Глава II

До сих пор я еще не упомянул о той служебной роли, какую исполняла казачья сотня в форте Александровском. Кроме ночных разъездов до бухты и кругом крепости, других нарядов вовсе не было, да и не имелось надобности.

Необходимость стоянки кавалерии в форте могла мотивироваться только тем нравственным влиянием, которое вообще войска, стоявшие в форте, имели на киргизское население. В народах, кочующих между Каспийским и Аральским морями, еще так свежо сохранились эпизоды восстания 1871 и 1872 гг., Хивинский поход и его печальные последствия для всего туземного населения края, что агитации со стороны туземцев едва-ли можно было предвидеть. Впереди оставался только текинский вопрос, решение которого предпринималось в самом недалеком будущем; поэтому две сотни Лабинского полка, единственная в то время кавалерия в крае, могли принести в предстоящей текинской экспедиции ту громадную пользу, какая вообще в военное время всегда выпадает на долю казачьей кавалерии. Следовало только к этому заблаговременно подготовить части. Лошади, как главная боевая сила кавалерии, привлекли мое исключительное внимание в смысле сбережения их и подготовки к будущей боевой [11] деятельности. При хорошем уходе я не мало обращал внимания на приучение лошадей к частому движению, делая для этого не менее трех раз в неделю военные прогулки или конные ученья, наскакивая в то же время лошадей джигитовкой или атаками всех видов.

Казаки этой сотни, неразбитые, как в Закавказском крае, по кордонным постам, или мелкими командами в распоряжение полиции, не могли развратиться в разных, таможенных и полицейских проделках, деморализирующих военного человека. Потому, имея много свободного времени, я имел в то же время и полную возможность заняться развитием тех богатых военных задатков, которыми так щедро одарены наши казаки. Разумеется, я не упустил из вида случая вполне воспользоваться этим. Упражняя казаков во все время пребывания нашего в форте в наездничестве, цельной стрельбе, и аванпостной службе, я не оставлял без внимания и умственного их развития; грамотность и письмо также не были на заднем плане, а урядники мои на столько познакомились с глазомерною съемкой, что к концу года порядочно чертили кроки, чем впоследствии, в экспедиции, были нам очень полезны.

В таких военных упражнениях прошел почти год до нашего выступления в поход, с которым совпадал и приезд в форт генерала Ломакина.

14-го марта утром генерал распростился с войсками и с населением, вышедшим поголовно пожелать ему счастливого пути, и, поздравив самурцев и казаков с походом, он, 25-го марта, отправился к пристани, где в бухте давно дымился «Хивинец», уже готовый в обратный путь. По заведенному исстари обычаю, мы проводили генерала с джигитовкою и с того же дня стали готовиться к походу, до которого оставалось ровно десять дней. В виду 20-ти-дневного похода в Красноводск, мы приняли из продовольственного магазина все довольствие на месяц; кроме того, палатки, веревки для вьючения и 14 бочонков для воды, в восемь ведер каждый, для безводных переходов. На походе бочонки эти составляли всегда много замедления при вьюченьи. Для них особенно приспособлен был род двух кресел (по туземному — хеджеве) которые перекидывались через спинку верблюда, и на которых очень удобно перекладывались и увязывались бочонки. Но кресла эти сами часто пугали верблюдов, часто ломались, вследствие чего разбивались и бочонки; словом, возни по этому поводу было всегда довольно. Впоследствии, благодаря опыту, мы догадались оковывать хеджеве железом и под эти вьюки выбирали самых смирных верблюдов. Самурская рота и два горных [12] орудия отправились на военной шкуне «Персиянин» 20-го марта до залива Киндерли, на половине пути к Красноводску, т. е. ровно в 300 верст от форта, где и должны были ожидать нашего прибытия, чтобы далее следовать уже вместе. Распоряжение это делалось в виду того, что в степях северной части края, т. е. до залива Киндерли, как караваны, так, и кочевья туркмен никогда почти не подвергаются нападению текинцев, между тем как дальше к югу, и особенно в окрестностях Красноводска, текинцы, не стесняясь дальностью расстояния, часто грабят и разоряют аулы преданных нам туркмен. Поэтому, чем ближе подходили мы к Красноводску, тем больше принималось военных предосторожностей, во избежание нападений текинцев, которые, зная уже, конечно, о предстоящем появлении у них русских войск, не замедлили бы предупредить нас нечаянным нападением и отбитием верблюдов. Этой тактики текинцы придерживались в продолжение всей войны с нами, что и подтвердилось впоследствии многими подобными фактами.

