К шахтерам Хонгая

Мне не верилось уже, что вьетнамские товарищи организуют мою поездку в провинцию Куангбинь, где находится угольный бассейн с крупными городами — Хонгай и Камфа. Срок выезда пока что откладывался три раза и почему-то всегда в самый последний момент. И каждый раз я приходила в отчаяние, потихоньку ругалась и жаловалась, но потом бросала в угол приготовленный в дорогу рюкзак и принималась писать. Почтенный Нинь организовал мне встречу в Союзе вьетнамских женщин, потом в Комитете по охране детей, лишь бы я могла с пользой провести нежданный перерыв. Зашел как-то Ксюан Нгуен Сань, отправлявшийся в свою родную провинцию Куангбинь. Все они утешают меня: поедешь! Хорошо, но когда? И почему меня все время не пускают туда? А мне отвечают одно и то же: нет еще разрешения местных властей.

Но сегодня раздался телефонный звонок. Благожелательный ответ. Наконец-то! Машина уже на ходу. Кинь и Хай заканчивают последние формальности. Я пытаюсь даже подогнать их: да едем же скорее! А то вдруг опять что-нибудь помешает выезду?..

Едва мы выехали за пределы столицы, на дороге начинает твориться что-то невообразимое. Люди стремительно бегут к убежищам. Воздушная тревога! Постовые милиционеры преграждают нам путь. Кинь гонит меня в индивидуальное укрытие, а сам вместе с Хаем занимает соседнее. Шофер Куэн отводит машину под защиту ближайшей группы деревьев. До меня доносятся звуки бомбовых разрывов и сухие хлопки выстрелов зенитной артиллерии. Проходит час. Мы можем отправляться дальше. [145]

Паром. Один из многих, которые я видела в своих поездках по районам. Используется каждая свободная минута в перерывах между налетами, чтобы перебросить на другой берег людей, машины, грузы. Всегда и всюду один порядок: сперва места на пароме занимают автомашины, потом сзади и с боков устраиваются люди. Тут встретишь кого угодно: солдат, командированных, женщин с корзинами, полными рисовой рассады, крестьян с мотыгами. И груз тоже разнообразный: велосипеды, ручные тележки, тюки с товаром. Полный и строгий порядок, спокойствие и тишина. Нет ни ссор, ни криков, ни ругани, то есть всего того, что так затрудняет жизнь человека в тех странах, где сейчас нет войны. Спокойным и ровным голосом руководитель паромной бригады повторяет приказ:

— В случае сброса осветительных ракет или появления самолетов сохраняйте спокойствие и не мешайте нам делать наше дело.

Лично я думаю, что слова его лишние. Никто и нигде, как я не раз убеждалась в этом, не впадает здесь в панику. Народ свыкся с этой проклятой «грязной войной» США, вернее, обрел нужный опыт и стойкость. Теперь его бомбами не напугаешь!

Рядом с нами стоят грузовики. В одной кабине за рулем сидит молодой вьетнамец в военном обмундировании. Едва я успела прочесть на капоте машины надпись: «Горьковский автозавод», — как прозвучала сирена. Тревога! Но на пароме все спокойно. Несколько минут напряженного ожидания. Но продолжения не последовало. Ракет на сей раз не было. Снова плывем во все сгущающейся темноте...

Почти перед самым Хонгаем впереди блеснул зеленый огонек. Значит, снова тревога. Темно — хоть глаза выколи! На небе — молодой, тропический, повернутый рожками вверх месяц. Дорожные милиционеры разрешают нам ехать на газике только при условии полного затемнения. Мы осторожно едем сквозь мрак, продвигаясь вперед со скоростью механизированной черепахи. Время от времени Куэн дает предупредительный сигнал, едва касаясь (и то на короткий миг!) клаксона. Внезапно на горизонте широким кругом вспыхивают сверкающие огни... Отбой воздушной тревоги. Вечерний пейзаж сразу оживляется. Теперь можно различить берег, залив, сверкающую [146] поверхность моря и контуры кораблей, стоящих в порту. Все это обведено светлой лентой многочисленных маленьких огоньков.

Когда-то в Хонгай приезжало много иностранцев, привлекаемых несказанной прелестью приморского ландшафта. Ведь провинция Куангбинь славится не только своим угольным бассейном и удобными портами. Сказочно красив и широко известен Залив спускающегося дракона — Халонг. Эти места раньше были одним из наиболее посещаемых пунктов на туристских маршрутах по Вьетнаму. До начала эскалации сюда, в Хонгай, несколько раз в год приезжали многочисленные группы туристов из социалистических стран, в том числе и из Польши. В программу экскурсий всегда включалась многочасовая прогулка на катере среди островов и островков, образующих вблизи побережья красивейший лабиринт с фантастическим очертанием скал, причудливо разбросанных капризной природой. Многие бывалые туристы, немало побродившие по свету, единодушно утверждают, что перед красотами Халонга меркнет даже слава Капри! Я тоже придерживаюсь этого мнения.

«Туристская» глава мирной истории Хонгая ушла теперь в далекое прошлое. На берегу торчат закопченные стены и обгорелые крыши некогда совсем новых, построенных перед эскалацией, домов отдыха и санаториев. Несмотря на темноту, я узнаю контуры полуразрушенного отеля, в котором мне довелось ночевать весной 1962 года.

