16. Хуже, чем во времена турецкого ига

После разгрома отрядов имени Антона Иванова, Кочо Чистеменского и Стефана Караджи полиция усилила преследование [298] и нашего отряда. Не проходило дня, чтобы жандармерия не устраивала засад около сел, мостов и дорог. Роты карателей прочесывали горные районы около Каменицы, Лыджене и Чепино. Усилился террор в селах.

Поздним вечером во двор деда Георгия Маврикова ворвались полицейские. Бабка Пенка вышла на балкон.

— Спускайся вниз! — крикнул ей Божил, старший полицейский чепинской полиции, размахивая пистолетом. — Твоего мужа и Сеизова видели здесь. Где ты их спрятала?..

— Да не приходили они! — ответила бабка Пенка.

Но тот и слышать ничего не хотел, потому что кто-то сказал, будто видел Георгия и Димитра Сеизовых, когда они входили во двор.

Бабку Пенку поволокли по лестнице, подталкивая прикладами. Начался обыск, в доме все перевернули вверх дном. Двое полицейских из Ракитово заглянули в очаг и амбар, простукали стены погреба — ничего не нашли, но не успокоились.

Из комнаты силой вытащили Наско и Петра, Божил повел их к летней кухне (тогда у всех во дворах стояли летние кухни с огромными печами). Божил и другие попрятались кто куда, а бабку Пенку поставили перед собой, как заслон, на случай, если кто-нибудь спрятался в печи и начнет стрелять.

— Откройте печь! — приказал Божил сыновьям бабки Пенки.

Наско потянулся к дверце печи, дернул ее, и печь раскрыла свою черную пасть. У полицейских чуть глаза не повылазили из орбит — так они хотели увидеть там партизан. Слава богу, ни кошка, ни мышь, ни еще какой-нибудь зверек не зашуршал — тогда перестреляли бы всех: и детей, и бабку Пенку.

— Полезайте внутрь и посмотрите, нет ли там кого-нибудь! — приказал Божил ребятам.

Наско просунул голову в печь, но дальше не полез. Тогда полицейский схватил его и стал силком заталкивать в печь. Петр бросился на помощь Наско, повис на нем и стал тянуть назад.

— И его хватай, и его! — крикнул Божил.

Подскочил еще один полицейский, схватил Петра и тоже начал запихивать в печь. [299]

— Да что же это вы детей-то мучаете!.. — крикнула бабка Пенка.

Но дальше не смогла произнести ни слова — один из полицейских схватился за кочергу, и она поняла, что они задумали.

— Уби-ий-цы! — завопила женщина. — Вы хотите сжечь их в печи?.. Уби-ий-цы!..

Божил схватил ее за горло и стал затыкать фуражкой рот, но она сильно толкнула его в лицо и вырвалась. Мальчишки тоже подняли шум. Соседи, с приходом жандармов попрятавшиеся кто куда, когда поняли, в чем дело, высыпали на улицу. Поднялся крик, шум. Это и спасло детей.

Божил пнул бабку Пенку сапогом по ногам так, что она упала. Потом он три раза свистнул, и полицейские ушли. Только тогда бабка Пенка увидела, что кроме тех, кто находился во дворе, в поле за домом пряталось еще человек двадцать.

Аресты продолжались. Взяли Васила Содева, Мильо Михайлова, Георгия Палигорова. Жестокие издевательства над задержанными не прекращались ни днем ни ночью.

Однажды ночью вызвали на допрос сгорбленного старика — это был дед Георгий Галин.

— Это ты дал партизанам железную печку? — спросили его.

— Я, — ответил дед Георгий. — Это же близкие мне люди!

— Мать твою... Мы тут таскаемся по горам, разыскиваем их, сами мерзнем, а он отдал им свою печку!

Следователь замахнулся трубой от печки и ударил старика по голове. У того в глазах потемнело, из уха потекла кровь.

Немного погодя появился полицейский начальник Стойчев. Тот попытался поговорить с дедом Георгием «по-дружески».

— И я тоже был коммунистом, но вовремя понял, что это просто болезнь. Прежде всего мы — болгары. Чем же вы, собственно, недовольны, хотелось бы мне знать?

Дед Георгий его прервал:

— Спрашиваешь, чем это мы недовольны?.. Да ведь вы же еще хуже, чем турки! [300]

Стойчев поморщился, закашлялся, потом поднял на деда свои холодные глаза:

— Что же плохого мы тебе сделали?..

