«Червонцы»
1
В вагон, стоявший на станции Киев-пассажирская, вошла красивая, хорошо одетая женщина.
— Я жена мобилизованного врача Багрова... Вы — женщина и мать. У меня тоже скоро будет ребенок... Муж хирург. Сегодня за ним пришли — немедленно собраться и с начглавсанупром выехать на фронт. Муж сказал мне: «Не могу отказаться. Не потому, что боюсь репрессий. Если так экстренно требуют, — значит, нужно до зарезу...»
— Ваш муж сказал сущую правду. Нам очень нужны врачи.
— Я хочу просить об одном: не оставляйте его в частях, когда минует острая необходимость.
— Хорошо, обещаю.
— И еще... Пусть меня известят, если он погибнет.
— Обещаю и это.
...Специалисты-хирурги были собраны в несколько часов.
Утром меня срочно вызвали в Совнарком, протянули длинную телеграмму с традиционным адресом: «Всем, всем...»
Командир Богунской бригады сообщал, что у него нет ни одного врача, «даже фельдшера, гады, разбежались. Больные и раненые валяются без призора; как же идти в бой, драться с врагами!».
После того как мы оставили Харьков, с врачами действительно плохо, но в перевязочных отрядах, летучках — полный комплект. Необходимо выехать самой. На месте налажу санитарную помощь, побываю [113] в наступающих частях. И хотя товарищи из Совнаркома возражали против моего отъезда и мне пришлось долго спорить, удалось настоять на своем. Уезжала со спокойной душой: в Киеве оставались Данишевский и Дремлюг, на которых можно было целиком положиться.
Ритмично покачивается вагон. Позади осталась сутолока последних часов — разговоры, доклады, распоряжения и... сынок. Его привезли товарищи, побывавшие в Москве.
Спокойно озираясь по сторонам, он выкатился из-за портьеры, что прикрывала дверь моего кабинета, и уверенно затопал к столу.
Во всем была виновата бабка. Ей тоже хотелось минутку побыть со мной на прощание, вот и пустила в ход сильнодействующее средство. Знаю, она стоит за портьерой и зорко следит за своим питомцем.
А Мурзик между тем благополучно добрался до стола и уткнулся личиком в мою юбку.
Григорий Михайлович Данишевский, докладывавший мне о делах, ласково гладит мальчика, а он взбирается ко мне на колени и на минутку притихает. В кабинете беспрерывно звонят три телефонных аппарата. Это, видно, пугает малыша, он протягивает ручки к шевелящейся портьере — там бабка, с ней спокойнее и привычнее.
— Мама, идем... — И обращается к Данишевскому: — Ступай себе мимо...
Эту фразу Мурзик произносит всякий раз, чтобы напомнить о себе, когда ему надоедает слушать разговоры взрослых. Но тогда на меня не подействовал даже этот призыв.
— Не могу, сынок. Занята. Иди к бабусе.
Ребенок направился к портьере. Но бабка, видимо, решила выманить меня из кабинета. Не прошло и минуты, как Мурзик снова оказался в комнате. В глазах стоят слезы. Еще секунда — разревется. А рядом приемная, в ней много народу. Детский плач покажется весьма странным аккомпанементом.
— Пойдите пообедайте, — уговаривает Данишевский. [114]
Секунда — и сынок барахтается у меня на шее. Мы стремглав налетаем на бабку — «Не занимайся натравливанием!» — и с хохотом мчимся по коридору, соединяющему дворец бывшего сахарозаводчика Бродского с бывшими комнатами для прислуги. Там, в крохотных клетушках, наша квартирка. Окна выходят в цветущий сад. Загаженный, изрытый гайдамаками, немцами, петлюровцами, которые искали потаенных ходов и кладов, сад приведен в порядок сотрудниками Главсанупра.
Аннушка, верная спутница моих скитаний, потчует, приговаривая:
— Ешь, беглая! Когда-то снова тебя увиди-и-им!..
Заслышав в голосе бабки слезливые нотки, Мурзик настораживается.
