Впереди Днепр

В двадцатых числах августа армия повернула фронт на юг, в сторону города Зенькова. Корпус тоже стал разворачиваться. Маневр осуществлялся ночью, и 206-я дивизия «потеряла» один из своих полков. Регулировщика на развилке дорог не было, полк прошел мимо и утром оказался в расположении 218-й дивизии. Но это еще не все. Командир 206-й дивизии вышел за пределы левой разграничительной линии и «вторгся» в полосу соседа.

Во всем этом виноват, был и я, и штаб корпуса. Обычно мы всегда направляли в дивизии работников штаба. А на этот раз проморгали.

Часов в десять позвонил командарм, отругал меня за возникшую путаницу. Потом пришлось все сначала объяснять командующему фронтом генералу Ватутину. Он заметил:

— Возможность отрыва полка от дивизии допускаю. Но почему сразу не исправили положение?

Я доложил, что сам узнал обо всем только утром и не рискнул заниматься перегруппировкой в светлое время, опасаясь привлечь внимание вражеской авиации.

— Вечером или в ходе операции полк станет на свое место.

Командующий фронтом с этим согласился, и инцидент был исчерпан.

Вообще разговор с генералом Ватутиным оставил самое отрадное впечатление. Он говорил спокойно, не повышая голоса. А ведь нередко в подобных случаях старшие начальники сразу переходят на высокие тона. Если у тебя нервы крепкие, стараешься спокойно ждать конца разноса, думая: «Когда-нибудь начальство «должно успокоиться и дать возможность доложить все по. порядку». И действительно, оно наконец успокаивается, излив свое раздражение, и спрашивает: [215]

— Чего молчите? Рассказывайте. — А выслушав, благосклонно заключает: — Ну, это совсем другое дело.

К сожалению, так делали и делают еще многие.

* * *

Примерно за час до назначенного срока наступления на Зеньков противник сам атаковал нас. Его пехоту поддерживало несколько десятков танков. Артиллеристы встретили их шквалом огня. Противник откатился, оставив 7 подбитых машин.

Наши бойцы сами бросились вперед, но были остановлены сильным огнем. Смогли только преодолеть подъем и захватить высотку, на которой как раз и остались подбитые вражеские танки.

После этого решили временно наступление приостановить, перебросить 206-ю дивизию на правый фланг, ударить там и выйти в тыл противнику.

Но этому плану не суждено было осуществиться. Вечером меня вызвали в армию. П. П. Корзун сообщил, что Ставка Верховного Главнокомандования ставит перед фронтом задачу как можно скорее выйти к среднему течению Днепра.

— В связи с этим наступление на Зеньков отменяется, — сказал он. — Армия снова поворачивает боевые порядки на запад и уже утром переходит в наступление. Главный удар наносит 23-й корпус. Ваше направление второстепенное, но атаковать вы должны решительно, чтобы оказать наибольшее содействие Чувакову. Имейте в виду: левого соседа у вас не будет, так как 27-я армия ведет бои с немецкими танковыми соединениями и несколько задержится...

Ночью сделали перегруппировку. А утро выдалось хмурое. Стал накрапывать дождь, подул холодный северный ветер. Погода обещала быть нелетной, и это нас радовало.

Наступление началось в девять ноль-ноль. С наблюдательного пункта командира 206-й дивизии генерал-майора. Меркулова хорошо видна почти вся полоса наступления. Пока по обороне противника била наша артиллерия, бойцы перебежками вышли на рубеж атаки и бросились вперед. [216]

Враг стал отступать. Но он цеплялся за Каждый удобный рубеж, и его снова приходилось сбивать.

С тяжелыми боями продвигалась и 218-я дивизия.

Боясь отстать от Чувакова, я время от времени справлялся у Чичина, что ему известно о действиях соседа. Тот каждый раз сообщал:

— Топчется на месте.

Часов в четырнадцать позвонил командарм, потребовал ускорить темп и этим помочь 23-му корпусу.

337-я дивизия продвинулась еще. А полки Склярова не могли подняться из-за сильного огня из деревни и с высоты за ней. Посоветовал ему:

— Заставь артиллеристов расчистить дорогу, а я сейчас приеду.

Пока добирался, дивизия уже овладела деревней, но сидевший на высоте противник не позволял двинуться дальше.

Нашу машину обстреляли. Оставив ее в деревне за крайним домом, мы с адъютантом капитаном Болдыревым стали пробираться дальше.

