46. Полиция совсем запуталась
«В ночь на 6 октября 1943 года в 19 часов группа подпольщиков, состоявшая примерно из 60 человек, среди которых замечены и две женщины, совершила нападение на санаторий «Святой Константин», Пештерского уезда, и на второй строительный участок, — рапортовал в пловдивское областное управление полиции начальник пештерской полиции. — Они собрали всех находившихся там людей, и скрывающийся от властей Петр Велев из Пештеры произнес перед ними речь, в которой, между прочим, заявил, что вскоре они встретятся в городе как равноправные граждане, что они представляют Отечественный фронт, борющийся за свободу и справедливость».
Группа, совершившая нападение, состояла не из шестидесяти человек, как писал начальник полиции, а всего из десяти — двенадцати партизан. Командовал нами Петр Велев. За эту операцию его в третий раз приговорили к смертной казни...
Весь день перед операцией мы провели в крутом овраге у открытого минерального источника курорта, — считай, побывали на самом курорте. Там, на сухом склоне оврага, в течение дня мы подготовили два больших [186] тайника для продуктов и оружия, которое предполагали изъять у охраны санатория, лесничества и строительного участка.
На санаторий мы нагрянули в сумерках. По шоссе, вдоль которого виднелись разбросанные среди сосен виллы, прогуливались редкие отдыхающие. Охрана этих вилл и лесхоза не оказала сопротивления. Мы действовали быстро, так что никто и не знал, сколько же нас, партизан.
Мы отвели арестованных в одну из вилл, где был зал. Там же собрались отдыхающие и рабочие строительного участка. Мы занялись переноской захваченных в лесничестве и управлении строительного участка продуктов и одежды в тайник, а Петра Велева уговорили выступить перед людьми.
— Не гожусь я для этого дела, но, если нет никого другого, так и быть — выступлю, — проворчал он, уходя.
Петр действительно не любил выступать: он предпочитал словам дело.
В полночь мы ушли из санатория. Путь предстоял долгий, а мы валились с ног от усталости. В тайники в овраге пришлось перетаскивать тяжелые мешки, да и в дорогу мы нагрузились так, что из-за рюкзаков нас едва было видно.
Юркий и ловкий Петр повел нас по одному ему известным тропам. В дороге он не дал нам ни разу отдохнуть.
— До рассвета нужно обойти Пештеру. Только тогда мы будем в сравнительной безопасности...
Спускаться по крутому склону, когда ты порядком нагружен, истинное мучение: начинает ломить в пояснице, дрожат ноги.
На рассвете мы пересекли шоссе между Раделово и Пештерой и выбрались из молодого дубняка. Перед нами раскинулось Брацигово, повеяло запахом сохнущих табачных листьев. Мы быстро перешли через табачные плантации и свернули в кусты между железнодорожной линией и шоссе, ведущим из Пештеры на станцию Кричим. Город остался позади нас, в получасе ходьбы.
— Здесь гораздо безопаснее! — решил Петр. — Полицейские станут искать нас в лесу. Им и в голову не придет, что мы у них под самым носом.
Около девяти часов со стороны станции Кричим донесся [187] гул моторов грузовиков пловдивской моторизованной полиции. Пока они не проехали мимо, мы лежали затаив дыхание. В первом грузовике в ярких лучах солнца блестели каски. Нам казалось, что сейчас машины остановятся, полицейские спрыгнут с них и нацелят на нас свои автоматы. Редкий кустарник, в котором мы скрывались, казался чересчур ненадежным укрытием, вокруг же голая местность — поля и поля. Но Петр Велев был прав: мы находились под носом у полицейских, и они даже не подумали, что мы можем скрываться здесь.
Мы пытались заснуть и не могли. Но не из-за опасной близости к врагу — нас мучил нестерпимый зуд. В этих местах в полдень паслись козы, от них, видимо, остались блохи. Кожа на руках, шее, ногах покраснела, появилась сыпь, которую нельзя было чесать: сразу же выступала кровь. Это походило на крапивницу. А день, как назло, выдался солнечный, и чем теплее становилось, тем больше нас мучил этот кошмарный зуд.
Едва дождавшись темноты, мы двинулись к селу Жребичко. Между Брацигово и Бегой забрались во фруктовые сады. Кое-где под деревьями лежали груды только что собранных яблок. Ночь благоухала запахами скошенной люцерны и спелых персиков. Ветки согнулись под тяжестью плодов, и наши руки легко нащупывали их среди влажной листвы. Я надкусил один персик — кожица лопнула, и по пальцам потек липкий сок.