— Береги его, Аннушка!
— Без тебя знаю, что делать! За мальца не тревожься... Себя побереги! Убьют тебя! Чует мое сердце, убьют...
Поезд идет быстро. Вот наконец и Миргород — город, с детства населенный для каждого бессмертными гоголевскими персонажами. Кажется, вот-вот по перрону заковыляет Иван Иванович, несущий в поветовый суд жалобу на Ивана Никифоровича за оскорбление «гусаком», или вылетит, сидя верхом на ведьме, семинарист Хома, или задребезжат дрожки Пульхерии Ивановны, пожелавшей «обревизировать свои леса»...
Миргород. Значит, скоро Полтава. Всеми делами там руководят Егоров и Козюра. В губревкоме — Дробнис. Козюру знаю по Курску. Яшу Дробниса нашли раненым, когда захватили Харьков в начале января 1919 года. Накануне ночью гайдамаки петлюровского атамана Балбачана расстреляли руководящее ядро большевистского подполья. Дробнис сумел уползти с простреленной грудью.
Полтавское направление впитало в себя все решительное и боеспособное. Это трамплин, с которого будем прыгать на Харьков, на Донбасс. У Полтавы собраны лучшие силы, здесь решится — или дальнейший откат, или переход в наступление. [115]
Вокзал забит составами. У перрона несколько санитарных летучек. Входят и выходят раненые.
— Перевязку!.. — несется кругом.
Медицинского персонала не видно. В зале третьего класса яблоку негде упасть: все забито ранеными.
— Сестрица, братец, перевяжите...
— Попить, попить, товарищ-и-и...
С трудом проталкиваюсь вперед.
За перекладиной — большой стол, носилки, койка, еще два столика, на них в беспорядке разбросан инструментарий, валяется перевязочный материал. У большого стола сидят врач и две сестры. Напротив стоит санитар. Он отбирает из груды пиленого сахара ровные кусочки и по два раскладывает их на лежащие перед каждым порции. Хлеб уже поделен. Сало, чай и оставшийся сахар ждут своей очереди. Лица у служителей Эскулапа невозмутимы. Ни малейшей реакции на просьбы раненых, только изредка поглядывают в сторону перекладины, которая трещит под напором людей.
Перемахнуть через перекладину и опрокинуть стол — дело минуты.
— С врагами у нас один разговор, — уже спокойно разъясняю красноармейцам. — А с тобой поговорим в трибунале! — бросаю чуть живому от страха санитару.
В штабе, в санитарной части, выслушали меня растерянно.
— Налаживайте все сами... Мы ничего сделать не можем. Посылаем на передовую — бегут. Норовят пристроиться в тылу... А если и идут — тоже мало пользы...
— Польза будет! Заставим работать!
— Все результат общей растерянности, — словно оправдывается представитель командования. — И не только в санитарном деле... Оперативные распоряжения приходят одно противоречивей другого. Беспрерывно меняются командиры частей и соединений. Новые люди не знают ни частей, ни обстановки. Сегодня даем приказ наступать, а завтра, после неудачи на одном из участков, уже летит новое распоряжение. Теперь решили твердо: организуем наступление. Части оправились, в них много коммунистов, есть несколько [116] крепких рабочих полков. Главный пункт — боевой участок у Конграда. С занятием города откроется возможность идти на Лозовую, Донбасс, Харьков. В стратегическом отношении Конград — исходный пункт... Вы приехали в самый горячий момент, Через день-другой наступаем.
...Полтава мобилизована для приема раненых. Госпитали и больницы приведены в порядок. Укомплектованы санитарные летучки. Федер, Багров и другие врачи заняты оборудованием вокзала.
Небольшой разъезд у Карловки. Здесь находится командование участка. С начальником штаба Рыковым объезжаем наши части, полукольцом охватывающие Конград. Рыков — коммунист, рабочий, в империалистическую был на фронте. Держится со мной покровительственно.
Первый маршрут — в Богунскую бригаду.
— Конград возьмем, как дважды два!
