Мир
Условия мира продиктованы
Все было сделано для того, чтобы организовать поездку нашей делегации в полном секрете, члены кабинета министров даже поклялись сохранять тайну; но скоро стало ясно, что весть о поездке разнеслась по Хельсинки. Подозрение пало на шофера, который вез делегацию до Турку; он считался приверженцем Патриотического народного движения (IKL).
Седьмого марта Эркко сообщил из Стокгольма по телефону, что члены делегации благополучно прибыли накануне вечером и утром вылетели в 8.30, предполагая быть в Москве в четыре или пять часов дня по стокгольмскому времени. Пока не удалось договориться о прекращении военных действий.
Наш военный атташе в Париже полковник Паасонен приехал в Хельсинки и зашел поговорить ко мне. У него была важная информация о планах военной помощи, намечаемой Западом, и он счел необходимым познакомить меня с ней. Информация исходила от французского премьера Даладье и Айронсайда, британского главнокомандующего вооруженных сил. [278]
Согласно этой информации, общая численность экспедиционных сил, которые должны были прийти нам на помощь, могла составить 57 тысяч человек, причем первый эшелон численностью 15,5 тысячи человек мог отправиться уже 15 марта.
Паасонен был решительно настроен в пользу западной помощи. Представлялось, что на Западе хотят, чтобы маленькая Финляндия сражалась в их интересах. В Париже было много слухов об открытии фронта под Баку. Военный план был разработан, и западные государства могли начать там военные действия примерно через полтора месяца.
Я знал, что Паасонен накануне позвонил президенту и передал ему эту информацию. Его присутствие в Хельсинки было маложелательно: к его мнению с удовольствием прислушивались в резиденции президента. По этой причине я уговорил его немедленно отправиться в ставку главнокомандования.
Как только Паасонен вышел из моего кабинета, я сразу позвонил президенту. Вздохнув, он спросил, повлияла ли информация Паасонена на мою позицию.
Т а н н е р. Ни в малейшей степени. Я жалею о том, что мы опоздали в поисках мира. Начни мы месяц тому назад, нам пришлось бы уступить только Ханко.
П р е з и д е н т (снова вздохнув). Полагаю, каждый сделает все от него зависящее.
Т а н н е р. Вряд ли это нас утешит, если результат будет плохим.
С этими словами мы положили трубки.
В 12.30 я передал в Москву через Эркко следующую информацию для Рюти: «Ситуация ухудшается. Готовятся новые силы к переброске через залив. Необходимо действовать быстро и решительно. Появился Паасонен; выступает в пользу помощи». [279]
В 16.00 я позвонил в ставку главнокомандования маршалу Маннергейму, чтобы узнать последние новости на фронте. Полученную от него информацию можно было обобщить следующим образом:
«Ситуация весьма серьезная. Через Выборгский залив Красная армия перебрасывает новые силы. Это крупные соединения пехоты, усиленные артиллерией и сотнями танков. Мы не в состоянии отбросить их от города. Пока удается их сдерживать, но неясно, как долго удастся это делать. Поскольку наш фронт растянут, а лед на заливе еще крепок, наша линия фронта под угрозой. Это наша последняя линия обороны. Советские передовые части наступают столь же энергично, как и всегда.
Сейчас в ставке находится Ганеваль. Я запросил у французов бомбардировщики, чтобы противостоять атакам; сказал им, что если не получу их, то весь мир будет говорить: Франция и Англия уклоняются от выполнения своего долга».
Я сказал Маннергейму о визите Паасонена и о полученной от него информации. Он посоветовал мне отправить Паасонена в ставку, что я уже и сделал.
В 17.30, во время заседания кабинета министров в здании Банка Финляндии, у меня появился американский посол Шёнфельд, желавший видеть меня по срочному вопросу. Он показал телеграмму, полученную им от Штейнхарта, американского посла в Москве, который предлагал свою помощь Финляндии в достижении мира. Шёнфельд спросил меня, хочет ли Финляндия, чтобы Соединенные Штаты оказали ей помощь в этом деле. Он намеревался отправить свои предложения телеграфом в Вашингтон, а не в Москву.
Я сказал ему, что мы были бы рады помощи США в наших мирных переговорах, и предложил [280] мой собственный план действий. Мы предполагали уступить русским полуостров Ханко и часть Карельского перешейка к востоку от линии Суванто — Койвисто (Приморск). По секрету я сообщил ему, что мы можем, в случае необходимости, пойти и на большие уступки. Я также сказал, что Швеция дала отрицательный ответ на просьбу Финляндии о дополнительной помощи и на запрос Запада о праве на транзит войск. Мы готовы идти на жертвы, чтобы предотвратить распространение большой войны.
Шёнфельд обещал передать мой ответ своему правительству этим же вечером.
В 22.30 из ставки позвонил Маннергейм, подтвердив все сказанное им ранее. Ситуация на фронте пока оставалась неизменной. Красная армия удерживала занятые позиции — плацдарм между двумя полуостровами, и у нас не было сил, чтобы отбросить их назад. Прогноз ситуации, по его словам, ничего хорошего не предвещал. Он высказал сомнения, что Москва захочет немедленно урегулировать положение на переговорах. Скорее советское правительство захочет затянуть переговоры, чтобы за это время войска могли продвинуться вперед.
Уже поздно ночью позвонил Эркко, получивший сообщение о том, что делегация благополучно добралась в Москву.
Москва выдвигает новые требования
Восьмого марта Эркко сообщил мне, что Гюнтер получил известие из Москвы: наша делегация удостоилась разговора по телефону с Молотовым. Первая встреча была назначена сегодня на 16.00. [281]
Я передал это в ставку главнокомандующего, а Маннергейм сообщил мне, что развитие событий на фронте складывается неблагоприятно для нас. Советские подкрепления продолжают прибывать по льду Выборгского залива. На других участках фронта обстановка пока без изменений.
Я сразу позвонил Эркко в Стокгольм, чтобы передать следующее сообщение нашей делегации в Москву: «Ситуация на фронте развивается в прежнем направлении. По льду залива прибывают новые силы. Все остальное как и прежде. Отсрочка ответа до двенадцатого получена».
Полчаса спустя раздался новый звонок из ставки от Маннергейма. Он спрашивал, слышно ли что-нибудь о бомбардировщиках, запрошенных у Запада. Я сказал, что 12 самолетов вылетели из Франции и должны приземлиться в Нарвике. Галифакс сообщил, что Англия посылает 50 самолетов. Маннергейм попросил, чтобы они были отправлены как можно скорее, и я обещал ускорить решение вопроса.
В 15.00 мне нанес визит Шёнфельд, который показал телеграмму, полученную им из Вашингтона, о поддержке мирных переговоров. В ответе говорилось, что Соединенные Штаты «глубоко заинтересованы» в решении финского вопроса и сделают все возможное, чтобы поддержать Финляндию. Послу в Москве Штейнхарту даны указания довести до сведения Молотова, что Соединенные Штаты проявляют озабоченность тем, чтобы Советский Союз справедливо отнесся к Финляндии. Одновременно он должен был заявить, что Соединенные Штаты рассматривают возможность стимуляции коммерческого товарообмена с Советским Союзом. Решение этого вопроса в значительной степени будет зависеть от того, какими будут результаты мирных переговоров. [282]
В 16.30 господин Пакаслахти, начальник одного из отделов министерства иностранных дел, сообщил мне, что Маннергейм через офицера связи Меландера настаивает на том, чтобы было принято верное решение в отношении призыва о помощи, который должен быть направлен Англии и Франции. Это может содействовать ходу переговоров.
Я обещал позвонить Маннергейму в одиннадцать часов вечера.
Однако в 19.00 Маннергейм сам позвонил мне. Он прочитал меморандум полковника Паасонена, в котором ситуация была представлена в более выгодном свете. Не стало бы обращение к Западу стимулом для переговоров в Москве? Советские руководители предъявили нам невероятные условия; наше обращение к Западу могло изменить их требования.
Т а н н е р. Если мы направим такое обращение, мы не сможем влиять на прибытие западных сил! Оно, вне всякого сомнения, прервет всякие переговоры.
М а н н е р г е й м. Все же очень желательно направить такой призыв, ведь война еще продолжается; согласие на прекращение военных действий не получено. Западные бомбардировщики должны прибыть в разгар переговоров.
Т а н н е р. Вспомогательным силам потребуется не менее месяца, чтобы прибыть к нам. Продержится ли фронт так долго?