— Когда-то давно мы тоже создали отряд и ушли в горы. Поднялись на борьбу против турок, потому что не было больше сил терпеть их кровавые злодеяния и насилие. Как только мы узнавали об очередном их злодействе, тут же мстили... Однажды они схватили десять наших товарищей и увезли их в Цареград. Мы решили тогда; ну, теперь им конец. А турки, оказывается, их спросили: «За что вы, гяуры{37}, боретесь?» «Не против власти боремся, а против несправедливости. Не можем больше терпеть!» — ответили наши. И их отпустили. А вы?.. За что меня схватили и все допытываетесь: кто да кто отдал партизанам железную печку? Я ее отдал, я. Вот и все! Манол мне все равно что сын, а вы меня бьете и заставляете сказать, что кто-то другой это сделал. Турецкий султан и тот понял, что к чему, а вы не понимаете...

Стойчев заметил, что солдаты прислушиваются к словам старика, и прикрикнул на них, чтобы они вышли из комнаты.

А в другом кабинете командир карательного батальона вызвал офицера и приказал:

— Вы отправитесь прочесывать местность Калето около Бакарджийского хана. Возьмите с собой арестованного Стефана Добрева. Ликвидируйте его в таком месте, чтобы никто не смог найти!

Когда из камеры выводили закованного в наручники Стефана, тот поднял голову, и глаза его стали влажными.

— Со мной покончено... — прошептал он сидевшим с ним вместе в камере. — Позаботьтесь о моих детях.

Воцарилось тягостное молчание. Стефан вынул из кармана домотканую крестьянскую салфетку и передал ее одному из арестованных:

— Передайте моим, пусть помнят обо мне...

Грузовик остановился в пади под Калето. Один из жандармов повел Добрева впереди себя. Остальные направились прочесывать кустарник.

Стефан медленно шел по козьей тропе. Царвуль у него [301] развязался. Убийца наступил на шнурок — Стефан по шатнулся и упал. В лесу раздалось эхо выстрелов...

Несколько дней спустя возле Бакарджийского хана были расстреляны помощники партизан Спас Делчев и Димитр Благоев. Жандармы забрали их одежду и обувь, а трупы бросили в ущелье среди скал.

17. О Веле никаких вестей

Всех нас мучила неизвестность — мы до сих пор ничего не знали о судьбе Велы. Поэтому, едва перебравшись в дубовую рощу в местности Легоринец, мы вместе с Юмерским и Иваном Пандевым отправились ее искать. Уже давно наступил апрель, но дни стояли холодные. Над долиной ползли туманы, горные потоки, как ножом, срезали глыбы льда, наросшие вдоль берегов.

Прежде всего обыскали местность около родника под вершиной Острец. Именно здесь был назначен сборный пункт для отряда на тот случай, если нам придется временно разделиться. Но не нашли там никаких признаков пребывания Велы. Тогда мы отправились в Лыджене. На следующий день над Хасковскими колониями встретились с Делчо Ганчевым. Он работал на фабрике в Сухой излучине. Это было в воскресенье, Ганчев пришел с двустволкой и охотничьей собакой, чтобы не вызывать подозрений. Мы дали ему задание спуститься в Лыджене и через наших помощников попытаться что-нибудь узнать о Веле. Но ему так и не удалось ничего выяснить. Тогда мы сами направились в Лыджене.

Мои товарищи остались в Зайчевом болоте, а я пробрался в верхнюю слободу и дал о себе знать Елпис Йовчевой. В ее доме мы побывали вместе с Велой в последнюю ночь перед тем, как расстаться с ней и Стойо. Йовчевы жили недалеко от ее сестры, и я надеялся, что при первой возможности Вела даст о себе знать Елпис. Но ни Елпис, ни Ленче — дочь хозяйки — ничего не слышали о Веле. Они обещали на другой день пойти в Каменицу и там порасспросить у верных людей.

На следующий вечер Делчо прислал нам в Зайчево болото мешок муки. Мы распределили ее по своим рюкзакам, и я снова отправился в село.

