Время боевой зрелости
Перебирая в памяти события Великой Отечественной войны, я каждый раз, словно заново, с волнением вспоминаю весну и лето 1944 года. Именно тогда, в дни и ночи подготовки и осуществления операции «Багратион», в которой довелось участвовать и соединениям 29-го стрелкового корпуса, которым я командовал, ярко раскрылся творческий подход советских офицеров, генералов к решению ответственнейших задач в сложной, быстроменяющейся обстановке.
Стремясь во что бы то ни стало удержать Белоруссию, противник создал здесь многополосную, глубоко эшелонированную оборону. Общая глубина оборонительных полос и рубежей достигала 250–270 километров. Особенностью обороны немецко-фашистских войск являлось то, что при отсутствии крупных резервов гитлеровское командование расположило свои армии в один эшелон и они в основном занимали тактическую зону обороны. Наиболее сильные группировки командование вермахта создало на флангах в районе Витебска и Бобруйска и в центре — восточнее Орши и Могилева. С точки зрения противника, эти направления являлись наиболее выгодными для наступления советских войск.
По приказу командующего 48-й армией генерал-лейтенанта П. Л. Романенко наш 29-й стрелковый корпус, оставив 73-ю стрелковую дивизию на ранее занимаемых позициях Жлобин, Мормаль, силами 102-й и 217-й стрелковых дивизий скрытно, двигаясь только ночью с соблюдением всех мер маскировки, совершил марш на север в район юго-восточнее Рогачева. Штабам фронта и армий удалось в полном объеме выполнить перегруппировку огромной массы войск в условиях строгой секретности. Сосредоточение войск проводилось, как правило, ночью, без освещения дорог. Во многих местах готовились ложные переправы. На второстепенных участках имитировалось сосредоточение артиллерии. Только на участке нашей 48-й армии южнее Рогачева было выставлено более 200 макетов ложных артиллерийских и минометных батарей. [107]
Не только меня, но и всех командиров дивизий, полков, прибывших в район сосредоточения, прежде всего интересовала система обороны противника на участке будущего прорыва. Штабы фронта и армии и здесь заранее разработали необходимые меры обеспечения секретности готовящейся операции, конкретно определив количество и состав рекогносцировочных групп, время и место их работы, форму одежды офицеров и генералов.
Пробравшись на передний край в солдатской шинели и потертой шапке-ушанке, я, как говорится, собственными глазами старался пощупать вражескую оборону. Она совершенствовалась гитлеровцами с осени 1943 года и представляла собой разветвленную сеть инженерных сооружений с хорошо продуманной системой артиллерийского и минометного огня, которая позволяла надежно прикрывать все выходы из Рогачева, пойму реки Друть, отделяющую наши позиции от гитлеровских. Основу обороны узлов и опорных пунктов противника составили закопанные в землю танки, штурмовые орудия, дзоты. Чем больше наносилось на рабочую карту условных обозначений сил и средств врага, тем напряженней становилась в соединениях корпуса работа по подготовке к наступлению.
В двадцатых числах июня в 102-й стрелковой дивизии, находившейся во втором эшелоне армии, на специально подобранной местности были проведены батальонные и полковые учения по форсированию Друти и прорыву глубоко эшелонированной обороны гитлеровцев. Особенно организованно и поучительно учения прошли в 30-м стрелковом Хасанском полку. На них присутствовал командарм генерал-лейтенант Романенко. Он дал высокую оценку подготовке личного состава полка к предстоящим боевым действиям.
За пять дней до наступления на лесной поляне примерно в пяти километрах северо-восточнее Рогачева у исполненного в крупном масштабе рельефного плана местности, выдержанного в границах, занимаемых правофланговой ударной группировкой 1-го Белорусского фронта, собрался руководящий состав 48-й армии, командиры корпусов. Вскоре сюда прибыли в сопровождении командующего фронтом генерала армии К. К. Рокоссовского представители Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и генералы Н. Д. Яковлев, А. А. Новиков, И. Т. Пересыпкин, а также другие генералы и офицеры — представители видов и родов Красной Армии. [108]
На занятии сразу установилась непринужденная обстановка, чему во многом способствовал спокойный, всесторонне аргументированный доклад командарма генерала Романенко, а затем доклад командующего артиллерией армии генерала Тимтиевича о замысле, решении и порядке выполнения поставленной боевой задачи.
Мне и раньше приходилось присутствовать на подобных занятиях по подготовке и организации наступательных операций армии и фронта, но никогда в докладах, вопросах, задаваемых старшими военачальниками, их советах я не чувствовал такой исключительной уверенности в успехе, такой деловитости. Здесь, несомненно, не могло не сказаться то обстоятельство, что при планировании Белорусской операции Ставка Верховного Главнокомандования большое внимание уделила всестороннему обеспечению войск.
«По предварительным расчетам Генштаба, — напишет позднее в своих мемуарах Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, — для обеспечения операции «Багратион» в войска надлежало направить до 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горюче-смазочных материалов, до 500 тысяч тонн продовольствия и фуража»{11}.
Настал черед и для докладов командиров корпусов. Волнение, которое я вначале испытывал, постепенно прошло. Да иначе и быть не могло. Вместе с другими командирами я прочно «врос» в обстановку предстоящей операции, что называется, мог с закрытыми глазами сориентироваться на любом участке обороны гитлеровцев. Мой доклад, как говорили после, прозвучал нормально.
— Способен ли корпус выполнить боевую задачу? — чуть прищурившись, пытливо спросил Г. К. Жуков.
— 29-й стрелковый корпус боевую задачу выполнит, — ответил я и, не переведя дыхания, высказал то наболевшее, что не давало мне покоя ни в рекогносцировках на переднем крае, ни в штабе, где на картах все четче и четче обозначалось состояние противоборствующих сил. — Товарищ Маршал Советского Союза, — продолжал я, — учитывая характер обороны противника, трудности, связанные с преодолением реки Друть, с ее широкой и болотистой поймой, желательно в интересах тактической внезапности и наименьшей затраты времени на первый бросок в ходе атаки иметь более разветвленную систему ходов сообщения и как [109] можно ближе выдвинуть исходный рубеж для наступления. Для этого потребуется дополнительно до двух суток.
