На воздушных маршрутах

Трудно переоценить ту помощь, которую оказывала авиация всем родам войск, оборонявшим Севастополь.

Читатель уже имел возможность убедиться, что я в основном рассказываю о действиях военных моряков во время обороны Главной военно-морской базы. Надеюсь, что никто не поставит мне в укор такое ограничение рамок повествования, ибо оно естественно: я пишу о тех, с кем бок о бок воевал, о том, чему в большинстве случаев был прямым или косвенным свидетелем. И именно потому я не могу не рассказать в этой книге о действиях авиаторов, которые, независимо от того, в состав каких авиационных соединений они входили, не раз выручали моряков из неминуемой беды, всеми способами и силами осуществляли главную общую задачу — громили ненавистного и сильного врага.

В трудных условиях совершала боевые полеты 3-я особая авиационная группа Севастопольского оборонительного [170] района, безировавшаяся на Херсонесском аэродроме.

Особенно осложнилось положение во второй половине июня 1942 года. Примерно с 20 числа противник вел наблюдение за аэродромом не только с воздуха, но и с Северной стороны. Малейшее движение на аэродроме вызывало немедленную реакцию у гитлеровцев. Пыль от прошедшей машины, трактора или запущенного мотора самолета тотчас же служила сигналом для начала артиллерийского обстрела аэродромного поля.

Херсонесский аэродром был единственным действующим в те дни. С первого и до последнего дня осады Севастополя не прекращалась его работа. В начальный период обороны на аэродроме самоотверженно трудились и жители Севастополя. Но главная тяжесть обеспечения боевой деятельности авиации Черноморского флота ложилась на аэродромные инженерные части инженер-майора В. В. Казанского и личный состав 20-й авиационной базы, командиром которой был И. Н. Губкин. Личный состав, не считаясь с трудностями и большим риском, делал все, что было возможно. Под огнем противника расчищали и расширяли аэродром, сооружали прочные укрытия для самолетов, так называемые капониры, которые засыпали сверху полуметровым слоем камня. Только прямое попадание бомбы или крупного снаряда выводило такой капонир из строя. Обслуживавшие аэродром воины рыли подземные склады, строили надежные сооружения, убежища для командных пунктов, для летно-технического состава, грейдерами и катками равняли летное поле, подвозили боеприпас и горючее самолетам.

Часто появлялся на летном поле комиссар базы Илларион Терентьевич Лукьянов. Он всегда приходил туда, где было трудно, и часто сам включался в любую работу. Когда на аэродроме узнали, что комиссар после [171] второго за июнь ранения снова отказался от госпитализации, отношение подчиненных к Лукьянову стало еще более душевным, бережным.

Приземлившиеся на Херсонесе самолеты приходилось сразу же заводить в капониры, чтобы уберечь машины от обстрела и бомбежки. Только за 24 июня по аэродрому было выпущено за сутки 1230 снарядов и сброшено до 200 бомб. Бомбы и снаряды не только выводили из строя самолеты, людей, но так портили летное поле, что взлетать и садиться после обстрела летчики не могли.

Аэродромные команды, несмотря на артиллерийский обстрел и патрулирование мессершмиттов, обозначали пригодную для взлета полосу, заравнивали воронки, убирали многочисленные осколки, которые могли повредить колеса самолетов.

Рядом с аэродромом в укрытой от немцев лощине шла напряженная работа по ремонту машин. Самолетов было мало, и при взлете и посадке они получали больше повреждений, чем во время боя в воздухе. Основные авиамастерские в Круглой бухте немецкие бомбардировщики уничтожили еще 24 апреля 1942 года. Во время этого налета погиб замечательный человек и талантливый летчик, один из энтузиастов воздушнодесантных войск, командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор Герой Советского Союза Н. А. Остряков — было ему в ту пору 34 года...

До середины июня на аэродроме базировались самолеты бомбардировочной группы Пе-2, возглавляемые командиром 5-й эскадрильи капитаном И. Е. Корзуновым. Те два самолета, которые появились над израненным «Ташкентом» 27 июня, были из 5-й эскадрильи, один из них пилотировал прославленный летчик Корзунов. Свой боевой путь Иван Егорович начал с командира [172] звена, участвовал в дерзких налетах на объекты противника, расположенные в глубоком тылу.

Целых полгода изо дня в день с аэродрома у Херсонесского маяка поднимались бомбардировщики, ведомые Корзуновым, и шли над опаленным, сжавшимся в стальной кулак Севастополем.

Маневр Корзунова всегда был предельно точен, а его смелость и неожиданность неизменно приносили успех. Пока враг приходил в себя, штурман-бомбардир Иван Филатов успевал положить на цель запас своих бомб.

Первую сотню боевых вылетов Иван Егорович завершил в Крыму. Вторую сотню начал в разгар боев за Кавказ. Третью набирал в дни нашего победоносного наступления, когда с советской земли изгонялась гитлеровская нечисть.

После 286-го боевого вылета И. Е. Корзунову присвоили звание Героя Советского Союза.

На заключительном этапе войны Корзунов командовал дивизией, но все же продолжал летать на боевые задания. В послевоенные годы генерал-полковник И. Е. Корзунов — заместитель командующего авиацией Военно-Морского Флота Советского Союза.

Второй самолет в той паре «Петляковых» вел Андрей Кузьмич Кондрашин. Он прошел славный боевой путь от пилота до командира эскадрильи, участвовал в обороне Одессы, Севастополя, 296 боевых вылетов совершил отважный летчик.

11 января 1944 года в боях за освобождение Одессы А. К. Кондрашин погиб смертью храбрых. Ему тоже присвоено звание Героя Советского Союза, имя его навечно занесено в списки авиационной эскадрильи имени Героя Советского Союза А. П. Цурцумия. [173]

* * *

В связи с недостатком самолетов для ночных боевых действий стали применяться самолеты УТ-1б и У-2б. Они были вооружены двумя реактивными снарядами РС-82, пулеметами и имели приспособление для подвески бомб. Одним из инициаторов применения учебных самолетов был комиссар 3-й особой авиационной группы Борис Евгеньевич Михайлов.

Боевая работа экипажей этих самолетов состояла не только в предварительной воздушной и наземной разведке. Они уничтожали живую силу противника, подавляли его огневые точки. В трудные для Севастополя июньские дни УТ-1б и У-2б совершали по 5–7 вылетов за ночь. Самолеты буквально висели в воздухе над передним краем противника, наносили большой урон его живой силе, разрушали огневые точки, изматывали врага физически и морально.

Не раз старшие лейтенанты Толстиков, Климов, сержанты Шанкарин, Пирогов и Нефедов штурмовали войска на дорогах Альминской и Мамашайской долин, бомбили железнодоржные эшелоны и станции.

В одном из ночных вылетов летчик Климов оказался в зоне вражеских огневых зенитных точек и попал в перекрестие прожекторов. Маневрируя, Климов вырвался из цепких лучей, но вражеский снаряд все же попал в самолет. Был разбит фюзеляж, а хвост самолета держался только на расчалках и при посадке вовсе отвалился.

Летчик сержант Нефедов только в июньские ночи 63 раза вылетал штурмовать передний край противника, подавлять его огневые точки.

Участие в этих боевых полетах принимал и полковой комиссар Б. Е. Михайлов.

