников города в конце июня и первые дни июля — трагические страницы в истории защиты военно-морской крепости. К сожалению, до сих пор еще не названы имена многих, кто насмерть стоял в те дни на Черноморском берегу, защищая Севастополь, исполняя свой воинский долг.

Выход в свет уже упоминавшейся книги «Прорыв» позволил мне уточнить некоторые события, фамилии людей, проявивших беспримерный героизм и выстоявших ценой величайшего мужества или сложивших голову в неравных, жестоких боях.

В эвакуации командного состава и раненых в последние дни обороны Севастополя принимали участие две подводные лодки — «Щ-209» и «Л-23».

В предыдущем походе в середине июня «Щ-209», доставив в Севастополь боеприпасы, приняла раненых и прибыла в Новороссийск. Однако во время похода выходили из строя оба перископа, были неполадки с приводом вертикального руля, поэтому в Новороссийске командир подводной лодки капитан-лейтенант В. И. Иванов получил приказание стать в Туапсе на ремонт. [259]

Но уже на второй день после ухода «Щ-209» из Новороссийска начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И. Д. Елисеев запросил командира 1-й бригады подводных лодок контр-адмирала П. И. Болтунова, сможет ли «Щ-209» без ремонта доставить боеприпасы в Камышевую бухту и принять раненых. Контр-адмирал Болтунов ответил, что экипаж «Щ-209» готов выполнить этот приказ.

Командир «Щ-209» В. И. Иванов и комиссар лодки старший политрук П. И. Гришин не удивились, когда получили приказ принять боеприпасы и немедленно следовать в Камышевую бухту.

Не было это неожиданностью и для экипажа: в ту пору все считали своим главнейшим долгом помогать защитникам Севастополя. Краснофлотцы, старшины и командиры в тот же день подготовили лодку к походу, погрузили 30 тонн боеприпаса и вышли в море.

Ночью 28 июня «Щ-209» вошла в Камышевую бухту. До рассвета лодка из-за сильного артиллерийского обстрела не смогла разгрузить боеприпасы и вынуждена была лечь на грунт.

В сумерки 29 июня подводная лодка всплыла. Во время разгрузки прибыл лейтенант Дундуков и передал командиру лодки письменное приказание заместителя начальника штаба флота капитана 1 ранга А. Г. Васильева: «...до особого распоряжения подводная лодка «Щ-209» остается в Севастополе. После разгрузки боеприпаса выйти в район 35-й батареи и лечь на грунт. С темнотой всплыть и ожидать распоряжения...»

Время тянулось мучительно долго. Трудно было экипажу подводной лодки вторые сутки лежать на грунте.

В 1969 году я встретился в Севастополе с Иваном Михайловичем Середой — в дни войны он был старшина [260] 2-й статьи. Он рассказал о подробностях последнего похода подводной лодки «Щ-209».

30 июня в 22 часа «Щ-209» всплыла в районе 35-й батареи и приняла радиограмму. Многочисленные помехи внесли искажения, радисты запрашивали повторение текста.

Середа кропотливо разбирал текст, волновался, но не мог его расшифровать. С большим трудом из нескольких текстов по букве, а главное, по смыслу прочли радиограмму: «Следовать Камышевую бухту, распоряжение СОРа».

Попытки идти в Камышевую в надводном положении не удалась: артиллерийский обстрел заставил срочно погрузиться. При этом с трудом удержали лодку от стремительного падения. Умелые действия трюмных выравняли ее и вывели на необходимую глубину. Было в походе немало трудных минут, но отличные знания и уверенные действия командира отделения трюмных главстаршины Макарова неизменно выручали экипаж.

Ночью всплыли у 35-й батареи. Рядом оказалась и подводная лодка «Л-23», которая получила аналогичный приказ.

Ночь стояла лунная. Севастополь горел. По небу и берегу метались лучи прожекторов. Доносились непрерывный гул канонады, взрывы.

«Щ-209» и «Л-23» находились в 150–200 метрах от берега.

С берега слышались голоса, выстрелы...

Комендант береговой обороной генерал-лейтенант П. А. Моргунов, прослуживший в Севастополе более 20 лет, до сих пор не может спокойно рассказывать о последних минутах пребывания на 35-й батарее. [261]

— Всем было тяжело, — рассказывает Моргунов, — но казалось, что тяжелее всех мне. На моих глазах ведь строилась батарея...

П. А. Моргунов и командующий Приморской армии И. Е. Петров молча шли с 35-й батареи к пристани, и подземной потерной — подземным ходом — через левый КП.

— Разве мы думали с тобой, что так окончим оборону Севастополя? — нарушил молчание Иван Ефимович.

Моргунов промолчал. У Петрова стала нервно подергиваться голова — так было с ним всегда, когда он очень волновался: сказывалась контузия, полученная еще в годы гражданской войны.

Всю оборону П. А. Моргунов и И. Е. Петров провели вместе на одном КП, долгое время жили в одном каземате. Их связывала настоящая боевая дружба. И в те тягчайшие минуты, без слов понимая друг друга, они с трудом смогли выполнить то, что повелевал долг.

Рейдовый буксир доставил на «Щ-209» генерал-майора И. Е. Петрова, члена Военного совета армии дивизионного комиссара И. Ф. Чухнова, бригадного комиссара М. Г. Кузнецова, комиссара береговой обороны бригадного комиссара К. С. Вершинина, еще не оправившегося после тяжелого ранения начальника штаба армии генерал-майора Н. И. Крылова (впоследствии маршала Советского Союза), П. А. Моргунова — он был назначен старшим морским начальником на переходе Новороссийск — и группу командиров Приморской армии и береговой обороны.

Всего на лодку приняли 63 человека.

Восток начинал светлеть. Наступало время уходить.

Выписка из донесения командира и комиссара подводной лодки «Щ-209»: [262]

«...в 02 часа 30 минут 1 июля закончили погрузку. Вышли в подводном положении из Севастополя в Новороссийск. Прошли фарватер № 3. С 08 часов 30 минут до темноты подвергались бомбежке катерами и самолетами противника. Шли на предельной глубине. Периодически стопорили ход и переходили на ручное управление рулем. Всплыли с темнотой, обнаружили с правого и левого борта по одному торпедному катеру противника. Погрузившись, оторвались от них, прошли один час в подводном положении. При вторичном всплытии, пройдя один час в надводном положении, обнаружили ряд ракет, выпущенных с торпедных катеров...»{11}.

От взрыва глубинных бомб с подволока сыпалась пробка, гас свет. Не хватало кислорода. Температура воздуха в лодке доходила до плюс 45 градусов. Люди теряли сознание. Управлять лодкой было трудно: большая перегрузка могла привести к тому, что «Щ-209» опустится на опасную глубину и толща воды раздавит ее или же лодку вытолкнет на поверхность.

Экипаж проявил высокую боевую выучку и выносливость. Не спавшие несколько суток подводники с большим напряжением продолжали нести боевую вахту, все были на своих постах, и каждый старался из последних сил четко и быстро исполнять приказания командира, устранять неполадки и повреждения, вызванные сотрясением корпуса от взрыва глубинных бомб. Общие усилия помогли удержать лодку в повиновении.

Только 3 июля катера и авиация противника прекратили преследование лодки. «Щ-209» шла уже под перископом, а ночью всплыла. 4 июля подводная лодка вошла в порт Новороссийска. [263]

Командир «Щ-209» капитан-лейтенант В. И. Иванов и комиссар старший политрук П. И. Гришин по прибытии доложили, что весь экипаж действовал отлично, особенно старший лейтенант командир БЧ-1 Г. В. Поползухин, командир БЧ-5 инженер-капитан 3 ранга Лысенко, старший помощник старший лейтенант Елисеев, командир БЧ-2 старший лейтенант Островский, старшины групп Долоскалов, Костенко, Макаров, Тарасов — секретарь парторганизации и Сухоруков, секретарь комсомольской организации.

Подводная лодка «Л-23», где командиром был капи-тан 3 ранга И. Ф. Фартушный и комиссаром батальонный комиссар В. Н. Селезнев, с 10 мая до 30 июня 1942 года совершила шесть походов в осажденный Севастополь. Более 600 тонн груза доставил экипаж в порт и вывез оттуда 229 раненых.

30 июня во время седьмого похода «Л-23» приняла на борт 121 человека. Поход был трудным.