— Посмотрим...
Объехали семь деревень. Красноармейцы сходились на митинги медленно, неохотно. Зато после митинга рвались в бой.
— Медицина? Фершал у нас молодец. Чуть что — зараз касторку. Только в бою хорошо бы и доктора...
Хирург Федер разыскал фельдшера-универсала.
— С самого Харькова врачей не видали, — докладывает он. — Как набрали вы их, товарищ начглавсанупра, по комплекту военного времени на полк, так горя с ними хлебнули. Ходят важно, смотрят зверюгами. А пришлось отступать — смылись...
Возвращаемся под вечер. Недавно прошел дождь, и колеса автомобиля врезаются глубоко в землю. Шофер плохо знает дорогу. А ну как прикатим к белым?
Я не умею ориентироваться по карте, да и начальник штаба, видно, не больно силен в этом деле. Добрались, к счастью, без происшествий.
Объезд продолжается и на другой день.
— Знаете вы Примакова? — спрашиваю Рыкова.
— Лично не знаком. Но слыхал как о стойком, крепком большевике и храбреце. [117]
Первая встреча с «червонцами» удивляет.
У околицы происходит учение.
Невольно возникает сравнение. Богунцы вповалку лежат в хатах, сидят на завалинках, щелкают семечки. Червонные казаки используют для военных занятий даже короткую передышку.
На выгоне различаем несколько групп. На нас никто не обращает внимания.
— Молодец Примаков, — радуется Рыков. — Сразу видно дисциплинированную часть!
У деревни застава.
— Командир полка в штабе. Вон там, где знамя. Принимает партию седел.
По разрыхленной копытами земле идем в глубь двора.
В углу под навесом вполоборота к нам стоит невысокий юноша в солдатской рубахе навыпуск, без пояса. Он слышал шум машины, знал, что к нему едут представители боевого участка, но у «червонцев», повидимому, прохладное отношение к начальству.
Примаков как ни в чем не бывало разносит приемщика. Встряхнув довольно ветхое седло, обращается к Рыкову:
— Чем прикажете на него садиться?.. — и поперхнулся на последнем слове, заметив рядом женщину. — О чем только вы думаете в своих штабах!
Казаки рядом сочувственно ухмыляются.
Пренебрежение к начальству подчеркивается и в помещении.
На охапках соломы отдыхают несколько босых юношей. В углу аккуратно пристроены полевые телефоны, возле них возится подтянутый телефонист.
Ни один человек не поднялся при нашем появлении. Рыков знакомит меня с людьми, называет фамилии.
Примаков ждет наших вопросов, объяснения цели приезда.
Мы предлагаем осмотреть расположение и стоянки частей.
— Борис, седлать коней! — приказывает Примаков. — Товарищу (жест в мою сторону) гнедого — посмирнее. [118]
Один из юношей, лежавших на соломе, выходит, шлепая босыми ногами.
— Сапоги нужны для боя, — бросает Примаков в ответ на мой недоуменный взгляд.
Казак скоро возвращается.
— Есть, товарищ командир! — И садится у окна.
Он все время пристально рассматривает меня. Рыков держится «кавалером», как бы подчеркивая грубость окружающих.
Тот, кого Примаков назвал Борисом, вдруг прерывает полуиронический доклад Примакова:
— Подожди минутку, Виталий! Как ваша фамилия, товарищ? — Он уже подле меня и как-то по-детски удивленно развел руками. — Ну да! Октябрь. Бои на Ильинке. Моя легкая царапина... А где ваш сынишка? Друзья, смотрите, товарищ из нашего района, боевик!
— Боевик? — Примаков разыскивает и затягивает пояс. Зюк ищет под кроватью сапоги. Сыплются расспросы. Передо мной бойцы!
— Позиция у нас на ять! Шесть новеньких горных орудий — наши трофеи. Мы если и отступаем, то с боями. Одна беда: расколошматим белых — приказ идти и окопаться там-то, а уж пехоты и след простыл!..
— Все готово? Едем.
