Во главе батальона

Ночь на 28 февраля выпала спокойной. Лишь время от времени передний край бороздили отсветы ракет да стучали кочующие дежурные пулеметы. Авиация не работала. Сеял мелкий снег. Сквозь бегущие по небу разорванные тучи мелькал тусклый диск луны. В расположении штаба дивизии царило оживление, хлопали двери землянок, то и дело отъезжали конники, перекликались вестовые, спешили по делам посыльные. Мелькали незнакомые лица солдат, офицеров, слышались чужие голоса.

Утром прибыл приказ из штаба армии: дивизия выводилась в резерв. Днем появились представители сменщиков, затем — командиры частей и подразделений 194-й стрелковой дивизии. Несколько часов кряду с нашей помощью они изучали передний край, систему огня, инженерные сооружения противника, знакомились с разведданными, поведением немцев. Наносили себе на карты и схемы систему нашей обороны.

В первой половине ночи началось перемещение подразделений и частей. Наши пехотинцы, минометчики, артиллеристы, саперы уходили в тыл, и их места в стрелковых ячейках, на пулеметных площадках, минометных и артиллерийских позициях, в окопах и землянках занимали люди, коим по рангу и должности они и предназначались.

В просторном, в два наката, штабном блиндаже, с раскаленной докрасна железной печкой-времянкой посредине, трещали телефоны. Нагрузка на линии связи оказалась двойной. Офицеры утрясали непредвиденные вопросы, которых в таких случаях всегда оказывается немало.

Над походными столами начальников служб — дым коромыслом. Офицеры штаба рассказывают сменщикам об особенностях обороны, поведении противника, оформляют документы, наносят на карты обстановку. И почти все курят. Ничего не поделаешь — фронтовая привычка. [359]

— Надымили-то как! — пошел в помещение полковник Даниловский. — Хоть топор вешай.

Все встали.

— Садитесь, — махнул рукой Федор Семенович. — Продолжайте работать.

Федор Семенович Даниловский возвратился в дивизию еще в начале месяца. Мы искренне обрадовались этому. С ним сработались и, как говорят, понимали его с полуслова. Следом за ним вернулся и начальник штаба подполковник Абашев.

Отъезд в распоряжение корпуса комдива, а затем и начальника штаба в разгар боев до некоторой степени повлиял на нашу работу. К руководству дивизией пришли другие люди. Иными стали требования. Естественно, перестройка нашей работы коснулась полков, батальонов, других звеньев дивизионного механизма и вызвала определенную реакцию, толки. Теперь, выражаясь словами Петра Васильевича Румянцева, все стало на свое место.

— Товарищ полковник, — подошел к Даниловскому начальник разведки майор Коротаев, — боевое охранение доносит: немцы ведут себя спокойно. Полки сменились, разрешите моим ребятам сдать позиции?

— Да, Валентин Иванович, меняйте разведчиков и выводите их в тыл.

Смена прошла организованно. Противник не проявил беспокойства: видимо, ничего не заметил.

Утро части встретили на марше. Дивизия шла по маршруту: Заиваньево, Еланы, Капустевич, Заходы, небольшая железнодорожная станция Василевичи.

— Поредел строй, — пропуская колонну полка, не выдержал подполковник Абашев. — Ох как поредел!

Мимо нас следовали подразделения 828-го стрелкового полка. В батальонных колоннах по семьдесят — девяносто человек, не больше. В пулеметных расчетах и расчетах противотанковых ружей — по одному, в минометных и артиллерийских — по два-три человека. Солдаты шли усталым шагом, равнодушно смотрели вперед или себе под ноги. На буланом коне возле нас остановился командир полка.

— Николай Викторович, сколько активных штыков в строю?

— Триста сорок.

Подполковник Красовский снял шапку, вытер платком бритую голову, тяжело вздохнул:

— Нелегко дались нам Дубрава с Притыкой. Много людей потеряли, да и каких людей — опытных, настоящих бойцов.

Подъехала машина с командиром дивизии, начальником политического отдела, а вслед за ней подкатил видавший виды трофейный автобус с начальниками служб. Офицеры вышли из машин.

— Штаб в сборе, — произнес Петр Григорьевич Жеваго. — Начнем, Федор Семенович?

Даниловский согласно кивнул. [360]

— Товарищи! — Голос Жеваго звучал взволнованно. — Получен приказ. Второго марта погрузка в эшелоны. Станция назначения — Нежин. Мы убываем на доукомплектование, отдых и учебу.

Петр Григорьевич помолчал, посмотрел вслед удаляющейся от нас колонне саперного батальона и продолжил:

— Трудное испытание выдержали мы с вами. Вспомните Унечу, плацдарм на правом берегу Сожа, Дубраву, Притыку, десятки других мест, где пришлось драться с врагом. Везде бойцы и командиры проявили отвагу.

С волнением слушали мы политработника. Действительно, в тяжелейших условиях нам довелось вести бои. Не случайно дивизию окрестили «болотная, непромокаемая». Ночами нас еще долго будут преследовать тревожные сны — форсирование многих рек и речушек, болота, срывающиеся в трясину кони, техника, люди. Начиная от сорокапяток и кончая провиантом — бойцы все тащили на себе. Грязные, оборванные, уставшие, но непобедимые.

Начальник политического отдела дивизии рассказал нам о подвиге личного состава рот Тажимакина и Лягнева у местечка Бараков.

Вырвавшись вперед, подразделения вместе с поддерживающими их расчетами 45-мм орудий оказались в окружении. Одна за другой следовали атаки противника. Наши бойцы сдерживали натиск врага, истребляли немецкую пехоту, уничтожали его огневые средства, жгли танки и бронетранспортеры. Фашисты, не считаясь с потерями, лезли напролом. В полдень роты выдержали бешеную атаку усиленного батальона. Враг откатился с большими потерями. Наступила передышка. Но она длилась недолго. Гитлеровцы вновь нанесли по позициям рот артиллерийско-минометный удар, затем пошли ь атаку.

Боеприпасы на исходе, а у артиллеристов они уже кончились; принято решение идти на прорыв. Подпустив врага, пехотинцы забросали его гранатами и кинулись вперед. Завязалась рукопашная схватка. Штыком, прикладом, лопатой наши бойцы прокладывали себе дорогу. На рядового Дивака бросилось несколько гитлеровцев. Прикладом карабина артиллерист оглушил одного, затем другого. Но тут случилось непредвиденное: ложе приклада разлетелось в щепки от очереди фашистского автомата. Что делать? Взгляд упал на лежавшую рядом немецкую гранату с длинной ручкой. Дивак подхватил ее и бросил. Фашисты шарахнулись в стороны, попадали. Этого времени было достаточно, чтобы солдат выхватил из рук убитого гитлеровца автомат. С возгласом «Получай, гады!» он начал расстреливать окруживших его врагов.

Но как ни старались наши воины — силы оказались неравными. Большинство храбрецов погибло. Об их мужестве и стойкости рассказали прорвавшиеся через кольцо противника старшина Корнилов, старший сержант Ходиков, рядовой Мальчиков.

Подполковник Жеваго откашлялся и глуховатым голосом заключил:

— Каждый подвиг бойцов и командиров мы должны довести до [361] оставшихся в живых. Не забудьте сказать спасибо солдату. Он достоин этого, наш солдат. Все вынес и сделал все, что смог.

Василевичи встретили нас черными проемами окон полусгоревших домов, грудами искромсанной, никому теперь не нужной воинской техники. Всего лишь несколько дней назад здесь шли бои.

* * *

2 марта началась погрузка в эшелоны. Первым убывал 862-й стрелковый полк. Управление дивизии вместе с ротой связи и саперным батальоном грузились во второй эшелон. На следующий день отправлялись артиллерийский, 889-й и 828-й стрелковые полки и остальные части и подразделения.

После бессонных фронтовых ночей сладко спится на вагонных нарах. Душисто пахнет сено, приобретенное заботливыми хозяйственниками у лесника под Василевичами. От сухой травы веет чем-то родным, близким. И если бы не мерное подрагивание теплушки да паровозные гудки, можно подумать, что находишься дома, на сеновале, на котором провел столько ночей за годы детства и юности!

Эшелон подолгу стоит на станциях и полустанках. «Зеленая улица» составам, идущим к фронту, поездам с красными крестами на вагонах.

Наша очередь — последняя.

— Вот уж действительно сонное царство, — машет в сторону теплушек на одной из остановок майор Румянцев.

Петр Васильевич проверял несение службы зенитчиками, караулом и внутренним нарядом.

— Завалились, как медведи в берлогах, — продолжает майор. — Храпят. И ты с ними, Алтунин?

Услышав фамилию, приподнимаюсь, говорю первое, что пришло на ум:

— Как все, так и я.

— Вижу. Сам бы тоже не прочь придавить эдак минуток шестьсот, но служба есть служба. У меня к тебе разговор. Слезай.

Сползаю с нар, черпаю котелком воду и лью ее на разгоряченный затылок.

— Не ровен час — застудишься. Вода-то небось ледяная.

— Нет, я привычный — сибиряк! Да и водица комнатной температуры.

Начальник оперативного отделения ждет, когда надену гимнастерку, и только потом приглашает сесть. Опускаюсь на сосновый пенек. Петр Васильевич раскуривает папиросу, как бы между делом говорит:

— Подошел ты нам, Саша. Есть штабная хватка, обрел некоторое умение...

— Вы это к чему, товарищ майор?

— Какой нетерпеливый! Ну да я тебя понял. По голосу понял: не останешься. — И, чуть помолчав, Румянцев продолжил: — На днях вызовет тебя кадровик, со мной он уже говорил. Не стану перечить [362] твоему уходу, не в тыл идешь-то, а на передний край. Так-то!

Майор Румянцев затянулся дымком, вздохнул, махнул рукой, бросил недокуренную папиросу в дверцу пышущей жаром «буржуйки», поднялся:

— Пойду вздремну.

Вот так новость! Не стал задавать вопросов Петру Васильевичу, хотя и хотелось узнать, куда пошлют. Но тактично ли расспрашивать? И я не решился.

Вагон дернулся и покатился по рельсам. Чей-то зычный голос торопил отставших. В квадрате крошечного окошка промелькнул зеленый огонек семафора. Состав уходил от линии фронта.

В теплушке гудела печка. Дневальный, низенький щербатый боец лет пятидесяти, бросал в огонь дрова, разморенный теплом, довольно крякал и блаженно щурил редкие рыжие брови. Во сне ворочались штабные офицеры. Иногда кто-либо из них вскакивал, некоторое время непонимающе смотрел на огонь и вновь валился на сенник.

Утро встретило нас солнцем. Отодвинув в сторону дверь теплушки, невольно зажмурился. В лицо ударил влажный, густо пахучий воздух. С крыши вагона обильно падали крупные капли воды. Сорвалась и на десятки разноцветных искрящихся осколков разбилась сосулька. Весна!

Командирская подготовка, как назвал разбор прошедших боев подполковник Абашев, состоялась в соседнем вагоне. К нашему приходу на стене уже висела стертая на изгибах карта района Дубравы.

— Опять болота, — не выдержал капитан Герасимов. — Они и так у меня засели в печенках на всю оставшуюся жизнь. Зачем напоминать?

Но тут вошло руководство дивизии. Начался разбор. Полковник Даниловский дал оценку решениям командиров и начальников, разобрал меры обеспечения. Похвалил разведчиков 889-го стрелкового полка за инициативу при взятии Дубравы. В адрес дивизионной роты разведки сказал, что «глаза и уши дивизии не всегда держали в курсе событий штаб», подчас действовали медленно и нерешительно, отрывались от противника. Майору Валентину Коротаеву, да и другим начальникам служб, не раз пришлось краснеть во время выступления командира дивизии.

— Особенно меня встревожило то, — посуровел Даниловский, — что не все доклады об обстановке соответствовали реальному положению вещей. Отдельные товарищи подчас грешили против истины, по той или иной причине выдавали желаемое за действительное, а этого допускать нельзя ни в коем случае. Фактически это дезинформация вышестоящих командиров. Конечно, сказать правду, какая бы горькая она ни была, — тут тоже требуется мужество, как и подняться в атаку.

Командир дивизии имел в виду случай с начальником штаба 828-го стрелкового полка. Во время боя за Дубраву полк «споткнулся [363] « на заполненной водой осушительной канаве. Не очень широкая (восемь — десять метров), но расположенная на открытом пространстве и пристрелянная противником, преграда эта попортила немало нервов. Несколько часов за нее шел бой. Штаб корпуса торопил со взятием деревни, а проклятая канава тормозила все дело. Мы, естественно, нажимали на командира полка Красовского. И наконец доклад: прошли канаву.

Начальник штаба дивизии довольно потер руки:

— Наконец-то, будь она неладна.

Румянцев соединился с 889-м полком — и вдруг у него вытянулось лицо. Оказывается, левофланговый батальон полка лежит перед канавой. Об этом сообщил начальник штаба Модин — человек, словам которого не верить нет причины. Рассерженный Абашев выхватил из рук майора трубку:

— Что вы там топчетесь, за канавой и немцев-то нет! Красовский давно их выгнал.

— Красовский за нами, на фланге лежит.