В конце мая 1942 года в 3-й особой авиагруппе ВВС Черноморского флота был создан политический отдел. Борис Евгеньевич так умело организовал работу [174] политотдела, что в самые трудные дни второй половины июня в авиагруппе стала выходить печатная многотиражная газета. Многотиражка вселяла веру в неизбежность нашей победы над фашизмом, призывала к стойкости, рассказывала о бесстрашии и самоотверженности летчиков и техников. В эти июньские дни партийная комиссия приняла в ряды партии 140 человек из состава авиагруппы.

Противник знал, что наша зенитная артиллерия сидит на голодном пайке — по 3–5 снарядов в сутки на пушку. Знали гитлеровцы и о том, что зенитчики в эти последние июньские дни берегли снаряды для немецких танков, по которым били почти без промаха. По вражеским самолетам довольно успешно стреляли наши крупнокалиберные пулеметы, но немцы старались не спускаться в зону их действия.

В Казачьей бухте рядом с аэродромом у Херсонесского маяка расположилась плавучая батарея № 3. Зенитчики батареи настолько успешно отражали атаки вражеских летчиков, что враги практически не могли помешать нашим самолетам при заходе на посадку.

История создания этой батареи такова. Плавучий отсек корпуса корабля в свое время служил для проверки прочности конструкции новых кораблей при подводных взрывах, был он и мишенью для атак торпедных катеров. Построить в этом отсеке плавучую батарею предложил капитан 1 ранга Григорий Александрович Бутаков, представитель прославленной морской династии, живущий ныне в Ленинграде. Многие поколения Бутаковых служили на флоте. Один из них, Петр Бутаков, строил галерный флот Петра Первого, а дед Григория Александровича — участник первой обороны Севастополя. Сам Г. А. Бутаков — участник гражданской войны, командовал батареей на эсминце. [175]

Военный совет флота принял предложение Бутакова и поручил Морскому заводу имени Серго Орджоникидзе построить плавучую зенитную батарею.

«Спустя сутки, — вспоминает директор завода М Н. Сургучев, — когда были готовы все эскизы, я снова приехал на Северную сторону. Теперь плавучий отсек напоминал огромный растревоженный улей. Горы металлических конструкций и механизмов лежали на палубе. Одновременно работали сотни людей: одни монтировали боевую рубку и сигнальную мачту, делали крепления под дальномер, другие устанавливали фундамент под орудия».

Работы не прекращались ни на час. Чтобы обеспечить светомаскировку, люки и шахты покрывали ночью брезентом, но от этого духота становилась невозможной.

Конструктор В. Л. Ивицкий, старший строитель В. А. Лозенко вложили весь свой опыт в сооружение плавбатареи.

Бригадиры Анатолий Раслундовский и Савелий Койга со своими бригадами решили не тратить время на поездки домой и обратно и устраивались на короткий ночной отдых прямо в отсеке.

Через восемнадцать дней батарея была готова. На нее прибыли моряки почти со всех кораблей эскадры. Экипаж плавучей батареи № 3 составил 150 человек. Командиром был назначен старший лейтенант Сергей Яковлевич Мошенский. До этого он служил на линкоре «Парижская коммуна» командиром башни. Комиссаром плавбатареи стал политрук Нестор Степанович Середа.

Из Черноморского училища прибыл лейтенант С. А. Хигер — он был назначен командиром 76-миллиметровой батареи; лейтенант И. М. Маныпин — командиром 37-миллиметровой батареи автоматов; лейтенант [176] М. 3. Лопатко — командиром двухорудийной 130-миллиметровой батареи. На батарее установили пулеметы ДШК и прожектор.

Плавбатарею № 3 поставили на якорь северо-западнее Херсонесского маяка. Ее задачей было не пропускать авиацию противника к базе флота, срывать прицельное бомбометание.

Уже после первых сбитых самолетов за плавбатареей прочно укрепилось меткое имя «Не тронь меня». Стало явно заметно, что самолеты противника всячески стараются обойти район батареи.

В ноябре батарею поставили в Казачьей бухте, чтобы прикрывать Херсонесский аэродром.

Вражеские летчики называли район плавучей батареи «квадратом смерти». Вот какую запись нашли в книжке сбитого фашистского летчика: «Вчера не вернулся из квадрата смерти мой друг Макс. Перед этим не вернулись оттуда Вилли, Пауль и другие. Мы потеряли в этом квадрате 10 самолетов... Лететь туда — значит погибнуть».

Высоко оценило боевую деятельность плавбатареи № 3 командование флотом. Многие из личного состава были награждены боевыми орденами и медалями. А как дорожил соседством «Не тронь меня» летно-технический состав Херсонесского аэродрома, нетрудно себе представить. Генерал-лейтенант Герой Советского Союза Н. А. Наумов, находившийся до последнего дня на Херсонесском аэродроме, вспоминает: «Меткий огонь плавбатареи отбил охоту у гитлеровских летчиков приближаться к аэродрому на малой высоте».

Но в июне наступили тяжелые дни для зенитчиков. Гитлеровская авиация бомбила и штурмовала плавучий островок, все время держала его под артиллерийским и минометным обстрелом.

Стойкость и самоотверженность были нормой поведения [177] всех членов экипажа. Но батарея каждый день несла безвозвратные потери. Раненые, как правило не покидали своего боевого поста до тех пор, пока могли держаться.

Командир автомата старшина 2-й статьи Косенко был ранен, но продолжал вести огонь и сбил вражеский самолет. После второго ранения сердце героя остановилось.

К 26 июня 1942 года на батарее № 3 осталось менее половины действующих стволов и личного состава, но «Не тронь меня» продолжала вести огонь. Тяжелораненых, в их числе был и комиссар Н. С. Середа, отправили в Камышевую бухту.

27 июня оставшиеся в живых попрощались со смертельно раненным командиром капитан-лейтенантом Сергеем Яковлевичем Мошенским. До сих пор помнят ветераны последние слова командира: «Прощайте, друзья... Но знайте, что я умираю с сознанием, что вы выстоите в бою...»

Днем снова налетела большая группа вражеских бомбардировщиков. Два прямых попадания крупных бомб окончательно разрушили плавучую батарею. Многие герои погибли. Оставшиеся в живых ушли на берег и продолжали борьбу на Херсонесском аэродроме и у 35-й батареи.

26 сбитых вражеских самолетов было на счету у плавбатареи № 3. В их число вошли только те, что упали в поле зрения. Но немало гитлеровских стервятников ушли со зловещим шлейфом дыма. Многие из них наверняка не дотянули до своих аэродромов.

С потерей плавучей батареи оборона Херсонесского аэродрома была значительно ослаблена. Но на летном поле по-прежнему продолжались восстановительные работы. [178]

В один из дней аэродром подвергся особенно интенсивной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. В это время матрос Падалка закатывал на летном поле засыпанные землей воронки от бомб и снарядов. Случилось так, что во время налета бомбардировщиков матросу не удалось укрыться, так как он находился на середине летного поля. Падалка спрыгнул с трактора и юркнул в полую часть катка. Когда же налет кончился, матроса еле-еле вытянули из его убежища. Дело в том, что трактор прямым попаданием бомбы искорежило, а каток, который был прицеплен к трактору, отбросило далеко в сторону. Несмотря на довольно большие ссадины и ушибы, Падалка продолжал закатывать воронки, приспособив для этого другой трактор.

Командующий ВВС Черноморского флота генерал-майор В. В. Ермаченков на следующий день вручил Падалке орден Красной Звезды.

