Глава первая.

На каневском плацдарме

Лето 1943 года было на Украине жарким. И не только потому, что стояла сухая, знойная погода. Горячими были события, развернувшиеся здесь во второй половине августа. После разгрома немецко-фашистских полчищ на Курской дуге появились благоприятные условия для перехода наших войск в решительное наступление на всех фронтах, от Великих Лук до Азовского моря. Ставка Верховного Главнокомандования по-прежнему главным направлением считала юго-западное, где наши армии, успешно продвигаясь вперед, освобождали один за другим районы Левобережной Украины и Донбасса. Началась ставшая в истории Великой Отечественной войны знаменитой битва за Днепр.

Командование фашистского вермахта придавало Днепру особое значение. Еще весной 1943 года, после сокрушительного поражения под Сталинградом, оно планировало укрепить правый берег реки, создать там так называемый Восточный вал или Голубой барьер, как иногда напыщенно именовался он в официальных немецких документах. Когда же гитлеровский замысел операции «Цитадель» потерпел крах и фашистские войска стали повсеместно откатываться на запад, фюрер отдал приказ о немедленном строительстве оборонительных сооружений по Днепру. И они были созданы в очень короткие сроки. Разветвленная система траншей в узлах сопротивления и опорных пунктах, прикрытых широкой сетью инженерных заграждений, представляла собой мощный рубеж обороны. Да и сама река — широкая, глубокая, полноводная — являлась довольно серьезной преградой для наступающих частей. Немецкое командование надеялось, что Днепр станет непреодолимым рубежом для советских войск. Недаром Гитлер на одном из совещаний верхушки [4] национал-социалистской партии заявил: «Скорее Днепр потечет обратно, нежели русские преодолеют его».

Фашисты рассчитывали остановить наше наступление у реки, пересидеть зиму за Восточным валом, привести в порядок сильно потрепанные дивизии и с весны взять реванш за поражения предыдущего года. Советское командование, разумеется, не могло допустить этого. Вот почему уже на подступах к Днепру перед войсками Воронежского фронта, куда входил наш 23-й стрелковый корпус, была поставлена задача форсировать реку с ходу, не дать противнику на ней закрепиться.

В конце сентября 23-я стрелковая дивизия, начальником штаба которой я тогда был, стремительно продвигаясь вперед, овладела районным центром Гельмязов (теперешней Черкасской области) и вышла на подступы к Днепру.

Командовал соединением полковник Александр Игнатьевич Королев. Он прошел уже большую армейскую школу, начав служить добровольцем еще в 1920 году, в грозное время гражданской войны, когда за власть Советов уходили драться лучшие сыны рабочего класса и крестьянства. Воевал Королев на Севере, участвовал в ликвидации белофинской авантюры 1921 года, потом учился, служил и снова воевал уже в финскую кампанию 1939–1940 годов, где за мужество и отвагу, проявленные в боях при прорыве линии Маннергейма, был награжден орденом Красного Знамени.

Александр Игнатьевич был очень волевым и в то же время тактичным человеком. В период формирования дивизии, когда меня в мае 1943 года назначили начальником штаба, у нас с ним сразу сложились теплые товарищеские отношения, способствовавшие слаженной работе и полному взаимопониманию. Хотя комдив и умел настоять на своем, однако всегда прислушивался к мнению ближайших помощников, дорожил им. Мягкость и душевность удивительно сочетались в этом человеке с твердостью характера.

* * *

За период с 17 августа по 23 сентября мы с боями прошли двести километров, форсировали реки Псёл, Хорол, Сулу и Супой. Частями корпуса было освобождено более двухсот пятидесяти населенных пунктов, в том числе райцентры Гадяч, Лубны, Малый Драбов. [5]

Отходя, гитлеровцы всеми силами старались если не приостановить наше наступление, то хотя бы замедлить его темпы, и часто контратаковали. Одна из таких контратак была предпринята в боях за Малый Драбов. Там как раз наступал 225-й стрелковый полк нашей дивизии. Немцы начали усиленно обстреливать его боевые порядки. Командир полка был ранен, его пришлось срочно эвакуировать в тыл. Встал вопрос: кого назначить вместо него? Момент очень напряженный — не каждый справится...

— А что, если Шиянова? Он на месте, уже разобрался в обстановке. Как? — спросил командир дивизии, бросив на меня испытующий взгляд.

Дело в том, что майор Иван Иванович Шиянов был начальником оперативного отделения штаба, моим непосредственным подчиненным. Его мы действительно накануне утром послали в 225-й полк. Иван Иванович был толковым оператором, но его всегда привлекала командирская работа. Еще до войны Шиянов почти пятнадцать лет прослужил в войсках ОГПУ на различных командных должностях, да и на фронте был с лета сорок первого.

Шалко было мне расставаться со своим надежным оператором, но я понимал, что это необходимо. Лучше Шиянова, человека исключительно храброго и опытного, с командованием полком в той сложной обстановке вряд ли кто справился бы.

Иван Иванович, получив приказ, быстро сориентировался и начал уверенно руководить боем. А ситуация складывалась нелегкая. Оказался открытым левый фланг: полк соседней дивизии вовремя не подошел и немцы об этом, вероятно, узнали. Они сосредоточили силы в Малом Драбове, готовя удар. Полковая разведка обнаружила там большое количество танков и самоходных установок. Оценив полученные данные, майор Шиянов предугадал намерения противника и решил упредить его. Для этого он использовал всю артиллерию, которая была в его распоряжении: полку было придано два 122-миллиметровых гаубичных дивизиона. Огневой налет получился довольно сильным и результативным, причем совершенно неожиданным для гитлеровцев. Они понесли большие потери. Среди фашистских войск началась паника. И в этот момент Шиянов поднял полк в атаку. Два батальона охватили городок с флангов, ворвались в него и овладели районным центром. А в последующем, преследуя отступающих [6] гитлеровцев и используя успех полка, дивизия с ходу овладела Гельмязовом.

Все это произошло утром 23 сентября. В тот же день командный пункт 23-й стрелковой разместился западнее Гельмязова в небольшой роще. Необходимые укрытия для личного состава и узла связи мы, конечно, оборудовали, но фундаментально устраиваться не стали, потому что не намеревались здесь долго задерживаться. До Днепра было рукой подать, всего несколько километров. Туда устремлялись в тот момент все наши помыслы.

После полудня к нам на КП приехал командир 23-го стрелкового корпуса генерал-майор Н. Е. Чуваков. Тогда я еще мало знал его. Правда, до войны мы служили вместе на Урале, но я был командиром роты в одном из полков 85-й стрелковой, а он — начальником штаба дивизии. Я знал, что Чуваков — участник гражданской войны, за отвагу, проявленную в подавлении кронштадтского мятежа в 1921 году, награжден орденом Красного Знамени. Никита Емельянович командовал корпусом со дня его формирования. Впоследствии мы стали с ним большими друзьями, и я узнал любопытные детали его замечательной биографии. Дед Чувакова был крепостным, отец принадлежал к славной семье московских рабочих, принимал активное участие в революции 1905 года. По его стопам пошел и сын. Шестнадцатилетним парнем, работая на фабрике, он начал вести агитацию против притеснений хозяина, был уволен с зачислением в черные списки, а в июле 1917 года вступил в партию большевиков.

Никита Емельянович никогда не проявлял излишней эмоциональности. Лишь в глазах генерала, когда он сердился, появлялся холодок, и наоборот, если бывал чем-либо доволен, взгляд его становился веселым, добрым.

— За Гельмязов спасибо! — сказал Чуваков, выслушав доклад полковника Королева. — Это был важнейший узел обороны противника на подступах к Днепру. При взятии его ваша дивизия, Александр Игнатьевич, действовала вполне успешно. Однако впереди нас ждут еще более сложные задачи. — Никита Емельянович склонился над картой: — Перед фронтом наступления корпуса отходят части пятьдесят седьмой и двести пятьдесят пятой пехотных дивизий. Используя выгодные рубежи, они бесспорно попытаются остановить наше продвижение...

На командном пункте нас было несколько человек. [7]

Помимо Л. И. Королева и меня здесь находились начальник политотдела дивизии майор А. И. Фролов, командующий артиллерией подполковник А. П. Свинцицкий, а также небольшая оперативная группа штакора, прибывшая с Чуваковым. Чуть позже к нам присоединился назначенный вместо Шиянова начальником оперативного отделения дивизии майор Н. Д. Фролов. Все с волнением слушали Никиту Емельяновича, сознавая важность наступившего момента. Много дней и ночей шли мы к Днепру, перенося тяжкие испытания и кровью оплачивая каждый шаг вперед. На том периоде войны это была заветная цель, к которой стремились войска. И вот наконец наступали решающие дни. Нам предстояло шагнуть через Днепр!

На КП стояла тишина. Голос генерала Чувакова звучал в ней особенно отчетливо. Говорил он быстро. Я еле успевал записывать.

— Задача дивизии: наступать в направлении южнее Озерища на Решетки; не допустить организованного отхода противника на остров Каневский; захватить его с ходу; двадцать четвертого сентября выйти на восточный берег Днепра в готовности к его форсированию. Соседом справа у вас по-прежнему остается тридцатая стрелковая дивизия нашего корпуса, слева — двести шестая дивизия двадцать первого стрелкового...

Закончив постановку боевых задач, Никита Емельянович оглядел нас изучающим взглядом:

— Вопросы есть?

— Задача ясна, товарищ генерал, — отозвался Королев, складывая рабочую карту. — Единственное, что меня беспокоит, — нехватка переправочных средств. Может быть, вы сумеете нам чем-нибудь помочь?

Комкор помолчал, задумчиво глядя на командира дивизии.

— Есть у меня в резерве двадцать третий мотопонтонный батальон, — ответил он. — Единственный... И я придам его той дивизии, которая будет иметь больше шансов на успех. Для личного состава передового отряда переправочные средства у вас есть. А в остальном все зависит от вас, дорогой Александр Игнатьевич. Если хорошо позаботитесь об успехе, то получите понтонеров для переброски главных сил дивизии. — Чуваков прищурился: — Один совет дать могу. Надо помнить о подручных средствах. [8] Разведайте заблаговременно наличие лодок у населения, подготовьте материалы для строительства плотов, да и у отступающего противника кое-что позаимствовать не худо. У немцев в этом районе понтонов немного, правда, но и их надо постараться прибрать к рукам... Мы проводили генерала до машины. Прощаясь, он пожал нам руки и с лукавинкой в голосе заметил:

— А ведь я недаром начал постановку задач с вашей левофланговой дивизии.

Чуваков, очевидно, давал понять, что надеется на нас, верит в наш успех.

— Все ясно, товарищ комкор, — ответил Королев.

С этого момента, собственно, и началась непосредственная работа штаба по подготовке боя. Нам нужно было в кратчайшее время — всего за два, два с половиной часа — систематизировать и доложить комдиву все данные, необходимые для принятия решения. Работа эта объемная и кропотливая. К ней привлекаются все специалисты: разведчики, артиллеристы, инженеры, связисты, политработники, тыловики. Каждый по своей линии готовит нужные сведения, представляет свои соображения и расчеты. Все это операторы затем анализируют, намечают наиболее целесообразные способы действия войск, мы их обсуждаем и докладываем комдиву.

Пока в отделениях и службах собирали данные и вызывали нужных людей, мы с Королевым уточнили ряд деталей предстоящего боя: места сосредоточения сил и средств, порядок огневой поддержки передового отряда, маршруты движения. В этой работе приняли участие начальник оперативного отделения Николай Данилович Фролов, командующий артиллерией Александр Петрович Свинцицкий и дивизионный инженер майор Дмитрий Васильевич Слепинкин. Они выдвигали свои предложения, обосновывали их, подсказывали, как лучше организовать то или иное мероприятие. Свинцицкий, например, предложил усилить передовой отряд не дивизионом артиллерии, как намеревался сделать Королев, а двумя, и держать их в голове главных сил, чтобы иметь сразу же наготове огневой кулак для борьбы с танками и для подавления сопротивления противника на промежуточных рубежах. Слепинкин высказался за создание подвижного отряда разграждения. Необходимость в нем, безусловно, была. Нам предстояло действовать в лесисто-болотистой [9] местности, где, по данным разведки, было немало заминированных участков. Предложения эти комдив принял.

— Кого пошлем в передовой отряд? — спросил Королев. — На первом этапе ему предстоит решать основную задачу — захват острова Каневский. Как считаете вы, Сергей Александрович?

Я уже думал об этом и пришел к выводу, что такое ответственное, требующее быстроты и дерзости дело лучше всего, пожалуй, поручить 117-му полку, которым командовал подполковник Федор Иванович Винокуров. Мы хорошо знали друг друга по Крыму, где воевали вместе еще с осени 1941 года. Я был тогда начальником штаба полка, а Винокуров — секретарем дивизионной парткомиссии. До войны он работал председателем райисполкома на Орловщине. Как-то Федор Иванович приехал в один из наших батальонов на передовую проводить заседание парткомиссии, а тут как раз немцы навалились. Поднялись бойцы в контратаку. Ну и Винокуров с ними. Потом комбат мне пожаловался: «Случись с ним что-нибудь, с меня же голову сняли бы». А Винокуров посмеивался: «Ничего со мной не будет, я заговоренный». И действительно, всю войну Федор Иванович прошел, в каких только переделках ни побывал, а без единой царапины обошлось...

Тогда же в Крыму, только чуть позже, мы снова оказались вместе: я был начальником боевого участка, а Винокуров — его комиссаром. Воевали бок о бок не один день. А на фронте люди познаются быстро. Федор Иванович стал моим самым надежным помощником. Я верил ему, как самому себе. В трудные минуты боя он неоднократно возглавлял самые опасные участки обороны и всегда проявлял завидную выдержку, хладнокровие, умение организовать людей. Впоследствии Винокурова после его многочисленных просьб послали на курсы командиров полков в Москву.

Федор Иванович умел рисковать, но делал это всегда осознанно. Его смелость основывалась на точном расчете и безукоризненном знании обстановки. Он был хладнокровен, дерзок и храбр. Я не раз видел его в самых опасных ситуациях, и не было случая, чтобы офицер дрогнул или растерялся.

