Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Накануне

Рано утром 21 июня 1941 года я поехал в Дом Красной Армии. Здесь должен был состояться партийный актив авиационного гарнизона. Все прибыли вовремя, за исключением представителя округа. Но вот появился и он. В десять ноль-ноль актив начался. Первое слово предоставили прибывшему из округа корпусному комиссару. Он говорил о международной обстановке, о необходимости всемерно повышать боевую готовность, о задачах, которые стоят перед авиаторами. Я слушал рассеянно. Голова была занята другими мыслями: чем вызван приказ о срочном рассредоточении самолетов на полевых аэродромах, о тщательной маскировке стоянок и усилении боевого дежурства? Предстоят учения? Не похоже. Да, чего-то докладчик не договаривал.

В президиум собрания поступило много записок. Корпусной комиссар начал отвечать на них сразу же после доклада. Вот он развернул сложенный вчетверо голубой листок, немного подумал и, улыбнувшись, сказал:

— Многие товарищи спрашивают меня, будет ли война. Отвечаю...

Но ответить он не успел. К нему подошел дежурный по ДКА и вручил телеграмму. Корпусной комиссар внимательно прочел ее, шепнул что-то председателю собрания и, повернувшись снова к сидящим в зале, сказал:

— Извините, товарищи, мне приказано немедленно вернуться в штаб округа.

Партийный актив перенесли на 2 часа следующего дня. Все стали расходиться. Командиры эскадрилий Н. Г. Беличенко, А. С. Бузунов, А. И. Кузнецов и я покидали зал последними.

— Хорошо, что в отпуск не уехал, — сказал Беличенко. — В воздухе грозой запахло.

— Точно! — поддержал его капитан А. Бузунов. — Знакомый пограничник недавно рассказывал мне, что немцы сосредоточили на нашей границе крупные силы.

— Пусть только сунутся! — зло отозвался Кузнецов.— И, обернувшись ко мне, спросил: — Верно я говорю, товарищ полковник?

— Правильно! — одобрительно ответил я. — У нас есть чем ответить ударом на удар. Танки и самолеты превосходные. А о людях и говорить не приходится.

В моих словах не было ни капли преувеличения. На весь мир прогремели имена героев Хасана, Халкин-Гола, Ханко. Мы гордились нашими замечательными летчиками, артиллеристами, танкистами и пехотинцами. Исключительное мужество и высокое мастерство продемонстрировали наши соколы в небе Испании и при штурме линии Маннергейма.

Лично мне довелось участвовать в финской кампании. Я тогда командовал полком дальних бомбардировщиков. Ведущим первого звена у меня был капитан И. В. Голубенков — смелый и хорошо подготовленный летчик. Мне нравилось его упорство в освоении новой авиационной техники и способов ее боевого применения в сложных условиях.

Заговорив о И. В. Голубенкове, невольно вспомнил случай, происшедший с ним в 1938 году.

Наш бомбардировочный полк, базировавшийся под Москвой, готовился к Первомайскому параду. Почти год экипажи отрабатывали групповую слетанность. Все шло нормально. И вдруг за три дня до праздника командир авиабригады полковник М. П. Казьмин объявил мне, что Голубенков отстранен от полетов по состоянию здоровья.

— Но ведь он ни на что не жаловался.

— Мало ли что, лицо у него бледное, нездоровое, — стоял на своем Казьмин.

— Михаил Павлович, — взмолился я, — вы же прекрасно знаете, что такое ведущий. За два-три дня его не подготовишь. Может сорваться вылет всего полка.

— Решение уже принято, — холодно ответил комбриг. — Спорить бесполезно.

Сразу после этого разговора я сел в автомашину и поехал в Москву. Нельзя было допустить, чтобы чье-то ошибочное решение перечеркнуло кропотливый труд всего полкового коллектива, чтобы нас лишили высокой чести пролететь над Красной площадью. С земли за нами будут следить те, чьими руками создана грозная авиационная техника. Каждый из нас жил уверенностью выдержать предстоящий экзамен на боевую зрелость.

Штаб воздушной армии находился на Центральном аэродроме. В приемной адъютант сказал мне:

— Командующий занят.

— У меня срочное дело, — пояснил я.

— Все равно подождите, — ответил он, снимая трубку зазвонившего телефона. Когда адъютант, увлеченный разговором отвернулся, я тихо скользнул в кабинет командующего.

Виктор Александрович Хользунов сидел за столом, склонившись над картой.

Вскинув на меня глаза, спросил:

— Что случилось? — И торопливо добавил: — Садитесь, рассказывайте.

Я подробно изложил командующему историю с заместителем командира эскадрильи Голубенковым. Внимательно выслушав меня, он удивился:

— Неужели так вот просто взял и отстранил?