Сирены воздушной тревоги звучат над Хонгаем почти беспрерывно начиная с 8 августа 1964 года. Именно тогда на угольный бассейн и его окрестности упали первые американские бомбы. В тот день местные жители вновь, как в 1946 году, взялись за оружие, чтобы дать отпор новым захватчикам. Неподалеку отсюда был захвачен в плен первый американский летчик, выбросившийся на парашюте из подбитого самолета.

Тревога в Хонгае продолжается... Представители местных властей, несмотря на столь поздний час ожидавшие нашего приезда, объясняют мне причину задержки решения о допуске меня в Хонгай. Сегодня тревогу объявляли 11 раз! Вчера поблизости от города упало много бомб замедленного действия. Бывают такие дни, когда сирены воют по двадцать с лишним раз в сутки, возвещая о грозящей [147] людям опасности... «Джонсоны» стартуют в основном с авианосцев 7-го флота США. Для реактивных самолетов это очень удобно — расстояние небольшое, расход горючего незначительный, можно летать больше и дальше... Да, мне разрешается осмотреть город и побывать на шахтах — как на открытых, так и в подземных. Но, как всегда, непременное условие: соблюдать правила безопасности и осторожности.

...Спала я не больше трех часов: очередной налет перед рассветом заставил нас спуститься в убежище. Около того места, где мы ночевали (нам отвели квартиру за городом, среди холмов), растут низенькие и редкие деревья. Еще с вечера я заметила среди ветвей погашенные цветные лампочки, висевшие на проволоке, — следы праздника «Тех». Перед нами открывается вид на море. Там виднеются самые разномастные суда: джонки, сампаны с коричневыми, веерообразными парусами, нагруженные овощами барки. Паруса отражаются на серо-голубоватом фоне воды.

Вблизи города амфитеатром громоздятся горы. Бело-серые и бело-черные слои известковых и меловых скал испещрены расщелинами, впадинами, нишами, изломами. Эти горы, преимущественно лысые, голые, кое-где поросшие низенькими деревцами, являют собой не только штрих живописного хонгайского пейзажа. Они защищают людей от бомб. Пещеры и гроты, которых тут превеликое множество, — самые верные и надежные естественные убежища и укрытия. Кстати сказать, конфигурация местности весьма благоприятствует строительству искусственных убежищ. Буквально на каждом шагу по склонам гор слышишь людские голоса. На поверхности созданных убежищ — буйная зелень всех оттенков. И всюду, где только есть клочок свободной земли, выращиваются овощи: лук, капуста, укроп, морковь, помидоры.

Спускаясь с горы, я вижу множество красных черепичных крыш. Почти все они повреждены. Вместо окон — пустые, черные дыры. На остатках фасадных стен кое-где видны даты постройки: 1958, 1962, 1963... Да, недолго жители этих домов пользовались благами мирной жизни!

В ранние утренние часы здесь можно встретить уличных торговок с овощами, фруктами, орехами. Затем движение на улицах замирает. Весь день работают лишь санитарные пункты. Вечером открываются почта, магазины, [148] мастерские. Они размещены в совершенно невероятных местах, среди скальных распадков, в расщелинах, в нишах. И только теперь я вижу, что в городе еще много жителей.

— Когда же мы наконец поедем на шахты? — нетерпеливо спрашиваю я, пережидая очередной налет.

— Завтра на рассвете, — спокойно отвечает Кинь.

Пока что запланирована моя беседа с представителями местных властей. Они ждут нас с Кинем в небольшом бараке, прилепившемся к скале, рядом с убежищем.

— Мы знаем, что вас прежде всего интересует наш бассейн, — начинает Тхань Луонг. Товарищ Тхань Луонг — это член городского комитета ПТВ в Хонгае. Видимо, Кинь успел рассказать ему о моих личных и семейных, а также писательских и журналистских связях с нашим Домбровским бассейном. — Разумеется, в провинции Куангбинь уголь является главным делом. Но мы хотели бы дать вам несколько разъяснений, касающихся нашей провинции. И как раз потому, что она несколько иная, чем некоторые другие, известные вам по этой поездке районы, преимущественно сельскохозяйственные или приморские. Вы уже третий раз на этой территории, поэтому мы не будем рассказывать вам о прошлом — разговор пойдет только о сегодняшних военных делах... Вам известна дата первого налета на Хонгай — налета, который был совершен на полгода раньше начала пресловутой эскалации? Это было 8 сентября 1964 года. Систематические налеты начались в 1965 году: на шахты, железнодорожные линии, порт в Камфа, на жилые кварталы. Мы немедленно приступили к проведению «со тан». Темпы эвакуации были ускоренными, чтобы незамедлительно вывезти жителей из бомбардируемого города...

Тревога. Мы быстро перебираемся в убежище. Беседа продолжается уже под землей.

