Героизм и выживание
Мы, оставшиеся пятеро водителей «кайтэнов», стояли в кают-компании, превратившейся после бомбардировки в хаос. Мы смотрели друг на друга, на свои мрачные и бледные лица. Каждый знал, что думают все остальные. Следует ли нам умереть здесь? Может, это будет наилучшим ответом нашим критикам? Неужели нити наших судеб заплелись столь вычурно, что вся наша подготовка, все усилия, вся доблесть духа были потребны только для того, чтобы прийти к такому страшному концу и погибнуть без какой-либо возможности помочь родной стране? Я надеялся, что никогда больше не увижу ту безнадежность, которая сквозила сейчас во взорах моих товарищей, когда мы устало привалились к тому, на что еще можно было опереться, и обреченно ждали последнего, сокрушающего все и вся удара врага.
У капитана Сугамасы была еще одна причина, по которой он не мог погрузиться слишком глубоко. Он не [272] мог увести свою подлодку на глубину 325 футов, чтобы ускользнуть от этого дьявольского эсминца наверху, из-за «кайтэнов». Максимальная глубина погружения, на которую они были рассчитаны, составляла 250 футов. Более того, сейчас не было никаких гарантий, что они перенесут и такое погружение. Взрывы глубинных бомб наверняка повредили некоторые из них. Погружение на сколько-нибудь значительную глубину, пусть даже меньшую, чем 250 футов, могло привести к тому, что давление воды просто-напросто сплющит их. Наши «кайтэны» предназначались для удара по врагу, а не для сдачи их в бесполезный металлолом. Это и было одной из причин, по которой капитан старался держаться ближе к поверхности, пытаясь провести врага.
Тем не менее в настоящий момент мы были совершенно беспомощны. Доклады из всех отсеков лодки свидетельствовали, что во многих из них открылись течи. Мы лишились почти всего электрооборудования, так как тряска и удары нарушили много контактов и расстроили точные приборы. Еще немногого — и мы будем вынуждены выйти из боя. Последняя серия глубинных бомб легла не так близко, как другие. Они сработали много глубже, чем мы находились. Но при том состоянии, в котором мы пребывали, если бы новые бомбы легли даже на таком расстоянии от нас, этого оказалось бы вполне достаточно, чтобы покончить со всеми нами. Сотрясения от слабых взрывов могли привести к тому, что электролит выплеснулся бы из аккумуляторов, отравив нас хлором, и разошлись бы швы обшивки корпуса субмарины, открыв дорогу морской воде. Ситуация казалась безнадежной.
В этот момент младший лейтенант Кугэ, который вернул диван в кают-компанию на место и сидел на нем, поднялся с места.
— Я пойду на врага! — сказал он.
С этими словами он отправился в центральный пост и предстал перед капитаном Сугамасой.
— Мой «кайтэн» все еще на ходу, господин капитан, — сказал он. — Позвольте мне стартовать и атаковать этот эсминец.
— Признателен вам за это предложение, Кугэ, — ответил ему капитан, — но это невозможно. Даже если [273] ваша торпеда и не была повреждена глубинными бомбами, даже если ее двигатель и на ходу, я совершенно уверен, что ее электропроводка нарушена. Вы только посмотрите, что эти бомбы сделали с электросистемой нашей лодки!
— Позвольте мне все же стартовать, капитан, — продолжал настаивать Кугэ. — Ну позвольте!
Он, как и я, чувствовал, что лучше пасть в битве, несясь на своей торпеде к врагу, чем погибнуть здесь, внутри лодки, подобно избитому и беспомощному псу.
— Представьте себе, что произойдет, если электрическое управление рулями вышло из строя, — сказал капитан. — Вы же не станете управлять своим «кайтэном» вручную.
Если бы эти слова услышали офицеры Оцудзимы! Тогда, в ходе столь памятного нам всем семинара, один из них сказал, что мы должны даже вручную вращать винты наших торпед, если это понадобится. И все же Кугэ продолжал настаивать на том, чтобы выйти в море на врага.
— Мы же не можем просто сидеть здесь и ждать, когда враг нас прикончит! — твердил он.
Возможно, Сугамаса еще питал надежды на то, что благодаря своему опыту и искусству он сможет вызволить нас из этой ловушки. Или перемена в его сердце, о которой говорил Сонода, заставила его в большей степени почувствовать ответственность и за водителей «кайтэнов». А могло быть и так, что добровольный порыв Кугэ он истолковал просто как желание умереть и доказать тем самым неправоту офицеров Оцудзимы. В любом случае он по-прежнему не давал своего разрешения на старт.
Кугэ повысил голос. Он объяснил, что прошел множество тренировок, и сказал: он уверен, что сможет остановить атакующий нас эсминец. Они с капитаном все еще продолжали спор, когда эсминец вернулся, идя на нас в пятый заход. Спор прекратился, когда новая серия глубинных бомб взорвалась поблизости от нашей лодки.
