Окончание войны и учеба в академии
Приближался День Победы над фашистской Германией. У каждого человека возникала мысль, как определить себе жизнь в мирных условиях.
У меня была одна мысль — поехать сразу после войны в Военно-воздушную академию, хотя от однополчанина, дважды Героя Советского Союза Н. Д. Гулаева, в полку ничего не было известно. Как идут у него дела? Как складывается его судьба? Писем он писать не любил и, поглощенный новыми заботами, если можно так выразиться, забыл боевых товарищей, хотя уехал на учебу в Академию совсем недавно, в сентябре 1944 года.
В первых числах мая 1945 года вызвал меня командир полка Валентин Алексеевич Фигичев и дал указание быть готовым к отлету в Советский Союз — поедешь на учебу.
На сей раз отказываться я не стал, как это было в 1944 году, когда посылали меня на учебу в Академию. Тогда я заявил:
— Я начал воевать в первый день и должен дойти до победного конца.
Теперь же конец войны вырисовывался: наши войска уже сбили свастику с Рейхсканцелярии и водрузили красное знамя над Рейхстагом.
К концу войны все полки нашей дивизии стали гвардейскими — 438-й иап стал 212-м гвардейским, а 508-й — 213-м гв.иап. Гвардейское знамя было присвоено и нашей 205-й дивизии, ставшей 22-й гвардейской истребительной авиационной Кировоградской Краснознаменной орденов Ленина и Кутузова дивизией, и 7-му корпусу, ставшему 6-м гвардейским истребительным авиационным Львовским Краснознаменным ордена Суворова корпусом. [132]
Вскоре прилетел за мной самолет У-2 из авиадивизии, попрощался я с друзьями и полетел в город Оппеле, что на реке Одер.
Когда самолет заходил на посадку, обратил внимание, что на аэродроме очень много наших самолетов разных типов, даже пришла шальная мысль: направить бы сюда 20 — 30 самолетов на штурмовку аэродрома, вот бы весело было. Всю войну прослужил в авиации и никогда не видел, чтобы так плотно, так открыто стояли самолеты. С моей тогдашней точки зрения в этом было что-то необычное, вызывающее.
В действительности, на аэродроме из-за наличия бетонированной полосы базировались и бомбардировщики, и штурмовики, и истребители, и транспортные самолеты. Грунтовые аэродромы тогда еще не подсохли.
На аэродроме Оппеле я получил предписание, где было сказано, что направляюсь на учебу, но не в Академию, а пока что на курсы в г. Липецк. Там же в Оппеле довелось мне неожиданно встретиться с Н. Д. Гулаевым...
Вспоминаю, как летели мы в Москву на самолете Ли-2 с личными вещами какого-то командира. Забились мы с Николаем Дмитриевичем как мыши среди тюков. Наступал позорный период «чемодании».
В Москве заехали к родителям нашего комдива Л. И. Горегляда, познакомились с его отцом, матерью и сестрой Ниной. Нина впоследствии стала женой Н. Д. Гулаева.
Коля Гулаев остался в Москве, а я уехал в Липецк на Высшие офицерские курсы. Липецк я хорошо знал, так как мы базировались там еще в 1942 году. Более того, в Липецке и до войны были Высшие командирские курсы военно-воздушных сил. В довоенные годы там учились и немецкие летчики. Наверное они сохранили об этом городе хорошие воспоминания, поскольку во время войны на Липецк не упало ни одной бомбы.
Довелось встретить на Курсах в Липецке многих летчиков знакомых и незнакомых, вся грудь в орденах, у многих золотая звезда Героя Советского Союза.
Надо полагать, командование ВВС приняло решение не дожидаться окончания войны и поскорее начать теоретическую подготовку летного состава. Многие летчики в высокой степени овладели искусством пилотирования самолетом, умением вести воздушные бои, самостоятельно овладели знаниями по тактике. Все это достигалось практически без теоретической подготовки — на это война не дала времени, а также, считаю, для сохранения кадров ВВС. [134]
В своих авиачастях многие летчики выросли от рядового до командира авиаполка и выше, имели большой боевой опыт, но пользы от таких командиров было мало, так как теоретически они не могли быть подготовлены в авиаучилищах, которые закончили, а тем более на фронтовых аэродромах, где им приходилось быть от зари до зари возле самолетов или в кабинах.
