Глава 9.

Наша группа «Татара» отправляется на задание

Подводная лодка «I-47» вернулась на базу Хикари в последнюю неделю марта. Я смотрел, как она входит в бухту, стоя на палубе торпедного катера и следя за тем, как лейтенант Какидзаки идет в условную «атаку». Подводная лодка шла в надводном положении, поблескивая новым антирадарным покрытием. На ее корпусе издалека были видны большие белые иероглифы, изображавшие девиз на гербе семейства Кусуноки, — «хризантема» и «вода». Когда Какидзаки пошел в новую идеальную «атаку» под килем торпедного катера, я помахал своей бескозыркой, приветствуя экипаж субмарины. Мы закончили [152] учебный выход и ошвартовались у пирса базы как раз в тот момент, когда шлюпка с подводной лодки высадила на берег капитана Ориту. Мы, шестеро водителей «кайтэнов», сразу же направились к офицерскому общежитию.

— А-а, лейтенант Какидзаки! — приветствовал нашего командира группы капитан Орита. — Давненько вас не видел! — Но широкая улыбка на его лице тут же сменилась грустным выражением. — В вашей группе произошли значительные изменения, не так ли? Я с сожалением узнал о смерти старшины Ядзаки, но, когда вслед за ней пришло известие о гибели лейтенанта Миёси, я испытал буквально шок. Когда мне доложили, я не мог сдвинуться с места.

— Мы все надеемся, господин лейтенант, — ответил на это Какидзаки, стоя по стойке «смирно», — что сможем отомстить за Ядзаки и лейтенанта Миёси!

— И вы справедливо надеетесь, — сказал капитан Орита, — я тоже надеюсь, что вы сумеете сделать это. В конце концов, вы шестеро — самые опытные водители «кайтэнов», которыми мы располагаем в данный момент.

— Благодарю вас, господин лейтенант, — поклонился Какидзаки. — А теперь позвольте мне представить вам остальных членов нашей группы. — С этими словами он повернулся к нам, и каждый из нас по очереди почтительно поклонился капитану.

Затем мы разговорились о происхождении названия нашей группы «Татара». В XV веке в Японии жил великий воин по имени Токимунэ Ходзё. На него была возложена задача защитить нашу родину от вторжения армады монгольских кораблей, готовящихся высадиться на наших островах и поработить наш народ. Воодушевленный помощью сильного урагана, разметавшего и потопившего большую часть этой армады, Токимунэ разбил оставшихся захватчиков в битве на побережье Татара, на севере острова Кюсю. Этот ураган стал одним из двух «божественных ветров», столь часто упоминаемых в нашей истории. Именно он дал название летчикам-камикадзе. Наша же группа получила это свое имя потому, что, как и воины былых времен, мы должны были нанести удар по вторгшимся врагам, американцам, которые готовились захватить Окинаву, расположенную [153] в архипелаге Рюкю нашей островной страны.

Флагманским кораблем группы «Татара» предстояло стать нашей подводной лодке «I-47», которая должна была принять на борт Какидзаки, Маэду, Синкаи, Яма-гути, Фурукаву и меня. На задание отправлялись еще и три другие субмарины. Подводная лодка «I-44» должна была выйти в море со своим новым командиром, капитаном 2-го ранга Киёси Масудзавой и водителями «кайтэ-нов»: лейтенантом Хидэо Дои, старшинами Ясухико Икаку, Такахарой Татэваки и Хикого Сугахарой на борту. Эти люди уже пережили суровую трагедию, выйдя ранее на задание на той же субмарине в составе группы «Чихайя». Им так и не пришлось даже попытаться начать выполнять боевое задание, поскольку американские корабли и самолеты, обнаружив подводную лодку, почти двое суток продержали ее под водой, забрасывая глубинными бомбами. Именно тогда ее капитан по возвращении на базу был отстранен от командования, хотя ни один из водителей «кайтэнов» не сказал о нем дурного слова.

Подводной лодкой «I-56» командовал капитан 2-го ранга Кэйдзи Седа. Лодка также была переоборудована таким образом, что могла принять на борт шесть «кайтэнов». Группу их водителей возглавлял младший лейтенант Сэйдзи Фукусима, выпускник Военно-морской академии. Членами группы были старшина Хироси Яги и еще четверо ребят в том же звании. Выход должен был стать первым для всех них.