— Ваше желание будет учтено, — спокойно ответил Георгий Константинович.
И тут я уже выложил самое сокровенное:
— Товарищ Маршал Советского Союза! Левый фланг 29-го стрелкового корпуса открыт. Огневого и тактического взаимодействия с соседом слева нет. Гитлеровцы за своим правым флангом имеют общий и танковые резервы и возможность снимать свои войска с неатакованных участков. В междуречье Днепр — Березина в направлении Мормаль, Бобруйск активные наступательные действия наших войск не предусматриваются. 73-я стрелковая дивизия, занимающая оборону на всем этом рубеже, в силах только обозначить наличие наших войск. Противник опорные пункты укрепил не только фронтально, но и на обратных скатах. Мы ожидаем сильные частные и общие контратаки гитлеровцев из района Жлобина по нашему открытому левому флангу. Прошу 29-й стрелковый корпус усилить одной легкой артиллерийской бригадой, истребительно-противотанковой артиллерийской бригадой и танкосамоходным полком.
Жуков повернулся к сидящим рядом генералам.
— Товарищ Яковлев, мы имеем такие возможности?
Яковлев ответил:
— Просьба заслуживает внимания. Найдем.
Георгий Константинович весело сказал:
— Вот вам из моего кармана две артиллерийские бригады и танкосамоходный полк. Боевая задача корпуса должна быть выполнена.
Позднее, когда высокое начальство уехало, генерал Романенко, укоризненно покачав головой, сказал мне:
— И все же, товарищ Андреев, вам не следовало просить дополнительные средства усиления. Получив их, вы взяли на себя еще большую ответственность.
— Товарищ командующий, — доложил я, — вы же знаете, что моя просьба строилась на строгом расчете сил, с которым согласился штаб армии. А что касается ответственности, то ее легче нести, имея в бою средства усиления, чем воюя без них.
Командарм ничего не ответил мне, полагая, очевидно, что для завершения разговора еще найдется время и место.
23 июня 1944 года началась Белорусская операция, одна из крупнейших стратегических наступательных операций Великой Отечественной войны. В наступление перешли войска [110] 1-го Прибалтийского, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. На нашем участке фронта пушки пока молчали.
В соединениях, скрытно выдвинувшихся в исходные районы для наступления, велась активная партийно-политическая работа. Опорой командиров и политработников становились ротные и равнозначные им партийные организации, количество которых накануне операции выросло вдвое. Агитаторы и пропагандисты умело использовали временную особенность Белорусской наступательной операции — она разворачивалась в трехлетнюю годовщину начала Великой Отечественной войны. Это давало возможность более целеустремленно мобилизовать войска на выполнение боевых задач на основе глубокого разъяснения личному составу военно-политических итогов трех лет войны.
С нетерпением ждали бойцы и командиры нашего корпуса, всего 1-го Белорусского фронта сигнала для наступления.
...Медленно, словно нехотя, занимался рассвет 24 июня 1944 года. Все четче просматривались очертания холмов, где протянулись вражеские траншеи. Уже готовы проходы в минных полях. Будто сжатая пружина держит в напряжении полки и дивизии, каждого бойца. Не спится, видно, и гитлеровцам. Наши ночные бомбардировщики уже несколько раз появлялись над их позициями, засыпая траншеи гранатами и небольшими бомбами.
В четыре часа утра вздрогнула, застонала земля. Одновременно, сливаясь в единый огневой поток, ударили сотни наших орудий и минометов. Два часа пять минут длилась артиллерийская подготовка!
Еще бушевал огневой ураган, а передний край обороны врага уже затянула пелена пыли и дыма. Штурмовые батальоны стремительным броском преодолели заболоченную пойму Друти, следуя вплотную за огневым валом, ворвались в первую траншею гитлеровцев.
Хорошо поработали батарейцы! От первой вражеской траншеи практически ничего не осталось. Она была почти полностью разрушена, огневые точки уничтожены. Используя успех штурмовых батальонов, командиры стрелковых полков первого эшелона ввели в бой свои главные силы. Им удалось успешно преодолеть вторую траншею гитлеровцев, но перед третьей противник сосредоточенным огнем и частыми контратаками сумел остановить наступающие подразделения.
Потребовалось более двух часов для уточнения огневой системы третьей траншеи противника, перегруппировки орудий [111] непосредственного сопровождения нашей пехоты. В это время гитлеровцы контратаковали открытый левый фланг 102-й стрелковой дивизии. Отбросить их на исходные позиции удалось лишь с помощью артиллерийского истребительного полка, действовавшего во взаимодействии с танкосамоходным полком. Вот когда пригодились корпусу дополнительные средства усиления!
В порядке самокритики следует сказать, что в наших силах было не допустить мощной контратаки противника. Для этого требовалось лучше организовать наблюдение и более оперативно получать информацию из передовых подразделений. Некоторые усиленные стрелковые роты и батальоны сумели не только ворваться в третью траншею обороны гитлеровцев, но и прорвались в их тылы. А закрепить и развить их успех мы не сумели.
В ходе наступления советские воины проявляли высокое боевое мастерство и массовый героизм. Преодолевая упорное сопротивление врага, 30-й стрелковый Хасанский полк к исходу 24 июня вышел к восточной окраине совхоза-техникума Краснобрежненский, где сумел закрепиться на занятых рубежах. 25 июня после артподготовки полк штурмом овладел центральной усадьбой совхоза-техникума, превращенного гитлеровцами в мощный опорный пункт. С боями продвигаясь в направлении Бобруйска, хасанцы захватили полевые склады немцев с продовольствием и боеприпасами, взяли много пленных. Инициативно и отважно действовали в этих боях воины стрелкового батальона под командованием капитана Павловского.