Встреченный офицер сообщил, что полковник Скляров обосновался в подвале дома, за ручьем. Добираться туда надо через площадь и ручей по кладкам. Но весь этот участок под огнем.

Но что поделаешь, надо идти. Моя шинель порядочно поизносилась, и солдаты противника никак не заподозрят во мне командира корпуса.

Стараюсь не подать виду, что волнуюсь, нормальным шагом пересекаю площадь и по скользким перекладинам перехожу через ручей. Над головой просвистела пуля. Ускорил шаг — и тут же хлестнула пулеметная очередь. Сделав бросок, благополучно укрылся за домом. Обернулся, вижу: шедший за мной офицер лежит у ручья убитый. Адъютант спрятался в укрытии.

Из подвала показался Скляров:

— Товарищ генерал, вы бы могли вызвать меня! А здесь опасно, немцы в трехстах метрах.

— Не надо было самому сюда забираться, — пошутил я. — А раз сделал это, то и гостям не запрещай.

Из разговора со Скляровым и командиром полка, из личных наблюдений стало ясно — дивизии надо помочь огоньком, и посильнее. Вызвал по телефону командира [217] гвардейского дивизиона и условился с ним встретиться за деревней. Склярова предупредил: после залпа «катюш» по высоте бойцы сразу должны броситься в атаку.

Командир дивизиона ждал у моей машины. Я показал ему высоту, приказал накрыть ее залпом. Через полчаса по небу пронесся огненный хоровод. Высота окуталась пламенем и дымом.

Снова пошел к Склярову. На этот раз никто не обстреливал. Впереди слышалось громкое «ура», треск выстрелов.

Скляров еще издали крикнул:

— Высота взята!

Вместе с ним пошли туда. Впечатление потрясающее. Трава и кусты обгорели. В окопах тут и там обуглившиеся вражеские трупы. Противоположный скат тоже выглядел пожарищем, всюду валялись убитые гитлеровцы.

* * *

Вечером опять вызвали к командарму. У него генералы Рейтер, Чуваков, командир танкового корпуса генерал-майор Алексеев, генералы и офицеры штаба армии.

— Сегодняшний день принес армии» неудачу, — сказал, открывая совещание, генерал Рейтер. — Наступления на главном направлении не получилось. Достигнутый двадцать первым корпусом частный успех — продвижение на шесть — восемь километров — не улучшил общего положения. Командующий фронтом требует решительных и быстрых действий. Направление главного удара перемещается на левый фланг. Сейчас генерал Корзун поставит задачу.

Командующий армией сообщил, что в наш корпус возвращается 337-я дивизия. От Чувакова к нам переходили и все артиллерийские средства усиления.

К себе в штаб вернулся лишь к 23 часам. В маленькой комнатке собрались все работники. Решил посоветоваться с ними о предстоящих действиях. Но только начал говорить, как почувствовал тяжесть в голове, неудержимо захотелось закрыть глаза, опустить голову на стол и заснуть хоть на час-полчаса. Мысли спутались. [218]

Я встал, извинился, попросил подождать и вышел на улицу. Шел мелкий дождь. Снял фуражку, но холодные капли не освежили. Подошел к колодцу, вытащил ведро воды, опрокинул его на голову.

После этого можно было работать, Я продиктовал приказ дивизиям, офицеры связи нанесли задачу на карты и помчались в дивизии.

Козлов и Гуревич созвали политработников. Как раз днем с некоторым опозданием прибыли газеты, в которых было опубликовано обращение правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии Украины с призывом усилить борьбу за освобождение республики. Захватив пачки газет, офицеры политотдела тоже разъехались по дивизиями.

А ведь и прошлую ночь политотдельцы провели на ногах. Я проникся еще большим уважением к Козлову и Гуревичу, моим надежным помощникам. Почему-то на память пришли полюбившиеся еще в конце двадцатых годов строчки о коммунистах:

Наступление назначено на восемь утра, а сейчас еще только начало первого. Можно часа четыре поспать, но внезапно родившееся, еще не полностью обдуманное новое решение необходимо обмозговать. Поэтому попросил разбудить меня в три ночи.

Когда встал, было еще темно. Дождь перестал. С Бо-рисенко и Краснокутским выехал в дивизии.

Потревоженный генерал Меркулов посмотрел на часы:

— Еще рано, товарищ комкор, часок можно бы поспать!

