Человек-легенда

Весной мы потеряли генерала Острякова...

Война есть война. На ней приходится мириться с горечью утрат. Но врут те, кто говорит, что к ним можно привыкнуть. Люди уходят за ту немыслимую черту, которая называется бессмертием, а ты и сегодня помнишь их улыбку, слышишь их голоса. Голоса очень усталых, много поработавших людей. И боль не проходит: порой ее приглушит время, но какая-то мелочь — облака в небе, мелодия, звук, строки из книги — напомнит о друге, и снова все существо твое бунтует, не может примириться с кажущейся нелепостью случившегося. Хотя ты умом отлично понимаешь, какой нелегкой ценой дается на войне победа.

Так и тогда никто из нас не мог смириться с мыслью, что мы потеряли Николая Алексеевича Острякова, командовавшего Военно — Воздушными Силами Черноморского флота.

Мы часто стесняемся высоких слов, но я, действительно, влюбился в него при первой же нашей встрече. Встрече, сохранившейся в памяти, до мельчайших деталей.

Я тогда не уловил даже, что в нем главное: спокойный тон, дружеское расположение, уверенность, властность. Наверное, ни то, ни другое, ни третье. Был магический, редко встречающийся в людях сплав мужества, благородства, личного обаяния. Как бы то ни было, но от напряжения, с каким я встречал "высокое начальство", от моего смущения и неловкости не осталось и следа. Запомнилось — "он знает меня по имени отчеству", и поразило — "генерал почти ровесник мне, ему не более тридцати".

— Поговорим здесь,- сказал Остряков.- Там, — он едва заметно кивнул головой в сторону землянки КП, — телефоны будут мешать и вообще тут нас никто не услышит.

Он легко тронул меня за локоть и, не торопясь, повел к берегу бухты, расспрашивая на ходу о службе, семье, родителях. На пологом спуске к отмели, покрытом торчащими из камней жесткими стеблями сухого бурьяна, генерал остановился, сощурил свои большие черные глаза, добрая улыбка едва тронула уголки его губ.

Таким почему-то и сохранился он в моей памяти. Обаяние его личности испытал тогда не один я.

Военно-морской министр Союза ССР тогда так охарактеризовал Острякова: "Если бы меня попросили назвать самого лучшего командира и человека среди летного состава ВМС, я назвал бы генерал-майора Острякова. Героизм, скромность, умение, хладнокровие и беззаветная преданность Родине -вот это Остряков".

Остряков, несмотря на то, что почти всегда получал за это строгий выговор от начальства, всегда сам рвался в небо.

Конечно, облетать командующему всю линию обороны от Бельбека до Балаклавы и самому оценивать обстановку на земле и. в воздухе далеко не безопасно. Но после такого облета можно было срочно принять меры по ликвидации наиболее угрожающих направлений. Нанести удары авиации по самым значительным целям на напряженных участках фронта. К. тому же генерал отлично умел драться с "мессершмиттами" и стрелял метко, хоть и стал истребителем всего месяца полтора назад. И при первой же возможности он всегда вступал в бой

Как-то он позвонил мне и сказал:

— Приготовьте машину. Я решил сегодня поразмяться.

— Тогда и я с вами, товарищ командующий. Одного не пущу!..

— Интересно, кто из нас начальство? — съязвил Остряков.

— Начальство не начальство, но одного не пущу...

— Ладно, полетим вместе.

К вечеру подошел ЗИС-101. Вышел Остряков. Пожал руку.

— Здравствуй, Михаил Васильевич!

— Машина готова...

— Знаю, давай без официальностей... Он посмотрел на часы.

— Еще рановато. Пойдем после одиннадцати... Залезай в машину, поговорим...

Случилось так, что в ту ночь мы не вылетели. До утра просидели в машине. Настроение у Острякова было отличное. Он шутил, смеялся, много говорил.

В ту ночь я многое узнал о нем. А позднее общая картина дополнилась рассказами товарищей.