Эта серия взрывов швырнула большую субмарину на борт так резко, что все, кто был в ней, попадали на палубу или на ближайшую переборку. Когда взрывная волна миновала, лодка постепенно, перекатываясь с борта [274] на борт, восстановила равновесие, но ее дифферент на корму стал еще больше. Теперь нос субмарины вздымался больше чем на 15 градусов. Хождение внутри лодки теперь больше напоминало подъем на Фудзи, священную гору, находящуюся всего в нескольких милях от моего дома в Токио.
— Всем свободным от вахты, — раздался по судовой трансляции приказ капитана Сугамасы, — собраться в носовом торпедном отсеке!
Несколько дюжин людей прошло через кают-компанию, держа в руках тяжелые металлические части оборудования. Было необходимо облегчить корму и утяжелить нос лодки, в противном случае нам угрожала опасность скользнуть кормой вперед на океанское дно и оказаться там раздавленными давлением воды. Я, как и мои товарищи, тоже присоединился к этим перемещениям. Мы стали взбираться по вздымающейся под нашими ногами палубе с мешками риса из корабельной провизионки. Мы работали, пока не заполнили весь носовой торпедный отсек, но это ни на дюйм не изменило дифферент лодки. Она по-прежнему висела в воде под крутым углом.
Основное освещение вышло из строя. Тусклый свет аварийного освещения вырывал из темноты мрачные и потемневшие, грязные и потные лица членов экипажа. Так вот как умирают подводники, подумал я. Так и мои друзья встретили смерть. Это не имело ничего общего с атакой, пережитой мной несколькими неделями тому назад на субмарине «I-47» в районе пролива Бунго. Сейчас мы просто сидели, принимая удар за ударом и ожидая того последнего, который покончит со всеми нами. Удары эти сыпались на нас, не давая нам передышки. Едва лодка выпрямлялась после очередной серии ударов, как враг наверху тут же возвращался, чтобы снова обрушить на нас свой смертоносный груз.
К этому времени мы уже убедились, что с поверхности нас обрабатывают два преследователя. К тому первому эсминцу теперь присоединился еще и помощник. Возможно, это был тот самый, который смог увернуться от «кайтэна» Икэбути. Где же сейчас Икэбути? Без сомнения, он уже мертв. У него уже давно должно было закончиться горючее. Вероятнее всего, он совершил харакири. [275]
Мы не слышали никакого отдаленного взрыва, что было бы, если бы Икэбути привел в действие механизм самоуничтожения. Он, должно быть, преследовал врага, пока не закончилось горючее, а потом вспорол себе живот. Что за кончина для человека столь отважного!
Каждый новый взрыв глубинной бомбы заставлял меня думать, что это последний для всех нас, особенно когда эти два эсминца прошли над нами крест-накрест в ходе своей шестой атаки. Наше местоположение им было известно совершенно точно. Что касается них, подумал я, то это только вопрос времени. Они ждали расплывающегося на поверхности воды большого масляного пятна — это был бы знак того, что корпус нашей субмарины пробит и морская вода заполняет ее отсеки. Меня удивляло лишь то, сколь долго мы могли выносить эту бомбардировку и до сих пор оставаться в живых.
Затем началась седьмая атака. Еще одна дюжина глубинных бомб была сброшена на нас. Они тоже взорвались глубоко под нами. Удача не покинула нас. Если бы враги поняли, что делает капитан Сугамаса, командиры эсминцев приказали бы поставить гидростатические взрыватели глубинных бомб на незначительную глубину. На палубе у нас, в боеголовках «кайтэнов», находилось 15 000 фунтов сильной взрывчатки. Если бы при бомбардировке хотя бы одна боеголовка сдетонировала, с нами было бы кончено. Да и, вполне вероятно, такая же судьба постигла бы и один из эсминцев, если бы он в этот момент проходил над нами. Ему просто-напросто оторвало бы корму.
К этому моменту мы вынесли уже взрывы более чем девяноста глубинных бомб. Я был в состоянии, когда каждый нерв в моем теле был до боли напряжен. Я не мог унять дрожь, так же как и остальные, — я это видел. Одной рукой я судорожно сжимал пластмассовую капсулу с цианистым калием. Я был уверен, что наши враги разделаются с нами. Если рано или поздно им это удастся — после особенно удачного взрыва обшивка лодки лопнет и морская вода хлынет внутрь корпуса, — то я намеревался тут же проглотить эту капсулу. Невыносимо было представить себе, как я буду захлебываться в воде или задыхаться в одном из отсеков субмарины. [276]
Мельком я взглянул на часы — они показывали 15.00. За два с половиной часа мы пережили семь серий бомбардировок глубинными бомбами. По внутренней трансляции лодки раздался полный отчаяния голос капитана Сугамасы:
— Водители «кайтэнов», приготовиться! Занять места в «кайтэне» номер пять и номер три!
Кугэ наконец-то дождался своего часа. Место в другой торпеде должен был занять Янагия. Я крикнул им вдогонку: «Удачи!», когда двое моих товарищей стали пробираться по вздыбившейся палубе к переходным лазам. Не знаю, верил ли Сугамаса в то, что они могут сделать что-нибудь с нашими противниками, или же он просто решил удовлетворить их желания — погибнуть так, как и должен погибать водитель «кайтэна». Может быть, он понимал, что и самому ему осталось жить уже недолго, и захотел завершить жизнь широким жестом.