Группа бойцов, возглавляемая старшим сержантом И. Гермашовым, в течение шести суток удерживала плацдарм, захваченный на берегу Друти. Получив затем задачу атаковать противника, закрепившеюся на господствующей над местностью высоте, Гермашов установил, что гитлеровцы имеют на высоте два тяжелых пулемета, четыре ручных, а на флангах расположились группы автоматчиков. Гермашов вывел своих бойцов ночью в тыл гитлеровскому гарнизону и оттуда неожиданно атаковал врага. Опасаясь окружения, противник оставил высоту и спешно отступил к дороге. Прибывший на захваченную высоту капитан Павловский назначил старшего сержанта Гермашова командиром стрелковой роты и приказал ему начать преследование отступающего противника.
Впоследствии за успешное форсирование Друти и за отвагу и мужество в боях за Бобруйск Ивану Васильевичу [112] Гермашову вместе с четырьмя другими однополчанами присвоили звание Героя Советского Союза.
В течение второго дня наступления соединениям корпуса удалось вклиниться в оборону противника всего на 7–8 километров, то есть взломать ее главную полосу. В чем же дело? Наш удар по главной полосе обороны гитлеровцев по темпу наступления частей и подразделений через болотистую пойму Друти был явно замедленный, плохо маневрировали мы силами и средствами по фронту, действовали слишком прямолинейно. Противник мощным огнем сдерживал наши главные силы, а контратаками отбрасывал вклинившиеся в его оборонительные порядки наши наступающие подразделения. И все же, развивая достигнутые частные успехи, командиры дивизий к исходу дня приложили максимум усилий, чтобы закрепиться на захваченных рубежах.
В ночь на третий день наступления на пути соединений корпуса встала естественная преграда — река Добосна. Гитлеровское командование, укрепив ее берега и взорвав переправы, возлагало большие надежды на этот рубеж обороны. Но враг на этот раз просчитался. Соединения 29-го стрелкового корпуса, введя в бой вторые эшелоны, сразу в пяти местах на широком фронте с ходу форсировали Добосну и к исходу 26 июня овладели опорными узлами сопротивления на ее правом берегу.
Не имея достаточно сил и средств сдерживать натиск советских войск, гитлеровцы начали беспорядочное отступление к Бобруйску. Побывав в 102-й стрелковой Дальневосточной дивизии, я смог лично убедиться, каким огромным наступательным порывом охвачены наши воины. В боях за Бобруйск, где решалась судьба окруженной 40-тысячной группировки гитлеровцев, отличились все полки дивизии. Невозможно назвать всех героев, приумноживших славу соединения. Запомнилась встреча с командиром артиллерийской батареи старшим лейтенантом Борисом Овецким. Только в одном бою его подчиненные уничтожили два бронетранспортера, четыре пулемета и до роты гитлеровцев.
— У нас все еще впереди, — смущаясь говорил офицер, принимая поздравления сослуживцев по случаю вручения ему ордена Отечественной войны I степени.
Смело смотрел в будущее отважный артиллерист. В боях под Барановичами его батарея вела огонь прямой наводкой по танкам противника и самоходным орудиям. Овецкий лично уничтожил два «фердинанда» и был удостоен ордена Красного Знамени. Сейчас ветеран Великой Отечественной войны Борис Моисеевич Овецкий живет и работает в городе [113] Хмельницкий. Часто он выступает перед молодежью с рассказами про «атаки яростные те...».
На четвертые сутки непрерывных боев передовые части корпуса подошли к юго-западной окраине Бобруйска, где активно действовали воины 1-го гвардейского танкового Донского корпуса. Вскоре я в лесу встретился с его командиром генералом Пановым. Крепким было его рукопожатие.
— Очень рад боевой встрече, — сказал Панов. — Имею приказ наступать в направлении Негорелое, ударом с запада отрезать минскую группировку гитлеровцев. Минский котел будет побольше бобруйского. Прикройте нас с юго-запада, пока мы обойдем лес и болото. Время не ждет...
Время — суровый критерий на войне, от которого часто зависит окончательная победа над врагом. Ликвидация окруженной группировки противника в районах Витебска и Бобруйска началась без паузы в наступлении с нанесения концентрических ударов в целях дробления вражеских войск на небольшие группы и уничтожения их по частям.
Велик был наступательный порыв советских воинов, несущих освобождение многострадальной белорусской земле от фашистского рабства. Зверства фашистов вызывали благородный гнев, звали к отмщению. В Бобруйске наши бойцы побывали в лагере смерти, размещенном гитлеровцами в одном из соборов. Стремительное наступление наших войск избавило от уничтожения более тысячи советских военнопленных, содержавшихся здесь в нечеловеческих условиях.
Суровой была расплата фашистов за совершенные злодеяния. Чтобы сорвать прорыв противника из бобруйского котла, в воздух было поднято 526 самолетов 16-й воздушной армии, которые в течение полутора часов наносили массированный удар по скоплениям вражеских войск. Готовившиеся к прорыву из окружения гитлеровские войска были рассеяны и частью уничтожены.
В ночь на 28 июня 1944 года соединения и части 29-го стрелкового корпуса переправлялись на правый берег Березины и, использовав успех 1-го гвардейского танкового Донского корпуса, не останавливаясь, с боями прошли через западную окраину Бобруйска в направлении городов Пуховичи, Барановичи.
Как известно, Белорусская наступательная операция была завершена 29 августа. К этому времени войска 1-го Белорусского фронта продолжали успешно продвигаться на запад и 3 сентября 1944 года своим правым крылом, где находились 48-я и 65-я армии, подходили к левому берегу реки [114] Нарев. 29-й стрелковый корпус действовал на правом фланге 48-й армии.
Боевой порядок корпуса строился в два эшелона. В первом находились 102-я и 217-я стрелковые дивизии, во втором — 73-я стрелковая дивизия, обеспечивающая правый фланг главных сил армии.
Соединениям корпуса была поставлена задача с ходу форсировать реку Нарев и овладеть плацдармом южнее Ружан. День клонился к вечеру. Передовым подразделениям оставалось пройти до водной преграды 10–12 километров, когда в штаб корпуса поступило тревожное сообщение от командира 102-й стрелковой дивизии М. П. Погребняка.
— Встретил упорное сопротивление противника, — докладывал по телефону полковник. — Наблюдаю выдвижение группы танков, выходящих на открытый правый фланг дивизии и следующих в юго-восточном направлении на Трынов. Противотанковым резервом уступом справа прикрываю фланг и тыл дивизии.