М а н н е р г е й м. На войне всякое случается. Ближайшие недели будут решающими.
Т а н н е р. Будет разумнее проинформировать делегацию в Москве о такой идее и затем принять решение.
В 22.00, в ходе нового телефонного разговора, Маннергейм озвучил ту же самую мысль: «Время истекает». [283]
В 22.30 Эркко из Стокгольма сообщил, что получена телеграмма из Москвы; время встречи сдвинуто на три часа, на 19.00.
Вечером я направил нашей делегации доклад о положении на фронте.
В 23.00 позвонил из Вашингтона наш посол Прокоп и сообщил, что в ходе пресс-конференции президент Рузвельт упомянул о мирных переговорах, ведущихся Финляндией. На вопрос о том, выступят ли Соединенные Штаты в качестве посредника на этих переговорах, Рузвельт ответил, что подобная просьба к США не поступала.
Прокоп добавил, что в Вашингтоне ходят слухи о том, что Паасикиви и Таннер уже находятся в Москве.
От посла Хольма из Парижа поступила длинная телеграмма, в которой излагалась речь премьера Даладье. Он выражал сожаление о том, что Финляндия до сих пор не направила призыва о помощи. Он согласился на продление срока до 12 марта, но предупреждал, что Советский Союз поступит с Финляндией вероломно. Если Финляндия сейчас не получит западную помощь, то не сможет рассчитывать на гарантии Запада своей территориальной целостности.
Слухи о попытках установления мира стали распространяться по планете. Журналисты с их вопросами и телефонными звонками были настоящей пыткой, особенно один тип из Нью-Йорка, который много раз звонил мне между двумя и тремя часами ночи. Но все же я не мог отключить свой телефон из боязни пропустить важный звонок. Даже на службе у меня не было секретарши, которая могла бы отсеивать звонки, не говоря уже о моем доме. [284]
Чтобы подготовить общественное мнение к переговорам, я направил в газеты первое краткое сообщение о возможности заключения мирного соглашения. Оно было набрано крупным шрифтом: «Как удалось узнать в правительственных кругах, Советский Союз может представить Финляндии более жесткие требования, чем ранее. Однако никакой детальной информации пока не получено».
В 19.00 состоялось краткое заседание кабинета министров, прежде всего с целью краткой информации его членов о происходящем. Я доложил информацию, которой к этому времени располагал, включая тревожные сообщения маршала Маннергейма о положении на фронте. После этого сообщения Ньюкканен заметил, что, по мнению генерала Айро, ситуация стабильна. Противник в самом деле занимает плацдарм между двумя полуостровами, но генерал Айро считал, что он не сможет организовать наступление с этого плацдарма. В районе Уурас давление было более интенсивным, но на других участках фронта не происходило ничего заслуживавшего упоминания.
В ходе заседания было обращено внимание на то, что советские условия мира были напечатаны в мировой прессе в один и тот же день. Я сказал, что ничего странного в этом нет, поскольку об условиях мира были информированы 200 парламентских представителей. Некоторые народные избранники тут же исчезли из Хельсинки; так, например, Свинхувуд был замечен в Стокгольме. Там же объявился и Паасикиви.
Относительно упомянутой поездки Свинхувуда я могу заметить, что о ней не знали даже члены кабинета министров. Экс-президент Свинхувуд уехал в Германию вместе с П.Х. Норрменом, директором одного [285] из банков, и журналистом Еркки Райкконеном, чтобы побудить Гитлера использовать свое влияние для получения достойных условий мира. Но ему не удалось встретиться с Гитлером и даже с Риббентропом, пришлось ограничиться изложением своих надежд их подчиненным. Единственным официальным лицом, принявшим его, был заместитель государственного секретаря Вайцзеккер. По всей видимости, непростые отношения Германии с Советским Союзом удержали большинство германских официальных лиц от встреч со Свинхувудом. Из Берлина Свинхувуд направился в Рим. Поездка оказалась совершенно бесполезной.
Девятого марта кабинет министров напряженно ожидал новостей из Москвы. Даже президент часто звонил мне, чтобы спросить, не поступили ли какие-нибудь известия. Лишь после полудня от делегации пришла телеграмма за № 4. (Телеграмма № 3 еще не пришла.) В ней сообщалось, что Советский Союз на переговорах представляют Молотов, Жданов и генерал Василевский. Мы сочли присутствие Жданова, который напал на Финляндию самым предательским образом, недобрым предзнаменованием. К счастью, среди них не было Куусинена; его участие было бы унижением для нас.
В телеграмме сообщалось, что Молотов и Жданов заняли очень жесткую обвинительную позицию. Переговоры продолжались более двух часов; советская сторона заявила, что не собирается вмешиваться во внутренние дела нашей страны. Наша делегация обещала рассмотреть требования СССР и дать ответ во время следующей встречи.
Телеграмма № 3, задержавшаяся из-за ее объема, поступила только в 15.30. В ней содержались советские требования: [286]
«Первая встреча сегодня в 19.00. Советский Союз представляют Молотов, Жданов, генерал Василевский. Сталин не участвует. Молотов вкратце изложил советские требования: во-первых, уступить полуостров Ханко, включая гавань Лаппохья и прилегающие острова. Во-вторых, все пространство к югу от линии, начинающейся между церковью Виролахти и Пратио и идущей через Вайниккалу, Нюйямаа, Энсо {56}, Койтсанлахти, Ууруниеми, Вяртсиля и Сорписелкя до Сальмиярви, где граница образует выступ; вся линия соответствует линии Петра Великого. В-третьих, по причине близости к Мурманской железной дороге, южная часть Куусамо к югу от Салла по линии, идущей от Вирмайоки, огибающей Юкомоярви до Пранаярви (западная оконечность), поворачивающей к юго-востоку в точке западнее церкви Салла и соединяющейся с существующей линией границы юго-восточнее Нуортетентури. В-четвертых, полуостров Рыбачий — оба мыса. Оставшаяся часть Петсамо спасена».
Большая часть требований была уже известна, но уступка территории вокруг Салла появилась дополнительно. Мы должны были отдать оба мыса полуострова Рыбачий, остальная его часть оставалась у Финляндии.
Тем временем маршал Маннергейм уже справлялся по телефону о полученных из Москвы известиях. Я обещал ему сообщить сразу же, как только будет закончена расшифровка кодированной телеграммы. В 16.15 я позвонил ему и прочитал содержание телеграммы.
Маннергейм поинтересовался, можно ли еще рассчитывать на западную помощь теперь, когда наша [287] делегация находится в Москве. Я обещал ему выяснить этот вопрос.
В 16.40 шведский посол Сахлин по моему приглашению появился в Банке Финляндии. Я изложил ему новые мирные требования, только что полученные от Советского Союза. К передаче предназначались области, важные в промышленном и в других отношениях. Москва увеличила свои требования, хотя было обещано, что новые требования предъявляться не будут; мадам Коллонтай даже говорила о том, что Сталин сделает «широкий жест». Тогда же нам обещали приостановку военных действий, как только делегация отправится в путь. Теперь мы узнали правду, и Скандинавские страны должны определить к ней свое отношение. Я просил его довести новую информацию до сведения шведского правительства, которое выступало в качестве мирного посредника. Я также обещал позвонить в 20.00 Гюнтеру, чтобы узнать мнение Швеции по этому вопросу.
Чтобы ознакомить с новостями членов кабинета министров, я просил их собраться в 17.00. Присутствовал и президент.
Я изложил собравшимся последние известия о московских переговорах, а также идею Маннергейма об одновременном обращении к Западу с призывом о помощи. Члены кабинета министров были ошеломлены жесткостью предъявленных требований: Мысль о том, что Финляндия не будет иметь выхода к Ладожскому озеру, что два значительных города и несколько важных промышленных районов будут отторгнуты от страны, что нам предъявлены совершенно новые требования об отторжении района Салла, была ошеломляющей. Несколько членов кабинета предлагали обратиться к Англии и Франции с призывом о помощи. Ханнула, как и раньше, выступал именно за этот [288] вариант; теперь с ним полностью был согласен Ньюкканен. Мне снова пришлось говорить о неэффективности помощи Запада, о сложности получения разрешения на транзит по территории Швеции.
