«Со тан» — это борьба

Еще до рассвета будит меня начинающееся уличное движение. Город шумит и бурлит, словно он и в глаза не видел этой войны. Длинная очередь выстроилась у входа в ближайшую рабочую столовую: там уже начали выдавать густой рисовый суп. Открылись магазины, в том числе большой универмаг на углу, около Малого озера. На стенах расклеены утренние выпуски газет «Нян Зан», «Тьен Фонг» и «Ту До Ханой». Радио только что закончило передачу урока гимнастики. На улицах трезвонят велосипедисты, грохочет по рельсам трамвай. Мелькнул пригородный автобус, битком набитый пассажирами и покрытый желто-зелеными пятнами: защитная окраска на все дни войны. Уличные торговки раскладывают на краю тротуара связки бананов.

Ну, а что же все-таки изменилось в центре города? Что стало новым, иным?

Прежде всего, разумеется, укрытия (здесь их называют «бак хом»). Они повсюду. Малые, похожие на колодцы, индивидуальные укрытия сделаны прямо в тротуарах или у стен домов. Бетонные кольца для них производятся на месте. Бетонные же крышки к ним защищают укрывшегося в таком колодце человека от любых осколков. Щели и крупные убежища имеются на каждой улице, перед любым магазином, возле кинотеатров. Мне кажется, что я правильно перевела один из самых распространенных вьетнамских лозунгов «Каждому дому — свое убежище».

...Рев сирены. Он нарастает и, кажется, заполняет все вокруг. «Тревога! Воздушная тревога в Ханое!» — повторяет диктор радио. Движение на улицах прекращается. [18] Co всех этажей нашей гостиницы сбегаются корреспонденты, фоторепортеры и другие жильцы. Каждый тащит свое «оружие» — магнитофон, кинокамеру, фотоаппарат, пишущую машинку... Вежливый, постоянно улыбающийся, веселый портье мгновенно преображается — на лице суровость, губы сжаты, на голове каска, в руках винтовка. Невысокие, хрупкие и очень красивые девушки из ресторана и регистратуры занимают назначенные им места. Все они — члены местной группы самообороны. И так повсюду: в каждом учреждении, на любом предприятии.

Жильцов гостиницы вежливо, но решительно просят спуститься в убежище. Перед уходом туда успеваю заметить, как спешат две иностранки, только что вышедшие из парикмахерской. Головы их обмотаны полотенцами, стало быть, они не успели сделать причесок: помешала воздушная тревога. За этими женщинами торопливо идет малиец в голубоватой длинной национальной одежде, но... в стальной вьетнамской каске! Лично я ловко выскальзываю из «расставленных сетей». Нинь хитро подмигивает мне и показывает на место в только что подъехавшей машине с желтым флажком на радиаторе: это знак, дающий право ездить по городу даже во время тревоги (кстати, я еще не успела обзавестись пропуском).

Вместе с обоими японцами едем на позиции зенитчиков. Стволы орудий тщательно замаскированы, бойцы готовы в любую минуту открыть огонь. Сигнальщики напряженно ждут появления вражеских самолетов... Но вот звучит повторная сирена — отбой воздушной тревоги. Движение на улицах возобновляется. Из укрытия, больше похожего на люк подземной канализации, вылезает мужчина с малышом, доверчиво прильнувшим к его плечу.

Детей в Ханое мало. Значительно меньше, чем осенью 1965 года, хотя уже тогда эвакуация их шла полным ходом. Зато, как я говорила выше, резко возросла численность укрытий и убежищ. На лицах горожан больше усталости и суровости. Несравненно выше организованность, отвага, закалка людей. Накоплен новый, уже военный опыт. И главный в нем — «со тан» — рассредоточение. Оно стало основой перестройки вьетнамской жизни в условиях длительной войны. [19]