— Это точно?

— Точно, товарищ Второй.

— Хорошо. Сейчас к вам выедет офицер штаба. На месте разберемся.

Как выяснилось, виноват был начальник штаба 828-го полка майор Забазнов. Канаву преодолели несколько человек из роты Лаптева. Комбат сообщил об этом в штаб полка, а Алексей Прохорович Забазнов, донося нам, добавил от себя, что полк закрепился на рубеже. Пока же шли звонки, фашисты контратакой сумели оттеснить горстку наших бойцов на прежнюю позицию. Однако комбат не торопился докладывать о случившемся. Трудно сказать, чем он руководствовался. Одно было ясно — допущена халатность, граничащая с преступлением.

Во время боя может случиться всякое. Бывает, что он проходит не совсем так, как намечено на картах и заложено в планах. Но это не дает права командиру, какой бы он пост ни занимал, ни на йоту отходить от истины. Приукрашивание, несвоевременный доклад о состоянии дела вредны всегда, но особенно чреваты тяжкими последствиями и нетерпимы в боевой обстановке, где даже малейшее отступление от правды или минута-другая промедления могут обернуться лишними человеческими жизнями. От этого и предостерегал нас командир дивизии.

Разбор боев за Дубраву, а затем и Притыку дал многое всем, и особенно нам, молодым офицерам. Он заставил как бы со стороны взглянуть на себя, проанализировать свою работу и работу товарищей, нижестоящих командиров, штабов, соседей. Для меня это была большая школа командирского становления и обретения боевого опыта.

В один из дней меня попросил заглянуть начальник отделения кадров. Михаил Петрович Таранов встретил приветливо, пошутил насчет мартовской капели и скорой весны. Листая тонкую папку личного дела, с улыбкой произнес: [364]

— Кончилась, Алтунин, твоя штабная служба, кончилась. Идешь комбатом. Рад небось? По лицу вижу, доволен. И правильно. Киснуть в штабе в твои годы да с твоим горячим характером негоже.

Капитан Таранов не спрашивал согласия, говорил о новом моем назначении как о деле уже решенном. Нетрудно было догадаться, что Михаил Петрович успел встретиться с майором Румянцевым, и они решили, по крайней мере на ближайший период, мою судьбу.

Нужно было представиться начальству.

— Командир дивизии нас ждет.

Вагон был разделен надвое солдатскими плащ-палатками. В одной половине размещалось отделение кадров, в другой — командир дивизии, начальник политического отдела и начальник штаба. Мы вошли туда. Помещение было аккуратно убрано. За покрытым красной материей столом что-то писал полковник Даниловский. По стенам стояли заправленные солдатскими одеялами кровати с белоснежными наволочками на подушках.

— Разрешите войти, товарищ полковник?

— Да, входите.

Даниловский приподнял от листа, исписанного мелким почерком, лицо, оглядел нас и, задержав взгляд на мне, произнес:

— А, Алтунин явился. Значит, бежишь из штаба. Нехорошо. — И уже к обоим: — Да вы, товарищи, садитесь.

Федор Семенович еще раз посмотрел на меня, продолжил:

— Разговор, Александр Терентьевич, у нас будет короткий. Вас мы знаем. В боях показали себя;"с хорошей стороны, а это — лучшая характеристика. Есть мнение назначить вас командиром второго батальона восемьсот восемьдесят девятого стрелкового полка. Как, потянете?

— Справлюсь!

— Другого ответа от вас и не ожидал. Принимайте батальон, вникайте в дела и ждите нас в гости.

Полковник поднялся, давая этим понять, что разговор окончен. Мы тоже встали. В это время в помещение вошел подполковник Жеваго.

— Петр Григорьевич, — обернулся к нему комдив, — у вас к новому комбату нет ничего?

— Алтунин! — улыбнулся подполковник Жеваго. — Что его напутствовать. Наш, знаем! Единственно, о чем бы хотел попросить вас, старший лейтенант: держитесь ближе к Елагину. Опытный, знающий у вас замполит. У такого не грех и поучиться работе с людьми. В общем, присмотритесь к нему, не пожалеете.

— Ну что ж, тогда желаю успеха, — пожал мне руку Даниловский. — И чтобы на новой должности долго не задерживаться, комбат. Теперь будем спрашивать с тебя не только за себя, но и за людей. Понял меня?

— Так точно, понял!

— То-то же!

Поздравил меня со вступлением в новую должность и начальник политотдела. [365]

Я вышел из вагона. На сердце было и радостно, и тревожно. Состав стоял на перегоне, ожидая, когда семафор откроет путь. Светило солнце.

* * *

12 марта части дивизии закончили выгрузку на станции Нежин и в этот же день ушли из утопающего в садах небольшого украинского районного городка. Штаб убыл в Безугловку, 828-й стрелковый полк — в Куриловку, 862-й, 889-й стрелковые и 261-й артиллерийский полки и 418-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион соответственно расположились в населенных пунктах Пашковка, Дорогинка, Синдоровский, Талалаевка.

Дивизия вошла в состав 3-й гвардейской армии.

С вещевым мешком за плечом, легко соскочив с попутной подводы на кривой улочке Дорогинки, я пошел разыскивать штаб полка. Сады и огороды деревеньки еще были забиты снегом, а на выгоне уже появились проплешины с сырой, блестящей на солнце прошлогодней травой. Проваливаясь чуть ли не по колено в ноздреватый наст, подошел к первому попавшемуся дому, на широком дворе которого дымились две походные армейские кухни. Окликнул повара, помешивающего большим черпаком в котле.

— Где штаб полка, товарищ старший лейтенант? — переспросил веснушчатый солдат. — Эвон, дворов через пять, — показал вдоль переулка. — С большим крыльцом дом под зеленой железной крышей. Самый большой в здешней округе. Правление колхоза, а нынче там штаб.

— Полная информация, — улыбнулся я.

— А что, — не понял повар, — разве я лишнего сказал?

— Нет, нет, спасибо.

Минут через пятнадцать я вошел в помещение штаба. В комнате просторной пятистенной избы начальник штаба полка майор Модин (Николай Сергеевич получил очередное звание) проводил с офицерами занятие. Присев на свободный край широкой скамьи, стал дожидаться перерыва. Николай Сергеевич, заметив меня, улыбнулся:

— Слушаю вас.

Доложил о своем прибытии. Модин выслушал и в ответ радушно сказал:

— Кстати прибыл. Разбираем действия стрелковой роты в условиях лесисто-болотистой местности. Садись, послушай. Может, для себя что возьмешь. Тем более что майор Павлюк в отъезде. Докладывать некому, разве что представиться майору Кулябину, но и его сейчас нет. Решили баньку соорудить, пошел туда. Будет из раньше чем через час-полтора. Садись.

Николай Сергеевич продолжил занятие. Говорил спокойно, уверенно. Уставные положения подкреплял примерами прошедших боев, решений командиров и начальников в ходе выполнения поставленных задач. Часто обращался то к одному, то к другому из офицеров, не обошел вниманием и меня. Словом, шел деловой разговор. [366]

После занятия Модин представил меня офицерам полка, познакомил с планами учебы части. Полумесячная подготовка личного состава в основном сводилась к практическим занятиям но действиям в различных условиях боя. Исключение составляли офицеры, для которых планировались теоретические лекции, тактические летучки, прием зачетов по уставам и наставлениям, семинарские занятия, да прибывающее пополнение, в основе работы с которым лежали изучение матеральной части оружия и одиночная подготовка. Свыше двух третей времени отводилось на тактическую подготовку, венцом которой являлись учения с боевой стрельбой. Много времени уделялось ведению боевых действий в условиях лесисто-болотистой местности, форсированию водных преград, особенно ночью.

Поздно вечером, когда мое знакомство с документами подходило к концу, вернулись майоры Валентин Евстафьевич Павлюк и Николай Афанасьевич Кулябин. Они были возбуждены и радостны. В дивизию еще прибыло пополнение, стало известно, что материальная часть истребительно-противотанковой артиллерии заменялась зарекомендовавшими себя с самой лучшей стороны 57-мм орудиями.

Увидев меня, Павлюк довольно сказал:

— Наконец-то явился, пропащая душа! Спрашиваю сегодня Румянцева: «Куда моего комбата девал?» — «Какого, — говорит, — комбата?» — «Алтунина». — «Так ведь он еще приказом не утвержден в должности». — «Ну и что из этого? Приказ — бумажка, а мне человек нужен, комбат. Люди его ждут, живые люди». — «Да не кипятись ты, — отвечает. — Убыл твой Алтунин. Вчера вечером убыл. И наверное, уже на месте».

— Николай Сергеевич, — обернулся Павлюк к начальнику штаба, — ввел Алтунина в курс наших дел?

— Да, познакомил. Представил офицерам полка. — Вот и хорошо. В батальоне был?

— Нет еще.

— Вместе пойдем. Как ты, Николай Афанасьевич, не составишь нам компанию?

— Как же, составлю! С Елагиным переговорить нужно. У него там в четвертой роте не создана парторганизация, а политотдел жмет.

— Точнее, рекомендует, Николай Афанасьевич.

— Пусть будет так.

Спустя минут двадцать зашли в штаб батальона — небольшую, но уютную под тесовой крышей избу. Здесь нас поджидали. Среднего роста, худощавый, с черными усами капитан лет сорока подал команду.

— Вольно! — остановил его Павлюк и кивнул в мою сторону. — С новым командиром батальона прибыли. Вам его уже представляли. От себя хочу лишь добавить — фронтовик! Прошу любить и жаловать.

Валентин Евстафьевич взял меня под руку и представил капитана: [367]

— Бухарин Николай Яковлевич, ваш заместитель по строевой части, Александр Терентьевич.

Мы крепко пожали друг другу руки.

— Адъютант старший батальона капитан Охрименко, — представился другой офицер, четко взяв под козырек.

— Заместитель командира но политической части лейтенант Елагин, — встал по команде «Смирно» плотный мужчина.

— Иван Иванович, — добавил стоявший рядом майор Кулябин.

Сели за большой, вымытый до желтизны крестьянский стол. Командир полка поинтересовался ходом занятий в батальоне, подготовкой к взводным тактическим учениям с боевой стрельбой. Капитан Бухарин неторопливо начал докладывать. Все его внимательно слушали. Дело коснулось разработок. Адъютант старший представил несколько вариантов.

— Неплохо, — ознакомившись с ними, произнес Павлюк и передал мне: — Как ваше мнение?

Разработки в основном были сделаны добротно.

— Разве что обстановку нужно усложнить на отдельных этапах.

— Вот и я об этом, — довольно улыбнулся Павлюк. — Только не немного, а до предела. Заставлять командиров и бойцов трудиться с полной отдачей и даже больше. В обучении должны следовать суворовской формуле: «Тяжело в учении — легко в бою!»

— Лучше пот, чем излишняя кровь, — вставил Кулябин.

Мы обсудили вопросы предстоящего тактико-строевого занятия, стрельб. Зашел разговор о кадрах.

— В ближайшие дни рядовой состав полностью получите, — заверил майор Павлюк. — Недокомплект сержантского состава решить за счет опытных и отличившихся в боях бойцов. Учебная рота понесла большие потери, и рассчитывать на нее не приходится. Офицерами вы укомплектованы.

— Парторга батальона нет, — вздохнул лейтенант Елагин.

— У себя разве не подобрали? — посмотрел на него майор Кулябин. — Сколько в батальоне коммунистов — и на тебе...

— Выходит, не подобрали, раз прошу. Офицеры в основном комсомольского возраста. Среди старшин и сержантов есть с жизненным опытом, но грамотешки не хватает.

— Ну, Иван Иванович, тебе вынь да положь готовенького парторга. Неужели так-таки никого и нет?

— Был, и не один, на примете, Николай Афанасьевич, но сами знаете последние бои, а коммунисты шли впереди...

— Хорошо. — Кулябин помолчал. — Подберем вам парторга. Зашел разговор о создании партийной организации в 4-й роте.

И этот вопрос был решен положительно.

Павлюк с Кулябиным ушли.

Говорливая хозяйка лет пятидесяти накрыла стол.

— Нежинских огурчиков не откушать — грех, — начала она украинским говором. — Наш край на всю Россию ими известен. Садитесь и кушайте, я тут и бульбу с салом приготовила. Слава [368] богу, немцы к нам заглядывали редко. Не разграбили, как в других местах.

Огорчать хозяйку не хотелось. Да и, признаться, давно домашнего харча не пробовал — все из солдатского котла, а то и вообще одни консервы. Сел, пригласил за стол ординарца. С удовольствием поели разваристой картошки с хрустящими огурцами, салом и свежей выпечки домашним хлебом, от запаха которого, когда вошли в дом, даже дух захватило.

Время было позднее, а назавтра предстояло рано вставать, поэтому решил лечь спать. Несмотря на хлопотный день, уснуть долго не удавалось: тревожили нахлынувшие дела и заботы. Не хотелось, как говорят, ударить лицом в грязь.

На рассвете мы были на ногах. Деревенская улочка встретила тишиной. Печные трубы выбрасывали в синь неба кудлатые струи белого дыма. Кричали запоздало петухи, в соседнем дворе неистовым лаем заливался пес. От всего этого повеяло родным, но уже порядком забытым. Радостно забилось сердце. Мирная жизнь, отчий дом, как мы мало ценим вас в юности!