Четвертой подводной лодкой, выполнявшей задание, должна была стать «I-58» под командованием капитана 2-го ранга Мотицуро Хасимото. Младшему лейтенанту Нобуо Икэбути предстояло вести за собой трех членов своей группы, старшин Итиро Соноду, Хидэмасу Янагию и Райту Ириэ. У них уже был один неудачный выход на задание на той же самой субмарине «I-58» в составе группы «Симбу», когда эта группа была отозвана с дороги. Таким образом, двадцать человекоуправляемых торпед должны были броситься на вражеские корабли, собравшиеся у Окинавы.

Меня удивило и порадовало известие о том, что наше первоначальное задание изменено. Теперь нам предстояло [154] поразить вражеские боевые корабли, вероятно стоявшие на якорной стоянке у острова, который продолжали удерживать наши части. Нам хотелось думать, что теперь командование будет постоянно придерживаться такой тактики. Так оно, собственно, и произошло. Мы могли атаковать другие корабли и суда, лишь намного превосходя их количественно, — только такое применение «кайтэнов» оказывалось целесообразным. Отвлечь нас от наших основных целей — авианосцев и крупных боевых кораблей — мог бы только караван судов с конвоем. Такое изменение тактики, как я понимаю, произошло из-за ухудшения ситуации, которая в последнее время становилась все более угрожающей.

К настоящему моменту в императорском флоте Японии число крупных, океанского типа, субмарин-рейдеров сократилось почти до нуля. Кроме тех четырех, предназначенных для действий группы «Татара», осталось лишь еще несколько лодок. Их следовало бросить против самых главных целей — крупных боевых кораблей противника.

«Кайтэны» полагалось установить на палубе субмарины «I-47» на следующий день после ее прибытия на Хикари. Поскольку идти на ней нам предстояло в погруженном состоянии вдали от берегов, то их следовало испытать на герметичность при давлении на глубине. Если все испытания закончатся благополучно, то мы должны были выйти в море 29-го числа.

В день своего прибытия командир лодки капитан 2-го ранга Орита пригласил нас после обеда побывать на ее борту. Как только мы поднялись на борт, его старший помощник капитан-лейтенант Обори скомандовал общее построение. И через несколько секунд я уже понял, почему лодка «I-47» имела такую высокую боевую репутацию. Из всех ее люков на предельной скорости выскакивали матросы и выстраивались в безукоризненные шеренги. Именно так и должны вести себя моряки во время похода и боя, сказал я себе. Если это так, то ничего удивительного, что подводная лодка так отлично сражается.

— Я хочу представить вам наших водителей «кайтэнов», — обратился Орита к личному составу. [155]

Затем, начав с Какидзаки, он стал называть наши звания и имена. Каждый из нас по очереди выступал вперед и кланялся экипажу лодки, который отвечал ему улыбками. Стоя перед подводниками, я испытал удивительно уютное чувство, рожденное этими улыбками и приветливыми взглядами моряков.

Когда представление закончилось и построившийся экипаж был распущен, к нам подошел главный корабельный старшина подводной лодки «I-47» Фудзисаки. Должность его на лодке соответствовала примерно рангу боцмана в американском флоте.

— Очень рад приветствовать вас на борту нашей лодки, — сказал он. — Накануне выхода наш экипаж обычно дает любительский концерт. На нем наши моряки демонстрируют таланты, которыми они обладают, порой в нем принимают участие и офицеры. Если вы сегодня вечером свободны, то мы надеемся увидеть вас на этом концерте. Возможно, вы тоже захотите блеснуть своими талантами.

Лейтенант Какидзаки от лица всех нас поблагодарил его, приняв приглашение. Затем каждый из нас осмотрел свой «кайтэн», уже установленный на палубе лодки. На носу моего оружия я увидел четыре белых иероглифа, означавшие «непременно», «враг», «тотчас», «топить». Я с нежностью подумал о наших техниках — разумеется, это была их работа. Иероглифы эти стали благоприятным знамением в тот же день — все испытания прошли успешно. Но когда мы вернулись из вод залива на базу, мы не смогли присутствовать на концерте, на который нас пригласил Фудзисаки, поскольку с базы флажным семафором передали приказ всем шестерым водителям прибыть на берег.

