За нами Москва

Рождение 375-й

Мне хочется начать свои записки с памятной в моей жизни даты — 26 августа 1941 года. В час ночи я, тогда слушатель Военно-политической академии имени В. И. Ленина, готовящийся через пять дней сдавать государственный экзамен, был вызван в Главное политическое управление РККА. Беседа там продолжалась недолго. Полковой комиссар сказал:

— Поедете на Урал. Назначаетесь начальником политического отдела формируемой в Свердловске 375-й стрелковой дивизии...

— А как же с экзаменами?

— Сдадите на поле боя. Диплом об окончании академии получите после войны.

Вот так я связал свою судьбу с людьми этого замечательного края. Много лет минуло с тех пор, но и до сих пор 375-я дивизия, ее ратные дела, ее героические солдаты и офицеры — мои боевые друзья — словно стоят рядом со мною. Я и сегодня слышу их голоса, вижу до боли в сердце родные, мужественные лица. Для меня уральская дивизия стала первой пробой сил и хорошей школой в работе с людьми такого большого боевого коллектива.

Поздно вечером 26 августа военный самолет с тремя пассажирами на борту приземлился на Свердловском аэродроме. Кроме меня сюда прибыли командир дивизии генерал-майор Василий Григорьевич Воронцов и начальник [11] штаба дивизии майор Семен Григорьевич Подмосковнов. Нас приняли командующий войсками, член Военного совета и начальник штаба Уральского военного округа. Получив от них соответствующие указания, мы тут же выехали в лагерь, где предстояло формировать 375-ю стрелковую дивизию.

Ночью прошел дождь. Но утром распогодилось, и в лучах солнца тысячами капелек искрилась трава. Комдив неторопливо ходил среди сосен, поблескивая двумя орденами Красного Знамени и медалью «XX лет РККА», поправлял сползавшие на лоб волосы и изредка поглаживал маленькие усики. Ходил и говорил:

— Черт-те что! Дивизию надо формировать, а винтовок дали всего две с половиной сотни. Станковых пулеметов — шесть, ручных — тоже полдюжины. А минометов аж три отвалили! Дивизия!..

Я молчал. Конечно, на несколько тысяч человек двести пятьдесят винтовок — не густо. Генерал продолжал ворчать, теребил интенданта Степана Федоровича Самусенко, а тот лишь смущенно разводил руками. Мы бодрились как могли, но положение было действительно незавидным. И не только из-за недостатка оружия. Нас беспокоили командные кадры. В дивизии лишь незначительная часть командиров и политработников была из кадровых и имела опыт боев. Остальные же пришли из запаса. Одни служили в армии лет десять — пятнадцать назад, другие — еще раньше. А на западе шли бои с самой современной армией, война разгорелась такая, какой еще мир не видел. И мы понимали: чтобы победить такого врага, нужно иметь и обученные, оснащенные всем необходимым войска и хороших командиров.

Формировать дивизию пришлось в большой спешке. Палаток не имелось. Красноармейцы строили землянки, столовые, ставили навесы для коней. Не все ладилось и с вещевым снабжением. Люди надеялись получить новое обмундирование, а мы многим могли выдать только потрепанные длиннополые кавалерийские шинели да островерхие буденовки. Вместо сапог всем выдали ботинки с обмотками. Обмотает боец ноги туго — икры болят, ходить не может, ослабит — обмотки сползают. «Опять баллон спустил!» — чертыхается, бывало, солдат, разматывая и снова наматывая обмотку.

Обстановка на фронте требовала одновременно с формированием соединения немедля начать боевую учебу личного состава, наладить партийно-политическую работу, [12] а главное — сколотить части и подразделения в слаженные боевые коллективы. Под руководством командира и комиссара штаба дивизии разработал программу занятий по боевой и политической подготовке. Полки, не отрываясь от комплектования подразделений личным составом, получая и распределяя боевую технику и оружие, стали учиться военному делу, учились тому, что предстояло делать на войне.

Штаб дивизии строго контролировал выполнение намеченной программы. И как переменились люди уже после месячного обучения! В начале месяца, помнится, в строю они ходили, путая шаг, команды исполняли вяло, вразнобой. Сейчас же воины заметно подтянулись, шли уже четко, единой, слитой массой. Обходя плацы, я видел, что красноармейцы, выполняя ружейные приемы с помощью деревянных макетов винтовок и бросая вместо настоящих гранат деревянные болванки, уже не усмехались. Значит, поняли: без навыков, без умения воевать на войне делать нечего.

Очень четко из полка в полк передавалось оружие для стрельбы боевыми патронами. Командиры изучали опыт тех бойцов, кому довелось воевать с японцами, белофиннами и фашистами в первые дни войны. Большую роль в передаче боевого опыта сыграли тактические учения. В них принимали участие все полки и специальные подразделения.

А с фронта приходили тревожные вести. Враг приближался к Москве. Многим тогда казалось странным, что в такое время дивизию держат здесь и не отправляют на фронт.

— Когда же на фронт? — то и дело спрашивали нас бойцы. И мы отвечали:

— Всему свое время...

Многие воины писали заявления с просьбой быстрее отправить их на фронт. Таким приходилось разъяснять положение дел, призывать их к терпению.

В сентябре в дивизии стало неважно с питанием. А рядом на колхозных полях бурела картофельная ботва — некому было убирать урожай. И генерал Воронцов решил помочь колхозам — послать красноармейцев копать картошку, убирать хлеба. Кое-что перепадало и нам.

Но тут опять пошли разговоры:

— Вместо того чтобы фрица бить, мы картошку роем. Так немец и до Урала к зиме допрет... [13]

Разные люди пришли в дивизию. Но больше всего было настоящих патриотов, людей, умудренных жизненным опытом, закаленных в труде и в сражениях за Отчизну. Именно эти люди составляли костяк дивизии, они верили в победу над врагом и сплачивали наши полки.

В предвоенные годы кое-кто полагал: границы наши на прочном замке, громить врага, если до этого дойдет дело, предстоит на его территории и вообще война продлится недолго и фронт ее будет небольшим. А тут — от Черного до Баренцева моря шли не виданные по напряжению бои. Если в войнах 1938–1940 годов враг вклинивался в нашу территорию всего на пять-шесть километров, то теперь уже сотни километров отделяли фронт от границ. Это несколько охладило пыл тех, кто думал легко и быстро дойти до Берлина.

За горячкой учений многие из нас не видели, а потому и не знали, что из себя представляет каждый боец. Интересоваться же этим надо было. Наши командиры, да и некоторые политработники, еще не умели правильно строить работу с бойцами, слабо влияли на них.

От командиров, комиссаров частей, политруков подразделений политотдел требовал не подменять повседневную разъяснительную работу администрированием, лично беседовать с красноармейцами, разъяснять им необходимость крепкой воинской дисциплины, честного выполнения своего воинского долга, военной присяги и приказов командиров, разъяснять цели и задачи наших Вооруженных Сил в войне, раскрывать захватнический характер развязанной фашистской Германией войны.

Партийная и комсомольская прослойка была значительной. Это позволило создать ПО партийных и 103 комсомольских организаций, которые охватили партийным влиянием красноармейские массы. Во всех ротах, батареях и взводах из лучших воинов-коммунистов, комсомольцев и беспартийных были созданы группы агитаторов. Повседневно и конкретно оказывали помощь в их работе с солдатами политруки, комиссары и офицеры политического отдела дивизии.

Мы понимали, что в период формирования дивизии нужно было больше рассказать воинам о фашизме, о его реакционной сущности и человеконенавистнических целях. Политотдел пригласил профессора В. В. Данилевского, члена-корреспондента Академии наук Украины. Он прочитал для личного состава дивизии цикл лекций. [14]

Выступили также лекторы Свердловского обкома партии, офицеры политуправления Уральского военного округа.

Мощным средством воспитания воинов являлась многотиражная газета политотдела дивизии «На защиту Родины», стенные газеты, «боевые листки». Редактором дивизионной газеты был назначен старший политрук А. Зефиров, в прошлом работник Свердловского отделения ТАСС, ответственным секретарем работал сотрудник газеты «Уральский рабочий» политрук Панфилов, литературным сотрудником — редактор камышловской районной газеты политрук С. Бекарев.

...14 сентября 1941 года созывается первая дивизионная партийная конференция. В тесном сарае собралось 123 делегата. Они представляли свыше 700 коммунистов. Докладывал генерал-майор Воронцов. Ничего радостного он не мог сообщить. Положение на фронтах ухудшалось. Враг блокировал Ленинград с суши. 9 сентября возобновилось наступление врага на юге Украины. Гитлеровцы подошли к Донбассу, угрожают захватить Крым... Правда, в первых числах сентября удалось ликвидировать ельнинский выступ группы фашистских армий «Центр». Но бои повсюду шли ожесточенные... Вот почему главной задачей была учеба...

Все, кто выступал, говорили сурово, твердо: мы знали — нас ждут очень тяжелые испытания. И коммунисты должны быть впереди. Это не красивая фраза, а приказ нашей советской совести: коммунисты должны быть самыми выносливыми воинами... От нашей твердости зависел боевой дух дивизии.

Конференция избрала дивизионную партийную комиссию. В нее вошли батальонный комиссар В. Ф. Опарин, политрук С. Н. Бекарев, и В. А. Лоскутов, младший политрук П. К. Агафонов, старшие политруки И. З. Лебедев, П. И. Паньшин, А. И. Ольховиков.

Ответственным секретарем дивизионной партийной комиссии был избран Василий Федорович Опарин. И сейчас еще я вижу перед собой его крупное лицо со светлыми, немного усталыми глазами, всегда тщательно отглаженную гимнастерку с двумя «шпалами» на петлицах. Он редко улыбался, говорил мало, и толстоватые губы всегда придавали его лицу спокойное выражение...

Но даже и этот спокойный, рассудительный человек преобразился 28 сентября 1941 года. В тот день все полки, батальоны, дивизионы выстроились для принятия присяги. Лагерь расцвечен лозунгами, флажками. От яркого [15] красного цвета серенький осенний день стал праздничным. Василий Федорович Опарин стоял рядом со мной и слушал торжественные слова:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, торжественно клянусь, — читал командир, и ему вторило многотысячное эхо солдатских голосов.

Сколько раз мне приходилось видеть, как меняется человек, когда произносит воинскую клятву. В бесстрашии советского человека нет ни религиозной жертвенности, ни слепого фанатизма. Защищая свою Родину, советский человек защищает себя, свою семью, свой дом, свой завод, свой колхоз, свое право ходить и работать на этой земле. Вот почему так высок патриотизм советского человека, так несокрушим и бесстрашен он. Вот почему всегда так торжественно звучат слова клятвы, чище становится человек, присягая своему народу и партии. Вот почему день клятвы — праздник. И тогда, расходясь по землянкам, бойцы пели песни, шутили. А вечером все в том же огромном сарае, превращенном в клуб, состоялся концерт художественной самодеятельности. Сводный хор исполнял старые солдатские песни и новые, только что родившиеся. В те дни самой популярной была «Священная война» А. Александрова. И в полутемном сарае, и в землянках, и на марше бойцы пели:

У меня есть пожелтевшая от времени фотография. В два ряда полукругом стоят мужчины и женщины — это художественная самодеятельность медико-санитарного батальона. Слева, чуть в стороне, не по-строевому выпятив живот, — Павел Андреевич Пузанов. Сейчас он заслуженный артист РСФСР, персональный пенсионер. Это он организовал хор, который тогда, в день клятвы, особенно расположил к себе товарищей. Бойцы шутили:

— Им что! Пока боев нет — пой песни.

Но и потом, даже после самых тяжелых боев, девушки из медико-санитарного батальона в короткие дни отдыха пели песни, частушки.

Я смотрю на снимок, на таких разных девушек — со старомодными прическами на пробор, с короткой стрижкой. [16]

На многих — портупеи. Кто-то силится улыбнуться, кто-то иронически поглядывает в объектив, а пальцы баяниста Елисеева застыли на пуговках клавиатуры... Некоторых уже нет, а кто остался жив — постарел.

Тогда же все были молодые, жизнерадостные, полные сил и стремления сражаться с врагом не на жизнь, а на смерть.

...Раннее утро 1 ноября. Густой лес окружает огромную поляну. Вся уральская дивизия выстроилась на ней. Последний смотр перед отправкой на фронт. На каждом — новая шинель, шапка-ушанка. А у ездовых — ненадеванные полушубки, валенки, меховые рукавицы. Ждем приезда генерала армии И. В. Тюленева.

На заснеженной дороге появляется юркая «эмочка». Она быстро приближается к строю и останавливается. Из нее выходит генерал. Иван Владимирович слегка прихрамывает... За ним командиры из комиссий Наркомата обороны и штаба Уральского военного округа...

Отгремел «Встречный марш». Дивизия ответила на приветствие генерала. И начался неторопливый обход шеренг. Генерал армии останавливается возле бойцов, просит расстегнуть шинель, щупает одежду:

— Смотри-ка, тебя за Полярный круг послать можно. Боец мнется, застегивает шинель и говорит.

— Хоть куда, лишь бы быстрее...

— Ишь, прыткий! Быстрее!.. Откуда у вас, — поворачивается Тюленев к Воронцову, — столько теплых вещей? Вроде по нарядам вам меньше полагалось...

Воронцов подтягивается и отвечает:

— Так точно, меньше... Да местные товарищи, население, организовали сбор теплых вещей и навезли нам полушубки, валенки, варежки...

Тюленев, прихрамывая, делает шаг в сторону к другому бойцу и просит развязать вещевой мешок:

— Покажи-ка, что у тебя...

Боец наклоняется, и на свет выкладывается немудреное солдатское имущество — от запасных портянок до зубной щетки.

— Смотри-ка, — шутит генерал, — запасливый! Все на месте...

Продолжая осмотр, генерал остановился перед Иваном Наймушиным. Боец складный, широкоплечий.

— Откуда родом?

— Уральский...

— Из рабочих? [17]

— Да, с Ново-Левинского рудника.

— Ударник?

— Так точно...

— Ну, желаю успеха... И в бою быть ударником...

Осмотрев обоз, подошли к кухне. Из трубы — легкий дымок. Старшина откидывает крышку, и по лесной поляне разносится аппетитнейший запах. Старшина отдает рапорт:

— Товарищ генерал! На обед — борщ с мясом и пшенная каша с маслом. Старшина Калугин! — Немного помолчав, добавил: — Не желаете ли снять пробу? Борщ — уральский!

А потом полки шли мимо нас четкими плотными колоннами, поблескивая винтовками и распевая лихие солдатские песни. Смотрели на них два генерала и переговаривались между собой:

— Хороши! Чудесный народ уральцы! Я бы пошел с ними в бой, да твои это люди. Воронцов...

— Какие мои — советские...

— Готовь их... Завтра — в эшелон...

Вечером в том же сарае, где проходила наша партконференция, генерал армии Тюленев сделал для командиров и комиссаров частей и подразделений доклад. Хотя вряд ли это был доклад. Генерал ходил, прихрамывая, возле стола и рассказывал нам тяжелую, горькую правду, которая угадывалась за скупыми сводками Совинформбюро. В тот вечер мы услышали, как ведут бой немцы. Начиная наступление, они сосредоточивали на узком участке большое количество артиллерии и танков. Танки шли колонной, а за ними — пехота, автоматчики. Главное — устоять перед танками, а пехота не так страшна... Танки — вот главный враг. Прорвав фронт, немцы стремятся окружить наши войска и после этого уничтожить. В одном таком сражении под Днепропетровском и был ранен Иван Владимирович Тюленев.

Особенно интересовал всех опыт борьбы с танками, и генерал подробно рассказывал. Как потом все это пригодилось! В первых боях под Калинином наши командиры умело воспользовались советами Ивана Владимировича.

На следующий после смотра день дивизия грузилась в эшелоны. Утро выдалось хмурое и сырое. Густой туман лежал на земле. В пяти-шести шагах еле угадывались контуры людей, лошадей, повозок. Желтые пятна фонарей чуть-чуть виднелись на посадочной площадке... [18]

Звякнули буфера, эшелон, не останавливаясь, проскочил Свердловск, и мы попрощались с родным городом только взглядом... Путь наш лежал на запад, туда, откуда навстречу шли составы со станками и ранеными, с беженцами и эвакуированными, где не учебные плацы, а настоящее поле боя, где никто не даст команду «длинным — коли», а надо самому выбирать то, что нужно...

Дивизия двигалась к фронту...

Крещение

Двенадцать дней слушали мы перестук колес под теплушками. В эшелоне шла своя, размеренная жизнь. Каждый день в вагонах проходили политинформации, бойцы пели, тихо беседовали, но ни меня, ни моих товарищей не покидало тревожное чувство, пережитое, наверное, каждым, кто ехал туда, на запад, где шли кровопролитные бои, о которых скупо писали газеты.

На фронте обстановка сложилась к тому времени действительно тяжелая. Люди моего поколения помнят осень и зиму 1941 года. В конце октября враг был в шестидесяти километрах от столицы. Гитлеровские генералы хвастливо заявляли, что в свои цейсовские бинокли они видят Москву.

Поначалу мне казался странным маршрут движения эшелонов уральской дивизии. Нас везли куда-то севернее Москвы, к городу Данилову...

И только потом, много времени спустя, я понял все.

Враг, не сумев взять Москву лобовым ударом, готовил хитрую операцию, рассчитывая расчленить наши войска, охватить столицу с севера и юга, окружить и занять. Но на пути гитлеровцев с севера стоял Калинин, а с юга — Тула. Вот почему северная группировка фашистов рвалась к Калинину. Отсюда они хотели ударить по направлению на Ярославль и одновременно двинуться в обход столицы. Наша дивизия была вначале сосредоточена в Данилове, а на фронт под Калинин попала через Ярославль. Мы были резервом, который должен был вступить в бой, если бы немцам удалось развить свой успех.

Много раз мне приходилось слышать, что жизнь — великий учитель. Но в полной мере я увидел подтверждение этих слов в двенадцатидневном пути к Данилову и дальше, через Ярославль. 17 ноября мы расселились в Данилове и ближних к городу деревнях. И снова учения, [19] учения, учения! Учились преодолевать передний край обороны противника, просачиваться мелкими группами в тыл врага, отрабатывали штыковой бой, стрельбы.

Здесь, под Даниловым и Ярославлем, дивизия получила полностью боевую технику и оружие. Вместе с партией «трехлинеек» пришло около сотни американских автоматов.

Изящно отделанные, внушительные, они одной своей неимоверной тяжестью производили солидное впечатление. Бойцы гордились новым оружием, ходили со счастливыми лицами... Но потом, в первом же бою, американские автоматы стали отказывать один за другим.

Особенно серьезно готовились мы к встрече с танками противника. Все командиры тщательно отрабатывали броски гранат... Но слова — одно, а вот дело — другое. Бросать деревяшку из окопа — пустяк, а вот как ты поведешь себя, когда на тебя попрет стальная громадина, стреляющая из пушки и пулеметов? Устав утверждал: садись на дно окопа и ничего с тобой не случится. Мы решили доказать нашим бойцам, что в окопе воину танк не страшен. И вот в одно из учений рота за ротой занимают окопы, а над ними елозят наши танки. Там, где танков не хватало, мы пустили гусеничные тракторы.

Мне самому довелось сидеть в окопе с бойцами, когда над нами с ревом пронесся танк. И хотя знал, что это свой, ничего не случится, но весь как-то съеживался, стремился слиться с землей, стать одним из ее комочков... А когда лязгающие гусеницы исчезали, и вздохнуть-то хотелось глубже, и улыбка невольно ползла на лицо... Снова слышался грохот и лязг, снова шел на окоп танк... И так до тех пор, пока страх не пропадал...

«Обкатка танками», как в шутку мы прозвали эти учения, нам очень пригодилась в боях.

А когда учения закончились, дивизия построилась в колонны и сделала 82-километровый маршбросок к Ярославлю... Мороз достигал сорока градусов. Метель швыряла в лицо и за воротник колючий снег. А мы шли и шли. Тяжелый шаг. Хруст снега под валенками и ботинками. До конца жизни сохранится в моей памяти это шествие через леса, через деревни, угрюмые, потные лица бойцов, заиндевелые башлыки и ушанки, куржак на боках лошадей... Это был экзамен на выдержку, это был первый марш, в котором проверялось все — от того, как пригнаны портянки, до того, как мы, политработники, подготовили душу бойца. [20]

В Ярославле командованию дивизии сообщили, что мы попадаем в распоряжение Калининского фронта. Немцы, не достигнув своей цели — окружения Москвы, сильно укрепили Калинин и решили на занятых позициях отсидеться до весны, а потом продолжить наступление. Но 5 декабря войска левого крыла Калининского фронта (29-я и 31-я армии) перешли в наступление. 6 декабря 30-я армия под командованием генерала Лелюшенко ударила на Клин. 10 декабря спешно погрузилась в эшелоны и двинулась к Калинину наша дивизия. В голове дивизии оказался стрелковый полк, которым командовал капитан Чернозерский, а комиссаром был старший политрук Барк. С этим эшелоном ехал и я вместе с помощником начальника штаба дивизии старшим лейтенантом Виктором Степановичем Сиваровым.

Ехали мы через Рыбинск, Медведево, Вышний Волочек... Когда стали приближаться к фронту, впервые увидели разрушенные станции, сожженные деревни, вздыбленные паровозы, обгорелые составы под откосом. Иногда наш эшелон подходил к станции в тот момент, когда рвались еще бомбы, сброшенные с немецких самолетов. Дыхание войны... Тут уж не нужно было никаких слов о варварстве фашизма, когда каждый мог видеть у подножия железнодорожных насыпей простреленные и изувеченные санитарные вагоны с огромными красными крестами.

В пути я познакомился поближе с капитаном Чернозерским. Нам повезло, что с головным эшелоном ехал такой командир. Капитан имел уже солидный боевой опыт. Серафим Владимирович начал службу курсантом в крепости Кушка, потом занимал должность помощника начальника и затем начальника штаба батальона. В 1940 году с отличием закончил курсы комбатов и вскоре стал командиром полка. Весь июль и август он был на фронте, там его и ранили. После лечения Чернозерский прибыл в уральскую дивизию и сразу сумел «найти ключик» к сердцам бойцов и командиров. Круглое лицо, всегда коротко остриженные волосы, глубоко запавшие, со смешинкой глаза и слегка оттопыренные уши делали этого человека «свойским парнем», хотя сжатые губы говорили о сильной воле, умении подчинять себе людей...

Честно говоря, мы надеялись, что командование армии даст нам несколько дней, чтобы осмотреться, прижиться... Но обстановка диктовала другое. К 15 декабря войска вплотную подошли к Калинину. Наша дивизия должна была форсировать Волгу у деревни Красново, [21] перерезать пути отхода противника на запад и выйти на юго-западную окраину Калинина. 14 декабря на позиции стали подходить наши полки.

Всю ночь на 15 декабря штаб дивизии гудел голосами приходивших и уходивших командиров. Срочно составлялся план наступления. Мы с комиссаром дивизии Николаем Ивановичем Ряпосовым составили план партийно-политической работы и тут же выехали в части, чтобы подготовить бойцов к первому бою. Главное, что требовалось, — довести до каждого бойца и командира содержание приказа о наступлении. Мы, политработники, пересказывали последнюю сводку Совинформбюро, проводили партийные и комсомольские собрания. На них подробно объяснялось, почему мы любой ценой должны отбить Калинин и как это важно для обороны Москвы. Каждому стрелку, пулеметчику, минометчику, артиллеристу дали памятку о его обязанностях, подготовленную редакцией дивизионной газеты «На защиту Родины».

15 декабря немцы неожиданно усилили огонь из всех видов оружия. Рвались мины и снаряды, свистели пули. Началась новая «обкатка» наших бойцов. Но вскоре все поняли, что нервный огонь фашистов хоть и громок, да не особенно опасен. И вот уже люди, вжимавшие голову в плечи при каждом завывании мины, досадливо морщились: эта «музыка» мешала им слушать политрука...

В полночь 16 декабря после короткой, но энергичной артиллерийской подготовки 29-я армия под командованием генерала В. И. Швецова ударила по фашистам.

Труден был этот бой. Каждое строение враг превратил в дзот. Из-под каждого дома неслись пулеметные очереди, летели гранаты. Но натиск был так силен, что фашисты не выдержали и откатились к городу, а потом были выбиты и из него...

Однако гитлеровцам удалось закрепиться на опушке леса, западнее города, на заранее подготовленных позициях и задержать наше наступление. Полк попал под сильнейший артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. Казалось невозможным поднять голову, оторваться от земли. Тогда со снега вскочил комсомолец, командир четвертой стрелковой роты лейтенант Петр Степанович Косарев, и поднял своих бойцов в атаку. Смелым рывком они приблизились к окопам и бросились на врага... Штыковой и гранатный удар был так силен, что немцы откатились, оставив десятки трупов, пять пулеметов, миномет и две пушки. [22]

В то время как полк Чернозерского дрался у Калинина, остальные полки дивизии, преодолевая упорное сопротивление врага, с боем форсировали Волгу и наступали на оборону противника в районе деревни Краснове. Фашисты старались любой ценой удержаться здесь. Этот узел их сопротивления прикрывал путь отхода из района Калинина. Деревню враги превратили в крепость. Под домами установили огневые точки с амбразурами, бойницами. Стены домов были обложены мешками с песком. Во многих местах, на самом берегу Волги, искусно использовав рельеф берега, немцы поставили хорошо замаскированные пушки для прямой наводки, пулеметы для перекрестного и флангового огня.

На рассвете стрелковый полк под командованием майора Евгения Федосеевича Румянцева и комиссара полка батальонного комиссара Филиппа Андреевича Говорова завязал ожесточенный бой. Противник всеми силами пытался сдержать наступление. Он поливал прицельным огнем подразделения, наступающие через Волгу по льду. Во многих местах на реке образовались большие полыньи, местами вода стала розовой, смешиваясь с кровью уральцев. Наконец наша артиллерия засекла огневые точки противника и одну за другой заставила их замолчать. Пехота ускорила движение. Короткими перебежками по льду бойцы стали приближаться к противоположному берегу. Особенно тяжело приходилось подразделениям правого фланга, которые вынуждены были залечь. Но лед — плохой защитник от пулеметных очередей. Ливень свинца бушевал над залегшими людьми. Когда наши пулеметы и пушки ударили по врагу, огонь противника ослаб на несколько секунд. Но и это была уже передышка. Уловив момент, политрук роты Сергей Михайлович Дресвянников (бывший инструктор Верхотурского райкома партии) поднялся во весь рост и с криком «Ура! За Родину!» устремился вперед. «Ура! Ура!» — дружно поддержали его бойцы и вскоре достигли противоположного берега Волги. После недолгой схватки с врагом на берегу рота стремительным броском ворвалась в деревню.

На улицах разгорелся ожесточенный бой. С чердаков, крыш, из-за заборов немецкие автоматчики вели непрерывный огонь. На улицах завязывались рукопашные бои. Почти из каждого дома приходилось выбивать фашистов огнем пулеметов или гранатами. Красноармеец Филипп Севастьянович Паршин, камышловец, подполз к одному из домов, где засели гитлеровцы, и бросил в окно [23] несколько гранат. Фашисты замолкли. Иван Алексеевич Казанцев забросал гранатами другой дом. Одно за другим подразделения полка, преодолевая Волгу, стали теснить врага. Неприятель не выдержал натиска, стал отходить в лес.

В разгаре боя в районе Красново снаряд противника порвал линию связи. Дважды посылали людей для ее восстановления, и дважды они не вернулись. Бой не ждет, командир дивизии требует любой ценой восстановить связь с полком. Тогда на линию для устранения повреждения вышел свердловчанин (бывший работник Ленинского райжилуправления), младший лейтенант Николай Петрович Сухоруков с двумя связистами.

