Вместо эпилога

Высота

Если бы судьба снова даровала мне молодость и поставила передо мной выбор, я, не задумываясь, вновь стал бы летчиком.

И совсем не потому, что эта профессия для меня лучше любой другой.

Это — как первая любовь, которая никогда не тускнеет.

Кто хоть единожды испытал счастье огромных скоростей, высокого неба, счастье воздушных схваток, где секунды решают победу или поражение, тот никогда этого не забудет.

Могут сказать — это героическая профессия. Но разве солдат, идущий с гранатой на танк, — менее герой. Или матрос из морской пехоты, дравшийся до последнего патрона под Одессой или Севастополем?

Нет, понятие летчик, как и рядовой солдат, прежде всего означает работу.

Да, советская авиация неплохо поработала в Великой Отечественной войне. За годы ее наши летчики совершили около четырех миллионов самолето-вылетов. Из 110 тысяч самолетов, потерянных гитлеровской Германией и ее европейскими союзниками, только советские летчики уничтожили 55 тысяч.

Трудно перечислить всех героев, все подвиги воздушных витязей: героизм в годы войны был массовым. Ведь только среди воинов-авиаторов более 200 тысяч человек удостоились правительственных наград, а 2420 из них стали Героями Советского Союза.

Но ни один из них, идя на подвиг, не думал о славе. Мы вершили общее ратное дело народа и счастливы, что Победа сложилась и из наших усилий.

Но все же, что такое подвиг?

Недавно я получил письмо от одного из читателей, рабочего Магнитки Алексея Строганова: «...Я понимаю, что вы и ваши товарищи жили самоотречением. Но тогда была война, и кто думал тогда о личном! Все было подчинено одной цели — победить! Победить во что бы то ни стало. [158]

А сейчас — мирные дни. Мне уже скоро тридцать. А какой подвиг можно совершить в эти годы? Когда станешь более зрелым, может быть, тебе поручат и более ответственные дела. А до тридцати — личность только формируется...»

«Это в тридцать-то лет личность только формируется!» — рассердился я... Хотелось сослаться на общеизвестные примеры. Гайдар, Зоя Космодемьянская, Виталий Бонивур, краснодонцы, Стаханов, Хетагурова, Мамлакат... Сотни подвигов, совершенных юными, молодыми в бою и труде!

Но я — летчик. Думаю, что этой книгой я по существу ответил на вопрос Алексея: ведь всем, о ком я здесь рассказал, было далеко до тридцати и лишь единицы «перевалили» за этот возраст.

И все же я расскажу еще об одном парне. В его анкете было записано: «Фамилия — Фрунзе. Имя — Тимур, год рождения — 1923. Время вступления в комсомол — 1938». Только и всего.

Дело, Алексей, не в возрасте!

Суть в том, какую цель ставит перед собой человек в жизни и как упорно ее добивается.

В сентябре 1941 года он окончил с отличием Качинскую Краснознаменную военную авиационную школу им. Мясникова.

Я чуть-чуть не застал Тимура, когда мы привели наши «яки» к Каче. Но о подвиге его знал каждый в нашем полку.

Здесь мне хочется перейти на язык документов. Чтобы никто не мог сказать, что я чего-то приукрасил или преувеличил.

«Эх, Климент Ефремович, — писал в 1940 году Тимур другу отца К. Е. Ворошилову, — если бы я только мог описать Вам, какое у меня было ощущение, когда я в первый раз поднялся в воздух! Какая уж там артиллерия! Теперь я уже имею 2 ч 44 мин. налета (с инструктором, конечно). Инструктор у нас замечательный. Лейтенант Коршунов. Он окончил Качу отличником и имеет уже три выпуска.

Вот обидно до смерти: самый разгар полетов — и проклятый выходной день! А завтра новая неприятность — вся эскадрилья летает, а у нашей группы теоретические занятия. А летать убийственно хочется! Обидно. [159]

А вообще я страшно доволен. Учеба, даже теоретическая, очень интересная».