Механики быстро проверили «кайтэны». Электрическое управление рулями не действовало ни в одном из них, в чем не было ничего удивительного после той обработки глубинными бомбами, которую им пришлось выдержать. Но их обшивка, как ни странно, осталась неповрежденной и не дала течи. Кугэ и Янагия могли воспользоваться для управления торпедами ручным приводом рулей. Хотя, признаться, им было бы чертовски тяжело наводить «кайтэны» на врага вручную.
Мы все в ходе тренировок осваивали ручное управление торпедами. Но в таком режиме «кайтэны» у всех держались на курсе неустойчиво, практически шли зигзагом. Если эсминцев врага не будет поблизости, когда наши «кайтэны» стартуют, то у наших товарищей будет мало шансов по-настоящему атаковать. Чтобы поразить врага в этом случае, последний отрезок перед ударом должен быть как можно короче. Наш капитан понимал это. Именно поэтому он сопротивлялся Кугэ, когда пару часов назад тот впервые попросил выпустить его на врага. Но теперь было просто необходимо пойти на какие-нибудь отчаянные меры, чтобы разделаться с царящими наверху чудовищами.
Ни с одним из «кайтэнов» не было и телефонной связи — она явно была оборвана взрывами глубинных бомб. [277]
Кугэ и Янагия шли на врага, не имея никакой информации из центрального поста управления о ситуации наверху. Один удар кувалдой изнутри по корпусу лодки должен был стать сигналом к старту для Янагии, два удара — сигналом для младшего лейтенанта Кугэ.
Захваты, удерживавшие «кайтэн» Янагии, были освобождены, и один из подводников изо всех сил ударил кувалдой по корпусу. Мы затаили дыхание, ожидая. Прошла секунда, затем другая. И тут мы услышали хорошо знакомый нам звук — заработал винт торпеды Янагии. Он сошел с креплений и отправился на врага.
Сможет ли он справиться с управлением своей торпедой? — подумал я. Дадут ли правильные показания его приборы? В этот момент мы находились на глубине 215 футов, продолжая медленно погружаться кормой вперед, несмотря на все принятые меры, в том числе переброску мешков с рисом в носовой отсек. Янагии придется всплывать к поверхности почти вертикально, если он решит появиться поблизости от местонахождения лодки «I-36» и внезапностью своего появления ошеломить врага.
Звук работающего мотора торпеды Янагии был все еще слышен, когда другой подводник дважды ударил кувалдой по переборке носового отсека. Мы услышали, как откинулись и ударились о палубу захваты «кайтэна» Кугэ, но двигатель его молчал. Неужели он решил просто всплыть на поверхность? Если это так, то враг может просто расстрелять его из пулеметов. Выдержит ли в этом случае наша лодка мощный взрыв его боеголовки, если он всплывет прямо над нами? Все эти вопросы мгновенно промелькнули в голове стоящих рядом со мной товарищей и подводников, и кто-то из них сам же ответил:
— Да какая разница? Если «кайтэны» погибнут, нам всем тоже конец!
Затаив дыхание, мы ждали, гадая о том, что происходит наверху. Затем, примерно секунд через тридцать после того, как стукнули о палубу освободившие его торпеду захваты, мы услышали знакомый звук. Его двигатель заработал! Это было просто чудо! Какие же все-таки непредсказуемые устройства эти «кайтэны», подумал я. Несмотря на заботливое обслуживание, их моторы несколько раз отказывались запускаться даже на Хикари и [278] Оцудзиме. Теперь же эти устройства провели двадцать пять дней в соленой морской воде и перенесли около сотни взрывов глубинных бомб. И они все-таки заработали! Некоторые вещи бывает просто невозможно объяснить.
Последующие несколько минут прошли в совершенном молчании. Звук моторов «кайтэнов» затих, не слышно было и работы винтов эсминцев. Прошло еще десять минут. С момента, когда стартовал Янагия, прошло уже четверть часа. Двое наших друзей должны были приближаться к своим целям, тем двум эсминцам.
Совершенно неожиданно мы услышали несколько слабых взрывов, довольно отдаленных, за которыми последовал куда более мощный взрыв. Это взорвался «кайтэн»!
Хриплыми восклицаниями восторга мы приветствовали его.
— Они разделались с ними! — закричали сразу несколько человек. — Кто-то из них смог потопить врага!
Сработал заряд в 3000 фунтов взрывчатки, и в глубине души мы были уверены, что один из наших преследователей уничтожен. Слезы горя и радости за успех моих товарищей хлынули у меня из глаз. Один из них, по крайней мере, выполнил свою задачу.
А что другой? Наш акустик доложил, что теперь он слышит работу винтов только одного эсминца. Причем тот, как можно предположить, направляется к месту, где прозвучал мощный взрыв. Через несколько минут он сбросил там серию глубинных бомб, о чем доложил наш акустик. Их разрывы прозвучали очень далеко от нас.