Связисты пробирались вдоль линии и неожиданно встретились с группой фашистов. Младший лейтенант Сухоруков мгновенно метнул гранату и уничтожил троих. Его товарищи бросились в рукопашную схватку и уничтожили еще несколько фашистов. Атака связистов была стремительна и неожиданна для врага. Оставшиеся в живых фашисты отступили. Связь была восстановлена. Герои благополучно вернулись в часть.

За первые два дня боев дивизия успешно форсировала за Калинином Волгу, освободила от фашистов населенные пункты Опарино, Андрейково, Гальяновка, Шалайково, Даниловское, Дешевкино, совхоз «Большевик» и другие.

Первый бой — и сразу наступление. И как бы потом ни менялась обстановка на фронтах, куда бы ни посылали нашу дивизию, военная судьба ее складывалась так, что наши бойцы всегда только наступали.

Старые карты

Память — штука интересная. Идут годы, новые, более свежие события вытесняют старые. И порой кажется, что и война-то была давным-давно, забываются детали, лица, запах развороченной снарядами земли... Но стоит попасть в руки клочку пожелтевшей бумаги, и вдруг инстинктивно напрягаешься, начинаешь слушать тишину, словно вот-вот ее разорвет вой и треск мины, грохот вражеского танка, сухой щелчок выстрела...

Однажды на собрании ветеранов нашей уральской дивизии подошел ко мне Степан Захарович Рыков, бывший командир взвода конной разведки, и сказал, что у него случайно сохранились разрозненные карты боев декабря [24] 1941 года... Я попросил дать мне эти карты. И вот дня через три после встречи принесли пакет. Вскрыл его, и на меня неожиданно нахлынули воспоминания: словно вновь возникли передо мной люди того далекого времени, события, смешные и грустные, ошибки и победы...

Старая карта, потертая на сгибах, чуть рваная. В нижнем правом углу надпись: «Вычерчено в июле 1941 года»... Отпечатана карта в одну краску. Но привыкший к классическим картам Рыков раскрасил Волгу возле Калинина синим карандашом. Скупые пометки красным и черным были своеобразной летописью и воскрешали в сознании бои нелегкого сорок первого года, в которых довелось сражаться уральцам.

После освобождения Калинина наша дивизия успешно наступала вдоль шоссе на крупный населенный пункт Старица. Но в конце 1941 года у Красной Армии было еще очень мало танков и авиации, поэтому нам не удавалось окружать и уничтожать противника. Немцы, хоть и несли большие потери, довольно организованно отходили на заранее подготовленные рубежи.

Полк майора Федора Никитича Савенко к двум часам ночи 18 декабря очистил деревню Шалайково и атаковал Шульгино. Рядом с ним второй полк дивизии двинулся на Некрасово, расположенное прямо на шоссе. Однако это не было простым делом. Немцы ударили из всех своих пушек и минометов. Фашистские самолеты непрерывно висели над нашими боевыми порядками и засыпали их бомбами и пулями. Все подступы к деревням были тщательно заминированы.

Хотелось обойти Шульгино, да слева — болото, а справа — снег, глубиной почти в метр. И местность совершенно открыта: ни кустика, ни овражка... Атака захлебнулась...

Тем временем стрелковый полк майора Румянцева залег в снегу перед деревней Некрасово. Генерал-майор Воронцов, трезво оценив обстановку, решил провести получасовую артиллерийскую подготовку, ударить по Некрасово, отвлечь внимание врага у Шульгино, демонстрируя наступление силами одной роты, обойти деревню и атаковать ее с тыла...

Полчаса гремела наша артиллерия. Потом батальон лейтенанта Анания Николаевича Мешакова стал подходить к Некрасово. И тут из деревни один за другим появились немецкие танки. За ними, прикрытая броней, шла пехота. Контратака... [25]

Артиллеристы по приказу майора Бабчука выкатили прямо на шоссе несколько орудий и ударили по танкам. Выстрел!.. Еще выстрел! И вот прямым попаданием снаряда, посланным сержантом Дорохиным, подбит головной танк. Но остальные продолжают упрямо наступать на батальон лейтенанта Мешакова... В канаве возле шоссе притаился лейтенант Василий Георгиевич Объедков. Рядом с ним — несколько бойцов.

— Приготовить гранаты, — скомандовал Объедков и сам зажал правой рукой связку гранат.

Вот танк рядом. Лязгают гусеницы. Поворачивается направо и налево башня, посылая из орудия снаряд за снарядом... Бросок! Взрыв... И танк закрутился на месте.

А рядом с Объедковым поднялись и швырнули бутылки с горючей жидкостью красноармейцы Бикбулатов и Горлов. Вспыхнуло пламя. Танк остановился, откинулся люк, из горящей машины выскочили немецкие танкисты. Бросились бежать, да их тут же настигла очередь из автомата политрука роты Дресвянникова...

Однако три вражеские машины продолжали теснить второй батальон полка... Вот уже кто-то из красноармейцев поднялся и побежал назад. Подбита одна наша пушка... У другой кончились снаряды. Танки заходят в тыл батальона Мешакова... И тут, протащив на руках чуть ли не с полкилометра по глубокому снегу свою пушку, бойцы под командованием старшего лейтенанта А. Л. Моторина ударили по танкам. Немцы сразу повернули свои пушки на одинокое орудие. Ранен наводчик. Его заменил подбежавший командир взвода управления лейтенант Афанасьев. Орудие почти в упор расстреливало танки. Наконец один словно споткнулся и встал. Задымил другой... Последний повернул обратно, за ним откатилась и вражеская пехота...

И тогда поднялся командир батальона Мешаков и повел своих бойцов в атаку. Где-то недалеко от Мешакова вскочил старший политрук Александр Николаевич Глазырин и увлек красноармейцев за собой... Батальон ворвался в Некрасово. Здесь началось то, что в сводках называлось «боем в населенном пункте».

В ход пошли штык и граната, приклад и кулак, выстрел и пинок... И вдруг движение приостановилось. Возле перекрестка, почти у самой стены кирпичного дома, стояла фашистская танкетка и поливала улицу свинцом из пулемета, да так, что и головы не поднимешь. Политрук Дресвянников и красноармеец Сергеев кинулись [26] в сторону от дороги, по огородам, за сараями в обход. В руках у них — противотанковые гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Вот и дом, за которым притаилась танкетка. Слышится длинная очередь... Бросок! Летит противотанковая граната. Снова бросок! Сергеев размахивается и следом швыряет бутылку. Треск, взрывы, и огромное чадное пламя поднялось над танкеткой... По улице разнеслось «Ура!» — батальон снова пошел в атаку...

Где-то сбоку из окна дома застрочил пулемет. Сергеев незаметно подполз к дому и метнул в окно гранату. От взрыва вылетели стекла и рамы. Заглянув в оконный проем, Сергеев увидел возле замолкшего пулемета несколько трупов.

До конца боя было еще далеко. Рота лейтенанта Объедкова решила преградить фашистам путь отхода. Вот уже и околица, и тут на наших бойцов бросились гитлеровцы. В рукопашной схватке у Объедкова разбилась винтовка. Вражеский штык проколол кисть левой руки. Тогда правой рукой Василий Георгиевич схватил последнее оружие — солдатскую лопатку и раскроил черепа троим вражеским солдатам.

Весь день шел бой в деревне. Некоторые дома переходили из рук в руки по нескольку раз. Мы не могли понять упорства немцев и только после боя узнали настоящую причину. Фашистское командование требовало оборонять фронт до последнего солдата, не отступать больше ни на шаг.

«Командующие армиями, командиры соединений и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции, не обращая внимания на противника, прорвавшегося на флангах и в тыл наших войск. Только такой метод ведения боевых действий позволит выиграть время, которое необходимо для того, чтобы перебросить с родины и с запада подкрепления...» Так говорилось в директиве немецкого верховного командования от 16 декабря 1941 года.

В наши руки попали значительные по тем временам трофеи: 4 исправных и 5 подбитых танков, 10 автомашин, 12 пулеметов, 40 автоматов, 3 миномета и многое другое. Но и наши потери были большими. Погибли политрук роты Дресвянников, командир роты Объедков, ранены командир батальона Мешаков, секретарь партбюро полка Сафонов... Вечная память всем рядовым и сержантам, [27] которые декабрьским днем сложили свои головы под деревней Некрасово!..

Я снова смотрю на потертую карту. Чуть разглаживаю ее и вижу возле группы черных прямоугольников с надписью «Шульгино» бурое пятно, похожее на ржавчину... Ржавчина ли? Нет, это кровь! Как же она сюда попала? Может, чья-то наспех перевязанная рука делала на карте отметку, может, еще что... В тех боях под Шульгино у излучины речки Тьмака мы потеряли многих своих бойцов... Здесь дрался полк майора Федора Никитича Савенко.

Между этим полком и его левым соседом из-за болота образовался разрыв шириной полтора-два километра. Посланная еще на рассвете в этом направлении разведка доложила, что болото юго-восточнее Шульгино и Максимовской местами очень опасно, но все-таки пехота может по нему пройти. Кустарник вокруг болота густой. Кроме того, разведка установила, что на юго-восточной окраине деревни у врага нет никаких укреплений. Очевидно, противник надеялся на непроходимость болота.

Получив эти данные и оценив обстановку, майор Савенко пришел к выводу, что открытая атака в данном случае невыгодна. Целесообразнее наступать ночью. Он решил основными силами полка под покровом темноты обойти Шульгино с юго-востока и только тогда нанести удар по противнику. Один стрелковый батальон оставить для прикрытия тыла и правого фланга полка. Одной стрелковой ротой, при поддержке артиллерии и минометов, демонстрировать наступление фронта и ввести в заблуждение противника относительно наших истинных намерений.

Командир дивизии одобрил план ночных действий, и полк начал готовиться.

Пока командиры были на рекогносцировке, в подразделениях бойцы подгоняли снаряжение, плели из хвороста маты, пополняли боеприпасы, тщательно проверяли оружие.

За несколько часов до наступления секретарь партбюро полка Ефим Георгиевич Каледич вместе со старшим политруком Александром Александровичем Осиповым провели в каждом батальоне партийные и комсомольские собрания. А потом состоялся митинг...

Зимний день короток. В сумерки, под прикрытием кустарника, подразделения полка предприняли обходной маневр. Ни звука... Вместе с бойцами шли политработники [28] Е. Г. Каледич и А. А. Осипов. В боевых порядках седьмой стрелковой роты шагал батальонный комиссар Николай Михайлович Васяев. Болото покрывал глубокий снег. А под ним — живая, чавкающая няша, засасывающая ноги. Пришлось устилать путь плетеными матами... Так и двигались... А там, где кустарник был редок, бойцы зарывались в снег и ползли в нем, размешивая грязь... Шинели стали тяжелыми, коробились, замерзали.

Вот и дорога. Рота разделилась на две группы. Не успели осмотреться, как на дороге послышался топот марширующих ног, чужая речь, смех... Гитлеровцы! До них не больше сотни метров.

Подпустив врага поближе, рота открыла огонь. Ночную тишину разорвала резкая очередь пулемета, ей откликнулись винтовочные выстрелы и взрывы гранат.

Две группы роты, одна во главе с политруком Шиловым, другая во главе с командиром Чебаковым, с криком «Ура!» бросились на врага. Взлетела вверх посланная лейтенантом Чебаковым красная ракета — условный сигнал «атакую». Такие же сигналы показались там, где были сосредоточены для атаки главные силы полка. Наступление началось.

Рота Минаила Тимофеевича Чебакова истребила большинство гитлеровцев огнем и штыками. Уцелевшие фашисты в панике побежали.

Преследуя их по пятам, рота во главе с комиссаром полка Васяевым ворвалась в Шульгино с тыла. Заработали фашистские минометы. Гитлеровцы стремились удержаться в деревне. Огнем, штыком, а порой и прикладом уральцы уничтожали сопротивляющегося врага. Возле одного дома, за забором которого укрывался комиссар Васяев, строчил вражеский пулемет и преграждал дорогу бойцам на противоположной стороне улицы. Комиссар Васяев прыгнул на пулеметчика и ударил прикладом по голове.

Второй и третий батальоны полка шли на деревню со стороны болота. Одним из первых с возгласом «За Родину! Вперед!» здесь поднялся в атаку секретарь партийного бюро полка старший политрук Каледич (бывший член Серовского райкома партии), увлекая за собой второй батальон.

— Вперед!

Наконец траншея врага! В нее полетели гранаты. Ефим Георгиевич с ловкостью бывалого солдата орудовал штыком. Даже раненный, он не оставлял поле боя. [29]

Батальон ворвался в деревню. Враг был захвачен врасплох. Теснимый с запада и юго-востока, он скоро прекратил сопротивление. Большинство гитлеровцев было перебито. К трем часам ночи 19 декабря Шульгине было освобождено от оккупантов.

Преследуя противника, подразделения полка на рассвете вышли к Максимовской. Свирепый, морозный, резкий ветер бил в лицо, мел по полю сухую декабрьскую поземку, скрывая позиции врага. Противник открыл сильный пулеметный и минометный огонь, а из глубины ударила артиллерия. Наступление приостановилось. Воспользовавшись заминкой, фашисты предприняли подряд несколько контратак, с тем чтобы восстановить положение. Но наши бойцы держались стойко. Они отбили все контратаки и отбросили противника, нанеся ему большие потери.

Самоотверженно сражались подразделения 3-го батальона, которым командовал старший лейтенант Миргалим Гафин. Под огнем противника батальон искусно маневрировал на поле боя, нанося удары по флангам контратакующих его подразделений.

На рассвете старший политрук Каледич получил вторую рану. Она оказалась смертельной...

Героический поступок совершил в этом бою красноармеец Михаил Иванович Сысоев. Неожиданно он натолкнулся в переулке на группу фашистов, которые вели огонь из автоматов и пулеметов по нашим бойцам. Вражеские солдаты заметили Сысоева, трое из них бросились на него, очевидно, хотели взять живым. Михаил Иванович мгновенно выхватил из-за пояса гранату и метнул ее в фашистов, потом из-за угла дома бросил вторую — в пулемет. Расчет был уничтожен. Сысоев подбежал к пулемету и открыл из него огонь по отступающим фашистам.

Преследуя противника, стрелки за рекой Тьмака натолкнулись на засаду. Михаил Иванович, быстро ориентируясь на поле боя, пополз по снегу в обход неприятельского пулемета. Вот уже он рядом. Теперь надо выбрать место, откуда можно стрелять по фашистскому пулеметчику. Меткие пули сразили гитлеровца. Вражеский пулемет, мешавший взводу, замолчал. Взвод поднялся в атаку.

Командование высоко оценило подвиг Михаила Ивановича Сысоева. Ему была объявлена благодарность, и он был представлен к награждению орденом Красного Знамени. [30]

... Я снова разглаживаю карту, мой взгляд останавливается на красной стрелке, протянувшейся к надписи «Максимовская». Здесь нам пришлось хуже всего. Возле этой деревни и соседней с ней Порядино фашисты сопротивлялись особенно яростно. Ночная атака не принесла нам успеха: под сильнейшим артиллерийским и пулеметным огнем полк отошел на исходные позиции. Правда, вначале казалось, успех обеспечен: рота лейтенанта Полякова ворвалась на окраину, захватила несколько домов... Но немцы вскоре вернули их. Тогда командир дивизии генерал-майор Воронцов решил изменить тактику. Дивизионной артиллерии было приказано ранним утром подавить огневые точки врага, и только после этого предполагалось перейти в наступление.

И вот после огневого налета в небо взвилась ракета. Атака!

Третьему батальону стрелкового полка капитана Чернозерского предстояло преодолеть снежный вал, который враг возвел в 100–150 метрах от деревни. С амбразурами для стрельбы из автоматов и пулеметов вал очень хорошо маскировал движение противника. Нашей артиллерии не удалось уничтожить все огневые точки противника, замаскированные за снежным валом. Уцелевшие открыли по наступавшему батальону сильный ружейно-пулеметный огонь. Из глубины заговорили минометы и орудия. Тяжелая артиллерия противника стреляла с берега Волги. Стрелковые подразделения дивизии подошли вплотную к неприятельским позициям, но попытки их ворваться за снежный вал не увенчались успехом. Пехота была встречена ураганным огнем и залегла.

Тогда командир батальона приказал лейтенанту Кузьме Андреевичу Уголькову со своей ротой обойти противника и ударить с фланга, а остальным продолжать наступление.

Рота лейтенанта Уголькова, прикрываясь сугробами, глубоко зарываясь в снег, обошла врага, нанесла внезапный удар по противнику с фланга и ворвалась за снежный вал. Завязался ожесточенный бой. Гитлеровцы дрались упорно. На помощь им из деревни появился взвод автоматчиков, которому удалось рассечь роту на две части. Группа бойцов роты была окружена и стала драться врукопашную.

Коммунист сержант Григорий Иванович Нагибин понял, что над красноармейцами нависла смертельная опасность и настал такой момент, когда он, как коммунист, [31] личным примером должен увлечь бойцов на выручку товарищей.

Нагибин поднялся с возгласом «Ура»! Бей гадов!» и устремился вперед. Вслед за ним поднялись и другие бойцы роты и ударили по врагу. Противник не выдержал натиска наших подразделений, стал пятиться.

Полк Чернозерского во взаимодействии с подразделениями 29-го кавалерийского полка шаг за шагом теснил неприятеля.

С боем брался каждый дом. Рядом с Нагибиным шел в атаку и младший сержант Гаврила Николаевич Холодеев.

В это время с юго-востока в деревню ворвались бойцы батальона старшего лейтенанта Гафина. Батальон вышел на минометные позиции врага и несколько ослабил его сопротивление. Но противник всеми силами старался удержать Порядино за собой. Авиация немцев систематически бомбардировала и обстреливала из пулеметов боевые порядки дивизии.

Во второй половине дня дивизии удалось расколоть силы врага надвое, сломив его сопротивление, и очистить больше половины деревни. Враг стал отходить. Бой шел на западной окраине. Внезапно в деревню с правого фланга стрелкового полка на большой скорости ворвались три вражеских танка.

Командир полка разгадал замысел врага, понял, что гитлеровцы хотят приостановить наше наступление, выиграть время. Он быстро организовал оборону своим резервом и приказал подразделениям третьего батальона, не останавливаясь, продвинуться вперед и очистить деревню от немцев.

Два танка врага были подбиты, третий повернул обратно. Небольшая группа автоматчиков, которые прибыли на танках, была также уничтожена.

К исходу дня Порядино было полностью очищено от неприятеля. Подразделения стрелковых полков начали приводить себя в порядок. Вдруг около батальона фашистов с четырьмя танками при поддержке артиллерии и минометов контратаковали полк со стороны Владеева. Но наши бойцы не растерялись. Командир батареи сорокапятимиллиметровых пушек красноуфимец младший лейтенант Николай Михайлович Масливец прямой наводкой подбил один из танков противника и уничтожил много фашистов. Красноармеец пулеметной роты Иван Ильич Любимов подпустил к себе гитлеровцев и открыл [32] меткий огонь из пулемета. Несколько десятков вражеских солдат навечно легли в русские снега. Инструктор пропаганды полка старший политрук Ким Варлаамович Пролетарский остановил группу красноармейцев, дрогнувших под натиском противника, повернул их, и вместе они встретили фашистов дружным ружейным огнем. Враг откатился.

Отразив контратаку неприятеля, части дивизии возобновили наступление.

В бою за Порядино полки дивизии захватили 10 орудий, 4 зенитных четырехпарных пулемета, мотоциклы, автомашины, много автоматов и винтовок. Подбили 3 танка, самолет, уничтожили более 250 фашистов.

Противник, потеряв Порядино и Максимовскую, стал отходить к Емельяново. Стрелковые полки дивизии ночью под вражеским артиллерийским и минометным огнем, обходя заграждения, наспех установленные на дороге Калинин — Старица, отражая наскоки фашистских автоматчиков, продвигались вперед.

План противника задержать нас на рубеже Некрасово, Порядино, Шульгино был сорван.

...Вот какие эпизоды из жизни дивизии напомнила мне старая потертая карта, переданная бывшим командиром взвода конной разведки Степаном Захаровичем Рыковым.

Деревни, деревни...

Борисково, Владеево, Гудово, Пугалово, Дубровка... Сколько их, таких вот маленьких деревень, разбросано по России!.. И мне в этой главке хочется рассказать о боях за, казалось бы, незаметные, как мы говорили тогда, населенные пункты... И не потому, что сражения эти чем-то уж сверхвыдающимся примечательны, а потому, что война, как из капель море, складывалась из таких вот боев за маленькие русские села и деревеньки.

Владеево... Где-то затерялось это село на карте Калининской области. Наверное, и не помнят там, что в конце декабря 1941 года шла в этих местах в атаку на вражеские укрепления рота уральцев под командованием политрука Галкина. Серый зимний рассвет занимался на востоке. С винтовками наперевес, тяжело дыша, бежали по глубокому снегу бойцы... Тишина внезапно разорвалась треском выстрелов, а откуда-то слева, невидимый, ударил [33] вражеский пулемет и прижал бойцов к земле. Все поле перед деревней было пристреляно с чисто немецкой аккуратностью — головы не поднимешь!..

Политрук быстро определил место, откуда вражеский пулеметчик обстреливал роту. Наши бойцы пытались уничтожить фашиста. Но тот сделал себе отличное укрытие, и пули не доставали его.

Галкин заволновался: пройдет еще несколько минут и бойцов уже не поднимешь со снега. Атака могла сорваться... Он посмотрел на рядом лежавшего красноармейца.

— Малышев!..

— Слушаю, товарищ политрук...

— Видишь, откуда бьет немец?

— Вижу...

— Надо бы его уничтожить, — совсем не по-уставному попросил Галкин.

— Есть уничтожить, — спокойно, словно он не в снегу лежал, а стоял в строю, ответил Малышев и с двумя гранатами в руках пополз к вражескому пулемету...

В предрассветных сумерках политрук видел две серо-зеленые гранаты в руках Малышева, а в висках билась одна неотступная мысль: «Доползи, Алексей Петрович... Доползи, Малышев...» Рота оживилась и стала обстреливать фашистский пулемет... До чего медленно идет время!.. До чего медленно ползет Малышев!.. Сорок метров до врага... Тридцать... Двадцать... Куда он подевался?.. А, зарылся в сугроб!.. Пятнадцать... Из сугроба поднялась фигура, размахнулась и бросила гранату... За ней — другую! Взрывы почти слились... Пулемет захлебнулся, и тут же вся рота вскочила и, нестройно крича «Ура!», бросилась на вражеские окопы.

Гитлеровцы в беспорядке отступали, отстреливались, бежали центральной улицей села. Политрук Галкин хотел было уже посылать связного с донесением, что Владеево освобождено, как вдруг из-за окраинных домов выскочили молчавшие до этого времени фашистские автоматчики, и рота оказалась окруженной... Это был тогда самый излюбленный прием врага — пустить в населенный пункт, окружить и уничтожить. Но Галкин не растерялся.

— Занять оборону в домах! — крикнул он.

Трудная это была оборона: на каждый выстрел наших бойцов гитлеровцы отвечали очередями из автоматов... Но на помощь роте двигался батальон старшего лейтенанта Белоногова. Стремительным броском он смял неприятеля на окраине деревни и вместе с ротой Галкина, [34] преследуя врага и не давая ему опомниться, освободил и следующую деревню — Гудово...

А рядом, у Дубровки, вместе с пехотой наступал артиллерийский полк дивизии, которым командовал майор Алексей Васильевич Бабчук. Он все время держал свои наблюдательные пункты ближе к противнику. Командиры дивизионов, батарей шли в боевых порядках наступающей пехоты и оттуда корректировали огонь. Это помогало быстро разрушать окопы, блиндажи, сделанные под домами, уничтожать наблюдательные пункты врага, истреблять танки и живую силу. Иногда артиллеристам приходилось на руках тащить свои орудия, чтобы вовремя помочь пехоте.

Вместе с пехотой шел и расчет орудия стрелкового полка. Противно завывали и взрывались, словно крякали, вражеские мины... Одна из них взорвалась возле орудия... И оно смолкло... Наводчик Иван Васильевич Зуев пришел в себя, когда осмелевшие фашисты, поддержанные пулеметами и минометами, бросились к пушке... Иван Васильевич подполз к орудию, покачиваясь, встал, загнал в магазин шрапнельный снаряд, навел и выстрелил почти в упор...

Потом Иван Васильевич Зуев рассказывал, что он почти ничего не слышал, в ушах — страшная боль, все тело словно свинцовое, а в голове только три приказа самому себе:

— Взять снаряд...

— Зарядить...

— Огонь!..

И снова:

— Взять снаряд...

— Зарядить...

— Огонь!

Зуев не слышал ни звона ударявшихся о щит пуль, ни грохота выстрелов своей пушки, но темп огня его орудия, у которого он был и заряжающим, и подносчиком, и наводчиком, все возрастал, а тяжесть тела переставала мешать, боль в ушах становилась слабее...

И наша пехота, на глазах у которой маленький человек метался между ящиком со снарядами и орудием, поднялась, ударила по врагу и опрокинула контратаку... А от соседних орудий уже бежали к Зуеву артиллеристы, и вот рядом подносчик, и не надо бежать за снарядом... Вот чьи-то руки перехватили снаряд, и можно впиться в прицел... [35]

Деревня Дубровка была освобождена. Орудие замолчало. Иван Васильевич удивленно посмотрел на поле перед своей пушкой... Там валялись трупы фашистов, десятки трупов...

— И это все я? — удивился Иван Васильевич, но боль в ушах не дала ему услышать ответа товарищей: он видел их улыбки, движущиеся губы... А потом они все вместе впряглись в пушку и двинули ее вслед за ушедшей вперед пехотой.

Деревни, деревни... Они сливаются в памяти... Их много, и они так похожи друг на друга, наши русские деревни... И возле каждой из них, там, где проходил фронт, лилась кровь и оставались могилы.

Деревни, деревни.... Их еще много будет впереди... И будут не только триумфальные победы, будут неудачи, поражения... Мы тогда еще только учились воевать, но уже и тогда показали себя способными учениками.

В те дни мы все много слышали о героических делах советских разведчиков, которые в труднейшей обстановке умели проявлять мужество, хладнокровие, подлинное воинское мастерство.

Зашла как-то в тыл врага небольшая группа разведчиков: пять человек во главе с лейтенантом Печенкиным и сержантом Мосиновым.

Чтобы выполнить задание, разведчики устроили засаду недалеко от деревни Владеево. Вскоре на дороге показались гитлеровские солдаты. Посчитали — тринадцать человек.

Пропустить? Ждать другую группу, поменьше? Бесшумно взять в плен всех — не выйдет... Силы неравные. Начинало светать. Лейтенант Печенкин шепотом спросил:

— Ну, что? Рискнем? Померяемся силами? Посмотрим, кто кого. Риск — благородное дело! Без риска нет удачи...

Подпустив гитлеровцев поближе, лейтенант Печенкин и сержант Мосинов бросили по фанате. Все разведчики открыли огонь. Пятеро вражеских солдат свалились, а остальные в панике обратились в бегство. Их настигали пули разведчиков. На одного из фашистов, оказавшегося поближе к засаде, прыгнул разведчик Шарапов и ударом приклада оглушил его. Медлить нельзя. Надо скорее уходить. Подхватив пленного, разведчики бросились бежать. Но уйти далеко не удалось. Взрывы гранат и выстрелы привлекли внимание врага. Началась стрельба. Скоро [36] показался взвод автоматчиков, бегущих следом. Пули засвистели вокруг разведчиков.

Лейтенант Печенкин приказал:

— Нам всем не уйти. Двоим быстро отходить, а я с остальными буду прикрывать отход.

Лейтенант передал схему с огневыми точками противника. Приказал ее и пленного доставить в часть.

Лейтенант Печенкин, сержант Мосинов, разведчик Шарапов залегли и встретили подошедших автоматчиков огнем. Гитлеровцы стали приближаться к разведчикам короткими перебежками и вскоре подошли совсем близко. Против трех советских разведчиков шло более двадцати автоматчиков. Враги пытались окружить храбрецов. Дважды они поднимались в атаку.