Из белых украинских хат выбегали солдаты. Одни с ведрами бежали к колодцу, другие растирались снегом. Кричали, шутили, смеялись. То тут, то там разносились властные голоса — командиры торопили подчиненных.

— Взвод, строиться! — разнеслась команда.

Десятки сапог застучали по образовавшейся за ночь дорожной наледи. Зазвенел оброненный кем-то котелок, послышались взрыв смеха и голоса. Начался новый день, со своими трудностями и заботами, радостями и огорчениями, — день прифронтовой жизни.

Впечатление от расквартирования батальона осталось неплохое. Подразделения были размещены по крестьянским дворам. После траншей и окопов с грунтовыми водами, белорусских болот, морозов и оттепелей, непросыхающей обуви и одежды — это был рай. Люди выглядели бодрыми, в помещениях поддерживался порядок. Неплохо была налажена служба войск. Порадовало меня и то, что подчиненные знали, чем будут заниматься. Чувствовалась твердая рука штаба, офицеров батальона.

Мои заместители оказались людьми знающими. Капитан Николай Яковлевич Бухарин — человек с большим .военным и жизненным опытом, много трудился, задавал тон командирам рот и взводов в требовательности, организации и проведении занятий и учений. Несмотря на разницу в возрасте — Николай Яковлевич был вдвое старше меня, — мы быстро нашли общий язык, стали хорошими товарищами и даже друзьями. Не могу не подчеркнуть: учился у него методике работы с подчиненными, выдержка.

Немало взял и у заместителя по политической части лейтенанта Елагина. Иван Иванович в прошлом — человек самой гуманной профессии — учитель. Родился на Волге. В 1928 году, когда я еще бегал мальчишкой, вступил в партию. На фронт пошел добровольцем. Был политбойцем, парторгом роты, батальона, агитатором полка. Через край хлебнул фронтовой жизни. Несколько раз контужен, [369] ранен. Знал, как говорят, вдоль и поперек солдатскую душу. Потому и шли к нему бойцы за советом и помощью в ночь-полночь. И хотя он повторял: «Не ко мне идут — к партии», личность Ивана Ивановича, его авторитет значили многое в батальоне. Недаром его высоко ценили и знали не только в полку, но и в дивизии.

Много хорошего можно сказать о капитане Охрименко, других офицерах штаба и подразделений. В общем, командный состав батальона подобрался дружный, работоспособный. Дела у нас спорились, нареканий за ход учебного процесса мы не имели.

* * *

В первые дни пребывания в полку меня ждала и приятная неожиданность. Как-то, возвращаясь со стрельб, пришпорил коня и оторвался от общей колонны. Захотелось побыть одному, собраться с мыслями. К этому располагала и погода. После чуть ли не суточного снегопада выглянуло солнце. С деревьев падали первые капли. Ехал, радовался погожему дню, солнцу, свету, тому, что сегодня результаты стрельбы значительно выше, чем были в предыдущий раз.

Начались дома Дорогинки. Улица была забита рыхлым снегом, расчерченным многочисленными тропинками. На повороте появился боец. Солдат как солдат, разве что полушубок непривычной во фронтовой обстановке белизны да кубанка казачья. Скользнул равнодушно по фигуре солдата: мало ли разных людей наезжает в полк по делам службы. Так и проехал бы мимо, не останови меня мелодичный девичий голос:

— Саша!..

Меня словно током пронзило: «Неужели Марина!» Соскочив с седла, стремглав бросился к девушке и в двух шагах от нее, словно наткнувшись на невидимую преграду, остановился в нерешительности.

Марина! В этом имени для меня слились воедино и двухлетнее ожидание встречи, и радость, и удивление. Марина, она!

С жадностью всматриваюсь в милое лицо моей спасительницы, самоотверженно отстоявшей меня в марте 1942 года в госпитале от смерти.

Расставаясь, мы обещали переписываться, а при первой возможности встретиться, но успели обменяться лишь одним письмом. Внезапное продвижение фашистских войск на юге страны прервало завязавшуюся переписку. Территория, на которой находился госпиталь, оказалась в тылу врага. На все моя запросы о судьбе медсестры Марины получал неутешительные ответы. Сразу же после освобождения станции Лихой сделал новую попытку. Райвоенком потребовал сообщить адрес родителей девушки, которого я не знал. Комендант станции сообщил, что во время эвакуации фашисты разбомбили эшелоны госпиталя, поэтому вероятнее всего интересующая меня медсестра погибла. Лишь в глубине сердца оставалась надежда на встречу после войны. И вот встреча на фронтовой дороге!

Марина широко раскрытыми глазами молча смотрела на меня. [370]

Видимо, тоже не верила в случившееся. По ее побледневшим щекам катились слезы.

С нежностью смотрю в почти не изменившееся лицо. Лишь побледневшие щеки, едва заметная сеточка морщинок в уголках глаз и словно застывшая в них боль говорили о пережитом.

— Здравствуй, Марина! — почти шепотом выговорил я. — Неужто это ты?!

Преодолев скованность от неожиданной встречи и испытывая чувство нежности, я обнял свою спасительницу и крепко прижал к груди.

— Сколько я разыскивала тебя, Саша! — глотая слезы, выдавила наконец Марина. — Куда только не писала...

— Я тоже, Марина, но ты как в воду канула.

— Госпиталь разбомбили... Много пришлось пережить при отступлении. Потом резерв. Попросилась на передовую. И вот теперь прибыла сюда.

— К нам?! — наконец выдохнул я. — Да!

— Значит, теперь почти вместе! Это же здорово, Маринушка! Я батальоном командую.

Улыбка, радостная улыбка осветила ее усталое лицо. Забыв обо всем, мы продолжали стоять посередине дороги, жадно расспрашивать друг друга о пережитом за время разлуки.

С этого дня мы продолжали шагать одной фронтовой дорогой, твердо решив, что только смерть может разлучить нас.

* * *

В один из последних мартовских дней я проводил тактические учения с 4-й ротой. Погода выдалась не весенняя. Низовой ветер риал полы шинелей, обжигал лицо, нес снежную крупку. В зыбкой пелене смутно просматривались предметы. Зима словно решила дать весне бой. Лощины, сады и кустарник забил мокрый снег. Занятия закончились в сумерках. Уставшие, мы возвращались в деревню. Подошли к околице. Здесь было тише. От крайних изб повеяло домашними запахами и теплом. Колонна ускорила шаг. Послышались говор, шутки. В одном из дворов, мимо которого проходили, я услышал оживленный разговор и смех. Желая узнать, что там происходит, свернул на подворье.

— Оце дыво так дыво! — донеслись до меня украинские слова.

— Маленке, а хоче тебе схватити зубами, да и копытом ударить.

Оказывается, была прислана новая партия лошадей.

Гнатенко, из полковой минометной батареи, облюбовав себе черненького жеребчика, подошел к нему, а конь — хвать его за полу шинели. Рванулись в разные стороны — аж треск раздался. Гнатенко вывалился кубарем за изгородь, а жеребчик — на спине.

— Цирк! — улыбнулся стоявший рядом солдат и пояснил: — Таких маленьких коньков до войны в цирке видел. А тут на тебе — к нам прислали. [371]

Бойцы продолжали обсуждать подробности встречи с необычными лошадьми. Просторный крестьянский двор то и дело взрывался хохотом.

По прибытии в штаб поинтересовался у Ивана Ивановича:

— Что там еще за цирковых лошадей в полк пригнали?

— Да нет, Александр Терентьевич! — оживился лейтенант Елагин. — В полк прибыли лошади монгольской породы — низкорослые полудикие степняки. Начали разбирать их, а они — ни в какую! Не то что запрячь, поймать себя не дают. Чуть кто приблизится — бросаются. Представление.

Иван Иванович чему-то своему улыбнулся.

— Нам тоже несколько коней досталось. Завтра посмотрите. Думаю, что объездим, укротим норов, и они станут хорошими нашими помощниками.

Елагин как в воду глядел: невзрачные на первый взгляд лошадки оказались на редкость выносливыми, выручали нас в ходе боев. Бойцы и командиры, особенно артиллеристы и противотанкисты, не раз добрым словом вспоминали дар монгольских товарищей.

Мы продолжали готовиться к боям, радовались вестям с фронтов. В эти дни развернулся второй этап грандиозного сражения на Правобережной Украине. Несмотря на начавшуюся весеннюю распутицу, войска 1-го и 2-го Украинских фронтов громили фашистских захватчиков. Ежедневно радио и газеты сообщали об освобождении десятков населенных пунктов. В сводках Совинформбюро все чаще и чаще мелькали названия городов Черновцы, Каменец-Подольский... Помню, какое ликование вызвал у нас выход Советской Армии на границу. Да и не только у нас — у всех советских людей! 27 марта 1944 года газета «Правда» писала, выражая чаяния народа: «Вот она, долгожданная, трижды желанная государственная граница нашей Отчизны, тридцать три месяца назад попранная врагом...»

В честь выхода 2-го Украинского фронта к реке Прут — Государственной границе СССР — в полку состоялся митинг. Никогда не забуду взволнованные лица боевых товарищей: капитанов Ивана Вечтомова, Сергея Емельянова, старших лейтенантов Николая Чугунова, Дмитрия Одегова, лейтенантов Ивана Титова, Ахнара Шаймирданова, старший, сержантов и солдат, вместе с которыми в скором времени мне довелось сражаться с заклятым врагом. Наши мысли и стремления хорошо выразил майор Николай Афанасьевич Кулябин:

— Недалек тот день, когда мы с вами вступим в соприкосновение с противником, будем бить и гнать фашистскую нечисть. Гнать туда, откуда она пришла.

Николай Афанасьевич обвел нас взглядом:

— Боевые друзья, хочу сказать вам еще вот о чем. Недалек и тот день, когда мы вступим на земли народов Европы. Нам с вами предстоит высокая и почетная миссия освободителей от фашистского ига. [372]

Нужно готовиться к ней. К нам будут присматриваться, с нас, людей, пришедших из мира социализма, будут брать пример. Буржуазная пропаганда наплела много о нас небылиц. Нужно всегда помнить об этом и достойно представлять наш советский строй за рубежом.

В планах боевой и политической подготовки личного состава с этих дней все чаще стали встречаться вопросы, связанные с предстоящими действиями на территории сопредельных государств. Темы информации, лекций, докладов, бесед нередко стали посвящаться политическому положению в Польше, Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Югославии, Румынии, народы которых развернули антифашистскую борьбу. Материалы для выступлений командиры и политработники брали из периодической печати. Газеты «Правда» и «Известия», «Красная звезда» и другие, журналы тогда много вникания уделяли этому вопросу.

Мы понимали, что пребывание в резерве может кончиться в любой день, и торопились со сколачиванием подразделений. В батальоне прошли взводные и ротные тактические учения с боевой стрельбой, началась подготовка к полковым. Не помню точно, но где-то в первых числах апреля я проводил с батальоном тактико-строевое занятие. За день порядком устал, а личный состав и вовсе ног не чувствовал. Шутка ли, в беспролазной грязи по буграм и оврагам чуть ли не два десятка километров протопали, к тому же с развертыванием и многочисленными вводными. Фронтовики еще бодрились, а молодежь раскисла. Естественно, вид у всех нас оставлял желать лучшего.

Батальонная колонна втягивалась в деревенскую улицу. Пришпорив коня, поспешил на квартиру. Решил побыстрее привести себя в порядок: вечером должно было состояться совещание у командира полка. Только сбросил шинель, стал к рукомойнику — в избу вбежал посыльный из штаба.

— Товарищ старший лейтенант, вас генерал спрашивает! Ох и сердит, прямо страсть! Накричал на дежурного.

— Что случилось-то? За что ругает?

— Не знаю!

Надернув гимнастерку, на ходу заправляя под погон портупею, выскочил за ворота. На разбитой грунтовой дорого, разделяющей пополам небольшой деревенский выгон, застряла забрызганиг.н грязью легковая машина. Возле автомобиля стояла группа военных. Подбежал к ним, увидел генерала.

— Ваши? — кивнул он в сторону начинавших расходиться ио деревенским дворам подразделений батальона.

— Так точно!

— Цыганский табор! Каков вид солдат и офицеров! В грязи, расхлестаны!

— С тактико-строевых занятий возвращаемся.

— Пошехонцы! Распустили людей. Оружие держат, как палки! Не войска, а черт знает что!

— Но ведь... [373]

— Как фамилия? — не стал и слушать меня генерал. Он обернулся в сторону одного из офицеров: — Запишите.

На этом моя встреча с командиром корпуса генерал-майором Донсковым закончилась. Не знаю, какое настроение было в этот день у Семена Ивановича, но «знакомство» с ним оставило у меня неприятный осадок. Тем более что через несколько дней прибыл приказ о моем несоответствии должности. Это взыскание было первым и последним за мою службу в армии.

Грубый окрик, поспешность принятия того или иного решения в отношении подчиненного не красит командира любого ранга. Никогда -так не поступит человек, уважающий людей и себя.

