В главкомате ВМФ

Приказом Министерства обороны от 3 марта 1969 года я был назначен заместителем Главкома и вместе с Владимиром Афанасьевичем Касатоновым, присутствовавшим при передаче дел Н. И. Смирнову, отбыл в Москву. На аэродроме меня провожали почти все офицеры штаба, председатель крайисполкома Г. Н. Балакин, председатель горсовета, члены бюро крайкома. Самолет взлетел, а я, без стеснения признаюсь в этом, заплакал. Владимир Афанасьевич, человек очень чуткий, вечная ему память, обнял меня и сказал:

— Я тебя понимаю, успокойся, все пройдет.

Прибыв в Москву, вступил в должность. Вскоре состоялся разговор с С. Г. Горшковым.

— С чего мне начинать? Ведь положения о моей должности нет.

Он посоветовал:

— Вот и начни с положения о заместителе главкома — начальнике противолодочных сил, создай себе управление из 15 человек, а потом приступай к разработке постановления ЦК КПСС и СМ СССР о развитии противолодочных сил и средств.

Сама задача, да и подготовка такого постановления — дело очень трудное, потому что при наличии такого большого [125] количества кораблей и подводных лодок, оснащение их гидроакустикой требует более высокого уровня, чем было у нас. Дело в том, что наши корабли и лодки имели весьма большие уровни собственных помех, к этому следует добавить очень большие весогабаритные характеристики. Иначе говоря, в смысле подводного слежения они были, по сути, слепыми. Авиация считалась противолодочной, но кроме магнитометра, не способного обнаружить чужую подводную лодку, особенно на больших глубинах, ничего другого не имела. Следовательно, в постановлении надо было предусмотреть не только создание в необходимом количестве кораблей и подводных лодок с наименьшими уровнями шумов, но и разработку новых акустических станций, дать задание науке на создание неакустических средств обнаружения подводных целей. Потом все это согласовать с министрами оборонных отраслей промышленности, конструкторскими бюро, научными учреждениями, а это, как известно, всегда исключительно труднорешаемые вопросы. Министры «оборонки», как теперь принято называть оборонную промышленность, прежде всего яростно защищали свои ведомственные интересы. Они были противниками любых новшеств. Точно так же они восприняли новые требования ВМФ. Это относится к бывшим министрам Афанасьеву, Белоусову, Егорову, Плешакову и многим другим. К тому же они имели надежную защиту в ЦК КПСС в лице Д. Ф. Устинова и его аппарата и многих других. Для них главным было выполнение промышленностью годовых планов, да еще рапорт об этом.

Правда, Горшков успокаивал меня:

— Тебя все знают, ты способен дойти в любой организации до любого высшего должностного лица, вот и согласовывай.

Нам пришлось бегать и доказывать свою правоту во всех министерствах, в ВПК, конструкторских бюро, институтах, Академии наук СССР. Одновременно шла работа над инструкцией по тактике действий противолодочных сил. Наконец, 21 апреля 1977 года Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О развитии противолодочных сил и средств» было подписано. Началось создание сил и средств. Ежегодно проводились операции по поиску американских ПЛАРБ на флотах, в Средиземном море [126] и Индийском океане. С этой целью были задействованы корабли, подводные лодки и авиация с параллельным испытанием вновь создаваемых противолодочных средств.

Едва я появился в Москве, как злые языки, особенно подхалимы, окружавшие адмирала Горшкова, стали распространять слух, будто Амелько прибыл на смену главкома Горшкова. Последний, будучи человеком самолюбивым и властным, считавшим себя непререкаемым авторитетом в вопросах, касающихся Военно-Морского Флота, не изменил ко мне отношение, хотя болезненно реагировал на критические высказывания по поводу жизни и деятельности ВМФ, особенно по кораблестроению.

Я знал, что Сергей Георгиевич болезненно реагирует на замечания только в том случае, когда несогласие с ним высказывается публично, при посторонних людях. Я это учитывал и в присутствии других офицеров не лез на рожон. А вот когда мы встречались один на один, он внимательно, даже доброжелательно выслушивал мое мнение, поясняя при этом, что не любит, когда при посторонних во всеуслышание мусолят недостатки, о которых он и сам знает и часть вины за их наличие возлагает на себя. Однажды он сказал: «Пойми, что я только главком и надо мной висит много начальников, которые не дают мне возможности поступать иначе, чем они считают, не понимая при этом флота и его предназначения. Я более сдержан, чем ты. Ты можешь спорить при любых условиях, мне этого не дано. Ну, давай обсудим спорные вопросы».

Вот таков был Сергей Георгиевич, которого я глубоко уважал.

В марте 1978 года меня пригласил начальник Генерального штаба маршал Огарков. Николай Васильевич предложил перейти в Генштаб его помощником по Военно-Морскому Флоту. Я поблагодарил за доверие, но сразу же сказал, что «помощник» — это, на мой взгляд, что-то вроде адъютанта, как у гражданских министров, без прав и собственного мнения.

— Если уж вы хотите меня взять, то сделайте эту должность заместителем начальника Генерального штаба, — предложил я.

Он пообещал, и через год должность помощника была изменена на должность заместителя. [127]

Я задал Огаркову вопрос:

— А как на это посмотрит Горшков?

Он ответил, что с ним уже был разговор, он выразил свое согласие с явным удовлетворением. Ну, а я с не меньшим удовлетворением перешел от Горшкова к Огаркову. Это удовлетворение я испытывал почти все девять лет, вплоть до ухода в отставку.