Ночь стояли темная, непроглядная. На улицах горело несколько фонарей. Я спустился в небольшой овраг, ускорил [302] шаги. Но вскоре до меня донесся приглушенный кашель, потом разговор. Присев на корточки, прислушался. Разговор затих. У дороги стоял, видно, только что подведенный под крышу дом с еще не огороженным двором. «Наверное, хозяева разговаривают в недостроенных комнатах», — подумал я.

Мне помнилось, что чуть ниже растет несколько кустов терновника. Я решил пробраться туда, чтобы можно было лучше сориентироваться и определить, где ведут разговор эти люди и что они собой представляют.

Сняв пистолет с предохранителя, я добрался до ближайшего куста. Разговор сразу же прекратился. «Переползу к следующему кусту, поближе к дому», — решил я и осторожно пополз к черному пятну.

Приблизившись, я инстинктивно припал к земле. Передо мной оказался не куст, а люди — секретный пост или засада. Я так и замер на месте.

— Но ведь и они тоже люди! Очень надо ловить их тут, жизнью из-за них рисковать... — тихо, но достаточно ясно, чтобы слышал и я, проговорил незнакомый мужчина.

— Давай закурим! — откликнулся второй.

Я мог, конечно, полезть на рожон, но наверняка это были мобилизованные местные жители или солдаты. Они не хотели стрелять, поэтому и завели этот разговор специально для меня.

Я пролежал мгновенье, другое, а сердце так стучало, что его удары отдавались в висках. Рука сжимала рукоятку парабеллума, готовая при первом же подозрительном движении незнакомцев нажать на спусковой крючок. Но те даже не пошевельнулись. И я, пятясь, пополз обратно.

Вернулся к товарищам. Забрав свои рюкзаки, все направились к лесу. Только после того как мы обошли Зайчево болото, в селе раздались выстрелы — пост поднял тревогу...

Через несколько дней Манол Велев, Димитр Сеизов и я пошли к Сухой излучине на новую встречу с Делчо Ганчевым. Мы увиделись с ним на скалах над фабрикой. В руках он держал горшок с фасолью и вяленым мясом. И надо же такому случиться: буквально на наших глазах он споткнулся, выпустил из рук горшок, и тот разбился о камни. Сеизов чуть не задохнулся от досады: [303]

— Столько времени мы не видели настоящей пищи, а ты умудрился разбить горшок!

Пахнуло вкусно приготовленной едой, и этот запах только еще больше нас раздразнил.

Утром на дороге из Грашево появились люди. Они подходили к фабрике и сразу же возвращались обратно. В чем дело?.. Только тогда мы заметили, что возле фабрики стоят жандармы. Значит, район блокирован. Мы наломали веток и замаскировались позади какого-то сгнившего дерева.

А причиной блокады явилось то, что обнаружили покинутый нами лагерь на Марта биваке. В то утро полиция и жандармерия, выставив охрану на всех мостах, высотках и дорогах, направились через Дылго-Бырдо к Марта биваку. Командир карательного батальона майор Иванов и Тошо Пенкин были убеждены, что на этот раз партизанам не удастся от них ускользнуть и они наконец вернутся в Лыджене с нашими головами. Велико же было их удивление, когда им доложили, что лагерь пуст.

К обеду жандармы ушли из села, и Делчо Ганчев явился к нам.

— Что это у вас происходит? — спросили мы.

— Войска. И много! — ответил он. — Они обнаружили старый лагерь по ту сторону от Дылго-Бырдо.

В конце апреля к нам почти ежедневно приходил со своим стадом один пастух, и иногда мы пользовались его услугами. Не помню даже почему, но мы дали ему кличку Козленок. Вспоминается один забавный случай.

Как-то Георгий Дарлоков попросил Козленка принести ему из Чепино лекарство, помогающее при расстройстве желудка. Договорились, что пастух оставит лекарство у развилки дорог.

В назначенный день Дарлоков отправился в условленное место и нашел там лекарство. Начал его принимать, но оно ему почему-то не помогало. Он поминутно бегал в кусты.

Через несколько дней пастух снова появился.

— Послушай, Козленок, что за лекарство ты мне купил? — спросил Дарлоков. — Так, пожалуй, и отравиться недолго!

Козленок смутился и, краснея, ответил:

— Пока я шел по дороге, все время повторял его название, а когда зашел в аптеку, вдруг забыл, как оно называется. [304] Вот и сказал аптекарю, чтобы дал мне всего понемножку от живота.

Все захохотали, а Дарлоков, покраснев, снова побежал в кусты...