О тяжелом положении на переднем крае Севастопольского оборонительного района, требовавшего максимальной авиационной поддержки, рассказывал мне еще в те дни инспектор ВВС Черноморского флота Н. А. Наумов, ныне он также один из заместителей командующего авиацией Военно-Морского Флота. Следует сказать, что Николай Александрович принадлежит к когорте храбрейших летчиков-истребителей. В годы войны он быстро осваивал новые типы истребителей, поступавших на флот, сам переучил 200 летчиков-истребителей, неустанно обучал летчиков ведению воздушного боя. На счету Н. А. Наумова сотни боевых вылетов, 17 сбитых вражеских самолетов, из них 11 истребителей.

Я видел, как в одном воздушном бою под Новороссийском в апреле 1942 года Николай Александрович сбил бомбардировщик. Наблюдавший воздушный бой Нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов, когда узнал, что [179] бомбардировщика сбил инспектор ВВС полковник Наумов, наградил его именными золотыми часами.

В июньские дни 1942 года приходилось проводить целую операцию для взлета крылатых машин. Вначале заделывали следы бомбежки и обстрела, намечали новые взлетные полосы. Потом из капонира выруливал Ил-2 с выпущенными тормозными щитками, поднимая за собой облако рыжей херсонесской пыли, и медленно рулил по аэродрому. Навстречу ему, с другого конца аэродрома, так же медленно рулил другой Ил-2, а между ними носилась полуторка, за которой по летному полю волочилось на привязи бревно. В кузове машины лежали баллоны со сжатым воздухом, а опущенные к земле резиновые шланги поднимали тучи пыли.

В пыли весь аэродром. С воздуха кажется, что на аэродроме готовится к взлету множество самолетов. «Мессершмитты» вызывают подкрепление, и к мысу Херсонес со всех ближайших гитлеровских аэродромов летят немецкие истребители. Через полчаса их уже несколько десятков, но проходит 20, 40 минут, час, а с аэродрома никто не взлетает. «Мессершмитты», израсходовав горючее, улетают. Через несколько минут с разных сторон аэродрома вылетают наши истребители, ведомые капитаном Михаилом Авдеевым. Часть из них сковывает боем оставшиеся Ме-109, а остальные прикрывают вылетевшие на штурмовку противника Ил-2, ведомые прославленным командиром Героем Советского Союза А. А. Губрия. Передний край совсем рядом, в 5–10 километрах от аэродрома.

Вскоре штурмовики и истребители возвращаются и становятся в капониры. К этому времени количество немецких истребителей значительно увеличивается, но в воздухе наших самолетов уже нет, а штурмовать аэродром вражеским истребителям незачем: они [180] знают, что советские самолеты надежно защищены в укрытиях.

На аэродроме вновь начинается напряженная работа. Все готовятся к ночным действиям. Основные вылеты штурмовики совершают в вечерних и утренних сумерках, когда истребители противника досаждают меньше. А у истребителей главная работа ночью: охранять корабли, дать им возможность разгрузить боеприпас и принять раненых. Истребителям надо также прикрывать транспортные самолеты, которые тоже доставляют боеприпас и продовольствие и увозят раненых.

В дни героической обороны Севастополя мне нередко приходилось встречаться с летчиками, имена которых с любовью и восхищением произносили защитники Севастополя.

Появление штурмовиков над передним краем обороны всегда вызывало боевой подъем и громкую радость наших пехотинцев. Не раз после воздушной атаки пехота теснила противника, а бывало и так, что гитлеровцы под мощным огневым шквалом штурмовиков в панике бежали, оставляя свои позиции и вооружение.

В моей памяти сохранился образ бесстрашного летчика-коммуниста капитана Федора Николаевича Тургенева. Мне довелось вручать ему боевые награды.

Федор Николаевич в июне 1942 года по нескольку раз в день водил своих летчиков на штурмовку наступавшего противника, на подавление его огневых точек.

В один из тех дней пятерка Ил-2, ведомая Тургеневым, совершила дерзкий налет на аэродром противника, где было уничтожено 11 двухмоторных самолетов. Все Ил-2 вернулись на аэродром, но каждый имел по нескольку пробоин.

Когда 30 июня 18-му штурмовому полку было приказано перебазироваться на Кавказ, последним вырулил самолет из капонира капитан Н. Ф. Тургенев. [181]

В фюзеляж своего Ил-2 он поместил техника и механика, которые обеспечивали ему боевые вылеты.

Федор Николаевич уже подруливал к летному полю, когда заметил инженера эскадрильи Василия Знаменского. Тургенев остановил самолет и предложил Знаменскому быть у него третьим пассажиром. А надо сказать непосвященным читателям, что Ил-2 вовсе не приспособлен для перевозки пассажиров, но Василий Васильевич Знаменский с благодарностью принял предложение Федора Николаевича, так как наверное знал, что капитан Тургенев, невзирая на такую перегрузку, сумеет взлететь и долететь до Кавказского аэродрома.

Трудно поверить, но так было: с тремя пассажирами Федор Николаевич поднял Ил-2 и благополучно долетел до Анапы.

Штурмовики под командованием Ф. Н. Тургенева принимали активное участие в наступательной операции. Более 200 боевых вылетов совершил лично Ф. Н. Тургенев, из них 86 при защите Севастополя. Своим мужеством и отвагой он служил примером для подчиненных и был удостоен звания Героя Советского Союза.

Никогда не будет забыт и подвиг отважного летчика старшего лейтенанта Евгения Ивановича Лобанова.

Женя Лобанов очень любил летать, и летал он блестяще. Высокая техника пилотирования, необычайная смелость вызывали восхищение у товарищей.

С первых дней обороны Севастополя Лобанов в боях. [182]

Его штурмовки всегда очень эффективны. Он не любил палить на авось, каждый патрон, каждый снаряд он направлял только на верную и близкую цель. У него была исключительная способность находить противника, как бы хорошо он ни замаскировался. Не один раз Лобанов бесстрашно продолжал атаку, когда вокруг самолета рвались снаряды и осколки били по плоскостям.

Но восемьдесят девятый вылет Евгения Лобанова на штурмовку врага оказался последним.

Группа штурмовиков под командованием командира звена капитана Михаила, Талалаева успешно штурмовала позиции противника в районе Бельбека. Несмотря на сильный огонь гитлеровцев, летчики сделали по нескольку заходов и стали возвращаться на свой аэродром. На обратном пути фашисты подбили ведущий Ил-2. Мотор заглох, и Талалаев вынужден был совершить посадку на нейтральной полосе, ближе к окопам противника. Покинув подбитую машину, командир звена стал пробираться к своим, но когда полз к окопам, был ранен. Гитлеровцы увидели, что летчик ранен, но жив и все-таки уходит, и стали окружать его, пытаясь захватить в плен.

Тогда Евгений Лобанов спустился до высоты бреющего полета и пулеметным огнем стал прикрывать отход командира. Несмотря на то, что огонь противника был сосредоточен на его Ил-2, Лобанов сделал еще один заход, уничтожил часть гитлеровцев, приближавшихся к командиру, а остальных вынудил залечь. Это дало возможность Талалаеву достичь окопов морской пехоты, но самолет Лобанова был подбит и загорелся в воздухе.

Так, спасая командира, погиб бесстрашный летчик, коммунист Евгений Иванович Лобанов. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. [183]

Память о Жене Лобанове живет в сердцах людей. Одна из улиц Севастополя носит его имя. Недалеко от Джанкоя есть село Лобановка. Теплоход «Герой Е. И. Лобанов» бороздит воды Камского водохранилища. Большую Каширскую улицу в Пролетарском районе Москвы переименовали в улицу имени Героя Советского Союза Евгения Лобанова.