В дальнейшем военная служба сводила меня с командирами и военачальниками требовательными, но тактичными, умеющими вникнуть в существо вопроса и спокойно принять по нему решение. С теплотой вспоминаю полковника Ф. Ф. Абашева, генерала Ф. С. Даниловского, Маршалов Советского Союза Р. Я. Малиновского, А. А. Гречко, М. В. Захарова и многих других. Требовательность без оскорбления — вот что характерно для их работы. Так и должно быть.

Помню, тогда я был надолго выбит из обычной служебной колеи и тяжело переживал случившееся. Горький осадок не прошел даже спустя четыре месяца, когда Семен Иванович Донсков подписал на меня представление на Героя Советского Союза. Да и сейчас, спустя много лет, неприятно вспоминать это.

Продолжая боевую подготовку, мы проводили партийные, комсомольские и общие собрания в ротах, готовились к батальонному партсобранию. Иван Иванович Елагин предложил мне выступить на нем с докладом. Я начал было ссылаться на занятость.

— Нет, Александр Терентьевич, — настаивал Елагин, — вы коммунист, командир, направляете работу партийной организации. Кому как не вам задать тон. Насчет доклада не беспокойтесь — помогу.

Собрание прошло неплохо. Коммунисты по-деловому говорили о наших успехах, вскрывали недостатки в учебном процессе, вносили предложения по их устранению. За поздним ужином Иван Иванович ответил на беспокоивший меня вопрос:

— Доклад, Александр Терентьевич, получился. Сумел схватить главное и интересно его преподнести.

— Хвалишь, Иван Иванович. Многое не получилось. Хочется сказать, а выразить пока не могу.

— Не думаю тебя хвалить, говорю правду. Но то, что недоволен собой, — хорошо.

Елагин отхлебнул глоток чаю, улыбнулся, предложил:

— Послезавтра у нас политическая информация для личного состава. Не выступишь ли с ней? Расскажешь о событиях в Крыму. Кстати, ты там воевал.

В эти дни войска 4-го Украинского фронта генерала армии Ф. И. Толбухина, Отдельной Приморской армии генерала армии А. И. Еременко, моряки Черноморского флота и Азовской флотилии [374] громили фашистскую 17-ю армию в Крыму. Командующий этой армией генерал Енеке — специалист по созданию фортификационных сооружений — терял одну оборонительную позицию за другой. Несмотря на упорное сопротивление врага, нашими войсками были взяты Армянск, Керчь, Евпатория, Ялта, Симферополь, Бахчисарай, Судак. На очереди был овеянный славой Севастополь. Обо всем этом я рассказал бойцам и командирам на очередной политической информации.

Постепенно лейтенант Елагин втягивал меня в воспитательную работу с личным составом — дело нелегкое, но необходимое для каждого командира.

Настроение было отличное. Мечта выехать на фронт во главе подразделения осуществлялась. От отца и из дома получил добрые вести. Марина рядом.

Тем временем пребывание дивизии в резерве подходило к концу. В один из дней был получен приказ на марш. Конечным пунктом нашего перемещения оказалась небольшая железнодорожная станция Киверцы Ровенской области. Дивизия вошла в состав 3-й гвардейской армии.

Вновь дорога. Убегают назад километровые столбы, мечутся телеграфные провода, мелькают деревья. В низинах лугов, по берегам речушек, озер и прудов проглядывают опушенные белым вербы, а на буграх — косячки нежно-зеленой первой травы. Ласково обдувает прогретый весенний воздух. Сгрудившись у дверных проемов, бойцы смотрят на проносящиеся мимо весенние картины. Слышится под переборы гармоник и трофейных немецких аккордеонов песня.

— Веселая песня, Александр Терентьевич, — трогает меня ,ча плечо лейтенант Елагин, — признак хорошего настроения и крепкого духа.

Мы слушаем задорный, со свистом, припев «Калинки» и невольно сами подхватываем мелодию. На остановках, пока ждем встречных поездов, слышим:

— «Наши войска расширяют плацдарм на правом берегу Днестра! Ведут бои на ближних подступах к Севастополю! Наша авиация наносит удары по резервам врага на территории Польши и Румынии, Чехословакии!»

— Начинается и на нашей улице праздник, Иван Иванович, — оборачиваюсь к Елагину.

Позади остались города Житомир, Новоград-Волынский, десятки других городов, сел и поселков. Разные по размерам, географическому положению, но почти одинаково опустошенные.

На станцию Киверцы прибыли ночью. Отдаваясь в близком лесу, разнеслась команда: «Приступить к выгрузке!»

Вагоны ожили, послышались лязг отодвигаемых дверей, хруст щебня и шлака под сотнями солдатских сапог. Чувствуя конец пути, заржали лошади. Не тронулись с места лишь зенитчики, у них задача прежняя — охрана полка. [375]

Быстро разгрузили имущество. Недолгими были построение и перекличка. Нас с Иваном Ивановичем тревожили братья Горобцы. Феодосии и Мефодий попросили разрешения навестить родных (эшелон следовал мимо их села), заверили, что догонят. Под свою ответственность я отпустил сержантов.

— Неужто подведут, «воробьи»?

— Не думаю, ребята серьезные.

Как бы в ответ на наш разговор в конце деревянного перрона появились знакомые фигуры.

— Да вон и они!

Феодосии и Мефодий подбежали к нам. Запыхавшиеся, радостные, доложили о прибытии.

— Нашли родных?

— А як же, знайшлы! — ответил за обоих Феодосии.

— Хорошо, поговорим попозже, когда выпадет время. Сейчас идите по взводам, там вас заждались.

Братья четко повернулись и побежали разыскивать свои подразделения.

В этот же день, 23 апреля, корпус, дивизия, а следовательно, и полк вошли в состав 1-го Украинского фронта. Мы догадывались, что скоро развернутся крупные события: на станциях, полустанках, железнодорожных тупиках — везде разгружались личный состав, техника. Ночами войска, соблюдая все виды предосторожности, двигались в указанные им районы.

Мы не знали о том, что действиям наших войск в Белоруссии, Прибалтике, Карелии и других местах вскоре суждено вылиться в общее наступление Советской Армии по всему советско-германскому фронту.

Первого мая части сосредоточились в лесах. Нам предстояло сменить части Первой чехословацкой бригады. Мы были наслышаны о боевых делах чехословацких интернационалистов, участвовавших на стороне Советской Армии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

И вот военная судьба свела нас. Мы с интересом смотрели на форму, прислушивались к незнакомому выговору солдат, унтер-офицеров и офицеров. Бодрые, веселые, подтянутые бойцы и командиры производили хорошее впечатление. После формальностей по приему участка обороны от 2-го отдельного батальона чехословацкой бригады были исполнены гимны двух стран. Необычная церемония надолго осталась в памяти каждого из нас.

В один из первых майских дней в батальон прибыл парторг — выше среднего роста, широкий в плечах, стройный, с северный выговором.

— Лейтенант Малыгин, — представился он. И после небольшой паузы: — Василий Федорович. Прибыл в ваше распоряжение.

Нетрудно было догадаться: Василий Федорович не из кадровых офицеров. Это было видно по его развалистой походке и докладу. Мое внимание привлекли награды и свидетельствующие о ранениях [376] нашивки на его гимнастерке. «Успел понюхать фронтового пороху», — мелькнула мысль.

— Кем до войны работали, Василий Федорович? — поинтересовался лейтенант Елагин.

— Лесничим в Архангельской области. Войну начал политбойцом.

Малыгин успел повоевать под Ростовом, в должности заместителя политрука роты участвовал в Сталинградском сражении, окончил курсы политработников.

— Впечатление производит неплохое, — высказал мнение после ухода лейтенанта Иван Иванович. — Боевой опыт имеет, в вопросах партийно-политической работы разбирается.

— У меня тоже такое мнение.

Так батальон пополнился еще одним офицером. Партийный вожак оказался человеком неробкого десятка. Василий Федорович не раз водил людей в атаки, помогал бойцам и командирам держаться в обороне. Но это было несколько позже.

Мы продолжали готовиться к предстоящим боям. Батальон участвовал в полковом учении на тему «Прорыв сильно укрепленной обороны противника в лесисто-болотистой местности с форсированием водной преграды». Учение выявило сильные и слабые стороны в подготовке личного состава. Допущенные ошибки и промахи постарались исправить.

Здесь мы отпраздновали годовщину со дня формирования дивизии. В юбилейном приказе были подведены итоги боевого пути соединения. «За год ожесточенных боев, — говорилось в нем, — дивизия вместе со всей Красной Армией прошла славный боевой путь от небольшой речки Ловатянка до Десны, Сожа, Днепра, Березины, сметая и уничтожая на своем пути немецко-фашистских захватчиков, освобождая пядь за пядью родную землю. За год боевых действий дивизией пройдено с боями свыше 460 километров. Освобождено более 600 населенных пунктов...» Праздничный приказ призывал нас к новым победам в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и оканчивался словами: «Смерть немецким оккупантам!»

В ночь на 24 мая мы совершили марш и к утру сосредоточились на указанном рубеже.

В один из дней командиров батальонов дивизий первого эшелона собрал командарм генерал-полковник Гордов. Высокий, стройный, подтянутый, Василий Николаевич произвел на меня приятное впечатление. Импонировала и манера его разговора. Речь шла о наступлении. Василий Николаевич в общих словах обрисовал обстановку, затем стал интересоваться тем, как комбаты знают тактико-технические характеристики оружия, находящегося на вооружении стрелкового полка, и умеют его применять в бою, насколько знакомы с минами, проволочными заграждениями — не только нашими, но и немецкими.

— Все это необходимо вам, товарищи батальонные командиры, знать как дважды два, — повторял командарм, когда кто-либо из [377] нас не мог правильно выразить свою мысль или затруднялся ответить.

Твердой, пружинистой походкой шагал Василий Николаевич Гордов по проходу, то и дело останавливался, спрашивал у кого-либо из нас: «Как думаете вы?» или «Правильно ли ответил товарищ?».

Если же ответом генерал-полковник был удовлетворен, тут же хвалил офицера, ставил в пример другим.

Больше в ходе войны мне не довелось встретиться с генерал-полковником Гордовым, хотя слышать о нем приходилось много. Требовательный, суровый, этот человек был беспощаден даже к мелким проявлениям растерянности, жестко спрашивал с подчиненных за ошибки, даже самые незначительные. Подчас излишне жестко, чем нередко подавлял их волю и инициативу, уверенность в своих силах. Возможно, отпечаток на его характер наложила горечь неудач первых лет войны. Сорок первый и сорок второй годы Василий Николаевич провел на передовой и хорошо узнал истинную цену слабоволия, нераспорядительности.

До 10 июня мы продолжали находиться на прежнем рубеже обороны: обе стороны вели усиленную разведку. По ночам поисковые группы захватывали зазевавшихся во время дежурства или отставших одиночных солдат и волокли их к своим. Нередко по этим случаям на передовой возникал переполох: серии цветных ракет бороздили темное небо, набирала силу ружейно-пулеметная стрельба, а иногда к ней подключались минометные и артиллерийские батареи. Огонь в основном велся с запасных позиций.

Продолжая совершенствовать оборону в инженерном отношении, бойцы часто находили проржавевшие от времени снаряды, патроны, гранаты — оружие первой мировой войны. Участок обороны полка располагался на историческом месте. Отсюда в 1916 году войска Юго-Западного фронта под руководством генерала от кавалерии А. А. Брусилова осуществили блестящий прорыв позиции австро-венгерских войск. Позиций и траншей, как таковых, не сохранилось, но их прямоугольные очертания хорошо были видны на местности. Неплохо сохранились железобетонные колпаки, некоторые из них удалось даже приспособить под огневые точка.

Естественно, у всех нас возник интерес к событиям тех лет. Вначале мнения были самые разнообразные. Некоторые офицеры высказывались в том плане, что, мол, наступление в конце концов провалилось, так стоит ли о нем говорить. Не помню, по какому случаю в перерыве одного из совещаний зашел разговор о Брусилове.

— Царский генерал, — махнул рукой капитан Вечтомов. — Что с него возьмешь?

— Не скажите, товарищ Вечтомов, — обернулся к Ивану Никитичу начальник политического отдела подполковник Жеваго. — Я тут, собираясь к вам, навел справки о генерале Брусилове. Они довольно, скажу вам, любопытные. Алексей Алексеевич Брусилов — личность интересная. Участник русско-турецкой войны [378] 1877-1878 годов. В 1900 году командовал дивизией, в последующем — корпусом, армией и, наконец, фронтом. Блестящий брусиловский прорыв — образец военного искусства, который выдвинул Брусилова в число лучших военачальников первой мировой войны.

В оценке происходящих в России революционных событий Брусилов ошибался. Но уже в 1920 году выступил с воззванием к бывшим офицерам, в котором призвал их на защиту Советской России от агрессии буржуазно-помещичьей Польши. В 1923 году инспектор кавалерии Красной Армии. В 1924 году ушел в отставку, но оставался в распоряжении Реввоенсовета.

Да и в конце концов дело не в генерале Брусилове, хотя он но такая уж и простая фигура в истории русской армии, а в славе нашего отечественного оружия, в героизме российских солдат и офицеров, их мужестве и преданности родине. Вот что нам нужно подчеркнуть в беседах с бойцами и командирами.