Когда заседание было в самом разгаре, позвонил маршал Маннергейм. Он сказал, что с минуты на минуту ожидает известия о ситуации на фронте, попросил не принимать окончательного решения, пока он не сообщит нам эти данные и не выскажет свое мнение сегодня вечером. Мы согласились отложить принятие решения до вечера: информация главнокомандующего нужна была для оценки ситуации, и членам кабинета требовалось время для размышлений.
В промежутке между заседаниями я пригласил для разговора британского и французского послов, Веркера и де Во. Во время встречи я откровенно рассказал им о поездке нашей делегации в Москву, о требованиях Советского Союза. Я также информировал их о поездке Свинхувуда в Германию и Италию.
Оба посла выразили свою благодарность за откровенность, поскольку честная игра важна для обеих сторон. Они напомнили, что у Финляндии есть время до 12 марта для обращения о помощи. Я поднял вопрос о получении бомбардировщиков. Я также передал мнение главнокомандующего о том, что мы должны направить призыв о помощи, несмотря на начало переговоров. Идея не понравилась послам. Они сочли, что запущенный военный механизм будет трудно остановить.
Заседание кабинета министров возобновилось в 20.00, я зачитал донесение главнокомандующего, полученное в промежутке между заседаниями:
«Направляю вам доклад о готовности армии к боевым действиям, полученный от генерал-лейтенанта Хейнрихса, командующего группировкой на Карельском [289] перешейке, являющейся нашей основной вооруженной силой:
«Господин главнокомандующий!
В качестве командующего армией Карельского фронта я считаю своим долгом доложить, что состояние армии таково, что дальнейшие военные действия могут привести только к дальнейшему ее ослаблению и новым потерям территории. Численный состав батальонов, по донесениям с линии фронта, составляет менее 250 человек; ежедневные потери исчисляются тысячами. Вследствие физического и морального утомления боевая способность оставшихся в строю людей намного меньше той, которая была в начале войны. Значительные потери офицерского состава еще больше снижают боеготовность подразделений. Огнем вражеской артиллерии и воздушными бомбардировками выведено из строя значительное число пулеметов и противотанковых орудий, их недостаток ощущается на самых важных направлениях. Активные действия вражеской авиации зачастую делают невозможными переброску и снабжение войск. Генерал-лейтенант Оке, командующий Прибрежным корпусом, доносит мне о значительных потерях и моральном утомлении своих солдат, которые утрачивают способность к сопротивлению. Генерал-лейтенант Ёхквист, командир Второго армейского корпуса, считает, что, если не произойдет чуда, существующая линия фронта на его участке продержится не более недели из-за потерь личного состава, в том числе офицеров. Генерал-майор Талвела, командующий Третьим армейским корпусом, считает, что все висит буквально на волоске».
Прочитав это донесение, я продолжал: «Такова точка зрения главнокомандующего. Ситуация такова, что мы вынуждены заключить мир. Мы должны спешить, пока не наступил полный коллапс. После этого [290] нас никто ни о чем не будет спрашивать. Я много думал по этому поводу и пришел к заключению, что мы должны дать нашим представителям на переговорах полномочия заключить мир на таких условиях, которые являются возможными; одновременно предложить договориться о немедленном прекращении военных действий. У нас есть причины возражать против предъявленных нам условий; они отличаются от тех, которые мы получили перед выездом нашей делегации. Новая линия границы лишит нас основного промышленного района на Карельском перешейке, а также частично Куусамо и Салла».
Заседание продолжалось; я вышел позвонить министру иностранных дел Швеции в Стокгольм. Произошел следующий диалог:
Т а н н е р. Вы уже получили через Сахлина информацию о новых требованиях советской стороны. Они сильно расширены. В первоначальном варианте речь шла о Карельском перешейке, включая Виипури (Выборг); о северном побережье Ладожского озера, включая Сортавалу. Теперь линия границы пройдет намного западнее. Это очень тяжкое условие для Финляндии. От нас требуют отдать жизненно важные районы. Новым требованием является передача Куусамо и Салла, железной дороги на Кемиярви. Нам обещали прекращение военных действий, как только наши представители выедут в Москву. Но этого нет. Что вы скажете на это? Каково отношение Швеции?
Г ю н т е р. Требования должны быть уменьшены до тех, которые были выдвинуты первоначально. Лично я считаю, что они могут быть облегчены. Я уже сказал послу Советского Союза, что нельзя в ходе переговоров выдвигать требования большие, чем в их начале. Я обсуждал этот вопрос с мадам Коллонтай, она обещала сообщить в Москву о моей точке зрения.
Т а н н е р. Может ли такое развитие событий изменить отношение шведского правительства? [291]
Г ю н т е р. Трудно сказать. Не думаю, что это возможно.
Т а н н е р. Я хотел бы обратить внимание на то, что при новой линии границы Финляндия теряет важные промышленные районы, такие, как Энсо и Вяртсиля. Новая линия границы проходит гораздо дальше линии Петра Великого. Переговоры в Москве должны быть завершены в течение двух дней. Вторник для нас решающий день, поскольку мы должны дать ответ Англии и Франции.
Г ю н т е р. Я обещаю обратить внимание Ассарссона и мадам Коллонтай на то, что вопрос весьма срочный. Каким будет ответ Финляндии?
Т а н н е р. Мы продолжаем придерживаться того, на что согласились накануне выезда нашей делегации.
Г ю н т е р. Чрезвычайно важно, что вы придерживаетесь первоначальных условий.
Когда я вернулся на заседание кабинета министров, там в самом разгаре было обсуждение доклада главнокомандующего о текущем положении на фронте для ответа, который предстояло направить нашей делегации. Все выступившие члены кабинета министров, за исключением Ханнула и Ньюкканена, поддержали мое предложение о том, что мы должны дать полную свободу принятия решений нашим представителям в Москве. Ханнула пытался приуменьшить значение доклада главнокомандующего, поскольку информация в докладе ограничивалась только ситуацией на Карельском перешейке; ничего не было сказано о положении на Восточном фронте. Он считал, что армия не потерпела поражение, а условия мира столь тяжелы, что принять их невозможно. Он снова предлагал обратиться к западной помощи.
Ньюкканен, который до этого времени поддерживал заключение мирного договора, теперь изменил [292] свою позицию. Согласно новой линии границы, к Советскому Союзу должен был отойти и его родной город Кирву. Он сказал, что нужно продолжать сражаться, а не покоряться силе. От нас требуют уступить районы с высокой плотностью населения. Если мы согласимся без вооруженного сопротивления, они будут потеряны для нас навсегда. Но если мы продолжим борьбу, то, может быть, сможем получить их назад на заключительном этапе урегулирования. Он присоединился к предложению Ханнула о том, что мы должны обратиться за помощью к Западу. Известие о ее прибытии поднимет моральный дух армии и населения. Таким образом, Финляндия может быть спасена.
Президент заметил, что после новых требований СССР следует отозвать наших представителей из Москвы. И тогда следовало обратиться за помощью к Англии и Франции. Но доклад генералов о ситуации на фронте настолько мрачен, что его нужно обязательно принять во внимание.
Т а н н е р. Военные обычно больше, чем штатские, склонны продолжать военные действия. Но если они не видят перспективы в войне, чего ждать от штатских?
П р е з и д е н т. Новые требования расширены по сравнению с теми, что были вынесены на обсуждение в парламенте. Его следует проинформировать об изменении ситуации.
Т а н н е р. Времени на это уже нет. Более того, на данном этапе это может быть опасно. В понедельник я должен докладывать по этому вопросу парламентской комиссии по внешнеполитическим вопросам.
Несколько выступивших выразили сомнения, можно ли обречь людей покориться неизбежному. Они выразили опасения, что может возникнуть глубокий кризис во внутренней политике, но мы стоим перед [293] вынужденным решением, поэтому новые требования придется принять.
В конце концов мы решили послать нашим представителям в Москве телеграмму следующего содержания:
«Мы снеслись по поводу советских требований со Швецией, Англией и Францией. Швеция, похоже, придерживается своей прежней позиции относительно помощи и транзита. На Западе продолжают подготовку к оказанию помощи. Они ждут нашего ответа 12 марта. Ставка представила письменный доклад о положении на фронте; он весьма пессимистичен в отношении продолжения борьбы. Кабинет министров возмущен новыми требованиями. Предложенная линия границы отсекает жизненно важные центры. Мы сказали шведскому министру иностранных дел, что не можем согласиться на расширенные требования. Подобная ситуация не имеет себе прецедента, с чем Гюнтер согласился. Он будет настаивать, чтобы Советский Союз вернулся к первоначальному варианту условий. Поскольку продолжение войны, даже с предложенной помощью, весьма проблематично, а связь с вами затруднительна, мы единогласно даем вам полномочия решать вопрос на месте во всех отношениях. Вопрос о прекращении военных действий также нужно решить немедленно. Когда состоится следующая встреча? Двенадцатого мы обязательно должны дать ответ Англии и Франции. Когда планирует вернуться премьер-министр?»