И так, дабы не изнурить солдат бесполезным трехсотверстным переходом сухим путем, до залива Киндерли, генерал Ломакин распорядился перевезти самурскую роту до залива на военной шкуне, которую для этого и прислал из Красноводска. Пользуясь этим случаем, на шкуне «Персиянин», везшей самурцев, отправлена была половина нашего продовольствия, а также и бочонки, в которых до Киндерли не имелось надобности, так как на этом пути находились колодцы с довольно сносной водой, а больших переходов без воды вовсе не было.

После отправки самурцев и орудий нам оставалось всего четыре дня до выступления. Накануне его, смотритель продовольственного магазина, Ч — в, сделал нам прощальный вечер, на который и пригласил все наше общество. Отправив на другой день, 24-го марта в семь часов утра, всех нанятых для экспедиции верблюдов и наши вьюки и отслужив молебен, мы выступили в девять часов, провожаемые нашими добрыми знакомыми, которые не забыли еще раз угостить нас за три версты на пути от форта. День был серенький, прохладный; лошади шли бодро и даже горячились, идя следом за полковником Навроцким, который ехал на прекрасном киргизском иноходце. Возле Навроцкого ехало человек пять киргизов с его значком из черной шелковой материи с изображением Адамовой головы, вышитой серебряным галуном, а еще в 200 шагах впереди вся киргизская милиция. Что касается этой команды, то она никак не могла выдерживать строя справа по три, и киргизы то сбивались [13] в отдельные кучки и отставали от колонны, то, рассеиваясь по степи, с гиком обгоняли друг друга, гарцуя и испытывая резвость своих лошадей. Mногиe из всадников очень ловко на карьере фланкировали пиками. Эти потехи повторялись на каждом переходе, причем лошади их не знали устали, а случаев паденья всадников совсем не было. К двум часам мы дошли до первого колодца Сага-Кудук, в трех верстах от морского берега, где и стали на ночлег, сделав в этот день 30 верст. Вдали слышался прибой волн; кругом никакого жилья, унылая степь с песчано-каменистым грунтом и никакой растительности, кроме мелкого серенького полыня, который, как будто, придавал степи еще более грустный колорит.

Чтобы с первого дня не томить лошадей без сена, а исподволь приучать их к лишению этого существенного продукта, я, вопреки существующему в закаспийских походах порядку не брать с собой для кавалерии сена, кое-как успел выпросить еще десять верблюдов под сено, каковое в количестве 100 пудов и везлось с нашим транспортом, в веревочных сетках, как это принято у туземцев. Затем, я распорядился давать сено только на ночь не более пяти фунтов на лошадь, с примесью полыня, составляющего постоянную пищу киргизских лошадей. Все это при четырех гарнцах овса было бы достаточно для сбережения сил лошадей, если бы так могло продолжаться во все время похода, но, к сожалению, это было ни более ни менее как только переходная меpa для приучения лошадей обходиться вовсе без сенa, которого ни за какое золото нельзя было достать в кочевьях племен всего края. Взятого же с собой сенa могло хватить только на несколько дней, и затем, так или иначе, лошади должны были поневоле довольствоваться единственным степным кормом — полынем. Большая часть лошадей, преимущественно кабардинских долго скучала без своего родного корма, и, пренебрегая полынем, по ночам ржала и билась на коновязи. Такие лошади тощали и делались поджары, как борзые собаки, так, как овес, даваемый им от четырех до пяти гарнцев в сутки сохраняя бодрость и силу не мог удовлетворить натуральной потребности грызть по ночам сено. Только вследствие продолжительных походов и совершенного отсутствия кавказского сена, через два, три месяца лошади всей сотни, уже без исключения, помирились с полынем, питательность которого оказала свое действие не хуже нашего сена. Повсеместный солонцеватый вкус колодезной воды на всем пути до Красноводска, за исключением немногих переходов, нисколько не казался нам приторным, ибо за год нашего пребывания в форте Александровском мы успели [14] привыкнуть к воде этого свойства. И если такая вода была не совсем вкусна для питья, то для чая и варки пищи оказывалась довольно пригодною. Что же касается лошадей, то они пили ее с большим удовольствием, чем пресную.