В июле 1970 года меня пригласили на праздник улицы, носящей имя Героя Советского Союза Е. И. Лобанова. Дома стояли в праздничном наряде. С большого портрета на фасаде здания на меня смотрел отважный черноморский летчик Евгений Иванович Лобанов — именно таким остался он в моей памяти. И словно ожили встречи в осажденном Севастополе со Штурмовиками 18-го авиаполка, где Лобанов был ярким примером боевой доблести.

На митинге, посвященном памяти Героя, выступили родные, друзья и товарищи, знавшие Женю Лобанова еще по ФЗУ и строительству первой очереди Московского метрополитена. Выступил и здравствующий ныне Герой Советского Союза генерал-майор авиации Михаил Авдеев. Михаил Васильевич неоднократно прикрывал в севастопольском небе Лобанова в то время, когда Женя штурмовал передний край и огневые позиции противника.

Сравнительно недавно получил я письмо из Николаева. Бывший комиссар 18-го авиаполка полковник в отставке А. С. Мирошниченко напомнил мне, что самолет Михаила Талалаева, оставленный на нейтральной полосе, еще немало полетал над позициями фашистов.

Спасли самолет следующим образом.

Со стороны окопов морской пехоты Ил-2 был хорошо виден. Командир 18-го штурмового полка [184] А. А. Губрия поставил инженер-капитану П. С. Журавлеву задачу спасти самолет.

Командир сектора полковник А. Г. Капитохин выделил двух саперов. Они сделали свое: подрезали проволоку, разминировали путь. Изучив место, где стоял Ил-2, инженер Журавлев и механики Быков и Кривой вышли ночью из укрытия и потянули за собой трос.

Соблюдая большую предосторожность, Журавлев, Быков и Кривой закрепили трос за самолет и вернулись в укрытие. После полуночи начали буксировку. Тягач взревел. Трос натянулся, как струна. И тогда противник всполошился. Взлетали ракеты, началась стрельба, но самолет успели благополучно отбуксировать на нашу территорию.

Через десять суток отремонтированный Ил-2 снова вернулся в строй.

Работа инженерно-технического состава в тот период была подвигом. В воздушных боях, особенно при штурмовке врага, самолеты часто получали повреждения. Мне приходилось видеть подбитые и искореженные Ил-2. Признаюсь, не верилось, что их можно восстановить.

Но инженеры и техники ночами, под огнем противника, беспрерывно латали пробоины, ремонтировали двигатели и аппаратуру, и к боевому вылету самолеты стояли в исправном состоянии.

Особую оперативность в ремонте самолетов проявил технический состав в июньские дни.

16 июня один из штурмовиков вернулся с пробитыми покрышками и не смог дорулить до капонира. Противник не прекращал обстреливать аэродром. Однако старший техник-лейтенант Иван Григорьевич Нестеренко доставил колеса к самолету и в течение 15 минут под артиллерийским огнем заменил их. Ил-2 ожил и зарулил в укрытие. [185]

18 июня другой летчик вернулся с пробитым бензобаком и также до капонира не дошел. Техники не стали ждать и под артиллерийским обстрелом и бомбежкой поспешили к самолету. Во время ремонта бензобака около самолета разорвался снаряд. Осколками были ранены три человека. Наскоро сделав перевязки, они продолжали работу. Бензобак сняли, поставили новый, и только тогда, когда Ил-2 зарулил к капониру, раненые пошли в санчасть.

Это были Самойленко, Михаленок и Коновалов.

В период обороны Севастополя в полку действовала специальная ремонтная группа. Инициатором и душой ее был коммунист инженер-капитан Петр Семенович Журавлев. В состав группы входили механики Быков, Кривой, Шульга, Малышев, Скабинский, моторист Семишаев и другие. Эта группа восстанавливала те самолеты, которые не могли отремонтировать техники, обеспечивавшие боевые вылеты.

Следует отметить, что именно группа Журавлева снова поднимала в небо искореженные, безнадежно разбитые самолеты, в том числе Ил-2 командира звена Михаила Талалаева. Золотые руки самоотверженных энтузиастов делали чудеса. И очень жаль, пишет один из ветеранов М. И. Трякин, что имена этих незаметных тружеников войны забыты.

Поход 26 июня в Севастополь оказался последним не только для «Ташкента», но и для всех крупных надводных кораблей, в том числе и эсминцев. Нельзя было больше посылать эсминцы без надежного прикрытия с воздуха. Вот почему отменили поход «Сообразительного», прибывшего из Поти с боеприпасом для 35-й батареи. Эсминец лишь снял раненых и эвакуированных с лидера «Ташкент». [186]

Положение с доставкой грузов в осажденный Севастополь и вывозом раненых усложнилось. Теперь только подводные лодки, тральщики, катера и транспортная авиация продолжали питать Севастополь и вывозить людей.

В эти дни адмирал И. С. Исаков, член Военного совета Северо-Кавказского фронта, сообщил Военному совету Черноморского флота, что Верховное Главнокомандование выделило для усиления питания Севастополя Московскую авиагруппу особого назначения Гражданского воздушного флота в составе 20 транспортных самолетов Ли-2.

Адмирал И. С. Исаков запросил командование флота, как доставлять груз, парашютным или посадочным способом, в какое время суток прибывать в Севастополь, в какие пункты направлять самолеты.

Командование флота попросило доставлять грузы на Херсонесский аэродром, чтобы обратным рейсом вывозить раненых. Ли-2 должны прибывать с наступлением темноты и улетать сразу же после разгрузки и приема раненых.

Ответственность за своевременную подготовку и завоз груза для осажденного города была возложена на начальника тыла ВВС Черноморского флота полковника М. Д. Желанова.

Я не могу не сказать доброе слово в адрес Матвея Даниловича Желанова, ныне генерал-лейтенанта в отставке. В годы войны все задания Военного совета флота выполнялись им в срок. И с этой важной задачей Матвей Данилович справился отлично. Ни одной претензии не было к нему за подготовку к отправке груза в главную морскую базу.

А в Севастополе в эти июньские дни находился командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор Василий Васильевич Ермаченко. [187] Он выделил группу командиров из 20-й авиабазы для приема и отправки транспортных самолетов с Херсонесского аэродрома.

Комиссар 3-й эскадрильи Московской авиагруппы особого назначения старший политрук И. С. Булкин рассказывал мне о том, как настойчиво летчики и техники, узнав, что предстоят полеты в Севастополь, просили командира эскадрильи В. А. Пущинского включить их в группу.

В состав экипажей двух эскадрилий особой авиагруппы вошли лучшие летчики, имевшие боевой опыт, проявившие мужество и стойкость при полетах на остров Даго, в глубокий тыл противника, в осажденный Ленинград. Командирами экипажей воздушных кораблей были замечательные летчики Шутов, Неронов, Полосухин, Смирнов, Волхов, Книжке, Кварталов, Шашин, Пономаренко, Петров, Гойштейн, Грушевский, Червяков, Ильченко, Кошевой, Скрыльников, Любимов, Бибиков, Русаков и Колесников.

Многих из них уже нет в живых, но в нашей памяти они вечно живы.

20 июня 1942 года Московская авиагруппа особого назначения — МАОН — в составе двадцати транспортных самолетов Ли-2 под командованием майора Короткова вылетела из Внукова в Краснодар.