После такого перерыва, какой сделала в наших занятиях война, вновь уселись мы в классах за столы и начали заниматься теоретической подготовкой. Мое глубокое убеждение, что если бы наши летчики имели хорошие теоретические знания по воздушно-стрелковой подготовке, то результаты в воздушных боях у нас были бы еще выше, а потери летного состава — меньше.
День Победы, 9 мая 1945 года, застал меня на учебе в Липецке. Это была радость не только для нас — воинов, но искреннее ликование всего советского народа. Даже когда было объявлено по радио о Дне Победы, то как-то даже не верилось, что настал конец войны с фашистской Германией. Не верилось долго, хотя мы в спокойной обстановке слушали лекции с 9 часов утра до 15 часов дня. [135]
За май — июнь 1945 года мы получили на курсах определенную теоретическую подготовку в соответствии с занимаемой должностью — помощника командира полка по воздушно-стрелковой службе.
Лично я остался доволен учебой на офицерских курсах ВВС, так как повысил уровень своих теоретических знаний и почувствовал какую-то почву под ногами, уверенность в себе. Ощутил, что имею теперь не только опыта, но и знаний больше, чем у рядового летчика и могу уже другим летчикам преподнести необходимый материал не только показом руками или в воздухе, а и словами на классной доске и на схемах.
В Липецке застал меня и Указ Президиума Верховного Совета от 27 июня 1945 года о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Указ, конечно же, обрадовал, но, надо сказать, что вышел он с большим опозданием: впервые материал был представлен на меня 17 июля 1944 года. На моем счету в конце войны числилось 467 боевых вылетов, 102 воздушных боя и 44 сбитых самолета, из них: 30 самолетов противника сбитых лично; 10 самолетов сбитых мною лично [136] под Белгородом во время Орловско-Курской битвы, но отнесенных к групповым и 4 самолета сбитых в паре с ведомым{3}.
После окончания учебы на курсах в Липецке желание учиться в академии еще более возросло, так как чувствовал, что быть в современной авиации без всесторонней теоретической подготовки не смогу, поэтому, прибыв в свой родной 129 гв.иап, который базировался тогда в Австрии, твердо решил добиваться направления в академию. Ведь в то время фактически лишь один человек во всей авиадивизии был эрудирован с военной точки зрения — это был ее командир Л. И. Горегляд. Всех летчиков авиакорпуса требовалось учить. Теоретически подготовленных, грамотных командиров не было, хотя многие выросли от младшего летчика до командира полка.
В нашем авиаполку царило безвластие — командир подполковник Валентин Алексеевич Фигичев находился на годичных курсах в Москве при академии. Самым старшим по должности в авиаполку оказался капитан П. П. Никифоров, к тому времени назначенный штурманом авиаполка, а самым деловым и опытным офицером был начальник штаба авиаполка подполковник Койнаш. По возвращении в авиаполк, летные дела опять перешли ко мне, а хозяйственные к начальнику штаба полка. Наш 129-й иап опять ожил, вновь начали летать летчики.
Не откладывая, вооруженный свежими теоретическими знаниями, полученными на курсах в Липецке, сразу же занялся с летчиками воздушно-стрелковой подготовкой, одновременно приступили к дневным полетам на боевых самолетах и ночным полетам на По-2.
В 129 гиап я оказался стариком в единственном лице, так как еще до войны проходил службу в истребительном авиаполку и поэтому представлял, чем занимался и как обучался летный состав до войны в частях ВВС.
Вначале были организованы упражнения по отработке техники пилотирования в зоне, а позднее и стрельбы по наземным целям.