Только ближе к Красноводску и далее к югу, как увидим впоследствии, попадались колодцы с водой, которая оказывалась непригодною во всех отношениях, горько-соленая, вонючая с примесью всяких солей, она во всех видах зловредно действовала на желудок. Встречались подчас такие колодцы, из которых не пили даже лошади или же, мучимые жаждой, напивались, а затем страдали поносом.

Потому, будучи заранее предупреждены об этих невзгодах, мы еще в форте запаслись фильтрами, суконными мешками и угольями для очищения воды.

Кроме того, у нас имелась и своя аптека, как для людей, так и для лошадей, с лекарствами, которые приходилось расходовать от последствий воды особенно на походе ближе к Текинскому оазису. До Красноводска мы шли довольно бодро; больных вообще было мало, но за то горе было тем немногим заболевшим, которым, за неимением другого обоза, приходилось качаться на верблюдах. Мы продолжали наш путь все при одних и тех же условиях местности от одного колодца к другому, делая 30–40 верст в день то по берегу моря, то удаляясь несколько, не теряя его совсем из вида. Так, мы ночевали у колодцев Тюль-Кулю, Кали-не и накануне Светлого Христова Воскресения пришли на дневку к Ак Пене, лежащему в 50-ти саженях у морского берега. В виду такой встречи Светлого праздника, мы запаслись из форта пасхами и красными яйцами. Было что то исключительно странное и печальное в приветствии друг друга словами «Христос Воскресе» при туманной погоде, у дикого берега в виду бушующих волн. Для оживления праздника были вызваны песенники, но и у них как-то не клеилось, и только к вечеру казаки, настроенные на веселый лад третьей чаркой водки, разговорились между собой. Под конец между ними затеялось даже что-то в роде маскарада. Явились шутники, переряженные бабами, и устроились отечественные танцы — казачек и лезгинка — под звуки незатейливого оркестра, состоящего из дудки с хоровым пением.

На другой день мы тронулись дальше, останавливаясь на ночлеги по маршруту у колодцев Ур-Пек, Улу-Кую, Хаджи-Нияз, Апак и Пореу-Бурун до залива Киндерли. [15]

Погода продолжала стоять пасмурная; стали перепадать дожди с холодным ветром. Мы вступили на территорию туркмен, и кое-где у берега моря изредка попадались одинокие кибитки туркмен-рыболовов. Эти кибитки, как нельзя болеe кстати, не раз служили нам убежищем от ненастной погоды. Там, у огня, разложенного посреди кибитки, мы согревались чаем и лакомились свежею белужьею ухой. Но подобные отрадные приюты встречались редко, и мы большею частью мокли в степи под дождем на походе или на ночлегах спасались от ветра в мокрых палатках. К нашему благополучию недостатка в продовольствии не было. Всякого запаса было взято из форта в достаточном количестве. Киргизы везде добывали нам превосходных баранов, покупая их впрочем весьма дорого в кочевьях туркмен. Вода в колодцах пока была везде порядочная; люди не болели; лошади хотя и перепали, но были бодры. Так мы прошли от форта Александровского слишком 300 верст до залива Киндерли, где давно уже нас ожидала самурская рота со взводом горной артиллерии.