В генеральном штабе Вооруженных Сил СССР

Служба в Генеральном штабе была трудной, но интересной и успешной, чему прежде всего способствовал очень дружный коллектив опытных генералов. Сам маршал Огарков был исключительно доброжелательным и эрудированным человеком, причем не только в военной области. Он всегда был внимателен к подчиненным, четко исполнял распоряжения министра и директивы правительства. Уважительно Николай Васильевич относился и к ученым, конструкторам и всем, с кем ему вообще приходилось иметь дело. Такими же качествами обладали его заместители — начальник ГОУ генерал-полковник Валентин Иванович Варенников, начальник связи маршал войск связи Андрей Иванович Белов, начальник ГОМУ генерал-полковник Виктор Яковлевич Аболинс, начальник ГРУ генерал армии Петр Иванович Ивашутин, начальник 10-го главного управления генерал-полковник Николай Александрович Зотов, генерал-полковник Махмут Ахметович Гареев, который занимался в Министерстве обороны оперативной подготовкой. Все они относились ко мне доброжелательно, а главное, понимали нужды флота и помогали флоту. Об Ахромееве, который тогда был первым заместителем начальника Генштаба, я расскажу чуть позже.

Работа Генерального штаба шла слаженно и продуктивно. Для решения сложных вопросов Николай Васильевич вызывал к себе всех нас, своих заместителей, излагал суть вопроса или проблемы, которые предстояло решить, и свое мнение по этому поводу. Обсуждение начиналось обычно с высказывания каждым своего мнения. Зачастую разгорался спор, даже с использованием «неприличных прилагательных», а попросту ругани. Николай Васильевич, сам [128] принимавший участие в споре, это допускал. Наконец, приходили к единому варианту, после чего Николай Васильевич его окончательно формулировал. Отныне для всех нас это уже был закон, и мы все проводили его в жизнь. Так было до смерти Андрея Антоновича Гречко, которому Огарков как начальник Генерального штаба докладывал в случае необходимости, и тот, как правило, со всем соглашался.

Но вот пришел новый министр — Дмитрий Федорович Устинов, в одночасье ставший к тому же маршалом Советского Союза, одновременно он продолжал оставаться секретарем ЦК КПСС по военной промышленности. Людям, не знавшим его, он казался добрым, а на самом деле это был себялюбивый, жесткий человек, со склонностью к волюнтаризму. Понимая свою некомпетентность в военных вопросах, он полностью опирался на мнение других, но не работников Генерального штаба и военных научно-исследовательских институтов, а на министров-оборонщиков, генеральных конструкторов, директоров заводов. Второй этаж Генерального штаба, где располагались его апартаменты, всегда был заполнен этими людьми. Едва выслушав их предложения по новому вооружению, Устинов тут же принимал их предложения, а потом всего лишь информировал Генштаб, который он воспринимал как свою канцелярию, то есть никакие наши возражения не принимались в расчет.

Разумеется, он окружил себя подхалимами (да простит меня Бог, что я говорю так о покойном, но это было именно так). По вопросам флота главным советчиком у него был его офицер для особых поручений — Свет Саввич Турунов. Когда-то после окончания Военно-морского училища имени Дзержинского он в звании инженер-лейтенанта был назначен младшим военпредом на завод «Большевик», где директором был Устинов. Он-то и приблизил Турунова к своей особе, сделал вроде адъютанта, а потом таскал за собой по всем местам своей службы: в Министерство боеприпасов, в Совнархоз, в ЦК КПСС, причем все в той же ипостаси, но в звании капитана I-го ранга, а когда Устинов был назначен министром обороны, Турунов стал полным адмиралом, не прослужив на флоте, на кораблях, по сути, ни единого дня в ответственной должности. [129]

Вторым морским авторитетом для Устинова был Горшков, и это, на мой взгляд, вполне резонно, так как Горшков был Главнокомандующим ВМФ. Кстати, Горшков всегда умел дружить с начальством — и с Г. К. Жуковым, не любившим флот, и с Н. С. Хрущевым. Но в период их «дружбы» было уничтожено большое количество новейших кораблей, семь крейсеров, которые тогда строились и уже находились в высокой степени готовности, почти вся авиация, входившая в состав ВВС флотов и обученная для действий по морским целям, ликвидирована Амурская флотилия, а ее мониторы со 130-мм орудиями разрезаны на металлолом. В ту пору многие командующие флотами возмущались, в том числе и я, а главнокомандующий ВМФ Горшков молчал и даже подражал Жукову, который в поездке по флотам десятками снимал с должностей и нерадивых, и достойных командиров кораблей и соединений. Как только и Жуков, и Хрущев покинули свои руководящие посты, началось бурное строительство новых кораблей, подводных лодок, создание новых видов вооружения.

Устинова и Горшкова объединяли общие взгляды на флот и его развитие, а сводились они, по сути, к следующему: «Если есть у американцев, должно быть и у нас». Такие непременные условия для столь дорогого вида Вооруженных Сил, как целесообразность, эффективность, стоимость, оба они не признавали. Однако цели у Устинова и Горшкова были разные. Первый, будучи еще членом Политбюро ЦК КПСС, прежде всего был озабочен предельной загрузкой военно-промышленного комплекса, а Горшков стремился догнать ВМС США и по количеству, и по качеству кораблей, благо в финансах недостатка не было. Конечно, мы, моряки, были рады, что флот растет бурно. Что касается количества, то мы даже перегнали Америку, а вот с качеством дело обстояло плохо. В первую очередь нас мучили весогабаритные характеристики. Наши корабли и подводные лодки были большого водоизмещения, с громоздким вооружением, тактико-технические данные которого по точности, дальности, шумности оставляли желать много лучшего. Не получалось у нас и с автоматизированными системами управления.