Вспоминается случай, когда в один из погожих дней проводились стрельбы по наземным целям. Работать прибыло звено (4 самолета) из 3-й авиаэскадрильи Михаила Бекашенка, а я в это время находился с радиостанцией в районе мишеней.
В спокойной обстановке я расставил оцепление и дал команду звену отрабатывать по мишеням, указав каждому летчику мишень. [137]
Получив ответ, что летчики поняли свои задачи мы, с радистом спрятались в оборудованное укрытие.
Летчики звена прекрасно отработали по мишеням, притом отстреляли полностью заправленный боекомплект самолета. В то время на боевой подготовке не экономили, боеприпасов при стрельбах не жалели.
Получив доклад, что звено окончило стрельбу, я пошел смотреть мишени, и душа радовалась точным попаданиям. Их количество и кучность превышали всякие нормативы.
Огляделся вокруг, так как вот-вот должно было стрелять другое звено и увидел появившегося из-за бугра своего генерала А. В. Утина. Про себя подумал: «Кой его черт несет». Встретил по всей форме, начал докладывать, но он остановил меня рукой — не надо и показывает на свой мундир генеральский — он весь в грязи — и сказал, что только-только пошил его в Вене и в первый раз одел. Мне было не по себе, ну, думаю, влип я с этими стрельбами, почище самого генерала.
Генерал подошел к мишеням, посмотрел и сказал:
— Отлично, передайте звену от меня благодарность.
Осмотрев наше укрытие, он спросил: [138]
— Не страшно было? — я отвечаю, что нет, тогда он говорит:
— А вот мне с солдатом оцепления было страшно. Мы, — говорит, — подавали вам сигнал взмахом шапки.
Ответил ему, что мы этого не видели. Тогда он послал солдата на то место, где он с ним лежал в грязи, чтобы тот повторил сигнал, оказалось, действительно сигнала не видно из-за бугра, хоть мы и стояли во весь рост.
Больше он ничего не сказал в упрек, только «спасибо, продолжайте работать» и уехал в корпус.
Конечно, у меня настроение было неважное из-за мундира генерала, но с другой стороны радовала отличная стрельба летчиков.
Здесь же, в Австрии, на аэродроме Штоккерау мне были вручены орден Ленина, медаль «Золотая Звезда» и Грамота Президиума Верховного Совета СССР. Награду вручил при построении личного состава авиаполка командир авиадивизии Л. И. Горегляд, остальных, удостоенных этого звания предупредили, что награды еще не получены из Москвы.
В полку, кроме меня, высокого звания Героя Советского Союза были удостоены Михаил Бекашенок, Петр Никифоров, Михаил Лусто, Евгений Мариинский, Валентин Карлов и Николай Глотов.
Как видно из этого, летчики авиаполка воевали неплохо, внесли свой вклад в дело победы. Летчики 129 гиап в воздушных боях Великой Отечественной войны сбили 549 самолетов противника. На боевом счету дважды Героя Советского Союза Н. Д. Гулаева — 57 личных и 3 групповые победы; на моем счету 44 самолета; на счету Е. П. Мариинского — 20 лично сбитых неприятельских самолетов.
При всех обстоятельствах, как бы не складывались условия службы, мысль о поездке в академию меня не покидала. Помню, что написал рапорт с изложением просьбы о направлении меня на учебу в академию, притом указал в рапорте военно-инженерную академию им. Жуковского, так как не знал, что существовала Краснознаменная Военно-воздушная академия ВВС. Все вышестоящее начальство обещало сразу направить меня в академию, как только возвратится с учебы командир полка Герой Советского Союза подполковник В. А. Фигичев. Это не устраивало мой нетерпеливый характер, ибо пришлось бы около года ждать.
Как-то пришел вызов из 2 ВА: командиров авиаполков вызывал на совещание командующий Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации С. А. Красовский. [139]
У нас тогда было коллегиальное руководство в полку — приказа еще не было, кто назначен вместо Фигичева, пришлось власть брать в руки мне и лететь на совещание, взяв с собой командира 2-й аэ Героя Советского Союза капитана Валентина Карлова.
