31. Борцы за свободу умирают стоя!
Через несколько дней к нам пришли Манол Велев, Кольо Гранчаров и Георгий Дарлоков. 2 мая Манол и один из наших партизан — Дуков — ушли в Чепино. В ночь на 4 мая ветер донес до нас эхо перестрелки. Мы насторожились. Стрельба доносилась со стороны Чепино. [127]
Опасаясь за судьбу Манола и Дукова, полные мрачных предчувствий, мы мучительно ожидали рассвета.
Рано утром они показались на тропинке, ведущей из Лепеницы, и мы бросились им навстречу.
— Живы? Кто стрелял?..
То, что они нам рассказали, не могло нас успокоить.
Они подошли к Чепино и забрались в сад Карагьозовых. Кругом — ни души. Поздно ночью из Чепино выехал грузовик, на поворотах вспыхивали его фары. Проехав мимо сада, грузовик остановился, и фары погасли. Манол и Дуков, чувствуя недоброе, отошли поближе к горе. Вдруг раздались выстрелы. Сначала они подумали, что обстреливают их, но, когда стрельба смолкла, услышали стоны. Потом все стихло. На грузовике включили мотор, и он уехал в село.
Что могло случиться в эту страшную ночь?..
Атанас Ненов присел на срубленное буковое дерево. Рядом пристроился Божан. Его лицо еще больше потемнело, а глаза словно провалились. Кого-то расстреляли, мы даже догадывались — кого, но боялись вслух произнести их имена.
Вдалеке над Мантарицей показался огромный кроваво-красный диск солнца, но долина Лепеницы еще тонула в сумерках. Кругом стояла мертвая, гнетущая тишина, которую мы боялись нарушить.
В полдень пастухи рассказали нам, что в эту ночь возле сада Карагьозовых расстреляли Ангела Чопева и Винчо Горанова...
Почти целый месяц их жестоко истязали: у них были вырваны ногти, переломаны ребра, искалечены руки и ноги...
3 мая в 10 часов вечера перед полицейским участком остановился грузовик лыдженского фабриканта Ивана Михайлова. Из кабины вышли полицейский начальник и один из пловдивских агентов. Из караульного помещения кто-то крикнул:
— Вставай! Поедем в Катрин овраг... на встречу с партизанами... Горанов и Чопев поведут нас.
Высокий и худой полицейский начальник встал в дверях, подгоняя своих подчиненных. Его правый глаз нервно подергивался, и было понятно, что на сей раз дело серьезное.
Ангела вывели из подвала, а Винчо из комнаты для [128] допросов. Оба вышли без шапок, пальто, в наручниках. Они обменялись взглядами. Ангел попытался улыбнуться, но его лицо, все в кровоподтеках и ссадинах, только сморщилось от боли.
— Вчера меня принуждали подписать какие-то показания, за которые нас запросто приговорят к смертной казни. Наверное, решили расстрелять... — проговорил Винчо.
Их впихнули в грузовик и посадили в самой глубине кузова. С обеих сторон уселись полицейские, а напротив — полицейский начальник. Пловдивский агент устроился в кабине рядом с шофером. И они поехали.
Примерно в полночь грузовик проследовал через Чепино, подъехал к переезду через железную дорогу за селом и остановился посреди дороги. Агент первым вышел из кабины, прихватив с собой автомат.
— Слезай! Приехали... — скомандовал полицейский начальник и спрыгнул на землю. Арестованным тоже приказали сойти.
Винчо и Ангел прикоснулись друг к другу руками, скованными наручниками, и молча простились. Их повели в глубь сада Карагьозовых.
— Развернуться в цепь!.. Арестованные, десять шагов вперед!.. — приказал начальник полиции.
Полицейские выполнили команду и подтолкнули арестованных вперед. Их повели между деревьями. Влажная земля заглушала шум шагов, и только время от времени слышался топот подкованных сапог, когда кто-нибудь наступал на камень. И вдруг где-то вдали, около минерального источника Клептуза, послышалась перестрелка{22}. Тогда за спиной Ангела Чопева и Винчо Горанова раздались автоматные очереди. Винчо охнул и упал. Ангел [129] остановился, повернулся к зловещим вспышкам огоньков, потом покачнулся и упал навзничь.
Отгрохотали выстрелы, и вокруг сразу же наступила мертвая тишина...
Когда пастухи рассказывали нам об этом, каждый из нас наверняка представлял себе, как, сраженные автоматными очередями, Винчо Горанов и Ангел Чопев рухнули на мокрую землю, но потом, окровавленные, поднялись во весь свой огромный рост, потому что борцы за свободу умирают стоя...
4 мая полиция блокировала Чепино. В Лыджене прибыл новый отряд полиции. Вечером всех арестованных увезли в Пештеру, а оттуда в Пловдив.