Мы знали все эти недостатки, в том числе и Сергей Георгиевич Горшков. А стремление добиться лучшего вело [130] лишь все к новым и новым проектам и заказам промышленности, что приводило к нетерпимой для флотов многотипности проектов. Например, у меня на Тихоокеанском флоте были 22 типа подводных лодок. Это затрудняло их использование, производство ремонта, отражалось на подготовке личного состава. Строились корабли и лодки очень малыми сериями, а иногда в единственном экземпляре. Следует отдать должное Сергею Георгиевичу. За те многие годы, что он командовал ВМФ, удалось создать ряд очень хороших и нужных флоту кораблей: десантные, которых ранее у нас вообще не было, сторожевики проекта 1135, БПК проекта 61, малые ракетные корабли, корабли на воздушной подушке, подводные лодки с баллистическими ракетами, подводные лодки проекта 649 с мощными крылатыми ракетами и с большой дальностью полета. Расчеты показали, а учения подтвердили, что одна такая подводная лодка способна уничтожить любой авианосец потенциального противника с большим охранением, при этом наша лодка расходовала только две трети своего запаса ракет. Была создана космическая система целеуказания и освещения обстановки в Мировом океане; и я горд тем, что меня назначили председателем комиссии по испытанию этой системы. Вместе с генеральным конструктором Анатолием Ивановичем Савиным, талантливым человеком, членом Академии наук СССР, а также другими членами комиссии удалось довести эту систему до кондиции, и она была принята на вооружение. За эту работу пять человек стали лауреатами Ленинской премии, в том числе я и нынешний президент Украины Л. Кучма (он был членом комиссии). Кстати, запуски спутников мы производили на ракете его конструкции. Тогда он был начальником конструкторского бюро завода, производившего эти ракеты.

Удалось создать несколько мощных длинноволновых радиостанций для связи с подводными лодками в любой точке Мирового океана, а на таких расстояниях, как несколько тысяч километров, можно было связываться с подводными лодками, находящимися на перископной глубине и даже на глубинах пуска ракет. И все это заслуги Горшкова.

Но вместе с тем у Главкома и Устинова были совершенно абсурдные, ничем не обоснованные идеи. Это касается строительства авианосцев и подводных лодок «Тайфун». На [131] истории их создания следует остановиться особо. Но прежде я, как и обещал выше, должен охарактеризовать Сергея Федоровича Ахромеева. Когда я пришел в Генеральный штаб, Ахромеев был начальником ГОУ в звании генерал-полковника. Я воспринимал его как старшего и как главное лицо в вопросах оперативных планов, а следовательно, и в выработке предложений по развитию всех видов и родов войск, в том числе и Военно-Морского Флота. Тем не менее мои отношения с начальником ГОУ не очень складывались. Любое мое мнение, любое мое предложение Сергей Федорович отклонял, стараясь внушить, что в военно-морских вопросах он все знает сам. Надо сказать, что в молодости Ахромеев поступил в Высшее военно-морское училище, но, проучившись на первом курсе, вместе с другими сокурсниками был направлен в морскую пехоту, так как началась война. Далее его служба проходила в сухопутных войсках. Наши с ним споры по флотским делам дошли, наконец, до министра обороны Гречко. Тот сказал буквально следующее: «Не спорьте, моряки сами разберутся, что им нужно». Видимо, тому, кто плохо знает флот, нецелесообразно вмешиваться в его строительство, а тем более навязывать свое мнение.

Не только со мной, но и с другими замами начальника Генштаба Ахромеев вел себя очень заносчиво, а иной раз и бестактно. Помню, как маршал Сергей Леонидович Соколов в бытность его министром обороны отчитал меня за то, что я попросил его адъютанта доложить, сможет ли маршал принять меня по важному вопросу. Сергей Леонидович сам вышел в приемную и сказал: «Если у меня в кабинете никого нет, сразу заходи, тебе, адмиралу, заместителю начальника Генерального штаба, негоже посылать адъютанта испрашивать разрешение». А вот если я или кто-нибудь из замов начальника Генштаба заходил к Ахромееву, тот встречал неизменным возгласом: «Я вас не вызывал, что у вас за вопросы?!» Когда министром обороны стал Устинов, а Ахромеев первым замом начальника Генштаба, Сергею Федоровичу часто приходилось бывать у министра на приеме. Ради объективности следует отметить, что Ахромеев хорошо знал войска, обстановку в них, умел толково докладывать. Сергей Федорович сразу почувствовал, что он произвел впечатление на министра. Он стал еще ревностнее [132] выполнять все указания Устинова, порой это уже граничило с подхалимством. Когда мы, заместители, бурно обсуждали у маршала Огаркова какой-либо вопрос, Ахромеев сидел, как правило, молча, но едва кончалось обсуждение, он бежал к Устинову с докладом, кто и что говорил и что окончательно решил начальник Генштаба. Видимо, Устинова это устраивало. Результаты не замедлили сказаться: Ахромееву присвоили звание генерала армии, его послали на два месяца в Афганистан координатором, после чего он получил звание Героя Советского Союза, а вскоре и маршала Советского Союза. Все это, на мой взгляд, делалось в пику начальнику Генерального штаба маршалу Огаркову, которого Устинов явно не любил, видимо, завидуя деловым качествам и военной грамотности Николая Васильевича.