Нашелся в полку нашем и живой свидетель событий, происходивших без малого тридцать лет назад. С интересом слушали бойцы воспоминания сержанта Романова — участника первой мировой войны, Георгиевского кавалера. Он рассказывал о своих товарищах-солдатах тех далеких лет, сражавшихся во имя России-матушки, о их мужестве, стойкости, самоотверженности. Захару Петровичу было что сказать и о боевых делах друзей, с которыми шел огненными дорогами этой войны. Да и сам он к тем старым воинским наградам прибавил орден Славы III степени.

Проводились в те дни партийные и комсомольские собрания. Лучшие из лучших воинов вступали в партию и комсомол. Комсоргом батальона у нас был Володя Баранов — энергичный, веселый человек. Ему до всего было дело, начиная от вопросов боевой подготовки и кончая мелкими деталями отдыха бойцов. Выпуск боевых листков, листовок-молний, текстуальные читки газет, обсуждение статей различного характера, организация вечеров вопросов и ответов — да разве все перечислишь, чем занимался этот неугомонный человек! Где он, там шутки, смех, песни. Под стать ему подобрались и члены комсомольского бюро — инициативные, напористые в работе. Потому и била комсомольская работа в батальоне, да н в ротах, как говорят, ключом. Комсомольцы являлись хорошими помощниками командиров во всех наших делах.

В батальоне по инициативе комсомольских активистов состоялся обмен опытом мастеров огня из стрелкового и артиллерийского оружия, прошел сбор наводчиков пулеметов, противотанковых ружей, минометов и орудий.

Мы жили предстоящим наступлением и ждали изменений на фронтах Великой Отечественной. В сводках Совинформбюро, газе-их подводились итоги осенне-зимней и весенней кампаний, сообщалось о боях местного значения. Противник был разгромлен под Ленинградом и Новгородом, на Украине и в Крыму.

С радостью мы встретили весть о том, что в ночь на 6 июня союзные войска пересекли Ла-Мапш и приступили к высадке десанта на побережье Северной Франции. Одновременно их авиация [379] нанесла удары по гарнизонам врага, дислоцирующимся в городах Кале и Дюнкерк. Наконец-то долгожданный второй фронт был открыт!

Между тем набирало силу лето. С короткими грозовыми дождями, птичьим гомоном, соловьиными трелями, терпкими запахами цветов проходил теплый и солнечный июнь сорок четвертого. Природа словно манила мечтами одетых в армейскую форму двадцатилетних парней, навевала воспоминания сорокалетним. Первые вечерами, в свободное от несения службы время, пели песни или выделывали ногами замысловатые кренделя под аккомпанемент гармоник, топали так, что дрожала земля; вторые, собравшись в кружки, вели разговоры о довоенной жизни, вспоминали семьи, с которыми разлучило фашистское нашествие.

Как-то поздним вечером, обходя охранение с лейтенантом Малыгиным, мы стали свидетелями одного из таких разговоров.

— Письмо намедни получил. Домашние пишут — отсеялись, хотя и трудно было, одни бабы на селе остались. Жена сообщает еще, что сосед письмо своей супруге прислал. На Ленинградском фронте воюет. Пишет, что обзавелся финкой. Соседка возмутилась. Моя тоже клюнула на эту удочку. Спрашивает: тоже, наверное, там бабу нашел, что домой редко письма пишешь? Соберусь и приеду. Повыдеру ей, да и заодно тебе, старый греховодник, глаза.

Взрыв хохота на время заглушил голоса.

Подошли к сидевшей у блиндажа группе солдат. Бойцы встали.

— Так как же, товарищ Зверев, насчет финки?

— Перепутала, товарищ старший лейтенант, холодное оружие с национальностью, — ответил широкоплечий, лет сорока с небольшим солдат.

Бойцы прыснули со смеху.

— Садитесь. Да и мы с парторгом тоже присядем...

Опустились на предложенную старшим сержантом Николаевым аккуратно свернутую плащ-палатку.

— Спасибо, Алексей Максимович.

Николаев как-то удивленно посмотрел на меня. Но, когда я по имени и отчеству обратился и к младшему сержанту Жигоре, понял, видимо, — знаю не только его. Маленькая деталь, но она как-то сразу расположила к нам солдат и сержантов. Пошел непринужденный разговор о наших делах, о наступлении Ленинградского фронта, союзниках, третьей годовщине со дня начала Великой Отечественной войны.. И так уж получилось, что чуть ли не каждый вспомнил погибших на фронтовом пути товарищей.

— Без их подвига, — подытожил разговор Василий Федорович Малыгин, — не было бы и сегодняшнего нашего дня. Они были первыми. Не дрогнули. Пусть земля Отечества им будет пухом. Оня начинали, а мы должны закончить разгром фашистов. Эгто наш святой долг перед их светлой памятью.

В наступившей тишине было слышно, как кричит коростель, а на соседнем болотце подает голос кем-то разбуженный селезень. [380]

Слышался свист рассекаемого крыльями летучих мышей напоенного ночной влагой воздуха.

— Скоро ли пойдем мы? — нарушил затянувшуюся паузу рядовой Акса Баймулдинов, вскинув на меня смуглое, с раскосыми глазами лицо.

— Скоро, товарищи, скоро!

В первых числах июля командование больше стало уделять внимания рекогносцировочным работам. Основное время мы проводили на переднем крае или у макета района предстоящих боев. Еще и еще раз отрабатывали возможные варианты хода боевых действий. Комдив и начальник штаба требовали все новых и новых сведений о противнике. Подчиненные майора Валентина Коротаева вместе с полковыми разведчиками работали в полную силу.

По данным разведки, мы знали: оборона противника состоит из трех полос, вмещающих в себя траншеи полного профиля, ходы сообщения, окопы, огневые, основные и запасные позиции для артиллерии, минометов, танков, различного рода инженерные заграждения. Не только крупные населенные пункты, хутора, отдельные дворы, но и господствующие над местностью холмы и высоты превращены в узлы сопротивления.

В полосе предполагаемого наступления полка противник создал опорные пункты в Киселине, Оздютичах, Семеринке, Лукувом, особенно фашисты укрепили Владимир-Волынский. Город был опоясан несколькими траншеями, прикрытыми сплошными минными полями и проволочными заграждениями.

Перед нашим батальоном передний край гитлеровцев проходил но восточной окраине Киселина, северной окраине населенного пункта Семеринка и колонии Жичинок и состоял из двух-трех траншей, имеющих инженерные заграждения и защищаемых огнем артиллерии и минометов.

Вторая его полоса, так называемая линия принца Евгения, тянулась по западному берегу реки Турья. По данным пленных, она являлась основной. Сюда, под прикрытие инженерных сооружений, противник рассчитывал отвести, если потребует обстановка, части с первой — во избежание излишних потерь.

Третья полоса обороны проходила по реке Западный Буг. Ее оборудование было еще не закончено. Тыловые части противника вели здесь инженерные работы.

Время перехода в наступление приближалось. Слушая сводки с фронтов, мы искренне радовались. Вслед за Ленинградским и Карельским фронтами перешли в наступление 1-й Прибалтийский и три Белорусских фронта. Наши войска в Белоруссии разгромили витебскую и оршанскую группировки противника, форсировали реку Березину, 3 июля овладели столицей республики — городом Минском. При взгляде на карту невольно бросалось в глаза, что на этом участке фронта образовалась огромная брешь, залатать которую немецко-фашистскому командованию вряд ли удастся.

В десятых числах июля в штабе дивизии состоялось совещание офицерского состава, до командира роты включительно. Командование [381] интересовала наша готовность к прорыву обороны противника, а нас ознакомили с последними распоряжениями штаба корпуса и данными разведки.

Накануне батальон провел разведку боем силами стрелковой роты. Несколько суток подряд мы наблюдали за поведением немцев. Установили, что после обеда они, как правило, оставив в первой траншее дежурные смены, уходили в блиндажи отдыхать. Даже аисты, гнездо которых чудом сохранилось на макушке дерева между первой и второй вражескими траншеями, успокаивались. Это время мы и решили использовать для проведения операции.

Разведка боем прочло вошла в практику боевых действий войск. Сложная по организации, трудная по выполнению, она была связана с потерями личного состава. Но перед наступлением нужно было доподлинно знать систему огня противника, его инженерных сооружений, наличие сил. Поэтому командование сознательно шло на некоторые жертвы во имя успешного выполнения предстоящей задачи.

Командиры, естественно, стремились свести потери к минимуму и использовали для этого все пути и возможности.

На этот раз нам удалось провести разведку почти без потерь. Немцы привыкли к тому, что мы начинали боевые действия, как правило, утром. А тут орудия ударили по ним в послеобеденное время. Вслед за артналетом пошла в атаку пехота. Пока противник приходил в себя, 5-я рота достигла его траншеи. Были взяты пленные, образцы оружия. Фашистам пришлось открывать огонь из глубины, что позволило нам выявить немало новых огневых средств во вражеской обороне. Меня успех радовал еще и потому, что, эта разведка боем была первой в моей должности комбата.

Ценные сведения принесла из-за линии фронта и разведгруппа во главе с сержантом Волковым.

— Перед нами по-прежнему стоят части 72-й пехотной дивизии, — отметил в своем выступлении на совещании полковник Абашев. — Противник особой активности не проявляет. По сведениям пленных, фашисты обеспокоены создавшимся положением в Белоруссии, хотя их командование и старается держать личный состав в неведении о новом поражении, шлет по частям положительные реляции. Но правду не скроешь. Солдатский телеграф приносит вести, которые вольно или невольно деморализуют личный состав.

Федор Федорович откашлялся, окинул нас взглядом и продолжил:

— По вашим лицам вижу — довольны складывающейся ситуацией. Не скрою, радует она и меня. Однако это ни в коей мере не дает нам права на успокоение. Противник в силу своей исполнительности, немецкой пунктуальности в выполнении приказов, а они, как сами знаете, один строже другого, будет серьезно драться. Отсюда вывод: на легкий успех рассчитывать не следует. Нужно продолжать серьезно готовиться к предстоящим боям, нацеливать на это подчиненных. [382]

Затем полковник Абашев познакомил нас с командирами приданных и поддерживающих дивизию частей и подразделений, остановился на организации взаимодействия, обеспечении огнем стыков и флангов, зенитном прикрытии. За последние дни активизировала свои действия авиация противника: то ли это были полеты с целью разведки глубины нашей обороны, то ли немецкое командование сделало выводы из Белорусской операции, где оно своевременно не обнаружило сосредоточения советских армий.

Комдив Даниловский в общих чертах ознакомил нас с предстоящей боевой задачей, затем остановился на подготовке штурмовых отрядов.

— Поймите, товарищи, оборона противника, которую нам предстоит ломать, насыщена огневыми средствами, различного рода инженерными сооружениями. Без орудий прямой наводки, саперов стрелковым подразделениям будет трудно справиться с задачами. Вот почему важно продолжать сколачивать штурмовые отряды, добиваться того, чтобы стрелки, артиллеристы и саперы с полуслова понимали друг друга и действовали, как хороню отлаженный механизм.

Начальник политического отдела потребовал дальнейшего усиления партийно-политической работы с целью выработки у личного состава наступательного духа.

Здесь я встретил начальника оперативного отделения майора Румянцева.

— Слышал о тебе, Саша, — сказал Петр Васильевич. — Рад, что все идет хорошо. Начальство тобой довольно. Поздравляю с присвоением капитанского звания.

Румянцев тепло пожал мне руку, сделав шаг назад, прищурил глаза:

— Ну, естественно, с тебя положено.

Но, очевидно заметив мое смущение, поспешил сказать:

— Шучу, знаешь ведь — зельем не увлекаюсь. К слову сказал. А вот из-за того, что редко звонишь, обижаюсь.

— Да ведь вы в верхах, мы внизу. Субординацию соблюдаем, начальству не надоедаем.

— Выкрутился, — тронула улыбка губы Петра Васильевича. Он взял меня под руку, отвел в сторонку: — Мы пока еще никому не говорим, но вот-вот начнется. Ждем приказа. Готовься. Для тебя это первый экзамен в новой должности.

— Спасибо, Петр Васильевич! Постараюсь выдержать этот экзамен.

Не успел вернуться в батальон, как раздался звонок из штаба полка. Майор Павлюк собирал офицеров. Ординарец вновь оседлал лошадей. Поспешили с Елагиным на вызов. В небольшой штабной землянке набилось столько людей, что яблоку негде было упасть.

По лицам офицеров штаба нетрудно было догадаться: что-то произошло.

— Получен приказ, — начал совещание Валентин Евстафьевич Павлюк. — Завтра переходим в наступление. [383]

— Наконец-то! — невольно вырвалось у командира 1-го батальона.

Павлюк подробно остановился на предстоящей задаче, предупредил о необходимости следить за противником. По агентурным. данным, возможен отход фашистов с линии обороны. Важно не упустить момент, организовать своевременное преследование.

Начальник штаба майор Николай Сергеевич Модин ознакомил нас с содержанием боевого приказа, потребовал довести его до командиров рот, взводов и всего личного состава, еще раз проверить все документы.

