26. Наши ряды растут

Почти каждый день прибывали новые люди — по одному, по два человека, а то и целыми группами. Только за несколько дней отряд чапаевцев вырос до пятидесяти человек. Радостные вести поступали к нам и из Чепинской котловины: мобилизация новых партизан была в полном разгаре. За двадцать дней в отряды ушло более пятидесяти человек. Наше подразделение, носившее имя братьев Крыстиных, разрослось в отряд. Окружной комитет партии и штаб зоны приняли решение разделить его на три подразделения, которые должны были действовать [329] самостоятельно в разных районах: одно — в Дорковских горах, второе — в Каменских, третье оставалось в больших Чепинских горах.

Группа чепинских партизан, присоединившаяся к отряду Чапая, продолжала действовать совместно с ним и находилась в лагере над селом Ветрен дол.

Мы организовали регулярные военные занятия. Новые партизаны изучали оружие, учились действовать в развернутой цепи, оборудовать позиции. Эти занятия вызывали особый интерес у юношей и девушек. Они с таким усердием выполняли разного рода военные упражнения, словно участвовали в настоящем бою. Для повышения боевой готовности время от времени объявлялись учебные тревоги. С каждым днем опыт и боевое мастерство партизан росли.

Между чепинцами и партизанами отряда Чапая установились дружеские отношения. Вместе мы ходили на встречи, организовывали операции. Чапай полюбил Димитра Сеизова и, когда отправлялся куда-нибудь, уговаривал меня отпустить Сеизова с ним. Партизан из Габровицы Иван Палийский, Димитр Генов и Крыстьо Лесев из Черногорово, загоревшие и почерневшие, словно цыгане, никогда не унывающие Христо Христов и Харалампий Дамянов не расставались с нами. Так получилось, что мы уже перестали различать, кто из отряда Чапая, а кто из нашего.

К общей радости, новый партизан из Белово Димитр Методиев оказался поэтом. Когда Владо Танов и Иван Стойнов сказали, что он пишет стихи, мы окружили его и попросили прочитать что-нибудь свое. День клонился к вечеру, и все понемногу начали собираться вокруг партизанского костра.

— Да я ничего и не помню, — пытался отказаться Методиев.

— Начинай с «Песни о свободе», — предложил Иван Стойнов.

— Забыл я ее, Иван...

— Во-первых, он уже не Иван, а Сава, — поправил его Владо Танов. — И во-вторых, начинай — ты ведь не балерина, чтобы заставлять себя упрашивать.

Методиев был настолько светлым, что волосы его казались белыми. Глаза беспокойно моргали. Он начал читать хриплым голосом, растягивая слова, а когда произносил [330] букву «р», у него получался какой-то протяжный и рокочущий звук «р-р-р».

То, о чем говорилось в стихах, было очень близко и понятно нам, а возможно, обстановка усиливала в нас способность к поэтическому восприятию, — наверное, так оно и было, — но помню, что стихи нас захватили, казались сильными, волнующими...

В ту ночь Владо Танов предложил сочинить свой партизанский марш. Мы с энтузиазмом подхватили его идею. На следующий день на лугу возле лагеря собрались все «творческие силы»: Владо, Методиев, Иван Стойнов и еще двое-трое партизан. Присели в холодке под сенью высокого граба и приступили к работе. Обсудили, каким должно быть содержание текста, какие моменты нашей партизанской жизни следует отразить. Методиев набросал первые строчки. Сейчас, вероятно, те наспех рожденные стихи вызвали бы только улыбку, но тогда они нас воодушевляли. Покончив со стихосложением, мы взялись за мелодию. Но, к сожалению, наши музыкальные способности оказались более чем скромными. Сколько мы ни старались, напевая разные мотивы, — ничего не получалось. «Муки творчества» продолжались до вечера. В последующие дни мы возвращались к своему маршу еще несколько раз, но с тем же результатом. Потом начались боевые операции, и наша «творческая работа» так и осталась незавершенной.

11 июля группа из двадцати пяти партизан отправилась на операцию. Командиром был назначен Чапай, политическим руководителем — Иван Стойнов. Группе предстояло осуществить нападение на охрану железнодорожного моста возле станции Белово. По имевшимся сведениям, мост охраняли 15 солдат, располагавших кроме личного оружия еще и двумя пулеметами. Захват этого оружия являлся главной целью операции. Но, как это часто бывает, надежда на легкий успех влечет за собой провал операции. Когда группа спускалась по крутому склону, из-под ног посыпались камни, поднялся шум. Возле моста залаяла собака. Солдаты заняли огневые позиции. Главное условие для достижения успеха — внезапность — было упущено. [331]

Но Чапай решил не возвращаться с пустыми руками.