Послышалась новая серия взрывов. До нас донеслись только слабые их отзвуки. Как мы поняли, оставшийся эсминец преследовал второй «кайтэн». Один из наших товарищей спасал нашу жизнь ценой своей. Он увел от нас нашего преследователя, и теперь наша субмарина могла скрыться. Мы представили себе, как же были ошеломлены наши враги. В какой-то момент они были совершенно уверены в том, что потопили нашу подводную лодку. Они забрасывали нас глубинными бомбами с таким же спокойствием, как охотник стреляет по взлетающей дичи. И в следующий миг они оказались лицом к [279] лицу с двумя гигантскими высокоскоростными торпедами, несущимися, чтобы потопить их.
Прошло еще какое-то время. Звук винтов вражеского эсминца совершенно затих. Не слышно было и но-вых разрывов глубинных бомб. И «кайтэн», и эсминец были где-то совсем далеко от нас. Капитан Сугамаса изменил курс и начал крадучись, еле слышно, уходить с места нашего сражения. Если враг и вернется, у него не будет никаких шансов снова обнаружить нас.
Таким образом, старшина Янагия и младший лейтенант Кугэ спасли нашу подводную лодку. Кто же из них потопил эсминец, а кто взял на себя роль приманки для второго? Был ли тот взрыв, который мы слышали, взрывом «кайтэна» Кугэ? И этот скромный и даже застенчивый юноша из Осаки, ежедневно писавший письма своим братьям и сестрам, уничтожил нависшую над нами угрозу? Сколь же страстной должна была быть его решимость, если он сам подал капитану Сугамасе идею выпуска «кайтэна» с глубины! И каким странным могло показаться его поведение для всех, кроме водителей «кайтэнов», которые лучше всех знали его! Кугэ был таким скромным и застенчивым, что однажды даже притворился, будто у него есть возлюбленная, когда другие обсуждали этот предмет. Как-то раз он даже показал нам фотографию симпатичной молодой девушки в школьной форме и сказал, что это его возлюбленная. И лишь много позже мы достаточно случайно узнали, что на самом деле это была фотография его сестры. Неужели этот скромный и застенчивый человек нанес столь мощный удар по врагу?
Или это был Янагия, который должен был оставаться дома, работая в рыболовной артели, когда другие японские юноши сражались на дальних островах и за далекими морями? Все больше и больше неистовствуя при каждом неудачном для нас повороте военных событий, он в конце концов преодолел сопротивление своих родителей и убедил их, что должен пойти сражаться за свою страну, хотя в их семье уже погиб один сын. Каким же отважным воином он был! На базе Цутиура этот невысокий коренастый человек в полной мере проявил свой бойцовский характер. Однажды он участвовал в рукопашной схватке, в которой боролись [280] сто курсантов-летчиков, разбитых по парам. Победитель в одной паре должен был сразиться с победителем в другой паре, и так до конца. Так вот, последним из них остался Янагия, победив всех своих соперников. Был ли этот всегда веселый честный человек, никогда не стеснявшийся своего происхождения из бедной семьи, тем героем, который поразил нашего врага в самое сердце? Или же он, презрев славу, увел за собой второй корабль и дал нам возможность спастись?
Этого нам уже не дано было узнать.
Капитан Сугамаса заговорил по корабельной трансляции, голос его прерывался от рыданий.
— Внимание всей команды! — произнес он. — Необходимо всем приложить максимум усилий, чтобы устранить причиненные нам повреждения. Младший лейтенант Куге и старшина Янагия пали смертью героев, как и лейтенант Икэбути. Сделаем же так, чтобы их смерть не была напрасной! Надо вернуться на базу как можно быстрее, как только повреждения будут устранены. Затем мы проведем там ремонт и снова пойдем на битву с врагом. И мы отомстим за смерть наших отважных товарищей. Даю вам слово, что я снова сам поведу вас в бой!
Все вокруг меня плакали. Единственно чистыми местами на их грязных, перепачканных в масле и копоти лицах были светлые дорожки, промытые слезами. Мне случалось несколько раз плакать, но теперь это были другие слезы, слезы искренней скорби. Они шли из самой глубины моей души. Сейчас я не жалел о себе. Я скорбел по этим отважным людям и оплакивал их воистину героическую смерть. И еще я искренне желал вернуться в родной порт. Я хотел отправиться на Хикари, получить там новый «кайтэн» и вместе с Сугамасой снова пойти на врага.
После того как капитан закончил говорить, мы недолго предавались скорби. Для этого у нас просто-напросто не было времени. Мы вырвались из объятий врага, но еще не вырвались из объятий океана. Подводная лодка получила значительные повреждения и медленно тонула. Электромеханики доложили капитану, что аккумуляторные батареи корабля разряжены на 90 процентов. В баллонах высокого давления оставалось сжатого воздуха [281] лишь на одну попытку всплыть. Поэтому мы не осмеливались сделать эту попытку, пока не приведем лодку в такой порядок, какой только возможно достичь нашими силами. Мы должны были остановить все течи, чтобы не расходовать наши запасы сжатого воздуха и электроэнергии впустую. Мы должны были убедиться, что в лодку больше не поступает забортная вода, прежде чем начать продувать балластные цистерны.