Комдив, разумеется, тоже об этом знал, поэтому не стал возражать мне. Мы решили предоставить в распоряжение [10] 117-го стрелкового весь автотранспорт, который смогли собрать в дивизии, чтобы посадить пехоту на машины. Передовой отряд должен был обладать максимальной подвижностью. От его маневренности, мы это прекрасно понимали, зависел успех. Кроме того, полк Винокурова был усилен двумя дивизионами 211-го артполка, саперным батальоном (без одной роты) и батареей отдельного противотанкового дивизиона. Таким образом, он имел нужное количество артиллерии, чтобы нанести достаточно сильный огневой удар и расчистить себе путь, а также необходимые инженерные средства. Полку предстояло форсировать Старицу, один из рукавов Днепра, охватывающий остров Каневский слева. И хотя там, по данным разведки, был брод, однако уровень воды мог колебаться. Такое случалось, когда в верховьях Днепра проходили сильные дожди.

Поставив задачу, Винокурову, а заодно — что касалось сбора и подачи автомашин для передового отряда — своему заместителю по тылу майору И. А. Кочерге, Королев отпустил их и повернулся ко мне:

— Сообщите, пожалуйста, командирам двести двадцать пятого и восемьдесят девятого полков, что они к утру должны быть в районе Лепляво, а к исходу дня — на острове Каневском, где и соединятся с передовым отрядом.

— Но для этого им еще придется разгромить остатки двести пятьдесят пятой немецкой пехотной дивизии в лесу северо-восточнее Лепляво, — заметил я.

— Разумеется, — отозвался Королев. — И противник там не так уж слаб. Предупредите об этом Шиянова и Бастеева. В двадцать три тридцать я выезжаю к Винокурову. Прошу вас быть со мной...

После ухода Королева я собрал начальников служб и отделений управления дивизии и поставил каждому задачу. Потом ту же работу проделал и с прибывшими командирами частей. Начальник связи майор Д. Ф. Дроздов позаботился об устойчивой работе радиосредств, что было очень важно, поскольку войскам предстояло вести маневренные боевые действия, а проводная связь в таких условиях, тем более при форсировании крупной реки, недостаточно надежна. Дивизионный инженер майор Д. В. Слепинкин сразу же организовал заготовку материалов для постройки плотов. Группа саперов по его указанию [11] выехала в близлежащие села, чтобы поискать лодки у местных жителей и, если потребуется, отремонтировать их. Надо отдать должное оперативности моих ближайших помощников, да, собственно, и всего дружного коллектива штаба дивизии. В самые напряженные моменты он всегда работал особенно четко и слаженно.

В 18 часов я уже мог позвонить исполняющему обязанности начальника штаба корпуса полковнику И. Г. Елисееву и доложить ему как обстановку на участке дивизии, так и принятое командиром решение, оформленное уже в виде боевого распоряжения. Елисеев в свою очередь проинформировал меня о решении командира 30-й дивизии, нашего ближайшего соседа: он сказал, что в передовой отряд от него выделен 71-й стрелковый полк. С ним и предстоит тесно взаимодействовать нашему Винокурову.

— Желаю удачи! — закончил Иван Григорьевич. — Начали!

Наш 23-й, взаимодействуя с 3-м гвардейским Сталинградским механизированным и 21-м стрелковым корпусами, устремился к Днепру.

Вскоре на КП зашел начальник политотдела майор А. И. Фролов и показал мне только что полученное обращение Военного совета 47-й армии к войскам. Как сейчас, помню эти пламенные строки, прозвучавшие тогда для нас призывом к мужеству: «Днепр — не преграда, а мост к победе. Смелее преследуйте врага, вгрызайтесь в правый берег Днепра, не давайте врагу закрепиться!»

— Обращение надо немедленно довести до всего личного состава, — сказал Фролов. — Всех политотдельцев отправляю сейчас по частям. Нацелим бойцов на необходимость делом ответить на обращение Военного совета. Офицеры штаба, едущие в войска, считаю, тоже должны принять участие в этой работе....

Надо заметить, что у нас с Александром Ивановичем всегда был тесный контакт. Все без исключения офицеры управления дивизии считали своим долгом активно участвовать в партийно-политической работе. Выезжая в части, мы нередко выступали перед бойцами на митингах, проводили беседы, разъясняли им смысл и значение предстоящих боевых задач, обстановку на советско-германском фронте.

Прощаясь, Фролов сказал, что сам он намерен отправиться в полк Винокурова. [12]

Передовой отряд, как доложил начальник оперативного отделения, находился в этот момент где-то на подступах к деревне Решетки, в непосредственной близости от Днепра, и уверенно продвигался вперед, несмотря на усиливающееся сопротивление противника. Когда я запрашивал подполковника Винокурова по радио о ходе наступления, он неизменно отвечал: «Все в порядке» или «Задачу выполню». Мы, конечно, не сомневались, что Федор Иванович сдержит слово, и все же беспокоились. Разведка доносила, что в лесу в районе Решетки разрозненные группы отступающего противника пытаются организовать оборону, чтобы не допустить форсирования нашими подразделениями Старицы. Да и на правом берегу Днепра у немцев было замечено какое-то движение. Как бы они не подтянули артиллерию и не организовали огневой заслон на пути движения наших воинов... Вот почему, связавшись еще раз со 117-м полком, я сказал Винокурову, чтобы он ускорил продвижение, не дал врагу закрепиться на промежуточном рубеже и как можно быстрее переправился через старое русло Днепра.

— Будет сделано! — как всегда, лаконично ответил Федор Иванович.

Передовой отряд, сбивая в течение ночи противника с промежуточных рубежей и обходя его, быстро продвигался вперед. Вот где сказалась правильность решения комдива о придании полку большого количества автотранспорта. На рассвете 24 сентября подразделения 117-го стрелкового вышли к Старице и овладели деревней Решетки в ночном бою.

Здесь особенно отличился первый батальон, руководство которым вместо раненого комбата взял на себя начальник штаба капитан Д. П. Виниченко. Я знал Виниченко давно. На первых порах он казался слишком мягким а не очень решительным: даже приказания отдавал каким-то просительным тоном. Сказывалась, видимо, его довоенная профессия учителя. Однако в бою за Решетки Виниченко проявил себя как волевой, мужественный офицер. Разведав построение обороны гитлеровцев, он обнаружил, что на северной окраине деревни она слабее всего. Немцы, видимо, не ждали нас отсюда, со стороны густого леса, в котором не было ни одной дороги. Капитан, воспользовавшись этим обстоятельством, послал группу автоматчиков, которую возглавил старший политрук [13] Н. И. Махаринец, в обход. Не выдав себя ни единым звуком, автоматчики вышли на северную окраину села. Их атака была настолько неожиданной для фашистов, что те растерялись и, оказывая весьма слабое сопротивление, начали отступать.

Махаринец был ранен в ногу, однако поле боя не покинул. Прихрамывая, он продолжал продвигаться вместе с бойцами вперед, подбадривая и увлекая их за собой. Решетки были очищены от противника. Но батальон, не останавливаясь, продолжал преследовать гитлеровцев, поспешно отходящих на остров Каневский.

А подполковник Винокуров еще на подходе к острову приказал своим разведчикам установить, есть ли брод через Старицу кроме того, которым пользовались немцы. Ночью это задание было выполнено. Разведчики доложили, что брод есть, но дно вязкое, техника может не пройти. Именно поэтому гитлеровцы, наверное, им и не пользовались.

— Но зато они и не ждут нас здесь, — сказал мне командир полка, доложив результаты разведки. — Надо рискнуть!..

Было около часу ночи. Комдив, уяснив положение в 117-м полку, уехал, а я с его разрешения остался, чтобы на месте проконтролировать действия передового отряда по захвату острова Каневский.

Место, предлагаемое Винокуровым для форсирования Старицы, было довольно удобным: излучина, скрытые подступы, да и сам брод, как сообщили саперы, обследовавшие его, после небольших инженерных работ будет вполне пригоден для переправы всех видов техники.

Чтобы ввести противника в заблуждение, Винокуров решил демонстрировать форсирование старого русла по тому броду, которым пользовались немцы. Сюда была послана одна рота с задачей наделать как можно больше шума. Для внушительности ей были приданы артбатарея и группа саперов. И гитлеровцы, как говорится, попались на удочку. Как только началась демонстрация ложного форсирования, они сняли свои подразделения с других участков обороны острова и бросили к броду. Винокуров не замедлил этим воспользоваться. Основные силы полка быстро переправились через Старицу, практически не встречая сопротивления, по второму броду и вышли к немцам в тыл. [14]

Добивая остатки мелких групп гитлеровцев, бойцы 117-го полка буквально за два-три часа полностью овладели островом. Уже в полдень подполковник Винокуров доложил комдиву по радио, что задача выполнена и что его командный пункт находится в трехстах метрах от основного русла реки, а подразделения расположились у самого уреза воды. Таким образом, 117-й стрелковый полк первым из частей нашего корпуса вышел к Днепру.

Добился успеха и сосед справа — передовой отряд 30-й стрелковой дивизии. К исходу того же дня он вышел к реке севернее острова Каневский.

* * *

Стремительным было в тот период продвижение наших войск. Основные силы Воронежского фронта достигли Днепра примерно на десять суток раньше, чем было предусмотрено планом. Гитлеровское командование рассчитывало, что после такого продолжительного наступления наши соединения будут основательно измотаны и окажутся не в состоянии преодолеть такую крупную водную преграду и только что созданную мощную оборонительную полосу. Но фашисты снова просчитались.

Зная, что противник возлагает большие надежды на рубеж Днепра, Ставка Верховного Главнокомандования, указав, как я уже говорил, на необходимость форсировать его с ходу и захватить плацдармы на правом берегу, директивой от 9 сентября также установила, что за преодоление в районе Смоленска и ниже Днепра и равных ему по трудности форсирования рек следует представлять воинов к высшим правительственным наградам, в том числе и к присвоению звания Героя Советского Союза.

Нам нужно было торопиться, чтобы противник не смог опомниться и подтянуть резервы. От быстроты наших действий зависел успех операции. И мы это прекрасно понимали. Как только Ф. И. Винокуров доложил о захвате острова Каневского, комдив немедленно выехал к нему, чтобы провести рекогносцировку и подготовить решение на форсирование Днепра.

Кстати, Александр Игнатьевич только что переоделся в новую форму: накануне он получил генеральское звание. Вместе с ним отправились начальник оперативного отделения, командующий артиллерией, дивизионный инженер и начальник связи. [15]

На КП 117-го стрелкового, расположенном в лесу, генерал-майор Королев, выслушав доклад Винокурова, поблагодарил его за умелые решительные действия полка и поставил задачу прикрыть восточную часть берега на участке от высоты 175,9 до южной окраины деревни Селище, обеспечив тем самым развертывание и работу всех органов разведки, сосредоточение главных сил дивизии в районе острова Каневский — деревни Решетки и подготовку их к форсированию реки. Затем Александр Игнатьевич связался с командиром корпуса и доложил о боевых делах дивизии, ее положении на данный момент. Генерал Чуваков выразил удовлетворение нашими успешными действиями. Он был доволен, что дивизия так быстро и почти без потерь захватила остров Каневский, откуда ей будет значительно легче совершить прыжок через Днепр. Никита Емельянович предупредил, что будет у нас в 20.00. К этому времени мы должны продумать и доложить ему свой вариант форсирования реки на участке Селище, сарай, что два километра севернее города Канева. Нашему соседу справа — 30-й стрелковой дивизии намечался участок форсирования от дачи Тальберг до высоты 175,9.

Закончив разговор с комкором, Королев повернулся ко мне и бодро спросил:

— Ну, Сергей Александрович, откуда начнем рекогносцировку?

В генеральской форме, ладно сидевшей на подтянутой фигуре, он казался особенно собранным и энергичным.

— Давайте с левого фланга, — предложил я, — с южной оконечности острова.

— Не возражаю. Двинулись!

Пройдя лесом, мы вскоре очутились у самого Днепра, в густом дубняке, подходившем здесь вплотную к берегу. На минуту все умолкли, глядя на величественную реку, катившую мимо древние воды. Днепр!.. Могучая историческая река. Здесь когда-то проплывал князь Олег в Константинополь, носились струги запорожской вольницы, переправлялся Богдан Хмельницкий со своими отважными соратниками, поили усталых коней буденновцы...

Короткая пулеметная очередь с того берега, вспоровшая тишину, заставила нас вернуться к действительности и посмотреть на Днепр уже иными глазами. Перед нами — сложная водная преграда, которую предстояло форсировать. [16] Левый берег Днепра от Комаровки до Лепляво, то есть в полосе наступления нашего корпуса, был пологим, лесистым, с множеством протоков, озер, стариц. А правобережье от поселка Бучак до деревни Селище на расстоянии 100–200 метров от уреза воды имело крутые подъемы и обрывы и фактически господствовало над левым берегом. Это давало противнику возможность просматривать и простреливать все зеркало реки. По разведданным, Днепр в этом районе был до полукилометра шириной и более пяти метров глубиной, имел песчаное дно и довольно значительную скорость течения — более метра в секунду. Внимательно изучив противоположный берег, мы пришли к единодушному мнению, что лучшим участком для форсирования будет поселок Селище, высота 175,9, на захвате которой и следует сосредоточить главные усилия. Южнее деревни у немцев находились значительные силы, прикрывавшие город Канев с севера. Да и рельеф местности там был более сложным и неудобным для высадки. Я обратил внимание генерала Королева на то, что при захвате высоты 175,9 противник, вероятнее всего, будет контратаковать вдоль берега как слева, со стороны Селища, так и справа, если сосед не будет иметь успеха. Такой вариант тоже надо было иметь в виду, поэтому на острове Каневский, против Селища, и на нашем правом фланге нужно поставить орудия прямой наводки. Меня поддержал командующий артиллерией подполковник Свинцицкий. Он сказал, что действия артиллерии — а ее вполне можно развернуть скрытно и в большом количестве — будут очень эффективны в борьбе с танками, имеющимися у противника в этом районе.

— Что ж, так и решим, — согласился комдив. — Поставить не менее чем по одной батарее противотанковой артиллерии на прямую наводку на флангах участка форсирования. Думаю, генерал Чуваков поддержит нас... А кому же поручить почетную задачу первым форсировать Днепр в качестве передового отряда? — спросил Королев, искоса поглядывая на меня.

— А что, если опять сто семнадцатый? — не очень уверенно заметил я.

Александр Игнатьевич улыбнулся:

— Нисколько не сомневаюсь в том, что Винокуров успешно выполнит и эту задачу. Но нельзя же все время наваливаться на одного. Кроме того, он уже получил от [17] меня задание прикрывать развертывание главных сил дивизии... Вот что я думаю... Не будем обижать ни Шиянова, ни Бастеева: пусть оба полка — двести двадцать пятый и восемьдесят девятый — выделят в передовой отряд по батальону. Это будет вполне справедливо и, главное, тактически оправдано...