Короткий промежуток между атаками разведчики использовали для своего отхода. Прикрывая друг друга огнем, они все ближе и ближе подходили к роще. Сюда, выполняя приказ командира, перебрались их товарищи с пленным гитлеровцем. Медлить нельзя: становилось совсем светло. Кроме того, ранен Шарапов. Он передвигался с большим трудом, при помощи Мосинова. Патроны и гранаты на исходе.

После двух неудачных атак пыл у врага стал остывать. Его нажим с каждой минутой слабел. Очевидно, никто из фашистов не хотел подставлять свою голову под пули. Советские разведчики незаметно отползли к роще. Когда гитлеровцы поднялись в очередную атаку, разведчики успели оторваться от них. Вот и опушка рощи! Теперь каждое дерево — защитник!..

Через час разведчики добрались до своих. В это время в штабе полка уже был закончен допрос пленного.

Разведчики ушли отдыхать. Но спать не пришлось. Через час заговорила дивизионная артиллерия. Пехота вышла на рубеж атаки...

Во имя грядущей...

Передо мной на столе письмо.

Это письмо заставило меня обратиться к своим блокнотам фронтового времени.

Ольховиков... Невысокого роста человек в очках подошел ко мне. Неловко поднес к виску руку. Хотел представиться по всем правилам, по строевому уставу, а получилось неумело, по-граждански. [37]

Такой была моя первая встреча с ним осенью 1941 года в политотделе только что сформированной 375-й стрелковой Уральской дивизии. О многом сказала лаконичная биография в пол-листа. Уроженец села Висимо-Уткинск Свердловской области, вырос в семье кузнеца. После смерти отца с 11 лет работал на золото-платиновых приисках. В 1919 году был одним из организаторов приискового комсомола и секретарем ячейки, учился на рабфаке, в Уральском политехническом институте. В 1926 году вступил в партию. А дальше — работа в Висимском райкоме партии, Свердловском обкоме ВКП(б), секретарем Первоуральского райкома партии.

Старший политрук Ольховиков хорошо знал и выполнял свое дело. Он, как пропагандист, находился в гуще солдат не только в минуты затишья, а, бывало, в самом пекле, в разгар боя слышалось его горячее слово, зажигающее сердце бойца. Шинель его была пробита в нескольких местах, и он часто шутил, что носит под одеждой броню — недаром отскакивают фашистские пули.

И вот теперь, через несколько десятков лет, держу в руках письмо его жены — Лидии Владимировны. У Ольховикова выросли две дочери — Эльвира и Людмила — и сын Александр. До сих пор не знают они, как сражался и погиб отец. А хотят знать.

Александр Измаилович участвовал во многих боях дивизии под Москвой. Своим личным примером он поднимал бойцов в атаку на окраине города Калинина, у деревень Шеборшино, Некрасово и Кучково, о чем я писал раньше. Но особенно запомнилось мне сражение под городом Старицей.

...Заработала молчавшая ночью артиллерия, которой командовал камышловец майор Алексей Бабчук. Снаряды прочерчивали в воздухе свою невидимую траекторию, все чаще и чаще взрывались в расположении вражеских позиций. Артиллерийская подготовка длилась всего 30 минут. Но и они казались длинными в напряженном ожидании атаки. Старший политрук Ольховиков, переползая от взвода к взводу, от бойца к бойцу, подбадривал людей своей уверенностью в успехе боя. Где шуткой, где острым словом, а главное — своей отвагой он зажигал сердца воинов, вдохновляя на подвиг.

«Наш старший политрук — огонь», — говорили бойцы, и это была самая высокая награда для него. Вот и сейчас, когда бойцы готовятся к атаке, старший политрук вместе [38] с ними, там, где трудно и опасно, где его теплые слова, его моральная поддержка нужны как никогда.

Артиллерия перенесла свой огонь в глубину обороны противника. Лежавшие на рубеже атаки воины подтянулись, напряглись, и тут раздался отрывистый клич командиров:

— За Родину, за Сталина, вперед!

Воины стремительно выскакивали из окопов и бросались вперед. Сражение было тяжелым. Когда рота стала приближаться к вражеским окопам, ей преградил путь яростный пулеметный огонь. Но алапаевец Василий Дмитриевич Казаков меткой очередью автомата заставил замолчать немецкий пулемет.

Солдаты устремились к вражеским окопам и забросали их гранатами. Первыми ворвались в расположение немцев бойцы отделения коммуниста Якова Ковешникова. Завязался рукопашный бой. Когда Ковешников перепрыгнул через вражеский окоп и бросился вперед, за ним из соседнего окопа выскочил здоровенный немец, сбил его с ног. Началась борьба. Гитлеровец вцепился в горло. Ковешников уже задыхался. Вдруг что-то треснуло, и пальцы фашиста разжались: это был звук удара прикладом винтовки Ольховикова, вовремя подоспевшего на помощь. Только теперь Ковешников заметил на плече гитлеровца офицерские погоны. Второго фашиста Ольховиков сразил метким выстрелом. Не ушел и третий — его прикончил штык Ковешникова. Так же смело и решительно действовали другие воины стрелкового батальона коммуниста старшего лейтенанта Николая Васильевича Радюка и рота младшего лейтенанта Гаврилы Степановича Недобывайлы.

Схватка с врагом на этом рубеже кончилась быстро. Большинство фашистов было истреблено. Взят еще один рубеж врага. Разгоряченные боем, воодушевленные успехом, воины рванулись вперед.

Деревня была совсем близко: за маленькой лощинкой виднелись разрушенные дома с засевшими в них немецкими автоматчиками. А дальше — церковь, откуда строчили еще не подавленные фашистские пулеметы. Из-за рощи, что северо-западнее Щитниково, вели огонь артиллерийские и минометные батареи врага. Полковник Авксентий Доментович Георгобиани продолжал всей мощью артиллерии дивизии подавлять их. Минометная батарея свердловчанина старшего лейтенанта Владимира Курчанина расстреливала огневые точки на окраине [39] деревни Ушаково. Орудие свердловчанина сержанта Афанасия Фирсова прямой наводкой било по вражеским пулеметам, которые стреляли из церкви. Наводчик пятой батареи 932-го артиллерийского полка Азеев прямой наводкой уничтожил вражеский пулемет на колокольне.

Два стрелковых батальона полка Серафима Чернозерского, преодолевая сопротивление врага, короткими перебежками приближались к деревне. В первых рядах наступающих, петляя из стороны в сторону, падая и вновь поднимаясь, бежал навстречу свинцовому дождю и пропагандист полка. Вдруг из крайнего дома открыл сильный огонь немецкий пулемет. Несколько воинов упали. Но недолго пришлось злорадствовать вражескому пулеметчику. Пушка батареи красноуфимца младшего лейтенанта Николая Мосливца смела пулемет с лица земли.

Стрелки вновь поднялись в атаку.

— Командира роты ранило, — крикнул ординарец Даниил Прытков. Санитар — свердловчанин Василий Смернягин — бросился на помощь ротному.

Наступило минутное замешательство. Продлись оно еще несколько секунд — атака захлебнется, и тогда уже трудно будет снова поднять бойцов. Медлить было нельзя.

Старший политрук Александр Измаилович Ольховиков рванулся вперед и громко крикнул:

— Ротой командую я! За мной, вперед! Ура-а-а!

Вал атаки неудержимо покатился на позиции врага. Пулеметчик, бежавший рядом с Ольховиковым, раненный, упал. Александр Измаилович поднял ручной пулемет и бросился дальше.

Воины во главе со старшим политруком, ворвавшись на окраину деревни, стали очищать дом за домом от засевших в них немцев. Старший политрук умело руководил боем. Дважды немцы пытались контратакой вернуть утраченные позиции. Но это им не удалось. Рота закрепилась, только после этого Ольховиков сдал роту вновь назначенному командиру. А сам, получив новое задание от комиссара полка, пошел на другой участок, где еще шла битва.

На другой день мне доложили о гибели инструктора по пропаганде 1243-го стрелкового полка старшего политрука Александра Измаиловича Ольховикова. Его похоронили у деревни Воеводино, освобожденной ценой жизни многих воинов нашей дивизии. [40]

Нет с нами Александра Измаиловича, но его подвиг, его отвага и беззаветная преданность своему народу живут в сердцах его однополчан. Своим детям он завещал доброе имя. Он отдал свою жизнь во имя грядущей победы.

Перед рассветом

В декабрьские дни 1941 года наш 1245-й стрелковый полк под командованием майора Е. Румянцева и батальонного комиссара Ф. Говорова успешно провел бой и подошел к деревне Буконтово. Понеся потери, гитлеровцы отошли на заранее подготовленные позиции и закрепились. Попытка нашего полка с ходу прорвать их оборону успеха не принесла.

Буконтово представляло собой очень выгодный рубеж. Здесь противник оборонялся двумя батальонами пехоты, дивизионом артиллерии и несколькими батареями минометов.

Однако разведка, организованная штабом нашего полка, установила, что значительные огневые средства противника сосредоточены в центре обороны. Правее и левее деревни находилось только боевое охранение. Командир и комиссар полка, оценив обстановку, решили: под покровом ночи небольшими группами обойти деревню и внезапной ночной атакой с флангов и частью сил с тыла разгромить врага и овладеть деревней.

Задачу выйти в тыл противника командир полка поставил третьему стрелковому батальону, которым командовал смелый, энергичный старший лейтенант Матвей Федорович Федун. Этот батальон уже не один раз смело заходил в тыл врага и наносил ему ощутимые удары. Вот и теперь задача обойти противника выпала на долю этого батальона, другим предстояло нанести удары с флангов и с фронта.

Все формы партийно-политической работы были приведены в действие. Усилия командиров, политработников, коммунистов, комсомольцев направлялись к единой цели: еще сильнее разжечь в бойцах священное чувство ненависти к фашистам. Там, где представлялась возможность, проводились партийные и комсомольские собрания, на которых говорили о том, что личный пример коммуниста и комсомольца в бою должен дополняться его ответственностью за действия товарищей, всего отделения, [41] взвода и роты в целом. Проверяли готовность к бою оружия, снаряжения, боеприпасов.

С наступлением темноты третий батальон мелкими группами, рота за ротой, вышел в мутную морозную ночь. Где ползком по снегу, где короткими перебежками воины просачивались в тыл противника. В первых рядах шли коммунисты и комсомольцы. Примерно в километре от деревни, при спуске с возвышенности, над головами бойцов отделения Ивана Макшаева засвистели пули. Но гитлеровцы, видать, стреляли просто так, для острастки, и бойцы отделения успешно спустились в низину. По их следу сюда подошла и вся рота. Выбравшись из ложбины, воины осмотрелись, обошли вражеский пулемет. За деревней батальон изготовился для атаки с тыла.

Так же скрытно на заранее намеченные места вышли к Буконтово и другие подразделения полка. И вот взвились ракеты — сигнал атаки. В первые же минуты было смято боевое охранение врага и бойцы ворвались в деревню. С тыла сюда пробилась рота члена партийного бюро полка младшего лейтенанта Федора Григорьевича Чухломина. С правого фланга ударили воины другого батальона. Здесь первыми достигли крайнего дома бойцы во главе с политруком роты Свердловым.

Атака полка для гитлеровцев оказалась столь неожиданной, что они не могли определить, где главная опасность. Поднялась паника, беспорядочная стрельба. Перепуганные офицеры выскакивали из домов и ошалело метались по дворам.

Из окна одного дома по нашим бойцам застрочил автомат. Однако пулеметчик Михаил Ульянов тут же сразил гитлеровца. Сержант Макшаев, пробегая вблизи крайнего дома, услышал какой-то шум и незнакомую речь. «Проспали, гады», — догадался сержант и подал команду окружить дом. Сам же вместе с красноармейцем Макаровым встал за дверью. Когда она распахнулась и из избы стали выскакивать гитлеровцы, Макаров не терял ни секунды: одного собьет прикладом, другого — штыком. Вдвоем они уничтожили здесь немало гитлеровцев и двух взяли в плен.

Взвод лейтенанта Сырника тоже уверенно продвигался вперед, отбивая у врага дом за домом. Но вот офицер заметил, что фашисты выкатывают орудие к перекрестку улиц. С группой бойцов он бросился наперерез машине с орудием и пустил в ход гранаты. Вражеский расчет был [42] уничтожен, а орудие захвачено. Воины тут же развернули его и ударили по убегавшим из деревни гитлеровцам.

Перед рассветом деревня Буконтово была полностью очищена от захватчиков. В этом бою было разгромлено два батальона 37-го пехотного полка, дивизион артиллерии и штаб четвертого артиллерийского полка шестой вражеской дивизии. Полк захватил в плен 30 солдат, взял штабные документы, 7 тяжелых, 5 легких орудий, 4 миномета, 25 ручных и 7 станковых пулеметов, много винтовок и автоматов, 60 лошадей и другое военное имущество{1}.

«Рождество Христово»

В тот день капитан Чернозерский, объясняя задачу командирам батальона, был предельно краток:

— Нам нужно составить подвижную группу и прорваться в тыл противника, захватить деревню Старое-Новое. Тем самым мы перережем пути отхода врага от деревни Васильевское... Ясно?

Командиры батальона угрюмо молчали. Капитан Чернозерский немного выждал и сердито добавил:

— Знаю, о чем вы думаете... И на языке у вас один вопрос: а сколько против нас немцев? Не знаю, пока не знаю. Может, их в несколько раз больше... Но врагов не считают — их бьют, бьют не числом, а умением...

Не удивляйся, читатель, были в те зимние месяцы первого военного года и такие разговоры. Мы еще не умели воевать, но так велика была ненависть к врагу, что в наступлении она заменяла бойцам и число, и умение... А орешек нам надо было раскусить твердый. 25 декабря утром полк взял деревню Ушакове. Неожиданно перед фронтом полка оказался открытый коридор вглубь вражеских позиций. Но мы не знали, сама ли собой получилась эта брешь или немцы оставили ее умышленно. Поэтому и удар был нужен резкий, сильный, короткий. Расчет капитана Чернозерского строился именно на внезапности, решительности и быстроте. Противник не ждал нас — Старое-Новое расположено в десяти километрах от линии фронта. И еще одно обстоятельство мы брали тогда в расчет: в эту ночь немцы отмечали «рождество [43] Христово». Мы решили по-своему использовать этот праздник и устроить им «танцы» под пулеметную и автоматную музыку.

Чем дальше шло обсуждение будущей операции, тем светлее становились лица комбатов, чаще сквозь махорочный дым мелькали улыбки, свободнее выдвигались и обсуждались различные варианты.

Как сейчас вижу я Серафима Владимировича Чернозерского в простреленной под Калинином шинели — капитан там был в самых опасных местах. Вот это его качество и снискало Серафиму Владимировичу уважение каждого бойца. И еще одна замечательная черта отличала все дела капитана, роднила солдат со своим командиром. Война — это суровые будни, в которых смерть часто становится привычной, ожесточает сердца.

Не таков был Чернозерский. Он знал, что приказ командира — закон для бойца, но знал и другое: этот приказ будут выполнять не бездушные автоматы, а люди. И заботился об этих людях. Каждый человек в полку знал, что командир их под Смоленском был ранен, что рана у него зажила еще не совсем, а ведь не бежит в госпиталь, ходит по заснеженным окопам, улыбается, шутит, сам черт ему не страшен!..

Но вот все детали обсуждены, договорились о сигналах, и комбаты разошлись. Мы остались втроем: Чернозерский, старший политрук Барк и я... И тут-то я увидел, что Серафим Владимирович может быть и другим — хмурым, встревоженным. А тревожиться было из-за чего. Капитан мог считать себя опытным командиром: несколько месяцев непрерывных боев в те дни «весили» очень много. Но это были бои, когда рядом всегда — сосед. Случись у тебя заминка, сосед и огонька подбросит, и роту даст, и пушки свои выкатит... Сейчас надо оторваться от дивизии, двигаться без дорог.. И времени на подготовку совсем мало. Нужно выступать немедленно, пока немцы не закрыли брешь... Но по-прежнему не давала покоя мысль: а вдруг это ловушка, зайдешь и не выйдешь... И не будет тебе помощи от соседа...

Комиссара полка Барка очень беспокоила рота, которая должна была пойти в обход деревни Новое и оседлать дорогу между ней и Иверовским.

— Знаешь, Серафим Владимирович, — сказал старший политрук, кладя на карту изгрызенный карандаш, — пойду-ка я с ними.

— Надо ли? — спросил Чернозерский. [44]

— Надо: пример куда полезнее длинных речей и умных поучений...

Они помолчали, поглядывая друг на друга. Чернозерский глухо проворчал:

— Ладно, иди. Только башку под дурные пули не подставляй...

— А сам-то, — улыбнулся Барк и показал на шинель капитана...

На этом «военный совет» и закончился...

...Ко второй половине дня мороз немного смягчился. Тяжелые серые тучи закрыли небо. Пошел снег. Непогода была нам на руку. Рота, получившая задачу сбить мелкие группы противника, оседлать дорогу к деревне Иверовское и наступать частью сил на деревню Новое с юго-запада, в сумерках на десяти санях стала продвигаться по двум маршрутам. А за ней вскоре выступили и главные силы подвижной группы.

Разведка донесла командиру полка о том, что из Нового по направлению к Ушаковским Горкам двигается колонна неприятеля — что-то более двухсот человек. Чернозерский быстро развернул свой полк из походного в боевой порядок и нанес удар по вражеской колонне. Истребив фашистов в двух-трех километрах восточнее деревни Новое, стремительным броском полк ворвался в Старое-Новое. К этому времени, уничтожив до взвода гитлеровцев, рота первого батальона во главе с комиссаром полка старшим политруком Барком вышла юго-западнее Нового, перерезала дорогу на Иверовское, а частью сил стала наступать на Новое с юго-запада и вскоре ворвалась в деревню.

Не ожидавшими такого смелого натиска фашистами овладела паника, и они оставили деревню, побросав все. Улицы, дворы были завалены разным имуществом: винтовками, автоматами, ящиками со снарядами, пулеметными дисками, телефонными аппаратами, кабелем... Тут же — штабные карты и узлы с награбленными вещами... Но самое удивительное увидели мы в домах: на столах стояли ряды бутылок различных марок: рядом с французским коньяком — русская водка, возле болгарской сливовицы — немецкий шнапс. Большинство бутылок так и остались неоткупоренными. Почти не тронутыми стояли закуски — консервы, сало, хлеб. И в каждом доме обязательная украшенная елочка с незажженными свечами.

Разгром был полный. Мы захватили тогда 8 орудий, 6 минометов, 4 рации, больше сотни винтовок, автоматов, [45] 15 пулеметов, 80 артиллерийских и обозных лошадей, 4 походные кухни и 10 повозок с продуктами. В наши руки попали ценные штабные документы 110-й пехотной дивизии, знамя 167-го пехотного полка противника и много других трофеев{2}. Сотни фашистских трупов валялись на улицах. Радость справедливого возмездия испытывали тогда, видя эти неподвижные фигуры врага. Они никогда уже не могли угрожать ничьей жизни.

Хорошо задуманный и мастерски осуществленный смелый маневр, внезапный удар по фашистам там, где они меньше всего ожидали его, обеспечили быстрый захват узла дорог, дали возможность вклиниться в расположение врага, принесли полку успех. Но тут произошла непредвиденная неприятность. После бессонных ночей усталых, измученных бойцов тянуло в жарко натопленные дома, к столам, ломившимся от яств. А там — одна рюмочка за успех, другая... Пока бойцы грелись, ели, гитлеровцы опомнились от удара. По деревне начали бить вражеские пушки и минометы. Фашисты перешли в контратаку, и загорелся жаркий бой, который продолжался несколько часов. Атака была отбита, но полк понес большие потери...

В ночном бою погибли комиссар полка старший политрук Иосиф Ехилеевич Барк — нашла-таки его вражеская пуля! — и помощник начальника штаба полка лейтенант Григорий Семенович Бурдин.

...До рассвета командир полка произвел перегруппировку сил, батальоны заняли круговую оборону, перехватив важнейшие подступы к деревне Старое-Новое. Организовали разведку. Одна стрелковая рота была выведена в резерв командира полка. Капитан Чернозерский приказал командиру батареи сорокапятимиллиметровых пушек младшему лейтенанту Мосливцу использовать исправные трофейные орудия для усиления противотанковой обороны полка.

Светало. Мороз обжигал лица, мерзли руки, ноги. Воины полка продолжали закреплять занимаемые позиции. Но сухой сыпучий снег был плохим материалом для окопов и снежных валов. Капитан Чернозерский все торопил и торопил, волновался. Его волнение оказалось не напрасным.

Враг не хотел мириться с потерей узла сопротивления. Перегруппировав свои силы и подтянув новые части, он [46] из Иверовского ввел их в бой. Едва занялся рассвет, фашисты открыли интенсивный артиллерийский и минометный огонь по деревне, по боевым порядкам полка. Вой снарядов, шипение мин присоединились к свисту пуль. Налетели фашистские пикировщики. Бомбежка продолжалась не менее часа. Клубы дыма окутали деревню, заполыхали пожары. Несколько самолетов на бреющем полете пронеслись над головами бойцов, поливая их свинцом из пулеметов. Беспрерывно рвались снаряды и мины, воронки изрыли улицы, дворы, огороды. После такой обработки с запада и северо-востока под прикрытием танков поднялась в атаку вражеская пехота. Многие солдаты и офицеры были пьяны — рождество! — и лезли вперед во весь рост. Уральцы отрезвляли их метким огнем из винтовок, длинными пулеметными очередями, беглым огнем пушек и минометов. Оставив на поле боя несколько десятков убитых и три танка, фашисты вынуждены были отойти.

Но преследовать противника и снова атаковать его не было сил да и боеприпасов. А у соседей в районе Казнаково слышался бой. Это значило — полк майора Савенко еще не овладел Казнаковом. Следовательно, думал Чернозерский, мы далеко от своих, не исключено, что противник еще не один раз попытается контратаковать.

Лицо Чернозерского посерело от усталости и напряжения. Мысленно он убеждал себя: держаться, держаться, чего бы это ни стоило. Короткую передышку надо было использовать для приведения в боеготовность подразделений. Три орудия, два миномета и несколько пулеметов, захваченные в ночном бою, были поставлены на огневые позиции. Всем раненым сделали перевязки. Легкораненые, получив первую помощь, возвращались в строй.

Ждали новую атаку противника.

Стрелки часов на руке Чернозерского показали 13.00, когда далеко у горизонта появились десятки «юнкерсов». Они уже близко, над деревней Старое-Новое. Сделав несколько кругов, бомбардировщики пошли на снижение. Посыпались бомбы. Грохот разрывов наполнил воздух.

Отбомбившись, самолеты начали удаляться, но один из них пошел на снижение: видно, летчик решил посмотреть на результаты налета. Несколько пулеметов, множество винтовок из разных мест открыли огонь по самолету. Он вздрогнул и начал набирать высоту. Показались пламя и черный дым. Бойцы не отрывали глаз от бомбардировщика. [47] Вот он качнулся, пошел в пике и рухнул. Взрыв потряс землю и воздух.

И одновременно с этим взрывом гитлеровцы начали мощный артиллерийский налет по боевым порядкам полка. А вскоре поднялась их пехота. Пьяные автоматчики шагали через трупы падающих солдат и офицеров. На этот раз они наступали более энергично и почти окружили деревню. Вот уже несколько домиков на окраине захвачены фашистами. Положение стало тяжелее, чем утром.

«Если сейчас не контратаковать немцев и не выбить их из этих домов, — думал Чернозерский, — потом будет поздно. Они закрепятся, подтянут силы и станут сжимать кольцо». Показались танки. Чернозерский перевел взгляд на бойцов, лежавших недалеко от него. Это его последний резерв. На их лицах он не увидел страха. Тогда, обращаясь к бойцам, капитан громко крикнул:

— А ну, покажем фрицам, как дерутся уральцы!

И бойцы контратаковали фашистов.

На выручку своим мчался танк с черной свастикой.

Боец Ибрагимов побежал наперерез вражеской машине, а за ним Борис Сидоров. Ибрагимов швырнул гранату под танк. Взрыв! Танк остановился. Сидоров бросил бутылку с горючей жидкостью, и черный дым окутал подбитую машину. Не выдержав натиска наших бойцов, оставляя десятки убитых и тяжелораненых, гитлеровцы, отстреливаясь, отошли. Но многие не добежали до своих, их скосил пулеметный и автоматный огонь бойцов роты младшего лейтенанта Николая Петровича Кузеванова.

В это время на другом участке обороны вражеская пехота вклинилась в боевые порядки стрелковой роты. Некоторые бойцы начали отползать. Командир роты был тяжело ранен. Боевой порядок роты нарушился. И тут среди бойцов появился инструктор политотдела дивизии старший политрук Иван Алексеевич Малютин. До войны он был секретарем Нижнесалдинского райкома партии. С винтовкой наперевес, с криком «Ура! Бей фашистов!» Малютин бросился вперед. За ним поднялись бойцы. В рукопашной схватке они смяли врага и вынудили его отступить.

Положение было восстановлено. И вторая атака фашистов захлебнулась.

Полк оседлал дорогу. А дорога была очень нужна противнику. Поэтому он стремился во что бы то ни стало уничтожить или вышибить полк из деревни Старое-Новое. [48] К исходу дня фашисты подтянули резервы и еще раз попытались отбить населенный пункт. Бой разгорелся с новой силой.

И снова гитлеровцам удалось ворваться в деревню. Солдаты противника бросились на первую стрелковую роту младшего лейтенанта Николая Кузеванова и стали ее окружать. У многих бойцов кончились патроны. Тогда пошли в ход ручные гранаты, несколько раз рота вступала в рукопашную схватку с врагом. Ранило командира роты. Николай лег за пулемет. Но скоро и у него вышли патроны. Комсомолец Николай Кузеванов начал отбиваться гранатами. Получил вторую рану...

И тут на выручку героям роты Николая Кузеванова подоспел взвод полка под командой комсомольца Николая Холопцева. Он собрал легкораненых и с частью своих бойцов бросился на врага. Холопцев несколькими ручными гранатами уничтожил группу вражеских солдат во дворе дома.

Почувствовав поддержку, рота Кузеванова с новой силой бросилась на врага, и он был выбит из деревни.

Третья по счету, самая крупная атака фашистов была отражена. Но положение полка было не из легких. Боеприпасы подходили к концу, а пополнить их нечем — коридор, по которому прошел полк, немцы закрыли. Положение осложнялось еще тем, что к исходу 25 декабря соседи нашей дивизии справа и слева были остановлены врагом. А наш стрелковый полк командира Савенко был втянут в бой с противником в районе деревень Иваниши и Казнаково. Стрелковый полк майора Румянцева находился в оперативном подчинении командира соседней дивизии. Связь полка с командиром дивизии прервалась. Помощи скоро ожидать было неоткуда. Приходилось рассчитывать на свои силы.

Ночью почти во всех подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания.

Капитан Чернозерский поставил перед командиром взвода конной разведки лейтенантом И. Ф. Сук задачу: прорваться через вражеское кольцо, доставить донесение в штаб дивизии, доложить обстановку и состояние полка. Коммунист Иван Федорович Сук взял с собой двух разведчиков-кавалеристов и стал пробираться к своим. Дважды они наталкивались на вражеские засады и были обстреляны. Попытки незаметно проскочить через линию неприятельской обороны ни к чему не приводили. Тогда лейтенант решил прорваться с боем. Выбрав место, [49] где было поменьше вражеских солдат, с криком «Ура!» разведчики бросились на врага. Изрубив несколько фашистов, они пронеслись на своих лошадях через кольцо окружения. Началась пальба, ракеты осветили поле. Стало светло как днем. Вражеская пуля попала в лошадь разведчика Андрея Александровича Бабакина, лошадь упала и перевернулась. К отброшенному в сторону Бабакину быстро подъехал лейтенант и посадил его с собой. В это время пуля ранила лейтенанта. Но разведчики уже оторвались от врага и скрылись в ночном мраке. Боевое донесение было доставлено в срок. За этот подвиг Иван Сук был награжден орденом Красного Знамени.