Вы скажете: «Знаем, что такое эвакуация! Сами пережили ее». Нет, это не совсем то, что знаем мы. Пожалуй, это и в самом деле рассредоточение, распыление больших масс людей, размещение и передвижение которых может привлечь внимание американских стервятников. «Со тан» — это перемещение центров жизни и труда людей в более безопасные места — в джунгли, гроты, пещеры, в скрытые среди густой зелени дальние деревни. Вместе с тем «со тан» — это и приспособление к жизни в условиях воздушной войны. К таким условиям, которые создаются долгой и жестокой борьбой с врагом, не разбирающимся в средствах и методах. А он атакует и бомбит все, буквально все — города и деревни, жилые дома и больницы, заводы и школы, мосты и дороги, леса и поля, детские ясли и плотины, католические храмы и буддийские пагоды. В этой войне участвует весь народ ДРВ: люди идут на работу с винтовкой за плечами, и каждый тут стал бойцом.

Сегодняшняя тревога была недолгой...

— Это американцы хотели отметить твой приезд к нам! — шутит мой опекун и переводчик Нинь.

Увы, не всегда и не все обходится так благополучно. Руины деревень и поселков, через которые я проезжала вчера, красноречиво свидетельствуют о другом. Так, например, с 17 апреля по 17 декабря 1966 года (привожу именно эту старую дату лишь потому, что она — первый этап пресловутой эскалации) Ханой пережил 15 массированных налетов!

Уличная жизнь входит в свою обычную колею. Снова город становится шумным и оживленным. Так бывает чаще всего в утренние часы, когда налеты более редки. чем днем. Но двери магазинов, учреждений, предприятий... закрыты! Ничего не поделаешь — «со тан».

— Многим людям это пойдет только на пользу! — полушутя, полусерьезно говорит мне сотрудник Вьетнамского комитета по культурному сотрудничеству с заграницей. — Проветрятся! Войдут в более тесный контакт с действительностью, с населением, с дальними районами.

— А вы?

— Когда и нам дадут приказ применить «со тан», мы тут же выедем за пределы столицы. И заберем с собой всех зарубежных гостей — в деревню или в джунгли. [20]

Хочу отметить, что, несмотря на войну, в Ханой прибывает очень много иностранцев. Вьетнам отнюдь не закрывает своей границы для чужеземцев. На берегах Красной реки можно встретить не только представителей всех социалистических стран, но также и людей с Запада. Даже американцев. Совсем недавно Ханой покинули две крупные делегации из США — группа священнослужителей различных религиозных направлений и группа женщин. А незадолго до их отъезда тут побывал известный американский журналист Гаррисон Солсбери.

Нинь пункт за пунктом записывает все, что я хочу увидеть за время этой поездки. По старой дружбе мы с ним на «ты».

— Слушай, ти ба (третья, или старшая, сестра). На все, что ты здесь перечислила, теперь потребуется значительно больше времени и терпения, чем прежде, ясно? — предупреждает Нинь. — Промышленные предприятия? Ладно! Высшие учебные заведения? Пожалуйста!.. Но для того чтобы посетить их, тебе придется ехать далеко за пределы города.

Когда я расспрашиваю Ниня о старых моих знакомых, то чаще всего слышу такой ответ:

— Его (ее) нет в столице. Живет в провинции, далеко от Ханоя... Служебная командировка. Вообще — «со тан».

Да, вне столицы оказались теперь почти все заводы и фабрики, мастерские и школы, научные учреждения и вузы, творческие союзы и медицинские учреждения. В Ханое остались лишь те люди, присутствие которых здесь крайне необходимо для выполнения особых работ и для обороны города.

Войну я ощутила с первых же дней своего прибытия в ДРВ: сразу попала на пресс-конференцию, где обсуждались недавние бомбежки городов Вьетчи и Тхайнгуен. Я была там еще в 1965 году. Но пока я сейчас добиралась во Вьетнам, в этих городах ежедневно гибли люди. У меня в руках две «шариковые» бомбы, которые американцы сами называют шрапнельными. Они заключены в длинные, сигарообразные контейнеры. Вьетнамцы называют их «бом ме», то есть «бомба-матка». Какая жестокая ирония таится в этом названии! Внутри контейнера заложены цилиндры, из которых силой взрыва выбрасываются [21] собственно «шариковые» бомбы. Мне показывали две их разновидности: «апельсины» и «ананасы», снабженные стабилизатором. В момент вылета из цилиндра стабилизатор раскрывается, принимает веерообразную форму и способствует более дальнему полету бомбы. На корпусе такого «ананаса» читаю полустертую надпись на английском языке: «Антиперс...» Шарики эти не страшны домам и заводам — они служат для поражения живых целей. «Антиперсонел» означает «против людей». Они-то и убивают или тяжело ранят жителей. Проникая глубоко в человеческое тело, шарики чаще всего поражают кровеносную и нервную систему людей. Извлечь их довольно трудно.