Моя кобыла — рыжая громадина со свирепыми глазами. Бьет копытами, удила в пене. Будто хочет сказать: «Садись, садись... Уж мы попляшем!»
Борис Кузьмичев — к Примакову:
— Товарищу Азарх того коня, что подо мной!
— Зачем? Мне нравится эта лошадь! — Я поняла и первый маневр «червонцев» и их изменившееся настроение.
Нас провожает сотня казаков. Забавно будет посмотреть, как я стану садиться, как понесет кобыла, как сбросит меня...
Посмотрим! Миг — и на коне. Кобыла рванулась в бок. Натянула поводья. Она — на дыбы. Шалишь! Прижала шенкеля, крепче уперлась в стремена. Лошадь затанцевала. Я удержалась. Она назад — я все же усидела. Животное словно в удивлении повернуло голову, обнюхало меня, смиренно двинулось вперед. [119]
— До следующей деревни — на рысях! — командует Виталий Примаков.
Зюк поскакал вперед — подготовить артиллеристов, чтобы показали товар лицом. Теперь казаки собранны и предупредительны.
— Там стоят дозоры белых, пригляделись друг к другу... Мы даже знаем, где у них наблюдатели.
— Вражеские орудия замаскированы здорово: издали кажется — валы, заборы. Ждем решительной минуты. Как только двинемся — орудия наши!
— Вот Ланная, дальше разъезд. Видите дымок на горизонте? Там Конград.
Борис на лошади выделывает передо мной такие фокусы — ужас!
— Горжусь Кузьмичевым. Храбрый он у меня, — говорит Примаков.
— Да, у казаков днем с огнем труса не сыщешь.
— Пожалуй... За хлопцев ручаюсь головой. Командование — черниговская группа, все большевики, проверены в боях... Теперь посмотрим боевые сотни. Знакомьтесь — Евгений Туровский.
Штаб участка переехал в Карловку. Небольшое имение, крупный сахарный завод, маленький вокзальчик.
Съезжаются командиры. На совещании мы сразу почувствовали превосходство Примакова: умен, в военном отношении подготовлен отлично, знает местность как свои пять пальцев. Разведка «червонцев» выяснила точное расположение противника.
— Только не подведите, — просит Примаков пехотинцев. — Будет трудно — дайте знать, я хлопцев подброшу. — Потом обращается к командирам бронепоездов: — Держитесь, друзья! Выделю такое прикрытие — щепки не отдаст противнику!
План выработан. Наступаем по линии железной дороги, берем Ланную, потом сворачиваем и охватываем город с флангов. Конники Примакова сминают тылы белых. Взяв город, проходим не останавливаясь километров десять, занимаем мосты и выгодные позиции под Лебяжьим, к югу от города. [120]
Ответственность минуты ясна всем. Откатимся — больше удержаться негде.
У Деникина на этом участке сосредоточены крупные силы, несколько хороших бронепоездов. Наши бронепоезда — наполовину самоделки; есть, правда, несколько бронированных площадок, но выглядят они не очень грозно.
Все проверено и подготовлено.
Начинаем.
Ожесточенные, упорные бои идут уже третий день. Центральный участок с линией вдоль дороги занимают донбассцы — 1-й и 2-й Бахмутские полки. Команды бронепоездов — тоже из шахтеров. Здесь дело надежное.
Объезжаем линию боя.
Донесение: разбит бронепоезд, много жертв.
Едем со сменой к Ланной. Там все рады возможности передохнуть, отоспаться: оглохли от орудийной стрельбы.
От третьего орудия так и не уходит командир батареи с черным от дыма лицом.
— Будто сейчас из забоя, — пытается острить кто-то.
Артиллерист обводит нас тяжелым взглядом:
— Два сына, оба пулеметчики, вон у той развороченной площадки... Надо же быть такой беде... Снарядом в пулеметное гнездо... Прямое попадание... Старуха одна осталась... Наверное, запороли...
И снова склоняется к орудию.
У белых пять бронепоездов. У нас два, да и то самодельные.