На рассвете фашисты снова перешли в наступление, на этот раз с трех сторон, при поддержке танков, штурмовых орудий, бронетранспортеров. В течение дня деревня дважды переходила из рук в руки и все-таки осталась за нами!

Такую встречу рождества Христова устроили мы противнику в подмосковных селах...

Не давать передышки!

...После выхода 1243-го стрелкового полка в район деревни Новое гитлеровцы начали срочно создавать перед нашей дивизией новый рубеж обороны. Передний край его проходил по населенным пунктам Иверовское, Щитниково, Терпилово, Казнаково. Эти деревни были превращены в опорные пункты, связанные между собой огневой системой.

27 декабря наступление частей дивизии застопорилось перед этой линией. Попытка 1241-го полка прорвать укрепленный рубеж у Казнаково и Иваниши успеха не принесла.

Справа и слева соседние с нами дивизии также не имели успеха. Командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев и командарм генерал-майор В. И. Швецов требовали во что бы то ни стало прорвать оборону противника, уничтожить его группировку на подступах к Старице и освободить город. Не давать немцам передышки ни днем, ни ночью! Да, эти требования были справедливы: каждый день заминки наступления позволял фашистам возводить более мощные оборонительные рубежи в глубине... От взятия Старицы зависел успех не только армейской, но и фронтовой операции! [50]

Ночью 29 декабря наши бойцы вышли на исходные позиции для наступления.

Без умолку дробили тишину немецкие пулеметы. Противно выли мины, обжигая огнем разрывов недавно выпавший снег. Взлетали из немецких окопов ракеты. Мороз с каждым часом крепчал, но воины не замечали его. Метр за метром они ползли вперед, туда, где сейчас притаился враг. Только временами, прижавшись к снегу, они ожидали очередного промежутка между разрывами вражеских мин, которые немцы бесцельно, для страховки, бросали на снежное поле.

Стрелковый батальон лейтенанта Кузьмы Андреевича Уголькова пробирался к исходному рубежу. Атака была назначена на 4.00. Оставалось 45 минут до ее начала. Кузьма Андреевич торопился. Он знал, что в деревне Щитниково сосредоточено до двух батальонов немецкой пехоты с минометами и артиллерией. Так что результаты атаки зависели от внезапности нападения, от смелости и решительности личного состава. А ведь атаковать придется без артиллерийской подготовки...

Бесшумно ползли люди в белых халатах. Вот рубеж, где высланные вперед разведчики оставили на снегу условный знак: «Тут ждать сигнала». Тишина. И в ней слышно лишь прерывистое дыхание притаившихся бойцов.

В темноте взвились сигнальные ракеты.

— Ура! — прозвенел сильный голос Уголькова.

Бойцы подхватили этот клич, и все роты батальона ринулись в атаку.

Захлебнулись вражеские пулеметы под разрывами гранат разведчиков. В яростном порыве мчались вперед бойцы, командиры, политработники. Группа коммуниста Уголькова первой настигла фашистов на окраине деревни. На плечах убегающих гитлеровцев она ворвалась в Щитниково, завязала бой. Восьмая стрелковая рота во главе с политруком Рюмковым перебежками, от укрытия к укрытию, пошла вперед, очищая от немцев дом за домом. В деревне началась беспрерывная стрельба, в дробном треске автоматов и пулеметов раздавались взрывы гранат.

Из домов выбегали, стреляя на ходу, гитлеровцы, многие из них тут же падали под огнем воинов батальона Уголькова.

А слева устремилась в деревню рота лейтенанта Гаврилы Недобывайло. Она торопилась к дороге, ей надо [51] было перерезать путь гитлеровцам на Терпилово. Вот и сельская школа. Рота после короткого боя освободила ее от засевших там фашистов, вышла на дорогу.

Наступление батальона поддерживала огнем прямой наводки батарея 932-го артиллерийского полка лейтенанта Александра Моторина.

Но немцы быстро оправились от внезапного удара и закрепились на западной окраине деревни.

Стало светать. И с фланга, из нижней части деревни, по нашим бойцам ударили пулеметы и автоматы.

По вражескому пулемету открыл огонь пулеметчик восьмой стрелковой роты Федор Жуков. Немецкий пулемет замолчал. Но тут же с другого места по Жукову открыл огонь еще один пулемет, начали рваться мины. Стали подбираться к пулеметчику гитлеровские автоматчики. Федор Михайлович косил их своим огнем. Автоматчики залегли.

И вдруг пулемет Жукова замолчал. Фашисты поднялись опять в контратаку. Недалеко от Жукова, лежа на снегу, вел огонь из винтовки по наступающим красноармеец сапер Василий Казаков. Он крикнул:

— Ну что же ты, Федор, заснул? Гляди, они лезут на тебя! Давай, давай! Стреляй!..

Федор молчал. Тревога охватила Василия Дмитриевича... Он быстро пополз к товарищу. Жуков, окровавленный, лежал без сознания. С трудом Казаков отодвинул его и лег за пулемет. Тщательно прицелился. Вот и вражеские автоматчики. Длинная очередь скосила фашистов. Справа и слева от Казакова заработало еще несколько наших пулеметов. Немцы залегли, их контратака захлебнулась. Казаков перевязал Жукову рану.

После боя сапер Казаков попросил перевести его в пулеметчики. Его просьбу удовлетворили. Так алапаевец стал пулеметчиком.

Каннибалы

Немецкая оборона была прорвана. Фашисты начали отходить, сжигая деревни. Дивизия неотступно преследовала их. День и ночь перед нами на горизонте полыхало зарево пожаров, рекой лилась кровь безвинных людей. В звериной ненависти к советскому народу фашисты стали поголовно истреблять жителей деревень, из которых отходили. [52]

Расскажу только об одной такой деревне. Когда 21 декабря 1941 года мы вошли в освобожденную дивизией деревню Рубцово Даниловского района, перед нашими глазами предстала страшная картина.

Из 36 домов было сожжено 33. Зверскую расправу учинили гитлеровцы и над жителями. Догорал деревянный дом, а рядом с головешками лежали трупы взрослого и ребенка. Недалеко от деревни обнаружили 75 трупов детей, женщин и стариков, расстрелянных гитлеровцами перед отходом. Была расстреляна семья Глухова из четырех человек, в том числе четырехлетний Юра Глухов, семья Козлова из пяти человек.

Во время расстрела пуля не попала в восьмимесячного Алешу Козлова. Когда мать упала, пораженная фашистской пулей, он, плача, заполз на ее грудь. К ребенку подошел гитлеровец, проколол штыком, поднял и бросил в огонь догорающего дома{3}.

Если бы не было очевидцев, случайно оставшихся в живых, то трудно было бы поверить этому. Ведь даже зверь не обижает детенышей. Анна Андреевна Михайлова, которая все это видела своими глазами, и сейчас живет в этой деревне.

У меня сохранились фотографии тех времен — трупы расстрелянных и тех, кто чудом остался жив из деревни Рубцово. В 1969 году во время похода по местам боев дивизии с комсомольцами Кировского района я вновь побывал в этой деревне. Через 30 лет встретился с некоторыми живыми свидетелями этого зверства. Вместе с ними мы посетили могилы расстрелянных в декабре 1941 года.

Разве разбойники со свастикой творили чудовищные злодеяния только в деревне Рубцово? Нет, эти современные каннибалы упивались кровью попавших в их лапы советских людей везде и всюду. Они поджигали, грабили, пытались смести советских людей с лица земли.

26 декабря 41-го года после освобождения села Иваниши Емельяновского района жители этого села М. А. Догадов, М. Е. Соловьева, П. А. Фунтиков и другие рассказывали нам:

«Гитлеровцы грабили, убивали, били и издевались над нами. В нашем селе забрали весь скот, кур, гусей. Разорили все хозяйства. Отобрали теплые вещи, даже посуду и детские игрушки. [53]

Фашисты расстреляли 60-летнего Михаила Лаврентьевича Михайлова, Василия Осиповича Монахова, 16-летнего Сережу Монахова. Зверски замучили тяжело раненного Павла Емельяновича Фантюкова. Без всяких причин избили палкой 70-летнюю Марфу Владимировну Изотову, 80-летнего слепого Изотова раздели и заставили ползти от хутора Колькина до Иванишинских горок.

Мы видели, — продолжали они рассказывать, — как 15 раненых пленных красноармейцев бросили на костер и сожгли. Сами фашистские звери плясали вокруг костра, орали, хохотали, видя, как на костре мучаются их жертвы»{4}.

В деревне Мякишево Зубцовского района гитлеровец для забавы отравил ребенка.

Было так. Двухлетний ребенок голодал. Каждый раз, когда фашист садился за стол, тот метался и стонал. Как-то, осмелев, ребенок подошел к фашисту и коснулся его колен маленьким, тонким, как свеча, пальцем. Просил есть. Офицер улыбнулся и, погладив ребенка по голове, сказал, обращаясь к приятелю:

— Забавный русский щенок. Дать ему сахара?

Он взял со стола кусок сахара и, тихо свистнув, бросил под стол:

— На, на, на!

Ребенок залез под стол. Слышно было, как он нашел сахар и жадно его сосал. Фашист смеялся от удовольствия.

С этого дня он делал это каждый раз: швырял под стол кусочек сахара, растирал его каблуком, превращая в порошок, и свистел. Это его развлекало.

Однажды вместо сахара фашист насыпал под стол карбид. Он свистнул, весело переглянувшись с приятелем. Ребенок быстро пополз на четвереньках и слизал языком порошок, приняв его за сахар... Он обжег внутренности, корчился от ужасных мук, задыхался. А офицер изнемогал от смеха над умирающим ребенком.

Об этом в то время писала и газета «Правда».

Гитлеровцы не осилили нас огнем своих автоматов и танков, не смогли остановить наше наступление огнем своих орудий. Они пытались запугать нас пожарами, беспримерными злодеяниями рассчитывали поколебать боевой дух наших воинов. Но тщетны были их попытки. Наоборот, зверства фашистов еще более ожесточали сердца [54] бойцов, разжигали ненависть к захватчикам, ускоряли наш шаг вперед. Несмотря на ураганный огонь гитлеровцев, воины дивизии стремительными атаками врывались в горящие деревни, уничтожали поджигателей и детоубийц, преследовали их по пятам, тушили пожары.

Сейчас пишу эти строки, а сам невольно думаю о Западной Германии, где после войны многие палачи-детоубийцы, эсэсовские фюреры всех рангов нашли убежище. И страшно подумать, что многие из них не только остаются на свободе, но и занимают руководящие посты в государственных учреждениях Бонна и в агрессивном блоке НАТО, активно участвуют в устраиваемых неонацистами «слетах», «товарищеских встречах». Повторяется то, что было в гитлеровской Германии перед второй мировой войной.

Кое-кто пытается выдать возрождение милитаризма, фашизма, расизма в Западной Германии и в других странах мира за демократическое обновление. Но им не удастся усыпить бдительность народов.

В ночь под Новый год

Московская битва... Это уже история. С той поры минуло сорок лет. Но у памяти свои законы. Каждый раз, когда попадают в руки пожелтевшие от времени странички фронтовой газеты или старые письма, выцветшие фотографии тех лет, наплывают воспоминания — такие живые, что начинаешь слушать тишину, словно может ее разорвать вой бомб и треск пулеметов.

Я уже говорил, какой отзвук вызвал у ветеранов дивизии вид потертых на сгибах карт.

Вот и сейчас, когда стал собирать материал для этого очерка, попались мне «ориентиры» воспоминаний. Фотографии сентябрьских дней 41-го года: бойцы 375-й стрелковой дивизии учатся стрелять, уничтожать вражеские танки. Страница армейской газеты от 4 января 1942 года: снимки разбитой техники врага на дороге Старица — Ржев, а по обочинам — трупы фашистов. И подпись: «Путь отхода немцев от города Старицы».

Скуп военный язык. Посторонний посмотрит и перевернет страницу, но я не в силах сделать это. Подбитые танки, бронетранспортеры, орудия, трупы гитлеровцев в снегу Подмосковья — это тяжелая солдатская работа. Работа моих однополчан. Тех, кто смотрит на меня с других [55] фотографий, кто на Урале осенью 41-го вместо гранат бросал деревянные болванки, а вместо настоящей винтовки макетом выполнял команду: «Длинным — коли!»

...Последняя декабрьская ночь перед Новым, 1942 годом. На небе там и тут мерцают звезды. Крепкий мороз перехватывает дыхание. От долгого лежания на снегу стынет тело, ноги сводит судорогой. Без умолку строчат немецкие пулеметы. Впереди чуть виднеются крыши старинного русского города Старица, уходящего своими улицами вдоль красавицы Волги.

Словно из снежного сугроба перед нами вырос командир взвода разведки Кормацкий.

— Все на исходном, товарищ генерал, — доложил он командиру дивизии.

— Сигнал — «атака», — ответил тот.

Начался штурм. Враг, занявший оборону на окраине города, упорно сопротивлялся. Он пытался остановить наше наступление, не допустить прорыва своей обороны, сохранить за собой город и дорогу на Ржев, Зубцов...

В ночном бою, сломив сопротивление фашистов, части нашей и соседней, 252-й дивизии ворвались в город. Ураганный огонь встречал нас из окопов, с чердаков, из окон домов. Несмотря ни на что, воины стрелковых полков майора Евгения Федосеевича Румянцева и капитана Серафима Владимировича Чернозерского, отбивая у врага дом за домом, квартал за кварталом, двигались вперед. Чем дальше вглубь города мы продвигались, тем упорнее становилось сопротивление. За каждым углом, на перекрестках улиц наших воинов подстерегали немецкие бронетранспортеры, автоматчики, пулеметчики.

Из одного каменного дома на юго-восточной окраине Старицы гитлеровцы открыли сильный пулеметный и автоматный огонь. Скованная им, наша пехота залегла.

Группа бойцов во главе с командиром взвода лейтенантом Покатаевым стала быстро обходить этот дом. В темноте раздался призыв Григория Ивановича Покатаева:

— Вперед! Ура!

Бойцы подхватили этот клич и ринулись на врага. Гранаты свердловчан Сергея Макарова и Ивана Казанцева заглушили вражеский пулемет. Из другого дома гранатами выкурил фашистов свердловчанин Афанасий Борцов. На крыше этого дома бойцы водрузили красный флаг. [56]

Пока шел бой в городе, полк майора Федора Никитича Савинко, освободив Старо-Ямскую, с боем форсировал Волгу южнее Старицы, атаковал немцев в деревнях Воробьево и Федурково и стал выходить на единственную дорогу, которая связывала гитлеровцев с их тылами. Фашисты, боясь окружения, ослабили сопротивление в городе, но с каждым часом ожесточалось сражение вдоль шоссе Старица — Ржев. Гитлеровцы, стремясь сохранить остатки своих разгромленных частей в городе, прилагали все усилия, чтобы отвести их на юг.

Враг обрушил огонь своих орудий, минометов, пулеметов на подразделения, которые угрожали ему окружением. Чуть забрезжил рассвет, в воздух поднялась авиация противника и начала беспрерывно бомбить, обстреливать с бреющего полета боевые порядки наших частей. По дороге на Ржев потянулась колонна отходящих от Старицы на юг немцев. Командир батареи, младший лейтенант свердловчанин Афанасий Евсеенко, выкатил орудия на открытую позицию и скомандовал:

— Прямой наводкой — огонь!

Ударили пушки. Непрерывный звенящий гул стоял вокруг орудий Афанасия Ефимовича. Дымящиеся гильзы одна за другой падали у раскаленных стволов пушек. На шоссе поднялась паника. Повозки, машины, сбивая гитлеровцев, устремились вперед. Но от прямого попадания загорелось несколько автомашин, опрокидывались повозки. Все смешалось, на дороге образовалась пробка. Фашистские солдаты, спасаясь от снарядов, стали разбегаться кто куда.

Евсеенко, не отрывая глаз от бинокля, корректировал огонь пушек и кричал:

— Ага, бегут! Жарко дьяволам! Прибавить жару! Шрапнелью по пехоте, беглым — огонь!

Пушки ударили еще дружнее. Недалеко от батареи Евсеенко стало бить по фашистам орудие сержанта Василия Петухова, а чуть подальше — орудие Ивана Гордеева. Наводчик Федор Предеин с первого выстрела поджег бронетранспортер, а наводчик Алексей Спицин — автомашину с фашистами.

Немцы открыли огонь из минометов. Недалеко от пушек стали рваться мины. Но артиллеристы не сбавляли темп. Осколок мины, как бритвой, резанул щеку младшего лейтенанта, но он продолжал корректировать огонь батареи. [57]

Левее батареи младшего лейтенанта Евсеенко застрочил пулемет Василия Казакова.

Наша пехота пошла в атаку. Подоспели кавалеристы 29-го кавполка, они стали настигать и рубить убегающих фашистов.

С особенной остротой сохранились у меня в памяти картины разгромленной фашистской техники, сожженных и брошенных танков, автомашин на улицах Старицы — первого города, освобожденного дивизией в начале войны, и на дороге Старица — Ржев.

Так, взаимодействуя с 252-й и 246-й стрелковыми дивизиями, в ночь на 1 января 1942 года решительным штурмом части дивизии разгромили противника в городе Старица.

Это была крупная победа уральской дивизии. Военный совет 29-й армии, командующий 29-й армией генерал-майор Швецов, член Военного совета дивизионный комиссар Гуров, начальник штаба армии генерал-майор Шарапов в своем приказе писали: «Бойцы, командиры, политработники 252-й и 375-й стрелковых дивизий одержали еще одну славную победу над врагом. В результате ожесточенных боев враг выбит из города Старица 1 января 1942 года. Над городом снова взвилось Красное знамя Советов.

За храбрость, мужество и умелые действия в борьбе за освобождение г. Старица объявляю благодарность бойцам, командирам и политработникам 252-й и 375-й стрелковым дивизиям...»{5}

Вот что напомнил мне маленький снимок на странице фронтовой газеты о разгроме немцев под Старицей.

Потеря крупного узла сопротивления — Старицы — поставила под угрозу прорыва центр обороны 9-й немецкой армии на широком фронте. Немецко-фашистское командование было вынуждено отдать приказ об отводе потрепанных частей этой армии на рубеж Волги, в район Погорелое Городище, Лотошино и о сохранении любой ценой плацдармов в районе Селижарова и Ржева.

Равнялись на коммунистов

В январе 1942 года после подведения итогов боевых действий командир дивизии издал приказ, который был сразу же доведен до каждого бойца. [58]

Решили подвести итоги и мы, политработники. Хочу рассказать об одном партийном собрании, которое состоялось в полку майора Румянцева.

Открыл собрание исполняющий обязанности секретаря партбюро полка политрук Михаил Андриянов (секретарь, старший политрук Сафонов был ранен). Обсуждался вопрос «Первые итоги работы коммунистов в боевых условиях и задачи парторганизации». С докладом выступил комиссар полка батальонный комиссар Говоров. Речь шла о том, чтобы сохранить тот высокий порыв, который овладел бойцами в период наступления. Особое внимание уделялось подвигам коммунистов Глазырина, Казанцева, Борисова, Калатухова.

Вдохновляющим примером для других был пропагандист полка А. Н. Глазырин. Он появлялся в наиболее опасных местах боя и страстным словом, личным примером увлекал красноармейцев на подвиг. Этот бесстрашный человек поднял воинов в атаку под Некрасовом, вместе с ними устремился на врага, по-геройски дрался с фашистами под Станишино, Буконтово. У Чадово батальон, в котором находился Глазырин, оказался в трудном положении. Непрерывно били неприятельские орудия, минометы, пулеметы. Александр Глазырин понял, что наступил тот момент боя, когда он, коммунист, личным примером должен помочь бойцам выполнить боевой приказ. Пропагандист поднялся, крикнул:

— Уральцы! Вперед, за Родину!

Батальон грозной лавиной обрушился на фашистов. Бойцы во главе со старшим политруком Глазыриным достигли деревни. И тут притаившийся фашистский пулемет открыл огонь. Глазырин упал. Его грудь и руки были пробиты пулями... Коммунист Борисов гранатой уничтожил этот пулемет. Бойцы батальона отомстили за кровь Глазырина. Несколько десятков трупов оставили фашисты на поле сражения. Деревня была освобождена.

Забегая вперед, скажу, что Александр Глазырин перенес несколько операций в полевых госпиталях. Замечательные медики спасли героя.

Другой коммунист, о подвигах которого говорилось на собрании, — И. Казанцев.

В одном из домов на улице Старицы отчаянно сопротивлялась группа автоматчиков врага. Она сдерживала роту, наступавшую вдоль улицы. Маскируясь, Казанцев заполз за дом и ворвался в него. Стрельба из окон прекратилась. Когда подоспевшие на помощь бойцы заскочили [59] в дом, то увидели валявшихся на полу восемь фашистов, сраженных автоматными очередями Казанцева. Сам он был ранен, но не покинул поле боя.

Говоров привел еще ряд примеров, когда коммунисты первыми поднимались в атаку и шли на врага, увлекая за собой остальных.

Коммунисты — бойцы, сержанты и офицеры, выступившие на собрании, — рассказывали о своих товарищах. Один из них поведал о младшем лейтенанте Максимове, чье подразделение попало под сильный ружейно-пулеметный огонь противника. Некоторые бойцы растерялись. В этот момент коммунист Максимов, выдвинувшись вперед с пулеметом, открыл огонь по гитлеровцам. Его меткие очереди заставили замолчать вражеских автоматчиков и их пулемет. Максимов поднялся и с криком «Ура! Вперед!» повел роту в атаку. Враг был смят и уничтожен.

Подробно обсуждались и промахи отдельных подразделений и бойцов. Командир полка Румянцев говорил об ошибках тактического порядка. Например, когда подразделения попадают под минометный и артиллерийский огонь противника, они ложатся. Противнику это на руку — мы несем большие потери.

Командир полка говорил:

— Надо разъяснить бойцам, что в таких случаях не следует останавливаться, а надо стремительно идти вперед, так как враг непосредственно перед своими позициями артиллерийско-минометный огонь не ведет. Быстрым броском преодолев зону обстрела, надо решительно сближаться с противником и навязывать ему бой, к которому он менее подготовлен, чем наступающие.

После собрания коммунисты провели беседы с бойцами. Рассказали, как они должны действовать, если подразделение во время наступления попадет под артиллерийский или минометный огонь.

Так в задушевных беседах политработники, коммунисты разъясняли солдатам тактику ведения боя. А в ходе сражения вдохновляли их личным примером.

Чтобы вселить в людей большую уверенность в силе своего оружия, армейского братства, мы часто накануне наступления проводили встречи воинов различных родов войск.

Проделанная работа положительно сказывалась в боях. Мы стали нести меньше потерь, успешнее выполнять боевые приказы. [60]

В январе в политотделе состоялось совещание агитаторов, которые вели большую работу в подразделениях. Вот несколько примеров работы с красноармейцами.

6 января наши подразделения стал обстреливать с фланга фашистский снайпер. Движение прекратилось. Группе бойцов дали задание выследить и уничтожить снайпера. Красноармеец Каплун обнаружил врага и покончил с ним. Надо было об этом сообщить бойцам. Под огнем фашистов передвигаться по цепи было рискованно. Тогда политрук роты Свердлов написал записки, вложил их в гильзы и бросил соседним отделениям. Своеобразные «боевые листки» быстро обошли всю роту. Воины стали действовать смелее и своевременно вышли к намеченному рубежу.

В очередном бою рота уничтожила более пятидесяти фашистов-грабителей.

Для усиления наступательного порыва огромное значение имела широкая гласность подвигов солдат и командиров. В этом хорошо помогали нам агитаторы.

Первого января в составе разведгруппы под деревней Воробьево действовал пулеметчик Василий Казаков из Алапаевска. На разведчиков напала большая группа фашистов. Казаков быстро установил свой пулемет и достойно встретил врага. Более десятка вражеских солдат скосил он первой же очередью. Однако противник продолжал наступать. Василия ранило, но он не оставил пулемет. Фашистские солдаты подползли ближе к пулемету, стали бросать гранаты. Одна из них упала рядом с Казаковым. Он схватил ее и швырнул обратно. Так пулеметчик вернул хозяевам три гранаты! На помощь разведчикам подоспели бойцы стрелкового батальона. Группа гитлеровцев была полностью уничтожена. Агитатор Усов, рассказывая об этом подвиге, заключил:

— Надо бить фашистов, как алапаевцы. Думаю, что камышловцы и тагильчане не отстанут от них. В сегодняшнем бою покажем и мы свое мастерство.

Так оно и получилось. Рота, где многие красноармейцы были из Камышлова и Нижнего Тагила, дружно действовала в атаке, бойцы дрались смело и отважно.

Слово агитатора — сильное слово. Оно и знамя, и призыв, и пуля. Под огнем врага все чувства обострялись, каждая нота приобретала свою, свойственную только ей, окраску. Только храбрый, бесстрашный человек мог вести за собой других. Именно такими и были агитаторы-коммунисты. [61]

Вечная слава...

Немцы пробовали наступать с вечера. Атака их быстро захлебнулась. В сумерки гитлеровские танки и пехота отошли и укрылись за деревней Крупцово.

Рассвет наступил тихий. Пушистые хлопья снега плавно ложились на землю, словно боясь нарушить тишину. И тут же Алексей Казанцев услышал нараставший гул танковых моторов. Гул приближался. Вскоре показались танки. Они сплошной грохочущей лавиной устремились к окопам нашей пехоты. Вся оборона настороженно всматривалась в идущие танки, как бы оценивая их силы и свои возможности борьбы с ними.

Как и вчера, основной удар немцы решили нанести по позициям главного узла обороны первого батальона 1243-го стрелкового полка.

— Ну, держись, братцы, — сказал Алексей Казанцев.

Бойцы приготовились. Скоро фашисты достигли заранее пристрелянного нашими воинами рубежа и, политые из всех видов оружия свинцом и сталью, заметались. Не выдержав огня батальона, гитлеровцы откатились назад, оставив десятки трупов и два подожженных танка.

Враг, не сломив упорство уральцев танковой атакой, бросил на узкий участок батальона до десяти бомбардировщиков.

После бомбежки вражеские танки и пехота снова пошли в атаку. Но как только они приблизились к позициям батальона, застрочили пулеметы, поднялась автоматная и винтовочная пальба, артиллеристы прямой наводкой ударили по танкам.

Немецкие автоматчики оторвались от своих танков, залегли и выползли на рубеж атаки по-пластунски. В атаку пошли в рост, не пригибаясь и не останавливаясь. Алексей Казанцев хладнокровно начал косить их из пулемета. Он бил прицельно, нещадно и зло. Чувствовал окоп свой, полного профиля, неприступным. Кругом гремел бой, с дьявольской силой звенел раскаленный металл.

За второй, не докатившейся до переднего края обороны батальона волной атакующих взметнулась третья, а за нею — четвертая...

Справа и слева появились гитлеровцы, дружно и напористо застрекотали их автоматы. Вражеская пуля ударила Казанцева. Едва забинтовав рану, он снова приник к пулемету. Шквал его огня мгновенно смел фашистов. [62]

И вот с тех пор, с тихого рассвета до полудня, не переставая, одна за другой накатывались вражеские атаки. Вышли из строя почти все бойцы отделения Казанцева. Рядом лежит тяжело раненный второй номер пулемета комсомолец Захаров, в нескольких шагах от него — Петров. Из раны Казанцева через бинт обильно проступает кровь, а фашисты идут в пятую атаку. Он поправил окровавленную повязку на голове и снова припал к пулемету.