Член Военного Совета Северо-Кавказского фронта адмирал И. С. Исаков и командующий 5-й воздушной армией генерал-майор авиации С. К. Горюнов разъяснили командиру МАОН майору В. М. Короткову и комиссару старшему батальонному комиссару И. М. Карпенко обстановку, сложившуюся в осажденном Севастополе.

Наша артиллерия и минометы из-за недостатка боеприпасов больше молчали в те дни и только изредка вели огонь прямой наводкой по атакующей пехоте [188] и танкам противника. Каждый снаряд и мина были на счету у осажденных. В Севастополе скопилось много раненых. Задача авиагруппы — доставлять боеприпасы, продовольствие и медикаменты, вывозить раненых.

Штаб авиационной группы разработал маршруты и план воздушной операции. Для скрытного подхода к Херсонесскому мысу выбрали горную полосу Кавказского побережья между Анапой и Новороссийском. На траверзе Судака маршрут изменялся и проходил вдоль берега, но на значительном от него расстоянии, чтобы скрыть от вражеских звукоулавливателей шум моторов и сделать трассу недосягаемой для немецких зенитных батарей.

В Краснодаре 1-ю эскадрилью перебазировали на один из близлежащих аэродромов — чтобы рассредоточить группу. Несмотря на удаленность от командования группы, экадрилья успешно справилась с поставленной перед ней задачей. Этому немало способствовал опыт командира эскадрильи, старейшего летчика подполковника Константина Александровича Бухарова.

Бухаров служил в авиации с 1922 года. Несколько лет был инструктором в Качинской авиашколе. Этот опыт позволил Бухарову отлично подготовить свои экипажи к выполнению сложной задачи. И сейчас, спустя 30 лет, Константин Александрович с большой теплотой вспоминает своих соратников, боевых товарищей, мужественно выполнявших чрезвычайно трудные задания. Он рассказывал, как штурманы пользовались для определения курса прожекторами, которые служили для них маяками. Было их три: первый прожектор вращался вкруговую, и луч его падал до горизонта в сторону запада, в направлении Севастополя. Второй поднимал луч в зенит и резко опускал [189] в направлении запада. Третий освещал западное направление веерообразно.

Когда план полетов был разработан, командиры эскадрилий Пущинский и Бухаров с комиссарами Булкиным и Кузнецовым провели собрание. Летчики говорили о готовности выполнить задачу, как бы ни были сложны обстоятельства. С одобрением восприняли экипажи предложение командира группы майора Короткова совершать по два вылета в ночь. Летчики Любимов и Скрыльников были в числе первых, кто сумел сделать за ночь два полета с посадкой.

Первым на прокладку ночной трассы в осажденный Севастополь вылетел командир 3-й эскадрильи капитан Владимир Александрович Пущинский. Тяжело груженный Ли-2 подрулил к старту, включил фары и в ночной мгле осветил себе летную полосу.

Спустя 25 лет я встретился с отважным летчиком-коммунистом и узнал, что Пущинский ни разу до этого в Севастополь не летал, так же как и второй пилот П. И. Колесников.

Вспоминая этот рейс, Владимир Александрович говорил о трудностях полетов на Ли-2 над морем. Требовались большая выдержка, мужество и, конечно, летное мастерство. В лунные ночи тени облаков создавали на поверхности воды обманчивое впечатление горной береговой цепи, что нередко вводило в заблуждение даже опытного летчика. Добрым словом Пущинский вспоминает морских штурманов, летавших в составе экипажей Ли-2. Они отлично ориентировались в полете над морем.

До сих пор Владимир Александрович помнит свой первый вылет. Он повел самолет над морем, взял курс на Севастополь. Миновав Феодосию, увидел горящие леса. Потом горизонт осветился тревожным красным светом. Пролетев еще немного, летчик увидел отблески [190] огня в бухтах — казалось, будто горит сама вода. Это был Севастополь.

У крайнего выступа, омываемого с трех сторон морем, несколько раз мигнули красные и зеленые огни Херсонесского маяка — условный сигнал на посадку.

На земле засветился треугольник фонарей. Владимир Александрович приземлился, подрулил к капониру. Аэродром обстреливался артиллерийским огнем.

Пущинский осмотрел летное поле и передал радиограмму в Краснодар: «Выпускайте все самолеты».

Груженные боеприпасами самолеты стояли на аэродромах в боевой готовности. Два с половиной часа с момента вылета Пущинского показались экипажам Ли-2 вечностью. Летчики получили задания и с нетерпением ждали сигнала для взлета.

Той ночью на аэродроме выпустили листки. В одном из них поместили письмо летчика Бибикова: «Клянусь, пока руки держат штурвал, пока бьется сердце в груди, буду летать до последнего дыхания, всеми силами помогать севастопольцам бить, громить, уничтожать врага». Перед первым вылетом авиаторы написали заявления с просьбой принять в партию. Бортмеханик Герусенко писал: «В эти дни суровых испытаний для Родины я хочу коммунистом летать на выполнение боевого задания».

На аэродроме появились командир группы и комиссар Карпенко, летчики окружили их, и Коротков прочел телеграмму Пущинского.

Самолеты один за другим стали выруливать на старт. Взлетали с интервалом в 10–15 минут, так как в Севастопольской операции была принята тактика одиночных полетов. Это давало возможность избегать скопления самолетов на Херсонесском аэродроме, который [191] находился под постоянным артиллерийским обстрелом.

— Я помню, как возвращались первые самолеты из осажденного Севастополя, — рассказывал И. С. Булкин. — Командиры экипажей возбужденно и торопливо докладывали о выполнении задания. На лицах летчиков светилось выражение радости и гордости.

Трудно передать словами состояние вывезенных из Севастополя раненых. Ошеломленные тишиной, они с наслаждением вдыхали полной грудью чистый утренний воздух и со слезами на глазах благодарили летчиков...

Экипажи по своей инициативе выносили из самолета все возможное, в том числе и спасательные средства, чтобы высвободить место для лишнего ящика с боеприпасами и взять из Севастополя побольше раненых.

После первых полетов выявились и недочеты. Летчики делали несколько заходов, чтобы получить разрешение на посадку, не сразу разгружали доставленное, раненые не везде были привезены к месту посадки и стоянки Ли-2.

По поручению командования МАОН, на Херсонесский аэродром вылетел комиссар 3-й эскадрильи старший политрук И. С. Булкин. Он должен был встретиться с членом Военного совета флота дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым и доложить, что мешает более успешно выполнять задачу.

Летал Булкин на Ли-2, где командиром был старший лейтенант Любимов. В экипаже был ранен бортмеханик, и командир эскадрильи не хотел его выпускать. Тогда И. С. Булкин заменил бортмеханика на время полета.

Ночь стояла тихая и ясная. Любимов с большой предосторожностью приземлился на Херсонесском [192] аэродроме. Как только остановились моторы, стали ясно слышны непрерывная канонада, разрывы снарядов на летном поле,

Вскоре состоялась встреча с Кулаковым. Оказалось, что Николай Михайлович уже принял меры, чтобы самолеты сразу же после приземления разгружались и принимали максимальное количество раненых.

Когда И. С. Булкин возвратился на аэродром, на самолет погрузили 37 раненых. Ли-2 был явно перегружен. Но Любимов доказывал, что все раненые и члены экипажа имеют вес не более 80 килограммов, и, произведя подсчет, он принял на борт еще двух человек.