Возле расстрелянных была выставлена охрана, и несколько дней к ним никого не подпускали. Винчо лежал навзничь, и одна нога его как-то неестественно торчала вверх, потому что была сломана. Ангел лежал на боку, слегка согнувшись, словно спал. На этом самом месте месяц назад он собирал боевую группу для принятия присяги. И, как тогда, над ним покачивались ветки старых сливовых деревьев, а из темноты доносилось беспокойное журчание вод Бистрицы да монотонный стук вальков на другом берегу реки.
32. «Именем народа...»
Весна была ранняя и несла с собой большие надежды благодаря победе под Сталинградом. Народ боролся. Партизанские операции становились все более дерзкими. Эхо сражений в лесах, селах и на равнинах превращало эти операции в народную легенду. Всесильный и грозный начальник пазарджикской тайной полиции Мачо Генов, человек неглупый, почувствовал опасность. Но он все еще верил: игра пока не проиграна.
Генов нервно шагал из угла в угол своего кабинета, а его помощники, сидя вдоль письменного стола, молча следили за ним взглядом. Они знали, начальник не любит разговорчивых подчиненных. При каждом шаге пол неприятно поскрипывал. Наконец Генов остановился и уставился в окно.
— Пока все в наших руках... — сказал он, не отрывая взгляда от окна. — Если мы сделаем свое дело как следует, [130] все может измениться в нашу пользу... Начальство предоставило мне дополнительно людей, деньги и оружие... Этими лесными бандитами — партизанами — займутся войска и полиция... От нас же требуется ликвидировать их руководство в городе, поймать крупную рыбу, а не возиться с мелочью...
Он сделал еще несколько шагов, сунул руки в карманы и резко повернулся к своим людям.
— Группа Калмука уже напала на след. Барышник пусть выделит больше людей для наблюдения за трактиром Баненкина и обо всем докладывает мне! И как только Барышник почует что-нибудь, пусть не медлит с арестом...
Через несколько дней Барышник доложил, что Баненкин почти каждую ночь выходит из дому и отправляется куда-то за город по Софийскому шоссе. До конца за ним проследить не удалось, потому что он, видимо, весьма опытный конспиратор и очень ловко отрывается от слежки. Мачо Генов выслушал рапорт, медленно и тяжело поднялся из-за письменного стола и оказался лицом к лицу со своим подчиненным. Барышник весь съежился: он знал, что именно так Генов приближался во время допросов к арестованным и неожиданно обрушивал на них удары своих кулаков. Но на сей раз тот схватил сыщика за отвороты пальто, притянул к себе и тихо сказал:
— Если это еще раз повторится, лучше не показывайся мне на глаза. Уничтожу, как бешеную собаку...
20 марта ночью Динко Баненкин снова вышел из дому и медленно пошел по улице мимо старой церкви. Две тени отделились от стены соседнего дома и последовали за ним. Он тотчас почувствовал это, но продолжал идти к центру города. Тени разошлись: одна продолжала следовать за ним, а другая двинулась по соседней улице в направлении уездного управления полиции. Динко только этого и ждал: проверив пистолет, заткнутый за пояс, он замедлил шаги. Потом резко повернул назад и стремительно направился к агенту, следовавшему за ним. Тот вздрогнул, заметался и побежал по боковой улочке. Тогда Динко пробрался во двор дома своего товарища, схватил, заранее приготовленный велосипед и вскоре исчез среди темных улиц.
К полуночи он достиг развилки дорог, одна из них вела в Величково. Оставив велосипед в придорожной канаве, [131] он направился к небольшому холму Стражда. Редкие облака не закрывали луну, и было светло. Сжимая в руке пистолет, Динко подошел к груде камней.
— Кто идет? — спросил чей-то тихий голос.
— Это я. «Бистрица»! — сообщил пароль Динко.
Из-за камней показались двое.
Полуночная встреча на невысоком холме длилась меньше часа. Но этого оказалось достаточно, чтобы обсудить указания окружного комитета партии о боевой работе в Карабунарском районе. Георгию Перустийскому и Николе Бечеву не требовалось долгих разъяснений. Бечев — богатырского сложения человек, чем-то похожий на Ботева. Настоящий былинный богатырь — косая сажень в плечах.
Перустийский — в прошлом студент Загребского университета. Когда наступают дни испытаний, люди, подобные ему, где бы они ни находились, становятся в ряды борцов.
Динко Баненкин расстался с ними и, прежде чем отправиться в путь, спустился к реке — надо было смыть с обуви налипшую грязь. Мутные воды Тополницы обмывали корни изогнутых верб, мрак был пропитан сыростью, дул холодный ветер. В Величково и Юнацах захлебывались лаем собаки. Отыскав велосипед, Динко заторопился в город.