Вечером 12 июля группа совершила нападение на охрану лагеря, где под стражей находилось четыреста заключенных. Нападение оказалось настолько стремительным, что охрана не смогла ничего предпринять. Чапай и Любен Йовчев занялись розыском начальника лагеря — какого-то мобилизованного капитана. Пока они расспрашивали, где он мог спрятаться, Сеизов, обходя палатки, сам наткнулся на капитана. Тот спал беспробудным сном, в палатке пахло сливовой водкой. Сеизов забрал его шинель и куртку, натянул все это на себя, а сапоги оказались ему малы, и он так и остался босым. На поясе капитана висел кортик. Сеизов вынул его из ножен и растолкал им капитана.

— Ну и хитрец! Хочет переждать страшную минуту... А ну вставай!

— Ты кто такой? — не открывая глаз, спросил капитан.

— Мы — партизаны. В гости к тебе пришли.

— Убирайтесь, не то я вызову полицию!

Сеизов осветил его фонариком и приставил парабеллум ко лбу.

Только тогда тот сообразил, в чем дело, и вскочил на ноги:

— Я простой человек, меня мобилизовали, дома осталась семья, дети... — Капитан опустил голову.

Ивану Стойнову пришлось произнести речь перед обитателями лагеря. Они столпились вокруг него, слушали внимательно, но держались осторожно. Было очевидно, что они боялись — не провокация ли это.

Однако люди охотно предлагали партизанам теплую одежду, рюкзаки, фляжки и другие вещи. Помогли разрезать на куски отяжелевшую от дождя брезентовую палатку, показали склады с продуктами.

Группа вышла к центральному шоссе София — Пловдив и поспешила на восток, к Сараньовским ханчо. Это был кратчайший путь обратно, в Ветрендолские горы.

27. Винтовку — на серп

Всю неделю мы готовили крупную операцию в Дорково. В ней должны были принять участие дорковские боевые группы Миле Ковачева — почти двадцать коммунистов, [332] находившихся на легальном положении. За три-четыре ночи до этой операции Любен Гумнеров и я провели с ними возле часовенки монастыря специальную встречу для разъяснения задач каждой боевой группе. Предусматривалось также организовать митинг.

Наконец наступило время операции. Возбуждение среди партизан постепенно сменилось напряженным ожиданием. Я построил людей, провел перекличку... и тут выяснилось, что двое из нашего боевого охранения отсутствуют. А дело в том, что дня за три до этого к нам пришло еще около пятнадцати товарищей из села Габровица. Их не успели как следует проверить, а непродуманное назначение в охрану лагеря дало возможность двоим из них дезертировать.

Несмотря на то что все было готово к проведению операции, мы не имели права рисковать. В селе наблюдалось передвижение вооруженных людей. Мы были вынуждены отказаться от нападения. После наступления темноты колонна двинулась на север, торопясь отойти за полотно железной дороги. Возле Дорково осталась небольшая группа прикрытия с задачей проследить, что предпримет полиция, и, если она пойдет по нашим следам, увести ее в другом направлении.

На другой день на поле возле нас появилась группа мужчин и женщин — жнецов. Они наскоро перекусили, развесили на деревьях свои сумки и узелки и приступили к жатве: спешили воспользоваться утренней прохладой, чтобы успеть до жары побольше сделать. Женщины перекликались, подтрунивали друг над другом, работа у них спорилась. Мужчины, связывавшие снопы, едва успевали за ними.

Кто-то запел. Протяжная печальная песня понеслась над спелыми хлебами и, словно бы затерявшись в них, замерла. Но вот она послышалась вновь, совсем близко от нас.

Женщины пели, а их руки, в натянутых на них рваных чулках без пяток, быстро перехватывали и срезали острыми серпами жесткую рожь.

На краю широкой долины Метоха высилась одинокая вершина. Ее называли Калето. Склоны там крутые, почти [333] неприступные, и взобраться на нее можно только с южной стороны. На самом верху сохранились развалины древней крепости Цепина. Много раз мы проходили мимо нее, и ничто не привлекало нашего внимания. А теперь вдруг заговорили о ней, — наверное, чтобы как-то отвлечься, потому что печальная песня жнецов напоминала о родных местах и навевала грустные мысли.

Солнце поднялось высоко, воздух накалился. Дорково скрылось в мареве. Скрипучий бесконечный звон зеленых цикад становился нестерпимым.