На переходе «Л-23» тоже погружалась до предельной глубины. В докладе о седьмом походе командир указывал, как нелегко было оторваться от преследований противника, который очень точно сбрасывал бомбы. Видимо, у гитлеровцев имелись хорошие средства обнаружения и поиска подводных лодок.

На «Л-23» среди пассажиров был корреспондент газеты «Красный флот» старший лейтенант Н. Н. Ланин, ныне капитан 1 ранга в отставке.

Вот что рассказал Николай Николаевич:

«...27 июня меня контузило и засыпало землей. Снаряд попал в блиндаж, я сидел близко от входа, и меня быстро вытащили. Ночью отправили на машине в город. Медикам постарался не показываться, отлеживался на ФКП. [264]

30 июня выяснилось, что командование СОРа перешло на 35-ю батарею, на ФКП оставалась небольшая оперативная группа.

Пришли минеры — готовить ФКП к взрыву. Гитлеровцы были уже на Корабельной.

Когда стемнело, кто-то старший приказал садиться в машину, и мы поехали на 35-ю батарею. Как я оказался в ее подземных казематах, не помню.

Капитан 3 ранга Ильичев, ведавший всеми перевозками, сказал, что он посадит меня на подводную лодку. Запомнились его слова: «Ваш номер в списке 46. Старший вашей команды контр-адмирал Фадеев».

Меня впустили в какой-то полутемный каземат. На бетонном полу вдоль стен сидело несколько десятков командиров, а также и гражданских людей. Многие были с перевязанными ранами. Время от времени входили новые люди. Подавленные происходившим, мы сидели молча. Всматриваясь, я узнал командиров 7-й и 8-й бригад морской пехоты Жидилова и Горпищенко, начальника политотдела 7-й бригады Ищенко. Потом пришли городские руководители — секретари горкома партии Борисов и Сарина, председатель горисполкома Ефремов. Только тут я понял, что это — эвакуация...

Была уже глубокая ночь, когда командир ОВРа контр-адмирал Фадеев пришел со списком и произвел проверку. Фадеев приказал следовать за ним и не отставать, что бы ни происходило вокруг. Мы двинулись цепочкой по темным подземным коридорам батареи. Я держался за полу кителя кого-то, идущего впереди, кто-то сзади также держался за меня...

Фадеев и начштаба ОВРа капитан 2 ранга Морозов пересчитывали нас, пропуская на стоявший у маленького причала катер. А ждать, очевидно, было уже нельзя. Подводная лодка «Л-23», пролежавшая весь день на грунте в Казачьей бухте, стояла теперь на рейде. [265] Краснофлотец протянул мне руку. Держась другой за леер, я спустился внутрь лодки. В носовом отсеке забрался за торпедные аппараты и впал в забытье — контузия брала свое...»

О деятельности городского комитета обороны в последние дни рассказывал мне секретарь Севастопольского горкома партии Борис Алексеевич Борисов.

...30 июня на командный пункт ГКО позвонил генерал майор П. А. Моргунов и сообщил, что командование СОРа перешло на Херсонесский мыс, на запасной командный пункт 35-й батареи. Петр Алексеевич рекомендовал городскому комитету обороны и бюро горкома партии отбыть на 35-ю батарею.

А на КП ГКО всю ночь и весь день прибывали руководители районов, предприятий и докладывали. Костенко, заместитель директора спецкомбината № 1, доложил, что весь тол, оставшийся для снаряжения мин и гранат — около 30 тонн — использовали для подрыва комбината... На морском заводе взорвали доки, стапеля...

Часть районного актива, большая группа специалистов, инженеров, мастеров и рабочих высокой квалификации отправлены на кораблях и транспортных самолетах в Новороссийск. Часть рабочих отказалась от эвакуации и влилась в войсковые подразделения.

Когда объявили, что работникам горкома необходимо эвакуироваться, пришлось объясняться чуть ли не с каждым. Многие считали, что если уходить, то только последними. До сих пор упрекают себя Б. А. Борисов и А. А. Сарина, что уступили просьбам и слезам Нади Краевой: она была в списке эвакуируемых, но упросила оставить ее. Надя так и не выбралась из Севастополя...

Днем 30-го Борисову позвонил капитан 1 ранга А. Г. Васильев и сообщил, что командование СОРа [266] настойчиво рекомендует городскому комитету обороны отбыть на 35-ю батарею. После этого разговора телефонная станция была уничтожена, связь с командованием СОРа прервалась.

Через несколько часов после последнего разговора с Васильевым Борисов послал на 35-ю батарею связного-мотоциклиста с пакетом на имя вице-адмирала Ф. С. Октябрьского, изложив информацию городского комитета обороны об обстановке в городе.

Спустя некоторое время отправился второй связной, но ни один до 35-й батареи не добрался: оба были убиты на пути к Херсонесскому мысу.

Городской комитет обороны продолжал поддерживать телефонную связь с отдельными вышками МПВО. Связь с районами осуществляли через связных, почти все они были комсомольцы. Только они могли пробираться через разрушенный, горящий город.

В городской комитет обороны поступали неутешительные сведения: на Зеленой горке показались танки. На Куликовом поле перестрелка. Бой идет у Молочной фермы. За Малаховым курганом рукопашная схватка. Перестрелка у Исторического бульвара... Противник рвался к Стрелецкой бухте, стремясь отрезать путь к Херсонесскому мысу.

Собравшиеся на командном пункте вместе с секретарем Крымского обкома партии Ф. Д. Меньшиковым единодушно пришли к выводу о необходимости отходить на 35-ю батарею. Прибывшие секретари Северного и Центрального районов Кролевецкий и Лопачук доложили, что весь актив и работники райкомов отправлены на Херсонесский мыс.

Отходили группами. Борисов и Сарина выехали на эмке вместе с Ефремовым.

При выезде из города бойцы заградительного отряда предупредили, что лучше идти пешком, чем добираться [267] на машине: дорога на Херсонесский мыс обстреливалась с Северной стороны. Но не послушались доброго совета... Через несколько минут недалеко от машины разорвался снаряд, все трое получили осколочные ранения. Перевязав друг друга, стали добираться до 35-й батареи пешком.

Прибыли на батарею ночью, встретились с вице-адмиралом Ф. С. Октябрьским и дивизионным комиссаром Н, М. Кулаковым. Только здесь Борисов и Сарина узнали о телеграмме Наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова...

С большим трудом в темноте, под артиллерийским обстрелом добрались до причала Казачьей бухты. Сейнер доставил Б. А. Борисова вместе с другими товарищами на подводную лодку «Л-23», где уже находились командир ОВРа контр-адмирал В. Г. Фадеев, капитан 1 ранга А. Г. Васильев, командир 7-й бригады морской пехоты генерал-майор Е. И. Жидилов, начальник политотдела полковой комиссар А. М. Ищенко, командир стрелковой дивизии А. Г. Капитонов, командиры и политработники СОРа.

Командир подводной лодки капитан 3 ранга И. Ф. Фартушный и комиссар батальонный комиссар В. Н. Селезнев с беспокойством ждали последних пассажиров — в числе их были руководители городского комитета партии и горисполкома, которых «Л-23» по решению командования СОРа должна была доставить в Новороссийск. Всего на лодку взяли 121 человека.

Обратный поход лодки, седьмой по счету за май-июнь 1942 года, был самым трудным. Акустики зафиксировали на переходе 442 бомбы, сброшенные на лодку преследовавшим ее противником.

Только на третьи сутки вошла «Л-23» в Новороссийский порт. [268]

29 июня вышла из Новороссийска и подводная лодка «А-2». На борт ее погрузили 13 тонн боеприпаса и 2,5 тонны продовольствия. Командир лодки был болен, и в этом походе его заменил командир 6-го дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга Роман Романович Гуз.

Начальник штаба 2-й бригады подводных лодок, ныне контр-адмирал А. С. Куделя, хорошо знал Р. Р. Гуза. Это был смелый и знающий командир. Его веселый, жизнерадостный характер вселял окружавшим бодрость и хорошее настроение в любых обстоятельствах. Гуз часто ходил в походы, умело учил командиров управлять лодкой. Экипажи радовались, когда комдив делил с ними тяготы и радости боевого похода.

Тот июньский поход в Севастополь был трудным. Лодка несколько раз срочно погружалась, на нее были сброшены бомбы. Благодаря своевременным и умелым маневрам лодка не получила повреждений.