В эти же дни в лагерь вернулись Стоил Гылыбов и Крум Гинчев. Мы бросились к ним с вопросами о Веле. Где она? Что им удалось узнать?

— А мы думали, что она с вами! — в один голос воскликнули ребята.

В полночь 26 марта они ушли к Мечешским скалам, где должна была состояться их встреча с Велой и Стойо. Но на рассвете решили отойти от этого места. Когда совсем рассвело, они увидели, что местность блокирована. От людей из Каменицы узнали, что Вела спаслась. Вот и решили, что она уже в отряде. А мы все надеялись, что она, может быть, с ними...

В тот же вечер мы снова отправились на поиски Велы. Ночью пробрались в Лыджене. Стучались в один дом, в другой, расспрашивали повсюду — ничего!..

18. Засада у Главеева моста

20 апреля отряд провел операцию на станции Цветино. При отходе завязалась перестрелка с охраной станции. Ночь была темной, рюкзаки тяжелыми, и мы не смогли уйти далеко. Встретили рассвет напротив станции Острец и решили там остановиться — идти среди бела дня было слишком опасно.

Не успели еще скрыться в лесу, как поезд, битком набитый полицейскими и солдатами, прогрохотал мимо нас к станции Цветино. По шоссе промчалось несколько грузовиков с карателями. Днем преследователи обнаружили нас в районе станции Острец, но мы успели перейти через реку Абланицу, и они потеряли нас из виду.

На следующий вечер необходимо было любой ценой переправиться через реку Бистрица и уйти подальше в горы. Но в горах таял снег, уровень воды в реке повысился, и перебраться на другой берег можно было только по какому-нибудь мосту. Мы выбрали Главеев мост и еще днем послали Сеизова и Юмерского на разведку. В сумерках со стороны Чепино появились закрытые военные грузовики. Когда первый из них достиг моста, шофер погасил [305] фары, сбавил ход и стал медленно подниматься по дороге вверх. Следующая машина продолжала двигаться с зажженными фарами. При свете этих фар Сеизов увидел группу солдат, спрыгнувших с первого грузовика. Юмерский же не успел их заметить. Они заспорили: Сеизов уверял, что здесь устроена засада, а Юмерский доказывал обратное.

— Давай подойдем ближе и проверим! — настаивал он.

— Никуда не пойдем! — заупрямился Сеизов. — Придут командиры, пусть они и решат.

Когда мы появились, Сеизов доложил о том, что видел.

Несмотря на большую опасность, отряду любой ценой необходимо было перейти через мост. Для проверки слов Сеизова решили сформировать боевую группу из шести человек: Божана, Юмерского, Сеизова, Гинчева, деда Георгия Маврикова и меня. Манол Велев остался с отрядом на этом берегу реки. Я разделил группу на две тройки, мы взяли у товарищей лучшее оружие и бесшумно спустились по каменистому склону. Одна тройка притаилась в канаве с правой стороны шоссе, другая — с левой. Луна замешкалась где-то за высоким гребнем Бырдо, из ущелья веяло холодом. Ветки верб и елей закрывали от нас противоположный берег, рев реки оглушал, и мы едва понимали друг друга.

Первым через мост прошел Юмерский и направился вверх по шоссе. Он взял на себя разведку местности, пренебрегая опасностью.

Мы притаились на берегу в напряженном ожидании, готовые при первой же необходимости пустить в ход оружие. А мгновения тянулись медленно, невыносимо медленно.

Наконец силуэт Юмерского выплыл из темноты по ту сторону моста. Я, а вслед за мной и Сеизов, как мы договорились, сразу же перешли мост.

— Все спокойно! Отряд может следовать дальше... — послышался из темноты голос Юмерского, но он так и не успел договорить.

— Стой! Огонь!..

Затрещали выстрелы. Притаившись на лугу в десяти метрах от нас, противник выждал, пока мы окажемся у него на прицеле.

Мы открыли ответный огонь, отошли от шоссе и залегли на крутом берегу. Рядом с нами оказался и Сеизов. [306] Где-то поблизости мелькнул Божан, но потом исчез. Юмерский запел: «Тот, кто погиб в бою за свободу, не умирает...» Запел и я. Наши изменившиеся до неузнаваемости голоса дрожали от напряжения и сливались с гулом реки.