Кстати, до сих пор идет спор о том, кто принял решение о вводе войск в Афганистан. Вопрос этот в Политбюро дискутировался несколько дней и даже ночей. Об этом мне рассказывал человек, который присутствовал на всех заседаниях. Вел заседание Брежнев. После общего доклада об обстановке в Афганистане слово взял Устинов, который заявил, что у него нет никаких сомнений в том, что нам немедленно надо вводить свои войска и наводить порядок. Громыко выразил беспокойство по поводу нежелательной для Советского Союза реакции иностранных государств. Он опасался неодобрения международной общественности. На это Устинов заявил, что мы, мол, введем столько войск, что за три месяца они все там разнесут, тем более что все уже спланировано и войска готовы. Громыко сказал, что раз Устинов так уверен, то и он согласен. Андропов, когда его мнение спросил Брежнев, несколько поколебавшись, тоже дал согласие и тоже с учетом заявления Устинова. Тогда Брежнев обратился с тем же вопросом к Огаркову. Николай Васильевич спокойно заметил, что, по его мнению, дело там пахнет не тремя месяцами, а тремя годами как минимум. Вот так было принято решение о вводе советских войск в Афганистан. Когда все вышли в приемную, Устинов, подойдя к Огаркову, обрушился на него: «Что вы там, Николай Васильевич, говорили о трех годах? Опять выступаете против меня?»

В скором времени были созданы оперативные направления, в которые вошли Южные и Западные округа. Маршал [133] Огарков был направлен в Польшу в качестве Главкома Западного направления, а начальником Генерального штаба вместо него стал Ахромеев — маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, уже член ЦК КПСС, а не кандидат, каковым он был до того. У многих, знавших Ахромеева, его поспешное возвращение из Сочи в Москву в августе 1991 года и предложение Янаеву как главе ГКЧП своих услуг не вызвало удивления. Он обосновался в Кремле и взялся по указанию Янаева собирать информацию, писать выступления самому Янаеву. Но тут Ахромеев просчитался, не на того поставив. ГКЧП потерпел полный провал. У Ахромеева отобрали оружие. Ну а как он закончил свою жизнь, всем известно.

Авианесущий крейсер и подводная лодка «Тайфун»

С классом этого корабля возникла такая путаница, что многие даже не представляют себе четко, о чем же идет речь: об авианосце, крейсере или каком-то другом гибридном корабле. Вообще-то класс корабля определяется по его главному вооружению. Для класса «крейсер» самое характерное — это главное вооружение, то есть артиллерия крупного калибра. Крупные корабли — это ракетные крейсеры, на которых главное оружие — крылатые ракеты. У наших кораблей проекта 1143 главным вооружением является корабельная авиация. По этому признаку весь мир называет их авианосцами, и это совершенно справедливо. Однако в СССР упорно твердили, что совсем это не авианосцы, а «тяжелые авианесущие крейсеры». В 1982 году после выхода в море «Киева» — первого корабля этого проекта — ТАСС сообщало: «...Советский авианосец «Киев» стал предметом всеобщих насмешек. По словам американских профессионалов, похоже, что его проектировал какой-то безумец, который не знал, что ему нужно: то ли вертолетоносец, то ли корабль противолодочной обороны...». И уже одно это, на мой взгляд, свидетельствовало о неясности предназначения кораблей этого типа. Руководство ВМФ учло критику, и последующие корабли проекта постепенно приближались к задуманному классу — «авианосец». Каждый новый корабль строился со значительным увеличением водоизмещения, а водоизмещение корабля проекта 1143.5 значительно перевалило [134] за отметку 60 тысяч тонн; он был снабжен самолетами укороченного взлета и посадки типа Су-27 и МиГ-29.

Идея создания в СССР авианосцев относится к началу 60-х годов и принадлежит Главнокомандующему ВМФ Горшкову. Известно, что обострившаяся в этот период «холодная война» вызвала колоссальную гонку вооружений. Правительства всех государств, в том числе и Советского Союза, удовлетворяли почти все запросы руководителей военных ведомств. Не был обижен ассигнованиями и наш Военно-Морской Флот, причем все финансировалось непосредственно из госбюджета. В начале строительства первого авианосца министром обороны был маршал Гречко, член Политбюро ЦК КПСС, а военно-промышленным комплексом в ЦК КПСС ведал член Политбюро Устинов. В кораблестроительные программы маршал Гречко практически не вмешивался, исповедуя тот принцип, что «моряки сами разберутся, что им нужно строить». Подобные заявления я слышал от него лично не раз. Адмирал Горшков был сторонником большого океанского флота, основу которого должны составлять авианосцы. Однако после прихода к власти Хрущева Горшков безропотно, как я уже отмечал, выполнял все его волюнтаристские решения.

К тому времени относится и сокращение Вооруженных Сил на 1,2 млн человек, в общем, ломали не только корабли и самолеты, но и человеческие судьбы. Горшкову тем не менее удавалось отстаивать в ЦК КПСС строительство отсутствующих на флоте, но крайне необходимых ему десантных кораблей, тральщиков для электромагнитных мин, которых у нас не было, ракетных катеров и атомных подводных лодок. Строились и крупные надводные корабли водоизмещением около 10 тысяч тонн. Зная негативное отношение Хрущева к крупным кораблям, эти корабли классифицировались как противолодочные. С акустикой у нас тоже обстояло плохо: неудовлетворительно справлялись с поиском и преследованием малошумных американских подводных лодок. Словом, брали не качеством, а числом. Предполагалось построить серию таких кораблей (не менее 40 единиц) для действий в океане. Часть их, дополнительно вооруженная противокорабельными ракетами, перешла в класс «ракетных кораблей». Американцы называли их «ракетными крейсерами». [135]

С приходом Устинова в Министерство обороны Горшков получил ничем не ограниченную возможность развернуть строительство авианосцев. Он настаивал на 12–13 единицах (количество, правда, не обосновывалось ни расчетами, ни логикой). Брежнев совсем не вмешивался в кораблестроительные планы. То обстоятельство, что Устинов, будучи министром обороны, по-прежнему оставался членом Политбюро и курировал в ЦК военную промышленность, позволило Горшкову без помех реализовывать свои планы.

