Николай Голохматов
Двадцатисемилетний командир отделения москвич Николай Голохматов после ухода Бориса Галушкина на Большую землю был назначен заместителем командира нашего отряда по строевой части. Высокий, стройным, русоголовый, он прямо кипел энергией и идеями. Хороший легкоатлет и лыжник, Голохматов еще до похода нашего отряда в тыл противника с оружием в руках защищал Родину.
...Их 110-й отдельный лыжный батальон Пролетарской дивизии, сформированный в Подольске, бросили на один из самых горячих участков фронта.
Хорошо запомнил Николай тот студеный февральский солнечный день, атаку на неприятеля. Скрипел свежий снег под лыжами. Холодные лучи яркого солнца слепили до боли в глазах. Слезы катились по щекам и замерзали на подшлемниках. Маскировочные халаты скрывали их от глаз вражеских солдат, но чужие пули [86] все же находили то одного, то другого. Невольно Николай замедлял бег, сжималось сердце: кто?.. Но голос командира, шедшего впереди: «За Родину!», заставлял мчаться, не останавливаясь, вперед, на окопы противника. Слева от него с ручным пулеметом на ремне размашисто шагал лыжник Вячеслав Захавин. Сегодня ему пробило девятнадцать лет.
— Пулемет! Почему молчит пулемет?! Огонь!!!
Этот крик заставляет Захавина валиться в снег, торопливо устанавливать «Дегтярев», но сошки пробивают наст и тонут по самый ствол. Тогда Вячеслав становится на колено, вскидывает пулемет и дает длинную очередь. «Дегтярев» дрожит, рвется из рук. Расстреляв диск, Захавин достает запасной...
Незаметно наползли сумерки. Небо затянулось облаками, стало темно-серым, мороз крепчал. Бой продолжался, но накал его поубавился. Вдруг Николай услышал, как недалеко от него кто-то вскрикнул.
— Слава!.. Гена, где вы?! — с тревогой кричит Николай.
— Я здесь! — отзывается Геннадий Маслов, появляясь из-за огромного валуна.
— А Вячеслав?
— Я только что видел его, — сказал он и позвал, стараясь перекричать звуки боя.
— Заха-а-ави-и-ин!
Не дождавшись ответа, они поползли назад, к тому месту, где Маслов видел Вячеслава.
...Чтобы сменить диск, Захавин чуть приподнялся. И тут вражеская пуля толкнула его в грудь. Он вскрикнул, вскочил на ноги, но не устоял. Падая, потянул на себя пулемет. Тот вдавил пулеметчика в рыхлый снег. Здесь и нашли его товарищи. Захавин лежал на боку, утонув в снегу. Они сняли с него лыжи, повернули на спину. Вячеслав едва дышал. На капюшоне маскхалата и на лице уже намерзла ледяная маска.
— Жив?!
— Слава, ты ранен?
Захавин открыл глаза, застонал. Ребята увидели темное пятно на левой стороне груди Вячеслава...
Наступила беззвездная ночь. Сыпался мелкий снег. Однополчане быстро шли по еле видимой лыжне. Деревянная волокуша с легким поскрипыванием скользила за ними. В ней лежал раненый Вячеслав. Вдруг хлопнул недалекий выстрел «кукушки». Николай вскинул [87] автомат, дал очередь. «Кукушка» ответила двумя выстрелами. Пули взрыхлили снег рядом с ними. «Ого! Хорошо, что ночь. Днем бы нас уже не стало», — подумалось невольно. Отползли от дороги под прикрытие леса, затаились. Но рядом был раненый товарищ, надо спешить. Однако стоило зашевелиться, как снова трещали выстрелы. Что делать?
— Геннадий, уходи с волокушей, я прикрою.
— Погоди, Коля. Давай залпом!
Они дружно ударили на звук «кукушки», схватили лямки от волокуши и кинулись бегом между деревьями. Перемерзший снег громко скрипел под их ногами, от мороза трещали вековые деревья. Подумали, что путь свободен. Облегченно вздохнули, прибавили шагу. Но опять выстрелы: вошли в зону обстрела новой «кукушки». Вынуждены были остановиться, залечь и услышали чуть слышно:
— Гена... Коля...
Рванулись к волокуше, склонились над раненым.
— Ребята, бросьте... Бросьте меня... Уходите, — услышали слабый голос раненого.
— Да ты что, Славка?! Что ты говоришь?! Молчи. Сейчас дойдем. Скоро уже.
Глубокой ночью они сдали раненого друга в дивизионный госпиталь и к утру возвратились в свой батальон...
...Декабрьская ночь 1942 года близилась к концу. Отряд лыжников-омсбоновцев в составе трех взводов под командованием Михаила Бажанова вышел из Козельска и двинулся походной колонной по оккупированной Калужской области, пробираясь в район города Жиздры. Омсбоновцы торопились уйти подальше от линии фронта, которую они пересекли в районе действия частей 10-й армии генерала Голикова.
За время рейда лыжники, которыми командовал командир отделения Николай Голохматов, захватили обоз противника, разгромили железнодорожный разъезд, уничтожили группу карателей, подорвали мост через реку Жиздру на перегоне железной дороги Судимир — Сухиничи, собрали разведывательные сведения о расположении и передвижении войск противника. Кроме того, омсбоновцы вела большую пропагандистскую и разъяснительную работу среди населения оккупированных [88] населенных пунктов Калужской области... За этот поход сержанта Николая Голохматова наградили орденом Красной Звезды.
Переход железной дороги
К вечеру второго дня погода заметно изменилась: подул сырой западный ветер. Поползли низкие тучи. Омсбоновцы воспряли духом, заторопились. Николая завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами чавкала вода. Спешили, дорога была каждая минута.
— Стой! — наконец поднял руку Галушкин.
Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика. Рельсы тускло серебрились в темноте.
— Маркин — вправо! Правдин — влево, для прикрытия, — приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.
Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай не издавал ни звука.
— Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! — шепотом подбадривал Галушкин товарищей.
Скользя по грязи, пригибаясь к самой земле, омсбоновцы пробежали через насыпь. Несколько мгновений — и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин огляделся и невольно чуть приподнялся. В это время справа грянул выстрел, второй. «Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!» — завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали полицаи.
Галушкин замер на секунду, увидел, как ткнулся в насыпь головой Паша Маркин...
— Пашка-а-а! — закричал, уже не таясь, Галушкин.