Приняв такое решение, мы завершили заседание далеко за полночь.
В мировой прессе стали появляться сообщения, что между Финляндией и Советским Союзом что-то происходит. По этой причине я поднял на заседании [294] кабинета министров вопрос о том, что нам следует принять коммюнике, которое бы остудило страсти. Но после обсуждения это предложение сочли опасным, поскольку могло появиться впечатление, что условия мира обоснованны и приемлемы. Мы решили направить послу Грипенбергу в Лондон и послу Хольма в Париж подробную информацию о поездке нашей делегации в Москву. Послов в других странах нужно проинформировать о том, что по политическим причинам нельзя ввести их в курс происходящих событий. Журналистам, которые продолжали донимать нас вопросами, не сообщали ничего нового, и они не замедлили выразить свое яростное возмущение по этому поводу. Но природа многих щекотливых политических событий такова, что преждевременное их освещение может осложнить достижение цели. Поэтому журналистам пришлось долго сидеть на голодном информационном пайке.
Ко всему прочему, ситуация осложнилась еще тем, что Свинхувуд был на пути в Германию и Италию. Обрывочная информация о его поездке вызвала определенные подозрения со стороны Запада.
Напряженные дни
Десятого марта я собирался лечь спать, когда в час ночи министр иностранных дел Гюнтер позвонил мне из Стокгольма. У него состоялся новый разговор с мадам Коллонтай, во время которого он указал на то, что из-за новых требований Советского Союза ситуация на переговорах может стать критической. Он выразил сомнение в том, что финское правительство сможет принять требования в расширенном варианте. Готов ли Советский Союз взять на себя ответственность за последствия отклонения его требований? Мадам Коллонтай была огорчена и обещала [295] направить соответствующую телеграмму в Москву.
Гюнтер считал, что Молотов не отдавал себе отчета в серьезности планов по оказанию западной помощи.
Когда я заметил, что в Швеции и Норвегии отношение к Финляндии начинает меняться к лучшему, Гюнтер ответил, что единодушная позиция риксдага против оказания помощи так же тверда, как и раньше.
В 10.40 позвонил маршал Маннергейм. Он спросил, получил ли я телеграмму с докладом генералов о ситуации на фронте. Я ответил, что получил и довел ее содержание до кабинета министров.
«В этой телеграмме нет никакого преувеличения ситуации, — объяснил Маннергейм. — Чтобы война продолжалась, необходимо значительное подкрепление. На фронте уже образовались многочисленные бреши. Мы не в состоянии готовить войска. Если помощь поступит немедленно, чтобы войска смогли отдохнуть и пройти подготовку, тогда другое дело. Но вспомогательные войска, даже если все пойдет согласно обещаниям, смогут прибыть сюда только через месяц. К тому же нельзя рассчитывать на перемену погоды. Получение помощи зависит и от отношения Норвегии и Швеции. Определенно можно сказать, что Норвегия и Швеция но собственной воле никогда не дадут права на проход войск».
Я изложил ему позицию, занятую кабинетом министров. Мы предоставили все права принятия решений нашей делегации в Москве. Маршал должен получить копию правительственной телеграммы.
Маннергейм спросил, что происходит в Москве.
Я зачитал ему телеграмму № 5, которая была получена нынешним утром: [296]
«Мы пытаемся установить как можно быстрее и с полной достоверностью, на какие условия может согласиться Советский Союз. Если эти условия не покажутся вам удовлетворительными, мы можем прервать переговоры и обратиться к другому варианту. Американский посол рекомендует заключить мир».
Маннергейм спросил, как была получена эта телеграмма.
Я объяснил ему, что все телеграммы поступают из Москвы сначала в Стокгольм, в министерство иностранных дел Швеции, а оттуда ко мне. Я рассказал ему о встрече Гюнтера и мадам Коллонтай.
После этого разговора мне стало ясно, что Маннергейм надеется на заключение мира до того, как фронт рухнет.
В 17.00 Маннергейм снова позвонил мне. За это время он получил копию телеграммы, отправленной от имени кабинета министров в Москву, и был удручен тем, что его доклад о положении на фронте был передан в Москву в усеченном виде. Он сказал, что Виипури (Выборг) может быть оставлен нашими войсками завтра или послезавтра.
Маннергейм спросил, возможно ли отправить в Москву более полное описание ситуации на фронте. Такая телеграмма была отправлена нашим представителям в Москву в тот же день.
В 17.30 ко мне домой пришли сотрудники ведомства цензуры во главе с доктором Кустаа Вилкуна для получения указаний. Учреждения связи захлестнул шквал телеграмм и телефонных разговоров между находящимися в стране журналистами и их зарубежным руководством, которое требовало самой свежей информации. Как к этому должно относиться ведомство цензуры? [297]
Я конфиденциально сообщил им о переговорах, которые начались в Москве. Я также информировал их о том, что коммюнике об этих переговорах будет передано завтра в газеты. Они могут давать разрешение на публикацию фактической информации, но не пропускать сообщений, которые могут нанести урон стране. Они не должны допускать публикации в местной печати редакционных статей «за» и «против» заключения мира.
В 17.45 доктор Нумелин, исполнявший обязанности пресс-атташе министерства иностранных дел, сообщил мне, что журналисты желают получить более существенную информацию; Москва уже дала официальное сообщение о ведущихся переговорах. Я передал ему коммюнике, которое должно было быть опубликовано в газетах назавтра.
В течение дня продолжала поступать новая информация о планах Запада. Из нее стало ясно, что нам не суждено получить из Англии запрошенные бомбардировщики до тех пор, пока не направим призыв о помощи.
Британский посол Веркер передал состоявший из четырех пунктов меморандум, в котором излагалась позиция Англии. Самым примечательным из этих четырех пунктов был параграф, извещающий нас о том, что отправка британских вспомогательных сил естественным образом зависит от позиций Норвегии и Швеции. Если эти страны будут противодействовать транзиту войск, то они не смогут добраться до нас. И все же британское правительство обещало сделать все возможное, чтобы побудить эти страны сотрудничать с ним.
Эта информация окончательно лишала нас надежд на получение помощи. Можно лишь догадываться о том, какой была бы наша судьба, если бы [298] мы поверили многочисленным заверениям, что противодействие Норвегии и Швеции не повлияет на прибытие войск.
Одиннадцатого марта было опубликовано правительственное коммюнике о мирных переговорах. В нем назывался состав делегации, которая была направлена в Москву; сообщалось, что пока стороны не пришли ни к какому решению. Это коммюнике, опубликованное на первых страницах газет под крупно набранными шапками, гласило следующее:
«По информации, полученной финским информационным агентством, имели место контакты между финским правительством и правительством Советского Союза. Контакты осуществлялись через шведское правительство в качестве посредника. Их результатом явилось то, что стороны сочли возможным начать переговоры. По приглашению Советского правительства в прошлую среду в Москву выехала делегация в составе премьер-министра Рюти, министра Паасикиви, генерала Вальдена и депутата парламента Войонмаа. Делегация дважды встречалась с представителями Советского правительства. Во время этих встреч члены делегации были ознакомлены с условиями мира, выдвинутыми Советским Союзом. На настоящий момент никакого решения не принято».
Коммюнике вызвало живой интерес в стране. Газеты начали осторожно публиковать информацию, полученную из-за границы.
Кабинет министров снова собрался на заседание в восемь часов утра. Появился также президент, что стало обычным, и возглавил обсуждение. Я доложил [299] обо всех событиях, происшедших с нашего последнего заседания.