— Выспимся после войны. А сейчас хочу с вами посоветоваться. Что, если мы одним полком начнем наступать не в восемь часов, а в шесть? Противник к этому не привык, он еще будет свой эрзац-кофе, пить. Если успех обнаружится, двигаем всю дивизию. Так же будет действовать и двести восемнадцатая.

— А что, в этом есть смысл, — оживился генерал. — Давайте попробуем.

Скляров встретил идею раннего наступления также горячо. [219]

Вернувшись к себе, я договорился с Дзевульским об артиллерийской поддержке. В армию об изменении плана докладывать не стал. Неизвестно еще, как там к этому отнесутся. Гляди, обвинят в самовольстве. А я почему-то так уверовал в успех, что было обидно отказаться от задуманного.

В указанный срок артиллерия дала несколько залпов и перешла на беглый огонь. Два смежных полка, по одному от дивизии, рванули вперед. Уже через несколько минут позвонил Меркулов и радостно доложил:

— А ведь здорово получилось! Противника застали врасплох, сопротивляется слабо. Ввожу в бой второй полк.

Удача и в 218-й дивизии. Враг начал отходить. В 7 часов прибыл генерал Рейтер. Здороваясь, спросил:

— До наступления еще час, а артиллерия работает. В чем дело?

— Корпус наступает. Продвинулся на пять километров.

— Как наступает? Ничего не понимаю. Объясни толком, что произошло?

— Чуваков вчера начал в восемь и получилась неудача. Мы решили прощупать противника в шесть часов, и застали его врасплох.

Рейтер взял трубку, вызвал командующего армией:

— Поразительная новость! Абрамов уже перешел в наступление и продвинулся на пять километров. Нажми на Чувакова, пусть не отстает...

* * *

Согласно приказу штаба армии наш корпус к утру должен выйти к реке Псел.

Перед форсированием командарм решил провести рекогносцировку реки, наметить места переправ. Позвонил начальник штаба армии полковник Иванов, передал, что Корзун уехал к Чувакову. В 12 часов будет у меня на правом фланге, у развилки дорог, где я и должен его встречать.

Взглянув на карту, я обомлел. У места предполагаемой встречи еще шли бои. Противник внес в наши планы «поправку»: в этом месте оказал сильное сопротивление [220] и задержал выход правофлангового полка к реке. В вечерней сводке мы доложили об этом. Странно, что командарм не знает. Говорю Иванову:

— Какая может быть рекогносцировка, когда на восточном берегу еще немцы. Доложите командарму, что дорога, по которой он собирается ехать, перехвачена противником.

— Теперь придется его разыскивать. Хорошо, если он не уехал от Чувакова. Во всяком случае, вы тоже примите меры, чтобы перехватить генерала.

Я позвонил Меркулову, предложил выслать на дорогу офицера для встречи командующего. Своему начальнику связи приказал соединиться с 23-м корпусом и предупредить командарма. Кажется, принял меры, а на душе тревожно.

Действительно, ни Иванов, ни я так и не смогли предупредить Корзуна.

Потом от самого генерала узнал, как он опять чуть не попал к гитлеровцам. Ехали на трех машинах: на первой он сам, на второй — офицеры штаба, на третьей — начальник инженерных войск армии полковник Родин. Едва свернули на проселочную дорогу к сосновому бору, как с опушки раздался залп.

— Своих не узнаете, сукины дети! — вырвалось у командарма.

— Это не свои, немцы стреляют, — ответил водитель и стал разворачиваться. Полковник Родин приказал шоферу посторониться, пропустить машину командарма. Она проскочила, за ней вторая, а Родина смертельно ранило. Пулями задело кое-кого еще, но, к счастью, легко.

Все это происходило на глазах одного из подразделений 206-й дивизии. Сначала, когда машины направились к лесу, солдаты растерялись, потом стали сигналить, стрелять вверх, но привлечь внимание едущих и остановить их так и не смогли. Увидев, что начальство попало в беду, подразделения по своей инициативе бросились в атаку. Этим и было отвлечено внимание гитлеровцев от машин.

На сей раз командарма удалось спасти. Но война есть война, а генерал Корзун был человеком отчаянной храбрости и часто рисковал.

Как-то, во время боев под селом Шафоростовка, позвонил [221] начальник штаба армии Иванов. Прерывающимся от волнения голосом, сказал:

— Василий Леонтьевич, случилась большая беда — погиб командующий.

— Не может быть! — В груди у меня что-то сжалось, и я ощутил прямо-таки физическую боль. — А как это произошло?