Имея весьма общее представление о военном деле, Устинов всю свою повседневную деятельность сосредоточил на руководстве оборонными министерствами. Министры оборонной промышленности, конструкторы, директора военных заводов присутствовали на всех заседаниях коллегии Министерства обороны, на всех крупных учениях. Их были там толпы — кому надо и кому не надо. На заседаниях коллегии и учениях принимались решения о разработке и производстве новой военной техники. Мнением Генерального штаба при этом не интересовались, а если его работники и высказывали свое суждение, то приоритет Устинов все равно отдавал мнению промышленников. Наверное, сегодня у многих возникает вопрос: почему же никто из военных и ученых не возражал против необоснованно принимаемых решений, в частности по строительству авианосцев?

Необходимо учитывать, что Устинов, Горшков и другие власть предержащие обладали крайне высоким самомнением, они не терпели никаких возражений, а с инакомыслящими жестко расправлялись В силу этого многие без устали поддакивали и восхваляли идеи «безгрешных» начальников, на чем и строили свою служебную карьеру. Конечно, были и такие, кто с расчетами в руках пытался доказывать несостоятельность строительства флота по американскому образцу, за что тут же впадал в немилость.

Когда авианосец «Киев» вышел впервые в Средиземное море, Устинов, ликуя, поспешил сообщить эту весть Брежневу, подчеркивая, что наконец-то создана угроза потенциальному врагу на море. В это время был готов проект 5-го авианосца с трамплинным взлетом самолетов (бывший «Тбилиси»). Горшков приказал НИИ ВМФ обосновать необходимость такого корабля. Итоги исследования начальник [137] института вице-адмирал Бабий докладывал Горшкову в присутствии большого числа заинтересованных лиц. Услышав об отрицательных результатах исследований, Горшков прекратил обсуждение, заявив Бабию: «Вы неправильно посчитали. Идите, считайте со своими учеными заново».

Авианосец все равно начали строить, а Бабий был снят со своей должности и вообще уволен из Вооруженных Сил. Уволен был и заместитель начальника института, член-корреспондент АН СССР (впоследствии академик) контрадмирал Н. С. Соломенко. Это он своими расчетами доказал, что живучесть наших авианосцев ниже живучести десантно-противолодочного вертолетоносца. Проект вертолетоносца, крайне необходимого флоту, был отвергнут министром судостроительной промышленности в ту пору И. С. Белоусовым. В действительности Белоусова и Горшкова смущали совсем не недостатки корабля, а тот факт, что могли занять стапель, планируемый для строительства авианосцев. Но, по мнению Горшкова и Устинова, вертолетоносец был менее эффективен, а для Белоусова невыгоден из-за своей дешевизны по сравнению с авианосцем. Выступил и я с докладом, в котором доказывал нецелесообразность строительства авианосца проекта 1143.5. Мои сомнения поддержал маршал Н. В. Огарков и генералы армии А. А. Епишев, В. И. Варенников, В. Я. Аболинс и другие, но все равно взялись за строительство корабля. Американцы начали строительство атомных авианосцев, что заметно огорчило Устинова и Горшкова. Как же так? У американцев есть атомные авианосцы, а у нас таких нет?!

Еще в 1976 году в Ленинграде был создан проект атомного авианосца, который был представлен в ЦК КПСС. Лишь через два года вышло наконец-то решение ЦК КПСС, в котором указывалось: «...В связи с большой стоимостью (около 4 млрд рублей по ценам того времени) и неясностью предназначения все работы по созданию такого корабля прекратить». Я не знаю авторов этого разумного решения, но оно свидетельствует о том, что в нашем высшем партийном органе были и здравомыслящие люди. Хотя такое решение весьма огорчило Устинова и Горшкова, которые продолжили работы по перепроектированию. Появился исправленный проект корабля, на сей раз водоизмещением [138] около 72 тысяч тонн с атомной энергетической установкой, катапультным взлетом 36 боевых самолетов, а всего около 60 летательных аппаратов, в том числе 16 вертолетов противолодочной обороны.

Новый проект обсуждался на коллегии. И маршал Огарков, и я, его заместитель, были противниками этого проекта. Негативно отнеслись к нему и другие заместители начальника Генштаба — В. И. Варенников, В. Я. Аболинс, А. И. Белов, начальник Главного политуправления СА и ВМФ А. А. Епишев и многие другие. Видимо, Д. Ф. Устинов почувствовал, что очень многие отрицательно относятся к проекту, и прекратил обсуждение.