Дней через десять молодой рабочий с кудрявой шевелюрой и скуластым лицом пересек городской сад и вошел в трактир Динко Баненкина. И хотя время обеда прошло, а ужинать было еще рано, там уже сидело человек десять молодых ребят.
Динко пригласил вошедшего за перегородку, где готовили еду.
— Пришло время действовать, — сказал он и пристально посмотрел в глаза парню. — Боевые группы готовы? Самые отъявленные из этих кровопийц приговорены к смерти, и группы должны привести этот приговор в исполнение...
— С кого начнем? — нетерпеливо спросил парень.
— С Мачо Генова. Я думаю, тебе не нужно объяснять почему?
Парень усмехнулся и покачал головой. Он уже собрался уходить, но Динко задержал его за руку. Помолчал минуту-другую, разгладил усы и направился в погреб. [132]
Вернулся оттуда с новым пистолетом калибра 7,65 миллиметра и передал его парню.
— Хорошее оружие! Берите и свои два парабеллума!..
В тот же вечер в парке в старой части города появился парень лет двадцати четырех с типично морской походкой вразвалку. За ним шел еще один, голубоглазый, с усиками. На скамейках парка сидели влюбленные — весна была в разгаре. Когда стемнело, будто бы случайно появился откуда-то и молодой рабочий с кудрявой шевелюрой.
На следующее утро, точно без четверти восемь, Мачо Генов, громко хлопнув дверью своей квартиры, направился к уездному управлению полиции. По пути небрежно кивал людям, кланявшимся ему еще издали. Когда он миновал гимназию имени Василия Друмева, из школьного двора вышел какой-то парень с усиками и пошел за ним следом. Вот уже в течение пятнадцати дней опытный полицейский находился под постоянным наблюдением трех ремсистов. Но за все эти дни им так и не подвернулся случай, чтобы выполнить свое задание...
Динко Баненкин вызвал к себе молодого рабочего и спросил о настроении ребят.
— Все нормально, — ответил парень. — Плохо, что мы ничего пока не сделали...
Динко сразу понял, что неудача сильно огорчает их и, если дела пойдут так же, они почувствуют растерянность, неуверенность в себе.
— А вы уже и нос повесили? — улыбнулся Динко. — Вы хорошо справились с делом: мы знаем о каждом шаге Генова. А вот и удобный случай подворачивается. Завтра открывается ярмарка в Пловдиве. Генов решил поехать туда и вернется специальным ярмарочным поездом. Значит, вернется поздно вечером, когда будет совсем темно...
На следующий день Мачо Генов в светлом костюме с перекинутым через руку плащом вместе с женой сел в ярмарочный поезд и отправился в Пловдив. Кудрявый парень затерялся в сутолоке среди пассажиров соседнего вагона.
На Пловдивском вокзале пассажиры, бросившись к дверям, создали пробку. Пока парень прокладывал себе путь, Мачо Генов вышел на вокзальную площадь, сел в извозчичью пролетку и укатил. Опять неудача! [133]
Несколько часов парень слонялся по павильонам ярмарки, толкался в толпе среди посетителей и искал Генова. Наконец обнаружил его в венгерском павильоне. Раскрасневшийся, повеселевший Мачо Генов дегустировал венгерские вина, а его жена рассматривала какой-то модный журнал. Неожиданно она подняла голову, заметила пристальный взгляд парня и шепнула что-то мужу. Потом снова принялась за журнал, но ее неспокойный взгляд то и дело искал скуластое лицо парня, выделявшееся в толпе.
К вечеру начальник тайной полиции Пазарджика покинул павильоны ярмарки и направился через обсаженный платанами бульвар Ивана Вазова к вокзалу. Парень издали проследил, в какой вагон тот сел, и, когда поезд тронулся, вышел к стоянке такси перед вокзалом.
— Послушай, друг! Мне обязательно нужно в Пазарджик. Может, отвезешь?
— Если заплатишь... — ответил шофер. — А что тебе так приспичило?
— Упустил поезд, а в нем уехала моя невеста. Надо ее обогнать, а то ведь с женщинами, сам знаешь, не договоришься...
На Пазарджикский вокзал парень со скуластым лицом приехал вовремя: вокзальный колокол как раз оповестил о том, что состав вышел со станции Марица.
К восьми часам вечера поезд прибыл, и Мачо Генов с женой, наняв извозчика, поехали в город. За ними последовала пролетка, в которой сидел всего один пассажир. Супруги сошли перед кафе в здании библиотеки, сели за столик в саду и заказали что-то. Пробыли они там недолго и не торопясь направились домой. Вот наконец подходящий момент! Парень, неотступно следовавший за ними, забыл обо всем на свете и шел как загипнотизированный, не замечая людей, встречавшихся ему на тротуаре. Он думал об одном: «Только бы они не вздумали заходить еще куда-нибудь». Геновы пересекли небольшую площадь перед банком и свернули на улицу Завоят на Черна.