Следующий доклад Погребняка не принес облегчения: гитлеровцам удалось потеснить правофланговый 40-й стрелковый Амурский полк. Кроме того, небольшие группы вражеских танков прорвались в тыл корпуса.
В это же время по боевым порядкам 102-й стрелковой дивизии нанесли одновременный удар авиация и артиллерия противника, поднялась в контратаку пехота. Правофланговые части полковника Погребняка отошли на промежуточный рубеж, загнув свой правый фланг уступом назад и к югу. Усилилось сопротивление гитлеровцев и перед фронтом 217-й стрелковой дивизии. Таким образом, в полосе наступления 29-го стрелкового корпуса, действовавшего на армейском и фронтовом стыке, начала складываться острая, напряженная обстановка.
Затихли разговоры в бревенчатой избе, где над картой склонился начальник штаба корпуса полковник С. Н. Красноярский. Молча следили за его работой начальник политотдела полковник Митин, командующий артиллерией полковник Мерлин и другие офицеры. Я прекрасно понимал: все они ждут от меня оценки сложившегося положения, а затем и соответствующего решения. Но прежде чем принять его, было над чем поразмышлять. Настало то мгновение, когда потребовались весь опыт, знания, мастерство, приобретенные в боях и помноженные на веру в силу и надежность подчиненных войск.
Условные обозначения на карте, словно магнитом, притягивали взгляд. Противник танковыми подразделениями [115] вклинился в армейский и фронтовой стык, угрожает тылам корпуса и армии. Это создает реальную угрозу успешному проведению армейской и даже фронтовой операций по форсированию с ходу реки Нарев. Выход из сложившегося положения, казалось бы, прост: следует второй эшелон корпуса — 73-ю стрелковую дивизию — немедленно использовать для активных действий по обеспечению безопасности правого фланга корпуса, армейского и фронтового стыка. Такое решение академически правильно. Скорее всего, на него и рассчитывает мой оппонент в гитлеровском штабе. Между тем фронтовой опыт подсказывает: нельзя наносить фронтально встречный удар стрелковым соединением против развернутой и активно действующей танковой группировки. Во встречном бою с танками стрелковые полки неизбежно понесут крупные потери, а свежая боеспособная дивизия, нацеленная для захвата плацдарма через водную преграду, будет использована в стороне от направления главного удара. Не этого ли добиваются гитлеровцы?
Начальник разведотдела корпуса прав, высказывая мнение, что танковый удар противника на исходе дня без пехоты — удар не с решительными намерениями. Скорее всего, он преследует цель сбить темп нашего наступления, дать возможность своим главным силам, ведущим бой восточнее реки Нарев, переправиться на правый берег и занять там прочную оборону.
В создавшейся обстановке следовало принимать решение, которое позволило бы вырвать инициативу у врага. Сделать это можно, создав превосходство в силах на наиболее уязвимом участке его обороны. Рано или поздно именно сюда будет приковано все внимание противника, сюда будут направлены его ударные подразделения со второстепенных направлений.
Вызвав на связь командира 73-й стрелковой дивизии полковника В. И. Матронина, я приказал ему в 17 часов 30 минут 3 сентября 1944 года ввести в бой свое соединение из-за левого фланга 217-й стрелковой дивизии в стыке с 399-й стрелковой дивизией 42-го стрелкового корпуса нашей армии и к утру 4 сентября с ходу форсировать реку Нарев, захватив плацдарм на правом берегу в районе Бжузе-Мале, Влосьцяньск, а левофланговым подразделением овладеть переправой гитлеровцев в районе Острыкуля. В приказе указывалось, что дивизия совершает марш-маневр двумя колонными путями, имея в авангарде усиленный артиллерией стрелковый полк с переправочным парком. Полковнику Матронину предоставлялась полная самостоятельность [116] маневра в границах наступления корпуса и соседа слева, с тем чтобы иметь возможность без боя обходить опорные пункты и узлы сопротивления противника.
Пока я отдавал приказ Матронину, на штабной карте все яснее вырисовывалась возрастающая угроза правому флангу корпуса. Просочившись в полосе 102-й стрелковой дивизии, отдельные танковые подразделения противника вышли на наши тыловые коммуникации.
За окнами штабной избы сгустились сумерки. Часа через три после ввода в бой дивизии Матронина, которая, почти не встречая сопротивления гитлеровцев, начала успешно продвигаться вперед, позвонил командующий армией генерал-полковник Романенко.
— Как используется второй эшелон корпуса? — спросил он.
Я обстоятельно доложил, что согласно ранее утвержденному штабом армии решению 73-я стрелковая дивизия введена в бой на левом фланге корпуса с задачей, развивая успех левофланговых частей корпуса и соседа слева, ударом в направлении Кобылин, Борки, Михайово-Старе к утру 4 сентября выйти к реке Нарев, с ходу форсировать ее и овладеть плацдармом на восточной излучине реки, южнее Ружан.
— Гитлеровцы отбросили ваш правый фланг, — строго сказал Романенко. — Их танки в тылу корпуса и угрожают армейским тылам. Второй эшелон корпуса немедленно использовать для уничтожения прорвавшихся в наш тыл сил противника...
Голос командарма хорошо слышен офицерам управления корпуса. Начальник штаба осторожным движением поправил и без того безукоризненно ровный ряд цветных карандашей. Пройдясь пальцами по вороту гимнастерки, командующий артиллерией словно проверил: все ли пуговицы у него на месте. Нависшую тишину нарушают приглушенные расстоянием взрывы снарядов на упрятанном в темноте сентябрьской ночи правом фланге корпуса.
Приказываю вызвать на связь командира 73-й стрелковой дивизии.
Летят в эфир позывные. Проходит пять, десять минут. Матронин на связь не выходит, зато отзывается командир авангардного 413-го стрелкового полка подполковник И. И. Кузнецов. Он докладывает: боевая задача выполняется успешно...
Снова связист протягивает мне трубку телефонного аппарата со словами: «Командующий на проводе». [117]
Стараясь быть кратким, докладываю, что с командиром 73-й стрелковой дивизии связи нет, хотя авангардный полк успешно выполняет ранее поставленную задачу.