Наше появление на пригорке возле Хребичко вызвало невообразимый собачий лай. Село притаилось в котловине, и в нем не видно было ни одного огонька. Петр Велев повел нас в обход. Деревенские дома мы обошли стороной.
— Ну и злые же здесь собаки — как их хозяева! — сказал Петр. — Этак и глухой догадается, что мы здесь.
Вышли на высотку над селом. Рядом с нами находилось кладбище, заросшее бурьяном, с покосившимися крестами на могилах.
В лагерь прибыли после полуночи. Нам нестерпимо хотелось спать, и мы готовы были лечь где угодно, хоть на земле, лишь бы закрыть глаза, но зуд не давал покоя. Петр посоветовал вымыться соленой водой: якобы от соли сыпь пропадет. Уже рассветало. На высотках появилась изморозь. От холода зуб на зуб не попадал, но мы разделись [188] и начали поливать друг друга соленой водой. Соль действительно сделала свое дело, ранки прижгло, но процедура оказалась не из приятных. Хорошо, что мы умели терпеть...
Одновременно с операцией в санатории «Святой Константин» другие, менее многочисленные группы отряда имени Стефана Божкова совершили нападение на семь лесничеств в горах около Ракитово и Батака. Эти группы следовали указаниям Райчо Киркова — действовали в одно и то же время и на большом расстоянии одна от другой и поэтому сильно встревожили врага. Вся петтерская и пловдивская полиция была поднята на ноги и вместе с войсковыми частями наводнила весь уезд.
9 октября 1943 года начальник областной полиции писал в рапорте Министерству внутренних дел:
«I. 6 сего месяца, в 20 часов, двое подпольщиков напали на лесничество Карлышка река, Пештерского уезда, откуда они унесли две турецкие винтовки, патроны и разную одежду... Перед двумя лесничими и пятью рабочими, находившимися там, выступил подпольщик из села Батак Атанас Кынев и подстрекал их против нынешнего государственного строя...
II. В тот же день, в 18 часов, группа подпольщиков из пяти человек напала на лесничество Чукура в районе села Ракитово...
III. Та же группа напала после этого и на лесничество Пашино-бырдо.
IV. В тот же день, в 20 часов, группа подпольщиков напала на лесничества на Картеле и Селкиприя, Пештерского уезда, откуда были унесены все продукты, одежда, обувь, радиоприемник и оружие.
V. В тот же день, в 15 часов, было совершено нападение на лесопункт в местности Омана, Девинского уезда, где у двух лесников забрали винтовки и патроны, а также радиоприемник.
Группа состояла из шести человек.
...Эти групповые нападения со стороны подпольщиков-коммунистов из народной боевой дружины имени Антона Иванова являются частью проводящейся единой операции...»
Всего в этих операциях и в нападении на санаторий «Святой Константин» участвовало примерно 40 человек из отряда имени Стефана Божкова. Благодаря этим операциям [189] отряд захватил большое количество винтовок и патронов; среди прочих трофеев были радиоприемники, брезент, одежда и т. д. В это же самое время отряды, действовавшие восточнее реки Выча, осуществили ряд других операций. Полиция металась из конца в конец по Пловдивской области и совсем запуталась. У нее не хватало сил, чтобы бороться с нами...
Несколько партизан спустились в Пештеру, чтобы привести в исполнение смертный приговор, вынесенный одному предателю. Группой командовал Петр Велев. Он включил в группу и Кочо Гяурова. Между ними установились особенно дружеские отношения. Спокойный и рассудительный Кочо пришелся по душе импульсивному и нетерпеливому Петру. Но в данном случае дело было просто в том, что Кочо считался одним из наиболее опытных и выносливых партизан.
Перед наступлением темноты они пробрались через кустарник возле города и зашагали по улице как ни в чем не бывало. Предатель жил в центре города. Во двор они вошли так тихо, что даже собака не почуяла. Из дома доносились звуки музыки, передаваемой по радио.
Но вот следом за ними во двор вошли двое неизвестных, одетых в плащи. Наши притаились под окном. Незнакомцы вызвали хозяина и, стоя в дверях, стали с ним о чем-то говорить.
— Это, вероятно, агенты, — тихо прошептал Кочо. — Вот схватить бы всех троих и доставить в отряд!..