— Выходит, так. Даже с врачом не посоветовался. Командующий задумчиво шагнул к открытому окну. Свежий ветерок колыхал шторы, медленно приподнимая листки календаря. Вот словно нехотя показалось красное число. Первое мая! Меня словно подхлестнуло:

— Товарищ командующий, неужели по чьей-то прихоти Голубенков не полетит на парад?

— Полетит, полетит, — успокоил меня Хользунов. — А первое место сумеете занять?

— Мы сделали все для того, чтобы никому его не уступить.

— Ну и молодцы, — улыбнулся Виктор Александрович, подавая на прощанье руку. — А комбригу передайте: ведущих звеньев не менять, полком вылетать на парад в прежнем составе.

В штаб бригады возвращаюсь на предельной скорости. Спешу, чтобы упредить полковника Казьмина. А то вдруг вызовет Голубенкова и объявит ему свое совершенно необоснованное решение.

В коридоре перед кабинетом комбрига встречаю Голубенкова. Спрашиваю:

— Что вы здесь делаете? Почему не отдыхаете? [6]

— У меня впереди сплошной «отдых».

— Не знаю, о каких курортах вы мечтаете перед воздушным парадом.

— Мне лететь не придется.

Значит, я опоздал. Ему уже объявили. Стараясь показать, что ничего особенного не случилось, я строго заметил ему:

— На службе не до шуток. У комбрига были? Что он сказал?

— Он сказал, что у меня бледное лицо, что я, видимо, нездоров. Ну и... отстранил от полетов, — дрогнувшим голосом заключил Голубенков. Глаза у него повлажнели. Я хорошо знал характер этого летчика. Никакая физическая боль не выдавила бы у него слезу. Но душевные муки бывают намного сильней.

— Не огорчайтесь, капитан, — успокоил я его. — Вы остаетесь в парадном расчете. Вот вам моя рука.

Через день после разговора в штабе бригады я заглянул на аэродром, чтобы повидать капитана Голубенкова. Нашел его в кругу летчиков. Он рассказывал какую-то забавную историю:

— А вот еще случай. Медведя научили летать.

— Как так? Неужели? — послышались удивленные голоса.

— Очень просто, — с серьезным видом продолжал капитан. — Садится медведь в кабину и по команде запускает мотор. «Выруливай!» — Выруливает машину на старт. «Взлет!»—Взлетает. «Левый разворот!» Ну и так далее.

— Э-э-э, неправда, товарищ капитан! — возражает кто-то. — В воздухе не услышишь команду, поданную с земли.

— Конечно, не услышишь, — соглашается Голубенков. — Потому и обучили попугая подавать команды. Сажали его в кабину, и он выкрикивал: «Взлет!», «Разворот!» и тому подобное. Года два так летали. Слетанная получилась пара. Но однажды...

Капитан сделал небольшую паузу и, когда смех окружающих его летчиков утих, продолжал:

— Однажды полетели они в зону. И посыпались одна за другой команды: «Петля!», «Разворот!», «Петля!» То ли из-за больших перегрузок, то ли по какой-то иной причине попугай вдруг забыл слово «посадка». Твердил одно и то же: «Разворот!», «Петля!» А горючее уже на исходе. Увидел попугай, что стрелка прибора к нулю подходит, похлопал медведя крылом по плечу и говорит: «Ты, Миша, давай крутись, а я полетел»...

От души посмеявшись, летчики снова приступили к занятиям. Забавный анекдот дал им хороший заряд бодрости. А отдыхать в эти предпраздничные дни людям приходилось очень мало. Помимо-учебы, они помогали техникам и механикам готовить материальную часть, тщательно проверяли исправность каждого агрегата.

Наступило 1 Мая. Утро выдалось ясное, тихое. Над аэродромом висело голубоватое безоблачное небо. Вдали за перелеском виднелась деревушка. Над крышами многих домов уже струился дымок. Некоторые хозяйки встали раньше нашего. Мне почему-то вспомнилось детство, захотелось свежих драчен. Моя мать очень хорошо умела их готовить. Не дожила, родная, до этого торжественного дня, не увидит, как ее сын поведет над Красной площадью боевой авиационный полк.

Мысли эти промелькнули мгновенно. Приняв рапорт полкового инженера Н. М. Павлова о готовности самолетов, я приказал построить летный состав. После того как штурман Малыгин уточнил маршрут и время вылета, я дал последние указания и подал команду «По самолетам!».