Рекогносцировка продолжалась. Постепенно перед нами все яснее вырисовывался план форсирования Днепра. По предложению майора Слепинкина были окончательно установлены места переправ, порядок и время подвоза к ним переправочных средств. Согласились мы и с подполковником Свинцицким, сказавшим, что атаку первого броска десанта следует сопровождать методом последовательного сосредоточения огня.

Окончательно же все виды огня было решено спланировать после уточнения системы обороны противника, которая возлагалась на начальника разведки майора Е. И. Карачуна, всегда умевшего добыть о немцах ценнейшие сведения. Тут же отрабатывались вопросы взаимодействия как между частями дивизии, так и с соседями, устанавливались порядок связи, оповещения, сигналы. Все детали сразу фиксировались нашим оператором. По моему указанию майор Фролов оформил решение комдива на единой карте. На ней были отражены решительно все вопросы, которые мы разбирали на рекогносцировке: замысел решения, график форсирования, составленный с таким расчетом, чтобы в каждом рейсе перебросить одновременно два усиленных стрелковых батальона, взаимодействие по этапам боя и элементы управления. При недостатке времени, а у нас его было в обрез, такой метод графического воплощения замысла командира на бой является самым оперативным и очень наглядным.

Майор Фролов прекрасно справился с поставленной перед ним задачей. С первых же дней работы в новой должности он вообще показал себя прекрасно. Николай Данилович оказался очень добросовестным, рассудительным и на редкость пунктуальным человеком, что крайне необходимо начальнику оперативного отделения. Кстати, в этих его качествах я нисколько не сомневался, так как знал Фролова еще со времени боев на Северном Кавказе в 1942 году, когда был начальником штаба бригады, а он возглавлял штаб одного из наших батальонов. Уже [18] тогда Николай Данилович проявил себя офицером исключительно выдержанным и уравновешенным. Отрабатываемая его штабом документация отличалась четкостью, наглядностью и какой-то весомой убедительностью.

Закончив рекогносцировку, генерал Королев отпустил всех, чтобы каждый мог заняться своим делом. Мы же отправились к месту нового КП. Саперы уже приступили к его оборудованию в 800 метрах западнее деревни Решетки. Туда вскоре были вызваны командиры 89-го и 225-го полков полковник И. В. Бастеев и майор И. И. Шиянов. Командир дивизии лично отдал им предварительные распоряжения на форсирование.

Началась подготовка позиций артиллерии: орудийных окопов, ровиков, траншей. Телефонисты быстро протянули линии связи между командными и наблюдательными пунктами. Заработала проводная связь с соседями. Развернулась система наблюдательных постов, ведущих круглосуточную разведку противника. Кроме того, майор Е. И. Карачун по моему заданию подготовил особую разведгруппу, которая должна была ночью переправиться на противоположный берег и постараться поточнее выявить систему обороны и наличие огневых средств у гитлеровцев, особенно в районе высоты 175,9. Нашлось немало добровольцев для выполнения этого трудного и опасного задания. Возглавил группу командир взвода автоматчиков 117-го стрелкового полка лейтенант Василий Андреевич Малашкин. Всего в нее вошло семнадцать человек.

Как только стемнело, разведчики погрузились на два плота и, стараясь не шуметь, отчалили от нашего берега. Ночь была темной, пасмурной. В небе ни звездочки. Гитлеровцы иногда освещали реку ракетами, но делали это, очевидно, больше по привычке, так как совершенно не ожидали нашей высадки в ту ночь. Бойцы почти беспрепятственно переправились через реку и были замечены лишь у самого берега. Лихорадочно застучали пулеметы гитлеровцев, ударили орудия. Но было уже поздно. Наши разведчики выскочили на берег и ворвались в первый окоп врага. В ход пошли гранаты, затем ножи. Фашисты не выдержали натиска и оставили траншею.

Первыми на западный берег Днепра вместе с лейтенантом В. А. Малашкиным успешно высадились младший лейтенант Я. Н. Гоголадзе, красноармейцы М. И. Кельмухамедов, В. Е. Куренцев, М. И. Нехорошев, Рахметов, [19] В. П. Вьюрков, А. Мамедов, О. Курамов, А. И. Ищенко, З. С. Новгородний, А. А. Николаев, К. В. Кочергин, В. В. Дзимов, П. П. Чибимов, И. С. Соевич и П. В. Дзимов{1}.

Опомнились немцы часа через два. Они обрушили на храбрецов сильный артиллерийско-минометный и пулеметно-автоматный огонь. И это помогло нам установить расположение многих вражеских батарей и огневых точек. Затем, подтянув пехоту, гитлеровцы пытались выбить разведчиков с занимаемой позиции. Но те не дрогнули и не отступили, несмотря на то что противник имел многократное превосходство в силах.

Действия разведгруппы поддерживались специально выделенными для этой цели артиллерийскими и минометными батареями, расположенными на острове Каневский. Они вели окаймляющий огонь, не давая гитлеровцам приблизиться к позициям разведчиков.

Всю ночь длился неравный бой. Фашисты атаковали беспрерывно, но всякий раз, неся потери, откатывались назад. К рассвету почти все разведчики были ранены, а двое — Я. Н. Гоголадзе и А. А. Николаев — убиты. Группа получила приказ отойти. Под покровом темноты, прикрываемые усиленным артиллерийско-минометным огнем, бойцы переправились на наш берег и привезли ценные разведданные. Мы получили довольно полное представление об обороне противника в районе высоты 175,9, где дивизии предстояло наносить главный удар. Все участники разведгруппы за мужество и отвагу, проявленные в этой операции, были отмечены правительственными наградами.

В период подготовки к форсированию в каждой роте из подручных средств строили плоты. В дело шли бревна, доски, бочки. Бойцам активно помогали местные жители.

Отступая, фашисты под страхом смерти заставили рыбаков уничтожить все лодки и баркасы. И все же некоторые жители затопили лодки неповрежденными и в тех местах, откуда их можно было без особого труда поднять.

Командир саперного батальона капитан Н. П. Добромыслов собрал местных рыбаков и попросил у них помощи. Мы выделили саперов, и работа по подъему и ремонту [20] плавсредств закипела. Вскоре в нашем распоряжении было несколько десятков вполне пригодных лодок. Некоторые из них, соединенные попарно, приспосабливались под плоты-паромы, удерживающие даже легкие орудия.

Точно в назначенное время на командном пункте дивизии появился генерал Н. Е. Чуваков. Комкор всегда отличался исключительной пунктуальностью. Нам в дальнейшем пришлось долго работать вместе, и я не помню случая, чтобы он задержался и не приехал к установленному часу.

Никита Емельянович выглядел уставшим. Вероятно, не спал предыдущую ночь: время-то было очень напряженное. Под глазами у комкора залегли тени, а в уголках рта резче обозначились суровые морщины. Однако движения генерала были, как всегда, энергичны, порывисты.

— Докладывайте! — потребовал он, присаживаясь на один из пустых снарядных ящиков, служивших нам стульями.

Пока А. И. Королев говорил, тщательно обосновывая свое решение, Чуваков слушал молча и ни разу не перебил. Когда же тот умолк, Никита Емельянович снова взглянул на карту и одобрительно сказал:

— Что ж, решение дельное. Утверждаю его! — Он помолчал и заговорил уже иным, резковатым тоном: — Корпус имеет задачу в составе сорок седьмой армии форсировать Днепр севернее Канева и захватить плацдарм в районе исключительно поселок Бучак, Селище, Бобрица, Студенец. Справа тридцатая дивизия, слева — двести шестая. Вам придаются средства усиления: шестнадцатый гаубичный артполк, два полка двадцать девятой истребительно-противотанковой бригады, дивизион четыреста шестидесятого минометного полка и часть средств двадцать третьего мотопонтонного батальона. Готовность к форсированию — двадцать часов двадцать пятого сентября...

Уточнив вопросы взаимодействия, генерал Чуваков распорядился подготовить ему НП на острове Каневский.

До начала форсирования Днепра оставались ровно сутки, а дел предстояло множество. Нужно было вывести на исходные позиции войска, рассредоточить их скрытно от противника, отработать вопросы управления. И все это сделать в самые сжатые сроки, не упустив ни одной детали, — потом будет некогда. Вот почему штаб в такие [21] часы должен работать — и работал! — с предельной нагрузкой и высочайшей организованностью. Каждый старался как можно лучше и быстрее выполнить все, что нужно было по его отделу или службе. Перед нами вставали десятки неожиданных вопросов, которые следовало предусмотреть заранее. Работники штаба почти все время находились в частях, помогали командирам, контролировали их действия, трудились без сна и отдыха.

Большую роль при подготовке к форсированию Днепра сыграли операторы, мои помощники, которым, я знал, можно было поручить любое дело с уверенностью, что оно будет безукоризненно выполнено. Особенно хорошо проявил себя в этот период майор Н. Д. Фролов. Находясь на наблюдательном пункте, он активно помогал командиру дивизии в управлении частями: собирал данные обстановки, обобщал их и, докладывая генералу Королеву, вносил свои предложения. Недостаток опыта у Николая Даниловича возмещался его инициативой и напористостью. Помню, Королев сказал мне:

— А мы, кажется, не ошиблись в выборе преемника Шиянову.

В течение ночи на 25 сентября артиллерия заняла свои позиции на острове Каневский. Десятки орудий были выдвинуты почти вплотную к урезу воды и изготовлены для стрельбы прямой наводкой. Мы понимали, что переправившимся подразделениям будет нужна мощная огневая поддержка. Поэтому было решено на каждое орудие заготовить по полтора-два боекомплекта. А это — тысячи снарядов. Боеприпасы к утру были полностью доставлены на место. В этом большая заслуга тыловиков, которым вообще крепко доставалось в те дни. Дороги были плохие, транспорта не хватало. А войскам нужны были и пища, и боеприпасы, и горючее, и запчасти.

В трудных условиях работали саперы. Им пришлось проложить по лесу колонные пути, оборудовать за ночь систему командно-наблюдательных пунктов, произвести маскировку всех позиций; в местах, намеченных для форсирования, сосредоточить основную массу переправочных средств.

Ни на минуту не прекращалась партийно-политическая работа. Бойцам и сержантам разъяснялось значение предстоящих боевых действий, положение на советско-германском фронте. Во многих подразделениях состоялись [22] митинги, на которых зачитывалось обращение Военного совета армии, организовывались встречи молодых бойцов с ветеранами, принимавшими участие в форсировании других водных преград. Бывалые воины делились опытом использования подручных средств, взаимовыручки, инициативы, давали полезные советы. Коммунисты во взводах и ротах были поставлены на наиболее трудные и опасные участки, чтобы они могли личным примером воодушевлять бойцов, вести их за собой. В те дни в политотделе дивизии было трудно кого-либо застать: все находились в частях.

Мы сами имели уже довольно точные сведения о противнике, регулярно получали также данные авиаразведки из штаба корпуса. Большую роль здесь сыграла и группа лейтенанта Малашкина, о которой уже рассказывалось. И все же этого было маловато. Поэтому днем 25 сентября майор Карачун не только организовал тщательное наблюдение за противником, но и попытался переправить через Днепр еще несколько небольших разведгрупп. Ему активно помогали и корпусные разведчики, тоже стремившиеся добыть дополнительные сведения о вражеской обороне. Им это отчасти удалось.

Наибольшего успеха добилась группа под командованием помощника начальника разведотдела корпуса капитана Д. П. Боенко, которого я хорошо знал. Утром под прикрытием тумана она сумела высадиться на правый берег. Отважные разведчики прорвались в ближний тыл врага и выявили расположение его огневых средств на этом направлении. Под сильным огнем противника капитану Боенко удалось к вечеру переправиться с группой обратно. Он доставил очень нужные данные о начертании переднего края обороны фашистов и расположении артиллерийских позиций. За этот подвиг Дмитрий Петрович Боенко был удостоен звания Героя Советского Союза. К сожалению, получить награду ему уже не удалось. 20 октября, находясь на НП корпуса и засекая огневые точки противника, Боенко попал под вражеский артобстрел и пал смертью храбрых.

Посмертно присвоено звание Героя Советского Союза и красноармейцу Александру Георгиевичу Кудрявцеву. Он был сапером и в ту же самую ночь 25 сентября одним из первых изъявил желание переправиться через Днепр и установить связь с нашей разведгруппой, посланной [23] Карачуном. Захватив с собой боеприпасы, в которых разведчики так нуждались, а также телефонный аппарат и катушку с проводом, отважный воин на маленькой лодке пустился в путь через реку. Кругом свистели пули, рвались снаряды, но Кудрявцева это не остановило. До противоположного берега оставалось не более десяти метров, когда лодку накрыло прямым попаданием мины.

Вскоре разведчики достали патроны, затонувшие вместе с лодкой неподалеку от берега, и сразу же пустили их в дело. Найдена была и катушка с кабелем. Ее вытащили на берег и подключили к телефонному аппарату. Связь заработала. Разведчики смогли передать нам очень ценные сведения. Мужественный боец не зря пожертвовал жизнью. Его подвиг способствовал достижению победы.

Наступила незабываемая для всех нас ночь на 26 сентября. Весь день небо хмурилось, а к вечеру его и вовсе заволокли сплошные облака. Быстро надвинулись сумерки. От реки потянуло сыростью, стало прохладно. Поеживаясь, бойцы осторожно, бесшумно стали выходить из укрытий. Раздавались приглушенные команды. Потрескивали сучья под ногами. Вскоре послышались негромкие всплески воды. Это спускались в реку лодки и плоты. Ни одного огонька не вспыхнуло в ночи: маскировочная дисциплина соблюдалась очень строго. Люди понимали, что успех зависит от внезапности.

Чтобы преждевременно не выдать себя, мы решили начать форсирование Днепра без артподготовки. Командир дивизии возложил на меня непосредственное руководство переправой, и с наступлением сумерек я находился на самом берегу реки, как раз в том месте, где сосредоточивались группы первого броска.

Услышав голос командира 225-го полка майора Шиянова, распоряжавшегося спуском плавсредств на воду, я подошел к нему, спросил о настроении.

— Самое бодрое! — пробасил в ответ никогда не унывающий Иван Иванович. — А как же иначе!