Когда они миновали гимназию имени Василия Друмева, жена Генова снова заметила, что за ними следом идет парень со скуластым лицом.
— Мачо, какой-то человек весь день ходит за нами по пятам. Взгляни, прошу тебя! — сказала она нарочно громко, чтобы ее услышал не только муж. [134]
— Каждый знает, кто такой Мачо Генов! — самоуверенно ответил он и вынул из кобуры пистолет. — Тебе нечего бояться!..
Мачо Генов жил в конце улицы Завоят на Черна в двухэтажном доме с высоким крыльцом и балконом. Помнится, на балконе с ранней весны и до поздней осени в больших кадках росли лимоны и филодендроны. От улицы двор отделяла высокая белая стена, покрытая сверху черепицей. Во двор можно было войти только через массивную деревянную дверь.
Мачо Генов уже стоял перед воротами и нащупывал ключом замочную скважину. Вот он — подходящий момент! Кудрявый парень в несколько прыжков оказался рядом с ним. Генов, почувствовав опасность, перебросил пистолет в правую руку...
«Генов, именем народа ты приговорен к смертной казни!» О, как красиво прозвучали бы эти слова перед тем, как выстрелить! Красиво и глупо! Он просто выстрелил. Почти одновременно выстрелил и Мачо Генов. Пуля обожгла левую ногу кудрявого, но парень все же выстрелил еще два раза. Мачо Генов замертво упал перед воротами своего дома. Его жена пронзительно закричала...
Парень спрыгнул в отводной канал, перешел вброд Марицу около острова и по Старому мосту вернулся в город. Из уездного управления уже сбегались полицейские, блокируя квартал вдоль канала.
На следующий день в местной газете появилось короткое сообщение о том, что начальник политической полиции Пазарджпка Мачо Генов убит подпольщиками-коммунистами. Если верить газете, убит он был при исполнении служебных обязанностей, когда возвращался домой, чтобы взять оружие и возглавить преследование партизан, появившихся в районе сел Варвара и Симеоновец...
33. Уж раз борьба, так настоящая
В апреле и мае в партизаны ушло много людей из Батака, Цалапицы, Перуштицы и других населенных пунктов. Отряд разрастался с каждым днем, а район его действий охватывал большую территорию — от Чаи до Юндолы и от Марицы до Доспата.
Власти тоже не дремали. Полиция и жандармерия установили общую блокаду. В Лыджене, Батак, Брацигово [135] прибыли войска. В Родопах в лесничествах обосновалась охрана из полицейских и солдат. В селах фашисты создавали вооруженные группы для борьбы с подпольщиками. Начались преследования семей партизан. В лесу над Картолом были расстреляны схваченные после ожесточенной перестрелки в Батаке партизаны Никола Вылчанов и Йордан Прыдлев. Наши связи с селами почти прервались. С каждым днем становилось все тяжелее с питанием...
Тогда правительство решило объявить об амнистии для партизан. В Лыджоне прибыл «народный представитель» генерал Русев. На организованных в Пештере, Батаке, Лыджене и других селах публичных собраниях он обращался к нам со лживыми обещаниями и лицемерным призывом проявить благоразумие и тем спасти себя от неминуемой гибели, а для этого прекратить вооруженную борьбу и сдаться.
Мы ответили листовкой, начинавшейся, помнится, несколько патетическими словами: «Нет! Гордые жители Родоп не сдадутся!..»
Эту листовку мы распространили в селах в сотнях экземпляров, надеялись, что она попадет и в руки властей. Не знаю, серьезно ли рассчитывали те, кто ее писал, на то, что удастся сделать соответствующее внушение правительству, но полицию эта дерзость явно лишила всяких иллюзий относительно того, сложим ли мы оружие. Оставалось подтвердить свою дерзость делом.
Командование отряда и партийная ячейка решили организовать нападение на лесное хозяйство в Кьошке — одно из самых крупных лесоперерабатывающих предприятий в Родопах. Фабрика изготовляла материалы, которые шли для строительства укреплений на Восточном фронте.
Наша колонна отправилась в путь. Мы перешли голый, без единого деревца, холм Баташкий Карлык и забрались в глубь леса. Кто-то споткнулся о поваленное бурей дерево и чуть не скатился по крутому склону.
На рассвете устроили привал над Кьошкой. Спать легли кто на хвойных ветках, а кто прямо на влажной земле.
