Глава III

Впечатление, какое произвел на нас Красноводск, было самое благоприятное. Большие каменные здания казарм, штаба и особенно дом начальника края выделялись от остальных построек своею величиною и красивою наружностью; как они, так и множество других построек, принадлежавших частным лицам, и лавки все выстроены из местного камня. На площади находилась деревянная церковь новейшей архитектуры. Улицы прямые и, благодаря каменистой, не допускающей грязи, местности, — город имеет вид чистенький. Будучи расположен от бухты амфитеатром, Красноводск с моря кажется весьма красивым, а постоянное пребывание военных судов в бухте оживляет город. Нас встретил хор военной музыки и множество любопытных обывателей, исключительное внимание которых было обращено только на киргизов. Их остроконечны я с наушниками шапки (малахаи), камышовые пики, пестрота одежды и лошадей, из коих много было пегих, произвели самое оригинальное впечатление на жителей, видевших в первый раз киргизов. Шестая сотня от нашего полка и казачья ракетная команда, квартирующие в Красноводске, сделали нам, однополчанам, братскую встречу. Командир сотни войсковой старшина (майор), С — в с своими офицерами, тотчас же, прямо с похода, пригласил нас обедать. То же самое сделали и казаки шестой сотни, угостив в этот день своих собратьев пятой сотни. Вечером мы отправились в клуб, на террасе которого играла музыка. [23] Вид с террасы на город и бухту с находящеюся в ней флотилиею был весьма живописен. Красноводский клуб — это большое здание с отлично расположенными просторными комнатами, прекрасно меблированными: столовою, билиардною, несколькими игорными комнатами, двумя гостиными и наконец, громадною танцевальною залою с хорами и сценою в конце залы. В клубе мы встретили большое общество военных всех родов оружия, между коими особенно выделялись моряки, как самые интеллигентные. Семейств офицеров, служащих в Красноводске, было много, а потому в клуб на вечера собиралось достаточно дам, почему и вечера эти всегда были удачны. За десять дней нашей стоянки в Красноводске мы успели приглядеться к тому, что материальные условия его были до того стеснительны, что делали жизнь в нем невыносимою. Отсутствие пресной воды, которую, для пищи, возили за десять верст, составляло главное неудобство жителей. Невыносимая жара в городе, окруженном скалами, и известковая пыль затрудняли дыхание. О свежих припасах и овощах не могло быть и речи на этой бесплодной почве. Два раза в неделю пароходы из Баку доставляли немногим счастливцам лед и овощи в самом малом количестве, а потому большая часть живущих довольствовались консервами. Опреснитель, устроенный у пристани, снабжал войска пресною водою до 7,000 ведер в сутки приторного вкуса, и слишком не достаточных, чтобы удовлетворить потребность воды во время жаров. Начиная с апреля месяца вплоть до ноября, царствует в Красноводске невыносимая жара и полная засуха, а дожди, кроме зимних месяцев, бывают как явление исключительное.

Наконец, на 24-е апреля назначено было выступление отряда, который состоял из одного батальона Апшеронского полка, одного Дагестанского полка, еще одной роты апшеронцев, роты самурцев, шести полевых артиллерийских орудий, четырех горных, двух сотен нашего Лабинского полка, сотни киргизской милиции и сотни туркмен. Итого в состав отряда вошло: два с половиной батальона пехоты, 10 орудий и четыре сотни, всего около 2,000; при чем наш вагенбург был увеличен 800-ми верблюдов, число которых вместе с верблюдами, прибывшими из форта Александровского, доходило до 3,000. С этими перевозочными силами, 24-го апреля, отряд наш, выступил из Красноводска по следующему распределению. Вся пехота, полевые орудия и тяжести отправлены были морем до Михайловского залива на военных судах, коих, в распоряжении генерала Ломакина, находилось шесть. Вся кавалерия, четыре горных орудия, милиция, артиллерийские лошади и верблюды пошли берегом к [24] Михайловскому заливу в урочище Мулла-Кари, где должен был сосредоточиться весь отряд. Полковник Навроцкий был назначен начальником этой колонны, двигавшейся сухим путем до Мулла-Кари, 115-ти-верстного почти безводного пространства, так как на всем этом пути находился только один колодезь пресной воды, остальные же колодцы содержали такую воду, которую даже и лошади, только в крайности, пили с большим усилием. В виду этого, мы запаслись в Красноводске водою на весь путь. Жара стояла в 32 градуса в тени и около 40 на солнце. Первый переход, в 25 верст, до колодца Кургду-Куяс порядком измучил лошадей, которым пришлось вдобавок довольствоваться вонючею горькою водою. На втором переходе, в 25 верст, у колодца Белек, вода оказалась еще отвратительнее на вкус, и ее последствия отразились на всех лошадях сильнейшим поносом; только верблюды не пренебрегали даже морскою водою. Наконец, после третьего слишком 40-верстного перехода, мы пришли к роднику Ушак-Ягман, находящемуся у подножия гор Барханы, и здесь нашли такую прелестную воду, какой больше не встречали уже на всем пути до самого оазиса Ахал-Теке. К сожалению, родник Ушак-Ягман был не богат водою и надо было употребить не мало труда на разработку его, чтобы напоить 3,000 верблюдов.