По возвращении в батальон с лейтенантом Елагиным обговорили расстановку политработников по подразделениям. В делах незаметно летело время. Где-то за полночь вышел из землянки и с наслаждением вдохнул прохладный воздух. Стояла удивительная тишина. Даже лягушки прекратили свою трескотню на недалеком, поросшем осокой озерце, лишь время от времени с него доносились голоса потревоженного кем-то утиного выводка.

— Полуночничаешь, Александр Терентьевич? — послышался сзади басок Бухарина.

— Как и ты, Николай Яковлевич.

Бухарин подошел ближе, остановился. Слышно было, как чиркнуло в его руке колесико зажигалки, запахло папиросным дымком.

С левого фланга переднего края, из-за холмов и перелесков, донесся гул. Мы не обратили на это особого внимания. Мало ли что может происходить на передовой. Но как оказалось, это передовые отряды наступающих частей начали разведку боем. В нашей полосе было по-прежнему тихо.

В разговоре мы не заметили, как побелел край неба, а с соседнего озерца донеслись звуки нарастающего концерта его обитателей. Из ольшаника подала голос кукушка... Вступал в права новый день.

Тем временем подоспел завтрак. Из штаба батальона в роты побежали посыльные. К пункту хозяйственного довольствия потянулись группы бойцов с термосами за плечами. Вечером было решено с рассветом накормить личный состав, и старшины старались выполнить приказ.

— Пойдем перекусим и мы, — предложил Бухарин. — Ординарцы харч, наверное, уже доставили.

— Что-то не тянет.

— Заправиться, Александр Терентьевич, нужно. Заодно и привести себя в порядок. Умыться, побриться. Привык идти в бой, как говорят, при полном параде. Может, скажешь — суеверие? Нет. Идем на святое дело.

Николай Яковлевич помолчал.

— Помню: в детстве мужики весной на пашню, осенью на жатву выходили в лучшем, что имели. Чистые, опрятные, шли как на праздник, понимая важность дела. Бой для нас — что для крестьянина тот же посев или жатва, и его вести нужно чистыми руками.

Минут через двадцать мы закончили ранний завтрак. Офицер [384] связи доставил обращение Военного совета армии. Связные по поручению лейтенанта Елагина раздали листовки партийным и комсомольским активистам. А те тут же, в траншеях, прочитали бойцам это обращение.

Тем временем усилился услышанный нами с вечера гул, он рос, ширился. Это артиллерия вела огонь по разведанным огневым средствам и резервам противника. Позвонил командир полка.

— Разведчики докладывают: противник начал отход. Что доносят твои наблюдатели?

— Пока ничего не обнаружили, товарищ Первый. Сейчас уточню.

— Уточнять уточняй, но и готовься к преследованию. Твоя задача — не дать фрицам оторваться. Понял меня?

— Так точно, понял.

— Вот и хорошо. Усиль наблюдение.

В пятом часу начали преследование. Справа фронтом на Киселин развернулся 3-й батальон, слева на колонию Жичинок — 1-й. Мы находились в середине. В бинокль хорошо было видно, как немцы торопливо покидают окопы и спешно отходят к грунтовой дороге в сторону небольшой деревеньки Твердынь. Боевое охранение донесло, что противник снялся также с минометных и артиллерийских позиций.

— К чему спешка? — удивленно вскинул брови капитан Охрименко. — Непохоже на немцев. Обычно цепляются за каждый рубеж. Что-то тут не так.

В ответ на слова Николая Елисеевича мне оставалось только пожать плечами. Мы тогда не знали, да и не могли знать, всей картины начавшейся операции и того, что противник, напуганный обходами нашими войсками его группировок и разгромом в Белоруссии, спешно отводил свои части на вторую полосу обороны, намереваясь, видимо, удержать нас там. Но, как показал ход дальнейших событий, этого сделать ему не удалось.

* * *

Преследование противника в основном шло успешно, хотя и не без задержек перед выгодными для немцев рубежами, где приходилось развертываться, организовывать бой по всем правилам тактики. Пока батальон брал поселок Семеринку, сосед слева овладел колонией Жичинок, а 3-й батальон завязал бой за село Киселин. Первой в него ворвалась 8-я рота старшего лейтенанта Григория Слободнюка, но вынуждена была под перекрестным ружейно-пулеметным огнем залечь, а потом и совсем отойти.

— Медленно продвигаетесь вперед, — торопил нас начальник штаба полка. — Не давайте противнику отрываться.

Нетерпение майора Модина было понятно: с него спрашивали свыше, а он — с нас.

Мы старались делать все, чтобы ускорить продвижение рот и взводов. Однако желание и даже умение бойцов и командиров еще не все для успеха. Встретив минные поля, проволочные заграждения, [385] приходилось останавливаться, проделывать проходы — нередко под ружейно-пулеметным или артиллерийским огнем.

Полоса наступления полка оказалась напичканной минами разных систем, как арбуз семечками: и слоями и вперемежку противопехотные с противотанковыми. Трудность состояла еще и в том, что большинство из них было поставлено зимой, и теперь в летнем растительном покрове обнаружить их сразу было почти невозможно. Отступая, фашисты заминировали постройки, заложили заряды под мосты через многочисленные ручьи и отводные канавы.

Вспоминается случай с командиром саперного взвода лейтенантом Зосимом Абрамовоким.

Полковые саперы в наступлении идут вместе со стрелками, а то и прокладывают дорогу пехотинцам. Не было исключения и на этот раз: саперы входили в состав штурмовых групп. Зацепившись за первые дома в Киселине, стрелковые подразделения 3-го батальона пытались развить успех. Перебегая один из дворов, бойцы услышали детский плач. Лейтенант Абрамовский остановился. Голос доносился из дома. Офицер направился к двери. Окинул привычным взглядом притолоку, ничего настораживающего не заметил. Между тем ребенок продолжал исходить криком. Сапер осторожно потянул дверь на себя. Раздался взрыв. Лейтенант, обливаясь кровью, упал, а в дверной проем метнулась обезумевшая от отчаяния мать.

Какими нужно было обладать циничностью и изуверством, чтобы заминировать вход в дом, специально оставив в нем маленького ребенка. Фашистский сапер определенно знал, что нормальный человек не выдержит, бросится на зов, и прежде всего это сделает мать. Опоздай Абрамовский на минуту, наверняка бы случилось непоправимое с женщиной.

Даже сейчас, спустя тридцать с лишним лет, я, человек, прошедший войну, видевший сотни смертей, не могу спокойно вспоминать об этом случае.

Лейтенант Зосим Абрамовский получил тяжелое ранение, но остался жив. Ныне он проживает на станции Пукса в Архангельской области.

Судьба Киселина решилась так. 1-й батальон 828-го стрелкового полка, преодолев болото с речушкой, вышел на окраину леса правее населенного пункта. Тем временем рота нашего батальона, которой командовал молодой, но опытный офицер Иван Архипович Ковалев, под прикрытием небольшого лесного массива начала обходить Киселин слева. 3-й батальон давил на немцев с фронта. Оказавшись в полуокружении, они стали отходить, но было уже поздно. Дорога на Твердынь простреливалась нашим ружейно-пулеметным огнем. Лишь небольшой части гарнизона удалось уйти. Старший лейтенант Ковалев донес мне, что уничтожил до роты противника.

Продолжая преследовать врага, к исходу дня мы вышли к его боевому охранению на полосе принца Евгения. Позади остались дымящиеся в развалинах Семеринка, колония Жичинок, Киселин, Лукув. Справа и слева завязали бой с противником соседи. Не прекращалась стрельба и в тылу: неподалеку от Лукува, в небольшом лесу, [386] рота автоматчиков полка капитана Сергеева продолжала уничтожать окруженную довольно крупную группу фашистов.

Не могу не сказать несколько слов о капитане Сергееве. Человек отчаянной храбрости, Иван Алексеевич не раз попадал в трудные ситуации, но всегда выходил из схваток победителем. Скромный, не особенно разговорчивый, в обыденной жизни даже застенчивый, он преображался во время боев. Обычно награды не носил, но перед выполнением боевой задачи непременно крепил их к гимнастерке. Подчиненные, увидев его с орденами и медалями, говорили: «Капитан при параде, жди приказа».

Командир и начальник штаба полка бросали роту на самые трудные участки. Вот и в этот день ей досталось нелегкое дело. Батальон только успел окружить группу противника, как поступило распоряжение: передать ее для последующего разгрома роте автоматчиков, а самим продолжать преследование. Прибывший тут же капитан Сергеев ознакомился с обстановкой и на вопрос капитана Бухарина, как он думает уничтожить превосходящего по силам противника, ответил:

— Бог не выдаст — свинья не съест, Николай Яковлевич. Сунулись фрицы — им дали по зубам. Пусть и дальше думают, что находятся в плотном кольце. А тут мы обмозгуем, как их лучше взять.

Сергеев снял пилотку, пригладил ежик волос и в раздумье продолжил:

— Конечно, орудия и минометы не помешали бы нам. Да где их взять? У майора Модина днем с огнем сорокапятки не выпросишь. Заикнулся было, так он мне целую нотацию прочел о важности орудий сопровождения при преследовании. Обходись, мол, своими силами и средствами. Расчетливый мужик. Ну да ладно, что-либо придумаем.

И придумал. Недалеко от одного из хуторов бойцы обнаружили исправный трактор. Сергеев решил использовать машину. К трактору прицепили несколько пустых бочек. Среди автоматчиков нашелся и тракторист. С наступлением темноты тот завел двигатель и начал кружить на машине вокруг леса, имитируя сосредоточение наших танков; то в одном, то в другом месте открывали огонь автоматчики. Так повторялось несколько раз. Наконец нервы у немцев не выдержали: они начали сдаваться.

Каково же было удивление пленных, особенно офицеров, когда к построившейся колонне подъехал трактор и капитан расцеловал чумазого тракториста. Тут только фашистам стало ясно, на какую удочку они попались.

Таков был капитан Иван Алексеевич Сергеев, позже на Висле ставший замкомбата, а спустя некоторое время принявший стрелковый батальон.

В сумерках, овладев селом Рудня, полк закрепился вправо от небольшой безымянной речки с илистыми топкими берегами до грунтовой дороги, ведущей в село Оздютичи. Прямо перед батальоном простиралось болото, за ним чернел крупный лесной массив. [387]

На нашем направлении противник особой активности не проявлял. Лишь время от времени с опушки леса подавала голос минометная батарея. Зато с правого фланга, где наступал 828-й стрелковый полк подполковника Николая Викторовича Красовского, доносился гул боя. Небо расцвечивалось причудливыми зигзагами ракет, трассирующими очередями пулеметов и автоматов. Туда срочно перекинули поддерживающую нас роту противотанковых ружей, а вслед за ней минометный и пулеметный взводы.

— Солоно приходится красовцам, — вернувшись с переднего края, посочувствовал капитан Бухарин.

— Несладко, — согласился я с ним. — Разведчики от Ковалева еще не вернулись?

— Нет.

— Что-то задерживаются.

— Болото, вот и задерживаются. Я в четвертой роте был, когда прибыла разведгруппа. Вы бы посмотрели на них — чистые лешие. Как выразился младший сержант Юнашев: «В преисподней побывали, болотной жижи по самые ноздри похлебали, будь оно неладно, это болото».

С выходом на рубеж я предупредил командиров рот о непрерывном ведении разведки. От нас требовалось одно — не дать противнику незаметно отойти. От рот было выслано по разведгруппе, которые находились у переднего края фашистской обороны. Группы 4-й и 6-й рот вернулись, 5-й — задерживалась.

Ближе к полуночи начало хмуриться небо, стал накрапывать дождь. Его только нам не хватало в придачу к болоту, которое предстояло утром преодолеть. Словом, настроение было ниже среднего. Но как говорят, не было ни гроша, да вдруг алтын. Разведчики 5-й роты донесли: сплошной линии траншей перед правым флангом батальона нет; фашисты занимают очаговую оборону. Доложив об этом командиру полка, я предложил под покровом темноты просочиться за передний край противника и ударить по его тылам.

— Мысль дельная, — поддержал меня майор Павлюк. — Но торопиться не стоит, время у нас пока есть. Свяжусь сейчас кое с кем и позвоню тебе.

Минут через двадцать раздался звонок. Валентин Евстафьевич передал, что к нам убыл майор Кулябин. Он уточнит на месте задачу.

Николая Афанасьевича Кулябина сопровождали автоматчики. По его уставшему лицу нетрудно было догадаться: заместитель командира полка по политической части не отдыхал.

— Тихо у вас тут, — спокойным голосом произнес Николай Афанасьевич. — Чистый курорт. Только вот погода для отдыха не подходит, а, комбат?

— Не подходит, товарищ майор. Да и не до отдыха. Не понимаю, чего мы лежим. Весь день торопили — и на тебе, непредвиденная пауза.

— Какой скорый! Знаешь такое изречение: торопись не спеша. Сейчас оно больше всего нам подходит. Соседи отстали, да и у Красовского [388] дела пока неважнецкие. Противник несколько раз полк контратаковал. Получен приказ: с рассветом вместе о 828-м ударим на Оздютичи.