На рассвете 1 июля в районе подходной точки фарватера подводную лодку обнаружил противник. Катера и авиация стали преследовать «А-2» и бомбить. От близкого разрыва бомбы вышел из строя гирокомпас, но штурман лейтенант Н. Ф. Логвиненко и командир отделения штурманских электриков В. И. Волков быстро устранили неисправность.

В тот день зафиксировали около 200 взрывов бомб вблизи лодки.

С наступлением темноты преследование прекратилось.

В полночь 2 июля поступил приказ из Новороссийска: «Груз выбросить в море, идти в Херсонесскую бухту, взять на борт людей».

Комиссар лодки политрук В. И. Чулочников объяснил экипажу задачу. [269]

Комиссар, помощник командира старший лейтенант А. С. Буяновский, командир БЧ-5 воентехник В. Я. Пешков, краснофлотцы и старшины начали выгружать за борт боеприпасы. Тяжелые ящики со снарядами вручную поднимали из центрального поста на мостик и через рубочный люк выбрасывали за борт. За три часа напряженной работы выгрузили 15 тонн боеприпасов.

Закончив зарядку батареи, лодка погрузилась на перископную глубину и снова направилась к подходной точке фарватера. Перед подходом к бухте Р. Р. Гуз собрал личный состав лодки и еще раз напомнил:

— Мы освободились от груза, который с немалым трудом доставили сюда. Теперь наша главная задача — принять на борт защитников Севастополя, которые сделали все, что могли...

Лодка погрузилась на 25 метров и вдоль берега направилась к Херсонесской бухте. Временами катера и самолеты противника сбрасывали глубинные бомбы. На пути к берегу лодка шесть раз касалась минрепа, но все обошлось благополучно.

Всплыли под перископ. Весь берег от мыса Феолент до Херсонесского маяка был в дыму. У среза воды, особенно в районе Херсонесского маяка, скопились большие группы людей.

С наступлением темноты лодка всплыла в позиционное положение. Район 35-й батареи и побережье, Камышевая и Казачья бухты обстреливались гитлеровцами беспрерывно.

Лодка время от времени приближалась к побережью и сигнализировала затемненным ратьером. Это выдало лодку. Немцы начали артиллерийский и минометный обстрел. Пришлось уйти мористее, по направлению к мысу Феолент. [270]

В это время сигнальщик доложил капитану 3 ранга Гузу:

— Слева плот, на нем люди. Виден и второй плот.

— Кто вы такие? — запросил Гуз.

— Севастопольцы!

— Подходите по одному.

Старший лейтенант Буяновский помог подняться людям с плота на лодку.

— Сдавайте оружие.

Поднявшиеся на лодку хотели было воспротивиться.

— Таков морской закон: оружие сдают, вступив на борт лодки, — объяснил капитан 3 ранга.

Среди принятых с плотов оказались командир 1-й прожекторной роты лейтенант А. С. Ремешевский, политрук роты Лысенко, командир 3-й прожекторной роты лейтенант В. А. Фадеев, лейтенант Усенко, младший сержант Поддубняк, матросы Бугаев, Разгон и другие. Всего было спасено 14 человек, двое из них — красноармейцы Приморской армии.

Краснофлотцы дали всем по полстакана пресной воды.

«Никогда в жизни не пил такой вкусной воды, как эти первые несколько глотков», — записал позже в свой дневник В. А. Фадеев.

Жажду спасенные не утолили, однако воды им больше не давали — запас ее был очень ограничен. Зато выдали всем сухое белье.

Лодка пошла на погружение. Дышать стало труднее, у многих усилилось сердцебиение. Особенно почувствовали это те, кто впервые оказался на подводной лодке.

— Леня, я, кажется, начинаю волноваться, — проговорил Фадеев.

— Я тоже, — ответил Ремешевский: чувство юмора не оставляло друзей и в весьма сложной обстановке. [271]

Роман Романович, стоявший тут же, добродушно усмехнулся и проговорил:

— Вы не волнуйтесь, это у нас недостает кислорода, лодка двое суток не всплывала, и теперь кислород на исходе.

— Вот попали! — проговорил Фадеев. — То не было воды, потом — земли, а теперь не хватает воздуха...

Краснофлотцы заботливо уступили ослабевшим свои койки. Но, несмотря на пережитое и бессонные ночи, заснуть сразу никто не мог. Угнетала тишина — после визга и грохота бомб и снарядов.

— Не горюй, курилка, будем жить, а то ты уж помирать собрался, — не унывал Ремешевский.

— Я знал, что с нашими командирами не пропадешь, — проговорил один из бойцов, поудобнее устраиваясь на краснофлотской койке.

В конце концов крепко уснули бойцы. Но через три часа, когда по отсекам прозвучала боевая тревога, все моментально вскочили, хотя и не сразу поняли, где находятся.

— Справа шум винтов катера!

— Шум винтов приближается.

В этот момент над головой послышался сильный взрыв, лодку качнуло, затем один за другим еще последовали взрывы.

Все, кто был в лодке, привыкли слышать разрывы. Но на земле они вызывали одно чувство, а под водой — другое. Казалось, что кто-то бьет кувалдой по лодке...

— Трудно быть подводником, — рассуждали зенитчики, когда кончилась тревога. — Куда лучше видеть фашистов своими глазами.

Капитан 3 ранга Р. Р. Гуз и комиссар старший политрук В. И. Чулочников решили пока не уходить в Новороссийск, а отойти мористее — может быть, еще кого-нибудь смогут подобрать. [272]

Противник обстреливал район, где находилась лодка. «А-2» погрузилась, легка на грунт. Через два часа взрывы на поверхности прекратились.

В 2 часа 30 минут 3 июля лодка всплыла, но ее вскоре снова начали обстреливать. Убедившись, что больше принять на борт никого не удастся, командир и комиссар решили возвращаться в Новороссийск.

Уточнили свое место и снова погрузились на глубину 25 метров. Маневр выполнили очень своевременно, так как катера противника, приблизившись к лодке, начали сбрасывать глубинные бомбы. От близких разрывов лопались электролампы, вышел из строя радиопередатчик. Но катера потеряли лодку, и бомбы стали рваться где-то далеко в стороне.

Форсируя минное поле на глубине 35 метров, лодка отошла на юго-восток.

5 июля «А-2» благополучно пришла в Новороссийск.

Почти в одно время с подводной лодкой «А-2» подошла к району Херсонесского мыса и подлодка «М-112». Ее командиру старшему лейтенанту С. Н. Хаханову также была послана радиограмма, в которой приказывалось выгрузить боеприпас в море и принять людей. Но обстановка сложилась так, что лодка не смогла всплыть в условленное время, радиограмму на лодке не получили. Командир лодки не знал, оставлен Севастополь или нет, можно ли подойти к какой-либо точке берега или уже все побережье занято противником.

С. Н. Хаханов стремился выполнить поставленную задачу и доставить боеприпасы, медикаменты и продовольствие осажденному Севастополю и лишь потом принять раненых. [273]

1 июля «М-112» подошла к фарватеру, но пройти не смогла — не пустили вражеские катера и авиация. Отошли мористее заряжаться.

Перед рассветом 2 июля попытались пройти вторым фарватером. Погрузились, а через некоторое время на лодку посыпались бомбы.

Пошли по третьему фарватеру. Идти приходилось по счислению: навигационная служба уже не работала. Весь берег от мыса Феолент до Херсонесского маяка был в дыму.

В 21 час 2 июля «М-112» вошла в Херсонесскую бухту. Наблюдая за берегом, Сергей Николаевич видел, что обстановка, полученная им перед выходом из Новороссийска 29 июля, явно не соответствовала тому, что происходило на берегу. Однако ночью трудно разобраться...

Подошли к траверзу 35-й батареи. Лодка всплыла, чтобы определить свое место. На мостике стояли командир, штурман лейтенант А. П. Евдокимов, сигнальщик старшина 1-й статьи Георгий Фролов.

Прибрежный район интенсивно обстреливался. Над Херсонесским аэродромом взлетали белые ракеты. На какие-то минуты берег освещался. С берега доносились шум, выстрелы...

На мостик вынесли гранаты, ручное оружие. Пошли вдоль берега.

— Товарищ командир, справа десять притопленная шлюпка, — доложил Георгий Фролов.

Командир и сам заметил ее и расслышал даже крики о помощи. «М-112» подошла к шлюпке. С мостика окликнули:

— Кто в шлюпке?

— Севастопольцы!