Урочище Мулла-Кари, куда я прибыл с колонною 27-го апреля, выбранное генералом Ломакиным, как стратегический опорный пункт, находится в 25-ти верстах от Михайловского залива и представляет огромное пространство солончака, окруженного большими песчаными буграми, у подножия которых рылись в большом числе колодцы для отряда; воды было вволю пресной и весьма холодной, но на столько вредной, что за три дня нашего пребывания там в войсках уже начала развиваться диарея. К 1-му мая вся пехота и артиллерия прибыли из Михайловского залива, и генерал Ломакин, оставив роту апшеронцев для прикрытия в Мулла-Кари склада провианта, ячменя и прочих продуктов, 2-го мая двинулся со всем отрядом к Ахал-Текинскому оазису тем путем, по которому теперь проведена железная дорога в Ахал-Теке.

Отсюда начался для отряда целый ряд тех испытаний, которым неминуемо приходится подвергаться вообще во всех степных походах Средней Азии и особенно Закаспийского края. Разумеется, главными нашими невзгодами были жары и недостаток воды, почти на всем пространстве от Мулла-Кари до первой текинской крепости Кызыл-Арват. [25]

Воды не только не хватало верблюдам, но и лошадям. По причине наступившей засухи колодцы иссякали или оказались большею частью завалившимися от времени. Приходилось везде их расчищать и кое-как обходиться тем малым количеством воды, которую они давали в это жаркое и сухое время. Поэтому был отдан приказ по отряду допускать к колодцам прежде всего людей, а затем артиллерийских лошадей, потом казачьих и наконец верблюдов, вследствие чего этим последним пить почти не приходилось или в самом малом количестве — один раз в двое или трое суток. Почти во всех колодцах воды было так мало, что ее хватало только на один батальон, а иногда на одну роту, и приходилось дожидаться по нескольку часов, пока наберется снова вода для другой части войск.

Не смотря на преимущество, отдаваемое артиллерийским лошадям, все таки, при таком малом количестве воды, им приходилось пить всего раз в сутки. Между тем как казачьи лошади, довольствующиеся только каплями воды, остающимися после всего отряда, были всегда своевременно напоены и притом по нескольку раз в день. Наши сметливые казаки, нося в котелках воду для варки пищи и чая, исподтишка поили из них своих лошадок, и никакие строгости, контроли дежурных и часовых у колодца не могли открыть этого злоупотребления. Однако же самыми практичными в деле водопоя оказались туркменская и в особенности киргизская милиции. Находясь при отряде, почти без надзора, то впереди для освещения местности, то на разведках, то при транспорте, они всегда раньше отряда успевали пробраться к колодцам и до прибытия отряда напоить всех своих лошадей, почему нередко нам доставалась после них или мутная вода, или приходилось ждать, пока набежит свежая. Подобные выходки милиции одинаково возмущали всех в отряде, но волею-неволею приходилось снисходительно мириться с этим неудобным обстоятельством, дабы удержать при отряде наших единственных проводников-туземцев, которых строгость дисциплины могла обратить в бегство. Бедные наши верблюды, как я уже сказал, сильно страдали от недостатка водопоя, а потому по мере нашего удаления в глубь страны начали болеть и падать в изрядном количестве. Если присоединить к недостатку воды большие переходы по песку, 40-градусный зной и скудость подножного корма, то становится понятным то изнурительное действие, которое приходилось испытывать войскам в закаспийских походах.

На марше более всего было возни с артиллериею. Раскормленные артиллерийские лошади, не приученные заблаговременно к этому походу, [26] беспрестанно останавливались на песках, задыхаясь от жара; в это время четыре из них издохло и пришлось применить на практике припряжку казачьих лошадей в орудия. Из моей сотни пять лошадей на время были отданы в артиллерию. Лошади киргизской милиции и здесь оказали большую услугу. Так как у киргизов имелось еще из форта много запасных лошадей, то капитан Т — ль, командир батареи, купил у киргизов несколько лошадей, которые сразу и без малейшего норова бодро и весело пошли в упряжь орудий и зарядных ящиков. Труднейший переход артиллерии был через старое русло Аму-Дарьи. Здесь всем пришлось поработать. Вязкое и глинистое дно бывшей реки от зимних дождей еще не успело высохнуть, орудия страшно вязли в этой рыхлой почве, а поэтому пришлось употребить всю пехоту для вытаскивания ящиков и орудий. Кроме того, на нашем новом пути часто встречались рытвины и овраги, через которые опять-таки для артиллерии приходилось разрабатывать дорогу. Для выигрыша времени и для того, чтобы не изнурять слишком пехоту, в казачьи сотни были розданы шанцевые инструменты, и таким образом от сотен сформированы саперные команды, которые, под моим наблюдением, отправлялись за две — три версты вперед и успевали к приближению отряда исправлять для артиллерии дорогу, отправляясь вслед затем на рысях далее для последующей разработки колесной дороги.