Взлетели на По-2, взял я курс на город Вену, где располагался штаб нашей 2 ВА. Полет происходил на высоте 400 метров и когда уже подлетали к городу Вена, началась болтанка, над самим городом самолет вдруг бросило вниз и мы оказались в 40 — 50 метрах от земли, дали о себе знать альпийские нисходящие потоки воздуха. Разворачиваю самолет на посадочную площадку аэродрома штаба армии, а встречный ветер большой силы разворачивает нас на 180 градусов. Чувствуя по ситуации, что из этого воздушного котлована по-доброму выбраться не удастся, принимаю решение садиться прямо перед собой на огород где-то на южной окраине Вены.
Посадку произвели благополучно, самолет остался целым, но на земле со страшной силой дул ветер, буквально валил с ног.
Приняли решение привязать хвост самолета к забору, чтобы не унесло. Помог нам в этом необычном занятии хозяин огорода, австриец, давший нам проволоки. Привязав самолет, я успокоился: теперь уж ветер не мог его перевернуть на лопатки.
На попутных машинах мы добрались с Валентином Карловым до штаба 2 ВА. Совещание было какое-то неорганизованное и затянулось до вечера. Мне было не до совещания, все мысли об оставленном на огороде самолете По-2. На совещании, в один из перерывов, оказался я возле командующего С. А. Красовского и попросил его направить меня на учебу в академию. Он выслушал мою просьбу и сказал:
— Если бы просился в кабак, то не разрешил бы, а на учебу в академию дам команду — жди.
Поблагодарил я его, едва досидел до конца совещания и стал искать автомашину, чтобы добраться до нашего По-2.
Попросил дважды Героя Советского Союза — командира 16 гиап майора Григория Речкалова, он подвез нас с Карловым к самолету. Карлов мне заявил, что он не полетит, а будет добираться на попутных и уехал с Речкаловым. Я даже не успел ничего сказать, как остался на обочине дороги, рядом со своим злополучным По-2.
Прошелся по огороду с тем, чтобы определить возможность взлета. Обдумал «за» и «против», пришел к выводу, что взлететь можно, поскольку по своему характеру отношусь к людям рисковым. Но тут столкнулся с необходимостью решения проблемы — как запустить [140] мотор самолета: никого поблизости нет, а вечер приближался быстро — события эти происходили в зимний период.
На мое счастье, увидел проходящего невдалеке нашего молодого солдата, даже не разглядел знаков различия, кажется, был он связистом. Подозвал его к себе, попросил помочь отвязать хвост самолета от забора и взлететь.
В раздумьях подошел к кабине, бросил туда планшет с картой, затем прокрутил винт, поставил на компрессию, проинструктировал солдата, чтобы по моей команде дернул за винт, вырвал двигатель из состояния компрессии и тогда мотор скорее всего запустится. Затем ему нужно было подойти к стабилизатору, изо всех сил держать за хвост самолета и по моей команде, когда махну рукой — отпускать.
Солдат оказался парнем не только толковым и сообразительным, но и дисциплинированным: все делал так, как я ему говорил.
Завели мы самолет как по нотам. Солдат дернул за винт, начал вращать магнето, мотор запустился, я его немного прогрел, вижу, работает хорошо, устойчиво, наконец, подал сигнал солдату подойти к хвосту самолета, вижу, он все четко делает, так, как я его инструктировал.
Увеличиваю обороты мотора, чтобы с места, как говорят, сорваться, ибо площадка малая. Вижу, что солдат уже едва удерживает самолет [141] на месте. Наконец, даю ему сигнал, чтобы отпускал и пошел на взлет с переподнятым хвостом: чуть винтом на разбеге не задеваю землю. Перед самым забором соседа отрываю машину от земли, создав самолету большой угол атаки. Он легко отрывается от земли, перескакивает забор, пролетает между двумя домами, касаясь колесами еще пару раз о землю в другом огороде и оказывается в воздухе.