И вот мы уже в воздухе. Справа от меня звено Голубенкова. Хорошо вижу самолет ведущего, но разглядеть его лицо мешают солнечные блики на кабине. Приближаемся к Красной площади. Командующий В. А. Хользунов летит впереди полка. Время от времени он дает по радио краткие распоряжения. Слушая Виктора Александровича, вспоминаю нашу недавнюю встречу, разговор, его вопрос — а сумеете ли занять первое место.

Пролетая над Красной площадью, мы не видели, что там происходило. Членам экипажей категорически запрещалось хоть на мгновение отвлекаться от выполнения своих обязанностей. Неточное движение хотя бы одного из летчиков могло привести к нарушению строя всего полка. А за нашим полетом следили тысячи людей, не только соотечественники, но и зарубежные гости.

За годы первых пятилеток наша страна стала крупнейшей индустриальной державой и сумела создать мощную авиационную промышленность, оснастить свои [8] Военно-Воздушные Силы первоклассными самолетами. Если всего несколько лет назад воздушные парады вообще по проводились, то сегодня среди крылатых участников праздника одних бомбардировщиков насчитывалось 38 полков! И, к нашей чести, мы летели первыми в этой армаде.

Считанные минуты мы находились в небе Москвы, а пролет над Красной площадью показался мгновением. Но сколько труда затратили авиаторы самых различных специальностей, чтобы порадовать родной народ своим искусством пилотажа, чтобы всему миру показать исполинские крылья Советской державы.

Красная площадь, Кремль, а затем и окраина столицы остались позади. Плотный треугольник, образованный сорока пятью самолетами нашего полка, стал расчленяться на эскадрильи. Ведущая девятка взяла курс на аэродром. В эфире вдруг прозвучали мои позывные, и я услышал знакомый голос В. А. Хользунова:

— Вы прошли над Красной площадью лучше всех. Вас поздравляет с успехом командующий парадом Маршал Советского Союза товарищ Буденный.

Радиостанции имели в своих кабинах все командиры эскадрилий. Слышали ли они волнующие слова только что переданного поздравления? Слышали! Вот сначала Н. Я. Алексееев, затем С. С. Суров, Ф. И. Меньшиков, В. Дрянин — все комэски приветливо покачали крыльями. Я ответил им тем же. Они заслуживали самой высокой похвалы. Ведь на их плечах лежала основная тяжесть подготовки к параду.

Главная часть задания была выполнена, но озабоченность не оставляла меня. Теперь нужно было обеспечить образцовую посадку сорока пяти бомбардировщиков. Это — не простое дело. Как и заранее планировалось, приземляюсь первым. На стоянке, возле легковой автомашины, вижу инженера полка Н. М. Павлова. Его загорелое лицо сияет. Значит, и он уже знает о нашем успехе.

— Второй раз в жизни испытываю такую радость, — с улыбкой говорит Павлов.

— А когда же первый?

— Помните, я рассказывал вам о службе на Севере? Вспомнил. Бомбардировочный экипаж, в который входил Павлов, выполнял тогда полет в полярных широтах. В воздухе отказали моторы. Пришлось, несмотря на пургу, [9] садиться. По дороге на базу случилось так, что Павлов потерял товарищей и заблудился. Несколько суток он бродил по тундре, пока не наткнулся на юрту охотников. Его с обмороженными руками и ногами отправили в госпиталь. Тогда Павлов мысленно простился с авиацией. Но врачи все-таки сумели вернуть его в строй. Когда он снова оказался на аэродроме, то даже заплакал от радости. С тех пор Павлов и служит в нашем полку.

С инженером мы поехали на командный пункт. Там нас встретил начальник штаба полка майор А. Паручаев. Недавно он за отличное выполнение особого задания был награжден наркомом именными часами.

На командном пункте мы застали командира бригады, представителей штаба парада, политического отдела, парткомиссии, даже прокуратуры.

— Товарищ комбриг...

Но Казьмин не стал выслушивать мой доклад. Протянул вперед руки и крепко обнял меня. Потом сказал;

— Руководите посадкой. А то, не ровен час, ошибется кто-нибудь из летчиков.

Все, однако, обошлось благополучно. Когда последний бомбардировщик был зарулен на стоянку, я доложил Казьмину:

— Товарищ командир бригады, правительственное задание выполнено!

Вечером все участники парада были приглашены в Большой Кремлевский Дворец. Вместе с однополчанами поехал туда и капитан Голубенков. Бледность лица, из-за которой комбриг хотел отстранить его от полетов, оказалась ни при чем. Он и сам показал образец пилотирования самолета-бомбардировщика и как ведущий обеспечил успешные действия всех остальных экипажей группы.

В Кремле нас принимали руководители партии и правительства. Когда провозгласили тост за Красный воздушный флот, к нам подошел командующий армией В. А. Хользунов.