«Теперь имею восемь самостоятельных полетов... Обучение поставлено и обеспечено всем необходимым отлично. Так что, нечего уж тут говорить — все в наших руках. Но пока с учебой все в порядке. Хотя нельзя и сказать, что теория, которую нам преподают, — пустяк. Программа хоть и сжата, но по объему не уступит ни одной программе любого авиационного училища. По крайней мере, все необходимые предметы здесь проходят основательно и подробно. Однако, признаться, думал я, что намного легче будет. Дело не в том, что предметы трудно даются, а в нехватке времени. Буквально каждую минуту приходится использовать и не просто использовать, но стараться как можно рациональнее использовать. Крутишься, крутишься, еле поспеваешь. Однако теперь я уже настолько втянулся, что успеваю выделять ежедневно по 15-20 минут: решил заняться французским языком, чтобы не забыть».

И далее: «Народ в школе замечательный. Ребята простые, веселые, жизнерадостные. Вообще народ лихой, боевой. Короче говоря, мне мое окружение по душе...

К великой нашей радости, наша школа отныне не выпускает больше летчиков ни на И-15, ни на «чайках». Обучение теперь будет производиться исключительно на И-16. Вообще сам самолет И-16 с первых же дней нравился мне во всех отношениях гораздо больше самолета И-15. А главное, что этот самолет не допускает никаких вольностей в обучении, очень строгая машина, можно даже сказать, несколько трудная машина. Как говорит наш ген. майор т. Туржанский: «Требует обращения только на Вы».

Другое письмо: «Вы спрашиваете меня о настроении? На это могу ответить твердо, что настроение превосходное, ибо с каждым днем становлюсь все более и более уверен, что с моей профессией не сравнится ни одна другая военная профессия».

Третье, связанное с началом войны: «Летный курс обучения теперь расширен, введены полеты строем, воздушная стрельба и воздушный бой. Надеемся, что теперь нас сразу же отправят на фронт, а не куда-нибудь «тренироваться»... Я серьезно более всего теперь опасаюсь, [160] что, когда я закончу школу, попаду под опеку каких-нибудь начальников и, чего доброго, с полгода проторчу, «осваивая материальную часть» или под каким-нибудь другим предлогом».

Училище окончено с отличием. Аттестация командования: «Предан делу партии и социалистической Родине. Политически и морально устойчив. Умеет хранить военную тайну. Общее развитие отличное. Политически развит хорошо. Много работает над повышением своих теоретических знаний в области военной литературы и иностранных языков. С товарищами общителен. Пользуется среди них авторитетом. Физическое развитие отличное. Вежлив в обращении. Предупредителен. Энергичен, решителен, инициативен, настойчив и непоколебим в проведении в жизнь своих решений.

Летную программу усваивал хорошо, закрепляя отлично. В летной подготовке наблюдалась переоценка своих сил в овладении самолетом. Не боится делать любые эксперименты на самолете и не прочь выполнить что-нибудь неположенное. Был случай перевыполнения задания в зоне, за что отстранялся от полетов. После этого летал нормально.

За время обучения летному делу оказалось, что ему необходим строгий контроль по технике пилотирования. Зачет по теории и летной практике сдал отлично.

Кадрам ВВС соответствует с использованием летчиком-истребителем в частях ВВС КА с присвоением звания «лейтенант».

Сам К. Е. Ворошилов об этих днях, последовавших за окончанием Тимуром училища, рассказывал: «Вспоминаю эпизод из жизни Тимура, который я не могу забыть. Когда началась война и Тимур уже окончил Качинское военное училище летчиков, я встретил его, повзрослевшего, в Куйбышеве, куда в то время были переведены многие правительственные учреждения. Встреча была приятно трогательной. Он кратко сообщил об окончании летной школы и сказал, что направляется теперь в штаб ВВС для распределения, т. е. для назначения в действующие войсковые части. Через несколько дней самолетом отправились в Москву. Летели вместе, и он всю дорогу вел разговор об одном: просил меня, чтобы я помог ему побыстрее отправиться на фронт...

После этого Тимур, не получая назначения по службе, [161] несколько раз заходил ко мне и, несмотря на мою занятость, заводил речь все об одном и том же — об ускорении отправки его в действующую часть. Я пообещал выяснить этот вопрос, помочь ему, звонил по телефону кое-кому из его начальства, но как-то в текучке различных дел вопрос затянулся. Тимур не переставал напоминать мне о своей просьбе, но теперь он был уже возбужден и нервничал...»