— Люди буквально рвутся в бой, — подтвердил и его заместитель по политчасти майор Павел Семенович Литвинов. — Днепр, говорят, река серьезная, но для нас, мол, не преграда. И они правы!

В словах политработника звучала твердая уверенность. Видно, он и сам думал точно так же. А Литвинов был человеком дела: мог, если требовалось, не задумываясь, [24] первым подняться в атаку, стать к орудию при отражении танков (бывало и такое!), заменить водителя. К тому времени он был уже дважды ранен и награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды и медалью «За отвагу». Бойцы между собой недаром называли его по старинке комиссаром. Видно, это слово — комиссар — много для них значило.

Мы еще раз уточнили с И. И. Шияновым задачу полка и сигналы для связи, особенно на тот случай, если потребуется вызвать артиллерийский огонь при подходе к вражескому берегу. Такой вариант тоже предусматривался.

— Главное — захватить высоту сто семьдесят пять и девять. Она господствует над всей местностью, — сказал на прощание Иван Иванович. — Только пусть Бастеев не отстает. Предупредите его, пожалуйста. Тогда я бы не тревожился за свой левый фланг.

— Хорошо, — пообещал я. — Действия ваших батальонов скоординированы точно.

Шиянов, конечно, знал, что сосед слева его не подведет. Но командиры полков всегда немного соперничали друг с другом: каждому хотелось быть впереди, и это вполне естественно.

Вскоре там же, на берегу, я отыскал командира 89-го стрелкового полковника Бастеева. Его плечистая, несколько грузноватая фигура маячила возле самой воды. Иван Васильевич как раз собирался сам садиться в лодку. Время приближалось к 22.00 — началу форсирования Днепра.

— Людей бы вам, конечно, не мешало добавить, — сказал я Бастееву, — но пока нет...

— Ничего, справимся, — живо отозвался он. — Все-таки вместе со мной сто душ будет. А это сила...

Я почувствовал, что бодрость его несколько наигранна. Думаю, Иван Васильевич так же, как и я, ощущал скрытую тревогу, однако показать этого не хотел. В предыдущих боях полк понес большие потери, а пополнения мы так и не получили. Конечно, для первого броска численность передового отряда была достаточной и соответствовала нашим расчетам. Но кто знает, как дальше сложится обстановка. И все же я верил в Бастеева, знал, что он справится с возложенной на него задачей. У Ивана Васильевича был большой опыт. Он участвовал еще в боях гражданской, воевал против Юденича, белополяков, [25] был награжден орденом Красного Знамени. И в Отечественную Бастеев на фронте с первых дней войны.

— Ну что ж, начнем, Сергей Александрович? — спросил командир полка.

Вместо ответа я крепко пожал ему руку. Вскоре все заняли места на плотах и в лодках.

— Отчаливай! — услышал я приглушенный, но властный голос Бастеева.

На немецкой стороне было тихо. Лишь изредка взлетали, как обычно, ракеты, освещая темную поверхность воды желтым мерцающим светом. Временами раздавались короткие пулеметные очереди. Но это вели огонь дежурные средства. По всему было видно, что противник не ожидал нашего форсирования. Ведь на этом участке в ходе подготовки к преодолению Днепра строго соблюдалась маскировочная дисциплина. Зато слева, в направлении севернее Канева, корпус активно демонстрировал подготовку к форсированию. Делалось все, чтобы обмануть врага. На внезапности, собственно, и был построен план предстоящего боя.

Плоты и лодки бесшумно отвалили от берега. Некоторое время они еще чернели на темной глади реки, но вскоре растаяли, растворились, будто их и не было. Это ощущение усиливалось еще и тем, что в ночи не раздавалось ни звука. Как мы ни вслушивались, но не смогли уловить даже малейшего всплеска. Оставшиеся на берегу напряженно отсчитывали минуты. Теперь можно было только по времени определить, где примерно находится десант, далеко ли ему еще до цели.

— Как думаешь, дойдут незаметно? — приглушенно спросил Александр Иванович Фролов, подходя ко мне.

В голосе начальника политотдела чувствовалась встревоженность. Он, как я, провожал в путь передовые батальоны, давал последние наставления замполитам. Если бы ему разрешили, он наверняка отправился бы с первым броском. Смелости Фролову было не занимать. Он частенько лез в самое пекло боя. И я слышал, как накануне генерал Королев, зная об этих чертах характера начподива, сказал ему: «Вот что, Александр Иванович, ваше место пока не в лодке, а на острове Каневский. Не забывайте, что здесь сейчас расположены основные силы дивизии. При первой же возможности мы с вами переправимся на тот берег, и я обещаю, что мы еще побываем в этом пекле». [26]

— Начало неплохое, — не дождавшись моего ответа, снова заговорил Фролов. — Но главное — впереди. Только бы немцы ничего не заметили!

— Пока вроде все в порядке, — заметил находившийся тут же майор Слепинкин. — Маловато только у нас плавсредств. Придется их гонять раза три-четыре, чтобы к утру переправить все, что нужно.

Дивизионного инженера в первую очередь интересовали, конечно, переправочные средства.

— Ты саперов в десант достаточно выделил? — поинтересовался Фролов.

— А как же! В каждом передовом отряде есть! Самые отборные ребята.

— По времени должны бы уже подходить, — сказал инженер, поглядывая на светящиеся часы, бывшие тогда большой редкостью. И словно в подтверждение его слов на том берегу вдруг сразу одновременно ударило несколько пулеметов. Тишину ночи вспороли разрывы гранат, автоматные очереди. В воздух взвилась серия ракет. Над рекой стало светло как днем. Мы увидели, что лодки и плоты подходят к правому берегу. Некоторые уже совсем близко. Бойцы выскакивают из них и устремляются вперед по пояс в воде. Откуда-то из глубины вражеской обороны загремели орудийные выстрелы. На воде стали рваться мины. Одну из лодок накрыло прямым попаданием, но остальные продолжали стремительно продвигаться к берегу.

В этот момент комдив приказал Свинцицкому открыть огонь.

Через минуту заговорила наша артиллерия. Частые всплески разрывов покрыли противоположный берег. Бой нарастал. Из личных наблюдений, докладов и донесений мне было известно, что первыми высадились на правый берег Днепра бойцы 89-го стрелкового полка. На втором плоту, причалившем к песчаной косе, оказался парторг первого батальона капитан И. Ф. Живодер, человек исключительной личной храбрости. Уроженец здешних мест, он особенно горячо стремился за Днепр. Там, в селе Дашуковка близ Киева, в фашистской неволе томилась его семья — мать, жена и маленькая дочь. Вместе с комсоргом лейтенантом И. Т. Сумцовым, высадившимся одновременно, Иван Фомич возглавил первый бросок воинов полка. Особенно трудно было преодолеть первые сто метров, [27] отделяющие урез воды от позиций противника. Это пространство сплошь простреливалось многослойным пулеметным огнем. Проскочить его можно было лишь единым рывком. И бойцы, ведя огонь на ходу, устремились вперед. Некоторые падали, сраженные вражескими пулями, но остальные, не останавливаясь, приближались к гитлеровским окопам. Вскоре бой шел уже в первой траншее. Завязалась рукопашная схватка. Немцы не выдержали такого стремительного натиска и стали отходить, продолжая, однако, яростно сопротивляться. Пулеметчик С. А. Кибилов, выдвинувшись со своим верным «максимом» на высотку, стал бить по гитлеровцам с фланга. Первая рота, где по-прежнему находились капитан Живодер и лейтенант Сумцов, личным примером воодушевлявшие бойцов, овладела восточными скатами высоты 175,9. Только убитыми фашисты оставили на поле боя больше двадцати человек.

По всей реке уже кипели разрывы снарядов и мин. Противник стремился во что бы то ни стало задержать переброску наших подразделений. Снаряды обрушились и на левый берег. Засвистели осколки. Нам пришлось укрыться в окопах, вырытых заблаговременно саперами недалеко от воды. Никто не захотел спускаться в блиндаж. Мы с нетерпением ждали вестей с того берега, до рези в глазах всматриваясь в наполненную вспышками разрывов ночь. Наконец долгожданный сигнал — над Днепром взлетели желтая и зеленая ракеты. Это полковник Бастеев сообщал, что поставленная ему задача выполнена: полк овладел восточными скатами высоты 175,9. Наши войска закрепились на западном берегу Днепра.

Почти одновременно высадился на правобережье и 225-й стрелковый, точнее, его передовой батальон в составе ста двадцати человек. Но он попал в более тяжелое положение, чем его левофланговый сосед. Здесь гитлеровцы заметили переправляющихся бойцов раньше и открыли по ним ураганный огонь. Только по разведданным у противника на участке в два километра располагалось непосредственно в кустах возле берега до пятнадцати огневых точек. Несколько лодок и два плота были сразу же потоплены. В воде оказалось десятка три бойцов, которые продолжали дальше двигаться вплавь, подняв над собой оружие: люди понимали, что с первых же шагов на суше им придется вступить в бой и автоматы должны стрелять. [28]

Достигнув берега, батальон устремился на северные скаты высоты 175,9. Атаку возглавил лично майор Шиянов. С автоматом в руках он бежал в правофланговой цепи, увлекая за собой бойцов. Точно так же действовал и его замполит майор Литвинов на левом фланге.

Батальон выбил гитлеровцев из первой и второй траншей и начал закрепляться. В это время через Днепр двинулись остальные подразделения полка, чтобы успеть до рассвета переправиться на западный берег и помочь передовому отряду. Шиянову, точно так же как и Бастееву, необходимо было удержать захваченный плацдарм и обеспечить переправу главных сил дивизии. Однако на его участке гитлеровцы опомнились быстрее. Они обрушили на незакрепившиеся еще по-настоящему роты сильный артиллерийско-минометный огонь. Загудела от взрывов земля. А с рассветом на наши позиции двинулись танки и, под их прикрытием, пехота врага. За этот первый на плацдарме день, 26 сентября, полку пришлось отразить четырнадцать контратак противника. Требовались поистине железная стойкость и величайшее мужество, чтобы сдержать бешеный натиск и не отступить. Да, собственно, и отступать-то было некуда.

* * *

Под вечер на участок плацдарма, удерживаемого 225-м полком, гитлеровцы бросили до трех батальонов пехоты при поддержке тридцати танков. У врага было чуть ли не пятикратное превосходство в живой силе, не говоря уже о технике. Мы, конечно, помогали Шиянову огнем. Генерал Королев приказал командующему артиллерией сделать по атакующим фашистам массированный огневой налет. В борьбу с вражескими танками вступили и те батареи, которые были поставлены на прямую наводку на острове Каневский. Они не давали гитлеровцам возможности контратаковать вдоль берега.

Однако фашисты, даже понеся значительные потери, продолжали остервенело лезть вперед. И тут майор Шиянов снова проявил свое командирское умение. Он четко маневрировал огнем, сосредоточивая его на наиболее угрожаемых направлениях. В распоряжении Ивана Ивановича были всего лишь одна противотанковая батарея и рота ПТР. Он держал их под рукой как противотанковый кулак полка. С завидной выдержкой артиллеристы и петеэровцы [29] подпускали врага на минимальную дистанцию и только по команде Шиянова били противника практически в упор. Грамотно маневрировал Шиянов и боевым порядком полка, тем более что сплошная линия траншей, захваченная у врага, позволяла быстро и скрытно перебрасывать подразделения по фронту на наиболее важные участки.

Большую поддержку командиру оказывал замполит. Он всегда был в самых горячих точках обороны. Находясь среди людей, майор Литвинов воодушевлял их словом и делом. Он был и пламенным агитатором, и умелым бойцом, и, если требовалось, грамотным и хладнокровным командиром.

Когда немецкие танки приблизились к окопам на левом фланге, Павел Семенович оказался среди бронебойщиков. Командир роты ПТР был убит, и замполит заменил его.

— С тыла танки бить лучше, — сказал он бойцам. — Так что пропускаем их через окопы. Себя пока не обнаруживать, огня не открывать!

Воины залегли на дно траншеи, прикрыв телами ружья, чтобы не засорить затворы. Десять танков с ревом и лязгом прошли над ними, и тут же расчеты ПТР поднялись и открыли огонь. Две машины были подбиты в первые же минуты. Особенно метко стрелял рядовой И. Н. Бушнев: он уничтожил три танка. Гитлеровцы засекли окоп бронебойщика и открыли по нему огонь из орудий. Несколько раз Бушнева засыпало землей, но, как только обстрел стихал, товарищи помогали ему выбраться из разрушенного укрытия. Боец снова бросался к брустверу и продолжал стрелять. За свои подвиги, совершенные на плацдарме, рядовой И. Н. Бушнев был награжден орденом Ленина.

Не подвели полк и артиллеристы. Одна за другой загорались вражеские машины. Но и батарейцы понесли потери. Погиб командир огневого взвода. Командование принял на себя старший сержант А. К. Окунев. Когда же у одного из орудий упал сраженный наводчик, он сам стал на его место и продолжал вести огонь.

С утра стало жарко и на участке 89-го стрелкового, куда успели переправиться все три батальона. Гитлеровцы бросили сюда значительные силы. До четырех рот автоматчиков атаковали восточные скаты высоты 175,9. [30]

Здесь у И. В. Бастеева оборонялась сильно поредевшая рота, которая не смогла сдержать натиск фашистов. Тогда командир полка собрал всех, кто был в районе КП, и вместе с легкоранеными, которые сами вызвались снова идти в бой, повел их в контратаку. Скаты высоты вновь перешли в наши руки.

Перед рассветом, как и было предусмотрено планом форсирования, начал переправляться через реку 117-й полк. Я провожал его так же, как и другие части, все еще находясь по приказу комдива в районе переправы. Подразделения еще на плаву открывали огонь из всех средств, выбирались на берег и сразу же вводились в бой.

Первый батальон высадился на плацдарм и стремительной атакой выбил гитлеровцев с занимаемых в районе деревни Селище позиций. Этот участок местности был очень небольшим и насквозь простреливался автоматным огнем.

В передовой группе здесь вместе с подполковником Винокуровым были начальник штаба батальона капитан Д. П. Виниченко и старший политрук И. И. Махаринец. На берегу Махаринец снова был ранен в ногу, однако от других не отстал. Наскоро перетянув рану бинтом, офицер устремился вперед.