Для приема и отправки самолетов Ли-2 на Херсонесском аэродроме находился посланный из МАОЫ капитан Молодцов. Он вместе с 20-й авиабазой сумел так организовать работу, что за 10 ночей непрерывных полетов только один Ли-2 потерпел аварию при посадке, хотя, приземляясь, почти каждый Ли-2 получал какие-то повреждения, так как аэродром был усеян осколками и изрыт воронками. При посадке самолет сразу же заводили в капонир, где шла дальнейшая разгрузка и посадка раненых. В это время производили срочный ремонт, устраняли поломки, которые могли помешать взлету.

Весь летно-технический состав отряда работал очень напряженно. Противник знал, что на Херсонесском аэродроме происходят ночные полеты, и с каждым днем усиливал артиллерийский обстрел аэродрома.

В архиве Главного управления Гражданского воздушного флота сохранились донесения тех дней о полетах в осажденный Севастополь.

Привожу полностью одно из донесений, чтобы читатель имел представление о том, в каких условиях [193] работала Московская авиационная группа особого назначения.

«Члену Военного совета Северо-Кавказского фронта

Адмиралу ИСАКОВУ.

Командующему 5-й воздушной армией

Генерал-майору авиации ГОРЮНОВУ

Оперативное донесение о выполнении задачи по транспортировке грузов в ночь с 26 на 27 июня 1942 года.

1. Задача. Вверенной мне авиагруппе поставлена задача продолжать транспортировку боеприпасов с посадкой на аэродроме «Херсонесский маяк».

2. Выполнено. Произведено 15 самолето-вылетов. Все задания выполнены. Перевезено в Севастополь 28 380 кг боеприпасов. Вывезено 336 раненых. Из Севастополя в Краснодар доставлено 2000 кг специального груза.

В момент прилета наших самолетов и во время их пребывания на аэродроме последний обстреливался интенсивным огнем полевой артиллерии противника. В течение полуторачасового пребывания наших самолетов на аэродром было сброшено свыше сотни снарядов. Одновременно аэродром подвергся ожесточенной бомбежке с воздуха. Все наши самолеты благополучно вернулись на свои базы.

Командир МАОН — майор Коротков

Комиссар МАОН — старший батальонный комиссар Карпенко».

Ночью 29 июня на Херсонесский аэродром произвели посадку 11 транспортных самолетов, которые доставили 18 тонн боеприпасов и продовольствия и ремонтную бригаду во главе с А. П. Соловьевым. В ночь [194] на 29 июня один из Ли-2 при посадке угодил в воронку, поломал шасси и погнул винт. Ликвидировать поломку на аэродроме не смогли. Собственно, бригада Соловьева привела в порядок все, кроме винта. Винт должны были доставить 1 июля, но в этот день Ли-2 прекратили полеты. 2 июля Соловьев, исходя из обстановки, сжег самолет. Ремонтная бригада попала в плен. Трудный путь лагерей прошел Соловьев со своими товарищами, но все они остались верными сынами Родины...

Трижды летал в эти дни на Херсонесский аэродром комиссар 1-й эскадрильи И. С. Булкин. Он и сейчас не может спокойно рассказывать о самоотверженности авиаторов, летавших в осажденный Севастополь. С восхищением рассказывает он и о смелости и мастерстве летчиков-истребителей Черноморского флота, прикрывавших Ли-2 и штурмоваших противника и его огневые точки.

За десять дней московская авиагруппа особого назначения произвела 229 ночных боевых вылетов, перевезла более 200 тонн боеприпасов и продовольствия осажденным, вывезла 1542 раненых, 630 человек летно-технического состава и 12 тонн специального груза.

В конце июня на Северной стороне в районе Константиновского равелина гитлеровцы установили прожектор. Как только начинало темнеть, он прощупывал небо, освещал южное побережье.

29 июня летчик-истребитель Герой Советского Союза Михаил Авдеев в сумерках возвращался с боевого задания. Подлетая к аэродрому, он заметил вспыхнувший прожектор. Луч исходил из района Константиновского равелина.

Авдеев знал, что с наступлением темноты станут [195] прибывать Ли-2. Поднимаясь днем в воздух, он видел, как подвозили раненых к капонирам.

Прожектор противника помешает посадке Ли-2. Накануне из-за прожекторов несколько самолетов не смогли сесть на аэродром и вынуждены были сбросить груз на парашютах.

Михаил Васильевич решил «погасить» прожектор. Авдеев дважды заходил на луч и пикировал на него. Уверенный, что с прожектором покончено, он возвратился на посадку, но луч снова вспыхнул и стал ощупывать аэродром.

— Я был очень зол, что не сумел погасить прожектор, — вспоминает Авдеев, — и решил добить его во что бы то ни стало.

Горючее и боезапас были на исходе, но Авдеев не мог себе позволить сесть на аэродром, не ликвидировав предательский луч.

Авдеев пошел к равелину на бреющем — теперь летчик заходил с суши. Противник вел интенсивный зенитный огонь — снаряды гитлеровцам не приходилось экономить. Открыли огонь и пулеметы.

Летчик почувствовал удар, но продолжал лететь на цель. И прожектор погас — Авдеев расстрелял его почти в упор.

Садиться пришлось «на брюхо»: шасси не действовали, так как были повреждены зенитками врага.

Это был последний боевой вылет Авдеева в осажденный Севастополь. В ту ночь Михаил Васильевич не раз выходил из убежища и смотрел в сторону равелина. Прожектор не светил.

Днем 26 июня я вылетел во 2-й минно-торпедный полк, которому я должен был вручить гвардейское знамя. [196]

Приказом Наркома ВМФ полк преобразовывался в 5-й гвардейский авиационный полк за проявленную в боях отвагу, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава.

В этом полку я и ранее бывал не раз. Впервые это случилось на второй день войны, когда 27 бомбардировщиков пробомбили Константу и вернулись без потерь.

Командиру полка Н. А. Токареву звание Героя Советского Союза было присвоено еще за участие в финской кампании.

Внешне это был коренастый, среднего роста человек, в котором с первого взгляда чувствовалась большая физическая сила, твердость характера, воля. Взгляд темных глаз быстрый, словно прощупывающий.

Николай Александрович летал часто и имел богатый боевой опыт, был непререкаемым авторитетом для своих подчиненных. В полку мне пришлось слышать такую частушку:

Я позволю себе привести выписку из доклада о боевых действиях 63-й авиабригады, куда входил 2-й минно-торпедный полк, чтобы читатель мог судить о полетах этого замечательного летчика.

«В этот день Токарев по данным разведки дважды водил своих летчиков для нанесения бомбового удара по скоплению живой силы и боевой техники противника. На втором вылете наши бомбардировщики были атакованы четырьмя Ме-109. В результате подбили самолет Токарева. Пробило консольный бензобак правой [197] плоскости, она стала гореть. Токарев не ушел до тех пор, пока не были сброшены бомбы на цель. Выполнив задание, Токарев решил произвести посадку на мыс Хако. Подойдя к аэродрому, полковник обнаружил, что у самолета повреждена система выпуска шасси — не срабатывал замок.

Только благодаря большому летному мастерству Токарева и его стремлению спасти не только экипаж, но и самолет, посадка была произведена благополучно. Самолет в настоящее время уже введен в строй...»

Я очень четко помню день вручения гвардейского знамени 5-му гвардейскому полку. Полк, выстроенный для торжественного принятия гвардейского знамени, замер.