А на контейнере — как бы подчеркивая цинизм американских «завоевателей» — по-прежнему красуется знакомая мне еще по 1965 году эмблема: две ладони, слившиеся в крепком рукопожатии... Это ли не кощунство?!

Мы с Нинем едем туда, где всего несколько дней назад прошла очередная волна налетов авиации США, оставившей за собой зловещий след. Торчат скелеты двухэтажных зданий: тут в 1968 году существовала профсоюзная школа. К счастью, бомбы упали после 16.00, когда в здании почти никого не было. Разбитые окна, искореженные взрывом металлические балки, остатки стен...

— А где сейчас находятся слушатели этой школы? — задаю вопрос.

— Еще год назад они были эвакуированы отсюда за пределы города, — отвечает Нгуен Тхиен, старый работник школы, оставшийся караулить то, что уцелело от нее. — Вы же знаете: «со тан»!

Во время бомбежки сгорело несколько ближних домов. Было ранено и убито более десяти жильцов. Среди убитых — беременная женщина и двое малышей. На сохранившихся углах и стенах жилых домов мелом или краской сделаны надписи, смысл которых понять нетрудно: это адреса тех, кто остался в живых и переехал теперь в другое место. Мне сразу вспоминаются такие же «справочные таблицы» на руинах Варшавы в 1945 году.

Фук Там — жилой район Ханоя. 13 декабря 1966 года американские бомбардировщики буквально сровняли его с землей. Это произошло в 15.05. Кто тут шил? Рабочие, [22] немного служащих, ремесленники. Гляжу на остатки низеньких, одноэтажных домиков. Среди пепелищ валяются полуобгоревшие вещи, детали немудреной мебели. Земля вокруг серо-грязного цвета. В воздухе стоит неистребимый смрад пожарища. Кое-где видна скудная зелень опаленных, но уцелевших деревьев.

Люди вновь строят временное жилье. Роют поблизости укрытия и углубляют щели. Всюду горки мешков с песком и бочки с водой — на случай обстрела и пожара.

Район Фу Кса в предместьях Ханоя.

— Посмотрите! — говорит мне председатель местного административного комитета. — Разве есть поблизости какой-либо объект, который можно было принять за военный или имеющий особое экономическое значение?

Осматриваюсь вокруг. Трудно представить себе более мирный пейзаж. Местность тут слегка пересеченная, в маленьких долинах зеленеют рисовые поля, на склонах холмов раскинулись сады и небольшие огороды. Жители этого района, а точнее, предместья Ханоя, всего несколько сот человек, в основном крестьяне и ремесленники. На стенах храма (среди жителей Фу Кса преобладают католики) видны следы бомбежки. Небольшая площадь с недавно воздвигнутым обелиском. На нем дата: 13/VIII 1966. Это запечатленный в камне эпизод трагической истории города. «Джонсоны» (так вьетнамцы называют американские бомбардировщики) появились над Фу Кса 13 августа 1966 года. Большинство жителей только что вернулись с поля на обед. Но многие так и не успели поесть... Этот клочок многострадальной вьетнамской земли превратился в сущий ад. Кровавый итог пятнадцатиминутной массированной бомбежки: 24 убитых, 29 раненых, 21 дом разрушен до основания и 20 повреждено...