— В нашей провинции есть такие уезды, которые подверглись нападению американских воздушных пиратов несколько десятков раз, — говорит Тхань Луонг. Есть у нас такой городок, на который за это время, подчеркиваю, сброшено пять тысяч «шариковых» бомб! Есть и другие, где цифра эта достигла трех и четырех тысяч. На одно из наших предприятий только в 1966 году были сброшены тяжелые фугаски весом в одну тонну, причем не один, а сорок раз! Но наша противовоздушная [149] оборона не дремлет, она действует умело и эффективно. Мы взяли на себя обязанность объявлять воздушную тревогу по всей провинции — вы же знаете, что «джонсоны» чаще атакуют мирное население и делают это внезапно, исподтишка, наподобие бандитов, неожиданно выскакивающих из-за угла. А мы научились предугадывать многие такие налеты, так как зорко следим за передвижениями разведывательных самолетов. Но бывают, конечно, такие случаи, когда враг атакует неожиданно, на больших скоростях. Это будет понятно, если я скажу, что путь к нам очень близок — с кораблей 7-го флота... Однако вернемся к началу разговора. Уголь интересовал вас и во время двух ваших первых поездок по нашей провинции, так? Однако не забывайте, что мы трудимся и живем около моря. Чтобы сражаться и работать, нам нужны продовольствие и предметы первой необходимости. Рыболовство в нашем районе всегда играло важную роль в этом деле. Рыбаки по-прежнему отправляются на промысел, но по необходимости делают это значительно осторожнее, чем в мирное время, — им теперь нельзя уходить в открытое море. Там их поджидают пираты с 7-го флота. Порт? Да, он работает. В него заходят иностранные суда — советские, китайские, французские, английские, ну и, конечно, ваши, под ало-белым флагом.

— А сельское хозяйство? — спрашиваю я.

— В Куангбине оно никогда не играло превосходной роли, — отвечает Тхань. Но сейчас мы уделяем ему значительно больше времени и внимания, чем прежде. Почему? К этому нас обязывает «ту тук», то есть вопрос о хозяйственном самообеспечении. В случае возникновения транспортных затруднений, то есть задержки в доставке продовольствия, мы должны рассчитывать прежде всего на себя и бесперебойно снабжать население, особенно рабочих-шахтеров. «Великий голод» некогда унес в нашем бассейне пять тысяч жизней. Памятуя об этом, мы обязаны быть начеку, заботиться о продовольствии и создавать запасы... Как-то так получалось раньше, что нам легче было справляться с добычей угля, чем с возделыванием риса, — улыбается Тхань. Однако наша земля не была подготовлена к увеличению урожайности, да и наши кадры поначалу не умели выполнять эту задачу. Почва у нас, как вы видели, не очень-то плодородная — ведь всю провинцию пересекают горы. Нам труднее, чем [150] другим районам, создать и расширить оросительную систему: очень уж пересеченная местность. К тому же частые дожди размывают грунт... Вы можете спросить: как же мы выходим из столь трудного положения? Мы ведем борьбу с сопротивляющейся нам природой. Во многих местах жители убирают камни со скального основания, а на выровненную и очищенную площадку приносят землю, укладывают ее толстым слоем и выращивают на ней овощи. Мы уделяем главное внимание маниоке, как растению менее капризному, чем рис. Каждый свободный клочок земли мы используем под огороды. Полеводству и огородничеству учимся в военных условиях — нужда заставила! Мы хотим добиться от нашей земли, чтобы она давала нам больше риса и овощей, хотя она и не была готова к этому. Уже в 1967 году, несмотря на все трудности, мы обработали на 1000 гектаров больше, чем в первом году эскалации!

Слушая речь Луонга, я невольно вспоминаю наши крохотные огородные участки «под окном» (в период гитлеровской оккупации) и предельное использование пригородов Варшавы под выращивание овощей, главным образом капусты и картофеля. Да, как говорят мои русские друзья, «нужда научит калачи печь»!

Снова тревога. Бомбежка идет где-то неподалеку. Но море выглядит спокойным — ничто не нарушает его зеркальной поверхности, только в небе гремит зловещий гул «джонсонов». Товарищи решительно требуют, чтобы я спустилась в более глубокое убежище. В подземелье, куда ведут металлические ступени, есть стол и даже телефон. А на стене висит точная карта побережья и угольного бассейна.

— Мы проявляем неустанную заботу о здоровье шахтеров и всего населения нашей округи. Еще в 1964 году мы провели защитные прививки от самых опасных заболеваний, которые легко могут перерасти в эпидемию: оспы, холеры, тифа. А два года спустя все население провинции было охвачено кампанией профилактических прививок... Вы спрашиваете, откуда у нас столько медикаментов? Часть их мы производим сами, остальное нам поставляют социалистические страны, главным образом СССР. Да, у нас есть местные лаборатории, производящие некоторые лекарства. Больницы? Да, у нас действуют несколько больниц, вывезенных из горняцких поселков [151] и городов. Вы сможете побывать в одной из них. Тамошние врачи объяснят вам все, поделятся необходимыми сведениями. Должен сказать, что рабочие высоко оценивают работу нашей службы здравоохранения. Они часто повторяют распространенную у нас пословицу: «Хороший доктор равен доброй матери...» Да, еще одно: повсюду — в городках и селениях, еще не окончательно разрушенных врагом, а также в местах, где сосредоточены сотни эвакуированных людей, — мы строго следим, чтобы были пробурены колодцы питьевой воды, строились хорошие уборные и обеспечивалась канализация.

Как я убедилась во время этой поездки, в провинции Куангбинь имеется местная промышленность, выпускающая такую продукцию, которая нужна сельскому хозяйству, а также товары первой необходимости: деревянные «ходаки» (наиболее годная сейчас обувь), сандалии, фруктовые конфитюры, сушеные овощи, сигареты и прочее.