— Ездил почти по передовой, и машина наскочила на противотанковую мину.

Не хочется верить, что от нас ушел боевой командир и такой хороший человек. В частях его очень любили. Похоронили командарма с почестями в городе Гадяче.

* * *

14 сентября части вышли на реку Псел. Надо форсировать ее, но приданная артиллерия должной помощи оказать не могла из-за недостатка снарядов.

Псел форсировали ночью. Противник переоценил наши силы и после непродолжительного сопротивления отдал свои весьма выгодные позиции на господствующем правом берегу.

Пятнадцать километров между реками Псел и Хорол дивизии прошли с боями за день. Все мосты через Хорол противник уничтожил. Пехота еще могла перебраться, а для автотранспорта и артиллерии нужно строить мосты.

Не было лесоматериала. Но жители указали нам дома предателей. Они же помогли саперам и разбирать эти домами наводить переправы.

В ночь на 17 сентября корпус форсировал Хорол и взял направление на Ромодан — важный железнодорожный узел.

Здесь нас посетил новый командующий армией генерал-майор Ф. Ф. Жмаченко. Как и Корзун, он в сентябре 1941 года оказался в окружении, но вывел свое соединение, и как раз в район Гадяча. Теперь ему пришлось действовать в знакомых местах.

Генерал побывал в каждой дивизии, беседовал с бойцами, и я чувствовал, как это воодушевляло их. Когда вечером пошли на деревню Шафоростовку, то сразу же смяли и выбросили врага.

В деревне у крайнего дома увидел деда, старуху и [222] бойцов, утолявших жажду холодной водой. Я подошел, поздоровался:

— Здравствуй, дедусь. Как живете?

— Бывай здоров, сынок. Хорошо, что пришли...

Старик оказался разговорчивым. Он достал кисет и, набивая трубку, улыбнулся:

— Любопытно мне, где теперь та девчонка, что бежала впереди наших, щупленькая такая, белобрысая, на боку у нее сумка с крестом. Увидали ее немцы, лопочут по-своему: «Фурия», а сами боком, боком — и наутек.

Скоро удалось установить фамилию храброй санитарки. Мария Левицкая выглядела совсем подростком. Сирота, воспитанная в детском доме, она пошла на фронт в 1942 году и погибла в боях у Днепра в октябре 1943 года.

Да, наши девушки на фронте замечательно проявили себя, кем бы они ни были: летчицами или зенитчицами, связистками или санитарками.

Вспоминаю, как постепенно проникался уважением к ним мой шофер. Сначала Рахманов был настроен скептически:

— Баба завсегда останется бабой. Куда ей тягаться супротив мужика!

Как-то мы ехали с ним по городу Россошь, и нас остановила девушка-регулировщица. Подошла к машине, лихо «взяла под козырек»:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться к вашему водителю?

— Обращайтесь.

— Товарищ водитель, почему нарушаете правила уличного движения?

Рахманов смерил ее презрительным взглядом:

— Нашла кого учить. Мне эти правила известны были, когда ты еще под столом ходила.

Я решил не останавливать его. Интересно, что ответит девушка.

— Во-первых, я ваших знаний раньше не проверяла. А во-вторых, согласно уставу, военнослужащие обращаются друг к другу на «вы». Последнее выполнялось и тогда, когда я еще под столом ходила...

— Ближе к делу, нам некогда. Чего еще тебе, то есть... — Рахманов сплюнул, — вам от меня надо? [223]

— Не превышайте установленной для города скорости движения. Кроме того, не плохо будет, если погасите фары. Днем, насколько известно, они не помогают даже тем, кто плохо видит. Ну и машину следует содержать в порядке, по крайней мере протрите смотровое стекло и заодно номер машины. — Затем снова повернулась ко мне: — Разрешите, товарищ генерал, быть свободной.

В дороге Рахманов долго молчал. Видно, был сильно обескуражен. Еще бы: автомеханик, инструктор автодела в осоавиахиме, ас-водитель — и такая нотация от девчонки!

В следующий раз, когда случилось быть в городе, Рахманов повез меня не главной, а боковой улицей. Спрашиваю:

— Почему петляешь?

— Так хоть и дальше, но быстрее приедем. А то опять чего доброго, эта формалистка остановит!..

А однажды в пути у нас кончился бензин. Было это рано утром. В дорожном батальоне, куда мы заехали, в штабе дежурила девушка-старшина. Выслушав мою просьбу, пригласила:

— Присядьте, товарищ генерал. — Поставила стул, подала старый потрепанный журнал «Огонек», прибавила: — Прикажете разбудить комбата? Не надо? Слушаюсь. Тогда я сама распоряжусь.