Набираю над городом около 80 — 100 метров. Вена уже вся в огнях, сумерки полные. Делаю левый разворот на 90 градусов к Дунаю и вспомнил про планшет с картой, что бросил в кабину. Начал доставать его с пола и вдруг мотор стал работать с перебоями. Сразу пришла мысль — «куда садиться и как садиться», улицы видно плохо, только по рядам освещения... Бросил я поднимать с пола планшет, привычно провел рукою по рычажкам и тумблерам и наткнулся на закрытый бензокран, оказывается, я его зацепил планшетом и перекрыл поступление бензина в мотор.
Поставил кран в положение «открыто», мотор снова заработал устойчиво. Подлетел к реке Дунай и пришла мысль: «что делать, если мотор опять сдаст» и какая-то непривычная робость овладела вдруг мной в самолете. Пришел в себя, когда уже пересек Дунай и совсем стемнело. Развернул самолет на Штоккерау и вдоль Дуная и шоссе продолжал полет, обдумывая, как найти свой аэродром и как сесть, ибо ночной старт не выложен.
Лететь пришлось минут 35 — 40, за это время все обдумал и принял решение: как ориентир использовать при посадке освещенные бараки на окраине аэродрома.
Посадку произвел благополучно, самолет не поломал.
После посадки начал рулить почти вслепую, чувствую, кто-то дергает за элерон самолета, убрал газ, посмотрел и увидел начальника караула с фонариком. Осветил он меня, узнал. А то, говорит, думали, что сел самолет наших союзников — американский или английский и высадили шпиона, как это не раз бывало.
Приехал домой и долго не мог уснуть, вспоминая этот полет до Вены и обратно в Штоккерау. Полет этот оставил неприятный осадок, как сегодня принято говорить — вызвал «стресс». Потом еще целых три дня ходил я как чумовой, и запомнился он мне на всю жизнь.
Спасибо тому солдату, что помог запустить мотор и если жив, может быть, до сих пор вспоминает майора, которого выручил он тогда и чей самолет держал перед взлетом. [142]
Так подробно я описал этот случай, чтобы предостеречь читателя от подобных рискованных глупостей в жизни. Сегодня твердо считаю, что лучше бы тогда самолет разобрали и увезли.
Вскоре от командования 2 ВА пришло распоряжение откомандировать меня в академию.
В феврале 1946 года уговорил ехать с собой на учебу Михаила Бекашенка и Валентина Карлова. Вскоре мы уехали, простившись с личным составом нашего полка.
На КУНСе (курсы усовершенствования начальствующего состава при Краснознаменной Военно-воздушной академии) учился тогда золотой фонд командного состава ВВС: проходили подготовку офицеры на уровне командиров авиадивизий в чине генералов и полковников, здесь встретил даже полковника Литвинова, который был начальником училища в Одессе, когда я был там курсантом. Среди слушателей Академии 22-го приема были известные летчики-истребители нашей страны: трижды Герой Советского Союза гвардии майор И. Н. Кожедуб, сбивший в воздушных боях 62 фашистских самолета, дважды Герой Советского Союза Н. Д. Гулаев, С. Д. Луганский, А. Е. Боровых, прославленные летчики-штурмовики: Л. И. Беда, Т. Я. Бегельдинов и многие Герои Советского Союза.
В феврале — марте 1946 года из различных частей ВВС прибыли в академию дважды Герои Советского Союза Д. Б. Глинка, Г. А. Речкалов, П. Я. Головачев, Амет-хан Султан, А. И. Колдунов, А. Н Ефимов, М. В. Кузнецов, М. П. Одинцов, В. И. Попков и другие.
Итак, в 1946 году я стал слушателем академии 23-го приема, т. н. «золотой орды», где занималось 111 известных в стране летчиков, Героев и дважды Героев Советского Союза, храбро защищавших Родину, имевших огромный боевой опыт.