— Нет, — воспротивился Петр Велев. — Приказано взорвать вместе с домом...
Он снял сапоги и в носках поднялся по лестнице к полуоткрытому окну под балконом. Ему хотелось убедиться, что предатель в доме один. Нельзя было допустить, чтобы пострадали невинные. В руках Петр нес специально приготовленную мину — 4 килограмма тротила с запалом. Он установил мину на карнизе окна и зажег фитиль. Предатель, проводив тех двоих в плащах, прошел на кухню и принялся за ужин.
Петр и его товарищи поспешили скрыться и замерли в напряженном ожидании взрыва. По расчетам мина должна была взорваться через 50–60 секунд. Однако прошла минута, вторая, третья, а взрыва не последовало.
На окраине города партизаны остановились в нерешительности: что же могло произойти? [190]
Петр не хотел возвращаться в отряд, не выполнив задания.
— Идем со мной! — приказал он Кочо, и они бегом вернулись в город.
Петр ворвался во двор предателя, а там — полно полицейских. Он выпустил в них очередь из автомата и выскочил на улицу. Полицейские открыли вслед ему беспорядочную стрельбу.
Петр и Кочо возвращались в лагерь приунывшие. Их угнетала мысль о невыполненном задании. Они знали, что точно в 9.15, как договорились, партизаны, выполнявшие в районе Брацигово другие задания, должны наблюдать за взрывом в Пештере. Должны, но взрыва так и не будет...
Впоследствии стало известно, почему мина не взорвалась. Музыка прекратилась, и предатель услышал шипение горящего фитиля. Он бросился к окну и вырвал шнур. Обезвредив мину, он сразу же побежал в находившееся поблизости полицейское управление. Ночь предатель провел под охраной полиции, а на следующий день покинул город. Рассказывали, что он поседел в эту ночь.
47. Вместе со штабом отряда
Небо стало серым и, казалось, опустилось совсем низко над нами. Мы вдруг стали замечать, что вокруг почти не осталось птиц.
Райчо Кирков собирался в дорогу.
Вместе с группой, которая должна была сопровождать его до штаба отряда, отправлялся и я. Георгий Чолаков, затягивая шнурки своих поношенных царвулей, пыхтел и, не поднимая головы, разговаривал с Кирковым:
— Кажется, праздник победы откладывается на следующую осень. Придется еще одну партизанскую зиму зимовать, а, Райчо?
Уполномоченный штаба уловил иронию в его голосе и ответил ему в том же тоне:
— Если бы победа зависела от одного меня, тебе не пришлось бы задавать этот вопрос.
К вечеру мы уже спускались по крутой тропинке к плотине на реке Выча. Где-то в бездне под нами с грохотом несла свои воды горная река. Передвигались осторожно, [191] на ощупь пробуя, куда поставить ногу, и готовые в любой момент схватиться за куст или выступ скалы.
Наконец тропинка свернула налево. Сразу же под нами показались огоньки.
Мы спустились к Девинскому шоссе и вошли в глубокий Скобелевский овраг, напоминавший огромную воронку. Справа и слева от нас вздымались скалы. Идти было тяжело, стесненное дыхание и ворчание некоторых говорило о том, что всем трудно.
На следующий день к вечеру пересекли Тымру и начали взбираться на гору около села Дедово. Когда мы повернули на запад, то уже не увидели ни Батакского Карлыка, ни «Святого Константина», ни даже Валчана. За реками Выча и Тымра мы попали в совсем незнакомые места, и мне припомнились слова Божана: «Нет, вы только подумайте, куда нас занесло! Даже вершины Сютки отсюда не видать!..» Это он говорил всегда, когда мы, чепинские партизаны, уходили из родного края. Иногда мы посмеивались над ним, но сейчас, оказавшись в неведомых местах, мне было не до смеха. Казалось, что клокочущие осенние воды Вычи навсегда отрезали нам путь в знакомые долины и горы.
Мы не обнаружили штаба отряда в районе села Дедово. За несколько дней до нашего прихода лагерь подвергся нападению полиции. Как раз в это время основная часть отряда ушла на операцию в район вершины Персенк. В лагере оставались штаб и еще несколько партизан. Им удалось отбить атаку полицейских и ускользнуть из этого района.