— Вы не выполнили мой приказ, — чеканит слова Романенко. — К тому же потеряли управление войсками. О вашей недисциплинированности докладываю командующему войсками фронта. Передаю ему трубку.
— Товарищ Андреев! — с мягкой укоризной произнес К. К. Рокоссовский. — Вы ослабили свой правый фланг, Создали нам дополнительные трудности. К вам приедет комиссия. Вместе разберетесь.
Прошло уже немало времени, как второй эшелон корпуса вошел в соприкосновение с противником. Связи с полковником Матрониным и его штабом по-прежнему нет. На правом фланге корпуса в полосе 102-й стрелковой дивизии бой постепенно угасает. До утра прекратилась активность и прорвавшихся в наш тыл танковых подразделений врага. Временное, тревожное затишье.
В дверях избы показался генерал и группа офицеров из штаба фронта. Прибыла обещанная командующим комиссия.
Извинившись перед прибывшим генералом за свой срочный отъезд, я сказал, что на все вопросы, интересующие комиссию, смогут ответить начальник штаба полковник Красноярский и начальник политотдела полковник Митин. Для работы комиссии предложил использовать отведенную мне соседнюю комнату.
Полковник Красноярский с офицерами управления корпуса вышли на крыльцо проводить меня.
— Выезжаю в 73-ю стрелковую дивизию, — коротко ответил я на вопрос начальника штаба. — Возьму с собой несколько офицеров. Нужно приложить все усилия, чтобы дивизия форсировала к утру Нарев и захватила плацдарм. Тогда нам никакие комиссии не страшны. Просите из резерва армии полк противотанковой артиллерии для усиления фланга 102-й стрелковой дивизии.
Полковник Красноярский с пониманием кивнул.
— И последнее, — сказал я на прощание. — 3-ю пушечную артиллерийскую бригаду держите ближе к левому флангу корпуса в готовности огнем поддержать 73-ю стрелковую дивизию в бою за плацдарм.
Наша оперативная группа тронулась в путь. Состояла она кроме офицеров управления штаба корпуса из взвода автоматчиков и саперов, связистов с двумя радиостанциями для связи со штабами армии и корпуса, САУ-76 и трофейного [118] «тигра». После двух часов пути по разбитому проселку со множеством объездов сделали первую короткую остановку. Рация Матронина по-прежнему безмолвствовала. Зато подполковник Кузнецов доложил, что 413-й стрелковый полк, действующий в авангарде дивизии, успешно продвигается к реке.
Вскоре мы встретили бойцов из 339-й стрелковой дивизии 42-го стрелкового корпуса, удобно расположившихся в оставленных гитлеровцами траншеях. Подошедший к нашим машинам офицер доложил, что несколько часов назад мимо прошли стрелковые части с артиллерией. Не Матронина ли? На этот раз молчала и его рация, и рация Кузнецова. Успокаивало только одно обстоятельство: до Нарева оставалось не более пяти километров. Скоро все можно увидеть своими глазами. Зато полковник Красноярский на связь вышел без промедления. Он сообщил, что танковые подразделения противника на фланге 102-й стрелковой дивизии периодически ведут пушечный огонь, но тактической активности не проявляют. В свою очередь я проинформировал штаб корпуса (а следовательно, и работающую там комиссию из штаба фронта), что главные силы 73-й стрелковой дивизии около двух часов тому назад прошли линию передовых подразделений в полосе 42-го стрелкового корпуса примерно в 2–3 километрах левее разгранлинии. Авангардный полк Кузнецова по всем расчетам должен уже выйти к Нареву.
Не прошло и получаса после остановки, как машины нашей оперативной группы засекла четверка вражеских штурмовиков. На рассвете мы оказались первой крупной целью, и фашистские летчики уделили ей завидное внимание. Пожалуй, впервые за всю войну я радовался вражеской бомбежке. Ведь не случайно авиация противника появилась здесь, у Нарева, а не там, где наметился успех прорвавшихся на наш правый фланг танковых подразделений. Распыляя ударные силы, враг, видимо, начал терять инициативу.
После бомбежки и штурмовки, обошедшейся для нашей оперативной группы без потерь, мы повернули на юг и двинулись по лесной просеке. По всем приметам угадывалось, что по ней совсем недавно прошли войска. Включены рации. Все молчат.
— Вперед! — скомандовал я, предварительно сориентировавшись по карте на местности. Совсем рядом должны быть отдельные домики Михайово-Старе. Туманная дымка поплыла нам навстречу. Река — рядом! Наша головная [119] машина неожиданно выскочила из соснового леса на крутой, густо поросший кустарником берег реки Нарев. От замаскированного окопа к нам направился офицер в сопровождении двух автоматчиков.
Бывают и на войне светлые минуты! Оказалось, что мы вышли к наблюдательному пункту 413-го стрелкового полка подполковника Кузнецова. То, что я услышал от него, превзошло все ожидания: 1-й стрелковый батальон капитана Николая Михалева еще до рассвета переправлен на западный берег на подручных средствах. Готовы паромы для переправы приданной полку артиллерии, а главное, только сейчас, когда плацдарм уже захвачен, начались первые стычки с обнаружившими батальон гитлеровцами.
Подполковник Кузнецов вместе с артиллеристами собрался на плацдарм. Одобрив его решение, я приказал надежно закрепиться на захваченном берегу, особое внимание уделить правому флангу, где со стороны Ружан можно ждать контратаку крупных сил гитлеровцев.
Через тридцать минут подполковник Кузнецов вышел на связь:
— Мой НП на западном берегу. Веду бой по расширению плацдарма в сторону флангов и глубину.
Гитлеровцы, судя по участившимся артиллерийским и минометным налетам, всполошились не на шутку. Привели первых пленных, доставленных с западного берега. Они оказались гитлеровцами из тыловых частей, находившихся в Ружанах.
— Появление русских на западном берегу было для всех неожиданным, — рассказывал немецкий офицер, бережно поддерживая раненую, наскоро перевязанную руку. — Нас утром подняли по тревоге и на машинах перебросили в этот район с задачей очистить берег...