Мне и многим из моих однокашников довелось стать летчиками, офицерами, признанными мастерами воздушного боя, но не довелось как следует доучиться. У большинства за плечами был многолетний опыт войны, сотни боевых вылетов, выполнение сложнейших заданий и порой были забыты, утрачены простейшие знания по элементарным, т. н. общеобразовательным дисциплинам.
...Хорошо помню как я, Дмитрий Глинка и Амет-хан писали диктант на вступительных экзаменах в академию. Хотя диктант был по русскому языку, но Дмитрий использовал все богатство украинского правописания, я белорусского, а Амет-хан попеременно списывал у нас обоих, дополняя текст какими-то таинственными, одному ему понятными [143] знаками. Помню, что по лицу молоденькой преподавательницы текли слезы, когда она раздавала расцвеченные красными учительскими исправлениями листы известным всей стране героям, лица которых при получении собственноручных творений, в свою очередь, заливала краска стыда... Мы были вторым послевоенным приемом и в академии к такому результату уже были готовы. Большинство из нас были направлены на полугодичный подготовительный курс в объеме 10 классов
Уже во время учебы мы обнаружили, что в академии «занимались вредительством», хотя скорее всего это было всего лишь головотяпство. Дело в том, что в столовой нас кормили по норме № 2, явно недостаточной для летчиков, и после успешного окончания академии более половины слушателей медики списывали с летной работы, а отдельные выпускники заболевали туберкулезом. Посидев на полугодичной норме, мы дружно объявили забастовку и, пользуясь своими связями и известностью, пригласили «на беседу» главкома ВВС К. А. Вершинина, прибывшего в академию с начальником отдела кадров и членом Военного Совета. Вся наша группа, все 25 человек заявили о «вредительстве», заведшемся в стенах академии. [144]
В итоге командование ВВС ввело для слушателей академии продовольственную норму № 5, и после окончания учебы почти все мы разъехались в части на летную работу, летали на реактивных самолетах, которые в то время поступили на вооружение частей ВВС.
Учеба в академии была нелегкой. На мой взгляд излишне много времени уделялось марксизму-ленинизму и иностранному языку — в ущерб специальным военным наукам. С особенным удовольствием мы ежегодно, учась в академии, проходили летную практику, что позволило сразу после ее окончания, прибыв в воинские части, приступить к полетам.
Как-то в марте 1947 года в Монино, в Доме офицеров, я встретил девушку удивительно похожую на ту, что я видел когда-то в Иваново и запомнил навсегда. Я пригласил Лиду на танго и вновь удивительным образом повторилась та старая история в Иваново.
...Как тут не поверить в судьбу! Вот уже 52 года мы идем вместе по жизни, уже более полувека я нашел то что искал. Расписались мы 23 апреля 1947 года и после первомайского парада «зафиксировали» свадьбу, пригласив по обычаю нескольких человек. Помню И. Н. Кожедуб даже слегка обиделся на меня, что я не пригласил его на [145] свадьбу. Но свадьбы-то фактически не было. Тем более, что он хотел нас познакомить с Лидой, которая была знакома с его женой — Вероникой Николаевной, но мы их опередили. Узнав, что мы нашли друг друга, Иван, помнится, обрадовался и обнял нас.
— Ну молодцы, ребята! Трижды вас благословляю!
В те далекие и прекрасные годы, годы нашей молодости, в жизнь быстро вносились коррективы: многие переженились, стали семейными, уравновешенными и степенными, за счет приобретенных знаний наш кругозор значительно расширился. Позднее многие мои однокашники окончили еще и Академию Генерального штаба, стали генералами и даже маршалами, крупными военачальниками. Главкомом Войск ПВО главным маршалом авиации был Александр Иванович Колдунов, главкомом ВВС был маршал авиации Александр Николаевич Ефимов...
Уверен, что мои однокашники оправдали те немалые затраты, которые в нелегкий послевоенный период нес народ ради нашего обучения. Я всегда был горд, что мне довелось быть слушателем Военно-воздушной Краснознаменной академии. [146]