Следующий день, 27-е, выдался довольно спокойным. Все «кайтэны» находились на берегу, установленные на свои ложементы, и мы проверяли их снова и снова, тогда как техники делали последние регулировки, готовя их к бою. Поскольку в течение всего дня ни слова не было сказано о совместном ужине, было понятно, что прощального мероприятия не будет, хотя обычно для уходящих водителей «кайтэнов» устраивалась торжественная церемония. Но незадолго до ужина пришло известие, что [156] она все-таки состоится. Чуть позже в офицерской кают-компании собралось около семидесяти приглашенных, чтобы оказать честь шести уходящим на задание.

Когда все расселись, в кают-компанию вошел контрадмирал Мицуру Нагаи, нынешний командующий 6-м флотом. Все встали и стоя ждали, когда он и сотрудники его штаба займут свои места. Когда все снова опустились на свои места, поднялся капитан 1-го ранга Корэда, командир базы Хикари, и взял слово.

— Сегодня мы все вместе с почтившим нас своим присутствием адмиралом Нагаи, — сказал он, — собрались здесь, чтобы воздать должное и помолиться за успех лейтенанта Какидзаки и пятерых его товарищей. Прошу вас повеселиться и приятно провести время, чтобы они могли сохранить о нас самые приятные воспоминания.

Затем встал адмирал Нагаи.

— Я хочу пожелать морякам группы «Татара» всяческих успехов, — сказал он. — Надеюсь, что каждый из вас поразит нашего врага. В этот момент ваши души вознесутся к престолу Ясукуни, откуда они будут вечно взирать на возлюбленную богами страну Японию. Не сомневайтесь в том, что все мы, воины 6-го флота, сделаем все возможное, чтобы утешить и поддержать тех, кого вы оставляете на земле. О ваших семьях мы позаботимся.

С его последними словами из-за стола поднялся заместитель командующего базой Мията.

— Прошу всех, — воскликнул он, — налить сакэ! На столах были расставлены большие бутыли сакэ, так что любой желающий мог наливать себе столько, сколько пожелает. Адмирал Нагаи лично наполнил фарфоровые чашечки шестерым водителям «кайтэнов». Капитан 2-го ранга Корэда, встав, поднял свою чашечку.

— Я предлагаю тост за храбрецов, которые уходят в бой с врагом, — провозгласил он. — Прошу всех присоединиться ко мне!

До того как я прибыл на базу Хикари, мне редко приходилось участвовать в застольях, но по такому случаю я не мог не осушить свою чашечку одним глотком. После первого тоста наступило глубокое молчание, которое прервал младший лейтенант Хироси Хасигуга, впечатлительный [157] молодой человек, впоследствии совершивший харакири. Он поднялся из-за стола и предложил всем присутствующим вместе исполнить «Песнь воина». Я и мои товарищи молча сидели, слушая, как в нашу честь звучат эти торжественные слова:

Звуки песни заполнили все пространство большого зала. Я закрыл глаза, слушая эти слова и думая о Нисине, Ядзаки, Миёси и многих других, которые ушли на смерть перед нами. В этот момент все сомнения оставили меня. Мне больше уже не надо было взвешивать все за и против моего решения идти на смерть или спрашивать себя, почему я решился на это. Через два дня я уйду в бой, вот и все! Я не буду клясться совершить нечто грандиозное, как другие в ходе прощальной церемонии. Я просто уйду, не обещая сделать ничего выдающегося, и приложу все силы, чтобы поразить врага.

С этими мыслями я протянул свою чашечку лейтенанту Митани, сидевшему рядом со мной. Он наполнил ее. Я опрокинул ее в рот. Затем еще одну. И еще. Зал начал вращаться у меня перед глазами. Я помню, что видел лейтенантов Какидзаки, Маэду и старшину Фурукаву, сидящих у другой стены залы и распевающих песни. С некоторым трудом поднявшись на ноги, я пробрался к ним, присел рядом и стал подтягивать песнь.

Лейтенант Хамагути, которого я давно простил за то, что он ударил меня в тот день, когда я допустил ошибку в управлении «кайтэном», присоединился ко мне в тот момент, когда вечер был в самом разгаре. Сакэ лилось рекой. Голоса участников, в том числе и мой, звучали все громче и громче.

— Не забывай! — кричал кто-то мне в ухо. — Сделай все, что можешь!