После обеда погода неожиданно испортилась. Небо сплошь покрылось темными облаками и, казалось, нависло над самым лесом. Повалил мокрый снег. Командир и комиссар отложили операцию на следующий день. [136]
— Такие-то делишки... Как говорят цыгане: пусть идет дождь, пусть метет снег, но пусть не будет плохой погоды, — сердито проворчал Кольо Гранчаров.
Почти все мы были чересчур легко одеты. Одеяла и остальные вещи остались в лагере. Никто не ожидал, что так похолодает, да и лишний груз мешал бы нам. Мы разожгли большие костры и сгрудились вокруг них.
К полуночи снег прекратился, а утром снова засияло майское солнце. Ничто не мешало осуществлению операции.
Примерно в 10 часов на поляне появились кони. У них на шее позванивали бубенчики. Мы отыскали их хозяев и решили задержать. Охранять задержанных приставили троих партизан.
После обеда со стороны лесничества подошли двое вооруженных лесников и еще издали стали орать на хозяев этих коней. Они, конечно, не догадывались, что рядом находятся партизаны. Да и трудно было бы нас отличить: мы накинули на плечи пастушьи бурки и спрятали под ними винтовки.
Лесники подошли к нам:
— Деревенщина! Разве не знаете, что здесь запретная зона!
— Вот взыщем с вас штраф, чтобы другим неповадно было сюда соваться! — погрозил пальцем второй.
Пришлось и их разоружить и задержать. Лесники были очень напуганы, и нам показалось, что они сразу же стали маленькими и жалкими.
К вечеру отряд отправился к объекту. Вперед вышли группы, которым поручалось прервать телефонную связь лесничества. Остальные же в партизанской колонне двинулись напрямик через лес. Замыкали колонну кони вместе с их хозяевами, лесниками и сторожами — наш случайно сформированный обоз.
Вышли на перекресток дорог. Под нами находилось лесничество. Посланная вперед группа обнаружила там двух лесников и одного придворного егеря-охотника, приехавшего специально для того, чтобы организовать охоту для царя Бориса. Все они были задержаны и не оказали при этом никакого сопротивления.
«Когда егерь рассказал мне, что царь собирается приехать сюда на охоту, я чуть не лопнул от злости! — рассказывал после операции усатый Георгий Ванчев из Батака. [137] — Спрашиваю его: «Когда приедет?» А тот весь дрожит, и невозможно понять, что он бормочет. Наконец едва выговорил: «Через два дня». Он, сукин сын, приехал настрелять глухарей, чтобы этой удачей мог потом хвастаться «первый охотник» Болгарии. Эх, если бы мы знали! Выждали бы эти два дня и добрались бы до самого царя! Что бы тогда было!..»
Георгий Кацаров и около полусотни партизан окружили лесничество и поселок, а мы во главе с Георгием Чолаковым ворвались на территорию фабрики. Пришлось пробираться между огромными бревнами, штабелями досок и балок. Рабочие смотрели на нас с изумлением. Они не могли понять, что происходит.
Несколько партизан проникло в здание фабрики. Рабочие, находившиеся в разных концах просторного помещения, замерли на своих местах. Машины работали вхолостую — никто не обращал на них внимания.
— Товарищи, остановите пилорамы! — крикнул Георгий Чолаков. — Хватит вам работать на немцев!
В цехах фабрики появились и остальные партизаны. Поняв наконец, в чем дело, рабочие стали останавливать машины. Однако некоторые, догадавшись, что мы собираемся поджечь фабрику, встревожились за работу, за кусок хлеба. Одна из женщин упала в обморок. Вела бросилась приводить ее в чувство, намочила платок и положила ей на лоб. Женщина раскрыла глаза и, увидев склонившуюся над собой партизанку, которая что-то говорила ей, уставилась на нее ошалелыми глазами, словно поражаясь, что та умеет говорить человеческим голосом.
Мы облили пол бензином, а затем вылили еще и целую канистру машинного масла. Из ветоши сделали факелы. Несколько рабочих помогли нам снять с машин толстые кожаные ремни.
— Возьмите! Возьмите! Они вам пригодятся... — уверял нас механик пилорамы.
Георгий Чолаков заложил под пилорамы две шашки тротила.
— Все во двор! Быстро! — скомандовал он.
Фабрика уже горела с разных концов, а Чолаков все еще не выходил. Весь в саже, с горящим факелом в руках, он носился по задымленному помещению и поджигал все новые кучи опилок и щепок. [138]
— Хватит, кончай! — кричали мы ему, но он ополчился на нас:
— Неужели после случившегося на лыдженской фабрике у вас так и не прибавилось ума?!
Со всех сторон полыхало пламя, но внутри помещения пожар разгорался слабо. Больше того, огонь там даже стал утихать — густые клубы дыма словно бы гасили пламя. Мы не на шутку встревожились: а вдруг пожар стихнет?..