Вместе с Иваном Стойновым мы подкрались к полю и прислушались к разговорам жнецов. Они говорили о нас — партизанах. Мы решили выйти из кустарника.

— Добрый день! — поздоровался я. — Хорошо ли идет жатва?

— Помощники не нужны? — спросил в свою очередь Стойнов.

— Едоков-то много, а помощников мало! — поднялась одна бойкая дорковчанка.

Остальные засмеялись. Они вели себя так, словно не понимали, кто мы такие.

— Есть у вас серпы? — спросил Стойнов.

— Если умеете жать... А кто вы такие — солдаты, что ли?.. — так и не закончила фразы одна пожилая женщина.

— Солдаты народа! — сказал я не без гордости и сам обрадовался собственным словам.

А смех той, бойкой, зазвенел снова:

— Да их не поймешь... И одни, и другие — все о народе слезно печалятся.

Иван пришел мне на помощь:

— Да! Но кроме слез мы ведь и кровь свою проливаем...

Иван взял серп и начал жать. Женщины, глядя на него, тоже взялись за дело. Пожилая крестьянка снова заговорила:

— Боже-е, какие наступили времена! Свой серп люди на винтовку меняют...

Приближалось обеденное время. Женщины начали вязать снопы на сжатой полосе. Иван вязал наравне с ними, потом взялся укладывать снопы в крестцы.

Мы собрались уже уходить, но женщины никак не отпускали нас: [334]

— Куда же это вы? Пообедаем вместе.

— У нас есть еда, — соврал я.

— Желудок, он хуже самого лютого врага: добра не помнит! Ваши продукты приберегите на завтра, — встала передо мной бойкая дорковчанка.

Женщины сняли белые косынки, которыми повязывали голову, расстелили их под деревом на краю поля и начали вытаскивать из сумок кислое молоко, стручки перца, помидоры, сало...

Пока мы ели, из села пришел какой-то парнишка. Он рассказал, что утром в Дорково прибыли войска. Оказывается, все знали, что Миле и его товарищи ушли к партизанам, а мы готовимся совершить нападение на село, — дезертиры сделали свое дело.

Женщины всполошились, заговорили все разом, начали расспрашивать нас. На них, видимо, произвел впечатление наш подтянутый вид, наше отношение к ним.

— А кто у вас командир? — решилась спросить одна из женщин.

— Товарищ Цветан{39}, — указал на меня Стойнов.

У крестьян, видимо, сложилось совсем другое представление о партизанских командирах. В их воображении они выглядели огромными, усатыми, перепоясанными патронташем, а я не был огромным, и к тому же без усов и без патронташа. Вот они и смотрели на меня несколько недоверчиво.

Когда зашла речь о том, что партизаны накажут всех, кто притесняет народ, и дорковских головорезов тоже не минет кара, одна из крестьянок, показавшаяся нам самой молчаливой и стеснительной, вдруг расплакалась.

Женщины поспешили объяснить нам, что ее муж мобилизован в полицию. У нее четверо детей, а хозяйства — никакого, им и есть-то нечего.

Мы успокоили ее, но посоветовали написать мужу, чтобы тот вернулся в село.

— Если он пойдет против нас, ему этого не простят. Пусть возвращается и честным трудом зарабатывает хлеб.

— Обязательно напишу ему, — все еще всхлипывая, проговорила женщина. — Он вернется... [335]

Со жнецами мы расстались только вечером. Примерно в девять часов отряд совершил нападение на Дорковскую сыроварню и уничтожил ее. Там мы обнаружили четыре винтовки и большое количество патронов.

28. Партизанский поезд

После «лагерной акции» Крум Гинчев, Сеизов, Георгий Шулев и Ваня Пандев вернулись в Чепинские горы. Через них мы назначили Манолу Велеву встречу на 25 июля возле хижины в местности Локва. Окружной комитет партии настаивал на том, чтобы отряд «Чепинец» в полном составе перешел в горы около Каменицы. Поэтому из района Дорково наша группа, которая оставалась для прикрытия отхода колонны к Милевой скале, направилась в местность Локва.

Возле старой хижины мы не застали никого. И в самой хижине было пусто. Как оказалось, Манол не смог прийти на встречу из-за того, что их группа участвовала в нападении на станцию Острец. А было это так.