Затем я зачитал телеграмму, полученную этим утром от наших представителей на переговорах в Москве:
«Вторая встреча состоялась в 14.00 10 марта. Встреча продолжалась два часа; участники те же. Мы изложили финскую точку зрения, но советские представители не согласились ни с одним пунктом. Мы должны дополнительно сообщить, что во время предыдущей встречи они потребовали права транзита от границы до Кемиярви по железной дороге, которая должна быть построена Финляндией, а оттуда до Швеции. Поскольку Советский Союз не настаивает на исключительных правах в отношении этой железной дороги, с нашей точки зрения, она не представляет опасности. Советский Союз не будет уплачивать компенсацию даже за собственность частных лиц. С точки зрения Советского Союза, это касается только финского государства. Народный комиссар иностранных дел Молотов заявил, что он передал все советские условия мира, частично устно, частично в письменном виде, шведскому послу в Москве и мадам Коллонтай. Молотов несколько раз повторил, что если мы не примем этих условий, то переговоры будут прерваны. Если правительство считает, что мир и прекращение военных действий должны быть достигнуты быстро, единственным способом добиться этого является принятие этих условий. Поскольку мы сочли, что лучше назначить следующую встречу на 11 марта, ждем быстрого ответа».
Я просил присутствующих принять во внимание временной интервал. Телеграмма была в пути двенадцать часов, прежде чем оказалась в наших руках. Поскольку кабинет министров определил свою позицию [300] во время предыдущего заседания, а положение дел за это время не изменилось, я считал, что вопрос совершенно ясен и нам следует отправить краткое подтверждение нашей предыдущей телеграммы.
Ханнула снова потребовал безо всякого промедления обратиться за помощью к Западу. Его позиция была поддержана Ньюкканеном, по мнению которого ситуация не была безнадежной. Армия не потерпела поражения. Ее можно отвести на новую оборонительную позицию вдоль линии Виролахти — Луумяки — Сайма — Йоненсуу. Правда, линия обороны здесь не была полностью готова, отсутствовали заграждения из колючей проволоки и траншеи, но противотанковые оборонительные сооружения находились в полной готовности. Таяние снега должно послужить дополнительным препятствием для наступающих.
Президент был склонен продолжать борьбу, если бы кабинет министров единогласно проголосовал за такой вариант. Но министры не считали возможным продолжать войну, и ему пришлось занять такую же позицию, хотя условия мира были невыносимо тяжкими. В противном случае он не смог бы управлять страной через кабинет министров.
В ходе этого заседания я получил самую энергичную поддержку от Котилайнена и от Пеккала. Другие министры также высказались в поддержку заключения мира. Но некоторые считали, что решение следует принять главнокомандующему. Я резко возражал против этой идеи, поскольку не дело главнокомандующему принимать решения по политическим вопросам. Однако я сказал, что в ходе моего телефонного разговора с ним у меня сложилось впечатление: он надеется на заключение мира. По его мнению, если армия будет разбита, то все будет кончено.
Президент Каллио внес на наше рассмотрение вопрос о том, что после прекращения военных действий войска должны на какое-то время оставаться на тех [301] позициях, которые сейчас занимают. Если будет выдвинуто требование к войскам немедленно отступить за новую линию границы, то возникнут новые трудности. Мы должны иметь время на эвакуацию отходящих территорий в должном порядке. Чтобы избежать в дальнейшем необоснованной критики, он предложил нам получить от шведского правительства официальный ответ, в котором оно сообщило бы, что не позволит проход по своей территории войск Запада. Мы должны иметь возможность представить всему миру доказательства того, что нас не обуяло малодушие.
Ближе к концу заседания я предложил отправить в Москву телеграмму, в которой было бы сказано, что правительство намерено принять предложенные условия; оно надеется на прекращение военных действий, чтобы иметь возможность эвакуировать население с передаваемых территорий. Предложение было принято.
Я попросил комиссию по внешнеполитическим вопросам парламента собраться в 9.30, поскольку предъявленные нам условия значительно отличались от тех, которые были обсуждены ранее комиссией; требовалось получить поддержку позиции, принятой кабинетом министров. На ее заседании я доложил о самых последних политических событиях, об информации, полученной от нашей делегации из Москвы. Я сообщил, что кабинет министров решил принять предложенные нам условия мира, несмотря на их жесткость.
Вслед за этим разгорелась жаркая дискуссия. Депутаты Кекконен и Карее жестко возражали против принятия условий мира. По их мнению, война должна быть продолжена. Кекконен считал, что необходимо обратиться за помощью к Западу, а Карее полагал, что нынешняя ситуация Финляндии — результат ее [302] пробританской политики. Он также считал, что состав делегации, направленной в Москву, был неудачным. За принятие условий мира высказались депутаты Рейникайнен, Вестеринен, Кайяндер (который задал целый ряд вопросов), Кукконен, Силлапряя и Хакцелл. По мнению последнего, ситуация в пользу мира созрела в течение последних двух месяцев. Он не верил в западную помощь, результатом которой в политической игре стало бы вмешательство Германии.
На этот раз вопрос был вынесен на голосование, чтобы позиция комиссии была совершенно ясной. В пользу предложения кабинета министров проголосовали тринадцать членов комиссии, четверо были против — Карес, Кекконен, Кому и Кямяряйнен. Депутат Икола также был против, но по своему статусу он не имел права решающего голоса и не принимал участия в голосовании.
В 10.00 позвонил Маннергейм. Вторая телеграмма о ситуации на фронте, которую я отправил в Москву, была, по его мнению, чересчур пессимистичной. Он хотел внести в нее изменения и продиктовал мне свой собственный вариант. В его изменениях, однако, не было ничего, что меняло бы ее суть. Я попросил его направить мне эти изменения в письменном виде и обещал передать их, как только получу.
В 10.30 в министерстве появились Веркер и де Во, британский и французский послы, пришедшие по моему приглашению. Я сказал им, что мы должны иметь полную ясность об отношении Норвегии и Швеции к транзиту войск. Они обещали снестись со своими правительствами по этому вопросу.
В 11.00 появился норвежский посол Мишле, чтобы узнать у меня, есть ли уже решение.
Я ответил отрицательно. Со своей стороны мы хотели бы получить однозначный ответ от Норвегии по [303] двум пунктам: каково окончательное официальное отношение Норвегии к транзиту войск Запада? намерена ли Норвегия проработать возможность создания оборонительного союза государств Севера в случае, если мы заключим мир с Советским Союзом? Он обещал выяснить намерения своего правительства.
В 11.20 снова позвонил маршал Маннергейм. Он спросил, не можем ли мы предложить СССР территории в Северной Финляндии. Пожертвовав ими, мы, возможно, спасли бы полуостров Ханко и часть территории в Южной Финляндии.
Я сказал ему, что подобное предложение вряд ли соблазнит Советский Союз. Кроме того, этот шаг будет неприятным сюрпризом для Швеции и Норвегии.
Маннергейм ответил: «Каждый должен думать прежде всего о себе. Именно так поступили Швеция и Норвегия».
Я обещал передать его предложение нашей делегации в Москву для рассмотрения.
В течение дня несколько раз звонил президент, чтобы узнать новости. Я рассказал ему все, что мне удалось узнать.
В 13.10 Хьелт, пресс-атташе нашего посольства в Стокгольме, сообщил мне по телефону, что шведское информационное агентство ТТ получило телеграмму из Хельсинки, в которой говорилось, что комиссия по внешнеполитическим вопросам парламента приняла условия мира, выдвинутые Советским Союзом.
Это известие привело меня в ярость. Сейчас, когда мирные переговоры вошли в критическую фазу, кто-то разболтал такую информацию! Это совершенно безответственный поступок! Но кто отправил телеграмму, как она прошла цензуру? Я предложил Хьелту потребовать, чтобы ТТ не распространяло информацию, содержащуюся в телеграмме. Хьелт сказал, что ТТ уже передало эту информацию в прессу, и предложил сделать официальное опровержение. Я согласился. [304]
Эта мера только частично достигла цели. Большинство шведских газет воздержалось от перепечатки телеграммы, но падкие до сенсаций вечерние газетенки все-таки опубликовали ее, хотя и в качестве слуха. Вечером она обсуждалась во всех кафе и ресторанах Стокгольма. Совершенно естественно, что она сразу была передана по телеграфу в Москву, где нашим представителям пришлось столкнуться с ней лицом к лицу во время переговоров.
Я был до глубины души взволнован этим происшествием и принял меры, чтобы установить, по каким каналам могла произойти утечка информации. Доктор Вилкуна, возглавлявший ведомство цензуры, доложил мне, что телеграмму в Швецию отправил А.Е. Берг, директор финского агентства новостей (STT). Я хотел переговорить с ним, но его никак не могли найти. Я потребовал, чтобы STT приняло все меры к недопущению распространения этой информации, затем написал заявление руководству полиции с тем, чтобы они приняли свои меры.