Раздавшийся взрыв эхом разнесся в тревожной ночи. Одна из стен фабрики обрушилась, и к небу с треском взметнулись снопы искр и клубы дыма. В лицо ударила горячая волна воздуха. Завороженная Вела, не отрываясь, смотрела на это зрелище и говорила:
— Крепко мы им насолили... Уж раз борьба, так настоящая!
Кто-то сказал ей:
— Завтра они пойдут по нашим следам.
Вела ответила:
— Карательные акции свидетельствуют не о силе, а о слабости врага...
Они еще что-то говорили, но я уже не слышал их слов. По дороге цокали копыта перегруженных мулов, а у нас за спиной с грохотом обрушивались стены подожженной фабрики.
34. Засада
Через несколько дней после этой операции группа партизан отправилась в Чепинскую котловину с задачей организовать снабжение продовольствием. Сотни полицейских и жандармов к тому времени блокировали горы вокруг Батака. Тронулись в путь ночью. Божан выслал вперед дозор — Ангела Чаушева и Георгия Джуркова из Батака, хорошо знавших эти места. Группа вышла на широкие поляны Картела. При лунном свете отчетливо вырисовывались хозяйственные постройки лесничества. Неожиданно раздались звуки бубенчиков и так же загадочно умолкли. Мы предположили, что где-то поблизости пасут скот, и продолжали двигаться вдоль леса. Пересекли шоссе на Беглику и повернули к лесному массиву — пора было передохнуть.
Все с ног валились от усталости, но Вела упорно шла [139] вперед. Ее тяготило долгое молчание, и, должно быть, поэтому она заговорила со мной:
— Весь народ должен знать о нас и последовать за нами, а мы вынуждены действовать втихомолку. — Она сделала паузу, словно прислушиваясь к своим словам, и добавила: — А эхо все равно разносится по всей стране...
Она хотела сказать еще что-то, но ее слова перекрыла пулеметная очередь. Засада! Вероятно, стреляли и из винтовок, но мы слышали только пулемет. Вспышки выстрелов виднелись где-то возле самой опушки леса.
Мы бросились на землю и открыли огонь. Кто-то застонал. Наш это или полицейский? Над головой вспыхнули осветительные ракеты, и в их мертвом свете все вокруг словно пришло в движение. Закружились тени от росших на поляне елей, и казалось, что постройки лесничества сначала приподнялись, а потом осели. Разорвалось несколько ручных гранат, и на нас посыпались комья земли. Я крикнул, что надо отходить, но мой голос прозвучал как-то странно и глухо, и мне показалось, что меня никто не слышит. На зубах скрипел песок.
Я выстрелил два-три раза, но даже не расслышал своих выстрелов. Партизаны отходили в чащу леса. На нас падали скошенные пулями ветки.
Я приподнялся, укрывшись за каким-то пнем, и огляделся.
Пулемет продолжал строчить, но поляна снова утонула во мраке. Вокруг меня в лесу двигались какие-то люди, но мне не удавалось их рассмотреть. Я слышал только шаги и тяжелое дыхание.
— «Дунай»!.. «Дунай»!..
Я еще несколько раз повторил пароль, но мне никто не ответил. А звук шагов удалялся в глубину леса. Я тоже начал пробираться в том же направлении. Наконец наткнулся на двух товарищей: Георгия Дарлокова и Димитра Зотева. У меня отлегло от сердца.
Мы направились к сборному пункту у пещеры за Чепино. Шли молча. Нас угнетала мучительная неизвестность: «Кто отстал? Где остальные? Многие ли погибли?..»
Страшные вопросы! Но кто мог ответить на них?..
Уже далеко за полночь мы напали на следы: через покрытую мокрым снегом поляну прошли люди, причем [140] в том же направлении, в котором двигались и мы. Прибавив шагу, мы вскоре догнали Велу, Геру, Кольо Гранчарова и Георгия Шулева.
Еще издалека мы вполголоса произнесли пароль — так, что его мог расслышать и понять только знающий. Нам ответили.
Вела и Гера шли рядом. В слабом лунном свете едва вырисовывались их фигуры, согнувшиеся, как мне показалось, не столько под тяжестью ноши, сколько из-за того, что только что пришлось пережить.
— Все ли в сборе? — спросил я.
Оказалось, что не все, но нужно было идти дальше...
К утру мы поднялись на какую-то вершину. Чепинская котловина виднелась где-то далеко в предрассветной сиреневой дымке. Май стоял холодный: в предыдущие дни то и дело начинал падать снег, но освещенная солнцем даль казалась нам иным миром — лучезарным и веселым.
Вела, обхватив колени руками, рассказывала о своих вчерашних переживаниях.