Гитлеровцы короткими перебежками и ползком, прикрываясь трупами погибших в первых атаках, группа за группой подбирались к окопу Алексея Казанцева.

Алексей вставил диск, снова нажал на крючок. Выпуская короткие очереди, он срезал тех, которые встали и бросились было к его окопу. Но тут же заметил, что справа поднялось еще до десяти фашистов. Алексей изменил угол огня и увидел, как упали шесть немцев. В это время его левую руку насквозь пробила пуля. Перевязывать было некогда, фашисты продвинулись вплотную к его окопу. Пулемет опять затрясся в неистовой пальбе. Кончились все патроны. Алексей Иванович чуть приподнялся и бросил гранату. Когда замахнулся, чтобы бросить вторую, вражеская пуля поразила его сердце.

Алексей Казанцев упал, правой рукой зажимая левый карман гимнастерки... Одновременно с разрывом его — первой гранаты воины батальона с криком «Ура!» контратаковали врага и очистили высоту, которую обороняло отделение сержанта Казанцева. Вокруг окопа Казанцева бойцы насчитали 45 вражеских трупов. Командир батальона младший лейтенант Николай Кузеванов, заменявший 4 января 1942 года раненого командира Григория Недобывайло, осторожно перевернул тело Казанцева, отвел правую руку, отстегнул карман гимнастерки и вынул пробитую пулей красную книжечку, прочитал:

«Партийный билет № 2489375.

Казанцев Алексей Иванович.

Год рождения 1907.

Время вступления в партию — сентябрь 1932 г.

Наименование организации, выдавшей билет:

Нижнетагильский ГК Свердловской области».

В нескольких шагах от Казанцева лежали павшие красноармейцы Иван Захаров, Василий Петров и свердловчанин Валерьян Меледин.

— Прощайте, товарищи! — хрипловато и скорбно сказал комбат Кузеванов. — Вы честно выполнили свой [63] воинский долг. Сделали все, что могли, отдали жизнь за Родину. Вечная слава вам, дорогие наши герои! Мы клянемся беспощадно бить фашистского зверя, пока бьются наши сердца, пока руки держат оружие, пока не очистим нашу землю от гитлеровской нечисти.

— Клянемся! — в едином порыве ответили бойцы батальона.

Погибших воинов с почестями похоронили. На рассвете с рубежа, который удерживали коммунист Алексей Казанцев и его друзья, полк атаковал врага, истребил много фашистов, освободил деревню Крупцово.

Однополчане никогда не забудут героев, которые свято выполнили свой долг перед Родиной.

Комбат

На горизонте полыхало зарево пожаров. Почти непрерывно, как зарницы, вспыхивали ракеты. По ракетному освещению можно было определить очертания переднего края обороны противника. Враг нервничал, всю ночь не прекращая огонь своих орудий и минометов. Вел методический обстрел местности перед своим передним краем.

На рассвете в невысоком кустарнике собрались командиры рот. Командир батальона лейтенант Кузеванов еще раз уточнил боевую задачу стрелковым ротам и точно определил по рубежам и по времени, какими силами и кто должен решать те или иные задачи.

У лейтенанта Кузеванова сегодня было особенно приподнятое настроение. В каждом его движении и слове чувствовалась расчетливость и сосредоточенность. На это были свои причины.

Во-первых, командование оказало лейтенанту большое доверие, назначив его, комсомольца, командиром батальона. Вот он сейчас поведет стрелковый батальон в бой. Во-вторых, только что, уходя сюда, он подал заявление о вступлении в члены партии. Подавая заявление секретарю партийного бюро полка политруку Люшкину, Николай сказал: «Если погибну в бою, считайте меня коммунистом». Кроме того, Кузеванов час тому назад из уст самого командира полка майора Чернозерского услышал, что он представлен к награждению орденом Красного Знамени. Все это приподнимало настроение лейтенанта, и он энергично готовился к предстоящему бою. [64]

...Батальон скрытно выдвинулся на рубеж атаки и приготовился к броску. Батарея лейтенанта Германа Малылакова открыла огонь по целям, представлявшим наибольшую опасность для пехоты. Начали стрельбу минометчики. Позиция немцев заволоклась дымом, огнем.

Комбат приказал артиллерии перенести огонь в глубину. Стрелковые роты с криком «Ура! За Родину!» дружно поднялись в атаку. Они все ближе и ближе подходили к переднему краю обороны немцев. Вдруг ожили ранее молчавшие неприятельские пулеметы. Сила огня возрастала. Над полем боя появились фашистские самолеты. Они обрушили бомбовые удары на батальон. За первой группой самолетов показались вторая, третья, девятка атаковала артиллерийскую батарею. Снаряды, мины, бомбы врага перепахивали землю, смешивая ее со снегом. Атакующим воинам приходилось действовать искусно и бесстрашно, чтобы идти вперед.

Лейтенант Кузеванов приказал сосредоточить огонь артиллерии по вражеским пулеметам. Кое-где произошла заминка. Наступающие залегли.

Нельзя было медлить ни секунды. Бросившись вперед, Николай Петрович увлек за собой бойцов. Многие, обгоняя командира, старались прикрывать его собой от огня противника. Батальон ворвался в первую линию окопов неприятеля. Закипел горячий рукопашный бой. По трупам фашистов воины прокладывали себе путь вперед.

Развивая успех атаки, Кузеванов нацелил усилия воинов на захват следующей линии вражеских окопов. Но взять ее с ходу не удалось. Гитлеровцы сильным артиллерийским и минометным огнем преградили путь батальону. А севернее деревни Гущино первая стрелковая рота попала под пулеметный огонь из кустов. Командир батальона приказал командиру третьей роты выдвинуть станковые пулеметы на свой правый фланг и уничтожить вражеских пулеметчиков. Приказ был выполнен, и воины пошли вперед. Когда батальон стал подходить к деревне, немецкая пехота с тремя танками, при поддержке артиллерии и минометов контратаковала.

Командир орудия сержант Василий Иванович Петухов под ураганным огнем немцев вывел свое орудие на открытую позицию и открыл огонь прямой наводкой. Расчет сержанта Ивана Ивановича Гордеева из четвертой батареи 932-го артиллерийского полка на галопе примкнул к боевым порядкам батальона, с ходу развернул [65] орудие и открыл огонь по танкам. Орудия Петухова и Гордеева подбили два танка. Пехоту врага отсекли пулеметчики, автоматчики. Петухов, раненный в руку, продолжал командовать расчетом. Когда вышел из строя наводчик, он сам занял его место. Замковый Георгий Петрович Шляхов, раненный осколками мин в руку и ногу, тоже не ушел с поля боя.

В расчете Гордеева свердловчанин Григорий Андреевич Кожевин не только четко выполнял свои обязанности, но и успевал подавать снаряды. Ящичный Василий Алексеевич Пелевин, тоже свердловчанин, под огнем противника, по глубокому снегу подтаскивал снаряды, был ранен, но продолжал свое дело.

На помощь батальону Кузеванова подоспела полковая рота автоматчиков, посланная командиром полка Чернозерским, во главе со свердловчанином лейтенантом Серым и секретарем партийного бюро полка камышловцем политруком Люшкиным,

Когда обстановка усложнилась, плечом к плечу со стрелками, автоматчиками и артиллеристами вступила в бой группа бойцов из саперного батальона дивизии во главе с челябинцем младшим политруком Арсентием Чернышевым.

Командир батальона лейтенант Кузеванов ни на минуту не выпускал управление подразделениями.

Под артиллерийским, минометным и пулеметным огнем, преодолевая снежные сугробы, воины-связисты во главе со свердловчанином сержантом Александром Кузьмичом Черкасовым налаживали бесперебойную связь. Они быстро тянули провода за командиром. Когда был ранен телефонист, Черкасов, переползая от повреждения к повреждению, сам устранял порывы на линии.

Бой ожесточался с каждым часом. Батальон дважды отбивал контратаки немцев. Противник вывел из строя немало наших воинов. Получил ранение командир полка майор Серафим Владимирович Чернозерский. Он продолжал руководить боем, пока от потери крови не упал без сознания. Ранен был и секретарь партбюро полка политрук Степан Павлович Люшкин. Он вместе с автоматчиками отбивал контратаки противника и не ушел в санчасть до конца боя.

Но враг не унимался: подтянув резервы, возобновил контратаку в третий раз. Силы были неравными. Отдельные группы немцев подобрались к наблюдательному пункту командира батальона Николая Кузеванова так [66] близко, что уже отчетливо были видны обросшие щетиной грязные лица фашистов, слышны их отрывистые крики. Наступил критический момент. Судьба позиции, захваченной ценою крови и многих жизней, висела на волоске. Казалось, еще несколько минут — и вражеская волна захлестнет, сметет наших бойцов и покатится дальше.

И вот в ту самую минуту, когда фашистская цепь нависла над окопами героев-уральцев, комсомолец Кузеванов поднялся во весь рост и с криком «За мной!» бросился на врага. Все, кто еще мог держать в руках оружие, устремились вперед в едином порыве. Немцы не ожидали такого оборота дела. Они уже считали участь защитников решенной.

От сокрушительного удара батальона Кузеванова, роты автоматчиков полка, саперов Чернышева, связистов Черкасова фашисты дрогнули и в замешательстве отступили. На поле боя они оставили более сотни трупов. Вместе с лейтенантом Кузевановым первыми ворвались в деревню Гущино саперы Исмагил Гильманович Исхаков и Александр Данилович Казанцев, автоматчик Сергей Степанович Кузин, стрелок Сергей Петрович Андреев, комсомолец сержант Мефодий Иванович Антонюк, за ними с катушкой через плечо бежал сержант Александр Кузьмич Черкасов, тянувший телефонный провод.

Степан Плотников

Мне хочется воскресить несколько боевых эпизодов и рассказать о рядовых бойцах...

Деревня называется Заднее Поле. Стоит она и сейчас недалеко от старинного русского города Старица. В декабрьскую ночь 1941 года по коротким улочкам ее торопливо сновали фашистские солдаты, обкладывали избы соломой, что-то орали...

А в нескольких километрах западнее деревни в эту ночь лейтенант Речин отдал боевой приказ отделению сержанта Шилова — выйти в разведку. Семь человек, натянув белые маскировочные халаты и обмотав стволы винтовок бинтами, ушли в темноту... Впереди, наваливаясь грудью на колючий ветер, шел бывший штукатур Степан Плотников. Замыкал группу сержант. Час, другой третий... Вот уж и светать начало... Показалась деревня, та самая, Заднее Поле. Бойцы залегли в сугробы и стали [67] совещаться. Было решено, что к деревне пойдет один Степан Плотников: он самый опытный разведчик, уже не раз ходил в тыл врага и добывал «языка».

В предрассветной белесой полумгле Степану удалось довольно близко подползти к крайнему дому... Но не успел он вскочить и сделать последний бросок, как из-за угла вывернулось шестеро гитлеровцев. Они заспанно переговаривались. Один щелкнул зажигалкой, поднес огонек к тому, что Степан вначале принял за ружье, и конец «ствола» загорелся, треща и брызгая смолой. Факел!

Фашист сунул факел к соломе у стены, поднял к крыше. Остальные подожгли свои факелы от разгоревшейся соломы и пошли вокруг дома...

Фашисты, покидая деревню, решили ее сжечь: таков был приказ бесноватого фюрера!

И Степан, не раздумывая, приложился к винтовке, подвел мушку под первого факельщика. Выстрела боец не слышал. Видел только, как факел упал в снег, а немец рухнул лицом прямо в пламя. Второй выстрел... Степану на фоне горящей избы был отлично виден каждый. И второй подогнул колени...

Фашисты закричали и бросились от дома врассыпную. В деревне крик стал сильнее, а Плотников хладнокровно брал на мушку мечущиеся фигуры и стрелял. Еще три поджигателя уткнулись в снег...

Началась беспорядочная стрельба из автоматов, и вражеские солдаты покинули деревню, оставив на дороге еще двоих...

Враги опомнились быстро: их никто не преследовал. И тогда они перешли в наступление, даже не предполагая, что перед ними всего только один боец. Пришлось Степану «играть» за целое отделение. Он метался от дома к дому, стрелял с разных позиций, бросал гранаты... Еще пять фашистов осталось недвижимыми. Но остальные упорно ползли в деревню.

В магазине — последняя обойма, под рукой — последняя граната, и с места уже не сдвинуться — вражеская пуля пробила бок...

Вдруг по гитлеровцам ударили из автомата... Кто-то из жителей села, подхватив оружие убитого факельщика, вступил в бой. А тут подошло и все отделение. Но фашисты упорно шли вперед, потом поднялись и остервенело бросились на советских бойцов... Их встретили взрывы гранат и штыковая атака. [68]

Двадцать домов в деревне Заднее Поле под Ржевом были спасены, а Степан Алексеевич Плотников награжден орденом Красного Знамени...

Степан Кузькин

А вот случай у другой деревни — Гущино. Здесь воевали братья Михаил и Степан Кузькины. Степан — рядовым сапером, Михаил командовал отделением. Вот что рассказал после боя Степан Семенович:

«Снял я тридцать противопехотных, десять противотанковых мин. Сделал проход, и пошли в него наши стрелки. Прошел линию со своим отделением и мой брат Михаил. А тут — сильный огонь. У наших сразу — убитые и раненые. Что делать? Мороз лютый! У здорового человека коченеют руки, а про раненого и говорить не приходится. Не подобрал вовремя — поминай как звали. Но и подобрать их тоже нелегко. Кругом рвутся снаряды, мины, свистят пули. Нашего-то санитара тоже ранило. А раненым нужна помощь.

Вот и я пополз. Вынес одного, тащу другого. А в медпункте мне говорят:

— Степан! Там, впереди, твой брат ранен...

— Миша, брат Миша!

Я быстро пополз вперед.

Фриц-то стреляет. Пока я добрался до Михаила, меня самого чуть фашист на тот свет не отправил. Фашистский пулеметчик дал очередь, когда я через сугроб переползал. Пуля задела шинель, а тело не тронула — умница. Шинель, правда, жалко, она у меня почти новая.

Дополз до Михаила.

— Замерзаю, — говорит он мне, — помоги.

Посмотрел на него, на снег вокруг, залитый Мишиной кровью. Сердце сжалось. Родная кровь! Из раны у него она сильно текла. Я перевязал рану. С трудом навалил его на плащ-палатку и ползком потащил по глубокому снегу. Доставил его в медпункт.

На прощание Михаил мне говорит:

— Отомсти, Степа, фашистам за мои раны, за нашу родную кровь.

— Ладно, — ответил я. — Давай скорей поправляйся.

Михаила отправили в медсанбат. А я пошел вперед. В этот день я еще вынес с поля боя трех раненых, ходил [69] в атаку со стрелками и убил двух фашистов. Но это только начало».

Степан Семенович Кузькин сдержал свое слово. В последующих боях он не один раз отличился, и его счет по истреблению врага рос с каждым днем.

Иван Наймушин

И еще одна история, история человека, за которым больше двадцати лет смерть ходила буквально по пятам, а настигла не в бою — в мирные дни октября 1952 года...

Познакомился я с ним в августе 41-го года. Начальник строевого отдела штаба дивизии капитан Шубин, докладывая о прибывших для укомплектования 375-й дивизии, сообщил:

— В команде из Красноуральска есть один доброволец. — И поинтересовался: — Какие будут распоряжения?

— Как его фамилия?

— Наймушин. Парень, видать, с характером.

— Что значит с характером? Не подчиняется, что ли?

Шубин улыбнулся.

— Инвалид. Но об этом и слушать не хочет. Прикажете прислать?

И вот Наймушин, первый доброволец нашей дивизии, передо мной. Среднего роста, с удивительно большими, смелыми глазами, говор немного окающий, фигура крепкая, налита силой.

Заметив, как я ощупываю его взглядом, спросил:

— Уже донесли?

В глазах его метнулся упрямый огонек.

— Воевать мне не имеете права запретить...

Жизнь вела Ивана Наймушина не по столбовой дороге, не за ручку. Работал пастухом в сельскохозяйственной коммуне. После смерти отца братья Яков и Георгий приехали на Урал, в Красноуральск. С ними вместе приехал и Иван. Пришлось батрачить, пока наконец уже на шестнадцатом году жизни, не устроился на Красногвардейском руднике каталем. Горное дело пришлось по душе. Он стал забойщиком. Потом на Ново-Левинском медном руднике — бурщиком. Три раза попадал в шахте под обвал.

Первый раз Иван Григорьевич, знатный бурщик Ново-Левинского медного рудника в Красноуральске, посмотрел смерти в глаза в 1929 году. Обрушилась кровля [70] в забое, и друзья вытащили Ивана на поверхность контуженного, со сломанной правой ногой, с перебитыми ребрами... Отлежался, на молодом парне все зажило быстро. И снова — в забой. А через два года опять контузия, перелом левой руки... Ничего, и на этот раз отлежался. И пять лет ничего с ним не случалось, а в 1936 году обрушился огромный кусок породы, хрустнула левая нога... Но все это не помешало ему 8 февраля 1937 года поставить первый тогда на Урале рекорд — пять норм за смену. Серго Орджоникидзе поздравил Ивана Наймушина с победой. В ноябре 40-го он шагнул еще дальше — выполнил свыше двенадцати норм за смену! Новый всесоюзный рекорд производительности на меднорудных шахтах! И кто знает, как сложилась бы судьба этого человека, если бы не война...

— А все же как вас направили в стрелковую часть, которая отправляется на фронт? — спросил я Наймушина.

Он наклонил голову. Кожа на лбу его натянулась, напряглись желваки.

— Райком партии помог. Все инвалидом считают. А какой я инвалид? Здоровья хватит бить фашистов.

До этого неторопливый, скупой на жесты, он вдруг нахмурился и стал быстро и горячо убеждать меня в том, что все задания и приказы, какими бы трудными они ни были, он выполнит не хуже любого здорового солдата.

— Какой обо мне может быть разговор, товарищ начальник политотдела, если немец к Москве уже рвется, — убеждал меня Наймушин.

Пока находились в лагерях, Наймушин мирился со своими обязанностями рядового во взводе охраны штаба дивизии. Но как только прибыли на фронт, опять проявил характер: настоял, чтобы отправили на передовую — в стрелковую роту.

Первое время он особенно не отличался от своих товарищей по роте. Исправно нес службу, был дисциплинированным и исполнительным. Со всеми вместе ходил в атаки под Калинином, Старицей. Потом в нем стало более ярко проявляться то, что впоследствии получило название «наймушинского характера»: какое-то необыкновенное терпение, когда подстерегал врага в засаде, умение перехитрить окопавшегося противника. Было в нем что-то такое, что назовешь даже не храбростью, не смелостью, а только бесстрашием. Наверное, поэтому коммунисты роты и избрали его секретарем парторганизации. [71]

Легенды об уральском горняке Иване Наймушине начали складываться после прорыва обороны врага под Ржевом.

И вот — тяжелый бой. Дивизия шла на прорыв обороны врага у железнодорожной линии. Фашисты отчаянно сопротивлялись, они стремились во что бы то ни стало задержать наступление наших частей. Это была предпоследняя линия обороны врага, прикрывавшая город Ржев... И вдруг от цепи наших бойцов бросилась вперед маленькая фигурка с ручным пулеметом. Секунда, другая... Пулеметчик залег, снова вскочил, запетлял, как заяц, уходя от пуль, приник за бугорком и оттуда ударил из пулемета по вражескому окопу. Это был Наймушин. Тут поднялись бойцы, ворвались в неприятельскую траншею. Рукопашная схватка — и переезд оказался в наших руках.

Настала тишина, красноармейцы хотели спокойно заняться оборудованием позиций, как вдруг один рухнул замертво. Рядом — второй. Немецкие снайперы! Все залегли. Но фашисты нервничали и быстро раскрыли свои позиции в придорожных кустах. Две короткие очереди пулемета восстановили тишину.

Время шло, и тишина на переезде кончилась. Их было в начале боя шестнадцать. А фашистов — более ста. Они шли во весь рост, шатались...

— Пьяные, гады! — крикнул боец Слезкин.

— Ничего, — ответил Наймушин, — таких легче бить. Не торопитесь только. Ближе подпускайте. — И плотнее прижался к прикладу ручного пулемета.

Под плотным огнем фашисты протрезвели и, оставив десятка три трупов, откатились. А бойцы Слезкин и Пугин вместе с Наймушиным притащили в окоп два станковых, четыре ручных пулемета врага, несколько автоматов, сложили гору патронов. Наших осталось трое из шестнадцати... А помощи ожидать было неоткуда.

— Что ж, будем обороняться сами, — сказал Наймушин друзьям и установил рядом со своим ручным трофейным станковый пулемет.

Под вечер гитлеровцы снова пошли в атаку.

— Слезкин! — крикнул Наймушин соседу справа. — Слезкин, не торопись!

Тот молчал. Наймушин повернулся к нему и увидел, что голова Слезкина уткнулась в землю у приклада винтовки.

— Пугин! Не торопись! [72]

Сто метров до них... Это чуть больше пятнадцати секунд, если побегут. Восемьдесят метров... Шестьдесят...

— Пугин! Не торопись!

Пятьдесят... Сорок...

— Огонь!

И трофейным пулеметом Наймушин повел слева направо по немцам. Пугина ранило в левую руку, но он продолжал стрелять. Фашисты откатились, но вскоре снова пошли в атаку. Пугина ранило второй раз, и теперь он не мог стрелять. Последняя лента, да и от нее остался лишь полуметровый кусок...

Помощь подоспела к ночи, и вместе с бойцами подразделения капитана Голубева Иван Наймушин бросился в контратаку и погнал фашистов к лесу. Его ранило и разбило пулемет. Перевязав рану, Иван Григорьевич обнаружил на дне окопа чью-то снайперскую винтовку. И с ней продолжал бой.

Комиссар дивизии Н. Ряпосов так описал этот бой во фронтовой газете:

«...Вскоре взбешенные провалом пьяные фрицы пошли в контратаку, угрожая окружением. Бой достиг наивысшего напряжения. Тогда тов. Наймушин взял на себя командование и стал нещадно истреблять пьяную немчуру. Он успешно отразил контратаку, сам лично уничтожил 40 гитлеровцев, 2 вражеских пулеметных расчета, захватил при этом богатые трофеи. Будучи ранен, коммунист Наймушин еще два дня находился на передовой линии фронта и ушел в медсанбат лишь по приказанию командира».

Кто знает, может, начало этого боя на переезде у Грибеева, эта первая встреча с вражескими снайперами, гибель любимого командира от снайперской пули и определили военную профессию коммуниста Ивана Наймушина. Он стал снайпером — беспощадным истребителем врага.

Вот один из эпизодов снайперской службы Ивана Наймушина.

...За час до рассвета он со своим связным Мамоновым вышел на «охоту». Облюбовали дом на окраине Ржева. Предварительно осмотрев местность и выбрав запасную позицию, они подползли к дому на расстояние точного выстрела. Замаскировались и стали ждать.

Из дома вышло несколько гитлеровцев. Один из них, долговязый, показал рукой в нашу сторону, а двое вытянулись перед ним. [73]

— Офицер, — заключил Наймушин и взял его на мушку.

Офицер был сбит с первого выстрела. Солдаты разбежались. Вскоре один из них пополз к лежавшему, видимо, намереваясь оттащить офицера. Но второй выстрел уложил и солдата.

— Иван Григорьевич, на крыше снайпер, — шепнул Мамонов.

На крыше дома блеснули в лучах восходящего солнца два стекла.

«Не ошибся связной, — подумал Наймушин. — Там — наблюдательный пункт».

Почти одновременно раздались два выстрела, и стереотрубы исчезли.

Фашистов это взбесило. Из амбразуры белого дома застрочил пулемет. Метким выстрелом Наймушин заставил его замолчать.

— Ну, теперь тикаем, — сказал он. — Они нам это не простят.

И верно. Немцы открыли яростный минометный огонь.

Наймушин снова пустил пулю в амбразуру белого дома, откуда на этот раз лихорадочно строчил автомат. И тот захлебнулся.

Они уже вернулись в расположение роты и с аппетитом завтракали, а там, где они «охотились», все еще неистовствовал минометный и пулеметный шквал.

Армейские, фронтовые газеты печатали портреты Ивана Наймушина, рассказывали о его боевых делах.

«Он убил 124 гитлеровца, — писала армейская газета. — Боевой путь этого славного снайпера можно проследить по горам вражеских трупов. Решительность и в то же время спокойствие, тщательное изучение противника — вот стиль действий младшего лейтенанта Наймушина».

Осенью 1942 года Иван Наймушин был в Москве на слете снайперов. Военный совет Западного фронта вручил ему, как лучшему снайперу, именную снайперскую винтовку. Президиум Верховного Совета СССР наградил славного воина орденом Красного Знамени. В то время в Москве находилась делегация Монгольской Народной Республики. Премьер-министр республики маршал Чойбалсан, присутствовавший на приеме снайперов, украсил грудь Ивана Григорьевича Наймушина орденом Красного Знамени Монгольской Народной Республики. [74]

Уралец Наймушин не мог не поделиться своей радостью с земляками — горняками Ново-Левинского медного рудника. Он писал им:

«Дорогие товарищи!

Шлю вам свой пламенный привет с фронта и желаю успехов в вашей трудовой деятельности.

Спешу поделиться с вами своей радостью. Правительство наградило меня орденом Красного Знамени. Будьте уверены за бывшего своего шахтера Ивана Наймушина, что он и впредь будет беспощадно громить гитлеровских бандитов.

Сообщаю вам, что с 10 августа по 25 сентября я истребил 103 фрица. Клянусь вам, что и дальше, не жалея жизни, буду истреблять фашистских людоедов.

Но требую и от вас, дорогие товарищи, слаженной и четкой работы на трудовом посту. Только самоотверженный труд работников тыла поможет нам разгромить подлых захватчиков.

На нашем участке фронта враг бежит, неся большие потери. Но в то же время он яростно сопротивляется и подбрасывает новые резервы. Недалек тот час, когда его резервы иссякнут окончательно.

Но для того, чтобы приблизить этот час, вы должны давать медной руды столько, сколько требует от вас Родина.

Пишите о ваших боевых делах, с большевистским приветом

Иван Наймушин.

27 сентября 1942 г.»

Горняки решили работать так, как бьет фашистов их земляк Иван Наймушин. Они писали на фронт:

Здравствуй, дорогой Иван Григорьевич!

Твое письмо нас очень обрадовало. Поздравляем тебя с высокой наградой, которой ты удостоен за боевые подвиги в борьбе с кровавым фашизмом.

Коллектив новолевинских горняков, в котором ты много лет работал до ухода на фронт, знает тебя и надеется, что число уничтоженных тобою фрицев будет возрастать. Мы же, находясь в далеком тылу, удвоим и утроим наши силы, дадим много медной руды для наших заводов.

В дни Великой Отечественной войны лучшие товарищи с нашего рудника ушли защищать Родину. Условия работы изменились, но несмотря на трудности, которые породила война, коллектив наш самоотверженно работает на оборону страны. [75]

Целый ряд наших товарищей за стахановскую работу отмечен наркомовскими наградами. Знатный бурщик Григорий Антонович Баукин награжден орденом Трудового Красного Знамени. Все это обязывает нас работать еще больше и лучше, чтобы приблизить день расплаты с ненавистным врагом. Желаем дальнейших успехов в твоей боевой жизни.

С товарищеским приветом: Кулышев, Постников, Шагисламов и другие».

Наказ своих земляков Иван Григорьевич выполнил с честью.

Наймушин прошел с дивизией весь его боевой путь. Он остался жив, хотя получил шесть пулевых и пятнадцать осколочных ранений. Сам же истребил 217 фашистов. С 1943 года Иван Григорьевич стал обучать своему искусству других. Сто двадцать три его ученика уничтожили больше четырех тысяч гитлеровцев. Это было как бы продолжением личного счета Ивана Наймушина.