Когда Берга разыскали, он явился в министерство и признался, что видел телеграмму перед отправкой, посчитал ее совершенно безобидной и разрешил отправить. Его невероятная наивность рассердила меня так, что я очень сильно кричал на стоявшего передо мной грешника.
Уже позже стало ясно, как произошла эта утечка. Двое членов парламентской комиссии по внешнеполитическим вопросам, сидя в кафе для народных избранников в здании парламента, чересчур громко обсуждали между собой решение комиссии. Сидевший за соседним столиком репортер STT Вильо Хайнямиес частично подслушал их разговор и, сочтя новость достойной опубликования, составил злополучную телеграмму, которую директор STT Берг пометил «срочно» и велел отправить в Стокгольм. Естественно, против этих двоих были заведены уголовные дела, и они были [305] приговорены к различным срокам заключения. Если я не ошибаюсь, Берг отбыл весь свой срок, но Хайнямиесу удалось добиться помилования. Члены парламентской комиссии по внешнеполитическим вопросам не нарушили правил секретности своим поступком, хотя проявили непозволительную болтливость.
В 14.30 в министерство пришел, по моей просьбе, шведский посол Сахлин. По поручению кабинета министров я запросил у него ту же информацию, что и у норвежского правительства через посла Мишле. Чтобы избежать возможного непонимания, я представил ему вопросы в письменном виде: 1) какова позиция Швеции в отношении транзита через ее территорию британских и французских войск? 2) готово ли шведское правительство рассмотреть возможность создания оборонительного союза после окончания войны?
Сахлин появился в министерстве на следующий день и передал мне письменный ответ. По первому пункту шведское правительство, как и прежде, давало отрицательный ответ: оно считало, что транзит приведет к большой войне на севере континента, последствия которой будут катастрофическими для всех северных стран. Что касается второго вопроса, то шведское правительство заявило о своей готовности изучить возможность создания такого оборонительного союза.
В тот же день Мишле передал мне ответ норвежского правительства: «Правительство Норвегии по-прежнему отрицательно относится к транзиту британских и французских войск, но готово изучить возможность образования оборонительного союза».
Ответы были абсолютно недвусмысленными. Они рассеивали все сомнения относительно того, что транзиту войск Англии и Франции будет оказано противодействие со стороны Швеции и Норвегии. [306]
В 16.00 позвонил Маннергейм. Он интересовался, были ли направлены британским и французским правительствами запросы о разрешении для их войск транзита по территории Скандинавских стран.
Т а н н е р. У меня были британский и французский послы. Я просил их получить от своих правительств ответы на этот вопрос. Они выразили сомнение, но обещали сделать это.
М а н н е р г е й м. В этом плане все неоднозначно... Если они не смогут получить право транзита, весь вопрос о вспомогательных силах ставится под сомнение. Пришел ли кабинет министров к решению о принятии условий мира?
Т а н н е р. Пришел. Сегодня рано утром. Вы еще не получили мою телеграмму?
М а н н е р г е й м. Еще нет. Ознакомился ли кабинет министров с моей идеей о замене южных территорий северными?
Т а н н е р. Это предложение было получено, когда заседание кабинета министров уже закончилось. Я передал его нашей делегации в Москве.
В 17.00 британский премьер-министр Чемберлен и французский премьер Даладье одновременно выпустили коммюнике о помощи, обещанной Финляндии. Эти коммюнике были зачитаны по иностранному радио. От имени своих народов оба премьера обещали прийти на помощь, если Финляндия обратится к ним с таким призывом.
На следующий день, 12 марта, я получил письменный текст британского коммюнике. У меня побывал Веркер, который от имени своего правительства передал мне меморандум, в котором говорилось, что премьер-министр Чемберлен 11 марта в палате общин следующим образом ответил на запрос лидера оппозиции: [307]
«Палата общин должна быть поставлена в известность, что французское и британское правительства оказывали и продолжают оказывать материальную помощь Финляндии. Помощь имеет весьма существенное значение для финской армии. Правительство Ее Величества и французское правительство уже информировали финское правительство, что они готовы, в качестве ответа на просьбу о дальнейшей помощи, немедленно и совместно прийти на помощь Финляндии, используя все имеющиеся в их распоряжении возможности».
Это сообщение было последней попыткой Запада воздействовать на позицию финского правительства за один день до истечения срока, отпущенного Финляндии. В то же время его целью могло быть желание успокоить общественное мнение на Западе.
В течение дня было получено известие, что следующая встреча в Москве должна состояться в 18.00 по местному времени.
Поздним вечером мне позвонил Гюнтер и спросил, что слышно нового из Москвы. Я рассказал ему, что случилось во время последней встречи. Все требования, выдвинутые советскими представителями, представлялись нам очень жесткими. Я также сказал, что спора, который разгорелся во время этой встречи, можно было избежать. Требования, ранее выдвинутые Советским Союзом, и те, которые были сделаны во время переговоров в Москве, расходились по многим пунктам. Когда наши представители обратили внимание на это обстоятельство во время переговоров, Молотов заявил, что передал все условия, устно и в письменной форме, шведскому послу Ассарссону, а также мадам Коллонтай. Мы, однако, не были проинформированы о них на ранней стадии переговоров. Тогда конфликта удалось бы избежать. [308]
Г ю н т е р. Заявление Молотова не более чем выдумка.
Т а н н е р. Относительно транзита для Запада — придерживается ли шведское правительство своей прежней позиции?
Г ю н т е р. Да. Сегодня вопрос был вынесен на обсуждение комиссии по внешнеполитическим вопросам риксдага. Комиссия поддержала позицию кабинета министров.
Т а н н е р. Можем ли мы получить эту информацию сегодня в письменной форме?
Г ю н т е р. Вы ее получите. У нас ходят слухи, что комиссия по внешнеполитическим вопросам парламента (Финляндии) приняла советские условия мира.
Т а н н е р. Это сообщение не имеет под собой никакой основы. Оно уже было официально опровергнуто.
Я должен был придерживаться моего лживого опровержения даже в разговоре с Гюнтером. Было совершенно необходимо свести на нет эффект злополучной телеграммы.
Двенадцатого марта от нашей делегации в Москве пришло несколько важных телеграмм. Поэтому я попросил членов кабинета министров собраться в девять часов утра.
На заседании я сразу передал собравшимся содержание этих телеграмм. Накануне в 16.55 от делегации была получена телеграмма с запросом технической информации военного характера. Она гласила:
«На случай возможного обсуждения прекращения военных действий необходимо иметь мнение главнокомандующего об интервале между моментом подписания и моментом вступления соглашения в силу, отдельно для различных участков фронта. Ждем письменного ответа». [309]
На этот вопрос был дан ответ после консультации с главнокомандующим: двадцать четыре часа — достаточное время для фронта южнее широты города Лиекса, и сорок восемь часов — для фронта севернее этого участка, исходя из предположения, что время передачи сообщений между Москвой и ставкой главнокомандующего составит не более четырех часов.
В 5.25 утра поступил отчет о встрече, состоявшейся накануне вечером:
«Встреча 11 марта продолжалась от 18.00 до 19.30. Советские представители не пошли ни на какие уступки и требовали, чтобы их условия были приняты. Однако на будущее они обещали три незначительные уступки. Окончательный проект договора мы будем иметь во вторник (12 марта). Они не соглашаются на прекращение военных действий, которые закончатся только тогда, когда договор будет подписан. Мы спешим сделать все, что в наших силах. «
В следующей телеграмме, поступившей менее чем через час, они просили как можно скорее направить им документ, предоставляющий все полномочия для подписания договора.
Затем я доложил членам кабинета министров о коммюнике, выпущенных премьер-министрами Англии и Франции, которые уже были опубликованы в утренних газетах. Грипенберг сообщил по телеграфу о сделанном премьер-министром Чемберленом заявлении, что 12 бомбардировщиков вылетят в Финляндию 12 марта, еще 42 — в самое ближайшее время, но что они будут возвращены в Англию, если мир будет подписан. Хольма сообщил по телеграфу из Парижа, что премьер Даладье сообщил ему, что после получения просьбы о помощи кабинет министров ответит на нее без малейшего промедления. Здесь я добавил, что позиция шведского и норвежского [310] правительств по вопросу транзита войск не претерпела ни малейшего изменения. И наконец, я изложил им идею главнокомандующего о замене уступаемых территорий.