Гитлеровцы открыли ураганный огонь, а затем бросились в контратаку, рассчитывая на то, что десантники не успеют закрепиться и их будет нетрудно сбросить в реку. Но не тут-то было! Винокуров приказал выдвинуть на фланги пулеметы, а на танкоопасное направление послал взвод 76-мм орудий вместе с ротой ПТР. Связавшись с командиром 89-го И. В. Бастеевым, Федор Иванович договорился с ним о прикрытии стыка частей и о взаимопомощи при отражении контратак. Когда фашисты приблизились на сто — сто пятьдесят метров, Винокуров приказал открыть по ним кинжальный огонь. Попытавшиеся было прорваться через наши боевые порядки танки были уничтожены противотанковыми гранатами. Два из них подбили артиллеристы полковника Бастеева, которые вели фланговый огонь. Тесное взаимодействие полков при закреплении на восточных и юго-восточных скатах высоты обеспечило не только отражение атаки врага, но и продвижение воинов вперед еще на двести метров, что значительно улучшило их позиции.

После полудня гитлеровцы с особой силой навалились [31] на левый фланг 117-го стрелкового. Они бросили сюда танки. Положение полка было очень сложным. Стальные громадины могли смять наши подразделения, еще недостаточно прочно закрепившиеся на плацдарме. Их нужно было остановить любой ценой. И это сделал взвод противотанковых ружей под командованием старшего лейтенанта Д. А. Аристархова. Бронебойщики, высадившись на берег, тут же по приказу подполковника Винокурова заняли позицию на самом танкоопасном направлении. Это как раз и был левый фланг полка, расположенный у северной окраины деревни Селище.

Когда появились танки, старший лейтенант Аристархов предупредил:

— Подпускать как можно ближе и бить наверняка!

Вражеские машины беспрепятственно подошли почти вплотную к позициям полка. И тогда бронебойщики дружно ударили по ним. Два танка загорелись, один завертелся на месте с перебитой гусеницей, остальные замедлили ход и вскоре повернули вспять. За мужество и отвагу, проявленные в этом бою, старший лейтенант Д. А. Аристархов удостоился ордена Красного Знамени. Это была его шестая правительственная награда.

Большую роль в отражении контратак противника, и особенно танков, сыграли также орудия прямой наводки, поставленные, как я уже говорил, на острове Каневский у самого уреза воды. Они вели огонь через реку и не давали гитлеровцам возможности продвигаться и наносить удары вдоль берега на Селище с юга и на высоту 175,9 — с севера. Артиллерия вела огонь и по подходящим к району Студенца и дачи Тальберга резервам фашистов. Таким образом, весь захваченный плацдарм как бы окаймлялся артогнем.

В этой сложной, напряженной обстановке командование дивизии делало все, чтобы обеспечить наиболее успешные действия 225-го и 89-го полков на захваченном ими плацдарме.

Прежде всего для наращивания усилий в направлении южных скатов высоты 175,9 севернее Селища были переправлены подразделения 117-го стрелкового, сумевшие в тесном взаимодействии с полком И. В. Бастеева отразить все контратаки противника как в центре боевого порядка дивизии, так и на своем левом фланге в районе Селища.

Потом (и это, пожалуй, главное) было осуществлено [32] централизованное управление огнем десяти артиллерийских дивизионов; они открывали массированный огонь только по распоряжению генерала А. И. Королева и по той контратакующей группировке гитлеровцев, которая представляла на данный момент главную опасность.

К утру форсировала Днепр и 30-я стрелковая дивизия, наш сосед справа. Как рассказывал мне потом начальник штаба корпуса, ее части переправлялись в более тяжелых, чем мы, условиях, особенно на участке 71-го стрелкового полка. Десант здесь был обстрелян еще задолго до подхода к правому берегу и понес большие потери. Высадилось всего сорок человек, однако связь с ними вскоре была потеряна. Ни одна лодка не вернулась обратно. Группа под командованием капитана К. С. Морозова, окруженная и прижатая к реке, продолжала сражаться в районе дачи Тальберга. Она отбила восемь вражеских контратак. Воины дрались до последнего патрона и предпочли смерть позорному плену. Капитан Морозов, даже будучи тяжело раненным, продолжал до конца руководить боем.

Преодоление реки силами 71-го полка было приостановлено. Зато 35-й стрелковый действовал более успешно и выполнил поставленную перед ним задачу. При сильном огневом сопротивлении противника 1-й батальон сумел захватить небольшой плацдарм и продвинуться вперед метров на двести. Первыми здесь высадились комбат старший лейтенант В. И. Перевердинцев, заместитель командира полка по политчасти майор К. К. Ермишин, командир взвода старшина Г. Ф. Уманец, старшина роты сержант С. С. Литвиненко, красноармеец И. И. Хохленко. Все они проявляли чудеса героизма. Операторы, приехавшие из штаба корпуса, сообщили мне потом некоторые волнующие подробности. Например, сержант Литвиненко, когда подразделение было окружено гитлеровцами, а командир убит, поднял своих товарищей врукопашную, заколол штыком четырех фашистов, но и сам погиб. А командир расчета старший сержант И. И. Радайкин, как только плот достиг берега, вместе с товарищами на руках вытащил орудие на песок и сразу же открыл огонь по врагу. Вскоре его сильно контузило, но коммунист не покинул командирского места. Придя в сознание, он продолжал корректировать огонь, а когда был сражен наводчик, стал на его место и подбил два танка. [33]

256-й стрелковый полк 30-й дивизии достиг другого берега чуть позже, вслед за 225-м, уже по нашей переправе. Ею же воспользовался потом и сосед слева — 3-й гвардейский мехкорпус, занявший к 4 октября позиции в районе Селища.

Таким образом, к исходу 26 сентября 1943 года частями 23-го стрелкового корпуса на западном берегу реки был захвачен и удержан плацдарм, получивший у наших воинов наименование «каневский». Он был тогда, конечно, невелик: всего до двух километров по фронту и до четырехсот метров в глубину. Нам предстояло еще его расширить.

Задача по захвату и удержанию каневского плацдарма, была, несомненно, трудной и потребовала от всех нас максимального напряжения сил. Однако ее выполнение могло быть в значительной степени облегчено. Дело в том, что в тылу немецких войск, в районе сел Тростинец и Литвинец, штабом Воронежского фронта планировалась высадка воздушного десанта. И его удар, совмещенный с нашим, наверняка имел бы большой эффект. Однако действия 5-й воздушно-десантной бригады в тылу врага почему-то не были согласованы с наступлением войск с фронта. Выброска десанта была осуществлена в ночь на 24 сентября, мы же начали форсировать Днепр двумя сутками позже. Кроме того, видимо, был неправильно определен район десантирования. Командование бригады не имело ясных данных о противнике. В результате наши воины, заброшенные во вражеский тыл, неожиданно попали в центр расположения гитлеровских войск. Многие из них были уничтожены. Вот почему десант, как справедливо отмечает в своих мемуарах Маршал Советского Союза К. С. Москаленко, «своей задачи не выполнил»{2}. Следует добавить, что мы не знали о готовящемся броске 5-й бригады в тыл фашистов и при всем желании не могли помочь ей, хотя десантирование производилось в полосе наступления нашего корпуса. Лишь отдельные группы парашютистов сумели потом выйти к нам на плацдарм. Из их рассказов мы, собственно, и узнали о разыгравшейся трагедии. [34]

Бои между тем продолжались. Мы делали все, чтобы закрепить плацдарм, а местами даже расширить его, но явно не хватало переправочных средств. На правобережье Днепра следовало бы уже перебросить не только полковую, но и значительную часть дивизионной артиллерии, что намного повысило бы устойчивость нашей обороны. Поэтому, как только командир корпуса на рассвете 26 сентября появился у нас на КП, генерал Королев первым делом спросил его о понтонерах.

— Вы говорили, что придадите их тому, у кого наметится успех, — напомнил он генералу Чувакову.

— Раз обещал, дам, — сказал Никита Емельянович. — Только не зазнаваться. Успех невелик, надо развивать его.

— Когда же прибудут саперы? — спросил Королев.

— А они уже прибыли. Знакомьтесь: командир двадцать третьего отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона майор Тихонов.

Высокого роста офицер шагнул из-за спины комкора. Мы пожали друг другу руки.

— У майора Тихонова большой опыт по части форсирования рек, — заметил Чуваков. — Да и люди у него отличные, можно сказать, асы понтонного искусства. Верно, комбат?

— Так точно, товарищ генерал, — смутился офицер, — народ в батальоне работящий.

Скромность офицера мне понравилась, так же как и его спокойная уверенность. Держался он с достоинством. Чувствовалось, что комбат дело свое знает отлично. Дальнейшие события подтвердили это.

Чуваков, приказав наращивать усилия на плацдарме, уехал. Мы остались в блиндаже втроем, и Королев сразу же стал расспрашивать командира понтонеров о его возможностях и намерениях. Оказалось, что майор А. П. Тихонов и дивизионный инженер Д. В. Слепинкин уже провели разведку района форсирования и имеют хорошо продуманный план. С наступлением темноты было решено организовать пять пунктов переправ, из них две паромные, грузоподъемностью до 12 тонн, и три десантные, легкие. В местах переправ намечалось соорудить пристани, оборудовать укрытия.

Мы одобрили эти предложения. Тут же усилия понтонеров были согласованы с действиями частей 30-й дивизии, [35] которые тоже следовало перебросить на западный берег, уточнен расчет переправы по времени.

Теперь мы получили возможность передислоцировать на противоположный берег не только свою артиллерию, но и орудия приданной дивизии 29-й истребительно-противотанковой бригады, в чем наши полки очень нуждались. Кроме того, на плацдарм предстояло перебросить большое количество боеприпасов, горячую пищу, оружие, а оттуда вывезти раненых. Работа предстояла огромная, а в нашем распоряжении было лишь темное время суток. Днем зеркало реки простреливалось сплошным огнем, и переправляться через нее было почти невозможно.

Понтонеры блестяще справились со своей задачей. Батальон майора А. П. Тихонова переправил на правобережье приданные нам и поддерживающие нас средства, а также главные силы 30-й стрелковой. И все это — под почти непрекращающимся артиллерийско-минометным огнем врага. Майор Тихонов лично руководил переправой, неоднократно перебирался с одного берега на другой, организовывая быструю разгрузку и погрузку понтонов. Умело и бесстрашно действовали его подчиненные. Каждый из них делал за ночь по семь-восемь рейсов. Хотя гитлеровцы стреляли по площадям, тем не менее снаряды иногда поражали и личный состав, и понтоны. Саперы прямо на плаву исправляли повреждения и продолжали свой опасный путь.

За отличное выполнение задания и проявленные при этом отвагу и мужество А. П. Тихонову было присвоено звание Героя Советского Союза. Такой же высокой награды удостоился и моторист ефрейтор С. Е. Седнев. На своем катере БМК-70 он под непрерывным огнем пересекал Днепр более трехсот раз, переправив множество боевой техники и личного состава. Во время одного рейса паром Седнева был поврежден прямым попаданием снаряда и мог быстро затонуть. Но Сергей, не обращая внимания на продолжающийся обстрел, выбуксировал паром на песчаную отмель и тем спас его вместе с грузом и людьми. В другой раз при подходе катера Седнева к берегу снаряд угодил в его корму. Однако воин и тут не растерялся: с помощью трактора он вытащил суденышко из воды, тут же, на берегу, за несколько часов восстановил его и продолжал перевозить войска и технику.

Как только паромы подходили к берегу, расчеты вручную, [36] на лямках подхватывали орудия и по сыпучему песку, утопая в нем по щиколотки, вытаскивали пушки на огневые позиции. Видя, как трудно артиллеристам, на помощь им приходили пехотинцы.

С утра 27 сентября гитлеровцы возобновили свои контратаки, введя в бой большие силы пехоты и танков. Трудно сказать, как обернулось бы дело, если бы не артиллерия, переправленная за ночь и поставленная на прямую наводку. Особенно трудная обстановка сложилась в районе высоты 175,9, которая господствовала над местностью. Фашисты делали все, чтобы вернуть ее. Здесь на сильно поредевшие левофланговые роты 225-го стрелкового полка навалилось до двух батальонов пехоты и полтора десятка танков. Усилила удары фашистская авиация, ни на минуту не прекращался и артиллерийско-минометный обстрел. Гитлеровцы уже были уверены в успехе и с присущей им наглостью кричали издали: «Рус, буль-буль!»

Два немецких танка прорвались к командному пункту полка, расположенному на северо-восточных скатах высоты. Всем, кто был здесь, пришлось занять место в окопах. Майор Шиянов со своим адъютантом старшим лейтенантом М. Карташовым выдвинулись по ходу сообщения вперед. Одна за другой полетели во вражеские машины брошенные ими противотанковые гранаты. Один танк загорелся, но другой продолжал утюжить окопы. Красноармейцы тут несколько растерялись. И тогда Иван Иванович Шиянов, чтобы спасти положение, бросился к стоявшему рядом в кустах орудию. Оно оказалось разбитым. Но рядом лежали снаряды, а соседняя пушка молчала: расчет ее погиб, израсходовав все боеприпасы.

— Давай-ка снаряды туда, быстро! — крикнул Шиянов Карташову, указывая на соседний орудийный окоп.

Командир полка сам стал к панораме. Прозвучал один выстрел, другой. Фашистский танк вздрогнул и завертелся на одной гусенице. От третьего снаряда, метко пущенного Шияновым, заклинило башню машины. Экипаж попытался выскочить из танка, но двоих гитлеровцев тут же срезали пули наших стрелков, а остальные были взяты в плен.

Нелегкий поединок с фашистами завязался и на правом фланге 225-го полка. Здесь на горстку наших бойцов — их было всего двадцать семь человек — двинулось [37] две роты автоматчиков и несколько танков. Но воины не дрогнули. Автоматным огнем они прижали гитлеровскую пехоту к земле и стали уничтожать танки. Рядовой Виктор Петрович Иванов поджег один из них бутылкой с зажигательной смесью; другой был подбит связкой гранат. Остальные вражеские машины отошли. И тогда Иванов, видя, что командир ранен, поднял своих товарищей в атаку. Гитлеровцы были отброшены.

В тот же день воины получили благодарственное письмо за подписью командира полка и замполита. Иванову сообщалось, что он представлен к награде. Боец продолжал так же отважно и стойко сражаться на плацдарме, за что был впоследствии удостоен звания Героя Советского Союза.