Ушла и, явившись через четверть часа, доложила:

— Товарищ генерал, ваша машина заправлена.

— Не поссорились с шофером?

— Что вы, товарищ генерал! Он у вас очень дисциплинированный, вежливый.

Дорогой спрашиваю:

— Ну как, Рахманов, с этой девушкой недоразумений не было?

— Душой кривить не люблю. Эта службу несет не хуже нашего брата. Пожалуй, даже лучше.

* * *

Вечером того же дня подошли к Ромодану. Разведка боем и сообщения местных жителей позволили определить, что станцию обороняет сильный противник. Чтобы избежать больших потерь, мы направили 206-ю дивизию в обход Ромодана с юго-востока. [224]

С рассветом 17 сентября началась атака. Противник оказывал упорное сопротивление, но потом стал поспешно отходить.

К 10 часам утра Ромодан был освобожден, и части, не задерживаясь, начали преследование. Шли буквально по пятам врага и поэтому он не успел уничтожить переправ на реке Сула. Через нее мы перескочили с боем в полосе Шершневка — Березняки.

За левой разграничительной линией корпуса оставался город Хорол. 27-я армия — наш левый сосед — повернула на Полтаву, и генерал Жмаченко приказал мне выделить из 218-й дивизии 272-й полк для освобождения города.

Основные же силы корпуса продолжали двигаться к Днепру. Путь нам преградила река Оржица. Стрелковые подразделения проскочили ее прямо вброд, а для техники потребовалось строить переправу.

— Товарищ Тимохин, — спрашиваю инженера, — сколько времени потребуется на возведение моста?

— Сейчас скажу. — Тимохин вынул записную книжку и стал подсчитывать. Через несколько минут доложил: — За 24 часа построим.

— Как за 24 часа? А сутки дивизиям прикажете загорать? Без артиллерии они наступать не смогут. Пока мы с вами будем заниматься зодчеством, немцы опомнятся, вернутся к реке и разметут в щепки всю нашу работу, возможно, вместе с нами.

— Товарищ генерал! Я старый сапер и много строил. Возьмите справочник инженера и проверьте. Уверяю вас — ошибки в моих расчетах не найдете. Здесь нельзя использовать много людей, фронт работ слишком узок.

— Поймите, майор, война ломает выводы теоретиков. Постройку моста надо ускорить!

— Постараюсь сделать за 18 часов.

— Этот срок тоже не годится. Сейчас семнадцать часов, надо, чтобы с наступлением темноты пушки начали переправу. Понятно?

— Понятно, товарищ генерал, но таких чудес не бывает.

Майор в корпусе недавно. Он проявил себя грамотным, культурным инженером, хорошо знал фортификационное дело. Раньше находился на преподавательской работе. В классе или аудитории, как и полагается, был, [225] видимо, пунктуален, хорошо знал нормативы, а в полевых условиях, в боевой обстановке пока сильно спотыкался. Ему явно не хватало практики. Говорю Козлову:

— Павел Иванович, поезжайте в деревню. Объявите колхозникам, что мы просим помощи.

Первыми, как и положено, прибежали ребятишки, несмело остановились в стороне. Потом подошли взрослые, человек около тридцати. Снимали шапки, кланялись:

— Здоровеньки булы!

Я подошел к ним, снял фуражку и тоже поклонился:

— Сердечно приветствую вас и поздравляю с освобождением от фашистского ига!.. Не согласитесь ли вы, товарищи, помочь нам построить мост, но так, чтобы ночью мы уже переправились?

Ответил за всех степенный старик:

— Своей Червоной Армии завсегда и всем готовы помочь. Только дай нам трошки посоветоваться!

Я отошел в сторону, а крестьяне оживленно заговорили. Кто-то что-то доказывал, кто-то возражал. Продолжалось это «вече» минут десять, затем тот же старик, я уже знал, что его зовут Мефодием Кирилловичем Супруненко, заявил:

— Построим. Ночью проведешь свои войска.

Крестьяне поспешили в деревню. Скоро оттуда показались подводы. Начали возить бревна. Несколько человек, раздевшись, полезли с веревкой и шестом в воду. Работа закипела.

— Сколько солдат на помощь надо? — спрашиваю старика.

— Сами управимся. Да ты не бойся, не подведем. Я послал в лес, к партизанам. Там много наших парубков.