Налеты авиации США на шахты и угольные карьеры учащаются и усиливаются, часто принимая крайне ожесточенный характер. Но пассивная и активная оборона в ДРВ сдают экзамен на «отлично». Новые, улучшенные противовоздушные траншеи и убежища размещаются в сильно пересеченной местности, в наиболее безопасных местах. Человеческие жертвы уменьшаются, гибель людей происходит чаще всего тогда, когда кто-то не успел добежать до укрытия или легкомысленно отнесся к правилам безопасности.

— Американцы бомбят все, что могут, — говорит Луонг. — Вы хорошо знаете это. А мы после каждого налета начинаем восстанавливать. За все это время ни одно наше предприятие не прервало своей работы! Ни один коллектив не поддался панике. Правда, сначала среди людей были проявления страха и неуверенности, когда вокруг них бушевал ад, который американцы создают массированными налетами. Но и этот страх можно объяснить — на вьетнамской земле даже во время первого Сопротивления не было такой жестокости и варварства, которые творят сейчас американцы. Постепенно наши люди привыкли, закалились в огне этой борьбы. Они стали более отважными и рассудительными перед лицом беспощадного врага... Да, разумеется, бомбардировки уносят человеческие жизни, причиняют немалый материальный [152] ущерб государству и населению. В результате воздушных тревог мы теряем много рабочих часов. Да, эти часы превращаются в большое число рабочих дней. Но потерянное днем мы отрабатываем ночью. Мы научились избегать перерасхода электроэнергии. Мы создали сеть небольших электростанций, работающих в рассредоточении. Если необходимо, они заменяют поврежденные главные станции. Знаете ли вы что-нибудь о «бригадах белок»?

— Нет... — растерянно отвечаю я.

Луонг улыбается.

— Это наши электрики. Они частенько проявляют необычайную ловкость, когда им приходится взбираться на столбы, чтобы исправить поврежденные провода высокого напряжения. Лазают они, как настоящие белки или обезьяны!.. У нас есть такая бригада, а руководит ею Нгуен Тхань Ван. Работая быстро, смело, ловко, его бригада сумела во время одного из самых ожесточенных налетов всего за шесть часов восстановить изрядно поврежденную электросеть... Несмотря на многие трудности, вызванные этой ужасной войной, угольная промышленность удовлетворяет все потребности страны и все экспортные заказы. План 1966 года мы выполнили досрочно на 101 процент...

* * *

Задолго до рассвета мы приезжаем на угольный карьер. С первого взгляда может показаться, что ни одна деталь пейзажа не предвещает его близости. Вокруг карьера — метелки буйных трав, извилистые, глинистые тропки, бамбуковые мостки, скользкий грунт. Но вот открываются двери бамбукового барака и меня встречают Чуонг Ван Тюан, секретарь парткома, и Нгуен Хуу Бак, председатель шахткома профсоюза горняков. Обращаюсь к ним с вопросами:

— Скажите мне, товарищи, как в этих условиях вы обеспечиваете непрерывность работ? Как вообще можно жить тут? Да, я видела много промышленных предприятий, действующих в рассредоточении, это верно. Но ведь никто не будет эвакуировать ни высококачественный антрацит, ни сложнейшие горные машины и оборудование, используемые при добыче угля! А уголь у вас действительно высшего сорта и его залежи находятся почти у самой поверхности земли, верно? [153]

— Да, это так. Французы в свое время говорили, что в Хонгайском бассейне можно всюду спать на угле. Действительно, богатейшие его пласты залегают в каких-нибудь двух-пяти метрах от поверхности. В нормальных условиях, то есть в мирное время, добыча угля проходила без особых трудностей, достаточно было протянуть руку за этим черным золотом... Конечно, вы правы, о рассредоточении шахт и речи быть не может. Они существуют и действуют на прежних местах. Но зато мы эвакуировали семьи шахтеров и до минимума сократили число работающих на каждом участке шахт. Иначе говоря, мы приспособились к военным условиям. Кроме того, мы усилили рабочую самооборону.

Задумываюсь над сказанным. Да, враг нещадно бомбит все электростанции. Тем не менее работают резервные источники электроэнергии, и ток беспрерывно поступает на шахты. Да, враг нападает на корабли и бомбит порты, железные дороги, шоссе. Но хонгайское «черное золото» исправно поступает к потребителям. Если иногда в результате бомбежек подводит местный транспорт, то в дело идут ручные тележки. Об этом мне говорили здешние рабочие. Есть ли трудности в ремонте и восстановлении поврежденных машин и шахтного оборудования? Да, есть. Но при ремонте с успехом применяются методы работы ремесленников-умельцев, используются различные мастерские и предприятия, рассредоточенные на территории провинции.

— Чего-чего, а у нас вы можете насмотреться на любые виды и способы производства! — весело смеется Нгуен Хуу Бак. — Есть полностью механизированные участки, где мирно соседствуют полумеханизация, полукустарничество и просто кустарный труд на дому. Так же обстоит дело с транспортом и снабжением.