Как-то под Будапештом, уже в январе 1945-го, я спросил Наймушина, почему у него только семь нашивок за ранение. Он ответил:

— Не люблю бахвалиться. За пулевые ношу, а за осколочные — не хочу. Незачем выставлять напоказ каждую царапину. — И пошутил: — Да и награды вешать будет некуда.

К концу войны грудь Ивана Наймушина украшали семь правительственных наград, а на погонах сверкали звездочки старшего лейтенанта.

Отгремела война. Иван Наймушин вернулся домой, в свой родной Красноуральск. Он хотел работать, как и прежде, в забое. Но врачи не разрешили. Назначили ему пенсию. И он опять проявил свой характер, отказался от пенсии. Стал работать начальником охраны шахты.

Смерть настигла Ивана Григорьевича Наймушина через семь лет после войны... Летом 1951 года он поехал в деревню: надо было помочь колхозу на сенокосе. Правда, врачи запретили ему тяжелую работу. Но разве это тяжелая работа — кидать легонькие навильнички на вершину стога! Кинул раз с оглядкой, другой... Ничего. И увлекся, вошел в азарт. Вот тут и вонзилось что-то ему в сердце, резануло его. Чуть не упал Иван Григорьевич. Работать не смог, вернулся домой. Долго болел, все еще надеялся встать в строй, но не довелось больше. [76]

Врачи обнаружили у самого сердца Ивана Григорьевича маленький зазубренный осколок, крохотное эхо войны, которое носил в себе боец десять лет. Это была одна из многих «царапин», нашивки за которые он не носил.

Вот какими они были — воины нашей дивизии.

* * *

Дорогой читатель! Если Вам доведется быть в Красноуральске и проходить по улице Ивана Наймушина, задержитесь на мгновение: вспомните об отважном уральце. Когда водитель автобуса объявит остановку Ивана Наймушина, знайте: это имя мужественного солдата 375-й Уральской стрелковой дивизии.

В 1969 году на всесоюзный экран вышел документальный фильм «Память о солдате», посвященный снайперу Наймушину. Посмотрите!

Борьба за жизнь

Три недели инструктор политотдела дивизии Малютин лежал в медсанбате, залечивал рану, полученную в бою под деревней Воробьево. Не совсем, правда, вылечился, но упросил санбатовскую медицину отпустить его в часть.

Получив документы, он пошел попрощаться с врачами и сестрами, которые его оперировали и лечили. У дверей перевязочной Ивана Алексеевича обогнали санитары, которые несли тяжелораненого. Взглянув на носилки, Малютин узнал сержанта Сергея Петрова. Славным разведчиком был сержант, выходил невредимым из многих переделок. Больно было смотреть на его бледное, осунувшееся лицо. Видимо, крови много потерял.

Пока Малютин предавался грустным размышлениям, раненого положили на операционный стол, и хирург Анна Антоновна Шамарина, отдав сестрам какие-то распоряжения, торопливо шагнула к тазам для мытья рук.

Иван Алексеевич понял, что сейчас не до него, но уходить, не простившись, не хотелось, и он решил ждать конца операции, невольно став свидетелем мужества комсомолок медсанбата.

Привычными движениями сестры размотали окровавленные бинты, обработали рану. Наложили белую простыню с «окном» на месте ранения. [77]

Операция началась. Малютина отделяла от операционной легкая перегородка из простыней. Затаив дыхание, он прислушивался к позвякиванию инструмента, отрывистым фразам хирурга, редким стонам раненого.

Внезапно сосредоточенную тишину операционной нарушил голос дежурного медсанбата, закричавшего в окно: «Воздух! Воздух!»

Малютин выскочил на улицу. Там комбат Блинов и комиссар Копылов разгоняли машины, повозки. Слышались команды: «Раненых в щель! Давай не задерживай... Быстро в щель! Убрать лошадей!..»

В стороне с домов было вырыто множество узких щелей. К ним бросились повозочные, шоферы, санитары. Они тащили туда тяжелораненых, полуодетых и тех, кого только что сняли с саней. Им помогали врачи, сестры и легкораненые в окровавленных повязках.

Стал помогать и Малютин.

Гул моторов нарастал. Иван Алексеевич побежал обратно в перевязочную, чтобы помочь тащить в щель Петрова. Но, к его удивлению, там все оставалось по-прежнему. За операционным столом продолжала операцию Шамарина. Ее быстрые, точные и гибкие пальцы накладывали зажимы на концы сосудов. На лице Анны Антоновны ни тени тревоги. В каждом движении спокойная уверенность.

Приоткрыв дверь, Малютин сказал:

— Фашистские самолеты приближаются, могут бомбить медсанбат.

— Слышала, сейчас не до них, — спокойно, но сердитым тоном ответила Шамарина. — Закройте дверь!..

Ее спокойствие передалось и тем, кто вместе с ней боролся за жизнь человека. Малютин не пошел в щель, а остался здесь: вдруг понадобится помощь. Кроме хирурга и двух сестер, в доме никого.

— Уходите, товарищ врач, переждите, пока кончится бомбежка, — еле слышным, слабым голосом просил раненый, — я потерплю...

— Тише, не разговаривать!.. — перебила его Шамарина. — Вам нельзя!..

Через несколько минут совсем рядом в воздухе послышалось гудение чужих моторов. Фашистские самолеты кружились, выискивая место, куда бы сбросить свой смертоносный груз, чтобы уничтожить побольше жизней. Один из них с ревом, чуть не задевая крыльями крыши, пролетел над домом. А у операционного стола [78] упорно боролись за жизнь человека девушки-комсомолки.

Вражеские самолеты развернулись, сделали заход и пошли в пике на беззащитных, как дети, раненых. Раздался пронзительный свист падающих бомб. Ухнуло несколько взрывов. В доме, где размещалась перевязочная, затрещал потолок, затянутый белыми простынями. Затрясся под ногами пол. Но девушки не прекращали операцию.

Еще взрыв. Еще. Со звоном посыпались оконные стекла. Запах гари и удушливый дым ворвались через окно.

Анна Антоновна быстрым движением прикрыла Петрова белой простыней, оберегая рану от пыли и осколков стекла. У Малютина создалось впечатление, будто Шамарина своим телом прикрыла раненого, защищая его от беды. Ася Первушина быстро закрыла стол с инструментами, стерильность которых сейчас имела немаловажное значение для спасения жизни Петрова. Малютин рванул простыню, закрывавшую вход, и приблизился к ним. Все произошло мгновенно.

— Уберите стекла, закройте окно!.. — приказала Шамарина.

Малютин машинально выполнил ее приказания. На противоположной стороне улицы вспыхнул пожар. Стоявшие в упряжке лошади взвились на дыбы, рвали упряжь, тащили разбитые сани. Потом они шарахнулись через щели над головами раненых и с диким ржанием понеслись в поле, проваливаясь по самое брюхо в сугробы.

— Ася, прижми! — коротко говорит хирург. — Каждую каплю беречь надо.

Девушка прижимает тампоном кровоточащее место, врач выбирает на столике подходящий зажим.

Прошло несколько томительных минут. Взрывы не повторялись. Лишь с разных сторон доносились стоны и проклятья. Люди тушили пожар. Санитары несли раненых в операционную и перевязочную. В небе стало тихо.

Операция продолжалась. На лбу, вокруг глаз Шамариной капелькам пота стало тесно. Их время от времени снимала Аня Усикова.

А тут еще выяснилось, что пуля не только пробила грудную клетку, но и ранила правое легкое. Организм Петрова уже не мог сопротивляться. Наступали моменты, когда смерть начинала брать верх. Тогда Анна Антоновна вводила возбуждающие лекарства и консервированную [79] кровь, заставляя смерть отступать. Более часа длился этот поединок. Хирург победил. Санитары Александр Панов и Петр Васильев унесли Петрова в послеоперационную палату. Поднесли нового раненого с размозженной выше колена ногой, положили на операционный стол. Малютин наконец выбрал момент и поблагодарил наших комсомолок за стойкость, храбрость и мужество. Потом попрощался с ними и вернулся в политотдел дивизии. Тогда и рассказал он нам эту историю.

Политотдел дивизии постоянно интересовался состоянием здоровья Петрова. В послеоперационной палате несколько дней и ночей у постели Петрова дежурили врачи Роман Николаевич Рапопорт, Виталий Иванович Муратов, и большой коллектив медиков выходил разведчика.

* * *

Я встретился с Петровым в феврале 1945 года на Тройском плацдарме под Будапештом. Петров уже был лейтенантом, командовал ротой в соседней с нами дивизии. А где он сейчас, не знаю. Может быть, прочитав эти строки, откликнется.

* * *

Медсанбат! Сколько славных подвигов было совершено фронтовой медицинской службой в трудные военные годы. И не только скальпель хирурга — добрые, заботливые руки возвращали к жизни самых безнадежных; теплые, задушевные слова участия помогали раненым переносить боль и страдания.

Мне хочется вспомнить здесь медсестру эвакоотделения комсомолку Зинаиду Николаевну Тутьшину, которая, отправляя раненых в армейские госпитали, всегда внимательно, с материнской теплотой укладывала и укрывала каждого из них. Зина заботилась, чтобы в пути следования раненым было по возможности удобно. Подбадривала, поднимала их настроение ласковыми словами. Заботливо встречала каждого раненого военфельдшер сортировочного отделения Екатерина Дмитриевна Гущина. Пока врач Владимир Георгиевич Слепынин осматривал одного, она успевала поправить другим повязки, проверить шины, предлагала горячий чай, выполняла назначения врача.

По нескольку суток подряд, без отдыха и сна, не отходили от операционного стола Павел Константинович Андрафагин, Георгий Антонович Попов, Леонид Васильевич Леонидов и многие другие врачи и медицинские [80] сестры. И никто из них никогда не говорил «Не могу!», не терял самообладания под вражескими артобстрелами и бомбежками, не раз рискуя своей жизнью.

Помню такой случай. В 1942 году под Ржевом в медсанбат привезли тяжелораненого. Хирург Георгий Антонович Попов, осматривая раненого, обнаружил, что большой кусок металла застрял глубоко в теле. Попов стал оперировать бойца и вытащил, как тогда подумал Георгий Антонович, «большую пулю». Такую он держал в руках впервые. Вытащил и положил под операционный стол в таз. После операции решил эту «диковину» показать другим.

По счастливому случаю первым встретился ему офицер-артиллерист. Офицер осторожно взял «большую пулю» и сказал: «Это не пуля, а невзорвавшийся малокалиберный снаряд!»

Когда взорвали снаряд, артиллерист испытующе посмотрел на Попова и сказал:

— Вот так, дорогой доктор, это ваше счастье и счастье сестер Антонины Алексеевны и Раисы Павловны, что он не разорвался во время операции или когда лежал под вашим столом.

Письма к живым

А теперь хочу вернуться к прерванному рассказу об одном Иване Алексеевиче Малютине, вернее, познакомить читателя с его письмами, адресованными родным и близким. Около 40 лет, как дорогие реликвии, бережет их Павла Семеновна — жена Малютина. Письма пожелтели, протерлись на сгибах, в иных местах не разобрать слов. Сколько раз эти письма держали руки жены и дочери Ивана Алексеевича! Сколько раз за эти годы пробегали по строчкам их глаза, полные слез.

Не только родные и близкие, но и каждый фронтовик бережно хранит в своем сердце память о тех, кто шагал с ним рядом по полям сражений.

Кто же такой Иван Малютин, чье имя запало в сердца однополчан? За какие дела чтит его стар и млад в Нижней Салде?

Иван Алексеевич родился в 1904 году в семье рабочего. С четырех лет он остался без отца, воспитывался у бабушки. Когда ему минуло 11, он поступил рассыльным на Нижнесалдинский металлургический завод, где [81] работал его отец, Алексей Ильич. Через год Иван — ученик слесаря, потом помощник машиниста. В пятнадцать лет он стал комсомольцем, в семнадцать — секретарем ячейки, в двадцать — членом бюро райкома комсомола, пропагандистом. Шестую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции Иван встретил коммунистом. Потом к его послужному списку прибавилось: студент Уральского политехнического института, учитель, директор педтехникума, слушатель университета марксизма-ленинизма, заведующий отделом агитации и пропаганды, секретарь райкома партии.

Менялись должности, но неизменными оставались верность своему долгу, чуткость и любовь к людям, его твердость и принципиальность в работе.

Наступили тяжелые для Родины дни. Война оторвала Ивана Алексеевича от партийной работы в родном городе и заставила взяться за оружие.

В августе 1941 года добровольца Малютина назначили старшим инструктором политотдела. И с тех пор он всегда был там, где жарко, где кипел бой.

Батальонный комиссар Иван Алексеевич Малютин погиб 19 августа 1942 года в бою за освобождение города Ржева.

Хочется предложить вниманию читателей замечательные документы — личные письма коммуниста Ивана Малютина.

Они не только к родным. Они адресованы и нам. Вчитаемся в эти подлинники истории, в эту исповедь поколения.

Здравствуйте, мои милые, дорогие Паня и Рида!

Я знаю, что пишу для вас тяжелые строки, но, что сделаешь, лучше откровенность, чем хитрость и неясность в таком важном вопросе. Война — суровая штука. Но надо воевать и громить до конца фашистскую гадину, чтобы не только не было ее у нас, на нашей территории, но и вообще на земле любой страны.

Враг будет уничтожен. Это точно. Жизнь моей дочери Риде и многим миллионам других дочерей и сыновей будет обеспечена радостной, живой, энергичной...

...Сам имею хорошее настроение, такое же и у всех моих друзей. Обо мне не беспокойтесь. Вернусь с победой, и все будет в порядке, вернусь именно в Салду, в наш дом, в семью. [82]

Мой наказ тебе, Паня! Живи хорошо, честно работай, помогай всем, чем можешь.

Рида! Первое — учись на «отлично», а я буду воевать на «отлично» — вот наше соревнование.

Второе — будь хорошей общественницей и активной комсомолкой.

Третье — помогай маме, слушайся ее, у тебя еще нет жизненного опыта, у мамы есть, ее совет для тебя — школа...

Крепко, крепко перецелуйтесь за меня. Я ведь потом все равно проверю.

Ваш папань.

8.11.41 г.

* * *

Пишу немного. Жив, здоров, и даже очень. Хотя только что дали семидесятивосьмикилометровый марш. Я проверил себя, сколько же могу пройти, и, оказывается, прошел полностью. Хорошо себя чувствую. Так что в такие дни и сердце стало лучше, и сил больше. Вот как лечит злость и ненависть к фашистам...

4.12.41 г.

* * *

Вот уже десятый день я нахожусь на временном излечении. Ранен был в руку, пониже локтя. Осколок, видимо, маленький, но ушел глубоко. Сначала не работали пальцы, а сейчас уже я свободно пишу, беру чашку и обедаю правой рукой. Ничего особенного нет.

4.3.42 г.

* * *

Недавно была операция. Даже и не слышал, как разрезали. На другой день увидел размеры разреза. Пальцы работают прекрасно, а сначала совсем не работали, как будто бы их не было. Сейчас только остается заживить разрез, и будет все в порядке.

Сообщают, что наши захватывают деревню за деревней. Кроют их дзоты. Вышибают фашистов из блиндажей. Гонят по лесу. Забирают пленных...

Пишите подробнее о жизни Салды и знакомых. Вот что еще напишите: как там обеспечены дровами, питанием, как там вообще помогают семьям крсноармейцев, таким, [83] как Настюша Соснова, и другим. Получил письмо от Фролова. Хорошее письмо. В нем рассказано о работе для фронта коллектива рабочих. Я им написал большой ответ, призывающий к продолжению их продуктивной работы. Описал некоторые эпизоды нашей борьбы с фашистами.

...Ну а насчет моего поступка в бою во время контратаки немцев и захвата после этого деревни и трофеев писать нечего, я сделал не больше, чем другие.

17.3.42 г.

Иван Алексеевич очень скромно пишет о своих боевых делах. Фронтовая газета «Вперед, на врага!» об этом случае писала так:

«...Рано утром батальон пошел в наступление. Инструктор политотдела Малютин шел с батальоном. Мелкими группами бойцы устремились вперед. Застрочили пулеметы. Начался бой. Немцы упорно не хотели уступать деревню В. (Воробьево) и перешли в контратаку.

На опушке леса отчетливо выделились немецкие автоматчики, устремившиеся к сараю, в котором была расположена наша огневая точка. Надо было опередить врага, и инструктор политотдела с группой бойцов сделали это, достигнув сарая раньше немцев. В сарае находились орудие и два ручных пулемета, за одним из которых действовал политрук Алексеенко. Он не переставая косил фашистов меткими очередями. Частая пулеметная дробь перемежалась орудийными выстрелами.

Немцы лезли вперед. Среди осажденных появились раненые. Когда гитлеровцы приблизились на 20 метров, из сарая с новой силой ударили вместе с орудием все винтовки, автоматы, пулеметы.

- Умрем, но не сдадимся, — повторял инструктор политотдела. Не замечая своего ранения, он продолжал поливать немцев пулеметными очередями. В самый напряженный момент боя слева показалась группа красноармейцев. Это капитан Третьяков шел на помощь. Враг дрогнул, повернул обратно, но уходить было некуда. Взятые в клещи фашисты были поголовно истреблены.

Стихли пулеметные очереди. Инструктор вздохнул полной грудью, с гордостью оглядывая своих боевых друзей. Затем достал лист бумаги и написал:

«Начальнику политотдела. Рапорт. Ваше приказание выполнено. Перед боем проведены индивидуальные и групповые беседы. Моральный дух бойцов высокий». [84]

* * *

Рида!

Тебе еще раз мое самое близкое пожелание — учись на «отлично». Крепко работай в комсомоле. Будь организатором молодежи в помощь фронту. Пишите красноармейцам письма, посылайте посылки. Понятно? Повтори!

22.3.42 г.

Твой папань Иван.

* * *

В отношении молодой нашей фронтовой «Катюши» я вам уже рассказывал, что она у нас самая любимая. Когда мы готовимся к атаке, она, чтобы нас воодушевить, выходит «на бережок, улыбается», да так, что от ее горячей «улыбочки» сотни «гансов» и «фрицев» со своей техникой летят вверх или зарываются в землю.

23.3.42 г.

* * *

Немцы сопротивляются. Но их сопротивление разбивается о наши упрямые и последовательные удары, которые изо дня в день падают на фашистов. В одном из боев батарея Фирсова отбила крупную танковую атаку врага. Наводчик Предеин вступил в бой с шестью танками. Подбил два из них, уничтожил много пехоты, идущей за танками. Фашисты не выдержали, повернули обратно.

...После окончания войны мы возьмем себе в дети кого-нибудь из малышей, оставшихся без родителей. Какую-нибудь маленькую, маленькую...

Всего хорошего. Пока, целую.

Иван.

15.4.42 г.

* * *

Сейчас пришел с передовой готовиться к докладу о Первом Мае. Ведь скоро праздник. В эти дни наша задача так вдарить, чтоб навеки запомнил гад, что такое Первое Мая для нас и как мы его празднуем на фронте. А праздновать будем по-настоящему, будет салют пушек, автоматов, винтовок и, конечно, нашей любимой «Катюши». А наш снайпер Федор Охлопков давно готовит свой подарок к празднику — ежедневно по нескольку фашистов отправляет [85] на тот свет. Хочет до мая счет довести до пятидесяти.

Целую. Иван.

23.4.42 г.

* * *

Здравствуй, Паня!

Ну, как ты там живешь в своем хозяйстве? Наверное, хлопочешь, как и всегда.»

Уже 7 месяцев, как мы не виделись, а хотелось бы хоть денек побывать вместе. Правда, мы уже много прожили и как будто бы не совсем молодые, а все охота еще пожить общей жизнью, не разлучаясь. Но что сделаешь — война, она ведь не считается с индивидуальностями, а требует отбросить все личное и посвятить общественному. Война — это такая вещь, что требует и жертв, и материальных затрат. Другого выхода нет. Никто рабами быть не хочет, а посему все и вся для фронта, все на разгром врага.

Скоро фашистам будет капут. Время течет быстро, так что не заметишь, как пройдет и этот год. Ты сейчас сади больше цветов. Когда я приеду, будем вместе с тобой разбираться, почему растут синие, красные, лиловые.... А потом снова работа, работа и работа, ее будет много, больше, чем было до войны.

Ну, пока все. Пиши, Паня, чаще, ибо письма как бы разговаривают, и все время чувствуешь себя ближе к вам...

Крепко целую. Иван.

23.5.42 г.

* * *

Нахожусь на поле боевых действий. Очень хорошо и приятно на душе, так как воздух гудит от наших самолетов.

Целую. Иван.

3.8.42 г.

Письмо друга, написанное после гибели Ивана Алексеевича Малютина, адресованное его жене 22 октября 1942 года.

Здравствуй, Паня!

На днях Зина известила меня, что Иван Алексеевич погиб в бою с подлыми фашистами. Не могу не выразить тебе соболезнования, не могу не разделить с тобой той горечи, которую сейчас переживаешь. [86]

Я часто видел его в семейном кругу желанным мужем, заботливым хозяином, ласковым отцом, гостеприимным человеком, весельчаком в компании, уважаемым гостем.

Часто видел на работе вдумчивым, серьезным, деловитым работником, хорошим организатором. Часто видел на партийных собраниях, заседаниях, слышал его убедительные, подкрепленные юмором, страстные и часто резкие выступления. Он был принципиальным в борьбе за генеральную линию партии.

Я видел его порой несправедливо обиженным, но о том, что он обиделся, можно было только догадаться больше по переживанию, чем по жалобе. Он не любил жаловаться. Не раз мне приходилось с ним работать, и по работе, и запросто часто беседовать. Всех бесед нельзя припомнить, да и нет к этому надобности, но одно можно сказать, что он был прекрасным собеседником. Он любил и умел любить по-настоящему жизнь, уважать и понимать людей. Вот почему я понимаю всю глубину твоей горечи, Паня. Вот почему с тех пор, как я получил известие о его гибели, не проходит дня, чтобы я не вспомнил его. Я потерял в бою брата, я потерял лучшего друга, и если мне удастся пойти в бой, в чем я не сомневаюсь, то буду мстить не только за брата, но и за друга Ивана Алексеевича.

Сухоруков.

22.10.42 г.

Эти письма говорят сами за себя. Только хочется добавить: наказы отца Рида выполняла с честью. Она в 1943 году окончила среднюю школу, а в 1948 году — Свердловский мединститут, стала врачом-педиатром.

Память об Иване Алексеевиче живет в сердцах людей.

По просьбе его однополчан в 1963 году Нижнесалдинский горсовет назвал одну из улиц города именем Ивана Малютина. Сейчас каждый год, в июле — в день рождения Ивана Алексеевича, — там проводится праздник улицы. Над накрытым столом в центре улицы, висит огромный портрет Ивана Малютина. Приветливо встречает гостей Павла Семеновна — вдова Малютина и председатель уличного комитета. [87]

Два вершка до Волги

«375-я стрелковая дивизия, действуя в составе 30-й армии, в борьбе с немецкими оккупантами показала исключительное мужество и героизм. Военный Совет 30-й армии особо отмечает исключительные заслуги всего личного состава дивизии в период особо напряженных боев (февраль — март 1942 г.), где 375-я стрелковая дивизия играла ведущую роль и не раз обращала в паническое бегство фашистские орды.

Особенно отмечаю личные заслуги командира дивизии генерал-майора Соколова, военкома дивизии полкового комиссара тов. Ряпосова...»

Из приказа командующего 30-й армией генерал-лейтенанта Героя Советского Союза Д. Д. Лелюшенко.

Генерал Соколов простым глазом, без бинокля, смотрел на простершуюся перед ним лощину. Когда-то здесь клепенинские ребятишки, наверное, ставили петли на зайцев. А сейчас на снегу никаких следов, никаких признаков жизни. Полтора километра белой пустыни. Но они страшнее, чем сто в Каракумах. Справа — Клепенино. Слева — Тимонцево. Впереди, на взгорье — роща. Везде противник. Долина простреливалась с флангов и в лоб. Удобнее для врага позицию трудно придумать. Уральская дивизия должна была взять рощу, опрокинуть фашистов и выйти к Волге.

Легко сказать: выйти к Волге. До этого целая армия прорвала здесь фронт, а немцы, пропустив ее, сомкнули разорванные части, и наши войска оказались отрезанными.

Бьются уже который день, но толку никакого: ни назад, ни вперед, как клин в чурбаке. Этот чурбак и нужно было сейчас расколоть с фронта и соединиться с отрезанными частями. А потом окружить Ржев.

Таков был приказ по 30-й армии.

На 375-ю Уральскую дивизию ложилась основная тяжесть: она стояла на главном, наиболее сильно укрепленном направлении.

Генерал сощурился и попросил карту.

* * *

Падал снежок, мороз хватал за уши. Было тихо, как до войны. После почти двух недель тяжелых оборонительных боев, когда неприятель наступал, не считаясь с потерями, от установившейся тишины звенело в ушах.

А может быть, от нервного напряжения. [88]

Генерал сверил карту с местностью. До Волги было два вершка, но на этих двух вершках стояли отборные полки дивизии «Райх» и «Дойчланд», дивизии СС. Танки, минометы, дзоты. После декабрьского удара Красной Армии под Москвой гитлеровцы, отчаянно сопротивляясь, пятились к Волге и собирались тут зимовать, чтобы весной окружить и взять Москву. Полки их были пополнены, хорошо врыты в землю, оснащены танками, самолетами. А потом — сама позиция: непроходимая долина и шоссе Ржев — Селижарово, по которому от Ржева день и ночь подходили свежие силы.

«Долиной смерти» назвали солдаты эту лощину, когда им зачитали приказ командарма о наступлении. Солдат к войне относится реально. Раз надо идти по этому гиблому месту — значит, надо.

Сидели солдаты в своих снежных землянках, ждали, когда поспеет ужин, и писали домой письма. В письмах так и ставили: «Долина смерти». И на всякий случай, как и положено перед боем, просили кланяться всем родным и знакомым.

Генерал стряхнул снег с планшета, свободной рукой потер ухо. Потом, задерживаясь на каждом, обвел взглядом командиров и сказал:

— Полк Деващенко останется на месте. (И все поняли: на случай, если враг попытается отрезать атакующие полки.) Штаб дивизии тоже. А мы пойдем в общем строю. (Он сказал: «мы». Это значило, что он, Соколов, лично сам поведет дивизию в бой.)

* * *

В полках проходили заседания партийных бюро: принимали в партию. Люди хотели идти в бой коммунистами.

Дело предстояло серьезное: нужно было двум полкам без звука проползти «Долину смерти» и неожиданно ворваться в рощу. Без звука. К этому надо подготовить людей, подогнать снаряжение.

Комиссар полка свердловчанин Васяев, смахнув с воротника и ушанки снег, взялся за край плащ-палатки, закрывавшей вход в землянку, и невольно остановился. Солдаты не спали. Слышно было, как кто-то со смаком прихлебывал чай. Неторопливо щелкали патроны в диске. На самых низких нотах, почти шепотом, но до слез душевно, выводил баян «Катюшу». «Мой земляк артмастер Чудинов размечтался», — подумал Николай Михайлович Васяев. [89]

Не заходя в землянку, можно по одним только звукам понять, чем заняты солдаты.

Вот хлопнула крепко встряхнутая материя — видимо, солдат достал из вещмешка сухие портянки. Неизвестно, когда еще переобуешься.

Ударила варежка о варежку. Все в порядке: подштопаны, подогнаны, можно и закурить. И верно: секунду спустя оторвалась полоска бумаги, зашуршали по ней крошки табака.

Лязгали металлические части винтовок. Хоть и безотказная трехлинейка, а с нечищенным оружием солдат в бой не пойдет.