24 июля отряд расположился возле железнодорожной линии между Чепино и Аврамовыми колибами в ожидании появления пассажирского поезда из Чепино. Партизаны должны были остановить поезд, сесть в вагоны и, следуя от станции к станции, на каждой из них последовательно обезоружить охрану. Чтобы ввести в заблуждение солдат из охраны станций, двадцать человек переоделись в солдатскую форму, а Манол Велев — в офицерскую.

К 14 часам над железнодорожным полотном со стороны Чепино показался дымок, потом паровоз дал сигнал и исчез в туннеле. Цаньо Бакалов, одетый в солдатскую форму, вышел на железнодорожное полотно и стал размахивать красным платком. Машинист высунулся из будки, посмотрел и нажал на все тормоза.

— Что случилось, господин унтер-офицер? — спросил он.

Цаньо улыбнулся и ответил:

— Все в порядке...

Пока железнодорожники и пассажиры поняли, в чем дело, партизаны спустились по склону и ворвались в вагоны. Манол первый вошел в багажный вагон. [336]

— Вы начальник поезда? — обратился он к железнодорожному чиновнику. — Можете не беспокоиться — вам ничего не грозит!

Немного успокоившись, начальник объяснил ситуацию в поезде и на станциях.

— От вас требуется только одно — отдать распоряжение, чтобы поезд продолжал следовать на станцию Острец, — приказал Манол.

Партизаны разошлись по вагонам и смешались с пассажирами, среди которых было несколько солдат и офицеров. Наши стали их обезоруживать. Миланка Станудина вошла в купе первого класса, в котором ехал офицер с матерью. Попросила его сдать оружие.

— Пожалуйста, вот сабля, — ответил тот. — Другого оружия у меня нет.

— Нам не нужна сабля. Где пистолет?

— У меня нет другого оружия, я уже сказал вам, — повторил офицер, но не смог скрыть своего смущения.

В купе вошел Манол Велев. Офицер встал.

— Господин поручик... — начал было он, но тут же понял, что это за офицер.

Манол говорил с ним недолго, стараясь подчеркнуть желание партизан избежать кровопролития между партизанами и войсками. Офицер, поколебавшись, просунул руку под сиденье и вытащил оттуда совсем новый пистолет.

— Возьмите...

Через десять минут состав подошел к станции Остец. На станции было тихо. Перед зданием вокзала стояли часовые. Остальные солдаты из охраны находились, видимо, в помещении. Манол и еще несколько партизан, переодетых в солдатскую форму, соскочив со ступенек багажного вагона, пошли по перрону.

— Где ваш начальник? — обратился Манол к часовому. — Мы прибыли сменить вас.

Часовой, обрадовавшись, встал по стойке «смирно». Все шло как нельзя лучше, но... молодые партизаны погорячились. Никола Манолов и еще несколько человек из Чепино выскочили из вагонов и еще издали стали кричать часовому: «Сдавайся!»

Часовой, почувствовав неладное, перепугался и скрылся в помещении. Цаньо хотел его пристрелить, но Манол помешал ему. Охрана приготовилась к бою. Из помещений [337] станции открыли огонь, и завязалась ожесточенная перестрелка. Никола Манолов, пытавшийся остановить солдата, упал тяжело раненный у самого здания вокзала. Партизаны обезоружили и взяли в плен одного из часовых, ранили еще двоих, но станцией овладеть так и не смогли.

Через два дня после этого боя отряд вошел в село Крастава, а 28 июля — в село Цветино. Родопчане с большой радостью встречали их. У охраны села Цветино, которую удалось разоружить без единого выстрела, партизаны изъяли шестнадцать винтовок и 260 патронов.

29. Операция в Габровице

Ночью колонна чапаевцев и чепинцев покинула лагерь возле Сестримо и направилась к селу Габровица. Слева от нас стеной возвышалась каменная громада вершины Белмекен. От нее веяло прохладой и сыростью.

Передо мной и Владо Тановым шел пожилой партизан бай Раденко. Это был молчаливый, строгий человек. Неожиданно он остановился.

— Прислушайтесь! Соловушка... — прошептал он.

Мы остановились. От дуновения ветра шелестели листья деревьев и кукуруза, в оросительных канавках булькала вода. Спрятавшись где-то среди ветвей, соловей, казалось, наслаждался собственной песней...

На окраину Габровицы мы пришли, когда уже пропели первые петухи. За селом, где темнела долина Марицы, тяжело прогромыхал поезд. Небо на востоке побледнело, гасли звезды. Чапай послал Ивана Палийского на разведку в село. Мы выставили охрану и улеглись спать.