Он хотел отвлечь от раненого друга внимание врагов. Вскинул автомат: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.
— Пашка-а-а!.. Ранен? — снова закричал Борис.
— Нет! — вдруг отозвался Маркин.
— Павлуша-а-а! Держись, браток! — кричал Галушкин.
Испуганные голоса продолжали вопить: «Партизаны-ы-ы!» Издали послышалась густая стрельба, она [89] быстро приближалась. Надо было спешить. Над местом стычки протянулись две светящиеся нити: пулеметные очереди с наблюдательных вышек.
Короткими очередями стрелял Виктор Правдин. Галушкин условно свистнул, Виктор быстро подполз к нему. И сразу снова дал очередь.
— Виктор! Веди группу по маршруту! — приказал Галушкин. — Мы с Пашей попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, идите без нас.
— Лаврентьич...
— Не слушаю возражений!
— Втроем мы же быстрее их расколошматим! — заявил Правдин.
— Выполнять приказ! — отрезал Галушкин.
— Есть!
— О нас не думай, помни о своей задаче. Не теряй время, — голос Галушкина зазвучал мягче. — Вот возьми. Он не должен попасть в руки немцев.
Галушкин сунул в руки Правдину объемистый пакет с документами.
— Что это?
— Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?
— Ясно, командир!
— Ну, иди!
— Эх, ребята! — с отчаянием прошептал Правдин, пряча пакет за пазуху, и пополз.
Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Борис и Павел были уже почти рядом.
— Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом их гранатой, понял?
— Действуй, Лаврентьич.
Галушкин отполз. Послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники ответили. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркий сполох взрыва вырвал из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы... С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев [90] к земле. Прошло, наверное, минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.
— Паша, давай смываться! — сказал Галушкин. — Отходи первым, я прикрою!
Маркин перескочил насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Они; кубарем скатились с насыпи и что было сил помчались прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воде, взвизгивали над головами.
В негустом леске омсбоновцы остановились, условно посвистели, прислушались. Ответного сигнала не было. Но на душе все же проглядывала радость: страшная железнодорожная магистраль позади.
— Лаврентьич, это вы, черти! — вдруг откуда-то кинулся к ним Правдин.
— Живы? — спросил Галушкин.
— Все!
— Раненых нет?
— Без единой царапины! — доложил Правдин. Только часа через два, когда партизаны уже валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...
«Сюрприз»
Отсутствие известий о судьбе галушкинской группы угнетающе действовало на нас. Ребята ходили хмурые. Реже слышались обычные шутки у костра, подначивания. Все рвались на боевые задания.
По приказу германского командования с 15 мая снова усилили охрану железной дороги. Все ближайшие от нас деревни заняли карательные отряды и полицейские. Эти сведения мы получили от местных партизан. Для перепроверки данных послали разведчиков. Они установили, что в деревнях действительно находятся гарнизоны противника, которые живут по строгому казарменному режиму. И все еще прибывают пополнения полицаев.
— Что бы значило это скопление, комиссар? — спросил Бажанов. — Не намереваются ли они начать массированное наступление на партизан? Или решили блокировать нас в лесу, чтобы помешать работать на «железке»? [91]
Заняв деревни, немцы лишили нас связи с жителями, перекрыли засадами все пути и дороги, по которым мы ходили на боевые задания. Надо было что-то предпринимать. И мы решили временно прекратить походы на железную дорогу. Затаиться на несколько дней — создать видимость ухода и этим усыпить бдительность оккупантов. Но одновременно начать активную деятельность на шоссе, на большаках и проселках. Прежде на этих коммуникациях наши минеры появлялись изредка, больше работая на «железке», где каждое организованное нами крушение наносило вред противнику, в десятки раз больший.
В это время получили из Москвы радиограмму:
«Впредь сообщайте о наиболее отличившихся бойцах и командирах, заслуживающих представления правительственной награде». Мы передали в Москву: «Считаем достойными представления правительственным наградам товарищей: Голохматова, Моргунова, Келишева, Иванова, Мокропуло, Широкова».
27 мая из Москвы получили следующее задание: «Обстановка требует максимального усиления разведки о воинских перевозках противника по железной дороге и шоссейным магистралям. Необходимо вскрыть: количество поездов, колонн транспорта, проходящих в каждом направлении, характер грузов, рода войск, количество, наличие техники, особенно танков, артиллерии, нумерацию частей, пункты перевалки и сосредоточения войск и грузов. Одновременно с усилением разведки, активизируйте боевые действия. Особенно на железной дороге. Регулярно информируйте Центр».
А вскоре приняли радиограмму: «Дайте точные координаты вашего местонахождения. Ориентируйте по отношению к населенным пунктам. Сведения о погоде сообщайте радиограммами».
Получив указания, мы немедленно организовали разведгруппы и оборудовали наблюдательные пункты близ «железки» и шоссе. Одновременно с этим приступили к операциям. Для этого у нас были прекрасные ПТМ-35 (противотанковые мины), недавно сброшенные с самолета. Эти пятикилограммовые мины с металлическим корпусом и упрощенным взрывателем были удобны и надежны. Они не боялись влаги: их можно было ставить в грязь и даже в воду. ПТМ-35 взрывались не только от тяжести гусеницы танка или колеса автомашины, но и от нажима ноги человека. Их-то мы и решили [92] использовать в период временного затишья. Причем, поставив одну ПТМ-35 на большом отрезке дороги, на этом же участке, чтобы сбить с толку вражеских саперов, мы делали несколько ложных закладок (в каждую ложную мину-яму клали куски железа, осколки снарядов, которые реагировали на миноискатель не менее активно, чем и настоящая боевая мина с металлическим корпусом).
Не раз наши ребята, вернувшись с задания, со смехом рассказывали, как фрицы после взрыва нашей мины долго бродят по дороге с миноискателями. Найдя ложную мину, начинают ее расстреливать, надеясь, что она взорвется. Не добившись успеха, наконец решаются разминировать. И, найдя кусок железа или осколок, с бранью швыряют его, плюются, а иногда открывают беспорядочную стрельбу, как говорится, в «белый свет». На участках дороги, проверенных вражескими саперами и давшими «добро» на возобновление движения своего транспорта, мы старались в ближайшую же ночь установить боевые мины.