Откуда-то из глубины землянки доносился голос замполитрука Павла Мезенцева:

— Один на один, если изловчиться, то и руками фрица свалишь. А тут их сто, а наших и двадцати не наберется. А они прямо в окопы вскакивают. Ну натурально на штыки. Комбата Мешина окружило шестеро. Куда побежишь? Назад? Пристрелят. Вперед? Тоже. Мешин в единственном числе занял круговую оборону да как начал контратаковать! Бить фрицу очередью нельзя — своих же порешишь. А одиночным — не изловчишься. Не успели сговориться, как лейтенант двоих штыком проткнул. А сам весь в крови. Руку перебило, щеку задело. Он кубарем в сторону, пистолет выхватил и опять вооружен. Одного еще хлопнул. Потом бросился к здоровенному фрицу в обнимку — тот зубами его, а он по зубам-то пистолетом. Упал нарочно, когда другие подскочили, и фрица на себя. Ну никак не возьмешь его. Фашисты психанули. А у психованного какая ориентировка? А тут подоспели бойцы и на штыках выкинули фрицев из окопа...

«О петелинском бое рассказывает», — подумал Васяев и, стукнув валенком о валенок, откинул плащ-палатку.

Все встали. Васяев поздоровался и попросил заниматься своими делами. У раскаленной печки тотчас освободили место. Комиссар протянул над жаром руки, потер их.

— Мезенцев верно вам говорит: психует враг, когда так вот, лицо в лицо с нашим солдатом встречается. Он не привычен к рукопашному бою. — Васяев тронул печку, посмотрел на палец и добавил: — Сегодня как раз такой бой ему навяжем.

Васяева любили в полку. Он был душевный, доступный каждому. Умел послушать солдата, умел сказать нужное [90] слово. В дивизии он со дня организации. Все постоянно видели комиссара рядом: в походе, в бою, в часы затишья. Был он всегда спокоен, приветлив.

Васяев взял чью-то винтовку, вынул затвор и посмотрел сквозь ствол на чадный огонек коптилки.

— Да у нас, товарищ комиссар, в три следа уже все проверили, — сказал солдат.

— Обиделся?

— Нет, отчего. Я цену винтовки знаю.

Комиссар проверил подсумки, вещмешки, насупился, когда у одного из солдат не оказалось в кармане личного номера. Неудобно об этих номерах спрашивать. Но Васяев умел и о смерти говорить какими-то особыми, заботливыми словами.

Потом завел разговор о Москве, о переломе в войне. Вспомнил Урал, Свердловск. Где-то стоит он, родной город, заснеженный и бессонный, кует оружие. Жены собираются на завод. Для всех испытание на прочность: для тех, кто в тылу, дома, и для тех, кто сейчас пойдет в бой.

Васяев разъяснил приказ командарма, познакомил с обстановкой, с соседями слева и справа (справа, кстати, тоже шла уральская дивизия, 363-я).

Так их застала команда — выходить строиться. Откуда-то прибежал Иванов, ординарец Васяева, черный, как цыган, с вещмешком за спиной, обвешанный гранатами, с двумя автоматами. С этой минуты он не отходил от комиссара ни на шаг.

Дивизия сосредоточилась у кромки леса, в снежных окопах. Некоторое время стояла полнейшая тишина. Потом слева закрипел снег и послышался знакомый генеральский голос:

— А ну выпрыгни. Еще, еще попрыгай. Добре. Крышку-то котелка что — с тряпочкой закрыл?

Генерал Соколов шел вдоль окопов и проверял, хорошо ли подготовилась дивизия к бою, достаточен ли запас боепитания, не гремят ли котелки. Его сопровождали ординарцы, разведчики. Был он в маскхалате, с автоматом.

В два часа ночи армия пошла в наступление. Без артподготовки. Без выстрелов. Ползком.

Ползли и два уральских полка по «Долине смерти». В боевых порядках — командиры полков майоры Савенко и Румянцев, комиссары, политруки, работники политотдела, начальник артиллерии дивизии полковник Георгибиани, [91] раненый начальник оперативного отдела штаба дивизии капитан Чернозерский, не захотевший идти в медсанбат и оставаться в резерве. Вместе со всеми полз и генерал Николай Александрович Соколов.

Снег был глубокий, местами достигал полутора метров. По долине глухо, точно поземка, стелился шорох разгребаемого снега, тяжелого, прерывистого дыхания тысяч людей.

Впереди время от времени взвивались осветительные ракеты. Противник не любит темноты. Но беспокойства он не выказывал. Да и кто подумает, что мы осмелимся идти по этому открытому месту, обрекая себя на смерть.

— Перевозный!

— Я, товарищ генерал.

— Не отстают?

Верхотурец Григорий Перевозный, командир взвода разведки, мгновенно пропал из виду, потом так же, словно из снега, появился рядом и шепотом доложил:

— Не отстают, товарищ генерал. Все равно как на глухаря идем...

— А ты что такой веселый?

— В партию, товарищ генерал, приняли.

Соколов мазнул его мокрой рукавицей по лицу, заметно было, что улыбнулся.

— Поздравляю.

— Спасибо, Николай Александрович.

А Соколов пожаловался мне:

— Тяжел я стал, Сережа. Задыхаюсь. Пот глаза заливает.

Перевозный опять отстал. Через минуту Соколов увидел, как два разведчика, Борцов и Плотников, уползли вперед и начали телами расталкивать размешанный снег, оставляя после себя что-то вроде канавы. Генерал пополз по ней.

Почти два часа продолжался этот поединок со снегом. С флангов уже завязалась перестрелка. Это насторожило фашистов в роще. Чаще стали взлетать ракеты. Но, видимо, противник все еще не подозревал, что по долине прямо на рощу пробиваемся мы. И только когда с флангов — в Клепенино и восточнее Тимонцево — начался бой, фашисты обнаружили нас уже в ста метрах от себя. И тотчас открыли автоматный огонь. По плотности его можно было понять, что неприятель все еще не догадывается, [92] что перед ним целых два стрелковых полка, а не взвод разведчиков. Долина зловеще молчала. Бойцы ползли, с головой зарываясь в снег. Вражеский огонь усилился. В роще забеспокоились не на шутку. По долине начали бить пулеметы и минометы.

Кто-то крикнул:

— Немцы обходят!

Трудно было понять, какая сила подняла в этот миг полки. То ли наша дивизионная артиллерия, которая открыла по роще огонь, заставила вскочить на ноги, то ли вдруг выросшая знакомая бойцам фигура комиссара Васяева, решительно крикнувшего:

— Вперед!

Долина тотчас стала черной от поднявшихся тел, наполнилась криком, судорожно замигала жалами выстрелов. Это всполошило гитлеровцев. Они не ожидали, что долина уже занята, что беспрерывное «Ура!» по всей опушке рощи значит для них самое страшное — рукопашную схватку.

Группа Васяева забросала траншеи врага гранатами, ворвалась в рощу и фланговым огнем обратила столкнувшихся с ней гитлеровцев в бегство.

Полки прорвались в рощу. Началась рукопашная.

На лесном клочке, размером полтора на два километра, скопилось несколько тысяч человек. Первое время невозможно было понять, кто руководит солдатами и как складывается обстановка. Возбуждение мешало ориентироваться, находить главное, избегать ненужных жертв. Но наших солдат нелься уже было остановить, а фашисты, застигнутые врасплох, не могли как следует обороняться, и это определило исход боя.

На рассвете роща была очищена. Но идти дальше, к Волге, сил уже не было. Ранены командиры полков. Погиб комиссар Васяев, любимец солдат. Погибли многие политработники. Полки были слиты, и ими командовал капитан Чернозерский.

Утром оказалось, что в роще скопились подразделения других дивизий. Генерал Соколов объединил их со своей дивизией, в которой едва насчитывался полнокровный полк, и выслал разведчиков. Ни из Клепенино, ни из Тимонцево враг не был выбит. Связисты, посланные установить связь со штабом дивизии и полком Деващенко, погибли в «Долине смерти». Сквозным фланговым огнем по долине фашисты отрезали рощу и стали готовиться к уничтожению засевших в ней русских. [93]

Эти трое суток невозможно расчленить на дни и ночи. Был сплошной бой, почти беспрерывный рев самолетов, забрасывавших рощу бомбами. За эти трое суток враг десятки раз сжимал рощу танковым кольцом, десятки раз атаковал со всех сторон сразу. От яростных артналетов, разрывов гранат, автоматных и пулеметных очередей роща превратилась в бурелом. Нельзя было найти дерева, которое бы не имело страшных следов войны. А уральцы стояли.

Наблюдательный пункт генерала Соколова находился в воронке, не закрытой сверху даже маскировочной сеткой. Над головой проносились самолеты. Чуть поодаль, а иногда и рядом, расщепленные снарядами, взлетали деревья. Генерал словно не замечал этого. Был он внешне спокоен, неторопливыми движениями смахивал с карты снежные и земляные крошки. Связисты и разведчики, то и дело подползавшие к нему с донесениями, скатывались в воронку и докладывали о делах в подразделениях, о потерях, об участках, где складывалось особенно напряженное положение. Генерал передвигал туда резерв. А когда некого было передвигать, посылал разведчиков под командованием Перевозного и Чертовского.

Иногда мимо наблюдательного пункта (НП), припадая к изрытой земле, бежали солдаты.

Увидев генерала, поворачивали назад и ползли отбивать захваченные врагом окопы. Иногда фашисты вытесняли уральцев с одного края рощи или довольно глубоко вклинивались в нее, вплотную подходя к НП. И когда их отбрасывали назад, генерал возвращался в свою воронку, протирал воспаленные глаза и говорил:

— Вот нервничают, а! Роща им эта ох как нужна! Самый узел обороны.

Потом подозвал Перевозного и, указав на убитого немецкого офицера, сказал:

— Прикажи убрать. Ему уже ни к чему в воронке прятаться...

* * *

Три дня и три ночи... Наконец пятого февраля резервная дивизия армии соединилась с уральской, и лощина, названная перед наступлением «Долиной смерти», действительно стала местом гибели для тысяч вражеских солдат.

Три дня и три ночи боев. Кто знал тогда, что после них нас ждет труднейший путь на Ржев?.. [94]

Танки над окопом

В этой главе речь пойдет о том, как воспитывается в боях мужество, презрение к смерти. Я не верю в бесшабашную храбрость. Храбрость начинается там, где сознание человека преодолевает страх. А если не преодолевает, тогда...

Чрезвычайные обстоятельства заставили меня в марте 1942 года отправиться в 1245-й стрелковый полк. Когда накануне мой помощник по комсомольской работе Петр Александрович Репьев доложил о случившемся, я воскликнул:

— Этого не может быть!

Репьев пожал плечами, отвел глаза и сказал:

— Горько слышать, но это факт. Я только что вернулся из батальона Ивана Мороза...

И вот я в полку. Туда уже приехал и Николай Иванович Клинов — следователь прокуратуры дивизии. Зашел я в избу, где велся допрос, и увидел бойца Семенова. Он стоял перед столиком следователя без ремня, голова опущена, а пальцы правой руки то гладили нижнюю пуговицу гимнастерки, то ощупывали пустой карман на груди.

Я хорошо знал Семенова. Он недавно был в комендантском взводе штаба дивизии. Там он получил известие, что его младшего брата убили на фронте, и потребовал отправить на передовую. И вдруг — такое!..

Из неторопливого допроса Н. И. Клинова, ответов самого Семенова, рассказов свидетелей вырисовывалась следующая картина.

...На полях и лесных опушках лежал жухлый мартовский снег. Днем он таял и из окопов приходилось вычерпывать грязную воду. Пустыми консервными банками загребали жижу целый день, а к вечеру она покрывалась бугристым похрустывающим ледком. Этот окоп бойцы заняли недавно, когда прорывали кольцо окружения вокруг нашей 29-й армии. Фашисты решили подрезать под корень наступающую уральскую дивизию и бросили нам во фланг два пехотных полка и подразделения танковой армии с запада. А с юго-востока им навстречу ринулись более сорока танков и пехотный полк.

Ранним утром 20 марта на окопы обрушился огненный шквал. Бойцы, среди которых находился и Иван Семенов, распластались на дне окопов, прижимались к ребристому грязному льду... Над головой ревели «юнкерсы» [95] и методично бомбили каждый метр земли... И вдруг неожиданно появились приземистые танки с белыми крестами на броне.

В предутренней дымке Ивану Семенову почудилось, что они рядом, протяни руку и почувствуешь броню!.. А у него — всего лишь винтовка!.. За танками шли фашисты... Иван видит каждую пуговку на их шинелях, чернеют круглые дырки на дулах автоматов, прищурены злобно глаза... Сейчас этот танк навалится на окоп, а из автоматов хлестнет по нему очередь!..

Справа от Ивана вздрагивала при каждом близком разрыве обтянутая шинелью спина новичка. Слева, прикрыв затылок растопыренными пальцами, лежал другой боец... Ивану вдруг показалось, что их только трое против сорока танков. Внутри что-то оборвалось, и Иван бросил винтовку, выскочил из окопа и кинулся в тыл. Вслед за ним побежали еще несколько бойцов из тех, что прибыли только вчера прямо из эшелона...

Лейтенант Иван Никифорович Мороз не поверил своим глазам: на него бежали красноармейцы! Махнув рукой автоматчикам, он прыгнул навстречу:

— Стой! Назад!

Бегущие сразу же рухнули в снег.

— Встать! Вперед! За мной! — властно закричал Мороз, и бойцы, мгновенно придя в себя, бросились на врага, не отставая от лейтенанта.

А тут на место прорыва подошло резервное подразделение во главе с челябинцем Григорием Николаевичем Дунаевым. Ураганный огонь по гитлеровцам обрушили минометчики камышловца Владимира Георгиевича Курчанина. Орудия наводчиков — свердловчан Федора Дмитриевича Предеина и Алексея Даниловича Спицына — ударили в упор по немецким танкам. А те, поднимая фонтанчики подмерзшего за ночь снега, шли на предельной скорости. Но вот дернулся и замер один танк, второй, третий... Стальные коробки все ближе и ближе. Взялся за автомат Александр Чистяков... А где-то рядом один за другим посылала в небо снаряды зенитная пушка наводчика Александра Лобаева. Загорелся «юнкерс», рухнул на землю «мессершмитт».

В этом бою не принимал участия только Иван Семенов. Он не поднялся, когда бойцы с лейтенантом Морозом бросились к оставленным окопам. Он очнулся лишь тогда, когда его кто-то швырнул на землю в километре от передовой возле минометной батареи Константина [96] Девятова. Иван Семенов трясся как в лихорадке. Винтовки у него не было, шапка осталась в окопе, ремень где-то потерялся.

— Гад! — сказал кто-то и плюнул.

Бойцы бросились к минометам: фашисты наседали. Им в тот день удалось пробить брешь между нашей и соседней дивизией. И в эту брешь мы бросили истребительно-противотанковый дивизион: там яростно отстреливалась от наседавших фашистов батарея старшего лейтенанта Александра Моторина.

Врага мы остановили, но очень дорогой ценой: в батарее А. Моторина не осталось ни одной пушки, под гусеницами танка погиб Алексей Спицын, смертельно ранило командира полка Серафима Владимировича Чернозерского, и он скончался в медсанбате. Ранены были комиссар полка Петр Иванович Усачев, командир батальона Иван Никифорович Мороз...

Да, у нас не было никаких доводов, чтобы оправдать Ивана Семенова. Почему он не повернул обратно, когда остальные бойцы бросились на танки? Почему не вернулся, когда его остановили минометчики? Просто он трус.

Семенов стоял бледный, прерывисто дышал. Его руки то поднимались к лицу, то буквально падали по швам.

— Не губите! — просил он. — Пойду снова в бой!.. Двое детей у меня...

— А у Спицына, у Чернозерского, у всех, кто погиб из-за тебя, нет семей?! — взорвался Николай Иванович Клинов.

Семенов опустил голову, на лбу выступили крупные капли пота. Он несколько минут молчал, пока Клинов писал протокол, потом сердито спросил меня:

— Что ж, товарищ комиссар, значит, в трибунал?

— Это решит командир дивизии...

* * *

На опушке рощи выстроились бойцы нового пополнения. Перед строем — Иван Семенов. Председатель военного трибунала дивизии Григорий Васильевич Воробьев развернул папку и усталым, простуженным голосом стал читать:

— Приговор военного трибунала... Семенов Иван Терентьевич осужден и направляется в штрафную роту. — Григорий Васильевич вздохнул и добавил от себя: — А штрафная рота направляется туда, где опаснее всего. Если Семенов отличится в бою, судимость мы с него снимем. Если ранят, тоже снимем. Если погибнет, [97] сама смерть снимет с него преступление перед Родиной. Струсит — ответит по закону.

Я смотрел на Ивана Семенова и думал о том, что произошло. Не могло быть это просто так, ни с того ни с сего! И пожалуй, мы виноваты, хоть и косвенно, в его трусости. Вот дивизию «обкатывали» танками, а комендантский взвод отсиживался в землянке и посмеивался:

— Да, попали, ребята! На морозе — не здесь!..

Знал об этом я, а вот не потребовал послать взвод и вместе с ним Ивана Семенова в окопы, под танки, чтоб не боялись грохота и пальбы!.. Это была первая ошибка. И исправлять ее надо с того, чтобы пришедших с пополнением не посылать сразу в бой, а вначале излечить от «танкобоязни».

Перед притихшими бойцами стоял понурившийся Иван Семенов и слушал Воробьева...

* * *

Жаркий июньский день. Палило солнце, шелестели листья на березах, смеялись бойцы: в дивизии был праздник. За весенние бои 188 человек награждены орденами и медалями. Вот они четким, радостным шагом подходят к столу и получают скромные квадратные коробочки. И вдруг мелькнуло знакомое лицо. Неужели Семенов? Да, он!

Командир дивизии, генерал-майор Александр Николаевич Соколов, протянул ему коробочку и сказал:

— Поздравляю вас, Иван Терентьевич, с орденом Красной Звезды. Действуйте так же!...

Полтора месяца назад штрафную роту перебросили на участок, где предполагался прорыв гитлеровцев. Вместе с остальными бойцами Иван Семенов забрался в окопы и стал напряженно ждать. Все было похоже на тот окоп, что занимал он в марте. Только на дне не бугрился ледок да солнце светило ярко. На бруствере пробилась первая травка.

Когда ударили немецкие пушки, соседи Ивана не распластались на грязном дне окопа, а просто опустились вдоль стенки и зажали винтовки между колен. Иван сделал так же. Но знакомое чувство страха медленно накатывалось на него, руки перебирали пуговицы, без нужды он щупал затвор, передвигал прицельную рамку.

Сосед справа внешне небрежно вытащил черный кисет, лениво оторвал полоску от газеты и стал свертывать цигарку... Только почему-то свертывал он ее дольше обычного, и спички никак не загорались, а все вспыхивали [98] и гасли. Сосед слева при каждом близком разрыве кивал головой и прутиком проводил линию по рыжей глинистой стенке окопа. И никто не укрывал растопыренными пальцами свою голову. Все ждали — кончится артиллерийская подготовка, и полезут под прикрытием танков гитлеровцы, надо их встретить огнем.

Все ждали. Ждал и Иван Семенов, все продолжая ощупывать затвор своей винтовки. Вчера, когда они пробрались к этим окопам, увидел Иван убитого красноармейца. Похоронная команда еще не прибрала бойца. Иван вспомнил о своем убитом брате. И представилось ему, что младший братишка лежал, вот так же раскинув руки, и смотрел не видящими уже глазами в зимнее небо.

Вспомнились и тысячи других мертвых бойцов, которые лежали по обочинам дорог зимнего наступления. И почудилось Ивану, что не только брат его, а все эти безымянные солдаты требуют отмщения врагу.

А немецкие пушки молотили и молотили. Вот один снаряд попал в окоп метрах в двадцати, и осколки брызнули на стенку их секции. Но бойцы рядом только спокойно повернули головы и притушили самокрутки.

Артиллерийская подготовка смолкла внезапно, и Семенов вдруг поднялся и выглянул за бруствер, туда, в сторону врага. Там шли строем ромба пятнадцать танков... Почему пятнадцать, Иван не смог бы ответить, но они так и остались в его памяти — закамуфлированные, с белыми крестами. Но сейчас уже не казалось, что они рядом, что протяни руку — и достанешь. И автоматчики, видневшиеся за танками как силуэты, не вызывали прежнего ужаса.

Вновь вспомнился Ивану боец с раскинутыми руками, погибший брат, и тут же пронзила мысль: «А я ведь тоже могу быть убит!» Семенов оглянулся на соседа. Тот поправлял бутылку с зажигательной смесью. И Иван вдруг буднично расставил перед собой три гранаты. Расставил и посмотрел вперед, пригнулся, когда пулемет с правого танка бил по их окопу.

Танки шли ромбом. Головной уже где-то справа переваливал через окоп и стал яростно танцевать на бруствере, а потом рванулся вперед. Но его, Ивана, танк еще был метрах в двадцати. И Семенов взял первую гранату, ойкнул и бросил ее. Граната не долетела, разорвалась в молодой траве. А танк шел, поплевывая огнем из пулемета и пушки. Иван пригнулся, швырнул вторую гранату. Она попала под гусеницу и... танк повернулся бортом к окопу. [99]

— Есть один, — неожиданно спокойно сказал себе Иван.

Но третьей гранаты не было: то ли он смахнул ее, то ли еще что. Справа на него двигался другой танк. А у него опять только одна винтовка! Чувствуя, как слабость новой волной заливает тело, Иван оглянулся: сосед справа, что перед этим долго вертел самокрутку, лежал без движения, зажав в правой руке бутылку с зажигательной смесью. Левый сосед неторопливо стрелял по немецким солдатам.

Семенов согнулся и кинулся по траншее вправо, вырвал бутылку из занемевших уже пальцев товарища, хотел бросить ее на танк, но не успел. Танк на окопе, от его тяжести обрушилась земля, чуть не придавив Семенова.

Иван чиркнул теркой по огромной спичке на бутылке и бросил ее на моторную часть танка... Семенов услышал звон разбивающегося стекла и опустился на дно раздавленного окопа...

Бой кончился на вечерней заре. Наши не отступили, но и не продвинулись вперед. Зато перед окопами и за ними стояло девять неподвижных танков. Два из них подбил он, Иван Семенов...

Но главное было не в этих танках, не в убитых им врагах, а в том, что он подавил в себе внутреннего врага — свой страх и почувствовал себя частью огромной силы, которая может выстоять в любом трудном бою.

Кисет

Он лежит сейчас под стеклом витрины, черный сатиновый кисет с двумя боковыми кармашками для спичек и бумаги. Детская неумелая рука красными нитками вышила слова: «Дорогому защитнику Родины». А рядом — пара добротных рукавиц... Немудрящие на первый взгляд вещи, но сколько за ними видится мне людей и событий далеких военных лет!..

В конце апреля 1942 года измотанная в последних боях дивизия закрепилась на позициях и пережидала оттепель. Снег уже стаял, но молодая трава еще не успела проклюнуться, на деревьях только-только набухали почки. Все мы ждали весны, ждали лета, ждали еще чего-то... Словом, было то удивительное настроение, когда, несмотря на кровь и страдания, вдруг замечаешь и первую травинку у дороги, и голубизну неба между низко несущимися облаками... [100]

И вот в такой день по дивизии разнеслась весть: «Шефы с Урала приехали!» Им не дали отдохнуть, а потащили прямо на огневые позиции, в блиндажи и землянки. Усаживали на самые сухие и теплые места и все спрашивали:

— Ну как там, в Свердловске?

— А в Тагиле?

— Мне бы что-нибудь о Серове услышать!..

— Нет ли среди вас красноуфимских?..

А возле одной из хат стояли двое растерянных, совсем не похожих друг на друга мужчин и невпопад повторяли:

— Отец?

— Сынок?..

— Отец?

— Сынок?..

— Никита Петрович?!

— Мухаметушка?!

Это была удивительная встреча. Из далекого от фронта Асбеста приехал инструментальщик обогатительной фабрики Никита Петрович Бадовский и встретил здесь перетянутого командирскими ремнями Мухамета Ахтомовича Ахметзянова, своего приемного сына. И потом, куда бы ни отправлялся Никита Петрович, следом за ним шел Мухамет. Так и видели их эти три коротких дня все время вместе.

Плотным кольцом окружили бойцы рабочего Уралмаша Н. И. Иванова. Бледноватое лицо — не густо, видно, кормят. Крепкие, мозолистые руки с навечно въевшейся черной металлической пылью — уходит ли этот человек из цеха домой? А Иванов все достает из мешка пачки печенья, кисеты, рукавицы и говорит:

— Это приклад к уральским танкам да пушкам...

Малая вещь кисет, а возьмешь в руки, и словно солнце над тобой светит ярче, и дышится легче, и сквозь кровавую сутолоку боев чувствуешь за своей спиной тех, кто помогает драться, тех, кого защищаешь.

В конце концов делегатов так замучили, что командир дивизии генерал Соколов распорядился собрать представителей частей и подразделений. И вот на едва обсохшей полянке под деревней Воскресенской выстроились лучшие из лучших, герои из героев. Рядом, в нескольких километрах, слышны разрывы снарядов, пулеметные очереди: война шла своим чередом. Но, заглушая голос войны, Никита Петрович Бадовский читает наказ уральцев своей дивизии: [101]

— Освобождайте родную землю от фашистских захватчиков. Крепче бейтесь за наше правое дело. А мы, уральцы, обещаем вам давать больше танков, пушек и всего другого, без чего в бою не обойтись!..

Говорили после Никиты Петровича и другие делегаты, рассказывали, как живут, как работают, как привечают тех, кто приехал с земель, оккупированных врагом...

Незаметно подошло время расставания. Простился отец с приемным сыном, простилась тагильчанка П. П. Петрова с земляками, уехал на восток уралмашевец Н. И. Иванов. Но осталось главное: фронт и тыл — едины. С этой мыслью и уходили бойцы навстречу новым сражениям.

На фронте порой и маленькая вещица скажет человеческому сердцу куда больше иных длинных и правильных статей. Придет, к примеру, посылка с парой носков, цветастым платочком и аккуратно сложенным листком бумаги: «Лучшему бойцу». Вот и решается по чести и совести, кому отдать подарок. Или принесет связист письмо из дома, и пойдет оно гулять по рукам, зачитывается до дыр. Каждый делает поправки на свою семью, на своих соседей. Смотришь, в редкое затишье говорят люди не о смерти, не о боях, а о делах мирных, о семьях и любимых, что остались на Урале, о станках и автомашинах, о школах и лесных делянках...

И мне в тот весенний день подарили простой кисет и пару рукавиц. Через все бои, через все сражения пронес я их, храня как частицу земли, давшей мне силу. А когда война закончилась, передал и кисет и рукавицы в местный музей. Пусть видят их все. Когда я прихожу к этой витрине сам, мне думается порой: «Хорошо бы встретить ту, чьи слабые детские руки вышили эту неровную строчку «Дорогому защитнику Родины», чтобы поклониться и сказать солдатское спасибо».

На главном направлении

Есть в городе Ржеве улица имени Николая Соколова. С этим именем связан боевой путь 375-й Уральской стрелковой дивизии. Именно здесь мы потеряли своего командира — генерала Николая Александровича Соколова, но он остался в памяти ветеранов дивизии и в памяти тех, кто ходит сейчас по этой улице, кто живет в поднявшихся из руин домах, кто бывает на площади имени [102] Ленина города Калинина, где покоится прах Соколова и золотыми буквами высечено на мраморе его имя.

Много других имен и событий той боевой поры навсегда осталось с нами, воинами, сражавшимися под Ржевом.

После освобождения города Старица в январе сорок второго мы сражались на Ржевском направлении, дошли тогда до Крупцово, Гущино, Иружа, Собакино, потом нанесли удар по врагу западнее Ржева. Мы бились здесь насмерть днем и ночью в феврале, марте и апреле, освободили деревни Бахмутово, Клепенино, Тимонцево, Петелино, Ножкино, Кокошкино, Воробьево, Ванеево, Усово, Самойлово, Овсянниково, Тарутино, Решиталово и многие другие села Ржевского района.