Весь день мы провели возле небольшого луга над самым селом. Неподалеку от нас играли на своих дудках пастушки, пасшие волов. Потом они начали возню, бегали друг за другом, лазили по деревьям, а нам приходилось то и дело отгонять скотину, чтобы они нас не заметили. К обеду пришел наш связной Димитр Талев — молодой парень с нежным, как у девушки, лицом. Легко и проворно взобравшись на холм, он сообщил, что в селе все спокойно. С того места, куда мы с Владо Тановым и Чапаем взобрались, чтобы уточнить план действий, Габровица была видна как на ладони. Крыши домов, построенных [338] почти вплотную друг к другу, упирались в крутые склоны гор, а их фасады украшали открытые веранды.

Габровица была очень бедным селом, но в ней жили настоящие люди. В сентябре 1923 года почти все село поднялось на борьбу за рабоче-крестьянскую власть. Под руководством Ивана Ваклинова был создан повстанческий отряд из двадцати человек, который пришел на помощь повстанцам из Костенеца, когда те брали штурмом железнодорожную станцию. После разгрома восстания Габровица понесла много жертв. В селе Елешница, Разложского уезда, погиб и руководитель отряда Иван Ваклинов. Но и после этого коммунисты из Габровицы не склонили головы. На всех выборах победу одерживали коммунисты. В отряд Чапая вступило несколько человек из Габровицы, и они очень гордились своим родным селом.

Но в Габровице нашлись и подлецы. Один из них, Иван Велчев, по прозвищу Фельдфебель, участвовал в расстреле повстанцев в 1923 году. Он имел электрифицированную мельницу, был ответственным по снабжению, и крестьяне затаили против него молчаливую ненависть. Враждебно настроены к нам были также Александр Стаменов, Йордан Ваклинов и полицейский начальник в Лыджене Стойчев, тоже выходец из Габровицы. Все они участвовали в кровавом терроре против партизан. Так вот, помимо прочего, целью предстоящей операции являлось приведение в исполнение смертных приговоров, которые мы им вынесли. Когда Димитр Талев расстался с нами и отправился в село, мы поручили ему следить за этими людьми и, если Фельдфебель надумает идти куда-нибудь, пригласить его в трактир и поить до тех пор, пока мы не появимся в Габровице.

Операция началась при заходе солнца. В село мы ворвались с трех сторон под прикрытием облака пыли, поднятого стадом, возвращавшимся с пастбища. В арьергарде следовали партизанские парные посты для охраны всех выходов из села. Возле постоялого двора на шоссе, по которому могли подойти полиция или войска, мы выставили усиленное охранение.

Наша группа быстро достигла центра села, блокировала дом начальника полиции и, не встретив сопротивления, захватила здание общины. Часового у этого здания разоружили еще до того, как он успел понять, что происходит. [339]

Группа Асена Бонева прошла через Зарову слободу, заняла шахту и арестовала ее коменданта.

Третья группа во главе с Чапаем блокировала усадьбы Ивана Велчева и Йордана Ваклинова, но тех не оказалось дома. Димитр Талев встретил чапаевцев вблизи дома Фельдфебеля — от обиды ему хотелось плакать.

— Упустил негодяя!.. Весь день поил, а он взял да сбежал...

Фельдфебель почувствовал, что происходит что-то неладное, и метнулся к постоялому двору. Но это его не спасло. Партизаны Любен Йовчев и Талев бросились следом и поймали его — крестьяне показали место, где он спрятался. При обыске в его доме мы нашли двустволку, маузер и совершенно новую греческую винтовку. Рассказывали, он раньше все бахвалился, что, прежде чем сдастся партизанам, успеет уложить не меньше десятка человек. Но когда пришло время отвечать за свои дела, от его болтовни не осталось и следа. Его расстреляли в ту же ночь.

Сразу же после прихода в Габровицу партизан крестьяне начали собираться в узких улочках. К нам подошла старая женщина — обеспокоенная, встревоженная. Оказалось, это мать партизана Ангела Попова.

— Где наш Ангел? — настойчиво расспрашивала она партизан из Габровицы.

— Он в лесу. С обозом... — отвечали ей.

Женщина совсем перепугалась:

— Раз его нет с вами, значит, он убит. Зачем вы от меня скрываете?..

Но Ангел был действительно жив и здоров и находился вместе с несколькими больными товарищами при нашем партизанском обозе у Сестримской реки.

Вряд ли когда-нибудь на маленькой площади в Габровице собиралось столько народу. На улицы вышло все село, пожилые люди несли нам хлеб.