— За вас, товарищи! — сказал он негромко, но торжественно. — За вате здоровье, за успехи в боевой и политической подготовке.

Перед войной, в том же 1938 году, когда наш полк участвовал в Первомайском параде, мне довелось [10] познакомиться с авиаконструктором С. В. Ильюшиным. Произошло это на Центральном аэродроме. Узнав, что я летаю на ДБ-3, Сергей Владимирович пригласил меня в укромный уголок и долго расспрашивал об этой машине: как она ведет себя в воздухе, удовлетворяют ли ее боевые качества.

В то время лучшего дальнего бомбардировщика не было не только у нас, но и в ВВС других государств. И потому я, не опасаясь покривить душой, уверенно сказал:

— Хороший самолет. Только бы скорости ему немного прибавить.

— Скорости? — с улыбкой переспросил Ильюшин и, помолчав немного, твердо заявил: — Будет скорость.

Потом Сергей Владимирович в общих чертах рассказал мне о своем новом самолете, который в ближайшее время должен поступить на вооружение.

— Пойдемте в опытный цех. Кое-что покажу.

На заводе я увидел макет необычного самолета. Внешне он походил на истребитель увеличенных размеров. Осматривая его, я, разумеется, и не предполагал, что с этой машиной у меня будет связана вся дальнейшая служба в авиации. Передо мной стоял макет того самого «ила», который в Великую Отечественную войну станет всемирно знаменитым.

Поначалу самолету Ил-2 не очень везло. Его опытный образец прошел государственные испытания в январе 1940 года. Но военное ведомство, вопреки положительному заключению комиссии, не разрешило запускать эту машину в серийное производство. Она-де, мол, недостаточно защищена броней. В спорах прошел почти год. Тогда С. В. Ильюшин обратился в Центральный Комитет партии. В ноябре 1940 года его пригласили на беседу и внимательно выслушали. После тщательной проверки результатов испытаний было принято решение немедленно приступить к серийному производству нового штурмовика. В марте 1941 года два серийных Ил-2 уже сошли с конвейера.

С самого начала С. В. Ильюшин решительно настаивал на том, чтобы штурмовик выпускали таким, каким он его задумал и воплотил, то есть с двумя кабинами — летчика и воздушного стрелка. Однако по требованию руководителей ВВС самолет сделали одноместным. [11]

Когда разразилась война, дорого обошлось нашим летчикам-штурмовикам это упрямство военного ведомства. После ликвидации кабины стрелка самолет оказался совершенно незащищенным с задней полусферы. Эта ошибка потом была исправлена. Ил-2 стали выпускать в двухместном варианте.

Итак, серийный выпуск штурмовиков начался за несколько месяцев до начала войны. Авиационные заводы, в том числе и Воронежский, получили строгое указание в кратчайший срок наладить производство этих машин.

Примерно в конце мая 1941 года на наш аэродром прибыла первая партия штурмовиков. Их зачехлили и никому не разрешали к ним подходить. Тем временем все имевшиеся у нас бомбардировщики ДБ-3 мы передали другим авиационным частям. Вот почему война застала наш полк без самолетного парка. Старые машины отправили, а новые не получили. О сложившейся обстановке я доложил в штаб округа и командиру запасной авиабригады полковнику Н. Ф. Папивину. Но в ответ не получил ни вразумительных объяснений, ни конкретных распоряжений.

И тогда мы на свой риск и страх начали переучивание летного состава на новых штурмовиках. Предварительно, разумеется, связались с летчиками-испытателями завода, с которого поступили машины. Они рассказали об особенностях пилотирования Ил-2. Инженеры эскадрилий Туренко и Шарыкин организовали изучение материальной части самолета и вооружения. Партийно-политический аппарат во главе с полковым комиссаром Г. М. Сербиным и парторгом полка Румянцевым мобилизовали личный состав на освоение новой техники. Для почина была создана особая группа из самых лучших летчиков. В нее вошли: Н. Беличенко, А. Кузнецов, А. Бузунов, П. Володин, А. Я. Карченков, И. Л. Карпов, С. С. Иванов, А. Н. Панаргин и другие.

Первые шаги по неизведанному пути делает обычно командир. Не отступил и я от этой традиции. После тщательного изучения штурмовика на земле поднялся на нем в воздух. Жара в тот день стояла невыносимая, по я, увлеченный полетом, кажется, даже не замечал ее. Проверив самолет на всех режимах, пошел на посадку. Произвел ее по всем правилам. [12]

Сразу после приземления собрал летчиков и побеседовал с ними. Хоть и незначительной была только что полученная «практика», но и она позволила заметить кое-какие особенности в пилотировании «ила». За мной вылетели Беличенко, Бузунов и Володин. Они хорошо справились с заданием. После полета капитан Беличенко восторженно сказал:

— Ракета, а не самолет!