Не обошлось без потерь с нашей стороны. «5 июня на минах подорвались Овсеенко и Ананьев. Ранения тяжелые, — сообщили мы в Москву. — В отряде, кроме раненых, 9 больных простудными заболеваниями». В этой же радиограмме сообщили: «С 31 мая по 7 июня на шоссе Смоленск — Орша нами подорвано 11 автомашин противника. Из них три легковых. Два грузовика с живой силой, остальные с военными грузами. При взрывах убито и ранено до 40 солдат и офицеров. На двухкилометровом участке шоссейной дороги Красное — Рудня — Изубры установлено 6 ПТМ-35. 10 июня один километр южнее Макаровки уничтожено 360 метров телеграфной и телефонной линии на участке железной дороги Красное — Рудня».
Чем сложнее становились условия нашей работы, тем изобретательнее и хитрее мы действовали. Как-то ребята принесли из деревни Кисели объемистый джутовый мешок из-под сахара. На нем крупными черными буквами было написано: «Цуккер». Мешок собирались разрезать на портянки. Но, поразмыслив, решили устроить из него сюрприз для оккупантов. Особенно творчески к делу отнесся командир отделения Алексей Моргунов.
Перед заходом солнца 7 июня Моргунов и с ним Рогожин, Назаров, Горотко, Иванов, Келишев, Ерофеев [94] и Широков вышли из лагеря. С собой ребята захватили, кроме мешка из-под сахара, гаубичный 152-миллиметровый снаряд, 9 килограммов тола в шашках и инерционный электрический взрыватель с часовым замыкателем.
Прибыв на место операции, омсбоновцы наполнили мешок сором и травой. Затем вложили в него артиллерийский снаряд, тол.
Была глухая полночь. Движение по шоссе в это время прекращалось. Келишев и Иванов еще раз осмотрели общее творение — сюрприз.
— Ну, как, ребята, похоже? — спросил Келишев.
— Похоже, и даже очень! — уверенно заявил Саша Назаров.
— Ребята, закройте глаза и представьте себе, что вы едете на машине и вдруг видите этот мешок. Какая мысль вам придет в голову прежде всего? — спросил Моргунов.
Все засмеялись, загомонили.
— Какая еще мысль? — удивился Широков. — Не успеешь подумать, как прочтешь: «Цуккер».
— Точно! — поддержал его Иван Рогожин. — Сахар!.. А другие мысли не успеют прийти — поздно будет.
— Ну что ж, давайте кончать, — подвел итог Моргунов. — Поставим часовой предохранитель на час. Как, хватит?
— Вполне.
Толстой цыганской иглой с продетым в нее куском шпагата Иванов аккуратно зашил мешок. Выпрямился, протянул иглу Рогожину.
— Держи, Иван, пригодится еще. Берем, Леха. Понесли!
Вдвоем с Моргуновым они подняли тяжелую упаковку, отнесли на середину шоссе. Отошли и еще раз внимательно осмотрели сюрприз со всех сторон. Переглянулись, довольные сделанной работой.
— Ну, кажется, все! — сказал Моргунов. Поднял руку, добавил: — Минутку! Тихо! — приложился ухом к сюрпризу, прислушался.
— Ну как, работает? — склонился над ним Иванов.
— Еще бы! Механизм-то что надо... Пошли!
Мешок-сюрприз лежал на шоссе, производя впечатление случайно упавшего с проходившего транспорта. Начало светать. Омсбоновцы, затаившиеся на наблюдательном [95] пункте, услышали нарастающий гул моторов. Из-за поворота шоссе показалась одна, а за ней — вторая легковая автомашина. Не доезжая метров пятьдесят до мешка-сюрприза, черный «мерседес» резко сбавил ход, подъехал к «цуккеру», остановился. Вторая легковушка затормозила с другой стороны мешка. Из «мерседеса» вышли трое. Из второй машины — двое. Офицер, которого хорошо было видно через бинокль, указал рукой на мешок с «цуккером», улыбнулся. Видимо, приказал что-то шоферу. Тот козырнул, шагнул к мешку, склонился на ним. И тут рвануло! Когда черный, остро пахнущий дым отполз в сторону, на шоссе никого и ничего не было видно. Только на месте взрыва чернела воронка, из которой поднималось облачко...
Под крышей
На шестой день, похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками лесу измотали ребят, а прошли по прямой всего пятьдесят километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь. Борис достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака. Ребята окружили его.
— Пойдем сюда.
Через полчаса остановились на опушке. Виднелись избы небольшой деревеньки. Вечерело. На улице никого. Сели, стали ждать.
Из трубы крайней избы потянул дымок. На дворе показалась женщина. Галушкин поднял бинокль: из дома вышел седобородый старик с ведрами, скрылся в сарае. Где-то лениво залаяла собака.
Солнце ушло за грозовую тучу. Галушкин оглядел ребят, спросил:
— Ну как, рискнем?
— А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, — ответил Щербаков.
Его дружно поддержали. Галушкин вздохнул:
— Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню зайти все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
— Правильно, Лаврентьич, — поддержал командира Головенков. [96]
— Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
— Лаврентьич, а почему я? — недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
— Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, — шепотом поддел Щербакова Маркин. — Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
— Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! — огрызнулся Щербаков.
— Довольно вам! — прервал спорщиков Галушкин. — Пошли!
Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
— Ну, что там? — шепнул подошедший к Галушкину Правдин. — Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, — приказал Галушкин.
— Кого бог послал? — послышался из-за двери хрипловатый голос.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.
— Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
— Оккупанты в деревне есть?
— Нету, сынок, у нас германцев.
— Нам нужны продукты. Помоги, отец.
Старик кашлянул, чуть отступил.
— Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.
— Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.
— Да? — удивился старик. — Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
— Спасибо, папаша! — поблагодарил Галушкин. [97]
После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
— Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! — зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.
В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. «Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», — мелькнуло у Галушкина.
Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.
Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное — они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
— Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, — предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.
Борис глянул на занавешенное окно. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке — ничего не видно и не слышно».
Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.
— Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять, — сказал будто бы совсем беспечно Галушкин.
— На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! — согласился хозяин.
Ребята стали собираться.
— Ну, пойдемте... Дождик-то, видать, поубавился. В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло [98] сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позвания цепью. «Да, богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни», — подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил об этом сам.
— Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю. — Он помолчал, потрогал бороду. — Бывалоча, в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.
Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.
— Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видел такой роскоши! — счастливо засмеялся Щербаков, ложась на сено. — Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!