Начался митинг. Перед зданием школы встала Велка Мирчева со знаменем в руках, а с обеих сторон от нее — почетный караул. Толпа людей просто замерла. Владо Танов вышел вперед. Начав свое выступление, он поднял на руки какого-то мальчугана — худенького, в разорванной рубашонке.

— Вот видите, до чего довели нас фашистские правители?! — крикнул он. [340]

Толпа пришла в движение, зашумела.

Партизанские агитаторы раздавали крестьянам листовки. Старики столпились вокруг Танова и расспрашивали о самых разных вещах. Владо старался ответить всем, и они утвердительно кивали головами.

Мы пели партизанские песни, потом взяли друг друга за плечи и стали отплясывать хоро. Танцевали и партизаны, и крестьяне.

В это самое время из уездного управления полиции позвонили по телефону и спросили, какова обстановка: не появлялись ли партизаны? Этот звонок из управления раздавался несколько раз в течение дня. Стоило какому-нибудь селу не ответить, как туда сразу же спешили грузовики, набитые полицейскими, всегда находившимися наготове. Но Коста Йовчев стоял над телефонистом и приказывал ему отвечать, что все в порядке.

И в самом деле — все было в порядке!

— Но почему вы так долго молчали? — спросили из Пазарджика.

— На площади отплясывают хоро. Неужели не слышите, какое там веселье? Я тоже там плясал, — догадался сказать телефонист, и в окружном управлении полиции успокоились.

В здании общины мы обнаружили целую тонну шерсти, собранной от населения по разверстке, в магазине шахты — почти 500 пар резиновых царвулей. А в домах Ивана Велчева и Александра Стаменова нашли мешки с мукой, рисом, сахаром, бочонки с брынзой, рулоны бязи. Мы отдали все это крестьянам, которые сами распределили, кто что должен получить.

В доме Фельдфебеля младший Чапай — Стоян Семерджиев — нашел старую шапку ополченца. Удивившись, он отшвырнул ее в сторону, а Александр Пипонков — старый Чапай — крикнул ему:

— Эй, друг, такими вещами не бросаются! Дай-ка сюда, нечего ей валяться в этом змеином гнезде.

Шапка была сшита как будто специально для него и дополняла облик повстанца.

В одном из домов, принадлежащих спекулянтам, пожилой партизан бай Янко нашел большую бутыль с мятной водкой. Приподняв бутыль, он решил из нее хлебнуть. Слабость человеческая! В этот момент откуда-то появился Чапай: [341]

— Ты что пьешь?

— Мятную водку, — облизнулся бай Янко.

— Вылей ее и налей в бутыль растительного масла!

Бай Янко не мог не выполнить приказ, но, когда смотрел, как выливается «драгоценная жидкость», сердце кровью обливалось. Такое добро пропадает!..

В полночь все партизаны собрались на площади, где сжигали архивы общины. Задержавшиеся в поле крестьяне попросили Владо Танова выступить еще раз. Когда импровизированный митинг закончился, партизаны построились. Крестьяне, и в особенности молодежь, с восхищением следили за церемонией, которую мы проделывали с величайшей серьезностью. В нашем строю появилось много новых партизан и партизанок. Мы запели песню «Жив он, жив» и двинулись в трех различных направлениях. Жители Габровицы проводили нас с той же сердечностью, с какой встретили. За селом все три группы соединились и общей колонной направились к темневшим вдали склонам Белмекена.

К рассвету добрались до глубокого оврага высоко в горах. Место оказалось неудобным для лагеря, и Чапай отправился выбирать более подходящее. Ушел и словно сквозь землю провалился. Ждали мы его час, два, а он все не появлялся. Всех охватила тревога.

Внизу, в овраге, стоял на посту молодой партизан из села Варвара — Крастан Бонев. К девяти часам он прибежал к нам встревоженный.

— Приближается полиция! — задыхался он.

Я поднял партизан по тревоге, отряд занял боевые позиции. Потекли минуты напряженного ожидания. Где-то поблизости прогремел винтовочный выстрел. Напряжение еще больше усилилось.

Но в овраге показались не полицейские... а отставшие от колонны партизаны. Они успели переодеться в отобранную во время операции полицейскую форму, и поэтому Крастан не узнал их. Было из-за чего и сердиться, и радоваться — ведь мы могли перестрелять друг друга.

Вскоре откуда-то сверху спустился и Чапай. Пока искал место для лагеря, заметил глухаря и решил попытать счастья. Мы здорово отругали его за этот выстрел, Чапай выслушал нас с виноватым видом и беспомощно развел руками: [342]

— Ну виноват! Но если уж вы ко мне не имеете снисхождения, то будьте снисходительны хотя бы к человеческим слабостям. У кого их нет!..