Я беседовала с девушкой по имени Нгуен Тхи Данг. Прядки иссиня-черных волос на лбу, тяжелый взгляд — по-видимому, от всего пережитого в тот памятный день. Именно тогда Данг потеряла сразу шестерых близких людей. Погибли отец и мать, старшая сестра и три брата — 17, 13 и 9 лет. Сама она, раненная несколькими осколками в голову и плечо, еще и сейчас не оправилась от ран, хотя со дня того варварского налета прошло уже много времени. Как она уцелела? Просто не успела вернуться с поля, где она работала и где ее случайно настигла шрапнельная бомба. [23]

Совсем девочкой выглядит Ле Тхи Хуонг, хотя ей уже 24 года. В тот страшный день погибла вся ее семья: отец, мать, сестра (на шесть лет старше Хуонг). Осколками был убит ее девятимесячный сын. Черная тень душевной боли и страдания ложится на лицо женщины, когда она вспоминает пережитый кошмар. Хуонг лишь случайно осталась живой: когда появились «джонсоны», она косила траву для буйвола. Трава росла по ту сторону вала, ограждающего рисовое поле. Когда вражеские машины пролетели дальше, Хуонг бросилась к дому, но увидела только дымящиеся руины и трупы своих близких...

— А где ваш муж? — после долгой паузы спрашиваю я.

— В армии... — отвечает Хуонг. — Ему дали отпуск на несколько дней, чтобы похоронить родителей и поддержать меня в первые трудные дни после такой беды. Так что я была не такой уж одинокой... Потом он вернулся в свою часть.

В каждом доме почти такая же трагедия. Ровной линией тянутся землянки, ставшие под защиту деревьев. Новые крыши из перистой бамбуковой соломки еще не успели обрести того серо-землистого цвета, который постоянные ливни и тропическая жара придают здешним сельским домам. И хотя уже прошли оба основных периода — сухой сезон и время дождей, — дома эти еще не потемнели. Разрушенные ясли сейчас восстановлены и тщательно замаскированы. Выкопано много новых противовоздушных траншей и укрытий. Жизнь продолжается!

Мы возвращаемся в центр города. Уже вечер. В Ханое снова царит оживление — открыты магазины, освещены окна. Кстати сказать, этот свет в городе, чуть ли не ежедневно подвергающемся бомбежкам, очень удивил летевших вместе со мной польских офицеров, направлявшихся к месту назначения — в Международную комиссию по контролю за перемирием. Качая головой, они изумленно глядели с самолета на сверкавший огнями Ханой. Я объяснила им, что свет выключается только в случае ночной тревоги и угрозы непосредственного воздушного налета.

— Не забудь выключить свет, если услышишь сигнал тревоги, — снова, в который уже раз строго предупреждает меня Нинь, когда мы возвращаемся в гостиницу. — И это тоже! — показывает он на потолочный вентилятор. [24]

Но это предупреждение — только на будущее: пока что в вентиляторе нет надобности. Погода стоит такая, как у нас в апреле. На цветочном рынке вблизи Малого озера по-прежнему можно купить гладиолусы и розы.

— Нинь, ты не забыл про электростанцию? — говорю я.

— Помню, обо всем помню. Потерпи! Пока что ты идешь в театр. Ясно?

В военном Ханое открыты пять театров, выступает столько же ансамблей песни и танца, работают четыре музея и двенадцать кинотеатров. За 1966 год театры посетило более миллиона зрителей, а в кино побывало пять миллионов! Долгой и неслабеющей популярностью пользуется фильм о прославленном герое Юга, борце за свободу Нгуен Ван Чое, который покушался на американского министра обороны Макнамару. На каждом из четырех ежедневных сеансов полно людей. Достать билеты почти невозможно. Длинная очередь и на почте, куда я зашла, чтобы отправить письма на родину. На стенах расклеены объявления с призывом к клиентам: не дотягивать до последнего дня и заблаговременно отправлять поздравления и посылки к празднику «Тет». Новый год уже на пороге!