— Вы, Климент Ефремович, очевидно, мне не доверяете? Но вы же хорошо знали моего отца, я во всем хочу походить на него. Я буду бить врагов умело, беспощадно, собственной жизни я жалеть не стану. Поскорее, пожалуйста, устройте отправку меня на фронт.

Мне стало жаль Тимура, я успокоил его, как мог, и сказал, что позвоню еще и еще раз кому следует...

— Позвоните, пожалуйста, Климент Ефремович, только поскорее. Я, знаете, боюсь, что война может в любой момент кончиться, и это произойдет без моего участия, без моего личного, хотя бы одного воздушного огневого удара по фашистским выродкам, по этому подлому врагу нашей Родины, нашего народа.

— Бояться внезапного окончания войны, дорогой Тимур, нельзя, этому следовало бы радоваться, — ответил я ему. — Но, к сожалению, конца войны еще не видно — она лишь разгорается.

Тимур стал уверять меня, что он со мной согласен, что именно поэтому ему и необходимо быть в первых рядах защитников Родины.

Таков был Тимур Фрунзе — смелый и бесстрашный юноша. Он с честью сдержал слово — бить врага, не щадя собственной жизни — и погиб смертью героя, отражая налет превосходящих сил вражеской авиации».

Как это случилось — рассказано в рапорте командования, представившего его посмертно к присвоению звания Героя Советского Союза: «...17.1.1942 г. при выполнении боевого задания по прикрытию своих войск в районе северо-восточнее города Старая Русса в 12 ч. 15 мин. на высоте 900 метров в паре с опытным летчиком младшим лейтенантом Шутовым встретили четыре самолета противника типа Ме-109, смело и решительно атаковали эту группу вражеских самолетов. Атака была дерзкой и неожиданной [162] для врага. Один самолет Ме-109 был сбит. Во время атаки на помощь фашистам подошло еще три самолета Ме-109. Имея численное превосходство и преимущество в скорости, врагу удалось расколоть отважную пару соколов. Самолет Фрунзе атаковали три Ме-109. Тов. Фрунзе использовал всю свою огневую мощь и в этом неравном бою погиб смертью героя.

Лейтенант Фрунзе с воинскими почестями похоронен на кладбище в поселке Крестцы Ленинградской области.

За образцовое выполнение заданий командования на фронте против немецких оккупантов и проявленные при этом мужество и героизм лейтенант Фрунзе представлен к званию Героя Советского Союза».

* * *

Вот что может, Алексей, совершить человек даже в свои девятнадцать лет! Настоящее дело и цель окрыляют человека, поднимают его до подвига.

Небо! Оно будет манить и меня, даже на последнем моем рубеже. Пока видят глаза и бьется сердце.

Недавно мне писал один из моих друзей-летчиков: «Мир нужно защищать. Люди не забудут, что десятки тысяч фашистских стервятников нашли гибель в советском небе во время Великой Отечественной войны. Во имя мирного неба планеты стоит на страже голубых рубежей сверхзвуковая ракетоносная авиация. Лучшие сыны советского народа, которым доверена новейшая техника, берегут мирное небо Родины».

Сейчас уже не различишь границы между пятым и шестым океанами — атмосферой и космосом, в которые мы вторгаемся — летчики и космонавты. Как-то мне довелось разговаривать с нашим прославленным космонавтом Героем Советского Союза Алексеем Леоновым.

— Да, наша голубая планета, плывущая в космосе, красива яркой, величавой красотой, — размышлял Леонов. — Земля прекрасна и вместе с тем поразительно мала в безмерном океане звезд. Космические корабли облетают ее всего за полтора часа.

С орбитальных высот можно окинуть взглядом сразу всю Европу. Вот с левой стороны покачивается в иллюминаторе Скандинавский полуостров, севернее — берега Норвегии, Балтийское море, Ленинград, Рига, позади Англия и Ирландия, Лондон, Париж. Справа видна Адриатика, [163] Пиренеи, Черное море, Италия а впереди по курсу движения — дорогая наша Москва.

Но не только цветущие пашни и зеленеющие сады видны с орбитальных высот. Как черные оскалы, зияют военные полигоны НАТО, дымят военные заводы... И невольно задумываешься над тем, что только за наш век Европа пережила две страшные войны. Сколько миллионов людей погибло в этих войнах, сколько миллионов тех, которые могли бы жить, радоваться жизни и служить человечеству, высоким идеалам!