По сравнению с ДБ-3 Ил-2 действительно казался ракетой. По своим летно-тактическим данным он превосходил и многие другие самолеты. Но об этом пойдет речь позже, а сейчас я продолжу рассказ о переучивании, которое мы начали, еще раз подчеркиваю, по собственной инициативе.

За короткое время почти все наши летчики овладели техникой пилотирования штурмовика. Летали одиночно и строем, ходили в зону и на полигоны, отрабатывали стрельбы, бомбометания и штурмовки. Словом, штурмовой авиационный полк фактически уже существовал. А вскоре он получил, как говорится, и юридическое признание. Назвали его, правда, 5-м запасным.

Задачу перед нами поставили весьма ответственную. Мы должны были обучать полетам на «иле» всех прибывающих к нам летчиков. Нам, совсем недавно освоившим новую технику, доверили инструкторскую работу. Но никто из нас ее не страшился. Каждый сознавал, что именно трудности способствуют воспитанию настоящего бойцовского характера.

Огорчало только одно: все рвались на фронт, а нас пока оставляли в тылу. У большинства летчиков такая участь вызывала разочарование и даже недовольство. Поэтому и командирам, и политработникам приходилось каждодневно вести кропотливую воспитательную работу.

Многие товарищи были убеждены, что если нашу штурмовую часть направить на самый трудный участок фронта, то положение там сразу улучшится. И для таких суждений были серьезные основания. Штурмовик Ил-2 представлял собой действительно грозное оружие. По своей огневой мощи он один мог заменить целую роту. От летчиков сыпались рапорты с просьбой отправить их на фронт. [13]

— Что будем дальше делать? — спросил я однажды у комиссара полка. — По понимают люди, что сейчас они нужнее в тылу, чем на фронте.

— Снова надо собирать коммунистов, — с заметной грустинкой в голосе ответил Григорий Миронович Сербин.

Партийное собрание состоялось через несколько дней. С докладом на нем выступил комиссар полка. Говорил он просто, задушевно, как мудрый отец с малоопытными детьми. Рассказал о наших неудачах на фронте, которые явились результатом внезапного и вероломного нападения на нас фашистской Германии, о героизме наших воинов, о самоотверженности рабочих и колхозников, ничего не жалеющих для победы над врагом.

— Каждый на своем месте делает все, чтобы остановить, а затем и разгромить гитлеровские полчища. Вот и мы должны хорошенько уяснить себе, какой рубеж борьбы для нас является теперь самым главным. Авиационные части сейчас оснащаются новыми штурмовиками. Машины эти грозные, вы это сами прекрасно поняли. Но выводы сделали не совсем правильные. Один полк не изменит положение на всех фронтах. Надо, чтобы таких частей были десятки, если не сотни. Кому же, как не нам, пионерам освоения «илов», проявить максимум заботы о подготовке кадров для штурмовой авиации. Конвейеров, с которых сходят новейшие штурмовики, с каждым днем становится все больше, а мы здесь ратуем за то, чтобы обескровить или совсем закрыть первую кузницу тех воздушных бойцов, которые должны повести в бой эти грозные машины. Нет, товарищи, неверная, больше скажу — вредная эта линия. Истинные патриоты так не поступают. Не пойдем по такому пути и мы. Для нас главный рубеж борьбы с врагом пока здесь.

Сербии говорил, а я, сидя за столом, разбирал кипу поступивших в штаб рапортов. Вдруг получаю записку от капитана Бузунова: «Прошу предоставить слово». Я насторожился. Бузунов первым просился на фронт и теперь первым хочет выступить? Что бы это значило? Не хочет ли он вступить в полемику с комиссаром?

— До вчерашнего дня, — начал Бузунов, — я считал, что все неудачи на фронте происходят потому, что там нет меня.

По залу прокатился смешок. [14]

— С одной стороны, это правильно, — продолжал капитан. — Без меня, без Володина, без Кочеткова, без всех нас трудно изменить ход войны в нашу пользу.

«Все, — решил я. — Будет агитировать за отправку на фронт. Придется выступить и мне, чтобы окончательно рассеять заблуждения некоторых ребят».

— Теперь спросим себя: где мы сейчас нужней? — повторил Бузунов вопрос, поставленный Сербиным. И сам же ответил: — После выступления комиссара понял: здесь. Может быть, мы трусы? Чепуха! Мы уже воевали против японских милитаристов на стороне Китая. Имеем правительственные награды. И сейчас не прячемся за чужие спины. Мы и сами учимся как можно лучше уничтожать фашистов и обучаем этому святому делу других. — Он сделал небольшую паузу и, обернувшись ко мне, сказал:— Прошу, товарищ командир полка, вернуть мне мой рапорт.