Выстрелы вспыхивали в темноте, словно светлячки. Враг притаился совсем близко и обстреливал нас почти в упор.

У меня была та самая ручная граната, которую Георгий Шулев отобрал у убитого возле Ракитово офицера. Отвернув колпачок, я дернул за шнур и бросил ее в сторону залегшего на лугу врага.

Затаив дыхание, стал ждать, но проходили секунды, а взрыва так и не последовало. Может быть, я недостаточно сильно дернул за шнур или граната оказалась поврежденной? На следующий день жандармы нашли ее на лугу, и она снова попала в руки тех, у кого была отобрана.

Еще во время боя я заметил, что Божана нет среди нас. Я был уверен, что он где-то рядом, начал звать, но Божан не откликался. Никто так и не заметил, как он упал в Бистрицу — бурный поток унес и поглотил его.

Бой продолжался примерно час. Огонь жандармов постепенно ослабевал, становился беспорядочным. Юмерский настаивал на том, чтобы мы продолжали бой, пока не разоружим жандармов. Но войска, направившиеся на грузовиках к Сухой излучине, могли в любой момент нанести удар с тыла. Пришлось отходить...

Наша группа оказалась разделенной на две части. Манол Велев с большинством партизан остались за рекой, а Юмерский, Сеизов и я прорвались к нашему старому лагерю над Варнишским оврагом. Утром мы нашли там деда Георгия Маврикова и Крума Гинчева.

Мы находились недалеко от Главеева моста, но чувствовали себя в безопасности — позади расстилался огромный лесной массив на Сютке. Хотя там еще лежал снег, все же лес представлялся нам надежной защитой. Но за отставших товарищей мы опасались — им негде было скрыться.

Нужно как-то им помочь, но как?

— Давайте организуем нападение на какой-нибудь объект, — предложил всегда готовый к действию Юмерский. [307] — Полиция пойдет по нашим следам, и тогда ребята как-нибудь выпутаются.

Это, кажется, действительно было единственной возможностью помочь нашим. Решили напасть на лесничество Теледере.

Отправились в путь немедленно и уже через несколько часов добрались до мелколесья на Старо-Чехльово.

19. Перед тем как расцвести яблоневым садам

Порывы ветра сдували с веток коричневатые чешуйки почек, и они, кружась, осыпались на землю. Поляны уже покрылись молодой травой, в оврагах скапливалась кристально чистая вода горных источников, и в ней отражались все краски неба.

2 и 3 мая похолодало, снова повалил снег. За несколько дней лес как-то весь поблек. Показавшиеся на буковых деревьях молодые листочки сморщились, словно их обдали кипятком, и увяли. Не слышно стало птиц.

Но плохая погода держалась недолго. Согревшаяся земля словно бы съедала снег, и он растаял за один день. Первоцвет и чемерица выпустили свои ростки из-под прошлогодней листвы.

Возле покинутого нами Марта бивака оставались только дед Георгий Мавриков, Юмерский и я. К вечеру пришли Кочо Гяуров и Стоян Семерджиев. Кочо стал расспрашивать о бое у Главеева моста.

— О Веле нет никаких новостей? — спросил Юмерский.

Кочо и Стоян сразу же умолкли, и нам все стало ясно.

— Два дня назад она погибла в перестрелке, — с горечью проговорил Кочо.

Юмерский замотал головой, словно не решаясь в это поверить, и опустился на землю. Лицо его потемнело. Он пытался сдержать слезы, но не смог. Кто-то должен был прервать это невыносимое молчание, но каждый ждал, что это сделает другой...

После перестрелки у санатория и пленения Стойо Вела спустилась в Каменицу. Тесные улочки были оживлены — до наступления комендантского часа оставалось еще какое-то время. В домах позвякивали посудой. Возвращались [308] домой запоздавшие крестьяне. С площади доносились звуки громкоговорителя.

Поминутно озираясь, Вела несмело постучала в ворота Йорданы Пашовой. Вышла ее старшая дочь. Увидев Велу, она испугалась, но все же пригласила войти.

— Где Тодо? — спросила Вела о сыне тетки Йорданы.

— Нет его, Вела. У него скоро свадьба, и он поехал в Лыджене купить кое-что...

Вела присела к столу. На столе стоял кувшин с кипяченым молоком. Ей предложили поесть, но она отказалась, сказав, что не голодна. Раненая рука у нее совсем не двигалась.