— Мы скоро пойдем вслед за вами на врага! — доносилось с другой стороны. [158]

— Шесть американских авианосцев! Уделайте их! — слышалось откуда-то еще.

Звучали другие песни, среди них «Флотский марш», которые были в чести у японских моряков. Мы все еще распевали их во все горло, когда в 22.30 вечер окончился троекратным «Бандзай!» в честь водителей «кайтэнов» базы Хикари. Хотя назавтра нам предстоял тяжелый день, я едва держался на ногах. Синкаи был не в лучшем состоянии. Лейтенантов Какидзаки и Маэду кто-то просто отнес в их комнату. Нигде не было видно Фурукавы и Ямагути, но я был почти уверен, что они где-то уединились и продолжают общение с сакэ. Ямагути отличался особым пристрастием к выпивке.

— Я же родом с Кюсю, — порой говорил он мне, опростав около литра сакэ, — а мы охочи до выпивки и еще больше охочи до женщин.

Не знаю, сколько правды было в его последнем утверждении, но я имел все основания верить первому из них. Он мог выпить куда больше, чем любой другой человек, которого я когда-либо видел, причем выпивка не производила на него какого-либо особого эффекта, и на следующее утро он всегда являлся на службу с ясной головой без каких-либо следов похмелья. Потягивая вино, он любил говаривать, что единственное, о чем он как водитель «кайтэна» жалеет, это то, что «в царстве мертвых не будет сакэ».

Вечер для нас с Синкаи закончился тем, что лейтенант Кодзу, поддерживая нас под руки, отвел нас в нашу комнату, где мы, не раздеваясь, рухнули на койки.

На следующее утро голова моя просто разрывалась, как ручная граната. Такого похмелья у меня еще не было! Я вспомнил нашу предыдущую выпивку с Синкаи и то, что дал себе зарок больше так не напиваться. Прощальная вечеринка была, разумеется, совсем особым событием, и это похмелье будет уже точно для меня последним. Проснулся я в 8.30 и первым делом бросился в тот угол, где мы держали небольшой чайник с чаем. Чувствуя, что голова у меня вот-вот отвалится и покатится по комнате, я до последней капли осушил этот чайник. После этого я почувствовал себя немного лучше, но затем в течение дня мне пришлось [159] выпить еще много воды, чтобы утолить страшную жажду.

«Сегодня мне предстоит тяжелый день», — твердил я себе. Я должен был присутствовать на подводной лодке в тот момент, когда на нее станут грузить мой «кайтэн». Еще мне предстояло очистить свою комнату и упаковать большую часть моих личных вещей. На борту лодки многое мне не понадобится, а то, что я оставлю на базе, отправят домой после того, как я уйду на врага. Я также хотел еще отправить несколько открыток своим друзьям. Кроме того, надо было купить в лавочке что-нибудь из еды, чтобы не быть нахлебником у подводников. Может быть, мне даже удастся раздобыть какое-нибудь угощение для них.

Другие старшины из нашей группы мирно посапывали в своих койках. Мне не хотелось будить их. Но я должен был это сделать. На сегодня у них было ничуть не меньше хлопот, чём у меня. Потом я умылся, сделал еще несколько глотков воды и направился в домик, где жили офицеры, чтобы посмотреть, встали ли уже лейтенанты Какидзаки и Маэда.

Едва войдя в их комнату, не мог сдержать смеха. Эти двое, небритые, спали в одной койке, обнявшись, словно супружеская пара. При этом они были в полной форме, только без кителей. Волосы на голове лейтенанта Какидзаки стояли дыбом, а лейтенант Маэда нежно обнимал голову своего начальника. Оба громко храпели. Я только пожалел, что при мне нет фотоаппарата.

— Господин лейтенант! — громко воззвал я.

Мне пришлось повторить свои слова. Только после этого он открыл глаза, но взор их был совершенно стеклянным, и я уверен, он не видел меня, стоявшего рядом с его койкой. Проморгавшись, он наконец-то узнал меня. Изобразив на лице нечто вроде улыбки, он сполз с койки и принялся трясти Маэду. Эта сладкая парочка уже натягивала кители, когда я направился к себе, удовлетворенный тем, что все встали и занимаются тем, чем должны заниматься. Следующие два часа я посвятил упаковке своих личных вещей и уборке комнаты.