А все-таки мы наступаем.
Жертвы? Да, жертвы большие.
Примаков сдержал слово. Инициатива в его руках. «Червонцы» несут связь, «червонцы» охраняют линию железной дороги. Главные силы дерутся с бандитами Шкуро. Успешно действует пехота. Эффективно поддерживает наступление артиллерия. [121]
Неожиданно умолкает наблюдатель бронепоезда. Убит или обрыв на линии?
Маршрут бронепоезда нам известен — вдоль полотна, через лесок и поляну. В конце, у стога, — наблюдательный пункт.
У железной дороги много спелого, лилового терна — здесь давно идут бои, и некому обрывать ягоды.
«Быстрей, быстрей», — говорю я себе. Вот и лесок. Провод еле заметен, однако обрывов нет. Выбралась на поляну. По ней ползком. Все цело, но в проводах запутался заблудившийся жеребенок. Вот, оказывается, в чем причина неполадок! Хорошо еще, он не порвал всю нашу связь!..
В Карловке круглосуточно работают два перевязочных отряда. В одном Федер, в другом Багров. Оба опытные хирурги, оба наши, преданные люди.
Несчастный случай вывел из строя Федера. Падая от усталости, он пробирался ночью к летучке, споткнулся, теменем ударился о рельсы и получил тяжелую травму.
Раненых красноармейцев приводят санитары и фельдшера. Недаром поднята на ноги вся медицинская Полтава, недаром потребовали подкрепления из Киева. Раненые довольны — им хорошо и вовремя «подмогнули».
Сменяю товарищей. Закончив работу, решила отдохнуть, наказав обязательно разбудить, как только доставят раненых.
Не успела прилечь — кто-то царапается в дверь. Зовут.
Санитар белых привел нашего пленного. Рассказывает:
— В том бою полегло много ваших. Кое-кого взяли в плен. А этот не хотел сдаваться живым. Приставил дуло винтовки к подбородку и выстрелил. Пуля раздробила обе челюсти, разорвала лицо, да не убила. Белые всех раненых прикололи, а на него посмотрели и не тронули: «Сам подохнет, пусть помучается!» — И бросили в яму. Я этому несчастному питье тайком носил. Он все рукой что-то показывал, [122] должно быть, пристрелить просил — говорить-то не может, язык раздроблен...
Раненый смотрел на нас сияющим взглядом, притрагивался к товарищам, пытался что-то произнести. По обезображенному лицу катились крупные слезы.
На бумажке он написал: «Иван Старков, боец Бахмутского полка, забойщик с горловских шахт».
Ивану Старкову сделали блестящую пластическую операцию в лучшем хирургическом госпитале Киева. Шахтер из Горловки вернулся в ряды строителей новой жизни.
2
С летучкой едем в Полтаву. Каждый раненый удобно лежит в подвешенной койке. В вагонах чисто, почти уютно.
Прибыли на рассвете. Поезд еще не остановился, а уже к площадкам бегут санитары.
У носилок сестры. Врач принимает у старшего по летучке сначала самых тяжелых раненых. Их переносят на руках в развернутый возле вокзала госпиталь. Разгрузка проходит быстро и спокойно.
Голубеет дым бронепоезда.
За ночь мы подтянулись к Ланной. Белые отходят, перегруппировывают силы у самого Конграда, собираются дать бой.
С флангов доносится ружейная и пулеметная стрельба. Неистово бьют по городу наши бронепоезда. В ответ — ни звука.
«Червонцы» подходят к вокзалу.
Конград взят. Первым ворвался в него Примаков со своей лучшей сотней.
Город притих, сжался. У церкви на площади десятки подвод. Мобилизованные крестьяне встречают нас без восторга и без враждебности. «Кто вас знает? Проскачете, та й назад... Наше дело сторона» — можно прочесть на их лицах.