Залив Киндерли служил стратегическим пунктом в Хивинском походе с 1872 по 1873 гг., а также и складочным местом продовольствия войск. Залив собственно по своему мелководью не представляет удобств для стоянки судов и сам он образуется длинной узкой песчаной косой, которая, выдавшись на две версты в море, загибается еще на протяжении трех верст к северу почти параллельно берегу. Коса эта, как и самый залив, славится рыбной ловлей и служит туркменам самым выгодным пунктом этого промысла. Но во время нашего пребывания ловли совсем не было, и кругом царили та же тишина и пустота, с которыми мы не расставались от caмого форта Александровского, и только у берегов залива местность изменялась несколько.

Лагерь наш расположился у подножия скалистых гор, в 1 ½ верстах от берега моря, на равнине, местами покрытой молодым зеленым камышом, осокою и болотистыми озерками, где то и дело слышался свист куликов и чириканье бекасов. Для меня это был настоящий сюрприз, которым я не замедлил воспользоваться, настреляв в тот же день десяток этой лакомой дичи.

На другой день, дневка не могла доставить мне более наслаждения охотиться: поднялся сильный ветер, разыгравшийся к ночи в страшный ураган с песчаной метелью. За ночь порвало все палатки и к утру, при утихшей погоде, лагерь наш представлял собою какой-то разоренный, кочующий табор, полузасыпанный песком. Тем не менее, надо было собираться в дальнейший путь, и мы принялись [16] вьючить верблюдов с аккомпаниментом обычного рева этих животных, особенно разнообразном при процессе вьюченья. Все верблюды, заготовленные для экспедиции, числом около 2,000, с раннего утра потянулись по тропинке на гору по одному гуськом, потом тронулись наши вьюки и наконец, к 10-ти часам — рота, взвод горной артиллерии и сотня. Другой дороги на скалистую гору от Киндерли не было, а потому поневоле пришлось более двух часов любоваться вереницею верблюдов, медленно и важно шагавших на гору. Нам предстоял ночлег без воды, за 40 верст от Киндерли, в стороне от моря верст шесть, между мусульманскими кладбищами Темурь-Баба и Таллы, а затем оттуда еще 46 верст до колодца Бузат. Само собою разумеется, что в виду безводья все бочонки и баклаги были налиты в Киндерли, благодаря чему люди в этом безводном пространстве были обеспечены водой. Лошадям же предстояло первое тяжелое испытание двухдневной жажды. Поэтому, по общему согласию, в Киндерли решено было раздать людям на месте вареное мясо, суточную порцию вперед, а на ночлеге обойтись без горячей пищи, довольствуясь чаем и холодною закускою, для того, чтобы оставшийся запас воды раздать лошадям. К нашему благополучию, день был серенький, прохладный и для лошадей не так изнурителен, как можно было ожидать, тем более, что на ночлег на каждую лошадь хватило пo ведру воды, — и, довольные этим обстоятельством, мы без всяких приключений прошли 86 верст безводного пространства до колодца Бузат. Но здесь нас ожидало самое горькое разочарование: вода этого колодца оказалась безусловно негодною для питья. Ее горько-соленый, известковый вкус отзывался даже в супе; приготовленный же из нее чай был просто отвратителен.

Но и тут киргизы выручили нас. В двух верстах от нашего ночлега, они разыскали небольшой завалившийся колодезь, который живо и расчистили, известив нас о своем открытии. Из этого колодца мы добыли превосходную воду, хотя, впрочем, в небольшом количестве; но все ж ее хватило, чтобы приготовить чай для всего нашего отряда.

Менее же нас разборчивые лошади пили из колодца Бузат.