«Кайтэны» были погружены на субмарину «I-47» в 11.30. Перед этим они были в последний раз осмотрены [160] нашими техниками, а оружейники заменили на них боеголовки. Теперь каждый «кайтэн» нес в своем головном отсеке 3000 фунтов сильнейшей взрывчатки. Плавучий кран перенес их на середину фарватера, где уже встала наша лодка.

Мой «кайтэн» под номером 3 был установлен ближе к корме лодки. Я потрепал его рукой по борту, словно любимого скакуна, и прошептал: «Постарайся не подвести меня!» Затем я спустился в его кокпит, чтобы проверить все приборы и клапаны. Все было в полном порядке. Совершенно довольный, я выбрался из него и доложил о полной готовности нашему командиру и командиру лодки капитану Орите. Последние проверки были закончены, и мы возвратились в свою казарму в 16.30.

Здесь для Синкаи, Ямагути, Фурукавы и меня был приготовлен сюрприз. На наших койках была разложена новенькая форма, вплоть до рубашек и белых перчаток. Вот для чего наш интендант взял все наши размеры несколько дней тому назад. «Вот каков, стало быть, мой смертный наряд!» — подумал я. Все это представилось мне зряшным расходом нужных вещей. В особенности ботинок. Ведь мне придется носить их меньше недели, расстояние до Окинавы было не таким уж большим. Мне казалось, что куда лучше было бы отдать эти вещи тому, кто нуждается в них больше нас. Но уж если таков порядок, то ничего не поделаешь. Не стоит грустить о вещах в общем-то ничтожных.

Теперь мне надо было поспешить, чтобы успеть закончить последние дела. Я уже написал и отправил письма моим родным, прозрачно намекнув на то, что это мои последние слова прощания. Мне надо было написать еще пару писем моим друзьям детства. Это можно было успеть сделать, потому что мне удалось сэкономить немного времени, за счет того, что я не собирался оставлять памятного прощального письма. Поэтому я набросал несколько слов на почтовых карточках, почти одних и тех же, тому и другому.

«Дорогой Кадзуо!

Должен извиниться перед тобой за долгое молчание. Со мной все в порядке, как, я надеюсь, и у тебя. Положение [161] на фронтах все хуже и хуже, если верить тому, что мы слышим. Я часто спрашиваю себя, как живете вы, те, кто непосредственно не участвует в войне. Мы здесь все же не теряем надежды на успешный ее исход, делая все от нас зависящее, как, надеюсь, и вы. Ты должен упорно заниматься, чтобы в будущем стать полезным своей стране. Береги здоровье, это тоже очень важно. Мне надо спешить, поэтому я хочу успеть поблагодарить тебя за все то, что ты для меня сделал в своей жизни.

Ютака Ёкота».

Это было не очень-то похоже на письмо. Но я все же не хотел уходить на смерть, не послав весточки двум моим друзьям детства. Одного из моих остающихся на базе товарищей я попросил отправить эти карточки, когда лодка «I-47» выйдет в море, и почувствовал, что исполнил свой долг, когда он обещал сделать это. Теперь все, что связывало меня с миром, перестало существовать. Я воистину был готов к последнему путешествию.

На следующее утро, 29 марта 1945 года, я проснулся совершенно бодрым. Вскочив с койки, я схватил полотенце и направился в умывальную. Умывшись, я растирался полотенцем, насвистывая какой-то мотив, когда услышал за своей спиной чей-то голос, произнесший:

— Доброе утро, Ёкота.

Это был старшина Киси Киридзава. Он тоже был одним из водителей «кайтэнов» и самым маленьким по росту из всех курсантов базы Хикари.

Прекратив мыться, я обернулся.

— Доброе утро, старшина, — улыбнулся я, гадая про себя, зачем ему понадобился.

Старшина Киридзава держал одну руку за спиной.

— Я заглянул в вашу комнату, чтобы пожелать удачи, — сказал он, — но не застал вас там.

— Спасибо за добрые пожелания, старшина, — ответил я на это. — Мы постараемся занять места лейтенанта Миёси и старшины Ядзаки.

— Отлично! — сказал он и вытянул руку из-за спины. В ней он держал небольшую и очень красивую куклу.

— Хочу просить вас — не возьмете ли вы это с собой? — произнес он, протягивая ее мне. [162]

— Какая красота! — воскликнул я. — Не иначе ручная работа. Но зачем вы хотите, чтобы я взял ее с собой?

— Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом, Ёкота, — сказал он, отступив на шаг. — Просто возьмите с собой на задание. Я буду очень вам признателен.

Заметив беспокойство во взгляде Киридзавы, я решил больше не докучать ему вопросами.

— Я возьму ее с собой, старшина, — пообещал я. — И повешу прямо под перископом.

— Большое вам спасибо, Ёкота.

Он повернулся и ушел, а я, озадаченный, продолжил умывание. Зачем он дал мне эту куклу? Был ли это подарок, сделанный мне? Или он хотел таким образом избавиться от нее, не в силах выбросить? Может быть, куклу подарила ему бывшая подружка, а теперь он хотел забыть ее, отправив подарок в небытие? Или, возможно, его семья подарила ему это как талисман, чтобы взять ее с собой в бой? Поскольку подводных лодок оставалось уже мало, многим водителям «кайтэнов» наверняка не суждено быть выбранными для выполнения боевого задания. Возможно, он уже отчаялся попасть на задание. Я пожал плечами, думая про себя, что человеку никогда не удастся до конца понять другого. Опустив куклу в карман, я закончил умывание. Надо было спешить. Мне еще предстояло обойти офицерское общежитие и попрощаться с офицерами базы Хикари, которые были добры ко мне.

У двери офицерского общежития я встретил лейтенанта Мияту.

— Удачи тебе, Ёкота, — сказал он, и я в ответ только улыбнулся и отдал ему честь.

Затем я прошел коридор на всю его длину и, начиная с самой дальней двери, стал стучаться в некоторые из них, благодаря живших там офицеров за то, что они сделали для меня во время моего пребывания в Хикари. В конце концов, решил я, здесь было не так уж плохо, хотя не так, как на Оцудзиме, разумеется. Может быть, действительно мы, пришедшие сюда с Цутиуры, и в самом деле были избалованы.

Я шел от двери к двери, кланяясь и пожимая руки, и тут мне в голову неожиданно пришла мысль: «В чем счастье [163] человека? В том, чтобы оставить добрые воспоминания в душах людей, которые его хорошо знали». Через несколько дней меня уже не будет. Мне, разумеется, не дано было знать, каким образом я погибну. Возможно, мне даже не удастся пойти в атаку на врага. Я могу погибнуть вместе со всем экипажем лодки на дне Тихого океана, если наша субмарина будет преждевременно обнаружена врагом, как погибли несколько моих товарищей, таких же водителей «кайтэнов». Мне хотелось, чтобы память обо мне сохранилась в душах моих сослуживцев, бывших здесь вместе со мной на Хикари. Прощание с ними, вполне возможно, и будет самой лучшей попыткой достигнуть счастья в моей жизни.

Когда я вернулся в свою комнату, Синкаи, Фурукава и Ямагути уже были облачены в свою новую форму.

— Где тебя носило? — набросился на меня Синкаи. — Мы опаздываем.

— Прощался с офицерами базы, — ответил я.

— Вот еще, — бросил он.

— Подумал, что надо это сделать... — начал было оправдываться я, но тотчас понял, что не было смысла обсуждать с товарищами мои чувства.

У Синкаи есть свое мнение и свои чувства, и он, возможно, не склонен обсуждать их. Так что зачем мне лезть со своими? Я потянулся за своей новой формой и вышел из положения тем, что попросил:

— Отвернитесь и не смотрите на меня. Я сейчас надену свою новую фундоси.

Я прыгал на одной ноге, прилаживая набедренную повязку, а Синкаи в это время кричал во весь голос: «Хадзукасий мусумэсан!» Вероятно, так, «стыдливой девушкой», и надо было назвать меня именно в этот момент, потому что другие наши товарищи столпились вокруг нас, со скорбными лицами наблюдая торжественный обряд облачения в новую форму. В тот момент, когда я уже одергивал ее, полностью натянув, в комнату вошли несколько человек, которые работали в офицерской кают-компании. Они принесли нам подарок от офицеров — большого вяленого морского окуня. В Японии существует обычай дарить по счастливым поводам целого морского окуня, подсоленного и завяленного. Его могут преподнести [164] друзья дома, в котором отмечают возвращение члена семьи после долгого отсутствия, или при отъезде человека на важную работу, по случаю поступления детей в школу. Его дарят по случаю рождения ребенка и на Новый год. На Новый год в японских домах все блестит чистотой. Свежая бумага наклеивается на сёдзи, раздвижные стены, и на окна. Платятся все долги. На всю домашнюю утварь наводится глянец, на полах старые татами заменяются на новые. Хозяйки дома обычно тут же снова заставляют главу семейства влезать в долги, приобретая новые кимоно, в которых они щеголяют так же, как американки, надевающие новые выходные платья на Пасху. Вот и я сейчас чувствовал себя так, словно для меня наступил Новый год. Во всем навел порядок, и даже мое сознание совершенно прояснилось. Я был готов к новой, пусть и очень короткой, жизни.

