I. Подготовка

30 июля 1918 года

Мой денщик вышел мне навстречу и сообщил, что недавно приходили важные офицеры, хотели со мной поговорить и что начальник требует немедленно по возвращении явиться в штаб.

Я прибыл в бюро начальника.

— Где вы пропадали сегодня днем? Опять ваши штуки, а?

Упрек был сделан по профессиональной привычке, без начальственного гнева. Лицо майора выражало неподдельную симпатию.

— Вы должны быть готовы к поездке в штаб армии.

Начальник разведывательного бюро желает говорить с вами. Я сейчас протелефонирую в штаб 31-й дивизии, чтобы вам прислали машину.

Он задержался, словно задумался, не следует ли сказать еще что-нибудь, затем отпустил меня, добавив, чтоб я оставался в пределах досягаемости в любой момент.

На завтра я поехал в Резану в штаб армии.

Офицеры штаба армейского корпуса находились в столовой. Я послал сообщить о своем приезде полковнику. Едва увидев меня, он встал, сердечно улыбнулся и протянул руку. Он представил меня остальным офицерам и усадил справа от себя. Это был полковник Дюпон, начальник разведывательного бюро армии.

3а обедом он расспрашивал меня о семье, о моем штурмовом батальоне, о боях, в которых я участвовал, о полученных ранениях... все о вещах, близких моему сердцу и о которых приятно поговорить; о цели же, ради которой меня вызвали сюда, не было сделано ни одного намека. Но так как все мои мысли были сосредоточены именно на этом, то, в конце концов, мои ответы стали машинальными. [4]

Наконец, все встали из-за стола, и полковник ввел меня в свой кабинет. Он усадил меня, предложил папиросу и улыбнулся; ничто в его поведении не указывало на важность предстоящего разговора. Затем сразу, с решительностью тех, которые тебе подносят револьвер к носу с угрозой «кошелек или жизнь», он сказал:

— Поручик, через несколько дней вы сможете навестить вашу семью. Хотите?

Мою семью? Но моя семья, если она еще существует, осталась на территории, занятой врагом. Моя семья, мать, отец, сестры, Эмма… Я пробормотал:

— Господин полковник, как это возможно?

— Будьте спокойны и выслушайте меня.

Любезная улыбка исчезла; устремленные на меня в упор глаза старались разгадать, что делалось у меня в глубине души.

— Предупреждаю: то, что я вам предложу сделать, представляется жизненно важным для нашей армии. Вы меня поняли? И это требует громадных жертв, может быть, даже жизни.

Он остановился. Сгорая от любопытства, я, в свою очередь, не спускал с него глаз, но вел себя спокойно.

Полковник продолжал.

— Вы сами понимаете, что верховному командованию чрезвычайно важно знать все, что составляет у неприятеля военную тайну: его намерения, места расположения штабов и т. п. Для этого нам требуются люди, проникающие в неприятельские ряды. Не скрою, что задача эта чрезвычайно трудна и опасна. Но я знаю уроженцев Венето и знаю, как им хочется отомстить за Капоретто. Я не вхожу в подробности этого предприятия. Поручик Тандура, вы принимаете мое предложение?

— Господин полковник, я в полном вашем распоряжении.

Он протянул мне руку:

— Я не сомневался, будучи уверен в вас. Вернитесь пока в батальон. Завтра днем я пришлю за вами. Надеюсь, незачем указывать на секретность нашего разговора.

Возвращался я словно очарованный.

Товарищи осадили меня вопросами — всем хотелось знать, зачем меня вызывали. Я просил оставить меня в покое, заявив, что очень устал. Я прекрасно помню, что, придя в свою комнату, я сразу же закрыл дверь на ключ, чего никогда раньше не делал. Я нуждался в одиночестве, [5] мне необходимо было остаться одному, наедине со своими мыслями.

Утром я пошел к майору, чтобы сообщить ему о том, что покидаю батальон.

В полдень на прощание веселились в столовой. Все смеются и шутят. Товарищи провожают меня до Тревизо.

Прибыв в Резану, представляюсь:

— Господин полковник, я прибыл.

Полковник принял меня с дружеской торжественностью.

— Дорогой Тандура, сегодня вы устали. Приходите ко мне завтра в 7 часов утра.