Мой доклад вызвал дискуссию по различным аспектам. Имеет смысл привести фрагменты обсуждения.
Н ь ю к к а н е н. Я хочу узнать, как предлагает поступить министр иностранных дел с британской и французской помощью. Не считает ли он, что, воздерживаясь от обращения за помощью, мы отдаем себя целиком на милосердие Советского Союза? Т а н н е р. Если мы избрали прекращение военных действий и заключение мира, нам остается только поблагодарить Запад за добрые намерения.
Н ь ю к к а н е н. Исходя из сложившейся ситуации, я не возражал против начала переговоров, чтобы получить ясное представление об условиях мира. Но теперь стало совершенно понятно, что куда выгоднее продолжать борьбу, чем принять мир на советских условиях. По этой причине следует немедленно обратиться за помощью к Англии и Франции. Я обдумывал этот вопрос и пришел к выводу, что заключение мира отдает нас целиком и полностью на милость СССР, поскольку Запад устранится, а Швеция не окажет помощь. Я не могу больше занимать пост министра обороны, если большинство членов кабинета и главнокомандующий вооруженных сил придерживаются другой точки зрения.
Х а н н у л а. Я целиком согласен с Ньюкканеном. Я пришел к такому же заключению.
Т а н н е р. Я могу понять, что мои коллеги расходятся во мнениях из-за жесткости условий мира. И все же я надеюсь, что мы сможем остаться сплоченными до конца. Будет достойно сожаления, если между нами произойдет раскол; это только ослабит страну. Я считаю, что, как только будет заключен [311] мир, долг кабинета министров можно считать выполненным, и об этом надо будет доложить парламенту. Если парламент окажет доверие, кабинет министров должен будет остаться у власти; если нет — он подаст в отставку.
Н ь ю к к а н е н. Должен сознаться, что мне трудно принять такую позицию кабинета, хотя понимаю, что точка зрения большинства также имеет свою логику. Именно по этой причине я не возражал против переговоров. Но условия мира дают СССР значительные преимущества, оскорбительные для нас. Поэтому мы должны продолжать сражаться. Я не порицаю позицию большинства; но я не могу оставаться на своем посту, если взгляды военного командования и кабинета министров отличаются от моих.
К а л л и о. Это огорчительная ситуация. Мы ничего не знаем о судьбе полумиллиона наших сограждан, чьи дома останутся по другую сторону новой границы. Никто не может сказать, что станется с ними. Меня бросает в дрожь от этих условий мира. Я был бы склонен продолжать сопротивление, если бы получил поддержку парламента и кабинета министров, но мы все вместе избрали нынешний путь. Достойно сожаления, что слабовольная Швеция стала мирным посредником.
Эти высказывания демонстрируют, какие мысли обуревали министров в момент принятия окончательного решения. То, что они говорили, отражало их отчаяние в отношении будущего нашей страны, в отношении судьбы наших сограждан, которым предстояло лишиться своих жилищ. Но жестокая реальность заставляла нас двигаться избранным курсом.
Затем члены кабинета министров потребовали сообщить им о том, как прошло рассмотрение этого вопроса на комиссии по внешнеполитическим вопросам парламента. Я рассказал об этом, а также об утечке [312] информации о решении комиссии, которая, вероятно, стала известна в Москве до окончательной договоренности на переговорах. Расценив эту утечку как предательство, я доложил, что передал это дело в полицию.
Некоторые министры настаивали на том, чтобы премьер-министр в Хельсинки сделал полный доклад о переговорах в Москве, прежде чем он получит полномочия для подписания договора. Я заметил, что это сейчас невозможно, поскольку потребует не менее двух дней, а мы должны сейчас принять окончательное решение. Срок, отпущенный нам Англией и Францией, истекает сегодня; и московские переговоры могут быть прерваны, если возникнет подобная задержка.
Меня спросили, в каком порядке будет осуществляться эвакуация населения с передаваемых территорий. Мне пришлось ответить, что, к сожалению, никакой информации на этот счет пока нет, хотя возможно, что нам дадут какой-то разумный срок для этого. Здесь я, однако, в высшей степени заблуждался, что стало известно спустя несколько дней.
Затем Ньюкканен потребовал, чтобы с передаваемых территорий было эвакуировано не только население, но и вывезено все имущество. На них в настоящий момент находилось большое количество товаров, скота, фуража, зерна и т.д., которое не должно было стать достоянием СССР. И сами обитатели не горели желанием оставить это новым хозяевам; они скорее предпочли бы все сжечь дотла. Наши войска не должны были оставлять мостов, железнодорожных путей или действующих предприятий.
К счастью, никаких действий не было предпринято в этом направлении. Позднее во время переговоров возникало много споров по этому поводу. Порой от нас требовали вернуть вывезенную с уступаемых территорий собственность. [313]
В конце обсуждения я представил кабинету министров документ на французском языке, которым мы наделяли наших представителей в Москве всеми полномочиями для подписания соглашения:
«Мы, нижеподписавшиеся, настоящим уполномочиваем премьер-министра Ристо Рюти, министра без портфеля Ю.К. Паасикиви, генерала Рудольфа Вальдена и депутата Вяйнё Войонмаа представлять Республику Финляндия на идущих в настоящее время в Москве переговорах с представителями Союза Советских Социалистических Республик о прекращении военных действий и заключении мира между двумя странами и от имени Республики Финляндия подписать соглашение, которое может быть достигнуто на упомянутых переговорах. Дано в Хельсинки сего дня двенадцатого марта 1940 года».
Документ должен был быть подписан президентом и министром иностранных дел, затем передан в Москву по телеграфу.
Затем последовала очередная дискуссия.
Н ь ю к к а н е н. Я считаю, что лучше продолжать вооруженное сопротивление, чем принять эти позорные условия. Я не могу одобрить подписание соглашения, считаю, что мы должны обратиться за помощью к Западу.
Х а н н у л а. Поскольку настоящий вопрос в первый раз поднимается в официальном порядке, я требую, чтобы в протокол было занесено, что на заседаниях комиссии по внешнеполитическим вопросам и кабинета министров я постоянно высказывал мнение, что переговоры о мире не следовало начинать, а нужно принять помощь, предложенную нам Англией и Францией. Мое суждение не изменилось, тем более условия мира ужасающе тяжелы.
А а р о Пакаслахти. Я хочу заявить, что если бы я делал доклад по этому вопросу на заседании [314] Государственного совета, то отверг бы нынешние условия мира.
Ф о н Б о р н. Я считаю, что скорейшее подписание мира является военной необходимостью, поэтому поддерживаю сделанное предложение.
Президент решил одобрить внесенное предложение.
Теперь, когда решение было принято, Ньюкканен спросил, может ли он сразу сделать публичное заявление о своей отставке.
Президент спросил его: «Нельзя ли, чтобы это осталось известным только кабинету министров до подписания мира? Отставка должна быть направлена премьер-министру; это возможно только после его возвращения».
Подписав документ, президент Каллио произнес в ветхозаветном стиле: «Да отсохнет рука у того, кто вынужден подписать такой документ».
Эти пророческие слова сбылись. Несколько месяцев спустя у президента случился инсульт, после которого его правая рука оказалась парализованной. Незадолго до конца года президент скончался.
После завершения заседания полномочия были переданы в Москву по телеграфу в незашифрованном виде. Мы также дали указание нашим представителям истребовать время, необходимое для эвакуации в должном порядке населения и собственности с передаваемых территорий.
В 11.45 мне позвонил маршал Маннергейм, спросив меня о новостях из Москвы. Он планировал же взорвать заводы на территориях, отходящих к Советскому Союзу. В частности, он планировал взорвать заводы в Энсо и электростанцию в Роухияле. Я строго запретил ему делать это. Их судьбу еще предстояло решить.
Маннергейм согласился немного подождать в отношении этих объектов, но сказал, что в любом случае [315] уничтожит заводы фирмы «Вальдхоф» в Кексгольме (Приозерск). Я сразу не запретил взрыв предприятий и допустил ошибку, о которой потом сожалел, поскольку они в самом деле были взорваны, а Финляндии пришлось заплатить компенсацию за их уничтожение.
Я сказал Маннергейму, что кабинет министров направил в Москву нашим представителям полномочия, необходимые для подписания мирного договора.