— Прыгайте на палубу! Старшему подняться на [274] мостик, остальным оставаться на месте, — приказал командир. На мостик поднялся начальник политотдела 9-й бригады морской пехоты полковой комиссар Ф. Ф. Дубенко. Федор Федорович объяснил командиру лодки создавшуюся на Херсонесском мысу обстановку.

— Мы знали, что шлюпка ненадежная, но выхода у нас иного не было, — закончил рассказ Дубенко.

Чтобы оставить на лодке принятых людей, а их вместе с Дубенко было девять человек,

Хаханов на свой риск выбросил несколько ящиков боеприпаса в море.

После прихода «М-112» в Новороссийск я встретился с Ф. Ф. Дубенко. Вот что он рассказал о двух последних днях пребывания в районе 35-й батареи.

...Утром 1 июля остатки 1–, 2– и 4-го батальонов 9-й бригады морской пехоты подходили к 35-й батарее. Начальник штаба бригады остался на командном пункте 3-го батальона для прикрытия Стрелецкой бухты.

Командир бригады полковник Н. В. Благовещенский и военком полковой комиссар В. М. Покачалов направились на КП 35-й батареи доложить командованию СОРа о состоянии бригады.

Перед уходом они поручили Дубенко собрать остатки бригады. Это был их последний разговор на Крымской земле... [275]

Дубенко собрал около 300 бойцов и командиров. Все они были включены в общую оборону. Весь участок от 35-й батареи до Херсонесского маяка разбили на секторы. Никто из бойцов и командиров не проявил малодушия. Были случаи, когда бойцы, имевшие ранения, отказывались идти в скалы, и продолжали отражать атаки противника...

Дубенко вместе с группой работников Севастопольского горкома партии (среди них были Саша Багрий и Надя Краева) во главе с секретарем Крымского обкома Ф. Д. Меньшиковым договорились пробраться в ночь с 1 на 2 июля через линию фронта к партизанам. Когда отряд вышел ночью из скал и направился к Камышевой бухте, к нему присоединились еще около 150 бойцов и командиров.

Дубенко спросил последовавших за его группой:

— Куда вы идете?

— С вами, к партизанам. Мы знаем, что вы коммунисты, и будем вместе с вами биться против фашистов в партизанских отрядах.

Посоветовавшись, решили изменить план отхода, так как такой большой группой можно идти только на прорыв, а к подобному бою отряд не подготовлен.

Остановились и разъяснили бойцам и командирам: надо продержаться днем 2 июля, а ночью идти на прорыв. Возможно, придут корабли...

Дубенко пишет, что он не слышал ни одного возражения против такого плана. Все с радостью приняли его. Федор Федорович наблюдал, как несколько бойцов клялись друг другу драться с фашистами до последнего дыхания...

Утром 2 июля противник подошел совсем близко к скалам. На призыв командиров и политработников отбить атаки врага поднимались и раненые — все, кто [276] мог ходить и держать в руках оружие, гранату или бутылку с горючей жидкостью.

Фашисты не выдержали ярости наших атак и бежали. Потери у моряков были очень большие.

К исходу 2 июля Дубенко потерял надежду, что сможет эвакуироваться или прорваться в тыл к партизанам. Попытки нескольких групп прорваться не увенчались успехом. Дубенко уничтожил партийную и комсомольскую печати, порезав их на мелкие части и заложив в проем скалы под 35-й батареей.

Группа морских пехотинцев предложила Дубенко пойти с ними на шлюпке. Шлюпка оказалась подбитой, за день ее подремонтировали, из досок сделали весла.

В темноте вышли в море. В течение двух-трех часов шлюпка держалась на воде. Но все же сквозь заделанные пробоины и многочисленные дырки стала поступать вода. Вычерпывать ее уже было невозможно. Шлюпка начала погружаться. Неожиданно вблизи показалась рубка «малютки». Подводная лодка подошла — это и была «М-112».

30 июня 1942 года снова вышел из Новороссийска БТЩ «Щит» с боеприпасом и продовольствием для Севастополя. В пути приняли радиограмму, в которой сообщалось, что в Камышевую и Стрелецкую бухты входить уже нельзя. Предлагалось подойти в темноте к району 35-й батареи и принять людей.

«Щит» продолжал следовать по курсу. Групповые налеты Ю-87 не дали прямых попаданий, но от близких разрывов бомб корабль получил повреждения и потерял ход. Под руководством мичмана Ляховича сделали все, что было возможно и, казалось, даже невозможно, и корабль получил ход. Правда, «Щит» шел [277] под одним двигателем, который время от времени останавливался. Скорость упала, но все-таки тральщик имел ход.

На доклад о повреждении при налете и о том, что «Щит» следует под одним дизелем, получили из Новороссийска приказание повернуть обратно.

Прошла еще ночь. Шли непривычно малым ходом. На рассвете на траверзе Феодосии сигнальщик корабля матрос Радченко доложил командиру, что видит какой-то белый предмет на воде. Море штормило, и нельзя было понять, что это такое. Гернгросс изменил курс на плавающий предмет. Подойдя ближе, увидели гидросамолет ГСТ-9. На нем белел парус из парашюта. С гидросамолета доносились радостные возгласы.

Волна клала «Щит» с борта на борт. Спустили шлюпку. Штурман лейтенант Чуйко с гребцами прыгнул в шлюпку и направился к «паруснику».

Трудно было из-за волны принимать людей. Первыми погрузили раненых. За четыре рейса доставили всех — 33 человека. Перевезли также вооружение и ценное оборудование самолета.

Буксировать самолет было невозможно. Две короткие очереди из крупнокалиберного пулемета сделали свое дело: самолет загорелся, начал крениться, перевернулся и затонул.

ГСТ-9 был в составе группы гидросамолетов, прибывших в морскую базу в ночь с 30 июня на 1 июля, чтобы эвакуировать из Севастополя раненых, медицинский и летно-технический состав.

Посадку предстояло произвести в Казачьей Бухте. Но противник заметил самолеты и открыл артиллерийский огонь по Херсонесскому мысу и Казачьей бухте.

Самолеты продолжали ходить над морем, ожидая сигнала на посадку. Но случилось так, что дежурного [278] по аэродрому тяжело ранило разорвавшимся снарядом. Самолеты, не получив сигнала с земли на посадку, легли на обратный курс.

Командир 12-й авиабазы капитан В. И. Пустыльник вспоминает: «В этот критический момент по настоянию прожектористов я разрешил дать сигнал — луч в зенит. На удалявшихся самолетах сигнал заметили и группа вернулась».

В составе группы были четырехмоторный гидросамолет «Чайка», которым командовал капитан Наумов, ГСТ-9 — командир капитан Малахов и десять МБР-2.

Сели в Казачьей бухте, которую противник непрерывно обстреливал. На «Чайку» приняли более 40 человек, на ГСТ-9–16 раненых и медработников главе с военным врачом 2 ранга Корнеевым и военнослужащих с капитаном В. И. Пустыльником.

Группа МБР-2 не смогла сесть из-за большого наката и вернулась на Кавказ.

«Чайка» долетела благополучно, а ГСТ-9 вынужден был совершить посадку на море: заклинил один двигатель.

Сели в море южнее Феодосии, примерно в 50 милях от берега. Самолет несло к берегу, где были немцы. Сделали парус из парашюта, и тогда стало относить в море. К полудню 1 июля появилась пара «хейнкелей». Разобравшись, что это за паруса, «хейнкели» пробомбили самолет, а затем еще проштурмовали (его, после чего вызвали другую пару «хейнкелей».

Во время бомбежки и штурмовки обе турельные установки гидросамолета вели ответный огонь по атакующим самолетам. Это снизило эффект вражеского обстрела. Но консоли плоскостей самолета и хвостовое оперение превратились в решето, у заднего редана [279] лодки было три пробоины, через которые начала фонтанировать вода. Пробоины забили крупнокалиберными патронами, обернутыми кусками фланели.

После первой атаки вражеских самолетов командир ГСТ-9 капитан Малахов приказал слить бензин с главных баков крыла. Море вокруг гидросамолета затянулось бензином. То, что ГС-9 не сгорел при последующих атаках, можно объяснить только военным счастьем находившихся на самолете.

Вскоре выяснилось, что 30 июня принятые на самолет не смогли нигде поесть. 1 июля все 33 человека получили по чайной ложке из поллитровой банки компота, которую прихватил с собой один из пассажиров — капитан Мамаханьян.