Так как не имелось спешности в принятой экспедиции, то отряд наш двигался медленно, останавливаясь на ночлегах со всеми предосторожностями военного времени по способу, исключительно принятому в походах Средней Азии.

На ночлегах лагерь разбивался правильным четырехугольником. Пехота — по фасам, в промежутках орудия, за пехотою становилась кавалерия. Кругом всего лагеря складывались вьюки провианта целого отряда, образуя, таким образом, бруствер из мешков, могущий в крайности предохранить отряд от нечаянного нападения текинцев, к которому они весьма склонны. Днем на пастьбу верблюдов высылалась рота и взвод казаков. На ночь всех верблюдов, числом до 3,000, укладывали в середину каре нашего лагеря рядами в самом симметричном порядке и кроткие, но глупые животные лежали всю ночь, не двигаясь, до утра, за исключением внезапного испуга, что впрочем случалось очень редко. В последнем случае верблюды все разом подымались как по команде, производя при этом глухой шум будто от сорвавшегося порыва ветра. Рев при укладке верблюдов на ночлег, а особенно при вьюченьи их утром, подымался [27] вопиющий, запах от них в лагере и в душную ночь стоял невыносимый, особенно от таких, у которых от дурного вьюченья портились спины. Примером бодрости, выносливости и терпения к невзгодам степного похода могли служить нам офицеры и солдаты Апшеронского и Дагестанского батальонов, которые, находясь в Красноводске с 1874 года, делали каждый год экспедиции с генералом Ломакиным внутрь страны, изумляя начальство своею геройскою молодцеватостью. Батальоны эти, особенно Апшеронский, ходили просто по-суворовски. В 40 градусов жары и после 40-верстного перехода батальон подходил к ночлегу с песнями и пляскою. Скоро и казаки наши освоились с походом на столько, что в бодрости не уступали солдатам. Замечательно, что за три почти года моего пребывания в закаспийских походах я не помню, чтобы я слышал когда-либо между нижними чинами ропот на те лишения, которые пришлось им испытать во время этих, в высшей степени тяжелых, походов.

Таким образом, мы продолжали двигаться в глубь страны по колодцам Кутол, Таир, Айдин и другим и, оставив за собой хребет Барханы, перешли старое русло Аму-Дарьи, дошли до дождевых ям Каплана и Куртуна с северной стороны, в виду оазиса Ахал-Теке. Вдали синел хребет Копет-Даг; нас окружала та же пустыня, но характер природы уже несколько изменился. Вместо непрерывных песков встречались большие солончаки и дождевые озера, кое-где вместо вечного саксаула попадался камыш, но особенное внимание наше было привлечено стадами куланов — туземное название диких ослов — светло-буланой масти с черным ремнем вдоль спины, называемых в зоологии Джигетай. Стада эти поднимали на горизонте страшную пыль и не раз обманывали пикетных казаков, принимавших эти стада за неприятельскую кавалерию, так что по случаю появления куланов в отряде было даже две фальшивые тревоги.

Киргизы, охотники до лошадиного мяса, очень усердно преследовали куланов, но поймать или убить взрослого кулана не было никакой возможности, поэтому они изобрели на это животное весьма оригинальный способ охоты, а именно: они гнались за стадом до тех пор, пока маленькие жеребята, измученные продолжительною гонкою, отставали от матерей и, не будучи в силах следовать за стадом, живыми попадали в руки киргизов. Таким образом, киргизы в непродолжительном времени за бесценок наделили многих офицеров отряда куланскими жеребятами. За три рубля мне досталась их пара; они тотчас делаются ручными и очень забавны, но более двух недель не [28] выживают, не смотря ни на какие меры выкармливания их. Я купил у маркитанта корову, рассчитывая этим способом выпоить своих куланчиков, но через две недели они захирели и в короткое время в отряде передохли все жеребята.