В строю я видел мужественных летчиков, штурманов, стрелков-радистов, трудолюбивых техников и оружейников. И с болью в сердце не обнаружил многих из тех, кого я знал в полку, с кем встречался раньше, разговаривал после их боевых полетов. Не было в строю командиров эскадрилий П. Ф. Семенюка, Г. К. Беляева, штурмана И. В. Егельского и многих других...

Штурмана А. Ф. Толмачева я заметил на правом фланге. Он стал уже штурманом полка, майором. На груди у него алели орден Ленина и орден Красного Знамени. Наши взгляды встретились. Вспомнилось, как при вручении ордена я благодарил его за службу, а он так просто ответил мне:

— Я — как все у нас в полку.

А когда после торжественного чествования героев я пытался расспросить его о боевых полетах, он, избегая рассказа о себе, все говорил о боевых товарищах — командире, стрелке-радисте, который успевал открыть огонь раньше противника.

На этот раз в строю было много незнакомых мне летчиков и стрелков-радистов. Они пришли на смену [199] тем, кто сложил голову в боях за Родину, завоевав для товарищей право нести вперед гвардейское знамя.

И вот это знамя вручается за мужество в боях, за беспредельную преданность воинскому долгу. Часть летчиков, кого я знал еще в первые месяцы войны, стали уже командирами звеньев, эскадрилий, на груди у многих боевые ордена. Это они своими подвигами завоевали полку звание гвардии...

Вручая командиру полка Герою Советского Союза Н. А. Токареву гвардейское знамя, я с волнением говорил:

— В памяти народа вечно будут жить героические подвиги наших боевых друзей, отдавших жизнь за Родину. Ваши боевые подвиги, свершенные в дни трудной борьбы с фашизмом за честь и независимость нашей Отчизны, также будут вечно жить в сердцах благодарного народа... Враг еще силен. Он продолжает рваться в глубь нашей страны. Тяжело нам. Но мы твердо верим, что победа над злобным врагом наступит. Ваша самоотверженность в боевых делах — вклад в грядущую победу...

Принимая гвардейское знамя, Н. А. Токарев так же волновался, как и я. Я видел и чувствовал, как глубоко воспринял он это радостное событие.

Когда командир полка вместе с комиссаром Аркадием Забежанским стал на колено, чтобы произнести клятву, весь полк последовал их примеру, преклонив перед знаменем колена. Это было величественное и трогательное торжество...

Повторяя за прославленным командиром слова клятвы, полк обещал с честью и достоинством нести гвардейское знамя, завоеванное кровью и жизнью многих боевых друзей, до полной победы над коварным врагом. [200]

...У меня словно и сейчас звучат в ушах голоса сотен летчиков, штурманов, стрелков-радистов, а в памяти встают дни и ночи, когда летчики 5-го гвардейского полка наносили сокрушительные удары по врагу под Одессой, Севастополем, под Бухарестом и Плоешти.

И сердце мое в те минуты наполнилось радостью оттого, что мне посчастливилось вручать гвардейское знамя прославленным летчикам военно-воздушных сил Черноморского флота.

Не могу не сказать хотя бы коротко о судьбе командира и комиссара первого на флоте гвардейского авиационного полка.

В январские дни 1943 года группа самолетов Ил-4, на одном из которых был воздушным стрелком заместитель командира 5-го гвардейского полка по политчасти майор Аркадий Забежанский, совершила удар по конвою противника. Экипаж Забежанского атаковал эсминец противника, охранявший транспорт, и, приняв на себя огонь вражеского корабля, дал возможность остальным самолетам нанести торпедный удар. Транспорт затонул. Но самолет, где был Аркадий Забежанский, враги сбили. Ил-4, как рассказали мне участники этой операции, горящим упал в море.

С А. Е. Забежанским мне приходилось не раз встречаться. О нем я и сейчас сохранил воспоминание как о скромном и в то же время очень смелом политработнике. Рассказывая о боевых делах полка, он никогда не говорил о том, что и он летает. В докладе слова «я» не было, оно заменялось словами «мы», «коммунисты и комсомольцы полка».

Я знал, что Забежанский не входил в штатный расчет экипажа, мог не летать, но он считал своим долгом летать на боевые задания, особенно с теми, кого [201] воспитывал, кого призывал к решительным и смелым действиям при выполнении боевой задачи.

Летал он не просто наблюдателем. Вместе с экипажем решал он боевые задачи и был для других примером мужества и высокого умения выполнять боевые обязанности.

Аркадий Забежанский изучил в совершенстве курс воздушной стрелковой подготовки, получил квалификацию воздушного стрелка. Он был желанным членом экипажа для всех, кто летал на боевые задания — о нем шла слава, как об отличном воздушном стрелке. Летать, как правило, он стремился с молодыми летчиками, не имевшими боевого опыта. Одним своим присутствием в полете он укреплял уверенность новичка.

Командиры многих авиационных частей утверждали, что Забежанский был в числе лучших политработников авиации флота. То, что это было так, подтверждается и сейчас. Встречаясь с теми, кто знал Аркадия Забежанского, я слышу добрые и теплые слова о нем.

Н. А. Токарев в 1944 году стал генерал-майором авиации, командиром дивизии. Он был неутомим в борьбе с ненавистным врагом, который уже в то время отступал. Оставляя под ударами Красной Армии наши города и села, фашисты осуществляли тактику выжженной земли, угоняли в рабство советских людей.

Полки минно-торпедной дивизии базировались в районах, освобожденных от гитлеровских захватчиков. Николай Александрович не мог спокойно слушать рассказы советских людей, которым удалось скрыться от фашистов, обо всех мучениях и страданиях, перенесенных ими за время пребывания в фашистской оккупации.

Не знали усталости в боевых полетах Токарев и его летчики, они находили удовлетворение в том, что отплачивали [202] врагу за его злодеяния, совершенные на нашей земле. Токарев не переставал летать и тогда, когда стал командиром дивизии, генералом. Свой богатый боевой опыт передавал он подчиненным, участвовал в выполнении всех сложных заданий, был ведущим в этих операциях.

В марте 1944 года при нанесении бомбового удара по транспорту противника самолет Н. А. Токарева был подбит и, горящим, упал на окраине Евпатории...

Но снова вернемся в Севастополь 1942 года.

С рассветом 30 июня противник возобновил атаки по всему фронту, нанося главный удар по Балаклавскому шоссе в направлении Куликова поля и по железнодорожному вокзалу.

На Херсонесском аэродроме получил пополнение стрелковый батальон ВВС, который находился в резерве СОРа.

К вечеру 30 июня генерал-майор В. В. Ермаченков сообщил руководящему составу 3-й особой авиагруппы о том, что Ставкой Верховного Главнокомандования по просьбе вице-адмирала Ф. С. Октябрьского командованию СОРа разрешено оставить Севастополь.

К вечеру 30 июня курсом на Новороссийск ушли 13 тральщиков, 4 буксира, 3 сторожевых катера и 2 водолазных бота, которые приняли раненых и эвакуированных.

Тем же вечером с Херсонесского аэродрома вылетели в Анапу 18 самолетов. Каждый самолет, приняв на борт летно-технический состав, улетал с большой перегрузкой.

На аэродроме в капонирах стояли три «яка»: первый принадлежал командующему военно-воздушными силами Черноморского флота генералу В. В. Ермаченко, [203] который считал своим долгом вылететь в числе последних, второй — подполковнику Н. А. Наумову и третий — командиру эскадрильи майору К. Д. Денисову. Константин Дмитриевич Денисов с первых дней войны командовал эскадрильей истребителей, а затем авиаполком. В период обороны Севастополя 73 раза водил он свою эскадрилью на штурмовку врага, лично сбил в воздушных боях 13 самолетов противника, в групповых боях с его участием сбито 6 вражеских машин.