— Я в самом деле решила, что это конец... Где-то впереди раздался взрыв, и меня засыпало землей. Знала, что нельзя поднимать голову, и не поднимала. Осветительные ракеты вызывают такое ощущение, словно просвечивают тебя насквозь. Вдруг я заметила, что Гера рядом со мной, и сжала ей руку. В тот миг ее рука нужна была мне, а моя — ей... Не знаю, по каким признакам, но остро почувствовала: вас нет рядом. И вдруг кто-то идет навстречу. Приготовилась стрелять, но все же не нажала на спуск... Выпустила руку Геры, та тоже подняла голову в ожидании. При свете следующей ракеты заметила, что человек приближается очень осторожно. Можно было догадаться — это свой. Произнесла пароль, он откликнулся. Оказалось, это Кольо Гранчаров...
Помолчав, Вела продолжала:
— Мы последовали за ним. Идти было трудно — кругом слякоть, но я все время повторяла себе: нельзя отставать.
Она задумалась о чем-то. Потом снова заговорила:
— Человек иногда может бурно радоваться каким-нибудь мелочам. Но эта встреча с Кольо показалась мне чем-то огромным. Это было спасение! Обращаясь друг к другу, мы обычно говорим «товарищ», привыкли к этому [141] слову, а вчера, когда я по-настоящему осознала все его значение, почему-то не смогла его произнести!..
Я готов был объяснить эти слова Велы чисто женской чувствительностью и даже отнестись к ним снисходительно, но они вдруг заставили меня восстановить в памяти пережитые опасности.
Она сделала для меня настоящее открытие! Человек действительно может пережить взрыв радости по поводу чего-то незначительного, но после того, как ты спасся, после того, как снова вернулся к жизни, слова становятся излишними...
Наша группа состояла из восьми человек. Меня выбрали командиром. Я проверил у всех оружие. Продукты мы распределили так, чтобы их хватило как можно дольше.
25 мая дошли до Лепеницы и со всеми мерами предосторожности спустились к старому лагерю под пещерой. Все надеялись, что застанем там хоть кого-нибудь из своих.
Осмотрели весь лагерь и не обнаружили никаких следов. Поблизости мы когда-то спрятали мешок муки и мешок фасоли. Я пошел их искать, но вернулся с пустыми руками. Кто-то уже побывал здесь и забрал их.
— Наверно, это Иван Делания, — предположил Кольо Гранчаров.
Так звали пастуха, устроившего загон для овец на вершине Гарван. Гранчаров был с ним знаком и решил пойти к нему, чтобы выяснить, куда девались мешки, и заодно разузнать, что делается в селе. Вместе с ним пошел и Георгий Дарлоков.
Мы остались ждать их в лагере. Не прошло и двадцати минут, как в горах над нами раздался выстрел. В голове мелькнули мрачные мысли: полиция схватила кого-нибудь на Картеле, узнала, куда мы собирались идти, и устроила нам новую западню. Мы приготовились к бою.
Весь день прошел в напряженном ожидании. Кольо Гранчаров и Дарлоков так и не вернулись... Мы ждали их до наступления сумерек.
На следующий день опять никто не появился. К вечеру Димитр Зотев попросил отпустить его. Человека явно тянуло в Разлог.
— Здесь осталась одна зеленая молодежь. Мне нечего делать с вами, — признался он. [142]
Зотев говорил правду, но выбрал для этого неподходящий момент. Мы переглянулись. Тот понял, что совершает неблаговидный поступок, и опустил голову. Он ждал, что мы ему скажем. Но слова были излишними.
И Зотев ушел от нас. Он ушел притихший, ставший вдруг нам чужим, и у Лепеницкой пещеры стало еще более одиноко.
Нас осталось всего пятеро...
35. На пути в отряд
На встречу с Мильо Михайловым у скалы «Дед да баба» я пошел вместе с Георгием Шулевым. Мы спрятались в молодом сосновом лесу и стали ждать. Вдали за елями и вербами краснели крыши Вельовой бани. До нас доносились голоса женщин, громыхание порожних телег по булыжнику и даже гул фабрик в равнинной части Лыджене.
Мильо приехал на велосипеде. Он оставил его внизу, в овраге, и поднялся к нам. Как всегда, он выглядел бодро. Его редкие усы весело топорщились, а темная оправа очков делала его смуглое лицо еще более темным.
— Вы что поделываете? Где пропадали? — быстро заговорил он.
— Как это «где пропадали»? Вот мы, тут.
— Большие дела делаются... В районе Батака появилось много партизан. Они напали на Кьошку. Фабрика сгорела. Говорят, участвовало не менее трехсот человек. Вы тоже были там?..
— А об убитых и схваченных полицией партизанах ничего не слышно? — прервал я Мильо.
— Ничего не слышно.
Мы послали Мильо в Пазарджик в окружной комитет партии. Это оставалось для нас единственной возможностью снова установить связь с отрядом.