— Ясно, товарищ майор.

— Коль ясно и нет вопросов, пойдем в роты. Бойцы, пода, не спят?

— Не до она.

Мы тронулись в путь. Дождь перестал. Парила земля, воздух был насыщен влагой, потому казался густым и тяжелым.

— Как в бане, комбат?

— Похоже на это. День был жаркий.

— Макушка лета.

— Пропуск! — донесся из темноты властный голос.

— «Затвор»!

Боец на требование назвал отзыв. Подошли ближе.

— Вы, что ли, Манько?

— Так точно, товарищ капитан, я.

— Где командир взвода?

— На правом фланге, у пулеметчиков.

Заслышав голоса, к нам подошли свободные от несения службы бойцы. Вскоре появился и старший лейтенант Петр Серпухин. Вскинув руку к головному убору, командир взвода начал было рапорт.

— Не нужно, — остановил старшего лейтенанта Кулябин. — С вашими делами я уже знаком. Комбат доложил.

Майор кивнул в мою сторону, спросил офицера:

— Устали?

— Есть немного. Намотался. Местность болотистая. На иных участках сапоги по самые голенища уходят в грунт. Но я-то ничего, а вот ребятам туговато. Где ни копнут — грунтовые воды. Приходится приспосабливаться. Пулеметные и площадки под противотанковые ружья, ячейки для стрельбы пришлось приподнять и выстлать дерном. Благо трава вот спасает. Видите, какая вымахала, по колено, а то и выше. Блиндаж пришлось оборудовать на обратном скате этого холмика.

Старший лейтенант показал на поросший березняком небольшой островок среди болотного пейзажа.

— Неплохо, — одобрил Кулябин. — Пойдемте к блиндажу. Передайте командиру роты: собрать туда людей, за исключением дежурной смены.

Вскоре подошли к стройной березке на боку крутолобого холмика.

Слева впереди противник освещал местность ракетами, с правого фланга доносился непрекращающийся говор пулеметов и автоматов.

— Осторожничает фриц, — послышался чей-то голос.

— Будешь осторожным, — глянул на говорившего майор, — когда земля горит под ногами.

Николай Афанасьевич окинул взглядом подошедших бойцов и командиров, поздоровался с ротным Николаем Чугуновым, пригласил:

— Подходите сюда, товарищи, и рассаживайтесь. Заместитель командира полка по политической части ознакомил [389] нас с последними сводками Совинформбюро, подробно остановился на успехах наступления нашего фронта. Николай Афанасьевич говорил неторопливо, но емко. Каждое его слово доходило до сердца, радовало. Приятно было слышать, что войсками фронта освобожден город Горохов, а введенная в прорыв конно-механизированная группа генерала Баранова, выйдя в район Холонова, форсировала Западный Буг. Радовали и другие вести о стремительном продвижении наших войск.

— В общий успех, — говорил Кулябин, — вносим свой вклад и мы с вами. Частями дивизии освобождены Семеринка, Киселин, Александрувка, Ульянувка, Адамувка, Твердынь. На очереди Оздютичи, Владимир-Волынский. А дальше?

Николай Афанасьевич на время задумался. По его обветренному лицу пробежала улыбка. Он более громким голосом продолжил:

— Дальше граница, товарищи. Понимаете, граница, за которой уже земля Польши. Как, заманчивая перспектива?

— Еще бы! — встал младший сержант Федор Лях. — Сколько мечтали о том времени, когда выбросим фашистскую нечисть с нашей земли!

Слово за слово — в разговор вступили младшие сержанты Ефим Солоп, Петр Калинка, рядовой Антон Нижник и другие.

Побывали мы в 5-й и 4-й ротах. Настроением личного состава ' Николай Афанасьевич остался доволен. На прощание крепко пожал ; мне руку, поблагодарил за подготовку людей. Подытожил:

— За тебя, Алтунин, не беспокоюсь. Пойду к соседям, посмотрю, как у них.

— Может, останетесь, товарищ майор? — предложил я ему. — От- , дохнули бы.

— Отдыхать после войны, Александр Терентьевич, будем. Тогда I и отоспимся. Сейчас недосуг. Завтра трудный будет день. Будь здоров. Не горячись. Мне передают — не бережешь себя. Это плохо может кончиться.

— Да вы ведь тоже, слышал, не раз поднимали роты в атаку.

— Ну это — когда безвыходное положение. Да и немного побольше твоего пожил. Понял? Будь поосторожнее. Береженого, говорят в народе, и пуля обходит.

* * *

Кулябин в сопровождении автоматчиков ушел в 1-й батальон. Я еще некоторое время походил у окопа, размышляя над словами Николая Афанасьевича: «Подумай над вариантом возможности обхода Оздютичей. Красовскому вряд ли удастся с фронта опрокинуть противника». Решил разведать местность левее села. Позвонил в штаб. Трубку взял майор Модин.

— Неплохо! — поддержал меня Николай Сергеевич. — Признаться, разведать этот участок хотел вам и поручить, но вы, выходит, опередили. Рад, что наши мысли сошлись. Действуй.

Выполнение задачи поручил Ковалеву.

Разведка на рассвете возвратилась. Командир ротьг доложил: [390] «Есть возможность камышами обойти Оздютичи с левой стороны. Противник, надеясь на то, что болото непроходимо, местность не заминировал, охранение отсутствует...»

Иван Архипович опытный офицер. Не раз водил людей в поиск. 11 июля в районе колонии Барбалова Лоза руководил группой по захвату контрольного пленного. Группа уничтожила два дзота и до сорока гитлеровцев, взяла в плен двух немцев. За успешное выполнение задания Ковалев был представлен к ордену Отечественной войны I степени.

— Учти, возможно, поведешь весь полк.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан. Все будет в ажуре. На всякий случай я в тех камышах дозор оставил.

— Спасибо, Иван Архипович.

Ковалев попросил разрешения убыть в роту.

— Не задерживаю. Идите.

Старший лейтенант вышел. Над окопом сомкнулась тишина. Слышно было, как где-то рядом кричит птица, шуршит трава под ногами часового. Рядом на плащ-палатке дремал капитан Бухарин. Что-то расчерчивал на листе бумаги связист. Телефон молчал. Залюбовавшись пламенем коптилки, я перебирал в памяти события сегодняшнего дня. В общем он сложился неплохо. Еще кусочек родной земли освобожден от фашистов. А это самое главное, самое важное в моей теперешней жизни.

— О чем задумался, командир? — приподнял голову Бухарин.

— Не спишь, Николай Яковлевич?

— Какой тут сон, одна маета. Слышал твой разговор с Модиным и Ковалевым. Толковая задумка. Сдается мне — фрицев в лоб красовцы вряд ли одолеют, противник прочно зацепился за Оздютичи. Придется подключаться нам. И с умом нужно. Атакой в лоб ничего не сделаешь. Они этого только и ждут. Им важно выиграть время, задержать нас как можно дольше, ослабить. Нам же — быстрее выйти к Турье, Владимир-Волынскому, Бугу. И тут без маневра не обойтись, если хотим выполнить успешно задачу. Нужно обойти Оздютичи, оставить их второму эшелону. Он добьет фрицев. Но тут возникает вопрос, как бы они не нанесли удар во фланг во время обхода.

— Усилить Ковалева, — понял я мысль Бухарина.

— Да, придать ему пулеметную и минометную роты, а то и попросить батарею у командира полка для огневого прикрытия.

— Неплохо бы заполучить батарею.

К этой же мысли склонился и прибывший из боевого охранения лейтенант Елагин. Иван Иванович был обеспокоен: в район Оздютичей проследовали две колонны машин противника, судя по надсадному гулу двигателей, груженных чем-то тяжелым.

— С реки и болота поднимается туман, — предупредил Елагин. — Как бы немцы какой фокус не выкинули. Я распорядился усилить дежурные средства, Александр Терентьевич.

— Спасибо, Иван Иванович.

Наши опасения оправдались. Утром противник встретил батальоны Красовского сильным ружейно-пулеметным огнем. Стрелковые [391] цепи вынуждены были залечь, а затем и откатиться назад. Атака без артподготовки не увенчалась успехом. Пришлось организовать наступление по всем правилам военной науки.

Пока штаб дивизии подтягивал артиллерию, уточнялись задачи полку, мне позвонил майор Павлюк.

— Готов пропустить третий батальон в обход Оздютичей?

— Да, готов.

Прикрываясь частью сил с фланга, батальон по проделанному нами проходу начал обход деревни слева. Справа обтекали Оздютичи красовцы. Часам к двенадцати подразделения соединились и завязали бой с противником. Петля вокруг населенного пункта затянулась.

— Все идет пока нормально, — выслушав мой доклад, произнес Павлюк. — Готовься к штурму Оздютичей после артподготовки.

Минут через пятнадцать небо расколол артиллерийский гром. Батареи дивизионной и полковой артиллерии, минометчики открыли огонь. Позиции противника затянуло дымом разрывов. Налетела наша авиация. Бомбовый груз пришелся по обороне врага. Удар был такой силы, что даже на НП батальона чувствовалось, как содрогается земля.

— Вот дают дрозда! — не выдержал командир взвода связи. Я обернулся на голос и по привычке спросил:

— Охрименко, связь с ротами?

Но тут же вспомнил, что вчера Николая Елисеевича ранило. Жаль было отпускать боевого друга в госпиталь. Но ничего не поделаешь, пришлось расстаться.

— Связь с ротами есть, старший лейтенант? — громко переспросил я.

— Так точно, связь есть.

— Передайте, приготовиться к атаке!

Оборона противника продолжала дыбиться фонтанами разрывов, огненными языками, клубами черного дыма. Горело все, что только могло гореть: дома, постройки, деревья, даже земля.

— Эх! — с досадой сплюнул рядом Елагин.

— Лес рубят — щепки летят, комиссар, — в ответ пробасил Бухарин. — Наши пушкари обходят огнем деревенские дома. Как бы это не сами фашисты подожгли.

— Так-то оно так. Да ведь жалко, Николай Яковлевич.

— Понятно, людское горе. Но я считаю, людей нужно жалеть прежде всего. Все остальное наживное.

Капитан Бухарин дотронулся до моего плеча.

— Я пошел в четвертую роту, Александр Терентьевич. Она первой встает в атаку.

— Добро. Иди.

Шквал разрывов как-то сразу оборвался. В наступившем затишье стало слышно даже перестрелку в тылу Оздютичей. Но это длилось какие-то секунды, не больше. Зазвенел телефон, над головами лопнули ракеты. По телефонным проводам донесся, а вслед за этим раскатился в цепях призыв: «В атаку — вперед!» [392]

Было видно, как дружно встали и кинулись навстречу противнику бойцы. Бежали не пригибаясь, во весь рост, с выставленными вперед винтовками, автоматами, ручными пулеметами. Округа наполнилась до боли знакомым призывным возгласом «ура», перешедшим вскоре в перекатное «а-а-а-а...». Но тут, то там стали оживать вражеские пулеметы, слышаться короткие строчки автоматных очередей. С воем и грохотом обрушились на боевые порядки рот залпы вражеской артиллерии, в воздухе послышался режущий голос фашистских шестиствольных минометов. «Значит, не все сумели подавить», — обожгла сознание мысль. Но раздумывать было некогда.

— Четвертая рота ворвалась в первую траншею противника, — донес капитан Бухарин. — Особенно отличился взвод старшего лейтенанта Одегова.

— Спасибо за добрую весть, Николай Яковлевич.

Почти тут же поступили донесения от Ковалева и командира 6-й роты старшего лейтенанта Чугунова. Николай Павлович Чугунов — человек отчаянной храбрости — сообщил: залег под перекрестным ружейно-пулеметным огнем. Это меня обеспокоило. Раз уж опытный офицер просит помощи, значит, туго приходится. Направил ему пулеметный и минометный взводы из своего резерва.

Между тем бой разгорался. Трудно рассказать о всех боевых делах товарищей. Первым ворвалось в Оздютичи отделение сержанта Василия Богомаза. Младший командир в сложной обстановке сумел обеспечить огнем отделения продвижение взвода. Комсомолец младший сержант Федор Лях, заменив выбывшего из строя командира, зашел со взводом во фланг противнику и перекрыл путь отхода гитлеровцев на направлении наступления 5-й роты. Рядовой Мурсалы Рагимов огнем отделения обеспечил продвижение правого фланга 6-й роты. Нельзя не сказать доброго слова о рядовых Николае Андрюшко, Иване Клусенко, Иване Манько, Константине Шпирине, младших сержантах Алексее Верещаке, Антоне Жигоре, Иосифе Остринском, сержантах Семене Полякове, Иване Юнашеве и многих других бойцах батальона, удостоившихся за этот бой правительственных наград.

Бой, набрав силу, грохотал, подобно горному обвалу, по всему периметру населенного пункта. В небе беспрерывно гудели самолеты. Группы «юнкерсов» наносили удары по тылам дивизии, по позициям соседей. «Мессершмитты», подкрадываясь к боевым позициям артиллерии, обстреливали их пулеметно-пушечным огнем и удирали, как только появлялись наши истребители. Временами в воздухе завязывались карусели воздушных боев. Трудно было сразу определить, на чьей стороне перевес. Но чаще под дружные возгласы связистов НП, падали самолеты с паучьей свастикой.