Вся команда работала не покладая рук. Ничего не зная об устройстве лодки, я не мог работать вместе с ними. Поэтому мое участие в этом ремонте свелось к тому, что я подавал инструменты тем, кто знал, как правильно ими пользоваться, светил переносными лампами и вообще был «на подхвате». Но дело понемногу продвигалось, и около 22.00, проведя более семнадцати часов под водой, мы сделали попытку всплыть. Все подводники были напряжены до предела. Затаив дыхание, они молились и старались всеми силами души помочь кораблю. Наверх лодка шла чрезвычайно медленно, порой нас даже охватывали сомнения, но в конце концов нам удалось поднять ее. В самом начале одиннадцатого в темноте ночи 28 июня мы показались на поверхности, всем сердцем надеясь, что никакой рыскающий в морях враг не направит на нас луч своего радара. Если бы мы показались на его экране, то нам пришел бы конец. Для всплытия мы опустошили все наши баллоны воздуха высокого давления. Если бы нам пришлось сейчас погрузиться, то всплыть снова мы бы не смогли никогда. Едва оказавшись на поверхности гладкого, как зеркало, моря, мы тут же включили дизели, чтобы зарядить аккумуляторные батареи и закачать в баллоны воздух. Покажись сейчас поблизости враг, нам пришлось бы обороняться от него двумя ручными пулеметами. Подводные лодки, оборудованные для транспортировки «кайтэнов», не имели палубного орудия.
После всех неудач сегодняшнего дня нам наконец улыбнулась удача. Стояла безлунная ночь. Антенна нашего радара, поврежденная взрывами глубинных бомб, была отремонтирована, аккумуляторные батареи заряжены, баллоны высокого давления заполнены сжатым воздухом. Вскоре мы, если это будет необходимо, уже могли совершить новое погружение. Прохладный морской воздух освежил [282] наши усталые тела. Лица подводников расцветали улыбками по мере того, как поднимались стрелки указателей давления воздуха и амперметров. Хотя, как считалось, в этом районе океана действует много вражеских кораблей и судов, мы чувствовали, что души трех наших погибших товарищей хранят нас.
Прошло несколько часов. У нас не было пресной воды для умывания, но все мы чувствовали себя посвежевшими. Морской воздух, особенно сладкий после затхлой атмосферы лодки, изрядно взбодрил нас. Но тут оператор радара доложил, что в 20 милях от нас замечен вражеский самолет. И хотя ремонт был сделан только на скорую руку, мы сочли за лучшее уйти под воду.
Проделать это надо было медленно. Поскольку все оборудование работало еле-еле, нечего было и думать о срочном погружении. Субмарина уходила под воду куда дольше, чем при появлении эсминца. Самолет, по всей видимости, нас не заметил, мы надеялись, что нам удастся снова всплыть и подышать ночным морским воздухом, но капитан Сугамаса решил больше в этом походе не испытывать судьбу. Мы шли теперь в подводном положении, а на все наши вопросы, когда же мы всплывем, капитан теперь отвечал: «Еще какое-то время потерпите!»
Все время, пока те два эсминца забрасывали нас глубинными бомбами, наши нервы были так напряжены, что мы совершенно не замечали жары, царившей в подводной лодке. Единственным нашим желанием тогда было избежать смерти. Но теперь, когда опасность миновала, мы стали чувствовать, что внутри лодки царит гнетущая жара. Система кондиционирования воздуха была повреждена столь капитально, что мы своими силами были не в состоянии починить ее. У нас оставалось несколько электрических вентиляторов, но они лишь без всякого толку гоняли спертый воздух. Весь экипаж страдал от жары, тем более что все помнили те несколько глотков прохлады, которые успели сделать, пока лодка шла по поверхности океана. Тела всех, кого я мог видеть, блестели от выступившего на коже пота, и даже офицеры, всегда, даже в самые жаркие дни носившие свои форменные мундиры, на этот раз разделись до фундоси, как и все остальные. [283]
Мы не теряли надежды на то, что Сугамаса вскоре поднимет лодку на поверхность и мы сможем немного освежиться. У меня кружилась голова от жары и изнеможения, и я направился в кубрик команды. Там было немного прохладнее, и я решил прилечь на свою койку, чтобы отдохнуть, — может быть, тогда я буду чувствовать себя несколько лучше.
В кубрике команды, располагавшемся в одном из носовых отсеков, я обнаружил старшину Эйдзо Номуру, который лежал на своей койке и горько рыдал. Номура был духом ничуть не менее стоек, чем любой другой офицер императорского военно-морского флота, которых мне приходилось знавать. Меня бы не удивило, если бы он рыдал вместе с кем-нибудь из жалости по погибшим, но изумился, увидев его плачущим в одиночестве. Он просто был не таким человеком. Я начал было расспрашивать его, в чем дело, когда заметил блокнот, лежавший рядом с ним на койке. Я узнал в нем блокнот, который младший лейтенант Кугэ передал нам накануне того дня, когда он сел в свой «кайтэн», чтобы ринуться на врага.