— А где же тебе можно было увидеть эту роскошь? В своей жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? — спросил Маркин.
Но Щербаков уже не слышал его, он спал.
— Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? — говорил Рыжову Андреев. — Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!
Обмытый и перевязанный свежими холстинными бинтами, Николай благодарно улыбался. Хозяин, ухмыляясь в бороду, светил «летучей мышью». Только Галушкину стало не по себе. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:
— Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот... Что-то в нем есть такое, понимаешь? Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то... Будто из-за угла за тобой подсматривает.
— Ты так думаешь? — насторожился Маркин.
— Может, я и не прав, но какое-то предчувствие гложет.
— Да-а. Возможно, ты прав. И добрый он не в меру по нонешним временам. Живет богато. Не у многих здесь увидишь свежее сало. — Маркин помолчал. — Лаврентьич, а давай-ка мы его, черта старого, за бороду тряхнем как следует?
Галушкин задумался. Потом махнул рукой: [99]
— Да ну его к дьяволу! Провозишься с ним. А вдруг ошибка. Напрасно обидим человека. Отдохнем и уйдем пораньше, а там ищи нас.
— Вот это правильно.
Галушкин включил карманный фонарь, внимательно осмотрел сарай. В углу, где шумно вздыхала корова, он увидел люк с дверцей. Галушкин присел, окликнул Андреева, самого рослого из всех.
— А ну-ка, Леха, полезай! — сказал Галушкин, освещая квадрат дверцы.
Андреев удивленно посмотрел на командира.
— Вопросы после, а сейчас лезь, ну?!
Андреев пожал плечами, но полез в люк. Через некоторое время Андреев вошел в сарай.
— Ну, Леха, ход, как я и думал!
Андреев удивленно сообщил:
— Прямо в огород выходит, а за ним недалеко — лес.
— Вот и ладно. А теперь спать!
Головенков уже сладко похрапывал. Уснул и Николай. Галушкин постоял над ним. Он был доволен, что Николай как следует отдохнет. Да и им не мешает хорошенько выспаться. Только сутулая фигура старого хозяина с прищуренным взглядом продолжала вызывать беспокойство. Он поправил на раненом сползший полушубок. Маркину спать не разрешил. Тот вопросительно глянул на командира, вздохнул, но согласно кивнул.
В сарае наступила тишина. Слышно было только позвякивание цепи за перегородкой, где стояла лошадь, редкие стонущие вздохи коровы, а за стеной сарая шумела листвой береза, с крыши срывались капли и звонко капали в лужи...
Рассветало. На околице деревни показался конный отряд немцев. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старика. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.
— Партизан есть шесть? — спросил офицер.
— Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, — услужливо зашептал старик.
Немецкий офицер довольно улыбнулся.
— Эй, рус, гутен морген! — крикнул он и спрятался за угол избы. [100]
Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.
— Почему молчат?
— Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули, — подобострастно сказал предатель.
Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного из них гранату, швырнул. От взрыва ворота сарая разлетелись в щепки.
Солдаты вскинули автоматы. Ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Сарай загорелся.
Старик бросился со страху к дому и увидел белый квадрат бумаги на двери избы: «Приказ Народного Комиссара обороны...» Сзади подскочил офицер.
Лицо старика покрылось пепельной бледностью. «Как он мог допустить их до сарая, где люк? Оставить бы в избе. Эх-х, старый осел!..»
Офицер схватил старика за сивую бороду, дернул и сильным ударом сбил с ног.
Предатель скатился по ступенькам крыльца.
К избе подвели двух огромных овчарок. Псы жадно обнюхали крыльцо. И, заскулив и теряя слюну, стали рваться со двора.
— Форвертс! — крикнул офицер.
Происки врага
Моргунов и Широков возвращались перед рассветом в лагерь. Только что они наблюдали, как взлетел от их заряда на воздух однопролетный мост с эшелоном противника. Вдруг невдалеке прогрохотал взрыв. Минеры упали на землю и следом за взрывом услышали:
— Помогите-е-е!
— Что это? Как ты думаешь, Василь? — спросил тихо Моргунов. — Не мина ли?
— Похоже. А чья? Наших в этом районе нет.
— Фрицы на всех тропинках понатыкали их, сволочи! — со злостью сказал Моргунов. — Кто-то, видать, напоролся.
— Пошли посмотрим...
Осторожно двинулись в сторону взрыва. И скоро [101] там, где еле заметная тропа вливалась в полянку, увидели двоих: парня в ватнике и девушку в парусиновом плаще... Парень лежал на спине, в руке зажат наган. Девушка уткнулась лицом в землю.
Послышался отдаленный топот бегущих. Моргунов и Широков юркнули в ближайшие заросли, затаились. А на поляне появились Голохматов и Секачев. Они зорко оглядывались по сторонам, держа оружие наготове. Моргунов условно свистнул. Голохматов вскинул автомат.
— Выходи!.. Это вы? — радостно крикнул Николай.
Моргунов кивнул на убитых.
— Завернули на звук взрыва.
— А как мост? — спросил Голохматов.
— Приказал долго жить!
— Молодцы!..
Они подошли к месту трагедии.
Во внутреннем кармане ватника у парня нашли советский паспорт на имя Фоменко. В том же кармане обнаружили две автобиографии, написанные неровно и со многими поправками. Скорее всего эти документы писались на ходу, в самолете или машине. При парне нашли и карту-пятикилометровку. На ней кружками были обведены места расположения партизанских баз. К этому времени мы уже переселились на новое место, о чем информировали Москву и передали координаты нашей новой дислокации. На карте же отмечена кружком наша недавно покинутая стоянка. Отряд Озмителя и местные партизаны находились точно на местах, очерченных на карте.
Оккупанты явно пытались внедрить в ряды партизан своих агентов.
В мае 1942 года немцы хотели сформировать из местного населения карательные части для борьбы с партизанами. Отказывающихся идти к ним на службу оккупанты расстреливали, отправляли в Германию на каторжные работы. Стараясь избежать мобилизации, немало молодежи уходило к местным партизанам...
И к омсбоновцам, бывавшим в деревнях, не раз обращались парни и девушки с просьбой принять их в отряд. Руководство местного партизанского отряда решило: пусть ребята идут в полицию, а получив оружие, приходят в лес. Оружия не хватало.