С кавказских аэродромов в ту ночь вылетело 16 Ли-2, но на Херсонесском аэродроме приземлились только 13. Три самолета, потеряв ориентировку в связи с перебоями в работе моторов, вернулись на Кавказское побережье.

Посадка на Ли-2 происходила в трудных условиях. В районе аэродрома скопилось большое количество бойцов и командиров из отходивших частей и подразделений. Многие из них знали, что транспортные самолеты каждую ночь увозят раненых, а теперь будут брать эвакуируемых, и каждый надеялся попасть на транспортный самолет.

Ли-2 приземлялись с интервалом в 15–20 минут. Разгрузка доставленного боеприпаса и продовольствия проходила быстро. Ящики со снарядами и минами порой тут же погружали в машины и отвозили на батареи.

Всего в ночь с 30 июня на 1 июля было доставлено около 24 тонн боеприпаса и 2 тонны продовольствия.

В обратный рейс самолеты приняли в ту ночь 232 человека командного и летно-технического состава и 49 раненых. Все самолеты благополучно долетели до кавказских аэродромов.

Командир экипажа Ли-2 старший лейтенант Михаил Семенович Скрыльников, прилетевший 30 июня [204] на Херсонесский аэродром в числе первых, быстро разгрузился, но распоряжения принять пассажиров не получил. Скрыльникову приказали подрулить к капониру, а экипажу укрыться в убежище.

В 1968 году я встретился с Михаилом Семеновичем Скрыльниковым. Он и сейчас продолжает летать. Ту последнюю ночь на Херсонесском аэродроме он хорошо помнит.

...Несколько раз, после того как экипаж спрятался в укрытие, Скрыльников ходил к дежурному по аэродрому, просил разрешения принять людей и улететь. Скрыльников вспоминает, как нервничал он и весь экипаж от неизвестности. На аэродроме не оставалось уже ни одного Ли-2.

Я с интересом слушал рассказ Михаила Семеновича о его мужественном экипаже, с которым он тогда летал. С большой любовью говорил Скрыльников о бортмеханике Аркадии Кудишине, втором летчике Саше Куримове, радистке Маше Чихиревой. Чудесным, видимо, был этот боевой коллектив. Экипаж Скрыль-никова совершил 538 вылетов в осажденный Ленинград, сотни вылетов в тыл противника.

Время было за полночь, когда Скрыльников получил приказание подготовиться к вылету.

Командование СОРа во главе с вице-адмиралом Ф. С. Октябрьским с трудом пробилось к Ли-2. С этим самолетом должны были улететь командир 3-й особой авиагруппы полковник Г. Г. Дзюба и военком полковой комиссар Б. Е. Михайлов.

Обстановка складывалась так, что на аэродроме собралось много людей, стремившихся попасть на самолет.

Самолет Скрыльникова был последний. Зная это, Борис Евгеньевич Михайлов, чтобы избежать сутолоки, [205] которая могла произойти, решил остаться на Херсонесе.

— Товарищи! Я остаюсь для приемки самолетов.

Эти слова Михайлова успокоили людей.

Бывший начальник подвижной радиостанции старшина 1-й статьи Г. П. Брюховецкий хорошо помнит, как отнеслись люди к поступку комиссара.

На следующий день после отлета последнего Ли-2 раненый моряк, который был на аэродроме, когда улетал самолет Скрыльникова, рассказал Брюховецкому о виденном.

— Вот какие люди у нас! — закончил рассказ раненый. — Ведь знал же он, что самолетов больше не будет, а сам остался, дал возможность улететь другим...

И моряк, у которого была оторвана рука, вдруг заплакал.

1 июля 1942 года в 5 часов утра в Краснодар прилетел Ли-2 с командованием Севастопольского оборонительного района. Заместитель начальника политуправления Черноморского флота бригадный комиссар И. В. Маслов и полковник Г. Г. Дзюба рассказали мне о самоотверженности комиссара Бориса Евгеньевича Михайлова.

С Б. Е. Михайловым я был знаком еще по совместной службе на Тихоокеанском флоте — тогда Борис Евгеньевич был комиссаром авиационного полка. На флотских совещаниях и семинарах приводили в пример его организаторский опыт партийно-политической работы.

За короткий срок Михайлов овладел летным делом. [206]

Он понимал, что воздействовать на формирование авиаторов надо и личным примером.

В летной характеристике Б. Е. Михайлова сказано: «...Технику пилотирования на самолете МБР-2 в воздухе отработал отлично. Технику взлета, расчет на посадку отработал хорошо».

Война застала Михайлова комиссаром бомбардировочного полка на Балтике. Вот что писал о нем комиссар ВВС Краснознаменного Балтийского флота Л. Н. Пурник: «...Пламенным словом и личным примером вдохновляет летчиков, техников и механиков на самоотверженное выполнение боевых приказов командования. Комиссар Михайлов умеет в нескольких словах объяснить трудность обстановки, увлечь людей на подвиг. Что касается его самого, то в воздушных боях Б. Е. Михайлов всегда идет на самые трудные задания».

В начале 1942 года Б. Е. Михайлов был назначен комиссаром 2-й авиационной бригады ВВС Черноморского флота. С его приходом возросла боевая активность бригады, улучшилась работа по изучению и пропаганде боевого опыта передовых летчиков.

Как-то, будучи в бригаде, Михайлов обратился ко мне с просьбой послать его на горячее дело. Я его понял. В те дни при встречах с политработниками частей, находившихся на Кавказском побережье, я часто слышал просьбы об отправке в осажденный Севастополь.

В мае 1942 года Михайлова назначили комиссаром 3-й особой авиагруппы Севастопольского оборонительного района.

В июньские дни полностью проявился организаторский талант комиссара. Он успевал всюду и находил время пробомбить передний край противника. [207]

В известном многим читателям рассказе Леонида Соболева «Батальон четверых» один из четверых, Михаил Негреба, был вместе с комиссаром Михайловым на Херсонесском аэродроме после отлета последнего Ли-2. Михайлов до конца оставался истинным комиссаром, находился там, где было трудно. Возглавляя борьбу оставшихся на Херсонесе, он служил примером бесстрашия и мужества. Негреба и рассказал о последних минутах жизни смертельно раненного комиссара.

Ныне на Херсонесе, где погиб Михайлов, установлен бюст крылатого комиссара, а в Севастополе одна из улиц названа его именем.

Помнят крымчане и славные боевые дела ныне генерал-майора авиации К. Д. Денисова, защищавшего небо Крыма. Родина высоко оценила подвиги летчика, наградив его семнадцатью орденами и медалями и присвоив звание Героя Советского Союза. Его именем названо красивое село близ Симферополя.

В Денисовке всегда наступает праздник, когда сюда приезжает прославленный летчик. Ему, желанному гостю, продолжающему служить в рядах Военно-Морского Флота и отдающему все свои силы и боевой опыт дальнейшему укреплению военной мощи Вооруженных Сил нашей Отчизны, по старинному обычаю преподносят хлеб-соль, а пионеры выстраиваются на торжественную линейку и рапортуют о своих делах.

Я рассказал о боевых полетах лишь некоторых летчиков, принимавших участие в обороне Севастополя, хотя можно было бы поведать о героях-авиаторах очень многое — ведь за годы войны в авиации Черноморского флота 60 человек стали Героями Советского Союза. [208]