Благодарственные письма особо отличившимся воинам вручались довольно часто. Это была одна из очень действенных форм партийно-политической работы в боевой обстановке. Применялись, разумеется, и другие методы: широко популяризировался, например, опыт отличившихся красноармейцев в боевых листках, в листовках-молниях, регулярно доводились до личного состава сводки Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего. В окопы бойцам, как правило, своевременно доставлялись дивизионная и армейская газеты. Такая четкая, оперативная форма агитации, конечно, благотворно сказывалась на повышении боевой активности воинов, на росте их политической сознательности. Усилилась тяга бойцов и командиров в партию и комсомол. Нередко, идя в бой, воины просили считать их, если они погибнут, коммунистами и комсомольцами. Только за неделю боев на каневском плацдарме в первичные партийные и комсомольские организации дивизии были поданы сотни заявлений с просьбой о приеме в ряды ВКП(б) и комсомола.

Гитлеровцы начали подтягивать свежие резервы. Нам было известно, что на участке дивизии — в районе дача Тальберга, северная окраина Селища — действует 57-я пехотная дивизия противника в составе 248-го и 164-го гренадерских полков и 157-го саперного батальона; остальные части обнаружены не были. В полосе 30-й дивизии предположительно оборонялась 88-я пехотная, а южнее Селища — 10-я танковая немецкие дивизии. Однако вечером 26 сентября майор Е. И. Карачун доложил, что, по [38] полученным сведениям, у противника должны произойти смена и усиление частей. Вполне естественно, что это вызвало у нас беспокойство.

Генерал А. И. Королев приказал усилить разведку, чтобы точнее установить намерения противника. В ту же ночь был организован поиск. Группа разведчиков проникла в тыл врага и в районе Бобрица захватила фельдфебеля из штабной роты 22-й пехотной дивизии, которая, как выяснилось, только что подошла к фронту. Но пленный сообщил, что это соединение не сменило 57-ю дивизию, а заняло оборону между ней и 88-й дивизией. Боевые порядки фашистских войск, таким образом, уплотнились. Зная об этом, мы могли теперь вовремя принять соответствующие меры.

Майор Е. И. Карачун сумел так поставить дело, что штаб всегда своевременно имел данные о силах и намерениях противника. Возглавляемое им разведотделение дивизии работало оперативно, творчески. Люди там подобрались смелые, дерзкие. Они нередко сами возглавляли поиски и засады, ходили в тыл врага. Только за первую неделю боев на плацдарме офицерами разведотделения было подготовлено и выслано с различными заданиями сорок пять групп, которые захватили семнадцать пленных, много ценных документов, образцов оружия и уничтожили до ста гитлеровцев.

Сведения, полученные какой-либо из разведгрупп, обязательно перепроверялись. Так было и в случае с немецким фельдфебелем, захваченным в районе Бобрица. Добытые на другой день разведчиками документы и карты гитлеровцев подтвердили прибытие на наш фронт 22-й пехотной дивизии. Было установлено, что в районе высоты 223,8 у немцев проходит стык между 22-й и 57-й дивизиями. Здесь и было решено сосредоточить основные усилия при нанесении удара.

* * *

На рассвете 27 сентября части 23-го стрелкового корпуса получили приказ расширить плацдарм на западном берегу Днепра и овладеть высотами 243,2 и 223,8.

Целый день шел бой. Несколько раз наши бойцы поднимались в атаку, но, встреченные сильным артиллерийско-пулеметным огнем, вынуждены были отходить на свои позиции. Лишь 225-му стрелковому полку удалось к вечеру [39] потеснить гитлеровцев и продвинуться вперед на двести — двести пятьдесят метров.

Такое же положение было и 28 сентября. Противник усилил огонь, особенно в районе высоты 223,8, вероятно почувствовав, что именно здесь мы сосредоточиваем свои основные усилия, и стремясь поплотнее прикрыть стык между своими дивизиями. Активнее стала на этом участке вражеская авиация. Группы по 15–20 самолетов почти беспрерывно наносили бомбовые удары по нашим атакующим подразделениям.

Во второй половине дня фашисты предприняли несколько контратак, правда сравнительно небольшими силами. На участке 117-го стрелкового полка несколько раз доходило до рукопашных схваток. Однако все контратаки врага были отбиты с большими для него потерями. Местами нашим подразделениям удалось даже продвинуться несколько вперед. В частности, вечером полковник И. В. Бастеев доложил, что подразделения 89-го полка полностью овладели юго-западными скатами высоты 175,9.

Днем 28 сентября на командный пункт дивизии позвонил генерал Чуваков. Выслушав короткий доклад А. И. Королева, Никита Емельянович сказал:

— Продвигаемся медленно, но верно. Понимаю, что вам трудно. И все же надо овладеть деревней Селище и высотой двести сорок три и два. Согласуйте свои действия с частями пятьдесят второй и пятьдесят третьей гвардейских танковых бригад, расположенных сейчас в районе Решетки, Лепляво. Переброска их намечена в ночь на четвертое октября. Вы и тридцатая должны пропустить их через свои переправы. С появлением на плацдарме танков вам будет легче бить врага...

— Задача ясна, — отозвался генерал Королев. — Будут еще какие-нибудь распоряжения, товарищ комкор?

Чуваков помедлил.

— Вот что, Александр Игнатьевич, — сказал он после паузы. — Полагаю, что вам будет целесообразней находиться на западном берегу Днепра.

— Вас понял. Думаю так же, — отчеканил Королев. — С вашего разрешения сегодня же ночью передислоцирую свой наблюдательный пункт в район высоты сто семьдесят пять и девять.

Комдив положил трубку и повернулся с улыбкой к [40] Фролову, сидевшему рядом за столом и писавшему политдонесение:

— Ну вот, Александр Иванович, настало время — могу предложить вам место в лодке, как и обещал.

Фролов не отозвался, продолжая работать. Но я заметил, что начальник политотдела чем-то недоволен. Обратил на это внимание и Королев. Отойдя в сторону он спросил:

— У тебя, кажется, на сей счет свое мнение?

— Да, Александр Игнатьевич, — сказал Фролов. — Я считаю, что комдиву пока незачем переправляться на правый берег. Плацдарм ведь удерживается прочно и никаких экстраординарных мер принимать не следует.

— Но это же необходимо для более оперативного руководства главными силами дивизии на плацдарме, да и требования командующего фронтом таковы, — возразил Королев. — Я сам неоднократно говорил Чувакову, что пора мне свой НП иметь на правом берегу.

— И все же я такой необходимости не вижу, — настаивал начальник политотдела.

— Но сам-то ты, если б разрешили, давно был бы там, — засмеялся Королев. — Я ведь тебя еле удержал.

— Мало ли что я...

Фролов так и не согласился с комдивом, будто предчувствуя какую-то беду. Он даже позвонил начальнику политотдела 47-й армии полковнику М. X. Калашнику и попросил его вмешаться. Однако тот ничего, конечно, уже не смог бы поделать.

Как только стемнело, генерал Королев и майор Фролов в сопровождении адъютанта и двух автоматчиков спустились к реке. Александр Игнатьевич был, как всегда, бодр, подвижен, шутил.

— Танкистов, конечно, пропускайте, — говорил он, — но не давайте им своевольничать. Хозяева переправы мы, мы и должны распоряжаться. Сперва пропустите поток раненых и боеприпасы.

В тот момент мне очень хотелось поехать вместе с комдивом. Главная задача решалась на плацдарме, а здесь, на острове Каневский, было уже что-то вроде тыла. Но я понимал, что кто-то должен оставаться и продолжать руководить переправой. Не без сожаления попрощавшись с Королевым, я долго стоял на берегу, глядя вслед лодке, растаявшей в ночи. Нас с Александром Игнатьевичем [41] связывала тесная дружба. Он был для меня не только непосредственным начальником, но и близким по духу человеком. Мы очень хорошо понимали и поддерживали друг друга.

Высадившись на плацдарм, комдив, как потом стало известно, начал обходить боевые порядки полков, знакомился с расположением батальонов, системой огня, на месте давал указания по взаимодействию при отражении атак противника. Беседуя с бойцами и командирами, он интересовался их настроением, подбадривал. Генерал побывал в самых передовых траншеях, а утром, когда гитлеровцы снова бросились в контратаку, с НП у гребня высоты 175,9 лично руководил боем. Там же были майор Н. Д. Фролов со своей оперативной группой, командующий артиллерией подполковник А. П. Свинцицкий и начальник разведотделения майор Е. И. Карачун.

Во второй половине дня Королев решил побывать в 225-м стрелковом полку. Туда отправился и начальник политотдела. На КП полка майор И. И. Шиянов доложил о размещении подразделений, об организации обороны и мерах, принимаемых им на случай контратак врага. В полку оставалось мало людей: в ротах не было и трети боевого состава. Поэтому, когда фашисты атаковали, приходилось собирать силы в кулак для нанесения ответного удара. Королев подробно расспросил Шиянова об особо отличившихся воинах. Он намеревался лично встретиться с ними и поблагодарить за проявленные стойкость и мужество. Его интересовали система эвакуации раненых, порядок подвоза горячей пищи и боеприпасов.

Вечером, как мне потом рассказывал А. И. Фролов, он и комдив вышли к берегу реки. Солнце садилось, и его косые лучи золотили воду, Королев сказал:

— Смотри, Александр Иванович, какой великолепный закат. Давненько такого не видывал. У нас на Ярославщине бывают такие красивые закаты, что просто залюбуешься...

С запада порывами налетал ветер, срывая с кустов, росших у воды, уже пожелтевшие листья. Они мягко падали в реку и долго покачивались на волнах, постепенно уносимые течением к югу.

— Что-то прохладно становится, — поежился Александр Игнатьевич. — Осень берет свое.

Он попросил адъютанта принести ему плащ-накидку, [42] оставленную неподалеку в щели, раскрыл портсигар, протянул Фролову, но тот отказался. Комдив закурил сам и стал прохаживаться вдоль берега. В это время гитлеровцы снова начали обстрел плацдарма: они редко давали нам передышку более получаса. Один снаряд разорвался неподалеку от Королева. Даже не вскрикнув, он упал лицом вниз. Фролов бросился к комдиву, перевернул его на спину и увидел на левом виске генерала струйку крови. Рана была совсем крохотной, но осколок, видимо, проник глубоко. Все произошло настолько внезапно, что в руке Королева еще продолжала дымиться папироса.

Вместе с адъютантом Фролов перенес комдива в окоп и начал делать ему перевязку. Александр Игнатьевич еще дышал. Но минут через десять он, не приходя в сознание, скончался.

Вскоре майор Фролов позвонил на командный пункт дивизии и сообщил о гибели комдива. Весть была настолько неожиданной и чудовищной, что, потрясенный, я с минуту молчал, пока Фролов не забеспокоился:

— Ты слышишь меня, Сергей Александрович?

— Да, — с усилием отозвался я.

Должно быть, начальник политотдела понял мое состояние и сочувственно проговорил:

— Что поделаешь, Сергея Александрович, на войне без потерь не бывает. Все здесь потрясены и рвутся в бой, чтобы отомстить за своего комдива.

Всем было известно, что Королев не просто пользовался среди личного состава дивизии большим авторитетом. Его любили бойцы и командиры. Поэтому реакция людей была вполне естественной. Дошло до моего сознания и другое: теперь до прибытия нового комдива на мне лежит ответственность за все, что произойдет в соединении. Эта мысль заставила взять себя в руки.

— Ты, Александр Иванович, попридержи-ка там горячие головы, — сказал я Фролову. — Как бы в гневе чего не натворили.

— Не беспокойся, — ответил он. — Все будет как надо...

Положив трубку, я тут же связался со штабом корпуса и попросил к телефону генерала Чувакова. Никита Емельянович выслушал мое сообщение о трагическом события молча: его выдержке всегда можно было позавидовать. [43]

— Да-а, — протянул он глухо, — кристальной чистоты был человек. Я ведь его очень давно знал... — Чуваков помолчал и уже иным тоном сказал: — Передайте начподиву: тело генерала Королева ночью переправить на этот берег. Похороним его в Гельмязове, отдадим последние почести. И еще вот что, Андрющенко, — командование дивизией возлагаю временно на вас...

Долгая служба в армии, а начал я ее с 1929 года, приучила не выражать эмоций при получении приказа и повиноваться беспрекословно.

— Есть, вступить в командование!

— Задачу вы знаете, — продолжал Чуваков, — надо не только удержать, но и расширить плацдарм. В тылу у немцев авиаразведкой замечено скопление и передвижение войск. Так что будьте готовы ко всяким неожиданностям.

— Все ясно, товарищ генерал, — ответил я. — Разрешите мне сегодня же ночью переправиться на ту сторону.

Комкор отозвался не сразу. Я почувствовал, что он колеблется. По-человечески его можно было понять, но нельзя же было мне оставаться здесь, когда именно на плацдарме решалась теперь судьба всего боя.

— Главные силы дивизии переправились, Никита Емельянович, — сказал я осторожно. — И руководить ими издали...

— Ладно, — вздохнул он, — Действуйте! Только... будьте осторожны.

* * *

Дни 30 сентября и 1 октября были относительно спокойными. Гитлеровцы продолжали, конечно, бомбить, обстреливать наши позиции, несколько раз бросались в контратаки, но силы их были невелики: до роты пехоты, 3–5 танков. Создалось впечатление, что это скорее разведка боем, чем серьезная попытка сбросить нас с плацдарма. Поэтому я дал артиллеристам команду отражать эти контратаки только с временных огневых позиций, чтобы не раскрывать истинное расположение батарей. Следовало ведь думать и о завтрашнем дне, предвидеть возможности изменения обстановки. Функции мои вообще существенно изменились. Одно дело — возглавлять штаб дивизии и совсем другое — командовать соединением. Теперь [44] приходилось уже самому принимать решения и полностью нести за них ответственность, отдавать распоряжения и принимать все меры к тому, чтобы они были точно выполнены. Конечно, штаб (его временно возглавлял Николай Данилович Фролов) во всем помогал мне. Скажу больше: люди, понимая сложность ситуации и мое положение, старались работать предельно четко, оперативно, проявляли во всем инициативу. Вот когда я с особой силой почувствовал, насколько дружный и понимающий сложился у нас коллектив.

Обстановка между тем продолжала усложняться. Учитывая, что в район поселка Студенец прибыла 3-я немецкая танковая дивизия, мы предупредили командиров полков, чтобы они не ослабляли бдительности, создавали прочную оборону, а где можно, продвинулись вперед. Местность на плацдарме была сильно пересеченной: много рытвин, оврагов, и мы стремились использовать их как естественные препятствия на пути контратакующих танков противника.