1 августа

Я брожу по местечку. Брожу без цели. Я разглядываю все мелочи. В этот мирный час все обычные вещи, предметы, орудия словно живут какой-то человеческой жизнью, погруженной в сон.

Наутро я в штабе. Полковник без всякого вступления начал:

— Существуют три способа перебраться туда: первый способ — перейти ночью Пиаве, переодетым в австрийскую форму, с помощью тросов, протянутых от одного берега к другому между Педеробба и Ле Граве ди Чиано; второй — снизиться на самолете в каком-либо пункте занятой противником территории; третий — спуститься на парашюте с самолета. Я считаю, что последний путь самый удобный и самый безопасный.

Самолет, очарование полета, чувство бесконечности... Да, это правда. Но я никогда не думал о полетах и еще менее думал о том, чтобы броситься в пустоту и ждать, пока защитный зонтик откроется при спуске. Не стану скрывать, что в первый момент я испытал такое чувство, словно у меня не хватало дыхания.

Я слабо возразил:

— Простите, господин полковник, но заметьте, что я никогда не летал и еще менее знаком с парашютом.

— Вы должны ничего не бояться. Парашют абсолютно надежен. Видите?

И с этими словами он протянул мне снимки, на которых изобретатель — английский офицер — бросается в пустоту.

— Хорошо, — ответил я, — все же, признаюсь, мне очень хотелось бы видеть его в действии. [6]

Начальник улыбнулся.

— Я бы с удовольствием исполнил ваше желание, но парашюты очень дороги. Они могут служить только один раз, так как их невозможно закрыть.

Должен сознаться, что определение цены парашюта весами, на одной чашечке которых находились лиры, а на другой — человеческая жизнь, наполнило меня печалью.

Тем временем полковник продолжал:

— Парашют абсолютно надежен. После первых двухсот метров полета он открывается без отказа. Во всяком случае, послезавтра прибудут английские офицеры, и они вас убедят.

После первых двухсот метров открывается без отказа... Бездна... ужас... Бесполезно скрыть инстинктивный страх, который испытываешь во сне, когда летишь в пустоту.

— Когда я отправлюсь? Я с удовольствием принимаю это средство, но когда я отправлюсь? Я бы хотел, чтобы меня отправили тотчас же.

— Я вас понимаю, и я на самом деле собираюсь отправить вас возможно скорее. Но в настоящий момент луна выдает все хорошие намерения. Самое позднее вы отправитесь около 10-го.

И, покончив с первым основным пунктом, он продолжал:

— Вы должны в качестве центра сбора информации избрать зону Витторио и, излишне повторять это, пытаться собрать все сведения, какие могут оказаться нам полезными. Вы получите чрезвычайно ценные сведения от вашей семьи и родных; если окажется возможным, то обратитесь к знакомым священникам, оставшимся на захваченной территории. Рекомендую соблюдать максимальную осторожность, самую большую хитрость и исключительную тактичность, когда станете расспрашивать тех, к кому вы обратитесь за сведениями. Для передачи информации вы используете почтовых голубей, которые будут вам доставляться самолетом. Установим наиболее удобный пункт, в котором вы сможете развернуть свой... штаб.

Его шутливый тон меня несколько развеселил.

— Теперь, когда мы установили средство, при помощи которого вы доберетесь до противника, и зону назначения, вы должны отправиться в распоряжение капитана Даль Монте, с которым вы подробно разработаете все второстепенные вопросы и установите код для сообщений.

Он вызвал капитана и после обычного представления [7] поручил ему заняться тщательно всем, что мне может понадобиться.

Шифр готов. Мы работали до глубокой ночи и на утро представили его на рассмотрение полковника, который остался доволен. Никто не поймет этих знаков, не откроет тайны; это будет загадкой, сфинксом Эдипа. О, как далек пятый класс и зубрежка трудных греческих глаголов под кедрами общественного сада!

В 10 часов прибыли английские летчики, с которыми меня тотчас же познакомили: майор Барнер, весьма опытный и заслуженный летчик, имеющий в своем активе тридцать побед над самолетами противника, и капитан Уэдвуд Бенн, член палаты общин. Я сразу понял, что они в курсе всего, что мне предстояло сделать, так как они бесконечное число раз повторяли: «Браво, очень хорошо», протягивая слова на своем своеобразном итальянском языке. При этом они смотрели на меня с восхищением и удивлением.