Утром следующего дня, 2 июля, в 11 часов с самолета заметили два корабля и решили, что это гитлеровцы. Уничтожили все документы, кроме партбилетов. Каждый, кто имел личное оружие, послал патрон в казенник и приготовился к худшему. Это вызвало отчаяние у женщин, которые не имели оружия: «А кто же нас застрелит, чтобы мы не попали в плен к фашистам?»

Надо ли говорить, как велика была радость, когда на ГСТ-9 узнали наш тральщик.

Ночью 3 июля «Щит» благополучно доставил всех в Новороссийск.

1 июля в 4 часа утра из Новороссийска вышли базовые тральщики «Взрыв» и «Защитник». Начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев поставил перед ними задачу: подойти к району 35-й батареи и принять на борт бойцов и командиров Севастопольского оборонительного района. [280]

О боевом напряжении личного состава тральщиков можно судить по их походам в те дни: «Взрыв» и «Защитник» только в ночь на 30 июня вернулись из Стрелецкой бухты с ранеными — 28 июня в 3 часа 35 минут они вышли из Новороссийска с маршевым пополнением, боеприпасом и продовольствием.

В течение июня «Взрыв» доставил осажденным 152 тонны боеприпасов и продовольствия, 806 человек маршевого пополнения, вывез 927 раненых и 175 эвакуированных{12}.

Старшим командиром на переходе 1 июля был командир «Взрыва» старший лейтенант Николай Федорович Ярмак.

«Хейнкели» и «юнкерсы» двойками и тройками преследовали тральщики, бомбили их. Но прямых попаданий не было. С наступлением сумерек напряженность несколько уменьшилась.

Экипажи кораблей знали, что Севастополь пал, они знали также, что защитники города, прижатые к морю, продолжают на небольшой полоске крымской земли в районе 35-й батареи самоотверженно отбивать непрерывные атаки врага. Оборонявшиеся не теряли надежду, верили, что моряки придут за ними.

Старшему лейтенанту Ярмаку и комиссару старшему политруку А. П. Воробьеву было известно, что из Новороссийска в ночь на 1 июля по мере готовности выходили парами СКА — сторожевые катера.

Командиры сторожевых катеров по приказу начальника штаба флота И. Д. Елисеева тоже должны были пойти ночью к пристани 35-й батареи и принять на борт продолжавших сопротивляться севастопольцев.

Катера, проследовавшие первыми, сумели принять тяжелораненых. Но гитлеровцы, видимо, заметили движение [281] и стали усиленно обстреливать минометным огнем район пристани 35-й батареи. Пристань рухнула, катера стали поднимать на борт плавающих.

Около полуночи «Взрыв» и «Защитник» подходили к фарватеру № 3. В море стояла изрядная зыбь. Надо было определить свое место. Но ни Херсонесский маяк, ни красный, вертящийся — на Феоленте — не подавали сигналов, не было и подходного приемного буя.

Тральщики прошли предположительно до траверза Бельбека или Качи.

— Все на мостике всматривались в темный горизонт по правому борту, — вспоминает Яков Петрович Волков, — кто-то в бинокль заметил справа зарево. Стало ясно, где Севастополь.

Без навигационного обеспечения тральщики форсировали минное поле и подошли к 35-й батарее. При свете луны с мостиков «Взрыва» и «Защитника» увидели сторожевые катера, с берега доносился шум.

Стали спускать шлюпки, хотя был большой накат. В этот момент противник начал обстреливать артиллерией и минометным огнем место, где находились тральщики и сторожевые катера. Тральщики не открывали ответного огня, решив, что молчание может дезориентировать противника.

Из-за большого наката шлюпки не смогли подойти к берегу. Пристань была разрушена. В лунном свете моряки в шлюпках видели плывущих с берега людей. Их было много. Слышались голоса о помощи. У некоторых, кто плыл, сил хватило только на то, чтобы ухватиться за борт. Гребцы втаскивали их в шлюпки.

Командир «Защитника» капитан-лейтенант В. Н. Михайлов приказал вахтенному командиру старшему лейтенанту Волкову передать в мегафон на сторожевые [282] катера, чтобы они подходили к берегу, брали людей и доставляли их к тральщику.

Яков Петрович пишет, что на многих СКА были его знакомые командиры, так как он начинал службу, в дивизионе этих катеров. Поэтому он смог назвать по имени отдельных командиров сторожевых катеров, и Волкова услышали.

К борту тральщика подошла небольшая баржа. Я. П. Волков помнит, что находившиеся на ней гребли руками, прикладами и, едва коснувшись борта корабля, сразу же оказались на палубе тральщика. Баржу, подхваченную волной и никем не управляемую, тут же выбросило на камни.

Из воды подняли командира 79-й морской стрелковой бригады А. С. Потапова. Он был с пистолетом на ремне, в руках держал планшетку.

В Новороссийске мне довелось встретиться с Алексеем Степановичем. Пожав ему руку, я сказал от всего сердца:

— Я очень рад видеть вас! В глазах у Потапова я увидел слезы... Да, трудно представить, сколько вынес этот мужественный человек за годы войны. Помню одну из наших первых встреч в осажденной Одессе, когда был убит комиссар С. Ф. Изус, а майор Потапов вернулся из окружения. С кем бы ни встречался из тех, кто воевал с Потаповым, все говорили о нем как о смелом, прекрасно знающем сухопутную тактику командире. Несмотря на внешне суровый вид, он был заботлив, внимателен к подчиненным, и главное — умело учил их воевать.

А. С. Потапов одним из первых на флоте пошел добровольцем на сухопутный фронт под Одессой, был командиром первого добровольческого отряда моряков.

Командир 1-й роты добровольческого отряда, ныне [283] капитан 1 ранга запаса В. И. Силютин, рассказывал мне:

— Потапова в отряде все любили. Я видел, как он поднимал и водил в атаку моряков. Во время перебежки в одной из атак я заметил у него на спине станковый пулемет, а в руках коробку с пулеметными лентами. Как нас выручил этот пулемет, когда противник стал огрызаться! Потом старшина Захарченко да и все мы старались всегда, в любой атаке «держать под рукой» пулемет.

В одной из контратак Потапов был тяжело ранен. Морские пехотинцы вынесли его с поля боя.

В декабрьские дни 1941 года Алексей Степанович был уже полковником, командовал 79-й морской стрелковой бригадой.

Когда над Северной стороной нависла опасность захвата ее гитлеровцами, потаповская бригада была срочно доставлена в Севастополь. Мне запомнилось из рассказа А. С. Потапова, что в июльские дни, когда от бригады осталось несколько десятков человек, они оставались активными бойцами, не падали духом, заботливо относились к раненым товарищам.

Когда пришла тральщики и катера, оставшиеся в живых держались вместе и в первую очередь переправляли раненых.

— Я бы сам не доплыл. Меня поддерживали морские пехотинцы, точнее — буксировали, один справа, другой слева. А когда втащили меня на палубу, вернулись за другими ранеными. В Новороссийске я их не встретил...

И долго молчал Алексей Степанович.

В первом добровольческом отряде моряков под командованием майора А. С. Потапова начинал свою боевую деятельность ныне мичман запаса М. М. Трубчанников — еще в осажденной Одессе. [284]

Во время боев под Одессой Трубчанникова ранило. Вылечившись, он попал в 79-ю морскую стрелковую бригаду, где командиром был тоже А. С. Потапов, уже полковник.

В декабрьские дни 1941 года 79-ю бригаду направили в Севастополь. В одной из вылазок в тыл врага Трубчанникова опять ранило. В бригаду он вернулся лишь в июне 1942 года.

Михаил Михайлович вспоминает, как отражали тогда морские пехотинцы непрерывные атаки обнаженных до пояса гитлеровцев, когда они, стреляя на ходу, из автоматов, не пригибаясь, приближались к позициям Сапун-горы. Моряков было уже мало, но они держались, пока не получили приказ отходить.

Отошли к развилке Ялтинского и Балаклавского шоссе, где к вечеру 29 июня закрепились 1-й и 2-й батальоны 9-й бригады морской пехоты. Группа морских пехотинцев 79-й бригады влилась в поредевший 1-й батальон, где командиром был капитан 3 ранга В. В. Hикульшин, а комиссаром — батальонный комиссар Е. И. Рыльков. Стали вместе отходить к 35-й батарее.

Несколько суток совместных боев породнили морских пехотинцев двух бригад. 1 июля они участвовали в контратаке против гитлеровцев, пытавшихся захватить 35-ю батарею. К вечеру гитлеровцев отогнали от батареи.