Мы идем по краю открытого карьера, хорошо известного мне по прежним поездкам. Небо затянуто тучами и как бы нависает над головой тяжелой серой глыбой. У земли тоже не очень-то веселый, свинцово-бурый цвет. Котлован имеет форму амфитеатра, глубокого и неровного. В воздухе над карьером — причудливая сеть проводов, высоковольтных линий и тросов. Далеко впереди вырисовываются горы, над которыми клубится туман. По крутой и извилистой дороге тянутся грузовики, прикрытые зелеными ветками маскировки. Внизу, на дне карьера, [154] словно в муравейнике, копошатся люди, гудят и скрежещут машины. Экскаватор, вгрызаясь в породу, выравнивает склон. Механический погрузчик наполняет огромный кузов «Белаза» большими кусками антрацита. Я машинально вглядываюсь в надписи на грузовиках и шахтных машинах. Подлинный интернационал техники: СССР, Чехословакия, Болгария, Польша!

Среди инженеров карьера Т. есть выпускники Ханойского политехнического института и советских вузов. Недавно сорок человек из числа этого коллектива уехали на практику в Польшу. Более шестидесяти человек, преимущественно молодых рабочих, добровольно вызвались работать сверх программы в дни праздника «Тет». В 1966 году «джонсоны» атаковали карьер Т. 230 раз! Особенно ожесточенный налет был совершен 5 августа 1966 года. В этот день перестал существовать горняцкий жилой поселок. Там я хочу побывать завтра. Но в тот же день группа рабочей самообороны сбила над карьером бомбардировщик «Ф-105».

— Мы продолжаем работать и добывать уголь! — говорят сами шахтеры. — Не сидим сложа руки, пассивно ожидая врага, — обороняемся. Нас многократно бомбили днем — мы по ночам наверстывали упущенное. Если нападение совершалось ночью — работали, несмотря на налеты. Когда повредили нашу электросеть, мы работали вручную до тех пор, пока наша «бригада белок» не восстановила линию...

Столовая находится в тщательно замаскированном бараке. Пища выдается три раза в день. Столовой пользуется большая часть коллектива. Когда мы пришли, как раз подходила к концу раздача утренней порции густого рисового супа «фа» с добавкой овощей и масла. Те рабочие, что питаются в столовой, отдают в общий котел часть пайка по карточке — в зависимости от количества пищи: можно только завтракать или обедать, можно перейти на трехразовое питание. Мне показывают здешние продовольственные карточки. Шахтеры получают довольно приличный паек: ежемесячно 24 килограмма риса, 500 граммов сахара, 7 килограммов овощей, 2 килограмма мяса. Тем же, кто работает под землей, — дополнительно 500 граммов мяса. Часть пайка обеспечивается государством, другая часть поступает из подсобного хозяйства шахты — за счет «ту тук», то есть «самообеспечения». Если лов рыбы удачен, [155] то горняки получают еще 4–5 килограммов рыбы в месяц. Два литра молока в месяц выдается больным, малышам и тем, кто находится на тяжелых физических работах. На промтоварные карточки шахтеры получают 5 метров тканей в год, кроме спецовки для работы. Более высок и шахтерский паек сигарет и спичек. Выдается также уголь для отопления. Стоимость всех пайков не превышает 25 процентов месячного заработка. В городе исправно действует служба снабжения, которая бесперебойно обеспечивает рабочих продовольственными товарами. Пайки угольщикам доставляются непосредственно во временные поселки, рассредоточенные в окрестностях города. Семьи шахтеров снабжаются по «семейным» нормам, обязательным для большинства трудящихся. Независимо от пайков каждая шахтерская семья сама заботится о собственном «самообеспечении». В среднем на каждую семью приходится по 20 квадратных метров земли под выращивание овощей. Всюду люди откармливают поросят, держат волов и домашнюю птицу. Это, как я уже говорила, пополняет фонд столовых и является хорошей добавкой к семейному рациону. Большую пользу приносит выращиваемая здесь маниока. На каждую шахтерскую семью, занимающуюся откормом на дому, приходится в среднем три поросенка и несколько кур.

...Едем в шахтерский жилой район Тхи Чан Ха Ту, который уже перестал существовать в результате бомбежек. 5 октября 1966 года начиная с 6 часов утра и до 10 часов вечера «джонсоны» совершили на него 26 налетов! В этот день усилились и бомбардировки карьера, где я только что побывала. В этом районе, где новые жилые дома были построены в мирное время, не осталось ничего, кроме руин и пепелищ. Только кое-где торчат опаленные огнем деревья, на которых изредка виднеются робкие зеленые побеги. Среди развалин жадно тянутся к небу вьющиеся растения. На пепелищах тут и там растет какая-то косматая трава с мягкими, пушистыми метелками. Земля перепахана бомбами. Зияют воронки и ямы. Несколько дальше, на холме, видны развалины недавно разрушенного американцами небольшого католического храма.

Еще одна шахта, на сей раз не открытая, а находящаяся глубоко под землей. Знакомый вид: рельсы, вагонетки, вход в штреки. Знакомы мне и звуки горняцких кайл, бьющих по черной стене угля, и вид блестящих [156] глыб антрацита, нагружаемого в вагонетки. Под ногами хлюпает вода. Она доходит чуть ли не до колен. Добираемся до забоя, где работает бригада — одна из лучших. Вокруг меня толпятся шахтеры. Я вынимаю из сумки фотографии, сделанные на митингах и собраниях протеста, организованных на польских шахтах. На снимках видны плакаты и транспаранты с надписями, смысл которых понятен и здесь: «Руки прочь от Вьетнама!», «Американцы, убирайтесь домой!», «Долой «грязную войну»!» Управляющий шахты Хоанг Мань. Ему 43 года. Работает в горной промышленности с тринадцати лет. Хорошо помнит то время, когда дети были на шахтах обычным явлением: колонизаторы платили им гроши, а требовали работы наравне со взрослыми. Подростки таскали уголь в корзинах...