Через два дня наши помощники из сел сообщили, что в бою, когда мы нарвались на засаду на Картеле, погиб Георгий Джурков из Батака. Об остальных не было никаких вестей. Мильо вернулся из Пазарджика и принос письмо секретаря окружного комитета партии Любена Гумнерова. Нам сообщали, что Дед с группой партизан уже довольно долго находится в местности Леска бивак. «...Руководство с большим удовлетворением констатирует, [143] что вы сохранили бодрость, которая делает честь партизанам, — заканчивал свое письмо Гумнеров. — Как нам, так и вам известно, что нас ждет еще много тяжелых испытаний, но каждый из нас знает и обязан знать, что ценой этих испытаний и жертв мы добьемся победы...»
В тот же вечер около дома Мильо мы встретились с Тодором Дуковым, который оказался отрезанным от нас в бою на Картеле, и уже вместе отправились в Леска бивак.
Мы вышли к этому месту только на третий день. Еще издали почувствовали запах дыма, хотя местность казалась необитаемой. Только что прошел дождь, и на узкой тропинке не было никаких следов. Остановились немного в стороне, и я решил сначала один подойти к лагерю.
— Почему один? — возразила Вела. — Если тут что-то не так, лучше встретить опасность вдвоем.
Вела поправила очки и с пистолетом в руках пошла за мною следом. Мы добрались до вершины скалы. В нос ударил тяжелый запах разлагающегося мяса. Над кустами вились рои мух. Мы сделали еще несколько шагов и наткнулись на труп вола. С него не содрали шкуру, а отрезали только часть мяса. Мы переглянулись. Это была работа наших. Но если партизаны бросают неразделанную тушу, то наверняка были какие-то причины, иначе как можно объяснить, почему они это сделали!
Дальше передвигались еще более осторожно. Добрались до заброшенного и забитого камнями родничка. Вокруг него обнаружили совсем свежие следы. Мы насторожились и изготовили оружие к бою. Я тихо произнес пароль.
— «Леска»! — ответил кто-то.
Навстречу нам вышли Крыстьо Пеев, сухопарый и жилистый партизан из Дорково, и еще один, новый товарищ. Это они разожгли костер, собираясь испечь улиток, которых было полно вокруг.
Эта встреча явилась для нас неожиданностью. Из Пазарджика нам передали, что на Леска бивак находится Дед с группой новых партизан, а вместо него мы застали там Крыстьо Пеева.
— Дед в мелколесье над Паталеницей. Там и Георгий Чолаков... — ответил на наши вопросы Крыстьо.
С тех пор как Дед и Георгий Серкеджиев покинули отряд, прошло больше месяца. В первые дни мая они [144] встретились в Пловдиве с начальником областного штаба Георгием Жечевым. После этой встречи, с целью укрепления руководства отряда, штаб издал приказ, которым назначал Деда военным руководителем, Льва Желязкова — политическим комиссаром, а Георгия Чолакова и прежнего комиссара Кацарова — членами штаба отряда.
На обратном пути новый комиссар и Дед завернули к кричимцам, а оттуда отправились в горы около Батака на поиски своего отряда. Вместе с ними ушли и человек двадцать молодых партизан, которым предстояло пройти специальное обучение.
Но эта группа никого не застала в старом лагере. 19 мая полиция обнаружила их и окружила. С боем им удалось прорваться в лес около Дорково.
Не имея связи с селами, Дед повел свою группу в Леска бивак. Но отряд словно провалился сквозь землю — нигде не было никаких следов.
Днем в районе лагеря появилось несколько волов. Изголодавшиеся партизаны привели одного из волов в лагерь, связали ему ноги и повалили на землю. Животное и не думало сопротивляться. Вола закололи, а печень — прямо в огонь. Чтобы испечь ее, много времени не понадобилось.
Но вот по следам партизан нагрянула полиция. Наши товарищи на скорую руку собрали свое нехитрое имущество и покинули Леска бивак.
Последним пристанищем в их скитаниях стала Паталеница. Сколь ни было это рискованным, Дед отвел всю группу в сад старого помощника партизан деда Кольо Разлуганова, и они спрятались в его хижине. На следующий день дед Кольо пришел в сад работать. После того как со стариком переговорили, он помог партизанам установить связь с районным комитетом партии. С той поры у них все пошло на лад. За несколько дней до нашего прихода в Леска бивак из отряда к Деду прибыли Георгий Чолаков и Крыстьо Пеев.
Мы застали Деда, Льва Желязкова и остальных в молодом лесу над Паталеницей. Светало. Но никто из партизан уже не спал. Съежившись под одним-двумя одеялами, люди жались к костру, в котором едва теплился огонь. Разжечь большой костер они здесь не могли — он был бы виден издали... [145]