Ежегодно аппарат заместителя министра обороны по вооружению составлял план поставок вооружения оборонной промышленностью на очередной год, в том числе и кораблей. Подписанный начальником Генерального штаба, этот план заместитель министра по вооружению передавал в канцелярию министра обороны, а затем он направлялся в ЦК КПСС на одобрение. В 1987 году маршал Огарков в представленном ему плане поставок на 1988 год обнаружил следующую запись: «Начать строительство атомного авианесущего корабля проекта 1143.7». Кто внес этот пункт в план, установить так и не удалось. Маршал Огарков приказал убрать этот пункт. В исправленном виде план был направлен министру обороны. Когда после одобрения в ЦК план вернули в Генштаб, мы вновь обнаружили там этот пункт. Уже после подписи маршала Огаркова был впечатан на другой пишущей машинке текст: «Начать строительство атомного авианесущего корабля проекта 1143.7 на Николаевском судостроительном заводе в 1988 году». Заместитель министра обороны по вооружению В. М. Шабанов уверял, что ему неведомо, кто и когда это сделал. Неизвестно это и до сих пор. По свидетельству адмирала Котова, бывшего заместителя Главнокомандующего ВМФ, допечатку, согласованную с Белоусовым, сделал Турунов по указанию Устинова.

Подобный волюнтаризм был проявлен и при создании ракетной подводной лодки стратегического назначения (шифр «Тайфун»). В то время американцы приступили к оснащению своих стратегических подводных лодок твердотопливными баллистическими ракетами «Посейдон». Узнав [139] об этом, Устинов приказал оборонной промышленности тоже срочно создать стратегическую подлодку с твердотопливными ракетами. Главный конструктор Министерства среднего машиностроения В. П. Макеев смог создать самую маленькую стратегическую ракету для подводной лодки, но удалось сбросить вес «малышки» только до 96 тонн. Для ракеты необходима была новая подводная лодка. Генеральный конструктор С. Н. Ковалев вынужден был соединить параллельно две подводные лодки, а между ними разместить 24 твердотопливные ракеты Макеева. С инженерной точки зрения С. Н. Ковалев решил это гениально, но получился какой-то мастодонт водоизмещением 48 тысяч тонн с абсолютно неприемлемой подводной шумностью. Тем не менее лодка была принята в состав ВМФ и три года «доводилась» до боевого состояния. Примечательно, что Чернавин был срочно назначен председателем приемки АПЛ «Тайфун», так как штатный председатель отказался подписывать акт о приемке еще не готовой подводной лодки, к тому же прошедшей испытания с нарушением правил. Однако это не повлияло на высокие премии, награждение орденами и присвоение званий Героя Советского Союза. Среди награжденных, разумеется, Белоусов, Ковалев.

Аналогичная история произошла с атомными крейсерами «Фрунзе», «Киров» и другими. Их было четыре, а почему четыре, никто объяснить не может. Эти крейсеры водоизмещением более 27 тысяч тонн имеют на вооружении всего на четыре крылатые ракеты больше, чем крейсеры типа «Слава» (водоизмещением 11 тысяч тонн), но разница в их стоимости огромная, если учесть, что один атомный крейсер обходился государству в миллиарды рублей, а крейсер типа «Слава» стоил несколько миллионов.

Я уже упоминал об абсолютной абсурдности тенденции: коль авианосцы есть у американцев, нужны они и нам. Построив первый авианосец «Киев», мы убедились, что он значительно уступает американским. Все равно было решено улучшать качество вновь создаваемых кораблей подобного класса, а цель прежняя — догнать американцев, хотя трудно было определить этим кораблям боевые задачи, которые они выполняли бы с достаточной эффективностью, особенно с учетом их стоимости и очень низкой живучести при ведении боевых действий. Однако руководство такие «мелочи» [140] в расчет не принимало. Эту неясность можно проследить по запискам в ЦК КПСС, где в графе «предназначение» нет четкой формулировки по кораблям этого типа. Корабли одного типа, а формулировки предназначения у каждого различные: «для борьбы с подводными лодками противника», «для обеспечения развертывания наших подводных лодок в океане», «для защиты наших коммуникаций», «для воздушного прикрытия наших оперативных корабельных соединений в удаленных районах морей и океанов», «для борьбы с ударными корабельными группировками противника». Случалось, что отдельным кораблям записывали все перечисленные задачи.

В рамках военно-оборонительной доктрины Военно-Морской Флот должен был оборонять территорию СССР от нападения с морских направлений. Потенциально нам могли угрожать авианосцы ударами ракет и бомбами, в том числе и с ядерными зарядами. Надводные корабли и подводные лодки, вооруженные крылатыми ракетами типа «Томагавк», такого же предназначения и имеют дальность 3000 км. Предполагалось и прямое вторжение войск неприятеля путем высадки морских и воздушных десантов.

Отсюда следовало, что наш Военно-Морской Флот должен обладать эффективными средствами борьбы с ударными авианосцами, а потому необходимы соответствующие скорость и живучесть. Для этого лучше всего подходили атомные подводные лодки, малошумные, вооруженные противокорабельными крылатыми ракетами с головками самонаведения, с дальностью полета 600 км, с быстроходными торпедами большой дальности, к тому же с хорошей скрытностью и живучестью. Необходимы были ракетная авиация берегового базирования с самонаводящимися ракетами по надводным целям, ракетные корабли на воздушной подушке, экранопланы и т. д. Не менее нужны были малошумные противолодочные подводные лодки, противолодочная авиация берегового базирования, противолодочные корабли среднего водоизмещения (1–3 тысячи тонн) для поиска и нейтрализации подводных лодок противника. И все для того, чтобы во взаимодействии с сухопутными войсками, артиллерией береговой обороны, ВВС и ПВО не допустить высадки десантов противника на нашу территорию. Для успешного выполнения военной оборонительной доктрины [141] не обойтись без необходимого количества перечисленных средств флотов.