— Наша шахта создана в самом начале эксплуатации Хонгайского бассейна, — говорит товарищ Мань. — Ей уже почти 80 лет. С нею связана память о славном здешнем революционном деятеле.

Этим деятелем был Хоанг Ванг Тху, по профессии учитель. Кроме педагогической работы в небольшой местной школе, он занимался и конспиративной деятельностью среди рабочих. Арестованный французскими колониальными властями, Ванг Тху был приговорен к смертной казни и расстрелян 12 ноября 1936 года. Эта казнь вызвала бурные волнения во всем бассейне. Вслед за ними возникли стихийные демонстрации — горняки протестовали против французских капиталистов, требуя повышения зарплаты, сокращения рабочего дня, большей заботы о безопасности шахтеров. В результате столь массового протеста им удалось добиться некоторых уступок со стороны администрации, и поэтому 12 ноября является местным шахтерским днем.

— В период первого Сопротивления наша шахта была одной из важнейших баз освободительного движения, — вспоминает заместитель управляющего Чуонг Синь. — После Женевских соглашений начался новый период работы. Добыча угля стала резко повышаться. В годы первой пятилетки, то есть с 1961 по 1965 год, мы проводили в жизнь лозунг «Глубже проникнем в сердце земли, чтобы дать Родине больше угля!». Значительно повысились заработки шахтеров, улучшились условия их труда. Впрочем, вы, наверное, сами видели это во время вашей первой поездки в годы мирной жизни? [157]

— Да, видела. А не могли бы вы привести какие-либо факты или данные для сопоставления с нынешними условиями?

— Я думаю, что для сравнения вам будет достаточно и одного весьма характерного примера, — ответил Хоанг Мань. — Общая площадь жилого фонда, занимаемого нашим коллективом, составляла в 1954 году около 2 тысяч квадратных метров. В 1965 году эта цифра повысилась до 10 тысяч квадратных метров, то есть фонд увеличился в 5 раз! Строились новые рабочие поселки с водопроводом, санузлами, электрическим освещением. Мы начали строить новые столовые для рабочих... Все это прервала война.

Да, война нарушила многое. Но она не прервала борьбы вьетнамских горняков за уголь. Подземный фронт действует! Уголь для Родины по-прежнему поднимается на-гора и вывозится в назначенные места. С самого начала эскалации шахтеры Хонгайского бассейна поставили перед собой одну цель: «Все для победы!» На многих шахтах, в том числе и на той, где мы побывали сегодня, производственные планы двух первых лет американской «грязной войны» не только выполнены, но и перевыполнены! И все это несмотря на перерывы в работе, вызванные частыми налетами, несмотря на трудности, возрастающие с каждым новым днем.

— Прежде, как вам известно, одной из самых ощутимых невзгод была нехватка опытных, квалифицированных технических кадров, — рассказывают местные товарищи. — Сейчас людей прибавилось. Наиболее чувствительный недобор уже ликвидирован. Теперь мы готовим кадры будущих специалистов за рубежом, в том числе и у вас, в Польше.

— Да, я знаю. Они учатся в Кракове, в нашей Горно-металлургической академии.

На карьере в Т., так же как и на других шахтах Хонгайского бассейна, работает много горных машин и агрегатов, присланных из социалистических стран. Среди них — советские, венгерские, чешские, болгарские и польские из Силезии. Кроме того, здешние горняки при работе под землей пользуются польской взрывчаткой. Действует тут и польская электросеть. Более шестидесяти молодых рабочих с карьера Т. повышают свою квалификацию в Польше, восемьдесят человек выехали с этой же целью в Советский Союз. [158]

...Поздний вечер. Кругом царит густая темнота. Пустынно. Однако где-то поблизости вдруг раздаются голоса людей.

Неподалеку, словно из-под земли, заговорило радио. Нагромождение скал. Расщелины закрыты циновками, опоясаны временными бамбуковыми стенками. Из-за них просачивается тусклый, едва заметный свет. Входим в барак, который является продолжением грота. Пещеры и гроты — это теперь самое надежное, естественное убежище. В этом гроте разместилась типография, обслуживающая весь Хонгайский угольный бассейн.

— Наша типография существует с 1955 года, — объясняет секретарь парткома. — Как видите, машины старые и уже изношенные, преимущественно французские и японские. Одна завезена сюда с Юга, из провинции Митхо... Вы спрашиваете: как? — улыбается секретарь. — Очень просто! Среди солдат Народной армии, по Женевским соглашениям покинувших Юг и прибывших на Север, были также и работники полевой типографии. Они и привезли с собой эту машину. Я тоже прибыл с Юга: работал тогда начинающим наборщиком. Доучиваться пришлось здесь, в мирных условиях.

— А как работается сейчас, во время войны?