Через час подошло еще человек тридцать. Майор Тимохин смотрел на них, качал головой и в который раз твердил:

— Подведут! Ей-богу, подведут!

— Народ, Тимохин, никогда не подводит! — заметил ему Козлов.

Обозначились контуры будущего моста: из воды торчат вбитые сваи, на них легли поперечные балки, и вот [226] уже положена первая доска настила. Едва село солнце, Мефодий Кириллович позвал меня:

— Ходь сюды, товарищ генерал, принимай работу. Топни ногой, проверь, крепко ли зроблено.

Я вызвал Тимохина:

— Проверяйте прочность, это ваша специальность. Пройдут орудия и танки?

— Должны пройти. Сделано добротно.

— И все за пять часов! А вы — восемнадцать! — Потом повернулся к колхозникам: — От имени Красной Армии большое и сердечное вам всем спасибо. А тебе, Мефодий Кириллович, как главному распорядителю и инженеру, двойная благодарность.

Ночью мы переправились...

Наступление развивалось стремительно. И это вызвало дополнительные трудности — не успевали подвозить горючее. Танки и артиллерия часто вынуждены были простаивать. А так нужно ускорить вывод к Днепру! Законы войны требуют прямо на плечах неприятеля вырваться к реке, чтобы помешать его переправе и захватить мосты, плавучие средства.

* * *

Шел тридцать первый день непрерывных наступательных боев после прорыва обороны противника под Боромлей. К нам приехал генерал-майор Жмаченко. Он недавно присутствовал на совещании, где выступал член Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущев. Никита Сергеевич требовал усилить наступательный порыв войск, а для этого улучшить работу с бойцами, добиться, чтобы каждый понял значение битвы за Днепр. Сумеем сразу форсировать реку — быстрее освободим и Правобережье, а если позволим врагу закрепиться, сбить его будет трудно, и жертв потребуется во много раз больше.

— Думаю, вы понимаете, что от нас требуется, — сказал Жмаченко, заканчивая свой рассказ о совещании. — Темпы и еще раз темпы. Понимаю, трудно вам. Не хватает горючего. Тылы отстают. Но наступление замедлять нельзя. А выйдя к Днепру, сразу же надо форсировать его...

Днепр — не Сула или Оржица. Здесь за несколько часов мост не построишь. Проходя мимо деревень, мы [227] собирали лодки и всякие другие плавучие средства, которые могли пригодиться.

Я с Дзевульским, Борисенко и Краснокутским на остатке бензина выехали в части. Надеялись заправиться в пути, но встретить машины с горючим не удалось и мы были вынуждены остановиться в деревне Бубновская слобода, не доехав до КП 206-й дивизии.

Деревня нам показалась совсем безжизненной. За несколько часов туда не заглянула ни одна автомашина. Уже стало смеркаться.

Рахманов раздобыл буханку хлеба и крынку молока. Пока мы ужинали и думали о своем незавидном положении, к нам явилось несколько местных жителей. Сообщили, что в камышах за деревней укрылись немцы. Высказывали предположение, что ночью они обязательно пойдут по дворам и будут грабить.

— Не беспокойтесь, граждане, — успокаивал я. — Передайте всем своим, что через час-два сюда придет батальон с артиллерией. Всех немцев выловят...

Когда крестьяне ушли, Дзевульский пожал плечами:

— Удивляюсь вам, товарищ генерал. Другим вы обещаете помощь, когда сами теперь в ней нуждаетесь.

— Может, вы и правы. Но если до немцев дойдет, что сюда прибывает наш батальон, наверняка побоятся нос сунуть.

Тут же приказал Краснокутскому и водителю Рахманову пройти по деревне, наметить хаты, в которых должен «разместиться прибывающий батальон», и предупредить об этом хозяев. Дзевульский тем временем должен был наметить на западной окраине постройку, желательно в отрыве от улицы, куда мы скрытно перейдем ночью.

Так и сделали. Машину толкали туда руками. Ночь была тревожной. Выстрелы доносились не с фронта, а с тыла. Мы сидели в сарайчике, приготовив к бою свои автомат и четыре пистолета.

Ходивший дозором Краснокутский сообщил, что трое немцев появлялись в деревне, но сразу же скрылись.

С первыми проблесками наступающего утра я вышел на большак промышлять бензин. Первого же водителя грузовой машины попросил поделиться с нами, и восход солнца застал нас на в пути в 206-ю дивизию. [228]