Оккупанты мало доверяли мобилизованным. Поэтому во вновь сформированные полицейские подразделения [102] включали своих людей. Но бывали и такие случаи, когда агенты врага выступали как бы инициаторами ухода к партизанам, чтобы таким путем проникнуть в их ряды. В июне 1942 года, например, двадцать пять человек полицейских связались с местным отрядом и пришли в лес. Внимание партизан обратили трое из них. Они были старше всех в группе. Перед уходом в лес эта тройка «картинно», на глазах у всех избила старосту. В беседе с командиром отряда Талерко и комиссаром Мельниковым эти трое уж очень старались ругать оккупантов и предателей. Все это выглядело как плохо организованный спектакль. Талерко спросил:
— Послушайте, ребята, если вы действительно так сильно ненавидите оккупантов и их ставленников, то почему не приходили к нам раньше, а служили им?
Вперед выступил высокий парень лет тридцати, с большим носом на темном нездоровом лице.
— Так тогда ж, товарищ командир, мы еще ничего не знали об их истинных целях и подлых намерениях, а подсказать нам было некому.
— Точно! Все так, — в один голос подтвердили слова носатого двое его приятелей.
Во время разговора подошел молодой парень. Он недавно появился в партизанском отряде, бежав из эшелона, следовавшего в Германию. Увидев парня, носатый насторожился, старался не смотреть на него. А тот зло глянул на него и, повернувшись к Мельникову, тихо сказал:
— Товарищ комиссар, а вы попросите его рассказать, как он старательно помогал фрицам отправлять в Германию наших девушек и ребят из райцентра Каспли? Как издевался над ними?..
Мельников посмотрел на носатого. Тот нагло заявил:
— А что? Верно! Было такое дело. Я не скрываю. Тогда ж я служил у них и выполнял их приказы, а теперь пришел в лес, к вам, чтоб, значит, искупить вину...
После допроса носатый и его напарники, припертые к стене неопровержимыми доказательствами их преступлений, признались, что к партизанам они пришли не по своей воле, а по приказу немцев...
Погоня
Было совсем светло, но группа Галушкина все шла, не останавливаясь на дневку, стараясь подальше уйти от деревни. Остановились только перед большим болотом. [104] Маркин и Правдин с длинными шестами сразу пошли на разведку дороги. Прыгая с кочки на кочку, прощупывали дно и отмечали тропу вехами. Андреев готовился перевязать Николая. Сергея Щербакова Галушкин послал в дозор. Головенков нарезал еловые ветки, чтобы сделать настил для постели Николая. Решили немного отдохнуть перед болотом. Галушкин проверял оставшуюся «артиллерию».
Уходя из отряда, партизаны захватили с собой несколько противопехотных мин, усиленных добавочными зарядами тола. При необходимости эти мины можно было успешно использовать, что они уже и сделали, покидая сарай предателя.
Скоро с болота возвратились Маркин и Правдин. Сказали, что только метров около ста можно пройти по твердым кочкам, а дальше придется брести по «чистому» болоту. Андреев закончил перевязку, переложили Николая снова на носилки...
Всю дорогу от деревни до болота Николай молчал. Закусив до крови губы, терпел боль и не издал ни единого стона.
— Ну, Коля, как дела? — подошел к нему Галушкин. — Скоро придем, потерпи еще чуток.
Рыжов улыбнулся через силу.
— Я вам обуза, ребята... Оставьте меня где-нибудь в деревне.
— Это ты брось, — строго сказал Галушкин. — Все должны пройти. Оставить его! Что говоришь — понимаешь?
Николай промолчал, только благодарно посмотрел на Бориса.
Галушкин отошел от него. Сил не хватало смотреть на его бледное, измученное лицо с искусанными в кровь губами.
— Ребята, фрицы! — неожиданно появляясь перед костром, сказал Щербаков.
— Много? — быстро спросил Галушкин.
— Группа конных! До взвода! Идут по нашему следу!
Разобрали оружие, снаряжение, приготовились к бою.
— Маркин и Щербаков со мной! Остальные с носилками — на болото, быстро! — приказал Галушкин. — Сергей, как далеко отряд?
— Метрах в шестистах... Две колонны, — четко ответил [105] Щербаков, чуть замялся. — Борис... Они овчарок ведут...
— Вот сволочи! — гневно сказал Борис, понимая, что это самое худшее. Болото, бой — все привычно, а собаки... Найдут, догонят, выследят. Галушкин оглянулся. По болоту удалялись товарищи. Андреев и Головенков медленно и осторожно несли носилки. Правдин шел замыкающим.
Вот Андреев неловко ступил на кочку, носилки резко накренились. Над болотом пролетел короткий, словно крик подстреленной птицы, стон раненого. Галушкин, сжав зубы, резко отвернулся. «Только бы успели уйти!» Взял бинокль, ловко взобрался на сосну. Вот они, немцы... Остановились. Сгрудились. О чем-то совещаются, указывая руками в сторону молодого леса, в котором притаились партизаны.
— Борис, давай-ка я чесану их с дерева, а? — попросил снизу Маркин.
Щербаков щелкнул затвором, молча соглашаясь с Павлом.
— Отставить. На стрельбу они пойдут быстрее, — отрубил Галушкин.
Всадники тем временем рассыпались по лесу.
— Да-а. Неплохо придумали, сволочи, — пробурчал Борис. Снова оглянулся.
По болоту медленно брели ребята, они уже достигли границы, где кочки кончились. Парни остановились, стали поднимать Николая с носилок, Андреев подставил спину, качнулся...
— Черт! — вырвалось у Галушкина, он понимал, что иначе не пройдешь с носилками.,. Но смогут ли двое, Головенков и Андреев, дотащить по болоту Николая? Надо им помочь.
— Пашка, Сергей, давайте к ребятам. Маркин не двигался.
— Борис, я останусь с тобой.
— Приказываю идти на поддержку Алексею и другим, понятно? — Галушкин гневно глянул на Маркина, что случалось с ним очень редко. — Я один здесь сманеврирую. Марш!
Он почти скатился с сосны, взял пакет с миной, подсунул ее под еловую подстилку, запустил часовой механизм... А сам рванулся к болоту.