Полковник сказал:

— Установим сразу точно пункт, на котором вы спуститесь.

Он развернул топографическую карту области Витторио.

Рассматривая графические знаки, я воссоздавал реальный рельеф местности; каждый сантиметр, каждый миллиметр получал реальное содержание, размеры и жизнь; мое Витторио, моя родина, мой дом!

— Так как вы хорошо знаете эту область, то укажите мне ровное место, расположенное возможно дальше от обитаемого центра.

— Это будет, — отвечал я, — Камой между Сачиле и Порденоне.

— Нет, — заметил полковник после внимательного изучения карты, — это слишком далеко от интересующего нас наблюдательного пункта. Вы подверглись бы риску быть захваченным еще до того, как вам удалось бы добраться до противника. Нельзя ли, — продолжал он, обращаясь к английским офицерам, — спустить его на холм Визентин, к северу от Витторио?

На это летчики заметили, что это опасно для меня и трудно для них, так как им пришлось бы рассчитать, помимо высоты самолета, еще и высоту местности, на которую мне следовало бы спуститься, поскольку парашют раскрывается только после спуска на 200 метров.

Наконец, мы остановились на местности, называемой Прати ди Сармеде, расположенной к югу, на расстоянии [8] нескольких километров от Витторио. Отсюда мне следовало добраться до Коль дель Пель, высота 880 к северу от сектора Видза по середине склона Визентина. Было решено, что я уезжаю 9-го вечером из лагеря Виллаверла, если не произойдет ничего непредвиденного.

В штаб прибыли еще офицеры, которые тоже попытаются спуститься на территорию противника с этой же целью. Это поручики Николозо и Барнаба из Буйя и Удине, поручик Паван из Сачиле, мой старый товарищ по бесшабашным пирушкам в 1-м пехотном полку в 1914 г., и штатский Маттиоли, тоже из Сачиле.

Как весело было за столом в тот вечер!

Прибывшие последними хотели во что бы то ни стало уехать первыми. Но посягать на мое священное право было совершенно бесполезно.

Теперь уже все офицеры и даже те, которым не полагалось ничего знать, знают, что нам предстоит совершить. Они стараются держаться поближе к нам и ссорятся за честь быть в нашем обществе. Все это очень надоедает.

При большом числе шпионов противника, разгуливающих кругом, подобная неосторожность может скомпрометировать все предприятие.

4 августа

Рано утром в штаб явился солдат, которому удалось сбежать из австрийского плена. Он прибыл из Витторио.

Это совпадение кажется мне предзнаменованием. Я бегу, чтобы его найти, увидеть, расспросить...

— Но ведь это Амадио, — и я радостно бросаюсь ему на шею.

— Говори мне о моих родных, расскажи скорее о матери, об отце...

Он успокоил меня; они переживали тяжелые дни, как и все оставшиеся, но вполне здоровы.

Взятый в плен под Капоретто, Амадио убежал из концентрационного лагеря Маутхаузен. Ужасны были его скитания по бесконечным и незнакомым равнинам, голод, опасность, таящаяся на каждом шагу. В Витторио он нашел свою тетку, в ее доме он встретился с молоденьким австрийским кадетом Чезаре Паньини, уроженцем Триеста, прикомандированным к штабу Таппа.

Амадио рассказал, как ему удалось бежать.

— Паньини — итальянский патриот. В течение нескольких дней он скрывал меня в своей комнате, в ожидании [9] удобного момента для отправки к Пиаве. Первого августа он вернулся домой позднее обыкновенного со свертком. Это была австрийская форма, которую мне следовало надеть и в этом замаскированном виде попытаться переправиться через реку Кольфоско, так как в этой местности мало войск. Грузовик должен был перевезти меня до Пьеве ди Солиго. Я решился, и вот я здесь.

Наконец, все готово к моему отъезду. Он состоится в ночь на 10-е с аэродрома Виллаверла вблизи Виченцы, а спущусь я на луга, расположенные к югу от Сармеде.

Отсюда, закопав в землю парашют (на этот счет были даны весьма настойчивые указания), я должен был добраться до холма дель Пель (высота 880 м), расположенного к северу от Витторио. Предполагалось, что я не смогу добраться до своего «штаба» раньше 11 час. вечера. 14-го около 8 часов утра наш разведывательный самолет пролетит над этим местом. При его появлении я должен подать знак, разложив сигнальные полотнища на небольшом пустыре, обозначенном на топографической карте и расположенном непосредственно к северу от тригонометрического знака.