— Вот, Ёкота, — сказал, вытирая слезы, Номура. — Прочти это.
Он протянул мне блокнот, раскрытый на одной из последних страниц, и я понял, что это прощальное письмо, которое оставил Кугэ. Я начал читать.
«Всем моим друзьям на базе от Минору Кугэ.
Из-за повреждений наших «кайтэнов» трое их водителей должны будут снова вернуться на базу. Мы вышли в море группой из шести человек. Мы стали хорошими товарищами, и меня огорчает, что лишь трое из нас смогут сразиться с врагом.
Для Соноды, Номуры и Ёкоты это уже не первый выход на задание. Дважды они уже выходили в составе других групп. Хотя им снова придется вернуться к вам, я прошу вас не бросать на них презрительных взглядов. Узнав, что его «кайтэн» не сможет выйти на врага, лейтенант Сонода горько рыдал в одной из офицерских кают. Я прекрасно понимаю его чувства. [284]
Прошу вас послать этих трех человек на новое задание как можно быстрее. Они горят желанием получить новое прекрасное оружие и сразиться с врагом.
Это последнее желание в моей жизни и единственное, с которым я обращаюсь к вам, ожидая своей очереди выйти в свой последний бросок на врага».
Прочитав эти слова, я зарыдал вместе с Номурой. Мне хотелось произнести имя Кугэ вслух и благословить его, но я не стал делать этого в присутствии других подводников. Я просто лег на свою койку и прочитал про себя молитву по моему покойному другу. Ему, как и нам, было знакомо то чувство, с которым приходилось дважды возвращаться после выхода в составе групп «Конго» и «Тэмбу». Поэтому, завершая свой дневник, он просил других водителей «кайтэнов» проявить сострадание к нам.
«Мне не нужно сострадание, Кугэ, — мысленно разговаривал я со своим другом. — Я вернусь и с полным спокойствием приму все, что произойдет после этого. Если люди будут злословить у нас за спиной, пусть их. Если они не смогут понять чувства водителей «кайтэнов», я ничего не смогу с этим поделать. Ты, Икэбути и Янагия понимаете это, а все остальное для меня не важно. Пусть не сразу, но я снова выйду на врага. Дождитесь нас. Пройдет не так уж много времени, и мы трое встретимся снова».
Я вытер слезы. У меня больше не было причины плакать. Вскоре сон овладел моим усталым телом.
Пока я спал, экипаж под командованием капитана Сугамасы продолжал медленно вести нашу лодку на север к родной базе. Все мечтали о том, чтобы подняться на поверхность, но возможности для этого по-прежнему не было. Все чаще стали встречаться патрульные корабли американцев. Всякий раз, когда капитан подвсплывал на перископную глубину, чтобы поднять антенну радара и осмотреться, наш оператор замечал на экране прибора вражеские самолеты. Поэтому мы продолжали идти в погруженном состоянии, используя запасенную в аккумуляторных батареях электроэнергию и зная, что лишь с наступлением ночи 29 июня у нас может появиться шанс подняться на поверхность. [285]
Все из команды, кто не стоял ходовую вахту, спали или дремали, стараясь не расходовать понапрасну сил, когда в 9.00 мы услышали неожиданный взрыв. Он был достаточно громок, чтобы его услышали все в лодке, и мы повскакивали с коек, стоя на палубе в одних только грязных набедренных повязках. Все удивленно переглядывались, поскольку громкоговорители судовой трансляции молчали. Никто не мог объяснить нам, что происходит.
— Выясните источник шума! — услышали мы с Номурой приказ капитана Сугамасы, когда вошли в кают-компанию.
Акустик доложил, что его приборы ничего не показывают.
— Осмотреться радаром! — последовал новый приказ. Над водой завращалась поднятая антенна радара.
— Горизонт чист! — доложил оператор.
Оставалось предположить, что либо наш радар испорчен, либо нечто, ставшее причиной этого взрыва, внезапно исчезло.
За этим последовал краткий спор в центральном посту, после чего заработала трансляция.
— Должно быть, у нас имеется течь в топливной цистерне, — сообщил громкоговоритель. — Нас заметил вражеский самолет. Он сбросил бомбу, чтобы обозначить эту точку. Теперь к ней, по всей вероятности, следуют корабли врага, чтобы произвести поиск.
К такому выводу пришел капитан Сугамаса. Если он был правильным, то мы попали в переделку еще более опасную, чем ранее. Остановить течь своими силами, изнутри лодки, мы не могли. Через пробоину топливо будет выходить до тех пор, пока в цистерне не останется горючего либо пока нас не найдут враги. Весь экипаж занял свои места, подводники изготовились к новой бомбардировке. Мы ждали ее со страхом, поскольку не представляли, сколько еще может выдержать наш и так уже потрепанный корабль. Наверняка мы не сможем погрузиться очень глубоко, к тому же у нас на палубе по-прежнему оставалось 9000 фунтов сильной взрывчатки. Близкий взрыв глубинной бомбы мог означать наш конец. [286]
Некоторое время мы ждали, но никакой атаки не последовало. Это убедило капитана Сугамасу в том, что самолет лишь приблизительно обозначил место для кораблей. Если бы пилот самолета был уверен в точке нашего пребывания, то он продолжил бы бомбардировку. Наша лоука проуолжила свой тернистый путь на север. Возможно, к тому времени, когуа надводные корабли противника прибыли к обозначенной самолетом точке океана, мы находились уже достаточно далеко от нее.