Борис прыгал с кочки на кочку, на ходу выдергивая [106] вехи, указывающие безопасный путь через трясину. Не раз он срывался с кочек, падал, с трудом выбирался из болотной жижи и снова мчался. Омсбоновец хорошо знал, что теперь его жизнь зависит от того, как далеко он отбежит от стоянки, на которой вот-вот должны были появиться каратели. Не хватало воздуха, грудь разрывалась на части. Тучи комаров назойливо липли к мокрому лицу, слепили глаза, попадали в рот, нос, мешали дышать. Стена темного леса впереди, казалось, не приближалась, а, наоборот, удалялась. Стиснув зубы, выдернул последнюю веху. И побрел уже по колено в болоте.
Наконец выбрался на берег. Там его ждал Маркин. Остальные ушли вперед.
— Успел? Молодец! — Павел широко улыбнулся.
Они залегли за огромными корнями старой ели. Ждать пришлось недолго. Каратели осторожно выходили к болоту. Впереди шел проводник с собаками. Псы повертелись на одном месте и настойчиво потянули к болоту. Появился офицер на коне. За ним второй всадник, третий... Офицер что-то крикнул. Двое соскочили с коней. Двинулись к болоту. И ступили на подстилку. Грохнул взрыв. Оба спешившихся и фриц, державший собак, исчезли, словно растаяли. Лошадь под офицером взвилась, понесла. Один кавалерист рухнул на землю вместе с лошадью.
Взрыв мины разметал карателей. Но на поляну выскочило еще несколько всадников.
— Пашка, огонь!
Дружный треск омсбоновских автоматов внес растерянность в ряды врагов. Они спешились, залегли, не сразу открыли огонь.
А освободившиеся от проводников овчарки рванули в болото. Зло рыча и повизгивая, псы неслись по кочкам.
— Глянь-ка, Паша, как звери чешут! — показал рукой Галушкин.
— А почему они рядом?
— Да они ж спаренные. Немец не успел снять с них ремни.
— Смотри, точно по нашему следу идут! — удивился Маркин.
Галушкин глянул на друга.
— Надо не выпустить их из болота.
Прыгнув с последней кочки, овчарки поплыли. Но [107] скоро потеряли след, заскулили, завертелись на месте. Одна стала отставать. Видно было, как ремень, спаривавший псов, натянулся. Задняя овчарка еле-еле держалась на поверхности воды. Вот она окунулась с головой, а вскоре вовсе перестала подавать признаки жизни и потащилась на буксире. Наверно, ее задело взрывом, и она двигалась еще несколько минут в горячке. Второй пес, почуяв опасность, сильными прыжками рвался к берегу. Но ему мешала мертвая собака. Рывки становились все слабее и слабее. Выбившись из сил, и вторая овчарка замерла. Вскоре обе собаки исчезли в болоте. Галушкин и Маркин облегченно вздохнули. У покинутой стоянки никого не было, каратели оттянулись назад, в лес. Надо было срочно уходить.
Ночной курьер
Знакомый железнодорожник со станции Красное сообщил местным партизанам, что между Смоленском и Оршей курсируют мотоциклисты-связные, которые развозят по германским гарнизонам секретные материалы и оперативные карты. В ночь на 11 июня на Смоленск должен проследовать очередной такой курьер. Мы заинтересовались.
Командир отряда вызвал Моргунова, Келишева, Мокропуло, Широкова, Назарова, Ерофеева, Хохлова, Дубенского и своего адъютанта Рогожина.
Разработали план операции, быстро собрались и покинули лагерь.
К шоссе Смоленск — Орша подошли под покровом ночи. Осмотрелись. Выбрали изгиб автомагистрали, на котором курьер невольно должен сбавить скорость. Бажанов приказал Хохлову поразить мотоциклиста противотанковой гранатой (она взрывается мгновенно при соприкосновении с преградой), поскольку обыкновенная ручная граната для этой цели не подходила. Подстраховывал Моргунов. Мокропуло, Келишев и Широков стали метрах в ста — ста двадцати ниже гранатометчиков.
Ночь была теплая, но пасмурная, ветреная. Выбрав небольшой бугорок на обочине шоссе, улеглись за ним. Стали думать, когда и как лучше бросать гранату, если мотоциклист будет мчаться со скоростью 60—70 километров в час (решили, что на изгибе шоссе ночью большей скорости не разовьешь). И сколько метров пролетит [108] граната за секунду-полторы. Пока рассчитывали, издали донесся треск мотоцикла.
— Он?! — выдохнул Хохлов.
— Наверно. Спокойно, Валя. Приготовься!
Мотоцикл с притушенной фарой, казалось, мчался прямо на них. Сжав зубы, Хохлов выдернул предохранительную чеку, выпрямился и швырнул гранату в пролетавший мимо ревущий мотоцикл. В памяти Хохлова запечатлелся низко, к самому рулю, склонившийся мотоциклист, блеснули большие очки-консервы. Яркая вспышка ослепила гранатометчика, громом ударил взрыв. Не успев спрятаться за бугорок, Хохлов почувствовал удар в грудь взрывной волны и свалился в кювет. И сразу все звуки куда-то пропали, навалилось безмолвие. «Не попал? Промахнулся?!» — мелькнула тревожная мысль. Моргунов помог встать на ноги, сунул в руки винтовку, что-то одобрительно говорил, хлопал по плечу. Хохлов ничего не слышал. Он пожал плечами, коснулся пальцем уха, громко сказал: «Командир, я же не слышу! Я ничего не слышу!» Моргунов кивнул — понимаю, мол! Махнул рукой в сторону шоссе.
Неудержимая сила инерции волокла мотоцикл еще метров сто, пока он не завалился на бок.
Хохлов по-прежнему ничего не слышал. Подошли к мотоциклу. Вокруг убитого немца суетились ребята. Забрали планшет с документами и оружие, труп унесли в кусты, подальше от шоссе. Машиной занялись Келишев и Мокропуло. Они искусно заминировали ее. Истратили шесть килограммов тола и противопехотную мину с инерционным взрывателем. На заряд набросили кожаную куртку, снятую с убитого, будто бы водитель на минуту отошел.
— Как там у вас?.. Готово?!
— Да, товарищ капитан. Все в порядке!
— Отходим!..
Днем вернувшаяся в отряд смена наблюдателей Алексей Кощеев и Иван Ерофеев, доложила, что рано утром у заминированного мотоцикла остановилась легковая автомашина. Из нее вышли офицер и два солдата. Немцы обошли подбитую машину, осмотрели обочины, кювет, видимо, искали мотоциклиста. Потом офицер махнул рукой. Наверное, приказал убрать мотоцикл с проезжей части шоссе. Солдаты повиновались.