В соответствии с приказом командующего Калининским фронтом генерала И. С. Конева в начале мая наша дивизия была выведена в резерв фронта. После марша она сосредоточилась в лесах Старицкого района близ деревень Налеткино, Кушниково, Климово. Наступил перерыв между боями. Здесь мы подводили итоги зимних боев. Командиры, офицеры штабов изучали опыт минувших сражений, а мы, политработники, — опыт партийно-политической работы. Пополнялись поредевшие подразделения. Особо отличившимся в боях вручали награды. Было вручено более трехсот орденов и медалей. Командиры частей и подразделений продолжали представлять в штаб дивизии реляции на награждения. Их количество превысило тысячу.

Командир полка А. В. Бабчук писал:

«Предеин Федор Дмитриевич, наводчик орудия, вступил в бой с шестью танками и до взвода пехоты противника. Получил ранение, но не покинул свое место, продолжал бой. Подбил два танка. Получил второе ранение, которое оказалось смертельным. Атака была отбита».

Капитан Муравцев писал:

«Политрук Девятов Константин Миронович при отражении контратаки врага, когда командир батареи был ранен, взял руководство батареей на себя. Под его командованием батарея отразила три атаки фашистов. Перед позицией осталось до 100 трупов врагов. Сам тов. Девятов из винтовки уничтожил четырех гитлеровцев. Атака была отбита».

«Комсомолец Пучельников под сильным огнем противника вышел на устранение обрыва линии связи. Устранил пять обрывов. Был тяжело ранен, но продолжал [103] работать. Еще устранил три обрыва. Вражеская пуля сразила смелого связиста, но связь продолжала работать. Пучельников был найден держащим в зубах концы провода».

«Сергеев Иван Петрович, красноармеец, член ВКП(б), во время рукопашного боя уничтожил более десяти фашистов. Заменил выбывшего из строя командира взвода, повел взвод вперед, занял траншею врага».

Невозможно перечислить имена всех героев. Коммунисты, комсомольцы были истинными вожаками масс, своим личным примером, героизмом увлекали воинов на подвиг.

Мы отдыхали от боев, настойчиво совершенствовали воинское мастерство, повышали боеспособность частей и подразделений, упорно, терпеливо обучали новое пополнение.

После почти трехмесячного пребывания в резерве в начале августа мы получили приказ снова войти в состав 30-й армии.

И вот мы в новом районе, в лесах южнее деревни Мячино.

Военный совет армии, зная 375-ю Уральскую дивизию по прошедшим боям, решил ввести ее в бой на направлении главного удара армии. Наша дивизия стала сосредоточиваться для наступления на Ржев в районе Дубровки, Коршуново, Полунино.

День и ночь шли проливные дожди. Дороги стали непроходимыми. Кроме того, нужно было преодолеть открытую болотистую местность между урочищем Крюково и населенными пунктами Дешевка, Дубровка. Никакой вид транспорта не мог одолеть бездорожье. Лошади тонули в грязи по брюхо. Артиллерия застряла. Вражеские самолеты, выбирая время, когда видимость улучшалась, появлялись над этим районом и бомбили скопление наших войск. Дальнобойная артиллерия фашистов била сюда же.

Но люди не считались ни с чем. В грязи по колено перекатывали руками пушки, переносили минометы. На плечах таскали снаряды, мины, патроны, продукты питания — словом, все, что требовалось для боя.

...Мы собрались в блиндаже командира дивизии. Начальник штаба полковник П. Д. Говоруненко докладывал боевой приказ на наступление:

— Наша дивизия со 143-й танковой бригадой, действуя на главном направлении удара армии, прорывает оборону [104] противника на участке между Галаховом и Жеребцовом, овладевает отметкой «195,9», железной дорогой Ржев — Торжок у Грибеева. В дальнейшем наступает на Апоки, Ржев. Наступление дивизии поддерживает 1098-й пушечный артиллерийский полк и 281-й гвардейский минометный дивизион. Правее нас наступает 52-я, левее — 274-я стрелковые дивизии. Во втором эшелоне армии наступает 2-я гвардейская стрелковая дивизия, готовая развивать успех на стыке нашей и 274-й дивизий...

Генерал Соколов, слушая своего начальника штаба, смотрел на карту, старался отчетливо представить грядущий бой. Но чем глубже генерал оценивал обстановку, тем тревожнее становилось у него на душе: мало артиллерии и снарядов, местность заболоченная, танки не пройдут, пути подвоза скверные.

Соколов никогда не был в Ржеве, но знал, что это древний русский город на Волге с хорошо развитой промышленностью, с 50-тысячным населением. И вот Ржев превращен врагом в крупный узел сопротивления, которым надо овладеть. Соколов искал слабое место в неприятельской обороне.

Перед наступлением проделана большая, кропотливая работа. Штабные офицеры подготовили документацию, нанесли на карты направления ударов частей и подразделений, составили схемы, таблицы артиллерийского огня, расчеты боепитания, планы материального обеспечения частей. Разведчики детально изучили особенности обороны противника. Всей этой работой руководил начальник штаба дивизии П. Д. Говоруненко.

Говоруненко был из тех штабных работников, которые умеют не только писать бумаги. Он был человеком мысли, широкого кругозора. Закончив Академию бронетанковых войск, начал войну комиссаром танковой дивизии. В начале марта 1942 года стал начальником штаба уральской дивизии.

...Утро 10 августа. Густые, черные тучи ушли за горизонт. Над полями разгуливал свежий ветер. Генерал Соколов — на своем наблюдательном пункте, на небольшой высотке невдалеке от переднего края.

К рубежу, предназначенному для развертывания атаки, подтягивались танки 143-й бригады. В 5.45 началась артиллерийская подготовка. Но она была не такой, какой планировалась и какой ожидала ее изготовившаяся к атаке пехота. Плотность огня оказалась небольшой, хотя артподготовка продолжалась около часа. [105]

И вот в небо взвилась красная ракета. Началась атака. Танки и пехота устремились вперед, на Ржев. Клубы пыли и дыма заволокли небо и поле боя.

Атакующие ворвались в первую линию окопов неприятеля, вышли ко второй. Противник неоднократными контратаками, поддержанными танками и авиацией, старался остановить наше наступление. И тут случилась беда. Болото и минное поле остановили наши танки. Они отстали от пехоты, стали поддерживать пехоту огнем с места. Но налетели бомбардировщики врага и начали бомбить. Танки вынуждены были отойти на исходные позиции.

Произошло то, чего опасался Соколов: вся тяжесть боя легла на пехоту. Сражение шло уже в глубине обороны противника. В это время командир полка майор А. С. Ратников обнаружил подготовившуюся к контратаке группу врага. Поступила команда батальонам, артиллеристам — уничтожить противника.

Пехота залегла. Политрук второй пулеметной роты полка Беленький под ураганным огнем противника выкатил вперед станковый пулемет и стал в упор расстреливать гитлеровцев.

Батальон во главе с командиром, старшим лейтенантом Ситниковым, вступил в рукопашный бой. Немцы не выдержали штыкового удара, откатились назад. На плечах отступающих бойцы ворвались в окопы противника.

Правофланговую роту, которой командовал комсомолец лейтенант Аркадий Гаврилович Валенда, окружили фашисты. Тогда комиссар батальона, политрук Петр Алексеевич Орлов, поднял в атаку другую стрелковую роту. Бойцы ринулись за своим комиссаром.

Вражеское кольцо было разорвано. Вскоре на помощь стрелковым подразделениям пришли артиллеристы, минометчики.

Метко бил из миномета Спирин. Он один продолжал вести огонь, когда из строя вышел почти весь расчет. Из противотанкового ружья бил по танкам врага красноармеец Тимирзян Хоматкуров. Из 120-миллиметрового миномета мину за миной посылал по контратакующим немцам младший сержант Хомутов.

Во второй половине дня вступили в бой новые части противника, и гитлеровцам на некоторых участках удалось остановить наше продвижение.

Напряженный бой к вечеру затих. Было решено в течение ночи подготовить новую атаку. [106]

...В темноте, толкая перед собой ящики со взрывчаткой, по-пластунски двигалась группа саперов к железнодорожной насыпи у Грибеева. Впереди полз коммунист сержант Смертин, за ним красноармейцы Мясников, Краснов, Турченков, Виноградов. Вскоре они приблизились к минному полю, прикрывавшему полотно железной дороги. Смертин и Мясников быстро проделали узкий проход и заложили большой заряд тротила. Осторожно вставив взрыватель, они привязали к чеке длинный шнур телефонного провода и стали отползать обратно. Но в это время появились гитлеровцы, открыли по саперам огонь.

Тут уж некогда было думать об осторожности. Красноармеец Мясников рванул шнур. Сильный взрыв потряс землю. Взметнулось пламя. Вместе с землей, шпалами, рельсами взлетели в воздух фашистские солдаты.

За полчаса до взрыва вторая группа саперов под командованием комсомольца старшего лейтенанта Моисеева закончила разминирование минного поля. Отважно действовали заместитель политрука Кузьмин, бойцы Ярошко, Бондарчук, командиры отделений сержант Лайков и Агеев. За ночь они извлекли более 400 мин, сделали проходы для танков и пехоты.

Взрыв на полотне послужил сигналом для атаки. Ринулись вперед наши танки и пехота. Батальон капитана А. В. Николаева захватил насыпь железной дороги, уничтожил пять дзотов и несколько блиндажей, окружил до роты автоматчиков и почти полностью истребил их. Капитан Алексей Васильевич Николаев в этом бою был дважды ранен, но не ушел с поля боя. Батальон в течение дня восемь раз был контратакован, но все контратаки врага отбил. Когда расчет станкового пулемета выбыл из строя и в горячке боя некем было его заменить, комбат Николаев сам лег за пулемет.

Во второй половине дня 11 августа немцы атаковали позиции 1243-го стрелкового полка. Несколько вражеских танков прорвались через боевые порядки и подошли к наблюдательному пункту командира полка майора А. С. Ратникова. В бой с танками вступили все, кто был здесь. Подбили две машины. Вражеские автоматчики, прорвавшиеся за танками, были полностью уничтожены, но и мы понесли немалые потери. Смертью храбрых пал командир колка Алексей Спиридонович Ратников, был ранен комиссар полка Поликарп Петрович Хабаров. [107]

Полк возглавил и вновь повел в атаку капитан Алексей Николаев. Дорогой ценой заплатили фашисты за гибель героев-уральцев. Оставив на поле боя шесть танков и свыше 300 трупов, они откатились назад.

Из-за левого крыла 1243-го стрелкового полка развернулся 1245-й полк под командованием майора Ивана Александровича Деващенко и батальонного комиссара Петра Ивановича Усачева — второй эшелон дивизии. Он разгромил немцев в районе Грибеево и полностью овладел деревней.

Хотя в Грибеево из 33 домов не осталось ни одного — все было сметено огнем, — немцы не хотели терять выгодный для них рубеж и перешли в контратаку. Батальон К. А. Кайгородова отбил три контратаки врага. Бойцы выдержали натиск, но в этом бою погибли комбат коммунист Константин Афанасьевич Кайгородов и многие воины батальона.

К вечеру 14 августа части дивизии завязали бой у опушки рощи северо-восточнее Ржева. Противник встретил нас сильным огнем из дзотов. Перед нами оказались отборные немецкие части.

...Как сейчас вижу коптилку на столе. Она бросает красноватый свет на стены блиндажа. Его днем отбили у противника, когда шли к железной дороге Ржев — Торжок. У карты — командиры рот. Они еще не остыли от боя, а впереди — новый. В центре — В. Г. Ведерников, молодой политработник. По тому, как он характеризует сильные и слабые стороны вражеской обороны, называет пункты возможных контратак, можно заключить: этот человек всесторонне знает обстановку.

На фронте он с августа 1941 года. 13 августа 1942 года Ведерников, комиссар батальона, занял место выбывшего из строя командира и сейчас готовил батальон к наступлению. Отдав боевой приказ командирам рот, он собрал коммунистов и комсомольцев, посоветовался с ними, как лучше выполнить боевое задание.

Сигнал. Батальон двинулся в темноте. Высланные вперед саперы всю ночь расчищали путь от мин. До укреплений неприятеля оставалось каких-нибудь 150 метров, когда фашисты пустили осветительные ракеты, открыли ружейно-пулеметный огонь.

Наши заранее расставленные станковые пулеметы, минометы и орудия обрушили огонь на врага. Взвод лейтенанта Лаптева поднялся, броском ворвался в расположение противника и стал в упор расстреливать расчеты [108] вражеских пулеметов. Проникла в лес и стрелковая рота Барновалова и уничтожила два дзота.

Бой на опушке длился недолго. Четыре дзота и десятки огневых точек врага, расположенных на переднем крае обороны, взлетели в воздух. Воины батальона углубились в лес. С группой бойцов Ведерников перебегал от дерева к дереву и тут заметил, что строчивший из вражеского дзота на противоположной стороне полянки пулемет заставил залечь нашу стрелковую роту. Политрук со своей группой быстро достиг дзота. Полетели гранаты, пулемет замолчал. Но почти тотчас же откуда-то справа открыл огонь другой немецкий пулемет. Пехота опять залегла. Тогда Ведерников приказал своему связному красноармейцу Д. А. Прыткову уничтожить эту огневую точку.

Даниилу Прыткову удалось подползти к дзоту на близкое расстояние, и он расстрелял пулеметный расчет. Но тут целая дюжина гитлеровцев окружила Прыткова. Даниил Алексеевич решил дорого отдать свою жизнь. Огнем из автомата и тремя гранатами он уничтожил пятерых фашистов и, приняв рукопашный бой, заколол еще двоих. Подоспевшие на помощь Прыткову бойцы взвода добили остальных. Позднее за бои под Ржевом ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Прорыв обороны немцев севернее Ржева, выход ударных сил 30-й армии к окраине города с северо-востока и развернувшиеся ожесточенные бои 31-й армии Калининского фронта и 20-й армии Западного фронта в районе Погорелого Городища создали реальную возможность удара во фланг и тыл вражеской группировки восточнее Ржева, в частности по ее войскам, занимавшим плацдарм на левом берегу Волги. Войска Западного фронта, прорвав оборону девятой немецкой армии, вышли к железной дороге Ржев — Вязьма и охватили ржевскую группировку врага с юга.

Противник прилагал все усилия к тому, чтобы удержать за собой весь район Ржева, не допустить прорыва частей 30-й армии в город. Гитлеровское командование приняло решение отвести свои войска с левого на правый берег Волги, сократить фронт обороны, высвободившиеся войска бросить для усиления обороны города с северо-востока. Но и это не помогло. Фашистское командование вынуждено было спешно перебросить к Ржеву свежие дивизии, предназначенные для развития наступления на Сталинградском и Кавказском направлениях. Так мы [109] оттянули на себя часть сил врага, оказав тем самым помощь сталинградцам.

Противник сопротивлялся ожесточенно. Не было счета его контратакам. Но полки нашей дивизии продвигались вперед и утром 16 августа подошли к Ржеву. Отдельные подразделения ворвались в военный городок, захватили несколько казарм. Но дальше продвинуться не смогли. Враг превратил каждый каменный дом, каждую казарму в крепость. В подвалах и нижних этажах были расставлены минометы и орудия для стрельбы прямой наводкой, на крышах и вышках — пулеметы. Все кругом заминировано и обнесено проволочными заграждениями в три-четыре ряда. Все огневые точки, здания, приспособленные к обороне, были связаны между собой траншеями полного профиля.

Бои в районе военного городка приняли затяжной характер. Подобраться к дзотам и зданиям скрытно было нельзя: кустарник кончался метров за четыреста до вражеских позиций, дальше шла открытая поляна, каждый метр которой простреливался. И все-таки пехота должна была двигаться вперед, обойти проволочное заграждение и ударить по противнику с фланга.

Группа бойцов во главе с младшим лейтенантом Прохором Яковлевичем Квашниным, бывшим рабочим из Невьянска, стала короткими перебежками преодолевать открытую местность. Первым бежал Квашнин. Когда младший лейтенант достиг намеченного рубежа, он увидел рядом с собой всего четырех бойцов: Баранова, Гилева, Основина и Иванова. Остальных прижал к земле огонь вражеских пулеметов.

Что же делать? Бойцы возле Квашнина оказались из числа самых смелых. Он видел во вчерашнем бою, как они дрались. Когда выбыл командир отделения, Василий Баранов взял командование на себя, и отделение, блокировав вражеский дзот, уничтожило его. Сегодня Баранов был назначен командиром отделения. Он лежал недалеко от Квашнина и стрелял из ручного пулемета. Маскировочный халат Баранова был в крови.

— Сильно ранен? — спросил у Василия командир.

— Да нет, не сильно, воевать можно.

Квашнин и сам был ранен. Рана горела. Но думать о ней сейчас не оставалось времени. Надо спасать товарищей, батальон, попавший под ураганный огонь противника.

Голова Основина тоже перевязана. Кровь просачивалась через бинт и стекала на глаза. Он часто стирал ее [110] с лица, ругался, словно кровь была виновата, что мешала вести огонь по фашистам. Ранены были Иванов и Гилев, но они так же, как Квашнин, Баранов и Основин, не обращали на раны внимания и продолжали стрелять по врагу.

Когда Квашнин оглянулся назад, на батальон, лежавший под огнем противника, он заметил, что к его группе подползают еще несколько человек. Одного он сразу узнал: это был санитар Бетев, решивший добраться до группы смельчаков, перевязать их раны. В отваге он не уступал никому.

Теперь уже рядом с Квашниным восемь человек вели меткий огонь по фашистам. Они старались отвлекать внимание неприятеля на себя, чтобы дать возможность батальону окопаться, и добились своего: батальон, которым командовал Григорий Иванович Покатаев, закрепился. С этих позиций полк и атаковал фашистов, ворвался в военный городок, освободил несколько казарм, захватил склад боеприпасов и 24 автомашины.

...Полковник Говоруненко вызвал к себе разведчиков старшего лейтенанта Макарова и замполитрука А. Рогозина и приказал достать «языка». Два дня разведчики наблюдали за противником, изучали его передний край, определяли, где надо сделать проходы в проволочном заграждении и в минном поле.

В темную сентябрьскую ночь они вышли на боевую операцию. Вокруг не видно ни зги. Изредка доносился грохот рвущихся мин да треск пулеметов. Настороженно всматриваясь в темень пасмурной ночи, разведчики шли вперед. На пути — открытая поляна с редкими кустами. Время от времени противник обстреливал ее из пулеметов. Поляну проползли по-пластунски. Не успели отойти и десяти шагов от кустарника, как Рогозин бросился на землю. Бойцы Кретенин и Мешков мгновенно уткнулись лицом в сухую, колючую траву. Яркий желтый свет ракеты осветил все кругом. Воины притаились, стараясь ничем, даже дыханием, не выдать себя.

Ракета погасла. Опять темнота. Разведчики двинулись дальше. Осторожно прошли минное поле, ощупывая руками колышки, поставленные саперами. Через головы разведчиков летели трассирующие пули. Пробираться к намеченному месту становилось все труднее и труднее.

Вот и линия обороны противника. Траншеи, окопы с пулеметными расчетами, немецкий блиндаж. Здесь и предстояло взять «языка». [111]

Разведчики прислушались к разговору в блиндаже. Вдруг дверь открылась, стало слышно, как кто-то в блиндаже отрывисто и зло заговорил, начал ругаться. Гитлеровцы торопливо выходили из блиндажа и по траншее направлялись в тыл. Рука Рогозина потянулась к поясу, где висели несколько противотанковых гранат и кинжал.

Как будто угадав его мысли, разведчик Новиков шепнул:

— Обнаружили нас. Давайте гранатами...

— Нельзя. Подождем, — ответил Рогозин.

Опыт разведчика подсказал ему, что фашисты вышли из блиндажа не по тревоге. Но что делать? Если они уйдут — все планы насмарку. Может, действительно Новиков прав? Надо забросать гранатами и отойти? А как же «язык»? Не может быть, чтобы фашисты оставили блиндаж без охраны. Значит, немного терпения.

Малейшая неосторожность, торопливость могли погубить разведчиков. Голоса гитлеровцев отдалились. Рогозин подполз ближе и прислушался. Там словно крыса скреблась в ларе с мукой. «Это фриц очищает котелок», — догадался Рогозин. Медлить нельзя. Дал знак Новикову. Прыжок. Сильный удар прикладом. Гитлеровец упал. Рогозин забил ему в рот кляп, а подоспевший Кретенин связал руки. Рогозин взвалил фашиста на себя.

Казалось, все шло хорошо. Но когда пробирались через минное поле, в суматохе перестали следить за пленным. Тот пришел в себя, выплюнул кляп и заорал. Гитлеровцы услышали. Одна за другой взлетели в небо несколько ракет, ударили пулеметы. Рогозин дал сигнал: поддержите огнем. Заработали наши пушки, минометы и пулеметы.

Лишь на заре вернулись разведчики в полк. Двое были ранены. Тяжело ранен был и пленный. Он только на следующий день пришел в сознание и дал ценные показания. Это был десятый «язык», взятый Анатолием Рогозиным. А первого он взял в конце января 1942 года.

...По указанию командующего армией командир дивизии произвел перегруппировку сил. Часть батальона должна была сковывать противника со стороны военного городка, а основные силы — штурмовать восточные кварталы Ржева. Генерал Соколов уточнил на местности задачи полкам, организовал взаимодействие и лично проверил их готовность к наступлению.

После артиллерийской подготовки часть дивизии перешла в атаку. Завязался ожесточенный бой. Одновременно перешли в атаку соседи справа и слева. [112]

Полк, которым командовал капитан Иван Трофимович Селенкович, выбил противника из нескольких домов и ворвался в траншеи, идущие по восточной окраине города, потом овладел целым кварталом. Дальнейшее движение полка приостановил фланговый огонь орудий и пулеметов из соседних кварталов.

Полк майора Фролова атаковал противника левее полка Селенковича и, продвинувшись на 300–400 метров, тоже попал под сильный фланговый огонь.

Одновременно противник обрушил на боевые порядки полка огонь артиллерии и минометов. Наша пехота, понеся значительные потери, закрепилась во вражеских траншеях восточнее города.

Противник, подтянув в полосу действий дивизии несколько батальонов, в течение дня предпринял не одну контратаку, пытаясь вернуть потерянные позиции. Бой длился до ночи, но попытки врага восстановить утраченное положение так и не увенчались успехом.

Выяснились некоторые особенности обороны противника. Враг выбирал прочные здания и оставлял в них сильные гарнизоны. Все мелкие и непрочные дома оборонялись небольшими группами. На первых и вторых этажах домов стояли пулеметы. Вражеские снайперы с чердаков и крыш прикрывали огнем подходы.

Уличные бои в Ржеве показали, что лучших успехов в борьбе с врагом добиваются не крупные подразделения, а немногочисленные, хорошо подобранные штурмовые группы. Учитывая это, командир дивизии генерал Соколов приказал создать в стрелковых полках и батальонах штурмовые группы с саперами и одиночными орудиями для стрельбы прямой наводкой.

В полках было организовано по несколько штурмовых групп. В состав каждой включались автоматчики, саперы с запасом взрывчатки, придавались орудия, противотанковые ружья, ранцевые огнеметы. Вся полковая артиллерия, пушки отдельного истребительного противотанкового дивизиона использовались для стрельбы прямой наводкой.

В октябре 1942 года части дивизии возобновили наступление. Штурмуя дом за домом, двигались вперед. За несколько дней войны дивизии очистили четыре квартала Ржева. Сопротивление противника усиливалось. Для подкрепления своих частей, действовавших в полосе наступления соединений 30-й армии, враг подтягивал свежие силы. [113]

Применялись и коварные приемы. В 32-м квартале в окнах одного из зданий появились женские фигуры. Наши бойцы сразу прекратили огонь. Не стрелял и противник. Как только красноармейцы подошли к зданию, на них посыпались гранаты. Но и мы не остались в долгу. Дом был разрушен огнем противотанкового орудия. В развалинах наши воины обнаружили шесть трупов фашистских солдат в женской одежде.

...Темная ночь. Штурмовой отряд лейтенанта Леонтия Дмитриевича Москаленко продвигался ощупью. Кирпичная стена служила единственным ориентиром. Лейтенант полз первым, настороженно прислушивался.

Отряд в течение целого дня не мог овладеть кирпичным домом, где засели гитлеровцы. Из окон и проделанных в стенах амбразур фашисты поливали штурмовую группу сильным пулеметным и автоматным огнем. Бойцы Москаленко дважды пробовали подползти к дому, но безрезультатно: сплошной смертоносный огонь прижимал отряд к земле.

Тогда лейтенант решил обмануть фашистов. Оставив против кирпичного дома несколько бойцов и приказав им вести по окнам и амбразурам отвлекающий огонь, Москаленко повел основную группу к задворкам дома.

Воины бесшумно переползли через улицу, проскочили вражескую траншею и перебрались на другую сторону невысокого кирпичного забора. Послышались приглушенные шаги и невнятный говор. Фашистский патруль прошел совсем рядом. Бойцы лежали у забора затаив дыхание.

Москаленко уверенно вывел бойцов к той части двора, где валялись дрова, груды битого кирпича и всякая рухлядь. Этот хлам мог укрыть от глаз неприятеля и защитить от пуль. Группа подползла к дому. В стене здания лейтенант нащупал большую пробоину. Прислушался. В доме тихо. К лейтенанту подполз коммунист Ахметгареев, шепнул:

— Я пойду первым.

Лейтенант пожал ему руку, и Ахметгареев скрылся в проломе. Спустя несколько минут за ним последовал и Москаленко, потом Сычев, Волобуев и еще четверо бойцов. Остальные притаились во дворе.

Ахметгареев осторожно открыл дверь в комнату, откуда стрелял пулемет, и включил карманный фонарик. Вдоль кирпичной стены лежали гитлеровцы и, видимо, отдыхали. Только пулеметчик, примостившийся у окна, [114] стрелял по не видимой Ахметгарееву цели. Одна за другой полетели гранаты. Тотчас на другом конце дома взорвались гранаты, брошенные лейтенантом. Удар был неожиданным и быстрым. В кромешной тьме сошлись врукопашную. Фашисты сопротивлялись отчаянно.

А когда в предрассветных сумерках большая группа противника попробовала пробиться на помощь своим, ее встретил заградительный огонь автоматчиков, оставшихся во дворе. Фашистское подкрепление не пробилось. Штурмовой отряд лейтенанта Москаленко закрепился. Лейтенант в этой схватке был тяжело ранен.

После контратаки гитлеровцы отошли. Среди разрушенных стен, остатков печей и труб валялось несколько десятков убитых гитлеровских вояк. Один из них лежал на открытом ровном месте нейтральной зоны, но ближе к нашим позициям. Не затихли еще звуки боя, как солдаты противника стали подползать к трупу. Снайпер И. Г. Наймушин укрылся за развалинами здания и спокойно уничтожил каждого, кто пытался подобраться к убитому.

Однако упорство, с которым гитлеровцы повторяли свои попытки, заинтересовало наших разведчиков. Они решили притащить труп на свою сторону. А как это сделать? Фашисты простреливали все подступы. Один из разведчиков пополз к убитому, но был ранен и вернулся. Тогда, взяв в руку конец телефонного кабеля, пополз 18-летний разведчик П. Г. Кретенин. Ему удалось под градом пуль подобраться к убитому фашисту и крепко привязать кабель к его ноге. Потом он отполз в безопасное место и натянул кабель. Кретенину помогал сержант Белов. Фашисты открыли сильный огонь, но опоздали: разведчики находились уже за укрытием. Осмотрев убитого, они нашли важные схемы, раскрывающие систему вражеской обороны в военном городке.

За смелость, мужество и отвагу красноармеец Петр Григорьевич Кретенин был награжден медалью «За отвагу».

...В этих наступательных боях полностью освободить город Ржев не удалось. [115]