Мы поблагодарили моряков за эту великолепную рыбину и пригласили всех составить нам компанию. Мы уже заканчивали эту импровизированную трапезу, когда громкоговоритель пригласил всех водителей «кайтэнов» собраться в актовом зале.

— Пошли! — закричал Фурукава.

Он ринулся в зал первым, мы трое едва успевали держаться сразу за ним, на ходу вытирая губы и проверяя, не остались ли следы подарка на наших новеньких формах. Наши комнаты остались чисто прибранными. Все личные вещи в упакованном виде аккуратно лежали на наших койках. Все, что следовало сделать на суше, мы сделали.

В актовом зале должна была состояться особая церемония, в ходе которой каждому из нас вручались короткие мечи. Мы шестеро выстроились в шеренгу и замерли по стойке «смирно». За нами в такой же шеренге стояли еще шесть человек: старшины Ёсио Хагита и Тэруаки Мидзуно, старшие матросы Мицуо Кобаяси, Такэтоси Цукуми, Эйсюн Осиро и Сёдзи Нао. Эти шестеро должны были выйти в море вместе с нами. Каждый из них был ответственен за техническое состояние одного из «кайтэнов». Им предстояло произвести последние проверки и помочь водителю занять свое место в кокпите, когда прозвучит сигнал к атаке. [165]

На церемонии присутствовал весь личный состав базы. Некоторым приходилось прятать завистливые взгляды. Они радовались за нас, но все же испытывали определенную досаду, оттого что их очередь еще не подошла. На Оцудзиме начало программы «кайтэнов» задержалось из-за недостатка самих торпед. Затем, когда «кайтэны» стали сходить со сборочной линии в больших количествах, открылась база Хикари, но там все сдерживалось из-за того, что недоставало квалифицированного технического персонала. Проблема была частично решена привлечением к техобслуживанию торпед будущих водителей, которые помогали механикам. Теперь же обозначилась нехватка носителей торпед тех подводных лодок, которые доставляли нас к месту боя. Несмотря на все предпринимаемые усилия, лишь небольшое число «кайтэнов» выходило в бой так, как предусматривалось стратегами. Я пожалел тех, кому предстояло остаться на базе, дожидаясь своей очереди.

Каждый из нас, услышав, что распорядитель церемонии произнес его имя, по очереди выходил на шаг из строя, снимал фуражку и делал поклон. Большой стол был покрыт белой шелковой материей, а за столом стоял капитан 1-го ранга Корэда, командир базы. На шелковой материи были разложены мечи и шесть хатимаки.

Мое имя было произнесено последним. Капитан 3-го ранга Хамагути, командир техников, называвший имена, взял шестую хатимаки и повязал ее вокруг моей головы. На ней красовались изысканные иероглифы, написанные тонкой кисточкой, которые складывались в слова «Сити сё хококу», символизирующие преданность Масасигэ Кусуноки своему императору. Это был девиз: «Прожить семь жизней на службе стране».

Затем каждый из нас получил небольшую чашу с чистой водой и выпил ее. Этот тост идущего на смерть был кульминацией и самым торжественным моментом всей церемонии. Испокон веков японский воин перед лицом смерти по традиции выпивал глоток воды, отнюдь не сакэ, что символизировало чистоту его душевных помыслов. Все присутствующие замерли и не издавали ни звука, пока мы медленно осушали свои чаши. Затем мы приблизились [166] к командиру базы, который вручил каждому из нас короткий меч.

— Вручаю их вам, — произнес он, — от имени адмирала Соэму Тоёды, командующего Соединенным флотом.