...Сильный взрыв смел с шоссе и немцев, и их «опель-капитан». [109]
Переправа
В сумерках группа Галушкина вышла к Березине: от весенних вод река выплеснулась из берегов, залила часть луга и шумела в кустарнике. Березина стала в два-три раза шире, чем была в марте, когда переправлялись через нее всем отрядом.
Стали сооружать плот. Обстругали четыре длинных шеста, связали квадратом. Натянули плащ-палатку, на углах плота укрепили узлы из плащ-палаток со снаряжением — своеобразные понтоны. Плот получился легкий и устойчивый. Погрузили на него носилки.
Пока работали, совсем стемнело. Разделись. Первым в воду вошел Маркин. За ним двинулся Щербаков. Река оказалась не такой спокойной, как виделось с берега... Маркин вдруг вскрикнул и скрылся под водой. Щербаков схватил его за волосы.
— Ты куда?.. Не торопись пузыри пускать.
— Тут обрыв!
— А ты плыви.
— Что за шум? — послышался с берега строгий голос Галушкина.
Через десять минут Маркин и Щербаков подали условный сигнал: все в порядке.
— Приготовиться к переправе! — тихо скомандовал Галушкин.
Партизаны взяли плот с укрепленными на нем носилками. Осторожно вошли в реку. Плот легко держался на воде.
— Порядок. Вперед!
Подталкиваемый сильными руками, плот двинулся поперек реки. Но скоро его подхватило и понесло. Пловцы упорно боролись с течением, однако без успеха. Плот скрылся за поворотом, в тени высокого крутояра. Борис шагнул к воде, намереваясь пуститься вплавь. Но два длинных луча вдруг пронзили темноту, осветили верхушки деревьев, потом спустились ниже... и ударили Галушкину в глаза. Раздался приглушенный гул моторов.
Крытый грузовик, перевалив через бугор, шел по лугу к реке. За ним показался второй. С завывающим гулом о«и приближались к Березине. Галушкин развязал узел, достал запасные диски к автомату. «Еще чуть-чуть, — думал он, — и они обнаружат ребят».
Борис прицелился. Треск его автомата разорвал тишину. Нить трассирующих пуль зависла дугой. Звякнуло [110] разбитое стекло. Передняя машина рванула, словно подстегнутый плетью конь. В следующее мгновение грузовик с грохотом исчез с глаз долой, зашумела вода. Галушкин дал еще очередь, отбежал вверх по реке, затаился. Второй грузовик остановился недалеко от берега. Из кузова попрыгали солдаты. Залегли, стали стрелять. Пули засвистели над головой.
Борис отходил против течения, увлекая немцев за собой. Метрах в двухстах от переправы он прекратил огонь. Враги за ним не пошли. Стрельба стихала. Загудел мотор. Не включая света, грузовик развернулся и пошел прочь от Березины.
Галушкин вернулся к месту переправы, свистнул. С того берега ответили. «Живы!» Он вошел в воду и поплыл, толкая перед собой узел.
Добравшись до берега, Галушкин увидел под кручей пять белых фигур.
Ребята радостно загомонили.
— Ой, Лаврентьич, такое было, плот понесло, еле выбрались... И стрельба! — кинулся ему навстречу Правдин.
— А чего это вы голяком мерзнете?
— Мерзнем? Что ты, Лаврентьич, нам так жарко было, что до сих пор пот льет ручьем! — сказал Виктор. — Лаврентьич, чего это они так свободно разгуливают? Даже свет не маскируют, газуют, как дома! — не унимался Правдин.
— Да, Витька, ситуация действительно была, черт бы ее побрал. А шляются, наверно, потому, что тут партизан мало. А может, заблудились. Ну ладно. Надо уходить, ребята, а то еще надумают возвратиться. — Галушкин склонился над носилками. — Коля, жив?
— Жив, Лаврентьич.
Руки раненого .белели на плащ-палатке. Борис увидел пистолет.
— Николай? Ты что, не сражаться ли приготовился?
— Думал, что и мне придется, — голос раненого дрогнул.
— Прячь оружие, Коля, — командир положил руку на горячий лоб Рыжова. — Все будет хорошо. Мы с тобой, Коля, еще на ринге после войны не раз встретимся.
Галушкин легонько похлопал его по плечу. Николай глубоко вздохнул. [111]
Ребята быстро разобрали плот, оделись и зашагали на восток, торопясь за остаток ночи пересечь широкую полосу безлесья.
Партизанская баня
Немецкие подразделения и полицейские отряды, с конца апреля стоявшие в ряде ближайших к нам населенных пунктов, неожиданно исчезли.
Частые передвижения по большакам и проселкам, не менее частые обстрелы леса ничего не дали противнику, кроме бесполезной траты боеприпасов и потери людей, ежедневно подрывавшихся на наших минах. Мы, конечно, понимали, что большую роль в неудачных действиях карателей сыграли еще и огромные размеры лесного массива, по которому партизаны могли свободно маневрировать, уклоняясь от открытых встреч с врагом. Чтобы успешно прочесать такую обширную территорию леса, оккупантам надо было иметь не сотни, а тысячи солдат и офицеров.
После ухода вражеских гарнизонов мы вздохнули свободно.
Давно наступило лето, а мы все еще ходили в ватных брюках и полушубках. Куртки и гимнастерки сильно порвались. Нательное белье износилось. Мы, конечно, как могли, латали остатки одежды, каждый день купались в лесных ручьях и озерцах, в общем, поддерживали «внешний вид». Но так хотелось помыться в настоящей бане!
И вот такая возможность появилась. На околице небольшой деревни Шарино стояла небольшая рубленая банька. С раннего утра ее затопил дед Захар, наш старый друг и связной. Накануне он собрал по деревне кое-какое бельишко, одежонку. Отдал нам и тряпки, оставшиеся от умершей бабки, сказав при этом: «Берите, сынки. На бинты али еще на что пригодится. Ей теперь, сердешной, ничего не потребуется».
Два отделения с командиром отряда парились первыми. Время перевалило за полдень.
Часть ребят мылась, остальные несли охрану.
Дед Захар кочегарил, не жалея дров. Подливал воды в котел. Давал советы:
— Баньтесь, ребятки, на здоровье. Это дело даже очень полезное. Сам страсть как обожаю похлестаться березовым веничком. Чуть заломит иде, вялость стариковская [112] али хворь какая навалится, тут тебе банька — первое дело. Как рукой все сымает. В мирное время, бывалыча, каждую пятницу. Да-а. Непременно. А как же!