Подобное никогда не должно повториться! Люди могут и должны жить в мире и дружбе. Залог грядущего благоденствия мира — борьба за мир, за единение всех прогрессивных сил.

Космос осваивается для человека и во имя человека, во имя улучшения жизни для всех землян. Вот почему именно человек и несет полную ответственность за то, что происходит и будет происходить на его планете, за будущее своих потомков. Его Земля — это как бы космический корабль, несущийся в мировом пространстве. Она может и должна расширить границы обитаемого мира, посеять семена разума и добра в Солнечной системе и за ее пределами. Эту великую миссию человека-творца можно решить только путем единения всех прогрессивных сил на Земле...

Я вижу молодых ребят за пультами космических кораблей, уходящих в звездные дали.

Это — продолжение нашей дороги.

Дороги к еще невиданным победам.

Константиновский равелин или раздумья, завершающие наш рассказ

Каждый раз, когда я бываю в Севастополе, прежде всего прихожу к тебе, Приморский бульвар.

Здесь, у Памятника погибшим кораблям, с шипением и грохотом разбиваются о камни волны.

Здесь дышится легко и отрешенно: и море просматривается до горизонта, и серо-пепельные крейсеры [164] уходят в далекие, южные моря, и Константиновский равелин, в страшных, незарубцевавшихся с войны шрамах, глядит на тебя темными провалами бойниц.

Ветер бьет по камням равелина. Это — как эхо отшумевшей битвы.

А так бы все казалось мирным: и бездонное небо, и сверкающая тысячами огненных брызг волна, и щемящий душу запах цветущих акаций.

Но только посмотрю на тебя, Равелин, и сразу оживает прошлое.

Тишины уже не существует: видится пламя пожарищ над Севастополем, а в мозгу — грохот разрывов, залпы самолетных пушек, вой «мессеров».

Да и как я могу забыть тебя, Равелин! Ведь это тебя мы атаковали с Яшей Макеевым во время нашего последнего вылета в Севастополь перед тем, как мы оставили город.

Ты был уже в руках врага, Равелин.

Тогда мы с Яшей заметили кинжальный луч прожектора с Константиновского. Луч тянется туда, куда с минуту на минуту должны прилететь наши транспортные самолеты.

Может быть, самые последние из тех, которым удастся пробиться на Херсонес, чтобы забрать раненых.

Я помню, с какой яростью нажимал гашетку: луч должен был погаснуть. Погаснуть во что бы то ни стало.

Дважды я пикировал на этот проклятый прожектор, и дважды он оживал.

Я проклинал и бога и черта и не знал что делать: была ночь, и все же я рискнул, хотя это было почти самоубийством, зайти на равелин бреющим с суши.

Те секунды не забудутся: и бензин, и боеприпасы были на исходе. Повторение атаки исключалось.

С минимального расстояния ударил по прожектору из пушки — луч погас.

Сколько же нервов и отчаянного напряжения стоил ты нам, этот проклятый прожектор!

Как же мне забыть тебя, Равелин.

Тебя защищали до последнего патрона, и последнего раненого бойца гарнизона фашисты повесили на твоем балконе.

Неисповедимы пути войны: весь Севастополь был снесен с лица земли, а балкон этот сохранился. Он и [165] сейчас четко просматривается с бульвара в хорошую погоду...

Здесь на бульваре, у Памятника затопленным кораблям, когда мы вступили в город, чадила гитлеровская десантная баржа.

Я сижу на бульваре до вечера, слушая плеск волны и вспоминаю, вспоминаю...

Время безжалостно, да и военное лихолетье дает себя знать: уже многих недосчитаться в наших рядах. Недавно в Москве скончался полковник Герой Советского Союза Алексей Антонович Губрий, умер в Ленинграде наш командующий генерал-полковник авиации Василий Васильевич Ермаченков. Там же ушел из жизни преподаватель Военно-морской академии Герой Советского Союза полковник Алексеев. Три года назад мы потеряли блестящего летчика, генерал-полковника авиации Героя Советского Союза Ивана Егоровича Корзунова. И стали легендой его более 300 боевых вылетов, когда он лично уничтожил 25 кораблей врага. Не стало бесстрашного воздушного бойца, моего друга Михаила Михайловича Кологривова.