Но, зная задачи советских флотов, напрашивается один вывод: наши авианосцы абсолютно бесполезны на Балтийском и Черноморском флотах. На Дальнем Востоке единственно возможным пунктом их базирования со свободным выходом в океан мог бы быть только Петропавловск-Камчатский. Дело осложняется тем, что выход такого большого корабля и на востоке, и на севере требует большого количества кораблей охранения. Но в таком случае средства охранения и сам авианосец будут заняты не нанесением поражения противнику, а собственной обороной.

Один из институтов Министерства обороны смоделировал бой в открытом море авианосца (проект 1143.5) с авианосцем «Энтерпрайз», который способен наносить удары по объектам на нашей территории и по нашему кораблю ракетами «Гарпун». По расчетам, 11 ракет с самолетов А-16 «Энтерпрайза» при атаке с одного борта достигают наших кораблей и поражают их. Вообще-то наш авианосец мог бы атаковать своими 12 противокорабельными ракетами с дистанции 500–600 км, но «Энтерпрайз» с его преимуществом в скорости не допустит наш авианосец на эту дистанцию.

Необходимо учитывать, что и на севере, и на востоке наши корабли, чтобы выйти в океан, должны пройти зоны тактической береговой авиации противника, но это в случае военных действий приведет к гибели наших авианосцев еще до выхода их в океан. Когда некоторые заявляют, что наши авианосцы предназначены для воздушного прикрытия оперативных группировок кораблей в удаленных районах морей и океанов, то это сплошное пустозвонство, так как у нас нет таких группировок. Да и куда, а главное зачем они пошли бы?

Расчеты по прикрытию сил ПЛО в Баренцевом море тоже показали, что заставить авианосец искать подводные лодки, оснастив его противолодочными вертолетами, тоже дорого и нереально, ибо живучести у корабля мало, он может быть потоплен сразу после выхода из базы. Таким образом, при военно-оборонительной доктрине нашим авианосцам нет места в системе вооружений.

Адмирал Паникаровский, бывший начальник Военно-морской [142] академии, в своей статье «Нужны ли нам авианесущие крейсера?», опубликованной в 8-м номере «Военной мысли» за 1990 год, пишет: «Расчеты показывают, что если отказаться от создания авианесущих крейсеров..., то стоимость потерянных (уничтоженных) подводных лодок от противолодочной авиации, надводных кораблей от штурмовой авиации и противолодочных крылатых ракет морской авиации от истребителей противника, а также наземных объектов в несколько раз превысит стоимость авианесущих кораблей...». А далее он ссылается на исследования, проведенные не академией, которой руководил, а американцами. Так вот, американцы утверждали, что использование авиации с авианосцев более результативно, чем ВВС наземного базирования. В принципе нелогично ссылаться на американцев, у которых совсем иные задачи. Да и сравнивать их с нами по структуре военно-морских сил, географическому положению, военной доктрине, по количеству и качеству вооруженных сил вряд ли стоит. Как-то на одной конференции Паникаровский признался мне в том, что его академия провела расчеты по использованию нашего авианосца в Баренцевом море для поиска иностранных подводных лодок (хотя, на мой взгляд, это довольно странная задача для такого корабля). Оказалось, что авианосец может выдержать всего один налет авиации противника, а потом погибнет. И чтобы напрасно не гибли люди, о чем и печется Паникаровский в упомянутой выше статье, нет надобности посылать моряков в бой на наших неживучих авианосцах без обеспечения прохода противолодочного рубежа. Тот же Паникаровский утверждает, что отказ от авианесущих кораблей возможен лишь при отказе вообще от Военно-Морского Флота. Весьма странное заявление, за которым не скроешь тень старого мышления. Я считаю, что большую часть выделяемых флоту ассигнований необходимо использовать не на безмерно дорогие и ненужные авианосцы, а на ликвидацию сильного отставания от американцев в качестве наших многоцелевых подводных лодок. Правда, у них еще пока невысок коэффициент оперативного использования, они шумны, а следовательно, в дуэльной ситуации взаимного обнаружения имеют шаткие позиции. Поэтому имеет смысл совершенствовать подводные лодки типа «Оскар», [143] которые в обычном снаряжении своими ракетами способны уничтожить любой авианосец противника при его охранении в 8–10 единиц.

Солидные масштабы нашего военно-промышленного комплекса до сих пор требуют больших и дорогостоящих заказов, которые финансируются государственным бюджетом. Во времена СССР в оборонной промышленности, НИИ, конструкторских бюро работало много талантливых специалистов, но нередко мы и здесь плелись в хвосте по сравнению с передовыми капиталистическими странами. В немалой степени это связано с организацией производства военной техники: конкуренции никакой, промышленность узкоспециализирована. Военные вынуждены были принимать не то, что они заказывали, а то, что произвела промышленность. А производили, сообразуясь со своими узковедомственными интересами, стремились сделать побыстрее, но подороже. Ведь все равно военные примут, даже недоделанное, недостроенное; если не примут сами, заставит ЦК КПСС. До сих пор слышишь: «Принимайте, рабочим нечем платить заработную плату», и военные опять, как раньше, вынуждены принимать в ущерб себе.

Каждый корабль должен оцениваться комплексно, по коэффициенту: эффективность — стоимость, то есть нужно учитывать, равнозначны ли возможности корабля затратам на их конструирование и строительство. Непременное условие — это эффективное выполнение задачи при минимальных затратах. Оценивать наши авианосцы по этому критерию практически невозможно. В Союзе не было, да и сейчас нет органа, способного рассчитать все затраты, связанные с созданием корабля.