Он прилетел в Севастополь, когда противник стоял у Москвы, прорвал перекопские позиции и захват Крыма стал реальной угрозой. Черноморский флот морем эвакуировал из Одессы части Приморской армии, военно-морскую базу и часть гражданского населения. Это был самый тяжелый период отступления, мы еще не имели серьезных побед, если не считать мелких тактических успехов, а сознание собственного бессилия и серьезные ошибки руководства, которые мы не могли не видеть, не повышали нашего боевого духа. Психологический перелом в авиации наступил несколько позже, после окружения Севастополя и в этом большую роль сыграл Остряков.

Его хорошо знали на Черноморском флоте как командира передовой бомбардировочной бригады, которой он командовал после возвращения из Испании, знали как талантливого летчика и зрелого боевого опытного командира, хотя в то время ему было только 26 лет. Сейчас, после трех лет службы на Тихом океане, он вновь возвратился на Черное море, но уже в должности командующего ВВС. Первая встреча была на одном из Крымских аэродромов, где из боевого самолета ДБ-3, перелетавшего из Владивостока в Севастополь, вышел худощавый, очень молодой, выглядевший даже моложе своих тридцати лет человек с какой-то застенчивой и немного смущенной улыбкой. Он познакомил нас с экипажем самолета и командиром эскадрильи капитаном М. И. Буркиным, с которым он по очереди вел самолет из Владивостока. Кстати, интересная подробность, характеризующая большинство наших летчиков: Буркин упросил Военный совет флота оставить его в осажденном Севастополе в самые тяжелые для этого города дни и не отсылать на мирные аэродромы Тихоокеанского флота, который в то время не воевал. Его просьбу поддержал Остряков, и Буркин стал одним из самых бесстрашных летчиков-бомбардировщиков Черноморской авиации и впоследствии Героем Советского Союза.

Остряков совершенно не был похож на грозного и громкого "отца-командира", каких мы часто видели в кино, на сцене и в литературе. Это был прежде всего интеллигентный, разносторонний и на редкость скромный человек.

Он был командующим всего семь месяцев, но удивительно много событий вместилось в такой короткий период. Время было сжато до предела.

Как летчик в воздушном бою успевает прицелиться, выпустить очередь, учесть поправку, выпустить вторую очередь и передать результаты атаки по радио и все это за 6-7 секунд, так Николай Алексеевич за время своего командования успел сделать очень много. Имея опыт войны в Испании, он сразу указал на наши ошибки в использовании авиации, прекратились бесцельные, неорганизованные и неподготовленные полеты. Особое значение он придавал достоверности и объективности разведки целей. Очень часто сам вылетал на разведку, или, как он говорил, "командирскую рекогносцировку". Сам участвовал во всех крупных воздушных операциях и поэтому хорошо знал воздушную и наземную обстановку и результаты наших действий. В черноморской авиации резко сократились боевые потери, а у противника они возросли в несколько раз.

Личный пример, даже не столько пример, а скорее уверенность в своем командующем, который знает обстановку, не подведет, не побоится не только противника, но и грозного или еще хуже глупого начальника, все это удваивало наши силы.

Замечательной была его биография.

Николай Остряков был в нашей стране одним из пионеров парашютизма, признанным мастером парашютного спорта. Он совершил около 400 прыжков, в том числе несколько высотных и затяжных, подготовил тысячи десантников. За выдающиеся заслуги в развитии массового парашютного спорта, за отвагу и мужество правительство в 1935 году наградило 24-летнего Острякова орденом Красной Звезды. Это был первый орден будущего командира.