Кольцо окружения все туже и туже сжималось. Тем не менее фашисты продолжали сопротивляться. Командиры рот, докладывая о продвижении, отмечали, что, даже видя безвыходность своего положения, они не сдаются.

— Прямо осатанели, — сообщил возвратившийся на НП капитан Бухарин. — Старший лейтенант Одегов окружил группу гитлеровцев [393] в одном из дворов, предложил сдаться. Куда там, начали палить в ответ. Пришлось забросать гранатами. Фанатики, да и только. У одного посмотрел солдатскую книжку: последней мобилизации, пятьдесят лет. Не пойму ничего.

— Чего уж тут понимать, Николай Яковлевич. Напуганы, боятся.

Не только на участке наступления батальона так отчаянно дрались немцы. Мне позвонил начальник оперативного отделения майор Румянцев. Поинтересовавшись делами, Петр Васильевич сказал:

— Везде фрицы упорствуют. У Красовского лейтенант Мокут ворвался раньше твоих в село, но пока сдвигов особых нет. Продолжай, крестничек, давить, должны же не выдержать нервы у фашистов.

Метр за метром роты приближались к центру населенного пункта. Особенно отличились пулеметчики старшего лейтенанта Федора Лукьяненко. Выдвинувшись вперед, ливнем огня они буквально не давали гитлеровцам поднять головы. Хорошо помогали стрелковым ротам минометчики лейтенанта Василия Пономарева.

В разгар боя прибежал командир санитарного взвода лейтенант медицинской службы Рубан. Обычно спокойный, на этот раз Иван Дмитриевич был возбужден.

— Товарищ капитан, раненые отказываются идти в тыл. Что делать?

— Как отказываются? — удивился Елагин.

— Да так, санитарам говорят: после Оздютичей долечиваться будем.

Елагин рассмеялся:

— Иван Дмитриевич, не такое уж это большое нарушение. Люди не с поля боя, а в бой идут. Разберемся позже.

Рубан не уходил. Ждал моего ответа.

— Ясно же сказал замполит, Иван Дмитриевич. Сейчас не до этого. Нужно взять Оздютичи.

Медик потоптался на месте, тяжело вздохнул, заторопился по своим делам.

Бой за взятие деревни Оздютичи продолжался. Время унесло многие его подробности. Даже бесстрастные архивные документы не могли восстановить полной его картины. Одно ясно: без сплошного окружения эта украинская деревенька, подобно замку, наглухо запиравшая выход к реке Турья — линия принца Евгения, досталась бы нам значительно дороже.

Часам к четырнадцати сопротивление противника начало ослабевать. Подошедшие батареи истребительно-противотанкового дивизиона в упор расстреливали огневые точки врага. Спустя еще полчаса Оздютичи пали. Из подвалов, огородов, кустов стали появляться жители. Женщины, старики, дети плакали от радости, обнимали бойцов и командиров.

Меня вызвал на околицу деревни командир полка и приказал, обходя заслоны противника, достичь реки Турья и захватить плацдарм на западном ее берегу. [394]

— Дорога каждая минута, капитан. Иначе противник придет в себя, будет намного труднее. Придаю вам полковые артиллерийскую и минометную батареи. Форсировать придется на подручных средствах.

Валентин Евстафьевич на прощание пожал мне руку.

— Желаю всяческого успеха. Командирам и бойцам передай благодарность за решительные действия при взятии Оздютичей. Отличившихся представь к наградам.

В дальнейшем события разворачивались так. Преследуя отходящего противника, батальон подошел к реке. Под огнем фашистов роты приступили к подготовке к форсированию. В ход пошли бревна, доски, заборы, плетни. Стрелки под руководством саперов вязали плоты, связывали сушняк в охапки. Артиллеристы и минометчики, заняв огневые позиции, вели огонь по разведанным целям противника.

Справа от нас готовился к броску через водную преграду головной отряд 828-го стрелкового полка подполковника Красовского. Там то утихала, то вновь разгоралась стрельба. К ружейно-пулеметному огню вскоре прибавились минометные залпы гитлеровцев. Затем прилетела авиация. Немецкие самолеты начали сбрасывать бомбы на боевые порядки красовцев.

— Жарко ребятам приходится, — послышался позади меня знакомый басок.

Я оглянулся. Ну да, он, бывший сослуживец по оперативному отделению дивизии, капитан Герасимов.

— Петя, какими судьбами?

— Наша судьба в руках начальства. Прислало к тебе поторопить с форсированием.

— Вроде и так на одном дыхании работаем.

— Вижу, Саша, вижу.

Ознакомившись с обстановкой, Герасимов посоветовал выдвинуть пулеметные и минометные роты к урезу воды, взвод сорокапяток переправить с первым эшелоном. Полковое усиление перебросить с подходом туда же.

— С артиллерией, Саша, лучше чувствуешь себя. В его предложениях был смысл. Так я и поступил.

Эта моя встреча с капитаном Герасимовым была последней. Вскоре Петр Сергеевич убыл на учебу. В моей памяти он остался храбрым, дисциплинированным офицером.

Первой противоположного берега достигла рота старшего лейтенанта Ковалева. Офицер, сориентировавшись в обстановке, с возгласом «За Родину — вперед!» повел людей в атаку за расширение плацдарма.

Одновременно с нами форсировали реку и соседи. Вначале за противоположный берег зацепились роты братьев Александра и Ивана Легковых. Старшие лейтенанты установили взаимодействие с Ковалевым, прикрыли огнем стык и фланг плацдарма. В дальнейшем мне не раз приходилось с ними встречаться. Особенно нравился быстрый как ртуть Александр. [395]

Противник попытался сбросить нас с захваченного клочка. Но этого сделать ему не удалось, несмотря на то что к месту прорыва фашисты подбросили подкрепления, продолжали держать переправу под артиллерийско-минометным огнем, а в небе непрерывно висела их авиация.

Бой продолжался двое суток, носил крайне ожесточенный характер. Мы потеряли счет контратакам врага. Одна волна фашистов следовала за другой. Несколько раз гитлеровцам удавалось д*же выйти к воде, но всякий раз они были вынуждены пятиться под перекрестным огнем нашей артиллерии и пулеметов.

Тем временем войска фронта продолжали теснить противника. Штабы требовали от нас решительных действий на направлении к Владимир-Волынскому. За несколько часов в батальоне побывало корпусное, дивизионное начальство, не говоря уже о полковом. Беспрерывно трещал телефон. Всех интересовал успех.

Но лишь ночью на 17 июля мы во взаимодействии с соседями сумели опрокинуть врага и начали его преследовать.

По пути полк штурмом овладел Когильно, рядом других населенных пунктов.

По мере приближения к Владимир-Волынскому сопротивление противника возрастало. Попытки частей дивизии с ходу прорвать оборону противника успеха не имели. Командир дивизии приказал провести перегруппировку сил. Наш полк сдал боевой участок правофланговому батальону 862-го стрелкового полка и занял новый рубеж для наступления.

Противник создал вокруг Владимир-Волынского глубоко эшелонированную оборону. Семь раз мы поднимались в атаку, пока не овладели первой траншеей, но дальше шквальный огонь фашистов не дал возможности продвинуться. Стояла жара, хотелось пить. Отхлебнув из фляги глоток воды, попросил связиста соединить меня с командиром полка. Взял трубку, слышу, как генерал — представитель вышестоящего штаба распекает командира первого батальона за то, что батальон не продвигается вперед. «Сейчас, — думаю, — будет и мне».

Действительно, минут через пять подал голос телефон. Едва успел поднести к уху трубку, как услышал:

— Почему вы не хотите идти вперед?

— Непрерывно атакуем, товарищ генерал, — ответил я. — Но противник создал сильную оборону. Нужна артиллерия.

— Приказываю через подласа атаковать противника.

— Слушаюсь, — ответил я.

А сам подумал: «Брошу в атаку последний резерв — взвод разведчиков. Лихие ребята, постараются все сделать». И вдруг звонок начальника штаба майора Модина.

— В атаку не идти. Атаковать будем ночью.

— А как приказ представителя вышестоящего штаба?

— Отменил приказ генерал. Убедился, что наступать днем невозможно. Да и сам-то он угодил под сильный минометный обстрел. [396]

Наступила ночь. Канонада боя не утихала. Особенно интенсивная стрельба доносилась с правого фланга, где наступал 828-й стрелковый полк. Несколько тише было у соседей слева. Лишь приблизительно часам к двум на направлении наступления 862-го полка майора Кожевникова в тылу противника завязалась перестрелка, ракеты осветили небо. Оказалось, что батальон капитана Геннадия Макурина по высохшему болоту вышел к восточной окраине Владимир-Волынского. Последовала команда усилить огневое воздействие на противника.

Часа через полтора командиры рот донесли об отходе немцев. Доложил командиру полка.

— Не отрываться от противника, — последовал приказ майора Павлюка. — Навязывать ему свою волю, сбивать его заслоны с промежуточных рубежей.

Мы начали преследование. По вспышкам выстрелов, взлетающим ракетам нетрудно было догадаться, что вперед пошли и соседи. На рассвете Владимир-Волынский перешел в наши руки. На городских окраинах, да и в центре, особенно жестоких боев не было. Видимо, сказалось то, что воля противника была парализована действиями наших войск на подступах к этому промышленному центру, крупному узлу железных и шоссейных дорог.

В приказе Верховного Главнокомандующего за освобождение Владимир-Волынского нам была объявлена благодарность. В этот же день войсками фронта был взят город Рава-Русская. Москва в честь этих побед салютовала из 224 орудий.

Впереди был Западный Буг — граница с Польшей. На маршах и на привалах, в окопах в короткое затишье между боями, бессонными фронтовыми ночами мы мечтали о том дне, когда вышвырнем фашистскую нечисть с нашей земли. Клялись в этом павшим в боях товарищам. И этот день наступал. Радостный, долгожданный день! Никогда не забыть счастливых улыбок солдат, сержантов, офицеров. Помню, как подошел ко мне на марше парторг батальона лейтенант Малыгин и, окая особенно заметно, сказал:

— Не терпится ребятам выйти на границу. Километров двадцать отмахали сегодня, а с нежеланием встретили последний привал. В роте Ковалева был. Не успели выкурить по закрутке, как бойцы сами начали подниматься, мол, после докурим, на границе, да и заодно водицы черпнем из Западного Буга. Вот они, какие пироги-то, командир.

— Знаю, Василий Федорович. Самому хочется быстрее, дорогой мой партийный секретарь, посмотреть на Западный Буг.

* * *

Обивая сопротивление противника, дивизия продолжала продвигаться вперед. Передовые отряды 828-го и 862-го полков, сопровождаемые батареями 418-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона майора Василия Николаевича Горшкова, то и дело вступали в соприкосновение с противником. Вспыхивали короткие, но яростные перестрелки. Фашисты обычно не выдерживали нашего [397] натиска, отходили к очередному выгодному рубежу, оставляя позади себя сплошные минные поля. Тогда наступала очередь саперов майора Константина Сергеевича Лапшина. Труженикам войны на всем пути приходилось много работать: их руками наводились мосты, проделывались проходы в минных полях, строились инженерные сооружения. Саперы старались. Нужно отдать должное — они успешно справлялись с трудной и очень опасной работой.

Утром 21 июля передовой отряд 862-го стрелкового полка майора Кожевникова вышел к Западному Бугу. Командир, не теряя времени, приступил к форсированию. На подручных средствах подразделения начали переправу. Первой на противоположный берег высадилась рота лейтенанта Сергея Задорина. Не ожидая соседей, офицер сумел расширить захваченный участок, решительными действиями обеспечил переправу отряда. Почти одновременно с 862-м приступил к форсированию реки 828-й стрелковый полк подполковника Николая Викторовича Красовского.

Весть о форсировании Западного Буга с быстротой молнии долетела до нас. Батальон ускорил шаг, а когда до реки осталось несколько километров, впереди послышались голоса: «Несут, несут...» Вскоре появился всадник. Сержант-разведчик держал в руках каску, проезжая мимо ротных колонн, выкрикивал: «Вода из Западного Буга! Ребята, граница, граница рядом!» В ответ разносилось громкое солдатское «ура», вверх взлетали пилотки, слышались возгласы. Бойцы обнимали друг друга.

Через полчаса перед нами засверкало зеркало реки. Восточный берег гудел, как разбуженный улей. Стрелки, пулеметчики и минометчики торопились к воде, таща с собой все, что только могло держать их на поверхности воды. Противотанкисты сколачивали из подручных мтериалов плоты для орудий. Неподалеку вели огонь по западному берегу реки подошедшие батареи артиллерийского полка.

Тесно было и на стремнине реки. На лодках, плотах, бревнах, досках, вещмешках, набитых сухим сеном, бойцы переправлялись на противоположный берег. Вода бурлила, пенилась, вставала бурунами от взрывов. Однако бесприцельный огонь особого вреда не приносил. Это и понятно. Бой шел километрах в трех впереди, и здесь уже был тыл.

Батальон ступил на территорию братской Польши.