Как и было задумано, червонные казаки прошли через город на юго-восток и заняли заранее намеченные деревни. Они держат участок южнее полотна железной дороги. К северу расположились богунцы. [123]
В помещении бывшей управы сочувствующая большевикам молодежь (все партийцы в частях) организует аппарат Совета. В Конграде снова Советская власть!
— На конях можно по тому мосточку переехать, — показывает крестьянин на три доски, переброшенные через ручей.
По дороге — заставы бахмутцев.
— Червонные казаки вон в той деревне.
Подъехали к деревне.
— Где сотни?
— В бою!
— В бою-ю-ю?..
Доносится музыка — переливчато звучат фанфары, трубят трубачи.
— Это значит — рассыпались в атаку, а это — собираются в колонны, — объясняет обозник. — У нас всегда: как победа, так гоним врага с музыкой. Под Каменцом чудасия была. Взяли в плен вражеских музыкантов — все на белых конях, инструменты лентами перевиты. Так в город и пошли с их оркестром. Буржуи с переляку вышли с хлебом-солью. Тут-то мы их немножко «присолили»!
Штаб нашли только в третьей деревне. Зюк опять без сапог, но уже по другой причине: жарит в раскаленной печи молоденького барашка.
Встретились как старые друзья. У каждого воспоминания, приключения. Усталость сняло как рукой.
— Примаков сам командовал атакой. Под музыку двинулись, — влетел в хату возбужденный Борис Кузьмичев. — Ну и дрались!.. — И в пляс.
Чуть позднее в избу зашел Виталий Маркович Примаков. Слегка картавя, спокойно поведал о бое, о потерях.
Я рассказала о Старкове. У окружающих потемнели лица.
— Свято чтут и у нас эту традицию, — живо откликнулся Примаков. — Червонные казаки живыми не сдаются. Помню такой случай. Силен оказался противник. Пришлось отступить. Оглянулись — лежит на земле товарищ. И вмиг, без команды, вырвался из [124] строя один, другой, третий. Без пик помчались на неприятеля. На полных скоростях подхватили раненого, спасли от лютой смерти. Мы видели: петлюровские бандиты застыли от изумления... Или еще. Дело было уже в другой раз. Много пало наших. По недавнему полю боя зашныряли мародеры. Попался на их пути умирающий червонный казак. Так он, прежде чем застрелиться, двух бандитов успел уложить...
Из Полтавы приехал представитель командования. Взятие Конграда сразу изменило обстановку. Задуман интереснейший прорыв. На «червонцев» возложен рейд на Лозовую.
Выходило у него это довольно просто:
— Налетите, взорвете железнодорожное полотно и водокачку. В тылу у белых нет больших сил, а попадутся — уйдете. Зато такой рейд заставит Деникина снимать части с фронта.
У Примакова планы шире.
— А если с Лозовой да на Донбасс? — предлагает он. — Дайте мне пехоту. Бахмутский полк — на брички. С шахтерами мы пройдем далеко.
Итак, решено — рейд.
Вечером Примаков говорит:
— У Бориса Кузьмичева сегодня праздник. Счастливчик, ему исполнилось только восемнадцать! А мне уже почти двадцать два...
— Самый подходящий возраст для командира.
— Пусть будет по-вашему... Итак, ближе к Донбассу, на Лозовую... Мы выступаем на рассвете, а вы тут глядите — Конград не отдавать!
Ночевала, как обычно, в вагоне. Проснулась от предчувствия беды. Поглядела в окно. Что за притча? В предрассветной мгле четко вырисовываются силуэты двух бронепоездов, стоящих на параллельных путях. По приказу командования они должны поочередно дежурить за мостом, километрах в трех от города.
Здесь оба, — значит, оголен наш фронт! [125]
Через несколько минут нам удалось поднять по тревоге обе команды. Но это уже не могло выправить положения{13}. Над вокзалом начали рваться вражеские снаряды. Оба бронепоезда ринулись в сторону неприятеля. Мы начали быстро выводить со станции эшелоны: в тесноте и суматохе особенно опасен каждый снаряд.
По полотну железной дороги со стороны города быстро идет Примаков. Бросаюсь к нему навстречу.