После этих слов мы вскинули мечи, держа их прямо перед собой, на уровне чуть выше головы, так, что мы могли смотреть из-под них. Таким образом самураи былых времен приветствовали своих противников. Это приветствие повторили сейчас и мы, бросая вызов американскому флоту.

Мы промаршировали вдоль рядов собравшихся на церемонии, были сделаны памятные фотографии. Когда фотографирование закончилось, все выстроились в два ряда лицом друг к другу, а мы прошли вдоль них, держа мечи поднятыми в приветственном салюте. Как у уходящих, так и у провожавших глаза блестели от нахлынувших чувств, а кое-кто даже сдерживал подступающие слезы, чтобы не расстраивать уходящих воинов. Идя к пирсу, я дружески разговаривал со своими товарищами, желал им удачи во всех будущих предприятиях. Прах Ядзаки, помещенный в небольшую урну и в коробку, я держал в левой руке, в правой сжимал врученный мне короткий меч, непрерывно улыбаясь.

Моторный катер доставил нас на борт субмарины «I-47» в столь же торжественной обстановке, как и во время всей церемонии. Плавучие краны, торпедные катера и все вспомогательные суда базы были украшены разноцветными флагами и большими транспарантами с написанными на них лозунгами. Мы махали своими бескозырками, прощаясь с людьми, оставшимися на пирсе, а они в ответ махали нам. Другие, стоявшие вдоль берега, кричали здравицу за здравицей, и голоса их сливались в один громовой клич. В эти несколько минут нашей переправы на борт субмарины мне в голову пришла особая молитва, я произносил некогда в Большом храме в Исэ, неподалеку от Токио, в который совершают паломничество все японцы, включая императора. «Молюсь о том, — произнес я, — чтобы моя жизнь, которую я приношу в жертву, помогла ста миллионам людей моей страны обрести мир». [167]

Вскоре мы подошли к субмарине и поднялись на ее борт. Там нас уже ждал адмирал Нагаи. Он пожал каждому из нас руку, попрощался и пожелал удачи. Из глаз у него катились слезы. Он искренне любил всех молодых людей — водителей «кайтэнов». И тяжким грузом на его плечи ложилась обязанность отправлять их в бой, несмотря на тот урон, который каждый из них мог нанести врагу. Я постарался сохранить при этом бесстрастный вид, памятуя о данном самому себе обещании не оставлять у людей жалости по себе и не выказывать своих чувств. Должен сознаться, сделать это было нелегко, когда твою руку сжимает сильная ладонь адмирала. Мои пальцы еще долго помнили его крепкое пожатие.

Затем адмирал Нагаи произнес краткое заключительное напутствие всей команде, выстроившейся по обе стороны палубы субмарины. Мы же, водители «кайтэнов», стояли в это время каждый на своей торпеде. Когда же адмирал взошел на палубу своего моторного катера и направился на нем к берегу, подводную лодку пронзила трель колоколов громкого боя, призвавшая команду занять места по походному расписанию для выхода в море. Когда субмарина развернулась и двинулась в сторону открытого моря, лейтенант Какидзаки отдал приказ: «Сабли подвысь!» В окружении почетного эскорта моторных судов и торпедных катеров лодка вышла из бухты. Среди эскорта я рассмотрел торпедный катер № 220, с которого вроде бы совсем недавно — всего несколько недель назад — я отправлялся в первый самостоятельный выход на «кайтэне». Матросы на его борту махали нам руками и что-то кричали. Среди них я узнал старшину Юасу. Некоторое время тому назад он служил на борту громадного линкора «Ямато» и был очень знающим и умеющим логически убеждать человеком. Мне он очень нравился. Он помогал мне, когда мы учились ходить на «кайтэнах», и всегда тщательно готовил мое оружие.

— Не посрами нас, Ёкота! — выкрикнул он.

— Не сомневайтесь! — крикнул я в ответ. — Скоро вы услышите о нас! Через неделю, самое большее!

Торпедные катера мало-помалу начали отставать. Они не могли тратить слишком много драгоценного высокооктанового бензина даже по случаю столь торжественного [168] события. Затем они выключили моторы и покачивались на волнах, прощаясь с нами. Их примеру последовали и другие суда, их команды еще долго махали нам вслед руками и кричали, пока мы могли их видеть. Еще через какое-то время наша субмарина развернулась и легла на курс к проливу Бунго. Лишь через этот узкий пролив мы могли выйти навстречу врагам.