Главное внимание следовало сосредоточить на удержании высоты 175,9 и на стыке с 30-й стрелковой. Майор Д. В. Слепинкин получил приказание как можно быстрее осуществить наиболее плотное минирование участков местности между оврагами. А подполковник А. П. Свинцицкий доложил, что он, исходя из задачи дивизии, спланировал и подготовил массированные и заградительные огни прежде всего в интересах 225-го и 89-го стрелковых полков.

30 сентября была закончена переброска на западный берег всех противотанковых орудий, в том числе и 29-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады. Наши позиции значительно усилились. В полках были созданы противотанковые опорные пункты и резервы.

Во взаимодействии с 30-й стрелковой дивизией днем мы атаковали противника в направлениях Трощин и Гришенцы. Однако подразделения были встречены сильным огнем и сумели продвинуться всего лишь на 200–300 метров. Но и это уже было успехом. Шаг за шагом шли наши воины вперед, отвоевывая буквально каждый метр земли у врага.

К 1 октября плацдарм, захваченный корпусом, был расширен до четырех километров по фронту и до двух — в глубину. [45]

В этот же день похоронили нашего боевого товарища генерал-майора Александра Игнатьевича Королева, которому посмертно Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза. В момент опускания тела А. И. Королева в могилу мы решили кроме траурного салюта произвести двухминутный огневой налет по врагу из всех имеющихся в дивизии видов оружия. Этот залп наверняка запомнился гитлеровцам: он прошел по их позициям уничтожительным огненным смерчем. Пленные, захваченные той же ночью, показали, что наш ожесточенный огонь вызвал у них панику. Многие подумали, что началось наступление. Гитлеровцы выскакивали из укрытий и попадали под разрывы снарядов. Противник понес потери как в живой силе, так и в технике.

Мне не довелось участвовать в похоронах генерала А. И. Королева: нельзя было покинуть плацдарм, где не прекращался бой.

И только совсем недавно я побывал в местах минувших боев. Заехал и в Гельмязов. На одной из площадей этого похорошевшего теперь города стоит памятник павшим героям. Рядом в густом обрамлении цветов могила генерала А. И. Королева. Пионеры ближайших школ заботливо ухаживают за ней. А та акация, что посадили бойцы у могилы своего комдива тогда же, осенью 1943 года, выросла в могучее дерево. Я стоял под ним, слушая шелест листвы, и думал о былых сражениях и тех, кто шел с нами по трудным дорогам войны и не дожил до светлого дня победы. Они отдали свою жизнь не напрасно. На земле, навсегда очищенной ими и их боевыми товарищами от фашистской нечисти, расцвела счастливая жизнь, и благодарные потомки навсегда сохранят в своих сердцах имена отважных воинов.

Вместе с А. И. Королевым в Гельмязове похоронен еще один Герой Советского Союза из нашего корпуса, майор Козьма Козьмич Ермишин, замполит 35-го полка 30-й стрелковой дивизии, погибший в жестоком бою на плацдарме 2 октября 1943 года.

* * *

В ночь на 2 октября оперативная группа штаба корпуса во главе с генералом Чуваковым переправилась через Днепр. На восточных скатах высоты 175,9 был оборудован [46] НП комкора, откуда теперь и шло непосредственное управление боем.

Перед рассветом Никита Емельянович позвонил на командный пункт 117-го стрелкового полка, где я находился.

— На нашем участке, — сказал он, — немцы стягивают танки. Утром могут ударить. Будьте готовы!

В его голосе слышалась явная озабоченность. Тревога командира корпуса была понятна. Ведь в полках к тому времени насчитывалось лишь по 200–220 активных штыков. Да и наша противотанковая артиллерия тоже понесла значительные потери. Словом, если фашисты навалятся большими силами, сдержать их будет довольно трудно.

— Вы бы отдохнули немного, товарищ подполковник, — укоризненно заметил мне адъютант С. Г. Туманов, когда мы вернулись на свой командный пункт. — Сутки же на ногах...

Я прилег, не раздеваясь, на топчане в блиндаже. Но там было душно, и мне не спалось. А тут еще наступила такая тишина, что стало слышно, как звенят комары. Опыт подсказывал, что это безмолвие не предвещало ничего доброго. Тишина на фронте вообще очень обманчива. Часов в пять я позвонил Шиянову. Он тотчас же взял трубку.

— Почему не спишь, Иван Иванович?

— Слишком уж тихо, — ответил он, — а я привык дремать под выстрелы. Неплохая музыка, когда знаешь, что противник играет ее просто так, для острастки...

— Поднимай-ка людей, корми горячим завтраком. Потом фашист может не дать нам на это времени.

— Уже распорядился...

Шиянов всегда отличался предусмотрительностью.

Мне тогда припомнился наш недавний с Иваном Ивановичем разговор. Я спросил: «Сколько людей осталось в вашем распоряжении?» «Если всех собрать, то и на батальон полного штатного состава, пожалуй, не наберется», — ответил Шиянов. «И тем не менее сражаться будет полк». Шиянов посмотрел на меня внимательно: «Не беспокойтесь, Сергей Александрович. Двести двадцать пятый не подведет!»

Должно быть, Шиянов и сейчас почувствовал мое беспокойство, поэтому добавил: [47]

— Мы тут накануне вечером партийные и комсомольские собрания в батальонах провели. Знаете, что бойцы заявили? Будем, мол, драться каждый за троих! Пусть наши погибшие товарищи будут с нами в строю!

Такое же боевое настроение было и в других частях. Вскоре И. В. Бастеев и Ф. И. Винокуров доложили, что люди уже бодрствуют, что они накормлены и готовы к бою.

Со стороны противника по-прежнему не доносилось ни звука. Молчали даже дежурные огневые средства. Тишина все более раздражающе действовала на нервы.

Мы с А. И. Фроловым вышли из блиндажа. Начальник политотдела только что вернулся из 117-го стрелкового полка, где собирал агитаторов и инструктировал активистов. В эти дни он редко бывал на КП. Впрочем, так же работали и другие политотдельцы. Они все время проводили в частях, помогая командирам поднимать боевой дух воинов.

Александр Иванович поинтересовался, все ли раненые эвакуированы ночью с плацдарма (делать это днем было просто невозможно) и доставлены ли свежие газеты и письма. Бойцы на фронте очень ждут писем от родных и близких. Фролов хотел еще что-то сказать, но не успел. Тишина оборвалась внезапно. Раздался артиллерийский залп, и на наши позиции обрушились сотни вражеских снарядов. В небе послышался гул самолетов. Протяжно завыли сбрасываемые бомбы. Я посмотрел на часы: было ровно 6.00.

Почти час не смолкало уханье орудий и минометов, грохотали взрывы бомб. По длительности и мощи огня мы поняли: готовится что-то серьезное. Противник, как видно, стянул к нашему участку большие силы с явным намерением ликвидировать плацдарм. И вскоре доклады командиров полков подтвердили это предположение.

Первым, как только закончилась вражеская артподготовка, позвонил подполковник Винокуров:

— Вижу до двух батальонов пехоты и двадцать танков. Огонь буду открывать с минимальной дистанции.

— На меня движется до полка пехоты, пятнадцать танков и самоходок, — сообщил полковник Бастеев.

Голос Шиянова был, как всегда, спокойным:

— А мне уже надоело слушать доклады батальонных [48] командиров: пять танков, десять, тринадцать... Я приказал не считать их, а бить.

Противник в тот день бросил на части корпуса две пехотные дивизии, мотополк и свыше шестидесяти танков, создав почти четырехкратное превосходство в живой силе и абсолютное в танках. Сдержать такой удар было, конечно же, нелегко. Наши красноармейцы и командиры должны были проявлять все свое боевое мастерство, мужество и стойкость, чтобы не только остановить врага, но и разбить его.

На позиции левофланговых подразделений 117-го стрелкового полка со стороны Селища устремились две группы танков, сопровождаемые двумя ротами пехоты каждая. Их первыми встретили бронебойщики под командованием старшего лейтенанта Аристархова. Они сразу подбили две машины. Автоматчик Федор Павловский, пропустив танк через свой окоп, бросил противотанковую гранату на его моторную часть. Машина вздрогнула, остановилась и задымила. Вражеская пехота залегла под сильным пулеметным огнем. Большой урон ей нанесли минометчики приданного нам минометного дивизиона. Они накрыли беглым огнем вражескую цепь и не давали ей подняться.

На правом фланге полка бой разгорелся с еще большим ожесточением. Гитлеровцы бросили здесь до батальона пехоты при поддержке десяти танков и САУ. Пропустив машины через свои окопы, бойцы встретили пехоту дружным залповым огнем. Организовал его находившийся там заместитель командира полка по политчасти майор Д. Д. Медведовский, человек исключительной смелости, любимец бойцов. Само его появление среди воинов всегда вызывало воодушевление.

Пехота залегла. Танковый же удар приняли на себя артиллеристы. Они почти в упор вели огонь по прорвавшимся машинам. Некоторые наши пушки были, однако, подбиты, другие смяты гусеницами. Но оставшиеся в строю батарейцы продолжали стрелять до последнего снаряда. Именно в этот момент совершил свой подвиг командир расчета 106-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона старший сержант А. К. Окунев. Все его товарищи были убиты или ранены, и командир один продолжал подтаскивать снаряды, заряжать, наводить орудие и стрелять. Прямо на него надвигался тяжелый фашистский [49] танк. Окунев дважды выстрелил по стальной громадине, но снаряды срикошетировали. Тогда старший сержант, выждав момент, когда машину подбросило на выбоине и показалось ее днище, послал снаряд почти в упор. Танк вздрогнул, замер и больше не двинулся с места. За этот подвиг старшему сержанту А. К. Окуневу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Так же смело действовал и коммунист лейтенант П. М. Ганюшин, командир артиллерийского взвода того же дивизиона. Он мастерски командовал своими двумя расчетами, которые только за одни сутки боя уничтожили два орудия противника, два танка, миномет и до двух взводов пехоты.

Когда после артподготовки фашисты ринулись вперед, Ганюшин проявил завидную выдержку. Он приказал подпустить противника вплотную. Очень трудно для бойцов это сделать: видишь ведь, что враг приближается, но уничтожить его пока не можешь — запрещает приказ. Какие же крепкие нервы нужно иметь в такой ситуации!

Гитлеровцы приблизились метров на двести пятьдесят. Были уже отчетливо видны даже их лица. И тогда орудия по команде Ганюшина ударили по фашистам картечью. В цепях немцев сразу же образовались бреши, и они, не выдержав, залегли. Понятно, что пушки взвода были засечены противником, и он тотчас же открыл ответный огонь. Но буквально минутой раньше Ганюшин приказал сменить позицию. Удары вражеских снарядов не принесли батарейцам никакого урона. Когда же фашисты снова поднялись в атаку, взвод встретил их меткими выстрелами, а затем снова быстро переместился на другое место.

Много лет спустя после войны меня разыскал оставшийся в живых боец взвода Ганюшина Иван Александрович Куклик и рассказал подробно о том бое и своем командире. Отбивая очередную, уже пятую за день атаку гитлеровцев, взвод потерял одно орудие вместе с расчетом. Возле другого осталось всего три человека. Кончались снаряды. Связи с комбатом не было. И тогда Петр Михайлович Ганюшин сказал заряжающему Куклику:

— Вот что, Иван, ты подал заявление в партию. Можешь доказать сейчас, что достоин быть среди тех, чье место впереди. Трудно под обстрелом преодолеть открытое пространство, но надо! Доберись до НП и доложи капитану [50] Донскому, какое у нас положение. Требуются снаряды, в как можно быстрее!

Куклик выполнил задание командира, но когда вернулся обратно, то увидел, что орудие разбито и вокруг ни души. Тяжело раненного командира боец нашел неподалеку в воронке. Лейтенант Ганюшин истекал кровью, но был еще жив. Открыв глаза и узнав красноармейца, он сказал:

— Напиши домой, как все случилось. Из Сергеевска я. Адрес в кармане гимнастерки. — Собравшись с последними силами, Ганюшин прошептал: — Мы тут еще одну атаку отбили. Не прошли, гады!..

Это были его последние слова. Похоронили Петра Михайловича в деревне Селище. Память о мужественном артиллеристе бережно хранят на его родине. В клубе интернациональной дружбы Куйбышевского пединститута, где он учился до войны и откуда в 1942 году ушел добровольцем на фронт, создан стенд, посвященный Герою Советского Союза Петру Михайловичу Ганюшину.

Так же отважно сражались воины и других взводов 106-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона, которым командовал опытный и бесстрашный артиллерист капитан К. В. Садовников. По указанию подполковника А. П. Свинцицкого он много раз менял огневые позиции батарей. Маневренность артиллерии обеспечивала ей высокую живучесть, а ее меткая стрельба давала нам возможность прочно держаться на плацдарме.

Шесть раз кряду поднимались гитлеровцы в атаку против подразделений 117-го стрелкового полка, но так и не смогли продвинуться вперед.

Усилился вражеский артобстрел. Вокруг наблюдательного пункта дивизии начали рваться снаряды. Один из них врезался в косогор метрах в тридцати от нас. Начподив Фролов опасливо покосился в ту сторону, недовольно проворчал:

— Нащупывают, гады!

Мы с ним стояли в щели неподалеку от своего блиндажа. Отсюда просматривались позиции полка Бастеева, окутанные дымом разрывов: на них как раз в этот момент надвигались фашистские танки.

В небе снова появились «юнкерсы» и начали пикировать на плацдарм. Послышался свист бомб.

— Двухсотпятидесятикилограммовки бросают, — заметил [51] Александр Иванович, прислушиваясь. — И рвутся все ближе и ближе. Идем-ка в блиндаж от греха подальше. — Он потянул меня за рукав.

Взрыв, ухнувший неподалеку, заставил нас ускорить шаги. Последние метры мы уже бежали. Не успели спуститься по ступенькам вниз, как рвануло совсем близко. А следующая бомба, как потом установили, упала в пяти метрах от стены блиндажа. Меня швырнуло в одну сторону, Фролова — в другую. Я упал и потерял сознание. Блиндаж был разрушен, а нас с начальником политотдела засыпало землей. Хорошо, что неподалеку оказались саперы и связисты. Не успел рассеяться дым от разрыва, как они бросились к нам и стали раскапывать землю. Я очнулся первым. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови, а все тело болело так, словно его долго били палками.

— Контузия и ушибы, — услышал я как бы издали голос врача.

Мне сделали укол, и я окончательно пришел в себя. Через несколько минут очнулся и Фролов.