— Сразу после первых налетов, то есть еще в 1964 году, мы начали подготавливать типографию к эвакуации за пределы города. С осени следующего года работали уже под землей, вернее, под скалами. Гроты и пещеры очень удобны — мы разместили тут не только машины, но и оборудовали жилье. Правда, сначала у нас не было электроэнергии, приходилось пользоваться временными установками...

— А что печатаете? Какой объем работы сейчас?

— Что печатаем? Все, что необходимо для потребностей нашей провинции: сообщения, плакаты, листовки, местные газеты и периодику. Брошюры и книги небольшого формата. Однако испытываем большие трудности с бумагой. Кроме того, мы должны помнить о создании резервного фонда бумаги — на случай, если возникнут задержки с доставкой... Три раза в неделю выходит наша провинциальная газета «Куангбинь». Я дам вам с собой несколько ее номеров, покажете своим читателям. По случаю праздника «Тет» мы повысили тираж этой газеты до семи тысяч экземпляров. Обычный тираж — две тысячи. [159] Конечно, он ни в коей мере не удовлетворяет спроса населения. Поэтому газету передают из рук в руки, зачитывая ее до дыр. Правда, мы еще расклеиваем ее на стенах, в пещерах и на заборах: больше людей прочтет. Два раза в неделю печатаем литературный журнал «Вунг Маи». В прошлом году выпустили в свет 50 книг и брошюр небольшого объема. Самый большой тираж этих изданий — 3 тысячи экземпляров. Сейчас, кроме газет, печатаем учебники для школ и различные учебные материалы для рабочих и техников...

Я смотрю, как готовится к выпуску очередной номер журнала «Вунг Маи». Женщины-корректоры просматривают листы газеты «Куангбинь». Готовится еще одно издание: нечто вроде однодневки. Читаю заглавие — «Ба Дам Данг» — «Три ответственности». Это название известного движения женщин по обороне страны. Выпуск специальный: близится 8 Марта, Международный женский день.

— Откуда бумага? — спрашиваю я, касаясь рукой большого рулона, тщательно хранимого в скальной нише.

— На сей раз это отечественная продукция.

— Из Вьетчи? — вспоминая недавнее пребывание в этом городе, задаю следующий вопрос.

— Вы угадали, из Вьетчи.

— Несмотря на войну, всюду, по всей стране, люди жаждут печатного слова и культуры, — говорит мне Хам Чинь, когда после осмотра типографии мы возвращаемся в барак «конторы», чтобы выпить чашечку горячего чая.

— То есть?

— С 1966 года в нашей провинции, как и во всей стране, усиленно развивается движение художественной самодеятельности, проходящее под лозунгом, взятым из поэмы То Хуу: «Пусть наша песня звучит сильнее, чем разрывы бомб». У нас, в Куангбине, созданы четыре профессиональных коллектива и около пятисот любительских. Территорию провинции обслуживает двадцать кинопередвижек. Например, в прошлое воскресенье жители Хонгая могли на выбор смотреть фильм «Нгуен Ван Чой» или выступление одного из ансамблей художественной самодеятельности. Кстати сказать, в тот день, и в кино и в клубе народу было очень много.

— Есть еще примеры?

— Да. Мы создали неплохо зарекомендовавшую себя [160] футбольную команду. А наши волейболистки вот уже несколько лет лидируют во всем бассейне и никому не отдают первого места... Чем не примеры?

Тщательно записываю дополнительные сведения, которые мне сообщают партийные работники. За этот год в среднем каждый житель провинции Куангбинь побывал девять раз в кино. 300 тысяч зрителей видели выступления ансамблей и коллективов самодеятельности. До местных читателей дошло около 500 тысяч книг и брошюр. Их распространяли передвижные книжные магазины, библиотеки и прокатные пункты. В 1965 году был проведен фестиваль коллективов художественной самодеятельности. Год спустя смотр повторили. Сейчас перешли к другим формам соревнования.

— Вот уже в течение семи лет мы ежегодно организуем выставку наших художников-любителей. Преимущественно это горняки, — добавляет Хам Чинь. — Одна такая выставка была показана за границей.

В свою очередь я рассказываю собравшимся о наших польских скульпторах и художниках-шахтерах, для которых источником вдохновения стал уголь. Говорю также об увлечении горняков спортом, особенно футболом. Привожу примеры иных увлечений — разведение голубей, привязанность к телевидению. Многие подробности вызывают у моих собеседников неподдельный интерес. Со всех сторон звучат одобрительные возгласы, когда я говорю об одном из самых излюбленных занятий наших шахтеров — огородничестве. Напоминаю о наших парках и скверах, где так любят отдыхать среди зелени люди, значительную часть жизни проводящие под землей...

* * *

Тропинка вьется узенькой лентой и уходит вверх. На скалах таблички с надписями: «Ва бен» («Несчастные случаи»), «Фонг дон тиеп» («Приемный покой»). На фоне серых камней — белые халаты. Нас встречают главный врач больницы доктор Фам Динь Тхо и его заместитель Фат Тхань. Узкий проход. Мы спускаемся вниз по ступенькам, вырубленным в гранитном монолите. Сверху нависают скальные глыбы. Под ногами — камень. На него положен временный пол — доски или потрескивающие под сандалиями бамбуковые жерди. Тут и там вижу то сталагмиты, то свисающие гроздья сталактитов. Больница [161] эта эвакуирована из горняцкого города и порта Камфа и размещена в горах. Тут довольно многочисленный персонал — более 30 человек. Меня встречают приветствиями.