За ним на трибуну поднялся Володин. Речь его была самой короткой:

— Остаюсь там, где нужен партии.

Стопка бумаг, лежавшая передо мной, таяла на глазах. Летчики и техники забирали свои рапорты обратно. Значит, поняли, почувствовали всем сердцем, где они сейчас нужнее. Какой политически зрелый народ! Таких не свернуть с пути, по которому ведет партия. Верные сыны Отчизны, они готовы служить ей всегда и везде. Эти люди умеют подчинять свои личные интересы общественным. Их сознание выше вспышки желания, на первый взгляд кажущегося оправданным и даже закономерным.

Возьмем, к примеру, Володина. Он стремился стать летчиком-истребителем, наяву и во сне видел фигуры высшего пилотажа. Мечтал, поднявшись в небо, завернуть такое, от чего у стороннего наблюдателя сердце на минуту остановится. Скажет: «Вот это летчик! Вот это герой!»

Мечта Володина сбылась, да не совсем. Голубая дорожка привела его к штурмовику, а не к истребителю. Прощайте, петли и иммельманы, бочки и штопоры! Но юный патриот не пал духом. Он с благодарностью принял и те крылья, которые преподнесла ему Родина. Принял и не опустил.

Как-то, проводя политинформацию, я невзначай заметил, что Володин то и дело заглядывает в газету. Хотел [15] было сделать ему замечание, да воздержался. Решил позже спросить, что его так заинтересовало. И что же я выяснил? Оказывается, в газете была напечатана корреспонденция о подвиге летчика-истребителя. На стареньком самолете И-16 он смело вступил в бой с тремя немецкими бомбардировщиками. На глазах у колхозников отважный боец сбил все три гитлеровских самолета. Его машина тоже получила сильные повреждения. Но и тут он не растерялся — сумел посадить самолет на фюзеляж. Прибежавшие к месту посадки люди помогли летчику выбраться из кабины и подхватили его на руки.

— Настоящий герой! — восхищенно повторял Володин.

— Тоже стремитесь в истребительную авиацию?

— Нет, товарищ командир. Раньше очень хотел, а теперь уже нет.

Его ответ меня удивил.

— Почему же? Мне известно, что когда-то вы мечтали об этом.

— Верно. Но мечтал я прежде всего о том, чтобы стать отличным военным летчиком. Уметь крутить бочки и выводить машину из штопора — это и для истребителя лишь половина или даже четверть дела. Главное же — уметь метко стрелять и точно бомбить. А самолет-штурмовик открывает для этого самый широкий простор.

— Верно, капитан, — поддержал его рядом стоявший Сербии. — Герой — это тот, кто умеет по-настоящему бить врага.

Мы тогда все свои дела и поступки измеряли одной мерой: «Нужно для фронта, нужно для победы». Экипажи стремились каждую минуту разумно использовать для полного и всестороннего освоения новой техники.

Техники и механики приезжали на аэродром вместе с первым проблеском утренней зари. Снимали с самолетов влажные от росы чехлы и начинали опробовать моторы. Почти следом приезжали и летчики. Начинался очередной день боевой учебы, еще более напряженный, чем прежние.

Инструкторы редко уходили с аэродрома. Им даже питание привозили сюда. Днем они без передышки летали — учили молодежь, вечером ей же преподавали теоретические знания. За первые три месяца войны мы [16] подготовили полноценные летные кадры для нескольких полков.

Интенсивная летная учеба шла на всех трех аэродромах. Задачи выполнялись самые разнообразные, со строгим учетом уровня подготовки прибывших молодых летчиков. Главное внимание уделялось отработке наиболее эффективных методов боевого применения штурмовика.

О наших успехах стало известно в Москве. Было принято решение создать больше таких полков, сделать их центрами переучивания летного состава с других типов самолетов на «илы». Появилась даже запасная авиационная штурмовая бригада, командиром которой назначили полковника Папивина, ставшего потом генералом.

В наш полк зачастили гости. Приобретенный нами опыт обобщался и распространялся в других частях. Многие положения из написанных у нас и проверенных практикой методических указаний вошли в Наставление по производству полетов на Ил-2. Мы охотно помогали соседям, делились с ними всем, чем богаты были сами.

К нам, однако, приезжали не только за опытом, не только ученики, но и учителя. В перерывах между полетами мы слушали доклады и лекции крупных авиационных специалистов — тонких знатоков планера Ил-2, его мотора и вооружения. Их уроки приносили нам громадную пользу.