Примерно тридцать минут спустя акустик доложил в центральный пост:
— Слышу шум винтов! Пеленг левый девяносто! Интенсивность — два!
Враг приближается! Самолет все-таки вызвал его! Он обнаружит нас без особого труда по тянущемуся за нами следу вытекающего топлива.
От этих мыслей нам стало нехорошо. Защищаться нам было совершенно нечем. На палубе стояли три бесполезных «кайтэна», а все усилия команды уходили только на то, чтобы держать субмарину на ровном киле. Мы не могли всплыть и принять бой. У нас имелось только два ручных пулемета, да и те вполне могли отказать после того, что пришлось испытать кораблю. Но даже если они и будут работать, то что они могут сделать против пятидюймовых орудий? Нас разорвут снарядами на части, едва мы покажемся на поверхности воды. Нам оставалось только одно: потихоньку ускользнуть и надеяться на то, что враг не сможет обнаружить нас. Если он нас все-таки обнаружит, то нам конец.
В следующий момент мы все услышали разрывы глубинных бомб. Но они звучали довольно далеко от нас. Что же делает враг?
— Интенсивность звука винтов — три! — прозвучал доклад акустика.
Враг приближался. Он был теперь ближе к нам, чем в момент первого доклада.
Несколько минут спустя последовал новый доклад:
— Интенсивность звука по-прежнему три!
Это было абсолютно непонятно. Почему он не подойдет ближе? Неужели он хочет вынудить нас увеличить скорость, чтобы точнее засечь наше место по более сильному [287] звуку работающих винтов? Мы снова услышали разрывы второй серии глубинных бомб. Они прозвучали еще дальше, чем первая серия. Это удивило нас, но мы продолжали держать курс на север, стараясь ускользнуть на скорости около 4 узлов. При такой скорости хода заряда наших аккумуляторных батарей должно было хватить на больший срок. Кроме того, на такой скорости врагу было гораздо труднее запеленговать нас по звуку работающих винтов.
Разорвалась новая серия глубинных бомб, еще дальше, чем две первые. Затем последовали еще две серии, но они были сброшены так далеко, что наш акустик даже не слышал больше шума винтов наверху.
— Нам повезло, — сказал по корабельной трансляции Сугамаса. — На море сильное волнение. Оно нам помогло. Я уверен, у нас утечка горючего, и вражеские самолеты заметили наш след. Но волнение размыло этот след, и поэтому вражеский эсминец не знает точно, где мы находимся. Я намерен следовать своим курсом и надеюсь, что противник будет продолжать делать то, что он делает сейчас, — бросать глубинные бомбы туда, где нас нет.
Температура в лодке продолжала подниматься, а содержание кислорода в воздухе снижалось. К вечеру мы уже хватали воздух ртом подобно рыбам, выброшенным на берег большой волной. В 18.30 капитан Сугамаса решил, что мы можем рискнуть. Нам было необходимо проветрить лодку и зарядить аккумуляторные батареи. Мы не могли больше оставаться под водой. Люди слабели и уже не могли управлять субмариной.
— Стоять к всплытию! — раздалась команда, и все стали радостно переглядываться.
После этой команды, всплыв, мы сможем вдохнуть свежего воздуха. Мы ждали веселящего душу звука воздуха высокого давления, вытесняющего воду из балластных цистерн. Но вместо этого звука мы вдруг почувствовали, что лодка начинает погружаться кормой вперед!
— До симасьтака? — донесся до нас из центрального поста чей-то возглас. — Что происходит?
Один из вахтенных стал вслух отсчитывать показания глубиномера. [288]
— Сто пятьдесят футов! — услышали мы, стараясь восстановить равновесие лодки. — Сто восемьдесят футов! Двести десять футов!
Лодка была рассчитана на погружение до глубины 315 футов. На большей глубине давление воды могло разрушить ее корпус.
— Двести сорок футов! — продолжал отсчитывать вахтенный. — Двести семьдесят футов! Триста футов! Триста тридцать футов!
Мне показалось в этот момент, что море сжимает меня, как оно сжимало сейчас корпус лодки.
— Триста шестьдесят футов! — монотонно бубнил вахтенный. — Триста девяносто футов!
— Великий Будда! — пробормотал я. Вахтенный произнес:
— Четыреста двадцать футов!
Раздался долгий скрипящий звук, словно корпус субмарины сжимался складками. Это конец, пронеслось в моем сознании.