Но основная часть отряда, возвращаясь с операции, не подозревала, что лагерь обнаружен. Полиция поджидала их в засаде. Воодушевленные успешным завершением проведенной операции, партизаны оказали решительное сопротивление. Полицейские не выдержали натиска и отступили.
Мы нашли штаб и отряд у Самодивского родника, что под Лещенской поляной. Где-то на противоположных склонах гор находился лагерь отряда имени Георгия Жечева, а чуть дальше, но в этом же районе — отряд имени Петра Ченгелова.
Однажды вечером мы спустились в виноградники, тянувшиеся вдоль берега реки Тымра. Перешли через овраг [192] и зашагали по тропинке мимо виноградника нашего старого помощника бай Ганчо. Уже совсем стемнело.
— Стой! Кто такие? — резко окликнули нас.
Мы бросились врассыпную. Однако никто в нас не стрелял. Значит, это не полицейские.
— А сами-то вы кто такие? — спросил в свою очередь кто-то из наших.
Оказалось, что это партизаны из отряда имени Георгия Жечева. Они направлялись на явку у околицы села. Мы обменялись несколькими фразами и расстались.
Один из партизан отвел нас на виноградник местного богатея. Виноградные лозы едва выдерживали тяжесть крупных гроздьев. Покой ночного мрака нарушало лишь легкое шуршание листьев виноградника. А когда кто-нибудь отламывал понравившуюся гроздь, проволока, на которой укрепляются лозы, покачивалась и слегка звенела.
— Ш-ш-ш-ш! — предупредил вдруг кто-то.
Мы прислушались и уловили аналогичный шум на другом конце виноградника. Неведомые ночные сборщики винограда приближались к нам, и все явственнее слышалось, как обламываются хрупкие ветки лозы.
— Кто здесь? — спросил я тихо.
Но кто же это еще мог быть, кроме партизан?
— Как вы оказались в нашем районе? Из какого вы отряда?
— Из отряда имени Ченгелова...
В лагере у нас постоянно можно было найти две-три корзины винограда. Мы спали на полянке, а корзины ставили у изголовья. В темноте протянешь руку — и можешь выбрать себе гроздь, и на душе как-то сразу легче становится. Ели винограда вдоволь, но им одним не насытишься, и поэтому мы вечно ходили голодными. Вела плохо видела в темноте, но все же и ей иногда приходилось собирать виноград. Когда же потом, в лагере, ей попадалась хорошая гроздь, она говорила:
— Эту корзину, сразу видно, собирала не я.
Виноград совершенно промыл наши желудки, и нам все чаще снилось вареное мясо. И вот однажды привезли целого барана (отряд имени Георгия Жечева угнал стадо местного богатея). Мы освежевали барана и в тот же день поджарили требуху и филейные части. Мы так изголодались по мясному, жирному, соленому, что, когда [193] на дне кастрюли остался один только подгоревший жир, вытащили ложки и стали выскребать его со дна...
Мобилизация сил продолжалась до конца октября. Из Пловдива приходили все новые и новые коммунисты. Партизанские связные непрестанно сновали между городом и Родопами. В отряде уже насчитывалось более двухсот человек.
В октябре в штабе находился бежавший из концентрационного лагеря Иван Радев — Ефрем, некоторое время исполнявший обязанности комиссара отряда, а также член штаба зоны Янко Христов — Пройчо. Иван Радев редко находился в лагере. Большую часть времени он проводил в подразделениях отряда, бывал даже в Пловдиве. Янко Христов, еще совсем молодой парень, был веселым, общительным и весьма быстро подружился со всеми.
Группа партизан при штабе состояла в большинстве из молодежи: Атанас Юмерский, Вела Пеева, Георгий Серкеджиев, Илия Крыстев — худенький парень с голубыми глазами — и его сестра Нанка, которая пришла к нам, едва закончив школу.
Илия Крыстев и еще один парень привели в исполнение смертный приговор, вынесенный партизанами предателю Николе Христову, виновному в гибели многих коммунистов. Эту операцию они провели в центре Пловдива, и мы все восхищались смелостью Илии и его товарища.
В конце сентября Илия и Атанас Юмерский отправились на встречу с отрядом имени Стефана Божкова. Они пересекли Тымру и по хребту направились в Скобелево, но сбились с пути. К рассвету очутились в мелколесье и увидели перед собой на холмах какое-то село. Юмерский направился на ток, где обмолачивали зерно, чтобы спросить дорогу, а Илия Крыстев остался в мелколесье, в сотне метров от него.