Полеты продолжались, их интенсивность с каждым днем возрастала. Главное внимание на этом этапе обучения уделялось стрельбе по наземным целям. Ежедневно расходовались десятки тысяч снарядов и патронов. Служба вооружения, возглавляемая Шарыкиным, при всей ее хорошей организации едва успевала снаряжать пушечные и пулеметные ленты. Авиаспециалисты работали с полным напряжением сил, частенько без сна и отдыха.

Я попросил женорга полка Ильину поговорить с нашими женщинами, не смогут ли они помочь вооруженцам. Ведь многие из них неплохо владели военными специальностями. Она охотно согласилась. На следующий день Соколова, Шарыкина, Туренко, Сербина, Володина, Бузунова, Фисенко, Румянцева и другие жены командиров пришли на аэродром. Помощь их была многообразной и довольно значительной.

К слову замечу, что женщины нашего гарнизона вообще отличались организованностью и активностью. Они [17] регулярно занимались в различных кружках, где изучали военное дело, на медицинских курсах. Мужья — на полеты, а жены — в учебные классы. Раз в неделю женщины помогали летчикам и техникам убирать казармы. Все жилые помещения у нас поддерживались в образцовом состоянии.

Некоторые жены командиров, как, например, Фатима Мартинайтис, ходили дежурить в ближайший военный госпиталь. Там они помогали медперсоналу ухаживать за ранеными. А Фатима, кроме того, была и переводчицей. Она знала не только русский и свой родной, татарский, но также литовский, казахский, таджикский и киргизский языки. А среди раненых было немало бойцов нерусской национальности.

Фатима Мартинайтис организовала также сбор среди местного населения постельного белья, которого не хватало в госпитале. Ей помогала целая группа женщин: Иванова, Ильина, Карпова, Кидалинская и другие.

К нам на переучивание прибывали не только рядовые летчики, но и командиры звеньев и эскадрилий. Среди них были даже командиры полков — С. Г. Гетьмат, Л. Д. Рейно, М. И. Горладченко, В. П. Филиппов. Они первыми вылетели на штурмовике, а затем помогли и подчиненным в совершенстве освоить новую технику. Надо сказать, что и весь летный состав руководимых ими частей показывал пример в учебе и дисциплине. Воздействие личного примера здесь проявилось особенно наглядно.

Но не все командиры были такими, как они. Например, прибывший на переучивание майор З. частенько отлучался без надобности в город. Однажды полковой комиссар Сербии строго спросил у него:

— Вы зачем сюда приехали, товарищ майор?

— Странный вопрос, — ответил тот. — Малость подучусь и — на фронт.

— Малостью врага не одолеешь.

— Настоящий боевой опыт приобретается не здесь, а там, — упорствовал майор, показывая рукой в ту сторону, откуда доносился отдаленный грохот канонады. — А тут играют в войну.

— Спросите у своих командиров эскадрилий и [18] рядовых летчиков, легко ли им здесь, — наступал Сербии. — Они днюют и ночуют на аэродроме.

— Раз молодые — пусть учатся. У меня же часов налета больше, чем у любой эскадрильи в целом.

Через неделю после этого разговора полк, которым командовал З., собрался лететь на фронт. Летчики один за другим поднимали самолеты в воздух. Командир взлетел последним. При попытке крутым разворотом пристроиться к колонне он не справился с управлением, растерялся и на вынужденной посадке поломал штурмовик. Полк улетел без майора З.

После этого случая среди новичков распространился слух, будто Ил-2 — машина несовершенная, не рассчитанная на сложный маневр. Требовалось как-то рассеять туман, застлавший им глаза. Но как? Если бы у нас были учебные самолеты УИл-2, задача решалась бы просто. Инструктор посадил бы новичка во вторую кабину, вывез его в зону и наглядно показал, на что способен штурмовик. Но раз полк не располагал такой возможностью, нужно было искать другой выход. И мы его нашли: решили произвести несколько показательных полетов в районе аэродрома и над полигоном. Сначала взлетел я вместе с летчиками А. Панаргиным, А. Карченковым и С. Ивановым. На глазах у переучивающихся мы выполнили несколько сложных пилотажных фигур, затем бомбили и стреляли с малых высот по наземным целям.

Впервые в истории штурмовой авиации взлетали и садились звеном. Потом такую же программу выполнило звено, возглавляемое командиром эскадрильи А. Бузуновым. Наши полеты произвели на всех потрясающее впечатление.