Затем я услышал шипение сжатого воздуха. Главные балластные цистерны были продуты. Лодка на несколько секунд замерла в толще воды, а затем стала все быстрее и быстрее подниматься к поверхности. Наконец-то спасены! Позже я узнал, что некий старшина, от удушья плохо понимавший, что он делает, открыл не тот клапан. Потребовалось несколько секунд, чтобы исправить его ошибку, но враг все-таки едва не доконал нас, пусть и окольным способом. Он настолько измотал подводников, высочайших профессионалов в своем деле, что один из них едва не погубил всех своих товарищей, допустив ошибку.
И все же мы еще не могли торжествовать. Капитан Сугамаса хотел сообщить в штаб 6-го флота о нашем возвращении, но он знал, что враг может слушать радиоэфир, чтобы запеленговать наше место и снова навести туда эсминцы. Надо отдать должное нашим врагам — их боевой дух был неутомим. Они никогда не сдавались. Мы всплыли на поверхность и стали заряжать аккумуляторные батареи. Пока шла зарядка и проветривались помещения лодки, Сугамаса написал радиограмму, а затем снова и снова сокращал ее до [289] возможного предела, чтобы передача шла как можно короче. Мы должны были свести до минимума шансы обнаружить нас.
Когда все было готово к новому погружению, Суга-маса тщательно проинструктировал нашего лучшего радиста и вручил ему радиограмму. Она была предельно краткой: «I-36» возвращается на базу. Сильные повреждения. Израсходованы три «кайтэна».
Как только радиограмма была передана, мы ушли под воду и легли на курс. В подводном положении мы шли весь день 30 июня и всплыли лишь поздно вечером. На этот раз, заряжая аккумуляторы, мы слушали радиопереговоры противника, которые довольно часто шли открытым текстом. Подумать только, до чего самоуверенным был в это время американский флот! Безусловно, Императорский военно-морской флот тогда не мог причинить серьезного ущерба американцам, поэтому они не давали себе труда кодировать радиосообщения или маскировать самый факт того, что они ведутся. Лейтенант Хагивара, штурман субмарины «I-36», рассказал нам, что в перехваченном донесении неприятеля о подводных лодках, появившихся на его флангах, наше местопребывание было указано с большой точностью. Мы оставались на поверхности моря ровно столько, сколько было необходимо, а затем снова погрузились. Субмарина шла в подводном положении весь день и всплыла только с наступлением темноты 1 июля, затем такой процесс повторялся в течение последующих четырех дней. Несколько раз, всплыв, мы замечали на горизонте вражеские самолеты, а идя под водой, часто слышали отдаленный шум винтов вражеских кораблей. Возможно, даже с большим основанием, чем субмарина «I-47», именно нашей лодке «I-36» следовало бы носить имя «Синайнай», «бессмертный» корабль.
Вскоре после полуночи 6 июля, всплыв, мы уже рассекали воды пролива Бунго, приближаясь к родному дому. Через несколько часов нас ждали обилие горячей воды и вкусная еда. По левому борту вырисовывался темный силуэт острова Кюсю, а справа показался берег острова Сикоку. Я никак не думал, что мне доведется увидеть их еще раз. [290]
Но теперь все будет как надо, твердил я себе, вдыхая свежий воздух на мостике рубки. Вскоре я сойду на берег на родной базе. Все ее обитатели узнают о последней просьбе Кугэ, да и капитан Сугамаса замолвит слово за нас. Еще через какое-то время, возможно недели через две, Сонода, Номура и я, вместе с еще тремя водителями «кайтэнов», снова отправимся этим же проливом на юг в поисках неприятеля. Сугамаса дал слово всему экипажу.
Так что, подумал я, дела идут не так уж плохо, несмотря ни на что, и склонился в глубоком поклоне, приветствуя родные места.
Поклон мой был прерван громким криком и четырьмя сильными взрывами. Мостик мгновенно опустел, и лодка пошла вперед полным ходом. Спустившись в кают-компанию, мы задавали друг другу недоуменные вопросы, поскольку никто не понимал, что произошло.
Чуть спустя в кают-компанию вошел старший механик лодки.
— Это неслыханно! — сказал он. — После всего, что нам пришлось пережить, когда мы почти дома, нас обстреляла американская подводная лодка!
— Американская подводная лодка? Здесь, в проливе Бунго?
Мы знали, что вражеские субмарины часто появляются у южного выхода из пролива и топят там наши суда, но мы уже шли почти на середине пролива, когда прогремели эти взрывы.
— Именно так, — кивнул старший механик, отвечая на наши недоуменные возгласы. — Она выпустила по нас четыре торпеды. И одна прошла всего в пятидесяти футах у нас за кормой. Те взрывы, которые вы слышали, — это торпеды взорвались, ударившись о берег. Интересно, как долго нам будет везти?
Да уж, это было и в самом деле везение! И еще одно доброе предзнаменование после всех тех неудач, которые нас преследовали. Несколько часов спустя я стоял на палубе нашей лодки, которая заходила в бухту Хикари. На небе сияло солнце, лаская своими лучами мою спину. В последний раз я видел эту картину тридцать три дня тому назад. Пройдет не так уж много времени, и я снова выйду в море. [291]