В 1936 году он уже стал первоклассным летчиком. Москвич, подросток-слесарь, еще юношей ушел по комсомольской мобилизации на строительство Турксиба, где пробыл два года, водитель московского автобуса, парашютист-испытатель, летчик-боец в Испании, командир бригады скоростных бомбардировщиков в Крыму, заместитель командующего Тихоокеанского флота, Командующий авиацией Черноморского флота, депутат Верховного Совета СССР в 26 лет. Этот очень разносторонний человек закончил только семилетку, жизнь не позволила ему получить нормальное образование и уже взрослым человеком он сдал экстерном за десять классов.

Ни секунды не раздумывая, он отправляется добровольцем на помощь республиканской Испании. Там он совершил 250 боевых вылетов, поражая друзей и врагов невиданной смелостью.

Отличный летчик, он не обучался ни в какой летной школе, кроме аэроклуба, где летал на спортивных самолетах, и только в Испании он освоил скоростные бомбардировщики СБ и успешно воевал на них.

Это он. Остряков, произвел 29 мая 1937 года легендарную атаку на фашистский карманный линкор, поразил корабль двумя бомбами, надолго вывел его из строя, перебил немало гитлеровцев.

Один этот подвиг выводил бы его в ряд непревзойденных асов неба. Но весь путь этого человека был подвигам. В 29 лет Остряков получил звание генерал-майора.

Опытный, зрелый военачальник, он не имел военного образования, так как не кончал никакого военного училища, только восьмимесячные курсы при Морской академии в Ленинграде, "генеральский ликбез", как их тогда называли, после возвращения из Испании.

Это свидетельствует о его исключительных способностях, железной настойчивости и работоспособности.

Такова биография комсомольца тридцатых годов, биография, которой хватило бы на несколько человек.

Как все хорошие люди, Николай Алексеевич редко говорил о ком-нибудь плохо, словно смущаясь, что о человеке нужно говорить неприятное.

Но если замечал какой-нибудь низкий проступок или трусость в бою, что в воздухе равносильно предательству, был суровым и даже беспощадным. Он часто повторял, что грубость и требовательность понятия разные, а крик и ругательства — признак бессилия и трусости. В землянке было много интересных разговоров, особенно вечером, когда земля и люди остывали от жарких боев, в ней мы делились самыми откровенными мыслями, даже самыми интимными в пределах скупой на эмоции, сдержанной мужской дружбы.

Мой боевой товарищ, Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Н. А. Наумов, неоднократно дравшийся вместе с Остряковым, когда я рассказал ему, что собираюсь в этой книге писать об Острякове, прислал мне большое письмо. Были в нем, в частности, такие строки: "Мне через много лет пришлось некоторое время быть подчиненным маршалу Рокоссовскому и я убедился, что у них обоих было очень много общего, особенно в отношении к людям".

Как дети, которые вырастают как-то вдруг, неожиданно для окружающих, так неожиданно, с приездом Острякова, мы вдруг выросли на какую-то тактическую и оперативную ступень, прозрели и уже не могли не видеть своих прежних ошибок, а следовательно, и повторять их. На войне положительный опыт усваивается быстро, не успел освоить — ищи себя в списках погибших.

Его не боялись, как боятся "грозного" начальника, направо и налево раздающего взыскания, но я не знаю ни одного случая невыполнения приказа, приказания или даже просьбы Острякова. Уважали его как человека и командира как подчиненные, так и вышестоящие. У всех, кто знал Николая Алексеевича, к нему было какое-то особенно трогательное и предупредительное отношение. Здесь одного личного обаяния мало, каждый чувствовал его внутреннюю убежденность в собственной правоте. Основанной на глубоком и всестороннем знании обстановки, и в доброжелательности по отношению к людям, вере в людей, и каждый старался быть таким, каким его хотел видеть Остряков. Когда он сам в боевых порядках летал на выполнение задания, это придавало уверенность и смелость всем летчикам и каждый стремился лучше выполнить эту задачу.

Случайно в воспоминаниях Н. А. Антипенко о маршале Рокоссовском я прочел:

"Его никто не "боялся" в том смысле, что страха перед взысканиями не было. Было другое — боязнь не выполнить его приказ или просьбу, потому что уважение к Рокоссовскому, к его личным качествам и военному авторитету было всеобщим и искренним.