— Считай, счастливо отделались, — проговорил он хрипло.

— В медсанбат бы вас, — нерешительно сказал врач, понимая, насколько нереальна эта затея: днем плацдарм покинуть было нельзя. А, главное, кругом кипел бой, и им нужно было руководить.

Через полчаса мы с начальником политотдела снова включились в работу. Кругом все так же рвались снаряды, но на командном пункте каждый продолжал заниматься своим делом. Командующий артиллерией подполковник Свинцицкий уточнял у разведчиков цели, которые следовало подавить в первую очередь. Начальник связи майор Дроздов инструктировал телефонистов, уходящих на линии. По-прежнему неторопливо наносил обстановку на карту Н. Д. Фролов, оказавшийся теперь в двух ролях: он возглавлял штаб дивизии, но и обязанности начальника оперативного отделения с него никто не снимал. В эти напряженные дни Николай Данилович показал себя отличным оператором. Он постоянно был в курсе всех событий, имел под рукой необходимые для принятия решения данные, мог в любой момент сказать, где находятся части, чем они занимаются, какова их боеспособность. Фролов твердо проводил в жизнь принятые [52] мною решения, а когда требовалось, то и сам проявлял инициативу.

Напряжение боя нарастало. Теперь уже фашисты яростно атаковали и полк И. В. Бастеева, занимавший южные и юго-западные скаты высоты 175,9. Это был самый центр нашего участка плацдарма. И гитлеровцы, конечно, понимали, что, прорвись они тут к Днепру, плацдарм разрежется на две части. А захват очень выгодной в тактическом отношении возвышенности позволит потом врагу беспрепятственно простреливать наши боевые порядки. Знали это и мы. Поэтому и наблюдательный пункт дивизии, и значительная часть приданной нам артиллерии были расположены здесь.

В этот день в окопах 89-го стрелкового неоднократно побывали начальник политотдела, я, мои заместители. Наведывались к ним и работники штаба корпуса. Им, так же как и офицерам управления дивизии, нередко приходилось организовывать бой непосредственно в стрелковых ротах. Хорошо помню, как работник оперативного отдела штакора капитан В. Е. Салогубов дважды водил в контратаку одну из наших рот, которая каждый раз отбрасывала наступающего противника на исходное положение. Отличился в тот день и старший инструктор политотдела корпуса майор Федор Иванович Смирнов. Когда на одном из участков немцам удалось вклиниться в расположение полка, он собрал оставшихся в живых бойцов и дерзкой контратакой восстановил положение. Сам Смирнов был в этом бою тяжело ранен.

Надо отдать должное политработникам. Они личным примером воодушевляли бойцов на ратные подвиги. Я уже рассказывал о многих из них, в том числе и о парторге 89-го стрелкового полка старшем политруке И. Ф. Живодере, который одним из первых высадился на западном берегу Днепра. Отличился Иван Фомич и в памятный день 2 октября. Я был свидетелем его подвига.

Позицию сильно поредевшего батальона атаковало До четырех рот пехоты в сопровождении пятнадцати танков и САУ. Комбат был ранен в бедро и не мог двигаться, хотя по-прежнему руководил боем. Пехоту противника воины отсекли от танков и прижали к земле. Четыре вражеские машины они подбили еще на подходе к позициям батальона, две подожгли в непосредственной близости от окопов артиллеристы. Затем батальон поднялся в контратаку. [53] И возглавил ее Иван Фомич Живодер. Местами возникали рукопашные стычки. Он все время оставался в гуще боя и лично уничтожил трех гитлеровцев.

Особенно тяжелое положение в этот момент создалось на участке 225-го полка, оседлавшего северные скаты высоты 175,9. Здесь фашисты бросили на узком участке фронта 25 танков и значительные силы пехоты. Основной удар пришелся по 1-му батальону, где в строю оставалось очень мало бойцов, причем многие из них были ранены. Командир батальона старший лейтенант И. П. Занеженков приказал отсекать пехоту от танков и пропускать их через окопы. И тогда в ход пошли гранаты.

Прорвавшиеся через боевые порядки батальона машины были встречены артиллеристами. Орудия прямой наводки били по ним с минимальных дистанций, чтобы наверняка поражать цели. Один тяжелый танк зашел во фланг батарее. До крайнего орудия оставалось метров сто семьдесят. Все мы, видя, как развиваются события неподалеку от наблюдательного пункта, замерли. Еще минута, и танк, ворвавшись на огневую позицию, уничтожит пушку. У артиллеристов практически не оставалось времени. И все же они не дрогнули, быстро развернули орудие. Наводчик приник к панораме, подпустил танк еще ближе и выстрелил наверняка. Машина загорелась, но обращать на нее внимание было некогда. Артиллерист перенес огонь на другие цели и вскоре подбил еще один танк. После боя я узнал имя героя. Это был сержант Суран Гегамович Аветесян. За свой подвиг он был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Не выдержав сильного огня и понеся большие потери в танках, противник на участке 1-го батальона стал отходить. Иван Петрович Занеженков поднял своих бойцов в контратаку. На плечах отступающих гитлеровцев они ворвались в их траншеи и захватили несколько орудий, пулеметов, четыре грузовые и две легковые автомашины, две рации и пятнадцать пленных.

Однако фашисты вскоре опомнились и снова полезли вперед. Четырнадцать часов почти беспрерывно атаковали они позиции полка И. И. Шиянова, но так ничего и не добились. Продвинувшись днем на сто — двести метров, гитлеровцы к вечеру были отброшены на исходные позиции. Наши бойцы стояли насмерть. Многие даже будучи раненными не уходили с поля боя, продолжая мужественно [54] сражаться. В середине дня осколками снаряда в руку и правое плечо был ранен и сам командир полка. Однако покинуть наблюдательный пункт Иван Иванович отказался.

— Ничего страшного, — сказал он мне по телефону. — Царапины... Нет, мне сейчас никак нельзя покидать полк. Ребята-то без меня как останутся? Не беспокойтесь, Сергей Александрович, будем дышать — будем держать, — закончил он своей любимой поговоркой.

Лишь с наступлением темноты майора Шиянова, уже потерявшего много крови, удалось эвакуировать сначала в медсанбат, а потом — в госпиталь.

Дивизия, таким образом, смогла удержать захваченный плацдарм и отразила все атаки врага. Большую роль здесь сыграла артиллерия, особенно в борьбе с танками. Наши батарейцы под руководством подполковника А. П. Свинцицкого искусно применяли массированные, заградительные огни с закрытых позиций в сочетании с огнем орудий прямой наводкой. Все атаки 3-й немецкой танковой дивизии были отбиты с большим для врага уроном. Только за один день 2 октября противник на нашем участке потерял 15 танков, 3 самоходных орудия, бронемашину и до тысячи солдат и офицеров убитыми.

Геройски сражались и другие части корпуса. На соседа справа — 30-ю стрелковую дивизию гитлеровцы также бросили большие силы мотопехоты в сопровождении тяжелых и средних танков. Обстановка там сложилась угрожающая. Позиции 35-го полка атаковали около четырех батальонов с бронемашинами. На правом фланге они почти прорвались к Днепру, были от уреза воды меньше чем в четырехстах метрах. Положение становилось критическим. А ведь в батальоне, который здесь сражался, выбыли из строя все офицеры, да и красноармейцев осталось небольшая горстка. Тогда сюда срочно прибыл заместитель командира полка по политчасти Козьма Козьмич Ермишин. Он-то и возглавил оборону. На помощь батальону пришла дивизионная артиллерия. Она уничтожила шесть бронемашин, а остальные заставила повернуть вспять. В тылах были собраны все, кто мог держать в руках оружие, и посланы на помощь майору Ермишину. Подкрепление оказалось своевременным. Батальон истекал кровью под ураганным артиллерийским огнем противника. Ермишин расставил людей и организовал атаку, [55] но, встречаемые кинжальным пулеметным огнем, они не смогли продвинуться ни на метр. Затем Ермишин, используя преимущества изрезанной оврагами местности, вывел группу бойцов во фланг противнику и контратаковал его. Положение было восстановлено. Но сам Козьма Козьмич погиб в этом бою.

Отличились тогда командир стрелкового батальона лейтенант В. В. Гречанный, стрелок рядовой С. И. Чукаев, лично уничтоживший дюжину гитлеровцев, майор И. И. Попов, наводчик сержант С. X. Сикорский, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза, и многие другие. Отважно сражались все без исключения воины. Именно благодаря их мужеству мы смогли выполнить поставленную задачу и выстоять в борьбе с противником, во много раз превосходившим нас по силам.

Форсирование Днепра явилось беспримерным в истории Великой Отечественной войны подвигом, совершенным не только отдельными бойцами, но и всеми наступающими частями Красной Армии. Героизм был поистине массовым явлением, показавшим высокое воинское мастерство наших солдат и командиров, их беззаветную преданность Родине. Об этом свидетельствует и тот факт, что за короткий период боев на плацдарме только по нашей 47-й армии почти десять тысяч солдат и офицеров были награждены орденами и медалями, а ста двадцати наиболее отличившимся было присвоено звание Героя Советского Союза. В числе тех, кто удостоился этой высшей награды, были генерал-майор Н. Е. Чуваков и наши командиры полков Иван Васильевич Бастеев и Иван Иванович Шиянов{3}.

* * *

Перенесение боевых действий за Днепр резко изменило в нашу пользу всю обстановку на советско-германском фронте. Планы фашистского командования, рассчитывавшего на неприступность Восточного вала, рухнули. Над гитлеровцами нависла угроза потери важнейшего стратегического рубежа обороны. Они были, конечно, еще сильны, и впереди предстояли еще трудные бои за Правобережную Украину, но первый шаг был сделан. Мы все [56] более прочно развертывались и укреплялись на правом берегу Днепра.

В ночь на 3 октября корпус получил пополнение. В нашу дивизию влилось около тысячи новых бойцов, бывалых воинов, вернувшихся после ранений из госпиталей. Вместе с теми, кого мы считали уже «старожилами» на плацдарме, они стали нашей надежной опорой. 30-я стрелковая тоже получила хорошее подкрепление. Таким образом, боевые порядки 23-го стрелкового корпуса значительно уплотнились.

Через день на западный берег реки начали переправляться части 21-го стрелкового и 3-го гвардейского механизированного корпусов. Нам пришлось потесниться. Но такое «неудобство» было принято нами с радостью: полоса корпуса сузилась до трех с половиной километров.

12 октября, тщательно подготовившись, мы перешли в наступление. Главный удар наносился в направлении на Студенец. Мощная артиллерийская подготовка взломала оборону противника, и наши части начали успешно продвигаться вперед. К исходу дня дивизия овладела районом Студенца. Однако дальнейшее продвижение было приостановлено сильными контратаками фашистской пехоты и танков.

В последующие дни части дивизии продолжали прочно удерживать захваченный плацдарм, отражая многочисленные попытки противника сбить нас с занимаемых позиций, и нанесли ему большие потери. За все время боев на плацдарме корпусом было подбито 85 танков, самоходок и бронемашин врага, уничтожено более 4000 немецких солдат и офицеров.

В этот период севернее нас, в Букринской излучине, где тоже был захвачен плацдарм, продолжалось наращивание сил. Отсюда советское командование намеревалось нанести основной удар по киевской группировке противника. Однако, несмотря на все принятые меры маскировки, гитлеровцы разгадали этот замысел и тоже стали подтягивать к излучине свежие части. Тогда Верховное Главнокомандование приняло довольно смелое решение: под покровом густых осенних туманов и темных ночей скрытно произвести переброску войск с букринского на лютежский плацдарм и оттуда нанести удар на Киев.

47-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф. Ф. Жмаченко, в состав которой входил наш корпус, [57] была, конечно, готова к сложному и стремительному маневру в полном составе. Все на это надеялись, так как прошли вместе по дорогам войны уже немалый и славный путь. Однако Ставка рассудила иначе. Полевое управление армии вместе со штабом и частями непосредственного подчинения выводились в резерв, а все войска передавались соседям. 23-му корпусу предстояло и далее воевать в составе 1-го Украинского фронта, которым командовал прославленный советский полководец генерал армии Н. Ф. Ватутин.

В ночь на 24 октября дивизия получила приказ сдать свой участок обороны частям 3-го гвардейского Сталинградского мехкорпуса и, переправившись на восточный берег, сосредоточиться в районе Решетки.

С грустью покидал я каневский плацдарм. Да, видимо, не только я один. Слишком много нам здесь пришлось пережить, прочувствовать, чтобы все можно было так просто забыть. Тревожные ночи, редкие минуты тишины, вкрапленные в несмолкаемый гул канонады, бесконечные вражеские атаки, невиданный героизм людей, гибель боевых друзей... Нет, этого никогда не вычеркнуть из памяти!

Упорная борьба за каневский плацдарм не была напрасной: именно отсюда 22 января 1944 года начали свое наступление наши войска, участвовавшие затем в уничтожении большой группировки врага, окруженной в районе Корсунь-Шевченковского.

...Мы шли по берегу вдоль наспех насыпанных могильных холмов. Днепр бесшумно катил в ночи свои волны, и мне невольно вспоминались стихи великого кобзаря:

Как умру, похороните
На Украине милой...

В дни боев на плацдарме мне не довелось побывать на могиле Тараса Шевченко. Но мы уже знали, что фашисты надругались над нею. Для гитлеровцев не было ничего святого. И это не могло не вызвать гнева и ненависти. В те дни в наших сердцах с особой силой находил отклик призыв поэта:

Схороните и вставайте,
Цепи разорвите,
Злою вражескою кровью
Волю окропите. [58]

Эти слова звали нас вперед. Еще немало украинских городов и сел томилось в фашистской неволе. И нам предстояло освободить их, вернуть радость и счастье на поруганную землю Тараса.

Утром 24 октября меня вызвал к себе генерал Н. Е. Чуваков. Он был почему-то необычно оживлен, весел, приветлив. Таким я его еще не видел.

— Вот такая задача, — сказал Никита Емельянович, улыбаясь, — корпус совершает форсированный марш и к утру тридцать первого октября сосредоточивается на лютежском плацдарме. Поступаем в распоряжение командующего тридцать восьмой армией...

Теперь становилось понятным, почему у комкора такое приподнятое настроение: судя по всему, нам предстоит освобождать столицу Украины. А такая почетная миссия не могла не взволновать.

Чуваков, будто угадывая мои мысли, бодро добавил:

— Да-да, идем на Киев! [59]