В 15.00 у меня побывал с визитом посол Веркер, принесший меморандум своего правительства и заявление премьер-министра Чемберлена, сделанное им в парламенте; о них я упоминал ранее. Он также сообщил мне, что накануне были предприняты шаги в соответствии с просьбой Финляндии получить отвел норвежского и шведского правительств о транзите вооруженных сил Запада через территорию этих стран.
Подтверждение этого было получено от Эркко из Стокгольма.
В 16.00 я получил информацию из своего источника, что московское радио объявило о подписании мирного договора и о прекращении военных действий, которые вступают в силу с пятнадцати часов следующего дня.
В 16.30 позвонил из Парижа Хольма и сказал, что он и полковник Паасонен были приглашены к премьеру Даладье. В разговоре с ними Даладье особо подчеркивал необходимость направления вспомогательных сил, обещал немедленную помощь, если мы за ней обратимся. В британских портах, по его словам, заканчивались все необходимые приготовления к отправке этих сил. Если Финляндия запросит помощи, то правительства Франции и Англии поставят об этом в известность Осло и Стокгольм и начнут переброску. Хольма добавил в качестве новой информации, что не только помощь будет оказана немедленно, но Франция [316] немедленно разорвет дипломатические отношения с Советским Союзом.
Я поблагодарил Хольма за его звонок и сказал, что мы в настоящий момент ожидаем окончательных известий из Москвы.
Эти звонки из Парижа пришли через Германию и были, разумеется, перехвачены там. Позднее мы слышали о них от немцев.
В 16.45 позвонил Гюнтер, На следующий день было назначено заседание шведского риксдага, и он собирался доложить на нем о результатах мирных переговоров.
Т а н н е р. Я не уверен, что все вопросы будут улажены. Вплоть до настоящего времени мы не имеем никаких известий.
Г ю н т е р. Но финское правительство направило сегодня в Москву необходимые полномочия?
Т а н н е р. Они были направлены, и мы ждем результатов, но пока нет известий об исходе переговоров.
Г ю н т е р. В отношении оборонительного союза: я хотел бы знать, намерено ли финское правительство опубликовать заявление по этому поводу.
Т а н н е р. Мы будем рады сделать такое заявление, если шведское правительство не имеет ничего против.
Г ю н т е р. Мы не имеем ничего против. Мы хотели бы сделать наши заявления одновременно.
Т а н н е р. Отлично. Мы согласны. Я перезвоню вам ближе к вечеру.
Г ю н т е р. Британский и французский послы сегодня снова запросили нас о транзите. Это всего лишь формальность, как я полагаю?
Т а н н е р. Мы просили их сделать это. Даже в последний момент мы хотели бы иметь абсолютную ясность. [317]
Новое заседание Государственного совета состоялось в 17.00, прежде всего для информации кабинета министров о самых последних событиях. Но из Москвы не было никаких известий.
Первым слово взял я, заметив, что нам предстоит решить большую проблему, о которой говорилось утром на заседании кабинета министров: что нужно сделать на территориях, остающихся за линией новой границы. Главнокомандующий намеревается разрушить все промышленные предприятия, в том числе заводы в Энсо и энергетические установки в Роухияле. Я выразил мнение, что кабинет министров должен определить позицию по этому вопросу. Затем я сообщил информацию, которую получил час тому назад: московское радио передало о прекращении военных действий и о подписании мирного соглашения. Точная линия новой границы нам пока не была известна в деталях, поэтому не следовало уничтожать ничего из того, что могло оказаться по нашу сторону границы. Вообще я полагал, что не нужно уничтожать промышленные предприятия, остающиеся по ту сторону границы. Они могли стать потенциальными покупателями финских лесоматериалов. Кроме того, если подписано соглашение о прекращении военных действий, мы не можем ничего уничтожать. Я в принципе возражал против разрушений. Большая война еще не началась, и мы не могли предположить, каким будет ее исход. Заключаемый нами мир был только интерлюдией; мы ничего не знали об окончательном мирном урегулировании. Услышав по радио мою речь, главнокомандующий отказался от своих планов дальнейших разрушений.
Разговор о мире как интерлюдии может показаться подозрительным в моем рассказе. Недоброжелательный читатель заподозрит нас в том, что мы вынашивали планы реванша, подписывая мирный [318] договор в Москве. Но в то время нам казалось, что большая война закончится мирной конференцией, на которой будут решены судьбы Европы, как это было сделано два десятилетия назад на Парижской мирной конференции. Тогда, мы надеялись, судьба Финляндии будет решена раз и навсегда. Именно по этой причине мы много раз давали знать Англии и Франции о наших надеждах на то, что их правительства окажут поддержку Финляндии на заключительной мирной конференции, которая не состоялась.
На заседании Государственного совета произошла краткая дискуссия по проблеме: надо ли уничтожать собственность на отходящих к СССР территориях. Выяснилось, что ранее министерство обороны направило письмо, в котором фигурировал план уничтожения промышленных предприятий на трех альтернативных линиях возможной границы, каждая из которых проходила дальше на запад; при этом окончательное решение оставалось за кабинетом министров.
Ньюкканен предложил наделить главнокомандующего полномочиями, которые позволят ему осуществить уничтожение в соответствии с планом-максимумом. Советскому Союзу предстояло получить выжженную землю.
Против этого возразил Хейккинен: «Мы не можем сейчас решить этот вопрос, поскольку не знакомы с линией границы, согласованной в Москве. Кроме того, нам придется платить за уничтоженное наличными».
Я добавил: «Даже если по этому вопросу в соглашении ничего не сказано, уничтожение представляется мне вандализмом. Невыносима мысль о том, что кабинету министров придется давать санкцию на уничтожение. К тому же весь регион Саймы хочет продавать древесину». [319]
Большинство членов кабинета предпочли занять выжидательную позицию.
Затем возник вопрос о том, что делать с населением отходящих к Советскому Союзу территорий.
Ньюкканен настаивал на том, чтобы кабинет министров занял позицию, по крайней мере, в отношении населения. Он считал, что кабинет министров не может взять на себя ответственность за оставление финских граждан на советской территории. Он полагал само собой разумеющимся, что все население должно быть эвакуировано на финскую территорию. Было бы преступлением оставлять наших сограждан под игом Куусинена.
Т а н н е р. Жителям этих территорий должна быть предоставлена возможность решить самим, где они предпочитают жить.
П е к к а л а. Я думаю, люди сами лучше знают, чего они хотят.
К о т и л а й н е н. Мы должны принять решение об эвакуации тех территорий, которые отходят к Советам. Но людей не следует принуждать покидать их, если они хотят остаться там, где живут сейчас. Но надо дать возможность перебраться жить по нашу сторону границы.
С ё д е р х е л ь м. Безусловно, следует принять меры, чтобы все могли покинуть эти районы.
Далее я предложил оповестить о принятом решении нацию: кабинет министров должен выпустить коммюнике; кроме того, принятое решение должно быть передано по радио. Важно, чтобы главнокомандующий выступил со своим собственным официальным обращением к армии и к народу.
Никто не возражал против этого. Я начал готовить проект заявления и обращения по радио, которые предстояло обсудить кабинету министров.
После этого заседания Государственного совета Ньюкканен и Ханнула официально подали в отставку. [320]
В 17.30 позвонил из Стокгольма Эркко и сказал, что «тетушка из Валхаллавегена» (мадам Коллонтай) спрашивает, не могу ли я немедленно прибыть в Стокгольм. У нее появилось очень важное дело, и она хотела бы встретиться со мной завтра.
Я ответил, что так завален делами, что ни в коем случае не смогу вырваться из Хельсинки.
В 17.35 позвонил маршал Маннергейм. По его мнению, потребуется минимум месяц на вывоз всей собственности с отходящих территорий. Я ответил, что сообщил об этом нашей делегации в Москве.
В 20.15, второй раз за этот день, ко мне домой пришел Веркер с известием, что он должен сообщить мне нечто срочное и важное. От имени своего правительства он заявил, что, несмотря на отрицательное отношение норвежского и шведского правительств к вопросу о транзите войск, Англия и Франция не изменили свои планы. Все приготовления закончены, и Запад готов направить войска для оказания помощи Финляндии. Это сообщение не следует доводить до сведения норвежского и шведского правительств. Он попросил, чтобы я сообщил о нем только финскому кабинету министров, маршалу Маннергейму и нашей делегации в Москве.
Весь день получился очень напряженным, полным споров по самым различным вопросам. Это случилось в день моего рождения, и я, безусловно, буду с отвращением вспоминать о нем до конца моей жизни.