Настроение у ребят было веселое и праздничное. Ведь за три долгих месяца пребывания в тылу врага впервые мылись в настоящей бане! Особенно в хорошем настроении находился Николай Голохматов, главный организатор этого санитарно-банного мероприятия.
Те, что вымылись и оделись, отдыхали в тени деревьев. Подошел Голохматов. Проверив наличие людей, он нахмурился, спросил:
— А где же фельдшер и Мокропуло?
— Моются.
— Сколько же можно? Сандуны им тут, что ли? — сказал и, хитро подмигнув ребятам, скрылся за баней.
Через минуту оттуда вылетел Иван Мокропуло с ППД в руках. Длинные мокрые волосы торчали во все стороны. На густой бороде и усах белели клочья мыльной пены. Глаза навыкате. Женская холщовая рубаха, еле натянутая на мощный торс лыжника, трещала по всем швам. Узкая в подоле рубаха мешала ему нормально шагать. Мелко перебирая босыми ногами, Мокропуло настороженно оглядывался по сторонам.
— Где? Где немцы?! — орал он, взмахивая автоматом и глядя на ребят, которые зашлись от смеха.
Следом из бани выбежал Вергун. Он был голый, маленького роста, но широк в плечах, кривоногий. Реденькие светлые волосы локонами липли к широкому лбу. На плече лекаря висела медицинская сумка. В правой руке чернел пистолет ТТ, а левой он стыдливо прикрывался какой-то женской одежонкой. (Мужское чистое белье разобрали другие.)
Увидев их в таком виде и догадываясь, в чем дело, ребята хохотали так, что в деревне всполошились и залаяли собаки. Из ближайших изб стали выбегать люди.
Поняв, что их разыграли, Иван и Вергун не знали, что делать. Обижаться — глупо, смеяться не очень хотелось...
Мокропуло и Вергун быстро скрылись в предбаннике. А из-за бани показался Голохматов, обливаясь слезами от смеха.
Подобные незлобивые шутки и розыгрыши, кончавшиеся общим весельем, как-то здорово помогали снять физическую и нервную напряженность, разрядиться. [113]
Майор Коровин
Двенадцатого июня 1942 года мы получили из Центра радиограмму, в которой говорилось:
«Для Коровина. Ответьте на наши позывные. Срочно подготовьте площадку для сброски отрядам грузов и посадочную для «Дугласа-3Р-5», с командиром Ивановым. Сообщите координаты площадок, условия новых сигналов для самолетов, день вылета сообщим».
Получив эту радиограмму, мы задумались.
Кто такой Коровин, мы хорошо знали. Майор Петр Алексеевич Коровин командовал 3-м батальоном 1-го полка ОМСБОН. Коровина назначили командиром группы из четырех отрядов. До линии фронта все мы следовали одной автоколонной. В тыл ушли порознь. И с тех пор мы ничего не знали о судьбе тех четырех отрядов.
Из полученной нами радиограммы стало ясно, что майор Коровин связи с Москвой не имеет и находится где-то недалеко от района расположения нашего отряда. Но где?
В то время у нас было всего тринадцать боеспособных человек, включая командира отряда, фельдшера, радиста и меня. Поэтому в Москву мы сообщили, что распоряжение Центра майору Коровину немедленно передать не можем, поскольку связи с ним нет.
Спустя много лет командир группы из отряда старшего лейтенанта Матросова Масляков Виталий Алексеевич рассказал, что отряды майора Коровина в то время находились в районе города Дорогобужа, что в ста сорока — ста пятидесяти километрах от места нашей тогдашней дислокации. От Маслякова мы узнали и страшную трагедию, которую пережили омсбоновцы.
В первых числах июля 1942 года они, выполнив задание Центра, объединились вблизи крупного поселка Миллерово и двинулись под командованием майора Коровина к линии фронта с целью пересечь ее и выйти на Большую землю. (Отряд капитана Артамонова в тот момент находился в другом районе. Он перешел линию фронта самостоятельно...)
Однако место перехода фронта вблизи Варшавского шоссе было выбрано неудачно. Там находилась глубокоэшелонированная линия фронта противника...
Следуя по новому маршруту, омсбоновцы неожиданно оказались в тылу карателей. И двинулись в сторону [114] фронта, стараясь оторваться от противника. Все населенные пункты, лежавшие на пути, были заняты немцами. Омсбоновцы пробивались лесами и болотами, не имея продовольствия. Питались лишь тем, что находили в лесу.
Недалеко от Варшавского шоссе, в районе Юхнова, близ деревни Савинки, отряды Коровина были вынуждены войти в оборону немцев. Рядом была линия фронта. Решили переходить ее отдельными группами.
Вечером двинулись к передовой. Но до рассвета не успели достичь цели. Задневали в густом кустарнике, заняв круговую оборону.
На рассвете немецкая разведка обнаружила омсбоновцев, и начался бой, который длился весь день. Каратели имели колоссальное преимущество в численности и в боевой технике; использовали крупнокалиберные и обычные пулеметы с разрывными пулями, минометы и орудия...
Несмотря на огромное превосходство сил противника, бойцы и командиры наших отрядов вели бои до последнего патрона, бились до последней капли крови, смело вступали в рукопашные схватки.
В этом неравном жестоком бою погиб почти весь личный состав трех отрядов. Тяжелораненых каратели захватили в плен. В том числе и командира омсбоновских отрядов майора Коровина. Очнулся он в кузове вражеского грузовика. Долгие дни в лагерном госпитале были настоящим кошмаром. Только забота и помощь товарищей по плену помогли Коровину стать на ноги и бежать на волю...
Не избежал пленения и Виталий Масляков.
В том бою он был ранен в обе руки, в правое плечо и в лицо. Разрывная пуля разворотила ему подбородок так, что он не мог ни пить, ни есть самостоятельно. Всех раненых омсбоновцев каратели поместили в лагерный лазарет. Маслякова, находившегося без сознания, бросили в палату смертников, не оказав ему никакой медицинской помощи. В этой же палате находилось еще несколько тяжело раненных советских воинов из других частей. Эти товарищи и спасли омсбоновца. Он выжил. Вскоре его с группой раненых перевезли в концентрационный лагерь города Борисова.
После того как Масляксв выздоровел, он бежал и примкнул к местным партизанам. [115]