— Эй, хозяин, где дорога на Скобелево? — спросил Юмерский, выдавая себя за лесничего.
Хозяин, здоровый детина в майке, подозрительно осмотрел его и не торопился с ответом.
— Подожди, дам лошадям корму, — сказал он. Управившись, подошел к Юмерскому. [194]
— А ты хороший крюк дал... — заговорил он. — Есть хочешь? Проголодался ведь, наверное?
Вместе спустились на ток. Собака с лаем кинулась на незнакомца. Хозяин сделал вид, что хочет отогнать ее, но неожиданно сам набросился на Юмерского.
— Лесничий, говоришь, я тебе покажу лесничего!.. Партизан, бандит! — пыхтел он.
Атанас был в шинели, запутался в ее полах и упал. Началась схватка. Илия Крыстев бросился на подмогу. Пока он добежал, лицо Юмерского уже было разбито в кровь. Илия не мог издалека стрелять, боялся попасть в товарища. Запыхавшись, он приблизился к ним и выстрелил вверх. Крестьянин вскочил, побежал, потом упал на колени.
— Не убивайте!.. У меня дети. Я из-за награды... — взмолился он, а сам все поглядывал в сторону соседей, работающих на своих токах: авось кто-нибудь услышит и придет на помощь.
Атанас выстрелил в него, и вместе с Илией они бросились бежать. Впоследствии стало известно, что расстрелянный замещал старосту в селе...
Для тех партизан, кто знал этот край, работы хватало, и они непрестанно находились в движении. Мы же, пришедшие из Батакских гор, были обречены на вынужденное бездействие. Я искренне завидовал Георгию Серкеджиеву и Юмерскому, которые часто наведывались в Пловдив или в другие отряды.
Юмерский привлекал своей скромностью, добродушием и в то же время поражал исключительной выносливостью и смелостью. Пожалуй, не было никого из моих товарищей-партизан, кому бы больше, чем ему, подходило определение «сорвиголова». Во время одной из вылазок в Пловдив в конце октября он по собственной инициативе расправился с полицейским агентом, участвовавшим в поимке и убийстве его товарища Светозара Попова. А вернувшись, вел себя так, как будто не сделал ничего особенного. Крутя на пальце какую-то травинку, рассказывал:
— Я знал, что полицейский живет на улице Святого Георгия, и решил не возвращаться из города, пока его не прикончу. К дому шпика добрался на велосипеде. Вдоль тротуара росли тутовые деревья, и я укрылся в их тени. Узнал его еще издали. Когда он подошел к калитке, [195] я вышел ему навстречу и несколько раз выстрелил. А он все шел и шел на меня и страшно кричал. Наконец пошатнулся и рухнул на тротуар.
Вела слушала и глаз не отводила от Юмерского, только чаще, чем обычно, поправляла оправу очков. А тот рассказывал без всякого волнения, казалось, даже с безразличием, которое кого хочешь может вывести из терпения. Да как же можно так спокойно рассказывать о подобных вещах!
Я был убежден, что он сохранял такое же спокойствие и в тот вечер, когда стрелял в агента. Только один момент в рассказе заставил его заговорить с волнением. Он никак не мог себе простить, что не сумел забрать у агента пистолет. Прикусив губу, Атанас сжал кулак и ударил по земле:
— Пистолет, пистолет проворонил!.. Когда сыщик упал, я ощупал его пальто, но обнаружил только пустую кобуру.
Уже когда скрылся, вспомнил вдруг, что тот выхватил пистолет, но, падая, уронил его на землю.
Ночи становились холодными, и по утрам все кругом покрывалось инеем. Солнце почти не грело, мы чувствовали его тепло только в полдень, когда воздух наполнялся каким-то ленивым спокойствием и звуки разносились далеко вокруг. Осеннее небо манило к себе своей прозрачной голубизной. Ветер разносил по лесу желтые листья, а дикие черешни словно покрылись киноварью.
На другой день, когда я возвращался по тропинке от родника к лагерю, до моего слуха донесся приглушенный говор. Я сразу же узнал голос Велы. Раздвинув ветви, увидел, что на небольшой полянке сидят рядом Вела и Юмерский. Он обернулся, заметил меня и вопросительно поднял брови. Потом взял камушек и бросил в кусты перед собой, так и не сказав ни слова. Вела наклонила голову и явно ждала, чтобы я ушел. Мне показалось, что они смущены. Смутился и я, потому что понял: мне здесь делать нечего...