В ночь на 2 июля прибывшие к району 35-й батареи и в Казачью бухту сторожевые катера и тральщики не могли подойти к причалам, полностью разрушенным.

По грудь в воде переносили моряки тяжелораненых, но не всем из этой группы удалось попасть на катера. Из батальона Никульшина вместе с пехотинцами 79-й бригады осталось 20 человек. Никульшин предложил разделиться на две группы. Одна пошла по направлению к Камышевой бухте. В одной группе, помимо [285] Трубчанникова, было шестеро: Алексей Медведев, Михаил Скакуненко, Николай Ершов, Иван Нечипуро и Федор Некрасов.

У берега они обнаружили под скалой рыбацкую лодку. В ней лежали две пары весел, ведро и багор. Не дожидаясь темноты, вышли в море, но тут же были обнаружены, с берега Камышевой бухты начался обстрел. Снаряды падали в 7–10 метрах от лодки. Моряки гребли что было сил, стараясь выйти из зоны обстрела. Оторвались, наконец, от прицельного огня с берега, но радость была недолгой: появились мессершмитты.

Кто-то крикнул:

— Все в воду, прижаться к борту!

Гитлеровцы били по лодке из пулемета, одного из моряков ранило в шею. Самолеты ушли в сторону Севастополя.

Подсчитали запасы: четыре пачки горохового концентрата, килограмм сахару, немного сухарей, намокших в морской воде, одна пачка махорки.

Главный старшина Алексей Медведев еще раз напомнил всем, что поход будет трудным. Спасти может сплоченность, убежденность в благополучном исходе тяжелого плавания.

Первые дни прошли спокойно. Курс держали по компасу. Раненому Михаилу Скакуненко становилось все хуже, он просил пить.

Жажда мучила всех, а вскоре к ней присоединился голод. Обессиливали и от гребли.

На шестые сутки небо стало заволакиваться тучами — надвигалась гроза. Надеялись, что удастся собрать хоть немного дождевой воды. С нетерпением ждали, облизывая расстрескавшиеся губы. Но туча прошла мимо...

Миновали десятые сутки. Никто не падал духом, все стойко держались. Гребли с перерывами, каждый взмах [286] стоил огромных усилий, время от времени кто-либо терял сознание.

На двенадцатые сутки Медведев поднялся во весь свой почти двухметровый рост и закричал:

— Берег, братва, берег!.. Видите?.. Там речка!

— Никто из нас не помнит, как подошел эсминец и взял лодку на буксир, — закончил рассказ М. М. Трубчанников. — Очнулся я уже в Батумском госпитале. До сих пор я все еще удивляюсь: как мы могли выжить без воды и пищи! И сам себе отвечаю: «Значит, могли. Ведь мы советские моряки!»

Меня заинтересовала судьба группы майора В. В. Никульшина. Встретившись с участником войны на Черноморском флоте старшим лейтенантом запаса Я. А. Солодовским, я узнал, что он знаком с В. В. Никульшиным, переписывается с ним и встречается, когда Вячеслав Васильевич бывает в Москве.

В октябре 1971 года Солодовский и Никульшин навестили меня.

Загорелое лицо Никульшина, покрытое лучистыми бороздками морщин, щедро посеребренная голова выдавали следы пережитого....

Вячеслав Васильевич рассказывал о событиях начала июля 1942 года так, как будто все происходило совсем недавно. Его повествование не расходилось с теми данными, которые были мне известны от других.

В дополнение к рассказу В. В. Никульшин прислал несколько писем, в которых подробно изложил то, что меня интересовало.

Война застала Вячеслава Васильевича помощником командира 35-й батареи. Он был в числе тех, на кого возложили ответственность за мероприятия, связанные [287] с оборонительными работами на Херсонесском полуострове.

В октябре 1941 года по приказу Наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова в соответствии с поставленном ГКО шло формирование 12 батальонов для двух бригад морской пехоты. Командиром одного из батальонов назначили Никульшина. Командуя батальоном, Никульшин принимал участие в боях у Матвеева кургана и при форсировании реки Миус был тяжело ранен.

После госпиталя получил назначение на Черноморский флот — в 9-ю бригаду морской пехоты командиром 1-го отдельного батальона.

В мае 1942 года 9-я бригада прибыла в Севастополь. Никульшина назначили командиром противодесантной обороны Херсонесского полуострова, куда входили Херсонесский аэродром, 35-я батарея и весь район до Камышевой бухты.

В июньские дни батальон Никульшина придали 109-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал Новиков. Тяжелые бои у Сапун-горы, на высотах Карагач. Отходили только по приказу. При отступлении к поредевшему батальону присоединились разрозненные группы бойцов, в том числе и из 79-й бригады морской пехоты.

Связь с командованием нарушилась, связные не возвращались.

1 июля Никульшин с остатками батальона и примкнувшими бойцами закрепились в районе городка 35-й батареи.

Для выяснения обстановки Вячеслав Васильевич с трудом добрался до батареи. Проникнуть внутрь не удалось, так как главный вход был завален, но Никульшин, зная устройство батареи через патерну — подземный проход — прошел на командный пункт. [288]

От генерал-майора Новикова Никульшин узнал, что 109-й стрелковой дивизии поручено прикрыть район 35-й батареи и дать возможность прибывающим ночью сторожевым катерам и тральщикам принять севастопольцев.

Никульшин до сих пор помнит слова, сказанные ему П. Г. Новиковым:

— Действуй по партийной совести. Бери на себя любые полномочия, но до наступления темноты удержи дороги к маяку и батарее...

Потерявшие связь с командованием защитники Севастополя отходили разрозненными группами и поодиночке. Они изнемогали от усталости, жажды, но оружие не бросали, отбивались до последнего от наседавшего врага. Они не считали себя побежденными.

В этих трудных условиях на отдельных участках командирам и политработникам удавалось организовать оборону, задержать продвижение противника.

Никульшин с группой политработников, командиров и бойцов 9-й бригады сумел закрепиться на обратных скатах Казачьей бухты, привлекая к участив в обороне отходивших бойцов и командиров. С большим напряжением и самоотверженностью удалось удержать подступы к 35-й батарее до темноты...

«Во многом мне и моим товарищам помогла флотская форма. Наш призыв выстоять до ночи, не пропустить врага к батарее отступавшие воспринимали как надежду на спасение», — пишет В. В. Никульшин.

Никульшин сохранил имена своих товарищей, с кем вместе разделил всю горечь, связанную с оставлением Севастополя, с кем оставался до конца верным присяге. Я назову их: комиссар 1-го батальона 9-й бригады морской пехоты батальонный комиссар Е. И. Рыльков, комиссар саперного батальона Приморской армии батальонный комиссар В. Л. Иосипенко, политруки рот [289] 3-го морского полка М. Г. Громов, Г. А. Смирнов, политрук роты 1-го батальона 9-й бригады старший политрук С. В. Аряшев, командир противотанковой батареи 1-го батальона 9-й бригады лейтенант П. Н. Балахонцев, топограф штаба Приморской армии лейтенант С. И. Будник, помощник командира взвода 31-го стрелкового полка сержант И. К. Тюрин, пулеметчик ординарец командира 1-го батальона 9-й бригады старший краснофлотец Б. С. Добржицкий, ординарец комиссара 1-го батальона 9-й бригады краснофлотец Д. И. Чепчугов.

В апреле 1972 года я встретился с бывшим пулеметчиком Борисом Семеновичем Добржицким — ныне он научный сотрудник одного из институтов Академии педагогических наук.

— Это было третьего июля, — рассказывал Добржицкий. — После ухода группы бойцов из семьдесят девятой бригады нас осталось двенадцать человек во главе с командиром Никульшиным. «Надо уходить на Кавказское побережье, — говорил командир. — Будем искать что-нибудь из плавсредств.» Все были согласны и верили, что с Никулышшым в море не пропадем. А если что и случится, то лучше погибнуть в море, чем попасть в лапы фашистов...

Недалеко от Херсонесского маяка Добржицкий обнаружил шестивесельный ял с тремя парами весел, но без руля.

Никульшин тщательно осмотрел суденышко и пришел к выводу, что можно отправляться в плавание. [290]

Для руля приспособили короткое весло. С большим трудом спустили ял на воду.