— Вела, а не лучше ли тебе сдаться? — осторожно спросила тетка Йордана.

Вела только усмехнулась, и женщина поняла, что этого не нужно было говорить.

Однажды вечером под окнами Марии Папарковой промелькнула чья-то тень. В комнате находился посторонний человек, и Мария поднялась со стула, засуетилась, словно бы искала что-то, и выскользнула во двор. Какое-то предчувствие подсказывало ей: это Вела. И действительно — в тени забора стояла она, в куртке, брюках и вязаной шапочке. Женщина только охнула и обняла Велу.

— Ты, наверное, голодна? — заволновалась она вдруг.

— Очень...

— Пойдем в хлев...

Вела уселась на сено. От теплого воздуха по телу разлилась приятная истома. Равномерное посапывание коровы и блеяние козы действовали успокаивающе. Тетка Мария вернулась с хлебом и кувшином молока.

— Вела, я тут припасла немногу сахару... Возьми его себе.

Они расстались в ту же ночь. После этого Вела спускалась в Каменицу еще несколько раз. Пыталась через верных людей связаться с отрядом, но очень многие из них были арестованы. Она почувствовала себя совсем одинокой.

Вечером 2 мая во дворе лыдженской школы поднялась суматоха: шоферы возились у своих грузовиков, жандармы собирались группами и о чем-то переговаривались.

После полуночи грузовики с жандармами разъехались [309] в двух направлениях: одни — через Каменицу к вершине Елин, другие — по шоссе к Юндоле.

«Операция началась в три часа тридцать минут, — докладывал впоследствии майор Иванов в письменном рапорте командиру 2-й дивизии. — В девять часов роты спустились вниз от Арапчала, чтобы прочесать местность, так как там часто прятались подпольщики из Лыджене и Каменицы...»

Одну из колонн вел предатель Иван Божков, лесник из Каменицы. Он случайно напал на следы Велы на свежем снегу, выпавшем в первые дни мая: девушка спускалась к ручью, чтобы умыться и набрать воды на весь день. И Божков привел жандармов к Белой скале.

«...Из-за скалы показалась подпольщица Величка (Вела) Пейо Пеева с пистолетом в руках и начала стрелять. Чтобы заставить Пееву выйти из-за скалы, пришлось пустить в ход гранаты. После первой гранаты она осталась за скалой, а после второй перебежала в небольшой овражек и продолжала отстреливаться...»

Одинокая и обреченная, Вела не сдавалась. Всю округу огласили пулеметные и автоматные очереди. Белая скала содрогалась от взрывов. Эхо перестрелки доносилось и до оцепеневшей Каменицы. Крестьяне побросали работу и тревожно прислушивались. Велин отец, бай Пейо, влез на чердак, как будто мог оттуда разглядеть, что происходит под Арапчалом.

Одни рассказывают, что девушка вела бой, пока у нее оставались патроны, последний оставила для себя. Другие утверждают, что ее сразила вражеская пуля. Но одного никто не оспаривает — она держалась до последнего и погибла как герой.

В эти дни в народе сложили грустную песню:

Жандармы долго не решались приблизиться к ней. Потом, убедившись, что она мертва, осмелели.

Командир карательного батальона покинул свой «командный пункт» и направился к Белой скале.

— Доставьте ее голову в штаб! — приказал он.

После полудня карательный батальон проследовал через Каменицу. По селу разнеслась весть о гибели Велы. [310]

Не знали об этом только ее мать и отец. Глядя на заплаканных подруг Велы, они боялись верить своему предчувствию.

Один из офицеров вошел во двор к бай Пейо и, остановившись у колодца, как ни в чем не бывало сообщил:

— Сегодня мы прикончили одну из твоих дочерей.

Мать Велы рухнула на землю, а отец не в силах был сдержать слез. К вечеру, взяв кусок чистого полотна, он отправился в Лыджене, в здание школы, где находился штаб карателей. Попросил отдать ему голову дочери, чтобы похоронить.

— Ты бы лучше подумал о своей голове!.. — ответили ему.

Какие времена! Убитые горем отцы и матери... Окровавленные головы их детей — в Лыджене, а тела стынут в снегах гор! Над ними жестокое свинцовое небо и Арапчал, укутанный в лохматые облака, а под горой тихая долина, оцепеневшая от ужаса. И все это весенней порой, перед тем как расцвести яблоневым садам...