А вот появился и командир 73-й стрелковой дивизии В. И. Матронин. Я крепко отчитал его за отсутствие связи со штабом корпуса, но полковник смотрел на меня весело и тут же представил командира легкого переправочного мостового парка, словно подчеркнув этим, что задачи, возложенные на дивизию, выполнены точно и в срок.
Не успели мы с Матрониным обговорить все вопросы, связанные с переброской на плацдарм главных сил дивизии, как меня на связь вызвал командующий армией.
— Доложите обстановку, — потребовал Романенко.
Соблюдая принятые предосторожности для открытых переговоров, я сообщил, что 73-я стрелковая дивизия главными силами форсирует Нарев и прочно овладела плацдармом. [120]
— Откуда у вас такие данные? — усомнился командарм. — Проверьте и доложите реальную обстановку. Ваш сосед слева ночью встретил организованное сопротивление противника, и его попытки форсировать реку успеха не имели.
Я ответил, что проверять ничего не нужно, ибо я лично наблюдаю действия подчиненных войск и в данный момент отправляю полковника Матронина на западный берег для управления боем.
После небольшой паузы я вновь услышал мягкий голос К. К. Рокоссовского.
— Доволен вашими действиями, — сказал командующий фронтом. — Что вам сейчас мешает, товарищ Андреев?
— Присланная вами для расследования комиссия, — не без озорства ответил я.
— Комиссия мною отзывается, — произнес Константин Константинович. — Ваш правый фланг усилен резервами армии и фронта. Главные силы корпуса направьте на расширение и укрепление плацдарма, занятого Матрониным. Повторяю: это главная задача корпуса.
«Вот и все, — с облегчением подумал я, отдавая телефонную трубку связисту. — Теперь будем воевать». И мне на секунду представился мой оппонент в гитлеровском штабе, склонившийся сейчас над картой, бесстрастно отразившей сюрпризы минувшей ночи. Ему было над чем поразмышлять...
После Великой Отечественной войны мне довелось командовать общевойсковой армией, войсками военного округа. На маневрах и учениях неоднократно отрабатывались задачи ввода в бой вторых эшелонов войск в сложной тактической обстановке. Естественно, в каждом конкретном случае генералами и офицерами предлагались различные решения, в том числе и оригинальные. Но все они базировались на богатейшем фронтовом опыте и были проникнуты стремлением вырвать инициативу из рук противника, упредить его действия собственным маневром, активностью. С гордостью смотрел я на молодых командиров соединений, командовавших во время войны ротами и батальонами. Их искусство управления войсками в современном бою, помноженное на боевой опыт военачальников старшего поколения, — грозная и неодолимая сила для любого врага.
Как только гитлеровцы установили, что советские войска южнее Ружан переправились на западный берег реки Нарев и захватили плацдарм, они спешно начали отводить свои части с левого берега, оставив в покое правый фланг [121] 29-го стрелкового корпуса. Соответственно на плацдарме 73-я стрелковая дивизия стала встречать все большее сопротивление противника. Начались тяжелые затяжные бои, усиливался артиллерийский обстрел переправ и подходов к ним. В полдень 150-мм снарядами накрыло мой передовой командный пункт. Стрельба велась по площадям, вслепую, но дважды за день побывать под бомбежкой и под обстрелом артиллерии, согласитесь, не очень приятно. За несколько минут до налета я собирался ехать к переправе, но замешкался. Ожидавшую меня машину тяжелый снаряд разнес вдребезги. При этом погиб ординарец, с которым я не разлучался еще со времен боев на финской границе. Для меня это была тяжелая потеря.
Мощной танковой атакой, поддержанной крупными силами пехоты, после полудня 4 сентября гитлеровцам удалось было потеснить правофланговые подразделения 73-й стрелковой дивизии. В это время прямо с переправы на этот горячий участок выдвинулась рота артиллерийско-самоходного полка. Мощные САУ-122 сразу подожгли несколько немецких танков. С выходом на огневой рубеж 2-й роты самоходных установок гитлеровцы дрогнули. Их контратака была отбита.
Борьба за прорыв наревского рубежа, открывавшего дорогу непосредственно в пределы Германии, велась в эти дни по всему 1-му Белорусскому фронту. Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский пишет в своей книге «Солдатский долг»: «Выход 65-й армии на Нарев ускорил продвижение и 70-й армии, наступавшей в общем направлении на Соколув, Радзымин, Модлин (севернее Варшавы), и 48-й армии, которая наконец тоже форсировала Нарев в районе Рожан и тоже захватила плацдарм»{12}.
С помощью средств усиления, щедро выделенных из армейского и фронтового резервов, ночью 5 сентября 1944 года удалось значительно усилить противотанковую, артиллерийскую, инженерную оборону плацдарма. По емкости из тактического он превратился в оперативный и впоследствии сыграл важную роль в январской наступательной операции 2-го Белорусского фронта, организованной Ставкой Верховного Главнокомандования по разгрому фашистских войск в Восточной Пруссии.
Напряженными боями отличался второй день обороны плацдарма 5 сентября 1944 года. Стойко и мужественно защищали его наши воины. Из войск непрерывным потоком [122] поступали донесения о массовом героизме бойцов и командиров. Одновременно штабом и политотделом корпуса велась большая работа по подготовке к награждению наиболее отличившихся в боях по форсированию Нарева и на захваченном плацдарме. С большим удовлетворением подписал я представления к присвоению звания Героя Советского Союза командиру 73-й стрелковой дивизии полковнику Василию Ивановичу Матронину и командиру 413-го стрелкового полка подполковнику Ивану Ивановичу Кузнецову. Выполняя приказ старшего начальника, они показали зрелое боевое мастерство, командирское умение своевременно перехватить инициативу у противника, упредить его действия маневром и активностью.
Был подписан последний наградной лист, когда в распахнутую дверь блиндажа хлынул свет нового дня. Я еще не знал, что он уготовил новые изменения в моей фронтовой судьбе.