У командиров и политработников были пистолеты, у Никульшина и Рылькова — парабеллумы, два ручных пулемета, немецкие автоматы, бинокль, армейский компас и плащ-палатка. Из продовольствия оказалось несколько банок рыбных консервов, сухари и несколько армейских фляг с водой.

Днем 4 июля отошли от берега. Спустя 15–20 минут немцы начали обстреливать ял. Никульшин наблюдал за разрывами, и когда батарея противника после пристрелки переходила на поражение, командовал: «Ложись!». Не оставили ял без внимания и самолеты врага, но все обошлось благополучно.

В море выяснилось, что морское дело знают только Никульшин и Добржицкий, но гребли все, начиная с Никульшина.

К вечеру поднялся ветер. Поставили парус из плащ-палатки, стало легче. С непривычки у многих гребцов на руках появились кровяные мозоли.

Никульшин установил две вахты, одной руководил сам, второй — Добржицкий.

Ефим Иванович Рыльков поддерживал у людей бодрость, веру в благополучный исход. «Надо достичь нашего берега, чтобы снова включиться в борьбу с гитлеровскими захватчиками, отомстить за Севастополь,» — повторял комиссар.

Продукты и воду распределяли командир и комиссар. Особенно мучила нехватка воды — стояла невыносимая жара. Но каждый получал воду лишь три раза в сутки — по две крышечки от алюминиевой фляжки...

Чтобы как-то сохранить влажность тела, Никульшин приказал купаться. Оказалось, что не все могут держаться на воде. Тогда решили: не умеющих плавать опускать за борт, поддерживая за руки. На четвертые [291] сутки на это уже не хватало сил. Продовольствие и пресная вода кончились. Никульшин не разрешал пить морскую воду, но люди не выдерживали, пили. Результат сказался незамедлительно: у многих началась рвота. Примером выдержки был Никульшин. Он единственный не пил морскую воду.

— На пятые сутки нашего похода Вячеслав Васильевич достал плитку шоколада и поровну разделил на весь экипаж. Этот день я хорошо запомнил еще потому, что он был днем моего рождения. По себе помню, как возросла признательность всех нас к командиру-коммунисту Никульшину, — вспоминает Добржицкий.

Трудные то были дни, но Никульшин аккуратно вел вахтенный журнал всего перехода.

13 июля многие из экипажа увидели берег. Все были уверены, что это Кавказское побережье, — такие же очертания, как у Батумского берега.

Никульшин один сел за весла с левого борта, а тройка гребцов, в том числе и Добржицкий, сели по правому борту, но их общие усилия не могли сравниться с энергией командира.

От берега отошла моторная лодка. Добржицкий, всматриваясь, радостно доложил Никульшину:

— Батумская рыбацкая фелюга!

Радость у всех была безмерная. Но когда моторная лодка стала подходить к ялу, увидели, что фелюга турецкая: на флагштоке развевался красный флаг с полумесяцем.

Ял взяли на буксир. С большим трудом сошли севастопольцы на берег, стали показывать на воду, просили пить. Рыбаки дали морякам воды вдоволь...

Следует признать, что турки доброжелательно относились к севастопольцам. Кроме группы Никульшина, в эти дни и ночи на различных плавсредствах, отходивших от Херсонесского мыса и Казачьей бухты, до [292] турецкого берега дошли около ста севастопольцев. Добржицкий встретился там со своим другом А. И. Гришиным, который с товарищами дошел до турецкого берега на шлюпке. Ныне Алексей Иванович Гришин — заслуженный летчик-испытатель. Это о нем в «Комсомольской правде» от 22 ноября 1970 года было рассказано в очерке «Кто учит летать самолеты».

Через несколько дней в Инеболи прибыл военный атташе СССР в Турции капитан 2 ранга Михайлов и отправил всех севастопольцев на гидрографическом корабле «Черноморец» в Батуми.

После отдыха моряки вернулись на Черноморский флот, многие из них принимали участие в освобождении Севастополя. В. В. Никульшин представил всех своих товарищей к правительственным наградам.

Ночь с 30 июня на 1 июля была на исходе.

Близился рассвет. Тральщик «Взрыв» принял около 300 человек, среди них были медицинские сестры и несколько врачей.

Артиллерийский и минометный обстрел не прекращался. В 3 часа 30 минут 1 июля «Взрыв» лег курсом на фарватер № 3.

«Защитник» продолжал принимать, точнее — втаскивать на палубу подплывавших людей. Уже заполнен весь корабль — кубрики, ростры, шлюпки, палуба и машинные люки. «Защитник» последовал курсом за «Взрывом».

Весь день тральщики отбивались от атак вражеских самолетов. Трудно было вести огонь, везде теснились люди.

Ярмак и Воробьев рассказывали, что многие из принятых на корабль были только в трусах, пехотинцы-моряки — [293] в тельняшках, некоторые сохранили бескозырки: в них прятали документы и ордена. Несмотря на сложность положения, в перерывах между налетами спасенные подшучивали друг над другом. И действительно, у многих вид был такой, что невольно вызывал горькую улыбку. Краснофлотцы, старшины и командиры тральщиков поделились всем, что имели из личного обмундирования. Многие из экипажа оставили себе только то, что на них было надето.

Камбуз и кипятильники во время перехода работали непрерывно. Все, кто был принят на борт, не помнили, когда пили чай с сахаром, ели горячую пищу.

Когда «Взрыв» и «Защитник» и сторожевые катера возвращались в Новороссийск, из базы в 13 часов 35 минут 2 июля вышел отряд сторожевых катеров — СКА-019, 029, 038, 039, 082, 0108. В отряд входило звено сторожевых катеров, прибывших из Азовской военной флотилии в ночь с 1 на 2 июля. Командиром звена был старший лейтенант В. П. Щербина.

В 1969 году я получил несколько писем от командира СКА-019 Н. А. Аскерова — о нем я уже рассказывал в начале книги.

В годы войны я несколько раз ходил на этом катере и в памяти моей сохранился образ смелого, скромного и молчаливого командира Насредина Аскерова. Экипаж на катере был хорошо подготовленный, сплоченный и жизнерадостный.

В своих письмах Н. А. Аскеров вспоминает добрым словом своих боевых товарищей. О помощнике старшем лейтенанте Юрии Львовиче Покарине пишет, что он никогда не горячился. Юмор не покидал его и в самой сложной обстановке. Механик старший лейтенант технической службы Павел Леуцкий любил технику, привил эту любовь и подчиненным. И техника не подводила его в самые критические моменты. С мотористом Павлом [294] Пичугиным и сейчас встречается Аскеров в Баку: ныне Пичугин почетный моряк.

Командир носового орудия старшина 2-й статьи Иван Жупаненко всегда открывал огонь первым. Наводчик носового орудия Павел Хомченко обладал прекрасным зрением и слухом, раньше других обнаруживал самолеты.

Командиром кормового орудия был старшина 2-й статьи Синицын, наводчиком — Хомяков. Еще под Одессой в августе 1941 года их кормовое орудие открыло счет сбитым самолетам противника.

Сутками стоял на вахте командир отделения рулевых старшина Алтынников. Он был очень вынослив [295] и понятлив: понимал командира с полуслова. А кок Василий Иванов, подносчик снарядов, был любимцем экипажа благодаря вкусной и разнообразной пище, которую он умел готовить в любых условиях. Ныне он шеф-повар первоклассного ресторана в Керчи.

С особой признательностью вспоминает Аскеров боцмана старшину 1-й статьи Тарасова.

В Новороссийске перед звеном СКА поставили задачу забрать с Херсонесского мыса и из района 35-й батареи бойцов и командиров, продолжавших оказывать сопротивление врагу.

Стали запасаться горючим. Цистерны на сторожевых катерах не могли вместить горючее и на обратный путь, пришлось заполнить различные емкости: бочки, канистры, банки. Часть бочек находилась на верхней палубе.

«Нас, командиров СКА, — вспоминает Аскеров, — тревожила опасность пожара, который мог возникнуть на катере при обстреле вражеских самолетов».

Командиром отряда назначили старшего лейтенанта В. П. Щербину, а заместителем его — командира СКР-019 старшего лейтенанта Н. Аскерова.

В. П. Щербина и батальонный комиссар А. А. Кулаков находились на СКА-039, где командиром был старший лейтенант П. В. Верба.

Кулакову с группой выделенных оперативных работников и краснофлотцев непосредственно поручили принять бойцов и командиров, продолжавших вести борьбу.

Александр Александрович Кулаков не раз рассказывал мне и писал о том памятном переходе в район 35-й батареи.