20. Особые приметы Божана

7 мая в реке Бистрица, под Чепино, полиция обнаружила труп человека. При нем не нашли никаких документов, по которым можно было бы установить его личность, но, судя по всему, водная стихия отняла жизнь у одного из партизан.

Два-три дня спустя в Ракитово, перед домом Николы Божанова, остановился мотоцикл. С него слез офицер. Жена Божана всполошилась: ее сына Гошо только что выпустили из-под ареста — подавленного, измученного побоями, и она подумала, что снова пришли его забрать.

Офицер вошел во двор, выбритый, надушенный, ухмыляющийся. Он не торопился заговорить и только крутил на пальце какую-то цепочку. Полицейский или жандарм не приходят в дом с добром. Тетка Елена стояла ни жива ни мертва.

— Ты должна пойти с нами! — проговорил наконец офицер.

— Куда пойти? — спросила женщина.

— У Чепино мы наткнулись на труп партизана. Нужно установить его личность. Похож на твоего мужа... [311]

— Никуда я не пой-ду! — закричала тетка Елена.

— Тогда кто-нибудь из родственников...

Но те стали уговаривать женщину пойти с офицером.

— Может быть, это совсем и не батя, — едва слышно проговорил ее сын.

О смерти Божана раньше всех узнали ракитовские власти. Они послали в Лыджене своих людей, чтобы те лично убедились, что действительно обнаружен труп Божана.

Божан лежал на лугу у Главеева моста. Одна рука у него была сломана и прижата к телу. В глазных впадинах и ушах осел речной ил. Его начали осматривать.

— Это он? — спросил полицейский.

Тетка Елена разрыдалась.

— Есть у него какие-нибудь особые приметы?

— На правой ноге шрам — когда-то укусила собака...

Тело перевернули — на ноге действительно был шрам. Один из ракитовских холуев вытащил нож и ухватился за черные волосы Божана... Завязывая мешок со своей добычей, головорез тогда буркнул:

— Мы за ним давно охотились. Теперь-то он уже не страшен...

Во второй половине дня голову Николы Божанова выставили на сельской площади. Тетка Елена, как только вернулась, решила увести детей из села, чтобы Гошо не пошел на площадь и с ним чего-нибудь не случилось: ведь мальчик может потерять сознание или вовсе сойти с ума. Думала отвести их к родственникам в Батак.

Так она предполагала, но не сумела их удержать. Она даже не заметила, когда Гошо успел перелезть в соседний двор и убежать на площадь.

По ту сторону площади, возле трактира, стояло человек пять-шесть. Из трактира доносились пьяные голоса. Фашистские прихвостни праздновали...

Издали лицо мертвого выглядело черным, словно высушенным. Гошо не мог разглядеть как следует его глаза, губы. В висках у него что-то застучало. Ему захотелось убежать отсюда. Но он не побежал. Он вглядывался в мертвое лицо, и ему вдруг ясно вспомнились глаза отца, тот чудесный свет, которые излучали они, согревая его, как два настоящих солнца...

Гошо вернулся домой как в бреду. Начался озноб. Его уложили, накрыли одеялами, но лихорадка не проходила. [312]

К полуночи он потерял сознание. Сколько пролежал в забытьи, потом никак не мог вспомнить. Очнулся от резкого запаха уксуса: склонившись над ним, мать пыталась унять жар платком, смоченным в уксусе.

На рассвете Гошо стало подташнивать. Начался новый приступ лихорадки, и он снова потерял сознание. Откуда-то издалека до него донесся голос матери:

— Ничего, сынок! Крепись! Отец у тебя был настоящий мужчина. Они отрезали ему голову, потому что боялись его даже мертвого...

Гошо метался в бреду, не понимая, где он, что с ним происходит... Только два больших диска, больших, как два горящих солнца, но теперь уже черных и мертвых, трепетали перед его глазами. Он пытался снова зажечь их, но ему это не удавалось... Гошо пришел в себя лишь к полудню следующего дня.

Я рассказываю о Георгии, сыне Николы Божанова, потому что это наш долг перед всеми детьми, рано повзрослевшими, принявшими на свои хрупкие плечи бремя тревог и мук, которые могли бы сломить и закаленного человека. А дети вынесли их, как настоящие, зрелые мужчины.