— Скажите, те остатки шалашей, которые я видела снаружи, — это последствия бомбардировок? — задаю вопрос. — Неужели и сюда залетали воздушные пираты?

— Да, было... Нашу больницу бомбили несколько раз. Поначалу нам не хватало места в гротах, и пришлось самим расширять площадь естественных подземных укрытий, размещая в них наиболее важное оборудование. А в бараках, о которых идет речь, мы оставили лабораторию, аптеку и детские ясли — малышам трудно в гротах... Все это было уничтожено американцами, но детишек мы спасли. И снова нам пришлось спешно занимать дальние гроты и пещеры, чтобы приспособить их для различных отделений. Сейчас там, на поверхности, остались только полевые участки и огороды, а также помещения, где мы держим буйволов, поросят и птицу.

Перед тем как перейти к военной истории больницы, я выслушиваю краткую информацию о довоенном периоде деятельности службы здравоохранения в Хонгайском бассейне.

— При французских колонизаторах у нас на всю провинцию была единственная больница, да и та примитивная — без врача, с фельдшером и несколькими медсестрами. Для больных отводилось всего двадцать коек — капля в море... А как развернулась наша служба в мирное время, лучше всего видно на примере нашей больницы. Она была создана в 1957 году. К началу эскалации мы имели 200 коек! В то время мы располагали довольно многочисленным персоналом: семь докторов медицинских наук, пятнадцать ординаторов, более пятидесяти квалифицированных медсестер и фельдшериц. Учитывая специфику провинции, мы уделяли большое внимание проблеме распространенного среди горняков профессионального заболевания — поражению легких угольной пылью.

— А когда вы эвакуировались? — задаю вопрос Тханю.

— Когда? — переспрашивает он. — Хм-м... Подготовку к ней мы начали еще ранней осенью 1964 года. «Переселение» длилось около пяти месяцев. Сперва мы разместили в гротах хирургическое отделение, а после него — [162] остальные. Ну, о необходимости расширения пещер и приспособления их к нашим требованиям я уже говорил... Что еще? Ага! Мы не могли и не хотели сосредоточивать в одном месте слишком много пациентов и медперсонала — это опасно. Больница была рассредоточена. Здесь, в этом месте, мы лечим только тяжелых больных, а также ведем опыты и лабораторные работы...

«Все идет теперь почти нормально» — эти слова все время звучат в моих ушах, пока мы переходим из одной пещеры в другую и когда я захожу в какие-то ниши, выдолбленные в скале... Хирургическое отделение, педиатрическое, терапевтическое, гинекологическое, отоларингологическое... Почти незаметные тропинки среди скал ведут от грота к гроту, из одного отделения в другое. Операционный «зал» размещен в узком и длинном помещении. Как выяснилось, вчера здесь была проведена резекция желудка у пожилой женщины. За несколько дней до моего приезда в этом же зале врачи спасли жизнь многим жертвам налета, своевременно оперировав раненных осколками и «шариковыми» бомбами.

Рассматриваю советские и польские стерилизаторы и автоклавы. На кислородном аппарате видна надпись: «Будапешт, Венгрия». Операционный стол, над ним бестеневая лампа с табличкой: «VEB. Карл Цейсс, Йена». Вторая половина этого же грота — отделение реанимации. Пол из крепких досок настелен над провалом. Рядом со сталагмитами — бамбуковые топчаны.

Сплетенный из циновок навес закрывает естественный коридор — проход между скалами. Входим в лабораторию. Вижу микроскопы советского производства. Сушильные шкафы с маркой: «Прозамет. Познань». Под ногами вижу свет, просачивающийся сквозь щели в полу. Спускаемся вниз. Здесь отделение по производству лекарств. Стоит венгерский дистиллятор. Между прочим, больница сама производит некоторые препараты, например против глистов, дизентерии, тяжелых ожогов. Кроме того, выпускаются некоторые специфические средства народной восточной медицины. Заходим в аптеку: флаконы, ампулы, пробирки — все как полагается. Среди медикаментов вижу польские антибиотики, плазму, хирургический инструмент. Стоит польская центрифуга с этикеткой: «Опытный завод, Вроцлав». Она уже три года безотказно работает в нелегких военных условиях. Есть лекарства и [163] местного, вьетнамского, производства, но в основном советские, болгарские и наши — фирмы «Польфа».

— Чего вам больше всего не хватает в повседневной работе? — спрашиваю у врачей.

— Очень нужен переносный рентген. Не хватает и хирургических инструментов. Мало антибиотиков...

Все работники больницы — как сами врачи, так и вспомогательный персонал — были подготовлены на месте, то есть во Вьетнаме. Главный врач Фам Динь Тхо родился в далекой отсюда провинции Тханьхоа. По специальности он терапевт. Как и все здешние врачи, он интенсивно пополняет свои знания и одновременно совершенствуется как хирург.

Заместитель главврача До Фат Тхань, как я уже говорила, уроженец Юга. Вся его семья осталась в Шолоне, предместье Сайгона. С 1954 года он не получил ни одной весточки от жены и детей... [164]