Это послужит летчику сигналом о том, что я прибыл на место. Почтовые голуби будут с помощью небольшого парашюта спускаться в клетках, переплетенных густой железной проволокой для защиты от хищных зверей; дальнейшие посылки будут мною получены в долине Сторта, прилегающей к холму дель Пель; первая посылка будет доставлена в ночь на 16-е, около 2 часов ночи; следующие будут доставляться в эту же долину, но в те числа и часы, которые я укажу в голубеграммах. Мы установили еще, что когда штабу потребуются информации по вопросам, которые могут ускользнуть от моего внимания, или же потребуется передать мне какие-либо важные сообщения, то это сделают посредством записок, вложенных в корзины с голубями. Эти записки будут обращены к итальянцам захваченных областей и должны состоять из туманных и общих фраз, чтобы не навести неприятеля на мысль о моем присутствии, если бы такая корзинка попала в его руки. Пользуясь шифром, я должен был в ближайшем будущем сообщить о возможности взорвать какой-либо склад огнеприпасов. Я возьму с собой австрийский горный мешок с небольшим количеством провианта, револьвер и кинжал; одет буду в обыкновенную крестьянскую одежду. [10]

Не был оставлен без внимания и вопрос о средствах и путях возвращения после выполнения задания. Утром 30 сентября я должен находиться в Каза Дандоло между реками Медуна и Челлина, куда около 11 часов прилетит наш самолет, чтобы увидеть сигналы, выложенные мною с помощью белья; на следующую ночь, около 2 часов, самолет приземлится в этом же месте и подберет меня. Если бы это не могло осуществиться по каким-либо непредвиденным обстоятельствам, то мне следовало добраться до устья Тальяменто, вблизи гостиницы «Деи Баньи» на правом берегу, куда ночью приехала бы за мной наша шлюпка. Если же, наконец, у меня возникнет срочная надобность возвратиться еще до половины сентября, то мне придется добраться до левого берега Пиаве, против наших позиций, между Видор и Граве ди Чиано, чтобы попытаться перебраться через реку, пользуясь канатами, протянутыми нашими войсками от берега к берегу.

6 августа

С капитаном Даль Монте я ездил в Падую для покупки небольшого компаса и штатского костюма, который мог бы послужить мне для маскировки. Но этот костюм, хотя и был прост и скромен, все же придавал мне некую элегантность, которая могла меня выдать. Я был убежден, что ни одно штатское лицо, живущее в захваченной неприятелем зоне, не имело костюма без потертых мест и без заплат. Поэтому я решил заменить мой новый костюм обыкновенной крестьянской одеждой.

Я не великан, и штаны крестьянина собрались на лодыжках гармонией. Зато куртка не доходила мне до пояса; шляпа, основательно пропитанная каким-то смазочным веществом, спускалась своими широкими запятнанными полями мне на нос. Этот туалет дополнялся бородкой, которую я начал отпускать, и свисающими по углам рта усами.

В таком виде я предстал перед полковником, который, к моему полному удовольствию, сначала не узнал меня, затем рассмеялся и поздравил.

— Превосходный тип крестьянина начала XIX века!

— Так я и думал. Мне не хватает только золотой сережки в правом ухе... Я горю нетерпением и любопытством увидеть выражение лица моей невесты, когда я предстану [11] перед ней в этом одеянии. Она, наверно, и знать меня не захочет.

Я был обуян тем хорошим, детским весельем, которое овладевает нами, когда мы в первый раз закрываем лицо маской.

— Вы всегда веселы.

— Разве так не лучше, господин полковник?

Я вел себя бродягой. Меня охватило неудержимое желание бродить и бродить, совершенно бесцельно. Наконец, я останавливаюсь в Виллаверла, в английском лагере, где был встречен с распростертыми объятиями капитаном Уэдвудом, который не хочет меня отпускать. Когда я вспоминаю капитана Уэдвуда, то передо мною всегда возникает картинка из журнала мод: улыбка, манеры, линии, элегантность, — все в нем было совершенно, словно напечатано. Прибавьте к этому перечню эстетических свойств, которые могут показаться суетными и женственными, железную волю, беззаветную храбрость, живой ум и безграничную доброту. Он говорил на своем своеобразном итальянском языке, словно рубил, употребляя односложные слова и большую часть глаголов в неопределенном наклонении, но без остановок. Прежде чем отпустить меня, он захотел получить мою подпись на своей визитной карточке.