Утром 6 сентября 1944 года, когда на плацдарме вновь разгорелся ожесточенный бой, на командный пункт прибыл генерал-лейтенант Фоканов. Он вручил мне предписание штаба 48-й армии, в котором на основании приказа командующего 1-м Белорусским фронтом мне было приказано сдать должность командира 29-го стрелкового корпуса генералу Фоканову и срочно убыть в распоряжение командующего 8-й гвардейской армией генерал-полковника В. И. Чуйкова.
В чем же дело? Неужели командование осталось недовольно моими последними действиями и «сработали» выводы, сделанные отозванной было комиссией штаба фронта? Чтобы выяснить ситуацию, решил позвонить члену Военного совета армии генералу Истомину, с которым по-прежнему был в хороших отношениях.
— Николай Александрович! — с обидой сказал я. — Непонятна поспешность с моей заменой. Вам хорошо известно, что части корпуса выполнили боевую задачу: форсировали Нарев и овладели плацдармом. Главное еще не выполнено. Закрепить и расширить плацдарм. А вы меня...
Истомин не дал мне выговориться до конца.
— Андрей Матвеевич! Напрасно вы волнуетесь, Военный совет армии не имеет к вам никаких претензий, а истинную причину перемещения по службе объяснит сейчас начальник штаба армии.
— Товарищ Андреев! — услышал я голос начальника штаба армии генерала Ивана Семеновича Глебова. — У нас запросили опытного командира корпуса для гвардейской [123] армии, мы рекомендовали вас. Жалко расставаться, но и приятно — полевая армия усиливает гвардию!
Через сутки на «виллисе» с водителем и адъютантом, оставив позади Острув-Мазовецки, мы отправились на магнушевский плацдарм. Командующий 8-й гвардейской армией генерал-полковник В. И. Чуйков принял меня радушно. Подробно, пытливо расспросил о прохождении службы. Особенно поинтересовался, где, когда и в каких наступательных боях и операциях участвовал, как организовывал взлом корпусом главной оборонительной полосы, ввод вторых эшелонов и резервов. Проявил интерес Василий Иванович к полученным мною правительственным наградам. Это и понятно: они всегда были свидетельством боевых дел.
Генерал-полковник кратко, но очень убедительно рассказал о боевых делах 8-й гвардейской армии и особенно остановился на смелых и дерзких действиях соединений 4-го гвардейского корпуса, в командование которым мне надлежало вступить. С любовью и уверенностью говорил о 47-й гвардейской дивизии и ее командире гвардии генерал-майоре В. М. Шугаеве и 57-й гвардейской стрелковой дивизии и ее командире гвардии полковнике П. И. Зализюке. Эти дивизии занимали в 4-м гвардейском корпусе место первого штурмового эшелона. Не было случаев, чтобы они не взламывали главной полосы обороны гитлеровцев. Особое мастерство в использовании частного успеха и смелость ведения боя в глубине обороны противника даже при открытых флангах проявляли офицеры и бойцы 47-й гвардейской стрелковой дивизии. 35-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковника Г. Б. Смолина эти качества также присущи, но у нее есть особый почерк — умело, собранно, неожиданно для противника входить в бой и стремительно развивать успех первого эшелона.
— Товарищ Андреев, — сказал в заключение Чуйков, — Военный совет армии проявляет особое доверие к личному составу 4-го гвардейского стрелкового корпуса, он всегда стоит в первом эшелоне на главном, решающем направлении. Мы хотим не только сохранить эти боевые наступательные качества, но и усилить их. Закрепляйте и оттачивайте их.
Первая встреча с легендарным героем Сталинграда оставила глубокое впечатление. Смелость и решительность, мужество и героизм, высокое искусство в руководстве войсками, непреклонная воля в достижении поставленной цели, [124] уверенность в победе — вот характерные качества, которыми обладал один из выдающихся советских командармов.
Генерал Чуйков хорошо знал личный состав, особенно в звене батальон — полк — дивизия, и не только знал, но и умел использовать его сильные стороны. Позднее я узнал еще одну черту характера командарма. Порою он бывал строг и даже резок. Но его строгость, резкость справедливы, а справедливость не обижает и не унижает — мобилизует.
Когда я работал над книгой своих воспоминаний, то не раз задумывался о неумолимости времени. 23 марта 1982 года тысячи волгоградцев пришли на Мамаев курган, где состоялись похороны прославленного героя Великой Отечественной войны, члена Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР, дважды Героя Советского Союза Маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова. Нельзя было без душевной боли слушать выступления на траурном митинге Маршала Советского Союза В. Г. Куликова, первого секретаря Волгоградского обкома КПСС Л. С. Куличенко, генералов армии А. Т. Алтунина и П. Н. Лащенко, но особенно взволновало меня слово представителя молодого поколения нашей страны.
— Я — металлург, представитель самой мирной профессии, родился и вырос в солдатской семье, — сказал депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда сталевар завода «Красный Октябрь» А. Н. Поздняков. — В годы войны здесь, у стен Сталинграда, погиб мой отец, воин Красной Армии. Отсюда начал свой ратный путь старший брат. В моей памяти, в памяти моих сверстников имя Василия Ивановича Чуйкова неразрывно связано с именами самых близких и дорогих мне людей. Об их мужестве и героизме напоминают немые свидетели Сталинградского сражения, седой Мамаев курган и изувеченное здание заводской лаборатории на территории родного «Красного Октября». Сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни сменилось поколений, но останутся вечной священная память о Сталинградской победе и светлый образ бессмертных защитников города на Волге...
В гвардейской армии я долго не задержался. В начале двадцатых чисел ноября 1944 года Василий Иванович снова пригласил меня на беседу. Разговаривали долго. Особый интерес был проявлен им к моему мнению о возможных направлениях армейского удара и участках прорыва. Мы детально обсудили каждое направление и каждый возможный участок взлома главной полосы обороны и заглянули не [125] только в тактическую, но и в оперативную глубину. Беседа подходила к концу.