Все уже становится круг фронтовых друзей. И потому каждая весточка от них — большая радость.

С теми, кто живет в Москве, мы часто встречаемся. — С Константином Дмитриевичем Денисовым — генерал-майором авиации, Героем Советского Союза. Он работает в Академии Генерального штаба. С Николаем Александровичем Наумовым, Героем Советского Союза, генерал-лейтенантом авиации в запасе. С Иваном Степановичем Любимовым, Героем Советского Союза, генерал-майором авиации. Он кандидат военных наук, трудится в Академии Генерального штаба. С моим близким другом — Мироном Ефимовым, Героем Советского Союза.

И когда к кому-нибудь из нас приходят письма от боевых друзей по огненному севастопольскому небу, до ночи не умолкают телефоны в наших квартирах.

Шлет весточки о своих успехах наш замечательный разведчик Герой Советского Союза Иван Белозеров. Он работает в Симферополе, в Гражданском воздушном флоте. В Гудауте живет инженер полка подполковник в запасе Федор Васильевич Макеев. В Одессе — командир полка Локинский. В Ростове — полковник запаса Герой [166] Советского Союза Гриб. Там же в Гражданском воздушном флоте работает Москаленко. В Ленинграде — Иван Иванович Сапрыкин. В Харькове — штурман Михаил Талалаев. В Николаеве — Иван Константинович Ныч, В Евпатории — Герой Советского Союза Евграф Рыжев...

Встретишь друга на улице — в скромной одежде, летом — в белой рубашке. Только в день победы и торжественных случаях надевают они ордена.

И не догадываются спешащие по своим делам люди, рядом с кем они только что прошли.

Ведь Константин Степанович Алексеев совершил свыше 500 боевых вылетов, на его боевом счету 19 сбитых самолетов врага. Из них восемь — ночью.

Денисов Константин Дмитриевич сбил 13 самолетов. Николай Александрович Наумов — 17.

Михаил Иванович Гриб совершил 510 боевых вылетов, уничтожил 16 фашистских самолетов. Дмитрий Александрович Стариков соответственно — 500 и 21.

Бесконечным был бы этот список, если бы я перечислил сейчас всех...

Судьба разбросала нас по всей земле. Но до последнего дыхания своего мы будем верны нашему фронтовому севастопольскому братству.

У нас растут сыновья, и каждый из нас мечтает, чтобы они были похожи на тех, чью волю, характер, мужество объединяет одно понятие — севастополец.

Да, Севастополь — это слово присяги. На верность Родине, народу, партии.

Недавно я получил большое письмо от летчика Василия Гусакова, отважно сражавшегося в годы войны в нашем полку.

Вначале, как это часто бывает у переписывающихся боевых друзей, шли фронтовые воспоминания. Затем — стихи. Они назывались «Наказ сыну». Были в них и такие строки:

Строки эти меня глубоко взволновали. Может ли отец дать лучший наказ сыну — молодому воину.

Да, многие «не встанут из земли!» Навеки остался в земле севастопольской бесстрашный Остряков. Остался под Новороссийском Спиров, один из первых блистательно открывший боевой счет летчиков на Черном море.

Не встанет штурман Иван Иванович Протасов, погибший под Керчью. Не встанет Наум Захарович Павлов, навсегда ушедший в синее небо над Туапсе.

Не поднимется дорогой мой друг Иван Силин. Летчик безудержной отваги...

Уже после войны я приехал как-то в Евпаторию. Иду по улице и встречаю человека. Глазам своим не верю. Собственной персоной направляется ко мне Иван...

«Бред какой-то! — пронеслось в голове. — Силина же нет... И быть не может... Что же это?!.) Живой Силин стоял рядом, но почему-то с недоумением смотрел на столь пристально рассматривающего его авиационного генерала.

— Простите, как ваша фамилия? — решился я.

— Силин.

— Что вы говорите! Это... это невероятно!

Наверное, на лице моем отразилась такая растерянность, что Силин рассмеялся:

— А вы, случаем, не Авдеев?

— Авдеев.

— Ну тогда все ясно. Я — сын Ивана Силина, вашего друга. Мне все говорят, что я — копия отца. Вы сейчас свободны?

— Да.

— Прошу ко мне, будете дорогим гостем...