С мостика СКА-039 было хорошо видно, как командиры катеров Н. А. Аскеров, П. В. Бакалов и И. С. Волошин ловко маневрировали, уклоняясь от бомб, как [296] комендоры и пулеметчики самоотверженно вели огонь по самолетам врага. Авиация противника преследовала СКА до темноты. На катерах были убитые и раненые.

Насредин Аскеров пишет об одной из атак: «На нас шел «хейнкель». Первым открыл огонь командир носового орудия Иван Жупаненко, вслед за ним кормовое орудие. Когда самолет подошел под угол 60 градусов, я скомандовал «лево на борт» и дал самый полный ход. Этот маневр помог избежать прямого попадания. Бомбы взрывались за кормой. Осколками от бомб и от пушечно-пулеметного огня были убиты двое подносчиков снарядов с кормового орудия. Загорелись дымовые шашки, а рядом с ними стояли бочки с бензином. Самоотверженность, проявленная экипажем при тушении огня, предотвратила гибель СКА. Первым бросился тушить огонь командир отделения минеров старшина статьи Утюхин...»

К вечеру, во время затишья, убитых похоронили по морскому обычаю.

К Херсонесскому мысу подошли в темноте. Стоял туман. При подходе к берегу слышали шум, крики и выстрелы.

Причала не было. Швартоваться не к чему. Район, где находились СКА, обстреливался артиллерийским и минометным огнем.

С флагманского СКА-039 спустили резиновую шлюпку. Старшего лейтенанта Дебирова из оперативной группы послали связаться с командованием на берегу и установить порядок принятия людей. Дебиров не вернулся.

Тогда катера стали подходить ближе к берегу. Туман начал рассеиваться. На воде были видны плывущие люди.

Приказание сбросить спасательные концы и начать подъем людей из воды старшины и краснофлотцы на [297] катерах исполнили с изумительными проворством и ловкостью. Все, кто был на верхней палубе, помогали выбившимся из сил людям подниматься на катера. Были и такие, которые мертвой хваткой держались за трос и, когда их втаскивали на палубу, с большим трудом отпускали пеньковый конец.

На один из катеров подняли краснофлотца Митрофанова отправившегося вместе со старшим лейтенантом Дебировым на резиновой шлюпке. Митрофанов рассказал, что недалеко от берега их встретили плывущие люди. Те, кто уже обессилел, пытаясь спастись, [298] хватались за резиновую шлюпку. Шлюпка перевернулась, старший лейтенант Дебиров утонул. С берегом так и не удалось связаться.

Старший лейтенант Аскеров, приблизившись метров на 15–20 к берегу, увидел большую толпу людей, некоторые из них вошли в воду по грудь. Слышал просьбы.

— Подойдите поближе!

Это кричали те, кто не мог проплыть даже несколько метров. Подойдя еще немного, СКА уткнулся носом в песок. На катер хлынули люди, стоявшие в воде и плывшие с берега.

Быстро заполнились все помещения и палуба. Больше принимать было некуда. Аскеров дал задний ход, но все три мотора заглохли. Катер из-за перегрузки не мог тронуться с места. СКА-019 плотно сидел носом в песке, а люди продолжали взбираться на палубу...

Заметив проходящий СКА-039. Аскеров крикнул в мегафон В. Щербине, чтобы он стащил катер с мели. Флагманский катер подошел, подал конец и за корму оттащил засевших на чистую воду.

На СКА-019 приняли более 100 человек.

Кулакову и Щербине доложили, что все катера перегружены, принято против нормы в два с половиной раза, а плывущих не всех подобрали.

И тогда наступило самое трудное: пришлось рубить спасательные концы и уходить.

Наступил полный рассвет. Аскеров с мостика заметил плывущий плот и на нем человека в тельняшке.

Аскеров пишет мне: «Я в ту минуту подумал: катер и перегружен, но не погибать же человеку, если он живой... Подошли к плоту. Поднятый оказался младшим политруком Михаилом Байсаком из 8-й бригады морской пехоты». [299]

До последней возможности бился Байсак с врагами вместе с комиссаром Борисом Евгеньевичем Михайловым на Херсонесском аэродроме.

Будучи уже раненным, Байсак встретился с секретарем Крымского обкома партии Ф. Д. Меньшиковым и Надей Краевой. Это Надя перевязала раненую ногу Михаилу Байсаку и порекомендовала вбинтовать в повязку партийный билет Байсака. На предложение пойти на плоту Меньшиков и Краева отказались, считая, что будут помехой, так как оба были ранены...

30 июня, когда штаб и политотдел охраны водного района перебазировались из Карантинной бухты в район 35-й батареи, старший инструктор политотдела по оргработе Степан Иванович Аверчук получил приказ взять документы политотдела и на МО-021 следовать в Новороссийск.

Вместе с секретарем политотдела старшиной 1-й статьи Тищенко Аверчук отобрал документы, захватил пишущую машинку и во второй половине дня выехал на «газике» в Казачью бухту, где находился МО-021.

Дорога обстреливалась артиллерийскими и минометным огнем с Северной стороны. Немецкие самолеты летали на бреющем над бухтами и дорогой, ведущей на Херсонесский мыс, и обстреливали их из пушек и пулеметов.

— Приходилось часто сворачивать с дороги, выскакивать из машины и ложиться в кювет, — вспоминает ныне вице-адмирал С. И. Аверчук. — Но до Казачьей бухты добрались благополучно.

МО-021 стоял замаскированный в камышах. Часть экипажа находилась в штольне.

Командир МО-021 лейтенант Степан Гладышев сообщил Аверчуку, что имеет приказ с темнотой зайти [300] к 35-й батарее и принять группу командиров штаба ОВРа и СОРа.

Вышли из Казачьей бухты в сумерки. Не успели пришвартоваться к причалу батареи, как на катер стали прыгать люди. Пришлось отойти. Во время маневрирования вдоль берега подняли на борт несколько человек, подплывших к катеру.

Несколько раз подходили к причалу и взяли 70 человек.

В 3 часа 1 июля отошли. Выйдя за кромку минного поля, легли курсом на Синоп. Стремились отойти подальше от Крымского берега, полагая, что там меньше будут попадаться вражеские катера и самолеты, а позже повернуть к Кавказскому побережью.

С рассветом появился самолет-разведчик. Вслед за ним, как всегда, — Ю-87. После пикирования и сбрасывания бомб «юнкерсы» методично заходили по курсу катера и обстреливали его из пушек и пулеметов.

Сигнальщик Владимир Пушненко докладывал о каждом выходящем на курс катера Ю-87. Степа Гладышев и сам все время следил за ними. Рулевой Александр Румянцев молниеносно и точно выполнял приказания командира.

Бомбы рвались вблизи катера. В пробоины хлынула вода. Взрывной волной катер встряхнуло так, что заглохли моторы. Началась борьба за жизнь катера.

Степан Иванович находился на мостике. Часть верхней команды, особенно из орудийного и пулеметного расчета, были ранены. Но огонь не прекращался. Раненые оставались в строю, убитых заменяли «пассажиры».

Убило помощника командира лейтенанта Михаила Финиченко. Старшина 2-й статьи Петр Полещук до последней минуты вел огонь из своего пулемета... [301]

Подлетевший Ю-87 сбросил по курсу катера несколько бомб. Взрывом одной из них оторвало всю носовую часть катера до рубки. Все, кто был в носовом кубрике и на палубе, погибли. Катер потерял ход.

Командир катера не растерялся. Его четкие приказания заставляли людей верить, что катер останется на плаву.

Быстро соорудили из брезента парус, прикрепили его к мачте. Подбитый катер был неуправляем, но продолжал держаться на плаву. Его несло к Синопу.

На смену Ю-87 прилетели истребители МЕ-110. Во время пулеметного обстрела Степан Гладышев был убит.

В сумерках убитых похоронили. Борьбу за живучесть катера продолжали и ночью.

Вице-адмирал С. И. Аверчук хорошо помнит ту ночь. Никто не обрекал себя на гибель, никто не терял веру в спасение. Все надеялись вернуться в Севастополь и продолжали бороться.

С рассветом 2 июля сигнальщик Василий Кариченко первым заметил на горизонте пограничный катер. На МО-021 сохранилась ракетница и ракета. Красную ракету заметили, и тральщик принял на борт оставшихся в живых — 16 человек.

3 июля прибыли в Туапсе. [302]

Дальше