Таким же был для нас Остряков".

И вот его не стало. В это просто невозможно было поверить.

Как же случилось такое?

В частях было сложно с ремонтом авиационной техники. Количество самолетов/поврежденных в боях бомбежками и артиллерией, на аэродроме увеличивалось.

Единственные мастерские в Круглой бухте не успевали ремонтировать машины, пришлось организовать импровизированные ремонтные органы в лощине около аэродрома, куда не доставала дальнобойная артиллерия.

В один из апрельских дней из Москвы в Севастополь прилетел заместитель командующего морской авиацией генерал-майор Коробков, соратник Острякова по Испании. Он прежде всего решил посмотреть мастерские.

В этот день 24 апреля Наумов с Остряковым собирались проверить с воздуха, как работают наши штурмовики на переднем крае, но Остряков заехал на аэродром и сказал, что полет не состоится, так как он с Коробковым поедет в мастерские, в Круглую бухту.

Примерно через полчаса летчики увидели группу "юнкерсов", с малой высоты сбросивших бомбы где-то далеко от аэродрома, но это было настолько обычным явлением, что никто не придал этому никакого значения и никак не связывал эту бомбардировку с отъездом в мастерские командующего. И только через полчаса, когда запыхавшийся посыльный позвал Наумова к телефону и полковник Дзюба сдавленным от волнения голосом сообщил, что Остряков, Коробков и часть сопровождающих их офицеров убиты, мы поняли, что бомбили эти самолеты. Вначале никто не хотел верить этому, вернее, никто не мог представить себе мертвым Николая Алексеевича, которого мы видели час тому назад, как всегда, энергичного, улыбающегося, жизнерадостного, и в глубине души каждый, в том числе и я, надеялись, что, может быть, в этом сообщении какая-то ошибка. И только, увидев своими глазами нашего командующего мертвым, мы поняли всю тяжесть и непоправимость потери.

Через день мы хоронили Острякова, Коробкова и всех погибших при этом налете. Мне трудно передать все переживания и мысли, владевшие мной тогда, но щемящее чувство тоски, горя, какого-то не личного, а общего горя осталось и сейчас. Серые нависшие тучи казалось задевали за крыши, и апрельский пронизывающий ветер усиливал это состояние. Провожать на кладбище вышли все, кто мог; я не представлял, как много людей живет еще в развалинах Севастополя.

Траурный митинг, короткий и скорбный. Слезы была у самых мужественных людей. Изредка стреляла немецкая артиллерия, но снаряды шуршали где-то высоко над головой.

Когда опускали гроб, стало как-то особенно тихо, замолкли даже немецкие орудия и вдруг орудийные залпы всей береговой и корабельной артиллерии заставили задрожать землю. Это был последний салют командующему авиацией флота, боевому летчику. Салют не холостыми снарядами, а боевой салют, боевыми снарядами по противнику.

В сообщении Совинформбюро "250 дней героической обороны Севастополя", в частности, говорилось: "Слава о главных организаторах героической обороны Севастополя... войдет в историю Отечественной войны против немецко-фашистских мерзавцев как одна из самых блестящих страниц". В числе главных руководителей обороны названы и имена генералов Острякова и Ермаченкова.

Много лет прошло с той памятной, жестокой и огненной поры.

В каждый свой приезд в Севастополь я прихожу к тому месту, где погиб Остряков.

Сейчас здесь посадили цветы. А я вспоминаю небо в всполохах пожарищ, рев бомбардировщиков и спокойные, улыбающиеся глаза командующего.

...В самый нелегкий, смертельно трудный период обороны Севастополя командование ВВС Черноморского флота принял генерал-майор авиации Василий Васильевич Ермаченков. С ним мы начинали под Перекопом, с ним вступили в последнее сражение за город славы.