8 августа

Завтра едем. Наконец.

Я стараюсь быть спокойным и управлять своей взволнованной душой и своим сердцем, которое бьется все сильнее. Мое беспокойство вызывается не опасностью предприятия, а сомнением в его удаче. Вначале я видел все в розовом свете, и задача представлялась мне легкой. Сейчас же она мне кажется невыполнимой, невероятно сложной, безумной. Я словно взвалил себе на плечи непосильный груз громадной и ужасной ответственности. Как быть?

Я написал завещание. Когда я был у полковника и протянул ему запечатанный конверт, мне казалось, словно я подвожу итог своей жизни.

Остальную часть дня я провел один.

Я отправился в штаб армии, так как меня хотел видеть генерал Кавалья. Он поздравил меня:

— Браво. Итак, сегодня вечером вы пуститесь в путь. Да будет судьба к вам [12] благосклонна.

За столом было шампанское и речи — характер официального банкета. Полковник говорил с очевидным волнением. Я не заметил, когда он кончил, так как не мог следить за нитью его мысли, я был далеко. Мой ответ состоял из нескольких слов, проникнутых верой и благодарностью.

Все готово к отъезду. Все окружили меня. Барнаба и Николозо просят прислать поскорее сообщение, которое может оказаться чрезвычайно ценным для их будущего отъезда. Последние рукопожатия, объятия, советы, — и мы уезжаем.

Мы остановились в Виченце для покупки провианта на первое время: шоколада, нескольких коробок мясных консервов, табака, спичек. И вот мы на пути к Виллаверла.

Во время остановки, вызванной затором пути, я увидел одного из своих лучших друзей, о котором несколько лет не имел вестей. Это мой милый Челлини, Лучио Челлини, товарищ по школе в Витторио.

Хорошее предзнаменование.

В лагере Виллаверла все офицеры вышли нам навстречу. Майор Барнер и капитан Уэдвуд говорят, что отъезд задерживается на час, а может быть и на два. Я хочу посмотреть на самолет: это бомбардировщик типа «Савойя».

Мной овладевает некоторая нерешительность, в висках стучит. Это волнение перед первым полетом. Самолет мне кажется чем-то мертвым, какой-то громадной игрушкой.

Я со страхом трогаю его крылья, словно я прикоснулся к крыльям летучей мыши. Затем мне показывают парашют.

Он состоит из черного шелкового зонтика, диаметром в два с половиной метра; от края зонтика отходит множество шнуров, соединенных в узел, от которого отходит толстая резиновая веревка, в четыре сантиметра толщиной и в два метра длиной. К концу ее прикреплена целая система лямок, плотно окутывающих тело.

Отозвав меня в сторону, полковник вручил мне конверт с 2000 австрийских крон и 500 итальянских лир. Этого мне хватит на первое время, а в дальнейшем мне будут посылать столько, сколько я потребую.

Самолет уже готов к пробному полету. Меня приглашают сесть, но я отказываюсь, так как предпочитаю пережить первое впечатление при самом отъезде. Меня заменяет капитан Даль Монте. Он выходит из гондолы бледный — результат первого полета. [13]

В последний раз сели за стол. Меня хотят заставить выпить лишнее, может быть для того, чтобы оглушить. С тяжелым сердцем я отказываюсь от всего, так как предпочитаю лететь трезвым. Майор Барнер, начальник лагеря, долго говорит по-английски. Я не знаю английского языка, но чувствую, что речь идет обо мне, что я являюсь редким зверем. Все взгляды устремлены на меня. Майор говорит монотонным голосом. Зато волнуется и время от времени ударяет кулаком по столу капитан Уэдвуд. В конце концов, он в отеческом порыве горячо обнимает меня.

Английские офицеры молчат.

Я не знаю, что отвечать, не знаю, что сказать. Мне удается только воскликнуть: «Да здравствуют союзники!», как школьник, который не может извлечь из себя ничего другого.

Мое восклицание подхвачено громкими возгласами присутствующих.

Выходим.

Крупные облака плывут по небу, до этого момента совершенно чистому.