В июле 1941 года стали поступать штурмовики с бортовыми радиостанциями. Мы получили их из расчета один на звено. Поскольку УИл-2 у нас не было, решили создать из этих самолетов специальную группу для обучения переменного состава. Радио намного улучшило учебный процесс. Особенно оно выручало при отработке техники посадки и при выполнении упражнений на боевое применение. Крайне редкими стали случаи поломок, повысилась эффективность бомбометания и стрельбы. В конечном итоге мы стали быстрее и лучше готовить летные кадры для укомплектования маршевых полков. Наш опыт брали на вооружение другие запасные полки ВВС. [19]

...Жаркое лето кончилось. Нивы ощетинились рыжей стерней, шуршали на ветру сухими листьями подсолнухи, смолк птичий гомон в лесу. Земля пустела.

Над Воронежем все чаще стали появляться вражеские самолеты. Душераздирающий вой сирен то и дело заставлял жителей укрываться в бомбоубежищах. Началась эвакуация. Уезжали на Восток и жены авиаторов.

Личный состав нашего полка переселился на аэродром. Авиационная техника постоянно находилась в полной боевой готовности. Штурмовики стояли с подвешенными бомбами и реактивными снарядами, с заряженными пулеметами и пушками. Теперь для тренировочных полетов переменного состава выделялась лишь часть самолетов. Усиленно велась воздушная разведка.

Лучшим разведчиком считался у нас командир звена капитан Иван Лукич Карпов. В начале октября 1941 года ему приказали вылететь для уточнения конфигурации линии фронта на подступах к Орлу. Наше командование хотело иметь точные данные о местонахождении войск противника.

Вернулся Карпов намного позже установленного времени. Когда он зарулил самолет на стоянку, мы ужаснулись. Рули поворота и высоты, плоскости и элероны были изрешечены пулями и осколками зенитных снарядов. С трудом верилось, что на такой машине летчик дотянул от Орла до Воронежа. Удивляло и то, что сам он не получил ни одной царапины. Броня кабины надежно защитила его.

— Вот это машина! Настоящий танк! — восхищались молодые летчики, собравшиеся у самолета. — На такой можно воевать. Места живого не осталось, а все-таки прилетела.

Карпова буквально засыпали вопросами. Интересовались всеми деталями полета. Шутка ли: человек принял боевое крещение.

— Тот район я хорошо знаю, — рассказывал Карпов.— Несколько лет прослужил в Орле.

Сначала полет протекал спокойно. Казалось, что нет никакой войны.

При подходе к заданному району капитан Карпов усилил наблюдение за воздухом и стал тщательно обследовать местность. По самым незначительным признакам он старался обнаружить войска противника. Заметив на [20] дороге глубокую автомобильную колею, он снизился метров до двадцати и прошел вдоль нее до самого леса. Под крылом мелькали макушки оголенных осин и берез, но ни людей, ни техники нигде не было видно. На земле и в воздухе по-прежнему царил покой. Тогда капитан Карпов решил атаковать наиболее подозрительные объекты. Первый такой заход он произвел на свежевырытую траншею и дал короткую пулеметную очередь. И тотчас же внизу засверкали вспышки выстрелов. Присмотревшись, откуда ведется огонь, разведчик определил, что это лишь часть хорошо подготовленной позиции, которую гитлеровцы не успели замаскировать.

Имитацией атак, лишь иногда сопровождаемых короткими пулеметными очередями, капитану Карпову удалось нащупать расположение главных сил противника. По нему открыла ураганный огонь вражеская зенитная артиллерия. На крыльях и фюзеляже, как оспины, появлялись все новые пробоины, однако разведчик, маневрируя между шапками разрывов, продолжал уточнять и наносить на карту границы района сосредоточения гитлеровских войск, нацеленных на Орел. Лишь до конца выполнив поставленную задачу, он развернул самолет на обратный курс. Исклеванный пулями и осколками снарядов, штурмовик заметно отяжелел, стал менее послушным, но все-таки продолжал тянуть.

Как бы там ни было, разведывательный полет завершился успешно. Вышестоящее командование получило точные и самые свежие сведения о противнике. На высоте оказались и летчик, и его прекрасная, удивительно живучая машина.

...Глубокой осенью 1941 года Воронежский авиационный завод эвакуировали в глубь страны. Туда же, сдав маршевым боевым частям всю свою технику, перебазировалось и управление нашего запасного полка. А меня направили на учебу в Военно-воздушную академию. Здесь я значительно расширил и углубил свои теоретические знания и овладел несколькими новыми типами самолетов-истребителей. И все-таки своей любви и привязанности к «илу» не изменил. После окончания академии и годичного командования академическим полком меня по моей настоятельной просьбе снова направили в штурмовую авиацию. [21]

Дальше