— Генерал Андреев! — вздохнув, сказал командарм. — Вам известно, что мы готовимся к наступлению? Успех наступательной операции во многом обеспечивают командные кадры. Вас я знаю по докладам и письменным боевым характеристикам. А самая действенная характеристика — совместно проведенный бой. С генералом Глазуновым мы провели несколько наступательных операций, и довольно хорошо. В сложной боевой обстановке друг друга понимали. Я не стал возражать против вашего назначения первым заместителем командующего 47-й армией нашего фронта. Не стану скрывать, это вызвано тем, что бывший командир 4-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант Глазунов закончил курс лечения и возвратился в армию. Андрей Матвеевич! — тепло прощаясь, сказал Чуйков. — Признателен вам за работу по укреплению боевой готовности частей и соединений корпуса и полезную беседу. Мы с вами стоим на одной из главных дорог завершающего периода Великой Отечественной войны, желаю вам больших успехов, до новой встречи.
И снова я еду на «виллисе». Люблин, штаб 1-го Белорусского фронта. 19 ноября 1944 года. Очень тепло, как одного из старых сослуживцев, принял меня член Военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин. Будучи слушателем Высшей пограничной школы, на лекциях и семинарских занятиях, руководимых старшим преподавателем К. Ф. Телегиным, я познавал курс партийно-политической работы в особой пограничной и боевой обстановке.
Тогда, в начале тридцатых годов, полковой комиссар К. Ф. Телегин был начальником политического отдела Казахстанского пограничного округа, а я командиром стрелкового батальона 13-го мотострелкового полка войск НКВД в Алма-Ате. Он проявил большую заботу о направлении меня на учебу в Военную академию имени М. В. Фрунзе. И вот мы снова встретились.
Разговор с генералом Телегиным я начал с официальной просьбы:
— Товарищ член Военного совета, прошу направить меня на должность, которую занимал ранее. Школу заместителя командующего армией я прошел в 1942 году на Ленинградском фронте.
Телегин с пониманием отнесся к моему желанию.
— Андрей Матвеевич! — сказал он. — В командование [126] 1-м Белорусским фронтом вступил Маршал Советского Союза Жуков, 48-я армия, в которой вы ранее командовали 29-м стрелковым корпусом, вышла из состава нашего фронта и вошла в распоряжение 2-го Белорусского фронта. Приступайте пока к работе в соответствии с решением Военного совета фронта первым заместителем командующего 47-й армией. А о вашей просьбе доложу товарищу Жукову.
Не прошло и месяца, как мое желание было удовлетворено. Приказом командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова я был назначен командиром 125-го стрелкового корпуса 47-й армии. В корпус входили 60, 76 и 175-я стрелковые дивизии.
Интересна боевая история этих соединений, созданных в разные годы, но успевших в ожесточенных боях с гитлеровцами покрыть свои знамена неувядаемой славой.
6 июля 1941 года в Ленинском, ныне Октябрьском, районе Москвы формировалась 1-я дивизия народного ополчения, в которую вступило свыше 10 тысяч добровольцев из числа рабочих и служащих, интеллигенции района. Дивизия 9 июля 1941 года была выведена в Толстопальцево, где пополнилась батальонами народных ополченцев Сокольнического района столицы, Орехово-Зуевского и Ленинского районов Московской области.
Запись добровольцев народного ополчения проходила в обстановке исключительного патриотического подъема. В боевой строй становились люди пожилые и молодежь. Коммунисты, комсомольцы и беспартийные. Рабочие и служащие, преподаватели, студенты, научные работники. Записывались отцы вместе с сыновьями, бывшие участники гражданской войны и люди, никогда не бывавшие ни на войне, ни вообще в армии.
Не всех желающих можно было отпустить на фронт, ибо тыл нужно было обеспечить необходимой рабочей силой, квалифицированными работниками.
Во время записи добровольцев в Ленинском районе Москвы был такой эпизод. Пришел вступать в народное ополчение академик Келлер. Когда после длительной беседы ему все же было отказано в зачислении в народное ополчение и разъяснено, что он как ученый больше пользы для фронта принесет своей работой в тылу, Келлер заявил: «В таком случае возьмите для нужд фронта хотя бы мою автомашину». Эта просьба академика была удовлетворена.
На Ленинградском фронте в районе Невской Дубровки мне довелось командовать 4-й дивизией народного ополчения, ставшей впоследствии кадровым соединением Красной [127] Армии — 86-й стрелковой дивизией. Я хорошо знал, с каким патриотическим подъемом шли в бой и побеждали врага народные ополченцы.
Новое соединение, получившее наименование 1-й дивизии Ленинского района, вошло в состав 33-й армии, где с сентября 1941 года было переименовано в 60-ю стрелковую дивизию и с тех пор прошло славный боевой путь. На Боевом Знамени дивизии засверкали ордена Красного Знамени и Суворова II степени. Она получила почетные наименования Севской и Варшавской. Командовал дивизией генерал-майор Виктор Георгиевич Чернов, участник гражданской войны, навсегда связавший свою судьбу с Красной Армией. Будучи по характеру человеком исключительно сдержанным, неторопливым в принятии ответственных решений, комдив отличался умением растить у подчиненных ему офицеров такие замечательные качества, как самостоятельность, умение четко управлять подразделениями и частями в ходе наступательных боев.
Входившая в состав корпуса 76-я стрелковая дивизия была сформирована в мае 1943 года на базе 87-й отдельной стрелковой бригады. В том же году, действуя в составе войск Западного фронта, дивизия отличилась в боях при освобождении Ельни и удостоилась почетного наименования Ельнинская. Позднее за овладение важным опорным пунктом гитлеровцев и крупным железнодорожным узлом — городом Ковель ее Боевое Знамя украсил орден Красного Знамени. Командовал соединением в ту пору, когда я принял 125-й стрелковый корпус, полковник А. Н. Гервасиев.
В марте 1943 года начала боевой путь сформированная в Свердловской области 175-я стрелковая Уральская дивизия, принявшая участие в Курской битве, успешно действовавшая в составе войск 1-го Белорусского фронта и получившая после операции «Багратион» почетное наименование Ковельской. На заключительном этапе Великой Отечественной войны дивизию возглавлял генерал-майор Захар Петрович Выдриган, о совместной боевой работе с которым у меня сохранились самые добрые воспоминания. [128]