Меня иногда спрашивают: влюблялись ли мы в те трудные годы, когда шла борьба, когда мы были партизанами? Сейчас, когда я мысленно возвращаюсь к тому времени, мне становится грустно: ведь каких усилий стоило нам подавлять в себе это чувство. Аскетическое [196] самоотречение мы считали проявлением высшей революционной сознательности...
Воспоминания о Веле и Юмерском невольно перенесли меня к пропастям за горой Тешел, клокочущим водам Вычи. Каждый, кому доводилось бывать в этих местах, наверное, восхищался их величественной красотой. Скалы высятся почти до небес, а их вершины, кажется, почти соприкасаются друг с другом. На их отвесных склонах тут и там тянутся к небу сосны. Когда-то в трещинах между скалами проросли занесенные ветром семена, устремившиеся к солнцу ростки победили мертвые скалы, и сосны пустили корни там, где жизнь казалась невозможной... Вот так же незаметно для них самих сердца Велы и Юмерского были охвачены любовью и смятением...
В конце октября состоялось совещание штаба отряда. На нем от штаба зоны присутствовали Райчо Кирков, Иван Радев, Янко Христов, а от руководства отряда — Дед, Георгий Чолаков и Кацаров. Они обсудили указания окружного комитета партии и штаба зоны о прекращении мобилизации и вместе с тем об активизации борьбы, а также о подготовке отряда к зиме. Каждому отряду был определен район будущей зимовки.
Отряды имени Георгия Жечева и Петра Чепгелова сразу же взялись за дело. В соседних селах и в Пловдиве доставали продукты, теплую одежду, одеяла и другие вещи. Подготовили и склады для них. Но враг не дал возможности закончить это дело.
Рано утром 4 ноября где-то в Лещенско началась сильная перестрелка. Мы все повскакивали, однако около нашего лагеря стояла какая-то необычная, подозрительная тишина. Стрельба доносилась со стороны лагеря отряда имени Георгия Жечева. Она то стихала, то разгоралась с новой силой. Там шел тяжелый бой, а нас терзала мысль, что мы ничего не знаем о судьбе наших товарищей.
Посланные в разведку доложили, что поблизости от лагеря подвергшегося нападению отряда полно полиции и жандармерии. У моста через Тымру они заметили засаду. Дед приказал отойти на сборный пункт, куда должен был подойти и сражающийся отряд. Мы не имели никакой возможности прийти к ним на помощь — враг стянул слишком большие силы. [197]
После полудня бой стих, а к вечеру к штабу присоединилась часть партизан отряда имени Георгия Жечева. Его командир Стоян Манчев пришел мрачный, с перепачканным грязью лицом. Он все тер свой подбородок и словно не решался заговорить. Отряду был нанесен тяжелый удар: восемь человек убито, несколько партизан пропало без вести. Участвовавшие в сражении все еще находились под впечатлением боя. Кто-то ругал себя за то, что не смог попасть в какого-то полицейского, другой сокрушался о продуктах, оставшихся в лагере. Один жаловался на свое оружие, оказавшееся непригодным:
— Думал, что держу в руках винтовку, а это оказалась просто палка!..
Среди вернувшихся партизан были и раненые. Мы не располагали медикаментами. Поэтому вся наша медицинская помощь свелась к тому, что мы продезинфицировали раны йодом. Для перевязки раненых использовали разорванные на бинты рубашки.
В бою 4 ноября отряд имени Георгия Жечева лишился всех собранных на зиму продуктов. Часть из них полиция нашла в самом лагере, а остальные — в тайниках. Отряд остался без всяких запасов. Отряд имени Петра Ченгелова вообще не успел заготовить продуктов. У нас не было другого выхода, кроме как отправиться всем отрядом, причем немедленно, в Батакские горы. В районах Пловдива, Перушицы и Кричима оставалось лишь несколько боевых групп, в которые были подобраны крепкие, опытные и смелые партизаны. Их командиром стал Георгий Кацаров.
Комиссаром отряда за несколько дней до этого был назначен Димитр Петров — Фантето, начальником штаба — Иван Филев — Спартак.