Погода окончательно установилась, а апрельское солнце давало уже себя чувствовать. Наши лица под влиянием весенних ветров покрылись шелухою, носы же — настоящею корой. На солнечном припеке мы еще больше стали чернеть. Но за то мы все были здоровы. А это главное. Самурцы шли молодцами, не отставая от кавалерии. Как в роте, так и в сотне целый день раздавались песни; люди имели [17] бодрый вид и по-видимому освоились с степным походом. Не более двух, трех заболевших желудками качались на верблюдах в особо для этого устроенных сиденьях (хеджеве) по бокам верблюда. Казаки особенно избегали этого походного лазаретного помещения, предпочитая в болезни потихоньку двигаться при транспорте на своей лошади, нежели качаться на верблюде. За то бедные заболевшие пехотинцы, сидя в креслах, нестерпимой качкой только увеличивали свои страдания. Подобные тяжелые испытания нам пришлось видеть и переносить особенно дальше за Красноводском, а пока, бодрые телом и духом, без санитарных пособий, мы подвигались вперед.

Придя на ночлег к колодцу Бек-Таш, мы только что разбили коновязь и, свалив вьюки, занялись было чаем, как услышали со стороны пастьбы верблюдов отчаянные крики о помощи. То кричали более 300 человек вожаков-киргизов. У нас, на биваке, ударили тревогу. Не успела рота стать в ружье, а мы — взять с коновязи лошадей, как вся киргизская милиция с пиками на перевес и в рассыпную понеслась на выручку к верблюдам, которых вожаки гнали, что было сил, к нашей милиции, продолжая кричать по своему: «разбойники! Спаси Боже!» Мы пошли на рысях на встречу к стаду верблюдов, и тотчас вожаки со страхом и впопыхах объявили нам, что показались всадники-разбойники, которые будто бы хотят отбить верблюдов. Мы тронулись дальше по указанному направлению, не видя кругом никаких признаков неприятеля.

Киргизская милиция давно исчезла; кругом горизонт был чист, и наконец из-за дальнего холма через несколько минут показались наши пикинеры. Это возвращались киргизы с радостными возгласами, ведя за собой на арканах трех лошадей. Лошади эти, неизвестно откуда взявшиеся и скакавшие, подняли на горизонте страшную пыль, чем и перепугали мирных вожаков, вообразивших, что шайтаны (разбойники) намереваются напасть на верблюдов. Было довольно смеха и горя, потому что началось серьезно, а кончилось комично. При этом не могу не отдать полной справедливости сметливости, единодушию и проворству киргизов, бросившихся моментально на выручку вожакам, которые, в свою очередь, в виду опасности, необыкновенно быстро собрали в кучу 2,000 верблюдов, рассеянных по степи.

Здесь же, у колодца Бек-Таш, произошло другое, более серьезное событие. К утру другого дня умер начальник киргизской сотни Касум. Потеря эта для начальства и для киргизов была действительно чувствительная, и эти последние в Касуме лишились своего верного [18] руководителя. С самого Хивинского похода Касум служил переводчиком при управлении Мангишлакского приставства. За свое ycepдиe и честность пользовался всегда полным доверием начальства и через это имел громадное и хорошее влияние на все киргизское население края. Кроме того, как человек военный, Касум, в роли начальника милиции, был вполне на своем месте. Он не раз отличался удальством и сметливостью при столкновениях с неприятелем в Хивинском походе, за что и получил крест св. Георгия 4-й степени. По русски он говорил превосходно. Между киргизами был из самых влиятельных и богатых биев (дворян) и, делая много добра для своих единоплеменников, пользовался между ними большой популярностью и полным авторитетом.

Вскоре по выступлении нашем из форта Александровского, Касум заболел воспалением легких но, крепясь, продолжал, поход верхом и, отвергая все наши аптекарские снадобья, пользовался леченьем киргизского знахаря, искусство которого на сей раз оказалось бессильным. На утро, мы похоронили его с военными почестями, подобающими как его сану, так и кавалеру св. Георгия. Он был спущен в песчаную могилу при залпе ружей в присутствии всего отряда. Шесть месяцев спустя, уже к осени, родственники Касума перевезли его кости в свои родовые кочевья.