— Рейд сорван. Приходится не наступать, а давать отпор. Только бы Зюк успел поставить пушки!
По опустевшему перрону мечутся начальник станции и его помощник. Им все же удалось вывести за линию огня часть эшелонов с бойцами.
Громыхая влетает на станцию один из бронепоездов. У него сбиты орудия, растерзаны площадки. Бросать его в бой теперь бесполезно. На соседнем пути почти тут же появляется второй бронепоезд.
Разъяренный Примаков бросается к командиру неповрежденного бронепоезда:
— Задний ход! В бой, или получишь пулю! Предатели! Сейчас подойдут мои орудия. Первый залп — по вас!
Бронепоезд уходит в бой.
С тревогой ждем, когда ударит наша батарея. Это единственное, что может остановить противника.
Наконец-то! Заговорили орудия Зюка.
Едем с Примаковым в город. Там центр, штаб.
Конград то ли затих, то ли еще не просыпался. Борис Кузьмичев весел, как и положено человеку, только что отметившему день рождения.
Свертываются штабы полков. Собирают свое имущество обозы.
Примаков суров и собран.
— Надо срочно выяснить, что произошло на рассвете, — озабоченно говорит он. — Наша оплошность? Или противник перешел в наступление по всему участку? Через час-другой положение под Конградом будет [126] восстановлено, но рейд придется пока отложить. Из Карловки свяжемся с Полтавой.
В Карловку добираемся автомобилем.
— Так и не удалось побыть в Конграде, — сетуют нагнавшие нас штабные.
Полтава сообщила — командование 14-й армии предлагает оставить Конград: противник обходит наши части, чтобы ударить по Полтаве.
Приказ есть приказ.
Вновь в Конграде уже ночью.
— Ну, Зюк, снимай орудия! В дорогу, лебеди, седлать коней!
Слова Примакова — закон для командиров сотен.
Беззвучно выстраиваются в темноте сотни. Вот двинулась одна, взметнув полотнищем знамени, за ней вторая, третья... Цоканье копыт замирает вдали.
Пора и нам с товарищами. Город оставлен.
По дороге тянется вереница беженцев. Люди поминутно оглядываются на город, спешат уйти до появления белых.
Дорога лежит между высокими хлебами и небольшой низиной. Направо пригорок. Постепенно повышаясь, он теряется на горизонте. Шофер зорко глядит по сторонам.
— Ну, наскочили!
В синеватой дымке замаячили верховые. Их можно пересчитать. Разъезд — человек восемь.
Назад в оставленный Конград — в раскрытые объятия белых, вперед — под пули, а может, в плен.
— Прорвемся! — говорит шофер. — Вы берите «льюис», прицел шесть — и кройте. Я постараюсь проскочить.
— Что, если наши?
— Нет, с противоположной стороны.
— А белые заметили нас?
— Вряд ли. Ветер относит шум машины.
Помчались прямо по хлебам.
Разъезд заметил нас. Верховые немного постояли, видно, посовещались, потом разбились на три группы. Одна поскакала наперерез машине, две с флангов — на обхват. [127]
Вся ставка на мотор, выдержит ли он скорость?
Цок-цок-цок — это мой «льюис».
Цинь-цинь-о-цинь — это пули белых по машине.
Секунды прошли или часы?..
Мы проскочили. Под самым носом у коней! Кузов изрешечен, однако никого не задело. Кажется, и мой «льюис» не причинил врагу особых неприятностей.
Перед нами Карловка. Но что это? Почему одна за другой в небо взлетают ракеты? Чьи они?
Что это были за ракеты, я узнала спустя три года, когда встретилась с В. М. Примаковым на сессии ВЦИКа в Москве.
Заслышав стрельбу, он, оказывается, послал на выручку нам отряд. Ракеты извещали, что мы прорвались. Сам Примаков ускакал в Лебяжье, наперерез врагу.
«Червонцы» задержали тогда белых почти на трое суток. Бились одни — пехота отходила под их прикрытием. [128]