Вечером партизанская колонна двинулась через мелколесье на Лещенско и вышла на проселочную дорогу, ведущую в Скобелево. Внизу остались только партизаны из боевых групп. Идти приходилось медленно, к тому же мы останавливались на отдых. Раненые, потерявшие много крови, едва двигались. Товарищи помогали им. На мое плечо опирался Пырчев. С другой стороны его поддерживала Вела. Он едва наступал на раненую ногу. Его тело стало таким тяжелым, как будто было из свинца. Потом ему помогали Георгий Серкеджиев и Атанас [198] Юмерский. Вела и еще одна девушка из отряда делали ему перевязки.
Наша колонна уже спускалась к реке Выча, когда Серкеджиеву и мне приказали остаться у скал под Скобелево: это место являлось нашим сборным пунктом, и мы должны были дождаться партизан, отбившихся от отряда во время боя.
Где-то далеко внизу бушевала Выча, но горы поглощали шум реки, и до нас доносилось только монотонное завывание ветра.
Наступил новый день — 6 ноября 1943 года.
48. Расставание с отрядом
Полтора месяца группа Николы Чолакова занималась заготовкой продуктов в районе Тырновицы. Но много ли они могли заготовить — их было всего десять человек, и все приходилось перетаскивать на себе. В конце октября к ним на подмогу перебросили отряд имени Стефана Караджи, но время было упущено — в полях не осталось ни зерна, ни картофеля, да и скот уже угнали из лесов в села. Так что теперь доставать все приходилось непосредственно в селах.
Правда, сам отряд имени Стефана Караджи сумел запастись достаточным количеством продуктов, но их не могло хватить для всех — ведь нас собралось уже больше ста пятидесяти человек. Нужно было снова добывать продукты и заполнять наши тайники. Все силы пришлось бросить на то, чтобы закончить подготовку к зиме.
Мне вспоминается, что как раз в эти дни в нашем отряде появилась любопытная посылка. Гера Пеева с двумя-тремя товарищами отправилась на встречу с девушками из Батака. Девушки, пришедшие на встречу, очень смущались, все никак не могли выбрать место, где присесть. Но лица их между тем выражали радость и удивление. Они впервые видели партизан. Разговаривали долго, шутили. Но пора было расходиться.
— Когда я увидел тебя перед девушками в этих рваных брюках, у меня сжалось сердце, — сказал Гере бывший студент Димитр Горостанов, не сводя глаз с удалявшихся батакчанок. — Какие они все красивые, ведь правда? [199]
Гера лукаво посмотрела на него, но ничего не ответила.
Несколько дней спустя один из батакских партизан принес Гере большой пакет, посланный ей девушками из Батака. В нем были коробка конфет, красная шерстяная кофта, боты на каблуках и даже два шелковых платья для нее и для Велы. Именно эти платья, которые не могли здесь пригодиться, делали этот подарок особенно трогательным.
Вела, только что вернувшаяся вместе со штабом отряда из Лещенско, взяла коробку конфет, открыла ее, и загрубевшие руки партизан потянулись к сладостям. Через мгновение коробка опустела.
А юный Тодор Чолаков, которому было тогда всего пятнадцать лет, сияющими глазами смотрел на шелковые платья:
— Ну, теперь у нас в отряде будут настоящие горожанки!
— Тодор, — смеялась Вела, — а ведь ты прозевал конфеты!
— Большое дело! — пренебрежительно махнул рукой молодой партизан, но было видно, что он огорчен.
Вела вытащила из кармана своего огромного, не по росту, пиджака одну конфету и поднесла ее к губам юноши. Тодор колебался, взять или нет, но Вела подбодрила его:
— Ну же, бери, а то другой нет...
К середине ноября, после изнурительных походов по опустевшим лесным дорогам, через туманы и непроглядный мрак, в дождь и слякоть, в лагерь под Тырновицей прибыли все наши отряды. Там предстояло зимовать.
Партизаны из отрядов имени Георгия Жечева и Петра Ченгелова быстро сдружились с партизанами из Батака и Брацигово. В отряде имени Стефана Божкова были в основном уже опытные партизаны, да и по возрасту они были старше. Молодежь, пришедшая из долины, могла поучиться у них подтянутости и тому, что они, без слов понимая друг друга, дружно брались за любую работу.
15 ноября Манол Велев, который с пятью партизанами ходил в наши края, принес сообщение о том, что с осени сформирован штаб Третьей повстанческой зоны с центром в Пазарджике, а также приказ Центрального [200] Комитета партии: чепинским партизанам вернуться в свой район и создать там самостоятельную партизанскую единицу, которая войдет в состав новой повстанческой зоны.