Должность Касума занял молодец киргиз Иржан, — тоже георгиевский кавалер и один из героев Хивинского похода.

Отсюда нам предстояло два перехода по узкой косе Кара-Сукум, отделяющей залив Кара-Бугаз от моря. Коса эта на протяжении 55-ти верст, не имеет более двух верст ширины, а местами суживается всего на полуверсту. Здесь, в первый раз, в продолжение всего похода, мы встретили довольно обильную растительность относительно пройденного нами пути от форта. Кустарник саксаул, возвышаясь местами до четырех аршин, был уже в цвету, и хотя трава здесь росла редко, и был тот же песчаный грунт, но, за неимением лучшего, после двухнедельного странствования по бесплодным степям, мы испытывали приятное ощущение при виде и этой убогой растительности. Из-под ног лошадей поминутно срывались кролики местной породы и зайцы. Нельзя было тут не устроить охоты. Зайцев на косе оказалось баснословное множество. С разрешения начальства я развернул сотню лавою во всю ширину косы, сам уехал за полверсты вперед и, слезши с лошади с двустволкою в руке то и дело перебегал от одного кустарника к другому, стреляя зайцев, которые, испугавшись неожиданного появления гостей, топота [19] коней и общих криков, удирали во всю прыть. Они летели и вправо, и влево, наскакивая на меня иногда по два и по три разом, — я едва успевал заряжать ружье. Киргизы со всех сторон гоняли испуганных зверьков и на бегy кололи пиками тех, которые уставали бежать. Гам и радость были общие. Потеха эта продолжалась целый день на расстоянии 37-ми-верстного перехода до колодца Адчи-Алма. Всего всадниками было загнано и убито до полсотни зайцев. Для казаков это был настоящий праздник. После такого веселья сотня угощалась ужином из заячьей похлебки. Не знаю, почему киргизы пренебрегли зайцами и отдали их казакам, которые, пренебрегая в свою очередь бараниной в этом случае, охотно променяли ее на вкусную дичь. Самурская рота тоже не упустила случая настрелять зайцев. После такого события все были в веселом настроении, и разговоры на нашем биваке в этот вечер длились долее обыкновенного.

На другой день повторилась та же потеха и таким образом после двухдневного partie de plaisir мы достигли пролива Кара-Бугаз. Здесь нас ожидал чиновник из Красноводска, присланный генералом Ломакиным с поручением заведовать переправой, для которой заблаговременно было приготовлено десять туркменских лодок. Дождавшись прихода вьюков, после двух часов отдыха, переправа быстро началась. Вся ширина этого пролива имеет не более 200 сажен. На больших туркменских лодках отправились сначала пехота, артиллерия, весь наш багаж и наши седла, а затем стала переправляться сотня, держа за поводья плывущих лошадей; верблюдов просто гнали в воду, и они сами направлялись к противоположному берегу. К вечеру переправа кончилась самым благополучным образом. Было тихо и тепло. На ночлег мы отошли к колодцу Ораз-Сакар (за четыре версты от залива), где и остались на дневку.

Было 10-е апреля. Становилось жарко; кругом трещали насекомые; цвет саксаула приятно щекотал обоняние, а тихое море с своею зеркальною поверхностью так и манило купаться. Хотя температура воды была не более 12°, но киргизы, рассыпавшись по берегу, с визгом и криком бросались в воду, где и кувыркались подобно дельфинам. Солдатам же и казакам было строжайше запрещено купаться; хотя, впрочем, некоторые из офицеров решились попробовать холодную морскую ванну, но дурных последствий, слава Богу, не оказалось. Тут же, на дневке у колодца Ораз-Сакар, мы встретили целое население туркмен, состоявшее из 50-ти кибиток, и, разумеется, были приглашены старшиною в гости. Тут же, в селении, мы достали [20] яиц, молока и свежих чуреков (пшеничные лепешки), за которые гостеприимный старшина, предлагая эти припасы в угощенье, запретил жителям брать деньги, и только после некоторых увещаний мы убедили туркмен, а особенно женщин, взять от нас серебряные монеты в виде пешкеша (подарка).