Угловой книжный магазин. Отдел художественной литературы. Какие книги спрашивают чаще других?.. Современный роман с Юга «Три сестры». 350 страниц, тираж довольно большой для этих мест — 10 тысяч экземпляров. Автор книги Ань Дук, молодой, талантливый прозаик. Об этой книге он рассказывал мне еще в освобожденных зонах, где я встретилась с ним во время своего известного «броска на Юг». А вот новая повесть «К бою!», написанная одним из наиболее известных северовьетнамских писателей, Нгуен Динь Ти. Больше всего внимания автор посвятил частям зенитной артиллерии. Еще одна книга, содержание которой рождалось прямо в бою, — «Те, с острова Кон Ко»: рассказы о бойцах, защищающих этот островок вблизи 17-й параллели. Автор — Нгуен Кхай.

В отделе переводной литературы я вижу знакомые имена: Горький, Фадеев, Шолохов, Толстой, Жоржи Амаду. Вьетнамский читатель ищет книги, насыщенные патриотизмом, отвагой, ненавистью к врагу... Польские книжки на вьетнамском языке: Жукровский, Путрамент, моя репортажная книга «Вьетнам в моем сердце». [25]

Одна из сотрудниц магазина, владеющая французским языком, узнала меня. Снимает некоторые книги с полок, показывает их мне, дает объяснения. Прерывает беседу, чтобы ответить клиентам. Из ее уст часто вырывается вздох сожаления и грустный ответ.

— К сожалению, нет! Все уже распродано... У нас очень маленькие тиражи, — обращаясь ко мне, жалуется она. — Бумага, полиграфическая база, война... А люди так хотят читать!

Подтверждаю: во Вьетнаме колоссальный книжный голод, несмотря на то, что в одном только 1966 году (к сожалению, более поздними данными я не располагаю) издано, включая произведения художественной литературы, школьные учебники и брошюры, двадцать шесть миллионов экземпляров книг! 26 000 000, несмотря на все производственные и транспортные трудности! Из этого количества один миллион книг закупили жители столицы. Остальное ушло в провинции, вплоть до самых отдаленных и глухих уголков. Свыше 80 произведений художественной литературы и смежных областей дали читателям центральные издательства, находящиеся в эвакуации. Средний тираж повестей, романов, рассказов и сборников репортажей — 3000 экземпляров. Тиражами, достигающими 100000 экземпляров, выпускаются брошюры и пособия по сельскому хозяйству и техническим вопросам. Я просматриваю небольшие книжечки о борьбе с вредителями полей, о строительстве новых, улучшенных, противовоздушных убежищ. И думаю о том, что библиотеки, как и книжные магазины, работают в условиях эвакуации. Число книжных магазинов достигает 1500, из них 1100 — в маленьких городках и селениях. Число малых библиотек — около 7000. Три тысячи библиотек имеется при школах и на предприятиях. В эвакуации находятся все типографии, центральные издательства, полиграфическое училище и школа библиотечных работников.

— Посмотрите и опишите, как работают наши коллеги книготорговцы в наиболее атакуемых врагом районах страны! — советует мне сотрудница магазина, узнав, что я вскоре уезжаю в знаменитую четвертую зону.

И я смотрю, анализирую, записываю в блокнот все, что вижу. Библиотеки и книжные магазины теперь размещены либо под землей, либо в противовоздушных траншеях и убежищах. Книги транспортируют в мешках и [26] сумках, привязанных к велосипедам и ручным тележкам, иногда их переносят в рюкзаках. Библиотекари часто появляются на различных совещаниях и собраниях, чтобы обслужить большее число клиентов. Таким образом, не только читатель ищет книгу, но и она сама находит дорогу к нему.

...Гаснут яркие краски извилистых и шумных улочек старого Ханоя. Жителям его, которые остались тут, чтобы работать и оборонять столицу, нужен не только рис насущный. Им очень нужны также цветы и книги, театр и кино.

Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть спектакли на сцене одного из столичных театров. Пишу «случаем» потому, что артисты, как и в прошлом году, вскоре отправятся небольшими группами в наиболее атакуемые американцами районы страны. Мне показывают инсценировку прославленной поэмы «Киеу», которая пользуется среди вьетнамцев такой же популярностью, как у поляков «Пан Тадеуш» Адама Мицкевича. Завтра я увижу новую программу Государственного ансамбля песни и танца ДРВ. Хочу отметить, что каждый раз театр заполнен до отказа. [27]