Среди вещей, изъятых в доме начальника полиции, оказались совсем новая спортивная куртка и брюки. Мы решили отдать все это Чапаю — он ходил в старом полушубке, многократно штопанном, но все равно рваном, с оттопыренными, похожими на мешки, лоснящимися карманами — чего только в них не было! Но Чапай заупрямился:

— Об этом и речи быть не может!

Он не хотел никакой новой одежды.

Тогда Владо Танов начал его уговаривать, намекнул на неряшливый внешний вид. Чапай нахмурился:

— Или принимайте в таком виде, как есть, или снимайте с должности!

— Ты же командир! — вспылил Владо. — Твой внешний вид — это не только твое личное дело.

Чапай сдался и начал объяснять:

— Этот полушубок мне очень дорог. В нем я сражался на Еледжике, на нем умер мой брат...

Чапай взял новую одежду, переоделся, подпоясался гранатами и патронташем, надел и шапку ополченца. Сначала он держался как-то скованно, потом привык. Но старый полушубок не бросил, таскал его повсюду с собой.

...9 сентября в этой одежде он вошел в село Белово, в этой же одежде уехал на фронт и погиб на скалистой вершине Петралица, на подступах к страцинским позициям...

На следующий день в Габровицу прибыли полицейские во главе со Стойчевым, — узнав о партизанах, Стойчев покинул Лыджене и пожелал лично руководить карательной операцией, чтобы «свести личные счеты с коммунистами».

У постоялого двора, на дороге в село, Стойчев обогнал бай Стоимена Илкова, который вез снопы. Его сын и зять были партизанами в отряде Чапая. Стойчев пригрозил:

— За все придется расплачиваться! Все семьи, откуда хоть один человек ушел в партизаны, сживем со свету.

Стойчев больше всего был озлоблен тем, что мы роздали населению спрятанное в его доме добро. Бай Стоимен ему ответил: [343]

— Да чего стоят твои тряпки? Это вы прогнали моих детей в горы, а сколько людей поубивали!..

В селе появились еще полицейские, и Стойчев вместе с сыном Ивана Велчева стал чинить расправу. Родственников партизан вызывали в общину на допрос. В центре села расстреляли старого коммуниста Ивана Попова, отца нашего партизана. Та же участь ждала и бай Стоимена и Георгия Попова, но те успели уйти из села.

Однако полицейский террор в Габровице никого не испугал. Чаша весов уже склонилась в нашу сторону. Возле станции Сестримо коммунисты выследили сына Ивана Велчева и сопровождавших его солдат и уничтожили их.

В своем докладе от 5 августа 1944 года Министерству внутренних дел начальник областного управления полиции писал:

«Повстанческое движение охватило всю область. Коммунисты, находящиеся в подполье, организованные в боевые формирования, неизменно увеличивают свою численность. Повстанческое движение разрастается. Уже идет речь о повстанческой армии. По мнению Рабочей партии, боевые формирования представляют собой головной отряд общенародного вооруженного восстания, которое, опять-таки согласно ее мнению, уже началось. В заключение еще раз вынужден подчеркнуть, что, если центральная власть в ближайшее время не примет соответствующих строгих мер против подпольщиков, существует опасность, что будет парализована вся наша хозяйственная жизнь и дело дойдет до настоящей внутриполитической анархии с тяжелыми последствиями для нашей страны».

Областное управление полиции настаивало в этом докладе на формировании 12 специальных батальонов для борьбы с партизанами в Пловдивском и Пазарджикском краях.

Это уже было нечто совсем другое, чем год или два назад.

30. Бьем врага его же оружием

После операции в Габровице под Белмекеном состоялось специальное партийное собрание, на котором было принято решение разделить отряд Чапая и сформировать [344] новый партизанский отряд — имени Ангела Кынчева. Решать подобные вопросы имел право только окружной комитет партии в штаб зоны, но в эти дни Методий Шаторов и Гумнеров находились в Среднегорье. Членом окружного комитета партии в нашем отряде являлся только Владо Танов. Он взял на себя ответственность за разделение отряда, с тем чтобы потом отправиться в Среднегорье и информировать комитет партии и штаб зоны.

Собрание приняло решение: первый отряд во главе с командиром Чапаем останется в районе западнее Белово, а второй, под командованием Асена Бонева и комиссара Ивана Стойнова, должен перебраться в горы в районе сел Варвара и Паталеница. Оба подразделения должны действовать самостоятельно. 1 августа отряд Бонева отправился в свой район, а вместе с ним ушли и мы — чепинцы.