Далее, 11-го апреля, мы ночевали у колодцев Карши, — так называется место на самом берегу моря, — где мы сами добывали себе превосходную воду, вырывая в песке ямы не более трех аршин глубины.

По маршруту до Красноводска оставалось три дня похода, всего 85 верст, которые Навроцкий решил пройти в два дня, т. е., переночевать у колодца Эсен-Кули, в 35-ти верстах от Карши, а оттуда, миновав колодезь Кошак Ирлы, прямым путем пройти в Красноводск, сократив таким образом путь на десять верст; и так, нам предстояло сделать 75 верст в два дня и прийти в Красноводск 13-го апреля, одним днем раньше против маршрута. 12-го апреля мы ночевали у колодца Эсен-Кули, где в первый раз за весь наш путь от форта Александровского до Красноводска встретили такую воду, от которой все мы — исключая киргизов — поголовно испытали желудочные явления самого расслабляющего свойства. Будучи заранее предупреждены о вредном действии этой воды, мы имели запас ее с предыдущего колодца и, кроме того, приняли все меры для избежания употреблять ее в натуральном виде. Но, не смотря на все это, вода этого колодца, хорошая на вкус, даже в отваренном виде, в чае, и супе, произвела свое действие. Остававшиеся 40 верст нам пришлось, для сокращения пути, пройти по убийственной местности, особенно трудной для вьюков. Оставив вправо колодезь Кошак-Ирлы и таким образом удаляясь от моря, мы очутились в скалистой, совершенно дикой местности, напоминающей разве только каменистую Аравию. Несколько раз приходилось подыматься и снова спускаться по крутым каменным уступам в один конь и пешими, и наконец, при последнем спуске, перед нами из-за скал показались первые крыши Красноводских казарм.

Поход этот от форта Александровского до Красноводска — 608 верст — был совершен нами в 20 дней с тремя дневками включительно. Срок этот для всякого рода войск, не исключая и кавалерии, мог бы считаться форсированным, если бы в Закаспийском крае не было установлено правило — не тратить времени на лишние дневки у колодцев дурного свойства при страшной жаре и других местных гигиенических неудобствах, изнуряющих войска и вместе [21] с тем еще сильнее действующих, на нравственный упадок военного духа.

По приходе в Красноводск у меня в сотне больных людей оказалось трое — все желудочными припадками. Лошади хотя и подтянулись и стали тонки, но худых собственно не было и из них только одна захромавшая. Запаленных вовсе не было. За то ссадненных, с побитыми спинами, оказалось 12. Это последнее обстоятельство меня очень огорчало, тем более, что к устранению его под рукою не имелось никаких средств, ибо причина этого зла заключалась в дурных седельных ленчиках (арчаках), грубой работы доморощенных станичных мастеров. Эта независящая от меня причина заставила меня сознать свое бессилие в сем важном кавалерийском неудобстве, к устранению которого в районе Кубанского войска не было принято должных мер. При приближении к Красноводску дали знать о выезде к нам на встречу генерала Ломакина. Только что мы построились в походные колонны, как показался верхом генерал со своим штабом и со многими любопытными командирами и офицерами разных частей войск. Генерал остался очень доволен бодрым видом сотни, роты и артиллеристов, а еще более киргизскою милициею и, в особенности, доставкою верблюдов. Да и как было не радоваться, глядя на транспорт 2,000 свежих и сильных киргизских верблюдов, готовых к Ахал-Текинской экспедиции именно тогда, когда туркмены не могли снабдить ими отряд; а между тем без верблюдов немыслимы никакие военные предприятия в степях Средней Азии. [22]