Кроме того, для казаков в Каплане и Кутуне открылась презабавная охота на диких свиней. Совершенно неожиданно в камышах на водопое мои казаки увидели свинью с десятью поросятами. Начались крики восторга и преследования пешком и верхом, и кончилась потеха эта тем, что, возвращаясь с водопоя в лагерь, сотня изображала триумфальное шествие, имея впереди несколько всадников с поросятами, визг которых произвел на отряд самое праздничное впечатление. Впоследствии охота эта распространилась в войсках в больших размерах: солдаты, окружив камыши, били свиней по десяти штук в одну охоту. Когда было запрещено стрелять в отряде, то казаки догоняли кабанов верхами и рубили их шашками. Кусок дюжей свинины, уже как разнообразие пищи нашего походного стола, составлял своего рода редкость и даже лакомство, потому что всегдашняя казенная порция баранины, чрезвычайно жирной, приелась всем до приторности.

До первой текинской крепости Кызыл-Арвата оставалось 40 верст, которые были нами пройдены в два перехода. Генерал ожидал встретить депутацию с заявлением преданности и покорности русскому правительству. По предыдущим переговорам и письмам и вообще отношениям старшин общины Кызыл-Арвата можно было более или менее надеяться на мирные к нам отношения текинцев, чего и добивался генерал Ломакин, желая в точности исполнить желание Государя Императора — избегать до последней крайности боевых столкновений с текинцами и дипломатическим способом достигнуть подданства их русскому правительству. После чего экспедиция наша на этот раз имела целью основать у Кызыл-Арвата форт, который бы, открывая торговый путь на Хиву и Мерв, вместе с тем и обеспечивал бы караваны от хищничества текинцев. Но мирная тактика с последними, как доказали военные события с 1877 по 1881 год, оказалась положительно невозможною. За все время бытности генерала Ломакина начальником Закаспийского края, старшины текинских общин и крепостей Кызыл-Арвата, Бами, Беурма, Арчамана, Геок-Тепе и других, рассыпались в уверениях преданности к русскому правительству, льстили, обещали все, что угодно, получали богатые подарки, деньги и уезжали, а потом обманывали самым наглым образом, делая набеги на мирных туркмен, которых немилосердно [29] грабили, даже в окрестностях Красноводска, как своих врагов за подданство русскому правительству. И вот при таких отношениях к нам текинцев надо было привлечь их на нашу сторону, отнюдь не прибегая к оружию. Надежды генерала на покорность общины Кызыл-Арвата с первых же дней должны были рушиться. С приближением отряда к крепости, все население исчезло, оставив нам крепость пустою. На встречу генералу выехал старшина Кызыл-Арвата Софи-хан с двумя всадниками видимо только для проформы. Имея русскую медаль на шее «за усердие», Софи-хан продолжал льстить, но не сказал от имени населения ничего положительного. Из его неопределенных ответов и из подозрительного молчания сопровождавших его всадников можно было заметить, что настроение умов у текинцев на появление отряда вообще скверное. Но как бы ни было, а надо было начать с ними переговоры с уверениями, что появление русского отряда на их территории не происходит с целью завоевательною, а есть только начало нашего союза с текинцами. Но как генерал Ломакин ни старался доказать цель своего прибытия, текинцы, не показывались, и переговоры с их старшинами не приводили ни к какому благоприятному результату. Пришед в крепость Кызыл-Арват 6-го мая, мы занялись на всякий случай в полуверсте от крепости укреплением нашей позиции, окопавшись со всех сторон глубоким рвом с валом, сохраняя как днем, так и ночью полную бдительность, присущую военному времени в неприятельской стороне. Днем наши казаки высылались на пикеты, а в прикрытие на пастьбу к верблюдам ежедневно назначалась рота пехоты и взвод казаков при одном горном орудии. На ночь, по обыкновению, верблюдов клали в середину лагеря, выставляя кругом сторожевую цепь пехоты и кавалерийские аванпосты. У самой нашей позиции, у подножия гор, протекал ручей превосходной студеной воды, служащей текинцам также к орошению полей, обильно засеянных пшеницею, ячменем, кукурузою и джигурою{1}, которые приветливо ласкали наши взоры, отвыкшие от вида растительной культуры. Свежий горный воздух, прохладные ночи, превосходная вода благоприятно действовали на всех после пройденной безводной степи, и мы только с любопытством ожидали событий, которыми должны же были наконец выясниться отношения текинцев к русскому правительству.

9-го мая, по вызову генерала Ломакина, в Кызыл-Арват приехало [30] несколько старшин из влиятельнейших народных представителей. Депутация эта поместилась в виде лагеря в кибитках, нарочно для них разбитых по приказанию генерала.

После переговоров и льстивых любезностей, старшины объявили, что они ничуть не сомневаются в общем желании всего населения Ахал-Теке признать владычество Белого Царя, а поэтому постараются убедить народ в политической пользе от присоединения их страны к русскому царству. Затем старшины, получив богатые подарки парчовыми халатами, серебряными и золотыми монетами и съев несколько баранов, да выпив несколько самоваров чая, уехали, заявив еще раз генералу Ломакину, что они считают его самым мудрейшим своим властелином и единственным начальником. [31]