В записках, направляемых в ЦК КПСС, министры обороны и судостроительной промышленности указывали только сумму, которая причиталась головному судостроительному заводу, другие затраты вообще не указывались. А ведь сюда входили, кроме того:

— стоимость проектных работ (техпредложений, эскизный и технические проекты) — на сумму 100 млн рублей и более;

— стоимость разработки летательных аппаратов (переделка Су-27 для полетов с трамплина корабля обошлась в 200 млн рублей); [144]

— стоимость разработки и создания спецустройств: обслуживание летательных аппаратов на корабле, контроль исправности систем обработки информации, системы посадки и взлета и т. п. , которые изготавливали не судостроительные заводы, а значит, это уже другие статьи расходов (для «Тбилиси» они составили 68 млн рублей);

— проектирование и строительство берегового комплекса для испытания самолетов и обучения летчиков взлету с трамплина и посадке на аэрофинишор (это несколько сот миллионов рублей);

— стоимость полного комплекта самолетов и вертолетов для корабля;

— стоимость комплекта боеприпасов: ракет, снарядов;

— стоимость корабельного комплекта запасных частей и механизмов;

— стоимость заправки горюче-смазочными материалами;

— стоимость ходовых испытаний корабля, которые длятся годами.

Но и это еще не полный перечень затрат. Фактически их много больше, чем можно предположить. По неполным данным, авианосец проекта 1143.5 (бывший «Тбилиси») обошелся стране более 4 млрд рублей (по ценам 70-х годов).

О стоимости строящегося атомного авианосца говорить очень сложно, но совершенно точно, что она была бы более 10 млрд рублей. К этому надо еще приплюсовать стоимость береговых сооружений для его обслуживания. В свое время мы неоднократно говорили Устинову о неоправданно больших затратах на авианосцы, но он неизменно с раздражением отвечал:

— Это вас не касается, и не суйтесь в расчеты.

Словом, строительство авианосцев — это авантюра. Они не соответствуют заявленной нами военно-оборонительной доктрине, так как не способны защищать нашу страну с морских направлений, не приносят пользы военной мощи государства, а только расходуют средства, которых нам явно не хватает для создания необходимых средств обороны с морских направлений, коих у нас мало, да и те технически устарели.

К глубокому сожалению, комитет Госдумы по обороне и безопасности не оправдал надежд. Он не компетентен в вопросах вооружений и экономики. В его составе много лиц, [145] заинтересованных в том или ином ведомстве. На мой взгляд, следует создать самостоятельный, независимый, подчиненный только президенту аналитический центр военных программ и сложных вооружений. Возглавить его должен опытный ученый, хорошо знакомый с военным делом. В составе такого постоянно действующего центра целесообразно иметь около 15 человек — специалистов в сфере Вооруженных Сил и военной промышленности, экономистов, программистов, математиков. Никто из них не должен занимать какие-то еще должности на стороне. Центру должна предоставляться вся информация, в том числе и особо секретная, для того чтобы он мог выработать научно обоснованные заключения. Для проведения расчетов, экспериментов, опытных работ, моделирования ситуаций центру не обойтись без привлечения специалистов из любых ведомств, а полученные результаты проведенных изысканий должны подтверждаться соответствующими актами или подписанным ведомственным документом. По отдельным сложным программам, системам вооружений центру целесообразно проводить более широкое обсуждение с привлечением специалистов, даже тех, кто в отставке, ибо они обладают большим опытом. А может, резонно будет ввести их в состав центра. Один из вариантов названия подобного центра — «Военно-морская коллегия при Президенте».

Вот, в основном, те вопросы, по которым я спорил, зачастую возражая, конечно, тактично, но твердо, с Устиновым и теми, кто ему поддакивал. Разумеется, лично я в результате этого многое потерял. Мне известно, что меня трижды представляли к присвоению звания адмирала флота. Но, несмотря на то что последнее представление Главной аттестационной комиссии Министерства обороны (ГАК) было принято единогласно, а председатель ее маршал В. Г. Куликов даже успел поздравить меня, Д. Ф. Устинов так и не дал хода дальнейшему оформлению, хотя маршал Огарков особо докладывал ему по этому решению ГАК.

После доклада Д. Ф. Устинов помолчал, а потом ответил маршалу Огаркову: «Как ты мне надоел с этим Амелько. Хорошо, оставь эти документы (протокол заседания ГАК) у меня на столе». Впоследствии эти документы бесследно исчезли. [146]

К 50-летней годовщине победы в Великой Отечественной войне прошел слух, что готовятся представления на присвоение воинских званий. Я решился написать министру обороны И. Д. Сергееву о несправедливом отношении Д. Ф. Устинова к решению ГАК о присвоении мне звания адмирала флота. Мое обращение министру доложено не было, а кем-то из секретариата направлено начальнику ГУК МО с резолюцией помощника министра: «Разберитесь для доклада министру». Через месяц получил ответ, но не от министра, а от и. о. начальника 3 управления ГУК В. Подустова, который разъяснял, что уволенным в запас, к тому же снятым с учета, присвоение званий не положено. После такого бездушного формального ответа я больше к этому вопросу не возвращался.

Конечно, мне было обидно, но в то же время я не мог кривить душой, отказываясь от своих убеждений, молчать, наблюдая хаос не только в вопросах строительства флота, но и в руководстве Вооруженными Силами. По своему характеру я отношусь к тем людям, которые способны признавать свои ошибки, если они доказуемы. Но по тем вопросам, суть которых я изложил выше, вразумительных возражений, да и вообще никаких возражений не было.