Возле Белово к нам присоединилась большая группа новых партизан, состоявшая в основном из местных жителей. Их привели Тошо Паничаров и Тома Захариев. Среди только что прибывших был один незнакомый парень в тщательно выутюженных брюках, плаще и фетровой шляпе. Огромный чемодан, который он притащил с собой, оказался набит бельем, преимущественно дамским, одеколоном, духами, лезвиями для бритья и прочими подобными вещами. Партизаны столпились вокруг него: такого они еще не видели. Со всех сторон на новичка посыпались насмешки, но он не обиделся и отвечал весело:

— Пройдет время, и мы вспомним о кружевах, и тогда вам самим будет смешно, что вы надо мной смеялись...

Мы отозвали его в сторону:

— Неужели ты думаешь стать партизаном со всей этой галантереей? Или, может быть, ты пришел к нам торговать?

Он посмотрел на нас удивленно, по его лицу пробежала тень смущения:

— До вчерашнего дня весь я был, как вот этот чемодан, а сейчас я — партизан. Времена меняются.

Георгий Качалов, так звали незнакомого парня, вырос в Греции. На станцию Белово приехал года три назад к каким-то своим родственникам. По-болгарски говорил плохо, с сильным акцентом. В Белово Качалов занимался [345] мелкой торговлей — вся его лавка помещалась в чемодане, с которым он и пришел в горы. После того как его приняли в отряд Асена Бонева, он ликвидировал свой «магазин». Все, что могло пойти в дело, роздал партизанам, а остальное где-то спрятал.

Комиссар отряда Стойнов собрал новых партизан, чтобы побеседовать с ними, но только он заговорил, как его перебил шестнадцатилетний Христо Попович:

— Ну, а теперь дадите нам автоматы?

Стойнов рассмеялся. Юноша смутился и поспешил объяснить:

— Мы слышали, что у вас есть склады с пулеметами и автоматами...

— Нет у нас таких складов, — ответил комиссар. — Свое оружие мы должны отобрать у врага. Будут операции — будет и оружие, и одежда, и продукты...

К вечеру в отряд пришли Христо Арчо, парикмахер, и Димитр Стриков — школьник из села Большое Белово, тоже решившие стать партизанами. От них мы узнали, как организована охрана в Большом Белово. Выяснилось, что секретные посты, засады и ночные патрули занимали свои места только в вечернее время — после восьми часов. Оружие хранилось в здании общины, и его раздавали в семь часов вечера. Кроме того, Арчо сказал нам, что ремсист Димитр Миков, работающий в общине, также выразил готовность уйти к партизанам. Более подходящий случай для проведения операции в Большом Белово вряд ли мог подвернуться. Мы отдали распоряжение Стрикову вернуться в село и передать Димитру Микову, чтобы тот задержал охрану в здании общины, когда будут раздавать оружие. Арчо остался с нами в качестве проводника.

Наш лагерь находился у подножия гор между Белово и Сестримо. Закончив жатву, крестьяне занялись молотьбой на токах. Там было оживленно и собиралось довольно много народу. Поэтому к зданию общины отправились всего восемь партизан. Маленькая группа могла быстрее передвигаться и незаметно войти в село. Шестеро из нас были вооружены пистолетами и ручными гранатами, и только двое — винтовками.

Пройдя редкий кустарник, мы пробрались через фасолевые плантации и вышли на дорогу в Белово. Пришлось идти через молотильные тока. Крестьянам, которых мы [346] заставали там, приказывали оставаться до вечера на месте, и они послушно кивали головой. Еще до захода солнца мы вышли на пригорок над селом и спустились мимо школы к зданию общины.

Дверь в здание оказалась закрытой, но Стриков оставил открытым окно на нижнем этаже. Мы влезли через него внутрь и открыли дверь. Я приказал двум партизанам охранять вход и бегом поднялся на второй этаж. За мной с пистолетами в руках бросились Стойнов, Коста Йовчев и Дарлоков. Я резко толкнул дверь в большую комнату.

— Руки вверх! Не двигаться!

В комнате находилось человек пятнадцать из охраны. Только один из них не пожелал поднять руки, но, увидев нацеленный на него пистолет, сдался.

Со станции Белово позвонили по телефону — проверка обстановки. Миков ответил:

— Происшествий нет, все в порядке.

В здании общины мы изъяли шестнадцать винтовок и четыреста патронов.