Мы засиделись с ним до полуночи. Я рассказывал ему об отце, о далеком, не знакомом ему прошлом. Он — о море и кораблях: служит в торговом флоте. [168]

— Нравится?

— Еще бы! Я люблю, когда впереди — широкий горизонт...

Вспомнились слова Ивана — «Люблю высокое небо!..» Это же здорово: сын унаследовал беспокойство.

Севастополь помнит своих героев.

На площади Нахимова, вдоль опорной стены Матросского бульвара, возвышается монументальный барельеф, посвященный героическому подвигу участников обороны Севастополя 1941-1942 годов.

Он был воздвигнут к 50-летию Великого Октября. Авторы проекта памятника скульптор В. Яковлев и архитектор И. Фиалко стремились передать величие подвига совершенного севастопольцами.

В центре композиции изображен воин с автоматом, в неудержимом порыве бросающийся на врага, увлекая за собой товарищей. Он как бы вырастает из скалистой севастопольской земли, которая, словно мифологическому герою Антею, дает ему силу противостоять врагу. Три штыка справа символизируют три наступления фашистов на город. Слева — даты обороны Севастополя 1941-1942 гг., во всю высоту мемориала стилизованный якорь — символ морского города.

На гранитных плитах высечены названия соединений, кораблей, частей и организаций города, принимавших участие в обороне Севастополя, имена отважных защитников, удостоенных звания Героя Советского Союза.

Надпись на плите: «С 29 октября 1941 года по 3 июля 1942 года Севастополь героически защищали войска Севастопольского оборонительного района в составе соединений, кораблей, частей Черноморского флота, Приморской армии и трудящиеся города».

И подписи: М. К. Байда, Н. В. Благовещенский, Г. А. Воловик, Г. К. Главацкий, Л. П. Головин, А. М. Гущин, Н. Е. Ехлаков, А. И. Ковтун, А. Н. Кесаев, К. Я. Лаптев, А, М. Лысенков, В. И. Осокин, А. А. Сарина, Н. С. Соколов, А. С. Умеркин...

Василий Цибулько и политрук Николай Фильченков отбивали атаки вражеских танков. Кончился боезапас. Политрук, обвязавшись гранатами, бросился под гусеницы фашистского танка. Его примеру последовали товарищи. Атака была отбита. Морякам посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. [169]

Рядом с их фамилиями в списке на граните высечены имена матроса Ивана Голубца, снайперов Ноя Адамия и Людмилы Павличенко, отважной разведчицы Марии Байды и десятки других. Всего 54 человека были удостоены высшей воинской награды.

Надпись на одной из гранитных плит гласит: «Подвиги севастопольцев, их беззаветное мужество и самоотверженность, ярость в борьбе с врагом будут жить в веках, их увенчает бессмертная слава».

* * *

Золотой южный октябрь. Севастопольский дом офицеров. Здесь собрались представители партийных, советских, общественных организаций и Севастопольского гарнизона, чтобы торжественно отметить 30-летие начала героической обороны Севастополя в 1941-1942 годах.

Взволнованно звучит краткое вступительное слово первого секретаря горкома партии В. И. Пашкова.

Собравшиеся стоя почтили минутой молчания героев, павших в боях за свободу и независимость нашей Родины.

Под сводами зала гремят звуки марша. Собравшиеся стоя приветствуют знамя Краснознаменного города-героя Севастополя и Военно-морской флаг Краснознаменного Черноморского флота, боевые знамена частей и кораблей, овеянные славой побед в боях за нашу Родину и город-герой Севастополь.

Бывший командир крейсера «Красный Кавказ» контрадмирал в отставке А. М. Гущин называет номера частей, чьи знамена проплывают по залу.

В зал под дробь барабанов и звуки пионерских горнов вступает колонна юных ленинцев, пришедших поздравить участников собрания...

И вот — торжественная минута: принимается Обращение ветеранов к севастопольцам, к морякам Черноморья.

Взволнован голос читающего его:

«Жители города-героя Севастополя!

Воины Краснознаменного Черноморского флота!

Дорогие наши боевые товарищи и друзья! Наши братья, сестры и внуки!