Чепинцы быстренько собрали свои немудреные пожитки и приготовились в дорогу. Вместе с Кочо Гяуровым мы явились к Деду и Георгию Чолакову за указаниями. Разговор был коротким. Мы отправлялись в пустынные и негостеприимные горы, и это тревожило командиров. Разговаривая с нами, они как будто хотели убедиться, что мы, оставшись одни, не пропадем. Ведь все мы тогда были молоды, совсем молоды... Суждено ли нам свидеться снова? Впереди была суровая зима, но нас это, кажется, ничуть не смущало...
Над ближайшими вершинами клубились темные облака, и поэтому горы казались особенно мрачными и печальными. Вокруг стоял глухой лес, ветви деревьев отяжелели от влаги. Со стороны реки Бяла надвигался густой туман, повеяло холодом. По всему лагерю то тут то там лежали заготовленные стволы деревьев и обрубленные ветки. Партизаны приступали к строительству землянок. Но нам не суждено было жить в них.
Наступила пора отправляться в путь. Тяжелые минуты... Вокруг нас столпился весь отряд, а я боялся поднять глаза, чтобы не увидеть в чьем-нибудь взгляде собственное смятение. Но вот приблизился кто-то в отсыревшей от дождя одежде. Это был Георгий Чолаков. Он крепко обнял меня, потом поднял прислоненный к дереву карабин и протянул мне.
— Бери его! Партизан без настоящего оружия — не партизан... А свой парабеллум отдай мне на память.
Я машинально отстегнул парабеллум от цепочки, на которой он висел, и протянул ему, потом расстегнул ремень и снял с него кобуру.
По лицу Чолакова стекали капли дождя, а он неподвижно стоял с моим пистолетом в руке и словно не замечал их.
Мы начали спускаться вниз по скользкому склону, а партизаны из отряда имени Антона Иванова остались — сто пятьдесят три человека, перепачканных, насквозь промокших, истощенных. Они построились и проводили нас, подняв на прощание сжатые кулаки. Никогда мне не забыть этих рук, торчащих из залатанных рукавов, — рук [201] людей, оставивших мирный труд ради святого дела борьбы с врагом. Бледный и небритый Петр Велев что-то кричал, но я уже ничего не слышал. Рядом с ним стояла и махала нам рукой маленькая Зелма — хрупкая девушка из Пловдива с нежным лицом и такими же большими, как у Петра, глазами.
Вместе с нами, чепинцами, отправились в путь и партизаны из других местностей: Надя Дамянова из Брацигово, Атанас Юмерский из Бореца, Димитр Горостанов из Априлцев и Иван Гулев из Неврокопского уезда. Следующее утро мы встретили в районе села Ракитово. Сразу же связались с Божаном, Георгием Шулевым и новым партизаном из Ракитово Стефаном Добревым. Они скрывались в лесу под Брезето. Манол Велев вместе с тремя партизанами ждал нас в районе Чепино.
После полудня Божан и Шулев спустились к реке Мытница. Но вскоре, запыхавшиеся и встревоженные, вернулись обратно. Кто-то предал их. К Брезето стягивалась полиция. Все отошли в глубь леса, а Божан и Георгий Шулев остались, чтобы расправиться с предателем.
Мы направились к вершине Сютки. Настроение у всех было подавленное. Мы привыкли к отряду имени Антона Иванова — в большом отряде и сам чувствуешь себя сильнее. А теперь остались одни: горстка партизан, к тому же плохо вооруженных. Нам только теперь предстояло начать подготовку к зимовке, а зима-то уже началась.
Незадолго до полуночи мы перебрались через мрачный овраг у Бежаницы и остановились у подножия Сютки. Разожгли костры. Густой мрак отступил за деревья, и в лужицах на мокрой земле появились отражения огней. И тогда Вела и Надя Дамянова запели. Запели своими простуженными, охрипшими голосами, и от этого нам стало еще тягостнее. Кое-кто попытался им подпевать:
Он упал на травуНаступила неловкая пауза. Вздохнув, Вела сказала:
— А все-таки настанет время, и в один прекрасный день мы еще споем. По-настоящему...
Атанас Юмерский подбросил хвороста в костер. Языки пламени лизнули его, во все стороны разлетелись искры, и наши лица обдало теплом. [202]