Вместе со всей нашей необъятной страной, вместе с вами мы отмечаем 30-летие со дня начала героической обороны легендарного Севастополя. [170]

Ровно тридцать лет назад вот в такой же октябрьский день мы с оружием в руках встали на защиту Севастополя. В жестокой борьбе против фашистских захватчиков нам приходилось своим телом закрывать амбразуры вражеских дзотов и дотов, со связками гранат бросаться под гусеницы фашистских танков, вступать в рукопашные схватки, идти на воздушный таран. Мы не раз смотрели смерти в глаза. Мы сражались так, как учила нас Коммунистическая партия, как подсказывали нам наши сердца, наша совесть, как наказывали драться наши отцы и деды, наши матери и жены.

В ту суровую годину здесь не было и метра земли, где бы не пылали пожарища, где бы не гремели выстрелы, где бы не рвались бомбы и снаряды, где бы не была пролита кровь защитников города. Стонали камни, плавился металл, но мы стояли. Тогда мы думали об одном: отстоять любимую Родину, ее честь, свободу и независимость, отстоять великие завоевания Октября. И мы выполнили свой высокий долг перед партией и народом. Боевая слава Севастополя облетела весь мир. Он вошел в века бастионом мужества, стойкости и храбрости советского народа. Он по праву занял достойное место в замечательном созвездии таких советских городов-героев, как Москва, Ленинград, Киев, Волгоград, Одесса и крепость-герой Брест.

В дни 30-летия начала обороны Севастополя мы склоняем головы перед памятью павших товарищей, друзей-однополчан и обращаемся к вам:

— Именем погибших героев, болью ран, святостью братских могил завещаем вам боевую славу Севастополя. Храните ее в чистоте и почете. Приумножайте ратными и трудовыми подвигами! Завещаем!» И подписи. Много подписей...

После торжеств — на мыс Херсонес.

Почти тридцать лет прошло, а сохранились капониры. Только заросли травой.

У монумента павшим здесь товарищам — всегда цветы.

Мы спускаемся к морю. Садимся на камни. Долго молчим.

А потом кто-нибудь тихо-тихо начинает нашу любимую гвардейскую песню. Сложенную еще в огненном 1943-м сержантом Борисом Зубовым: [171]

Мы поем, и нам кажется, что вот в надвигающихся сумерках вспыхнет сигнальная ракета, и нас поднимет с земли крылатая и грозная команда:

— По самолетам!..

Нет, нет, да и долетал из-за Рейна голос кого-нибудь из бывших «завоевателей».

Что только они не предлагали! И сбросить на нас атомную бомбу. И «объявить Советам» крестовый поход. И предать нас анафеме.

Этим уроки войны не пошли впрок. Особенно старался мой старый «знакомый» Эрих фон Манштейн. Кажется, не было такого сборища реваншистов, где бы он либо не выступил с подстрекательской речью, либо не зачитывалось бы его приветственное послание.

И вдруг открываю утром газету: «Умер фон Манштейн».

«Бонн, 12 июня (1973 года — М. А.). В Мюнхене в возрасте 85 лет умер бывший гитлеровский фельдмаршал Эрих фон Манштейн. В нацистском вермахте он командовал группой армии «Дон», безуспешно пытавшейся пробиться к окруженной под Сталинградом группировке гитлеровских войск. В 1949 году приговорен английским военным трибуналом к 18 годам заключения, но в 1952 году был освобожден. В последние годы жил в Баварии, являлся членом реваншистских организаций».

И сразу — как удар ножа — ощущение того далекого военного дня, когда я с напарником вылетел на разведку и «без разрешения» атаковал и поджег под Ялтой катер. Впоследствии выяснилось, что на нем был сам командующий гитлеровской группировкой в Крыму Манштейн.

Если бы мы знали это! Не пришлось бы фельдмаршалу писать мемуары...

Рука невольно тянется к книжным полкам. Достаю «Утерянные победы» Манштейна. Раскрываю на знакомой странице — как-никак она имеет ко мне самое прямое отношение: «Я с целью ознакомления с местностью, — пишет фон Манштейн, — совершал поездку вдоль южного берега до Балаклавы на итальянском торпедном [172] катере... Мне необходимо было установить, в какой степени прибрежная дорога, по которой обеспечивалось все снабжение корпуса, могла просматриваться с моря, и простреливаться корректируемым огнем...

На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Так как они налетели на нас со стороны слепящего солнца, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил шум их моторов. За несколько секунд из 16 человек, находившихся на борту, 7 было убито и ранено. Катер загорелся, что было крайне опасно, так как могли взорваться торпеды, расположенные по бортам...

Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан 1 ранга фон Бредов... У моих ног лежал мой самый верный боевой товарищ, мой водитель Фриц Нагель...»

Что же! Все имеет свой конец. Завершил свой земной круг и Эрих фон Манштейн. Его не стало. Но сколько ядовитых семян бросил он на послевоенную землю! И что-то взрастет из них?

Впрочем, здесь гадать не приходится. «Взросли» человеконенавистничество, реваншизм, злоба, недоверие.

Это о них, учениках фельдмаршала, рассказывают чуть ли не ежедневно газеты:

Прага. В заявлении представителя МИД ЧССР осуждается реваншистская деятельность так называемого землячества судетских немцев. Здесь напоминается, что нынешним летом в Мюнхене состоялся слет этого землячества, который был проникнут проявлениями ненависти к политике мирного сосуществования и разрядки напряженности в Европе. Кульминацией этого слета было большое собрание, состоявшееся 10 июня, в день, когда отмечалась 31-я годовщина лидицкой трагедии. Реваншистские руководители использовали это собрание выселенных лиц для давления на федеральное правительство, с тем чтобы оно уделяло большое внимание их советам и позиции при осуществлении своей политики нормализации отношений с социалистическими странами.

В заявлении отмечается, что политический реализм нынешнего западногерманского правительства находит [173] понимание у населения ФРГ, которое не согласно с поддержкой оппозиционными партиями ФРГ и правительством Баварии землячеств судетских немцев, разжигающих ненависть.

Международная федерация участников движения Сопротивления предположила провести европейскую встречу против неофашизма.

Такая встреча, говорится в призыве федерации, была бы особенно актуальной сейчас, когда в Европе прокладывают себе путь идеи разрядки и сотрудничества. В этих условиях вызывает тревогу тот факт, что в некоторых странах Западной Европы возрастает неофашистская активность. «Фашизм представляет собой угрозу миру, — отмечается в призыве. — И не случайно те, кто хочет вернуться к прошлому, используют ныне все средства в борьбе против разрядки напряженности, сотрудничества и мира.

Действительно, кое-где в Западной Европе еще поднимают голову силы крайне правой реакции. Различны политические этикетки, под которыми они выступают. Но всех их объединяет ненависть к демократии и прогрессу, желание во что бы то ни стало помешать становлению на нашем континенте системы прочной безопасности. Ультраправые силы отказываются признавать существующие в Европе границы и вообще все те изменения, которые произошли здесь после разгрома фашистских империй.

...Съезжаются на свое сборище в Скендаль (Бельгия) бывшие эсэсовцы, которые сумели унести ноги с Восточного фронта. «СС — это мой идеал, — заявил следователям итальянский террорист, пытавшийся взорвать на Ривьере переполненный пассажирами поезд. — Моей целью было спровоцировать состояние напряженности, тревоги, с тем чтобы в конце концов для наведения порядка и власти пришли военные», — сказал он, сообщив, что является членом легальной неофашистской партии «итальянское социальное движение».

Неофашистские группировки имеют не только идейную и политическую общность. Несколько лет назад на совещании в Венеции крайне правые силы Западной Европы создали свой единый организационный центр. «Черным интернационалом» называет его римский буржуазный еженедельник «Темпо». Западноевропейская [174] пресса не раз подчеркивала, что неофашисты располагают крупными финансовыми средствами, ибо их провокационную деятельность поддерживают и поощряют некоторые круги большого бизнеса, нуждающиеся в ударных отрядах для борьбы с рабочим движением, подталкивающие ультра на акты террора против представителей рабочего класса и других прогрессивных сил...

У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Это даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовешь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и радостно. Так уж скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти. Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствовал, что ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, померялся с ней силами и победил.

Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной судьбой. И это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычных обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе. А здесь, словно собрав волю и мужество многих и многих, открывает в себе не ведомые ему ранее тайники, становится неизмеримо выше себя, обыденного, словно сам себя измерил другой меркой...

Вот о чем думаю я, приходя к тебе, Приморский бульвар в Севастополе. Приходя к тебе, Константиновский равелин. Ведь ратная слава никогда не умирает. Она — как крылья, которые поднимают человека на подвиг. Сегодня, завтра, всегда!