В ночь ликвидации заговора в Шаньси

Никогда не изгладятся из памяти тяжелые дни 1939 года. Японские захватчики встретили в нашей стране решительный отпор, и с каждым днем им приходилось все труднее и труднее. С крушением надежд на быстрое покорение Китая они прибегли к коварной политике: стали склонять гоминьдановцев к капитуляции, рассчитывая без боя выиграть войну и захватить весь Китай. Соблазняемые посулами японцев, многие неустойчивые элементы капитулировали перед захватчиками. Став на путь предательства родины, они старались расколоть единый антияпонский национальный фронт. Трудное время переживали тогда Коммунистическая партия и армия. Нужно было одновременно вести борьбу на два фронта — и против капитулянтов и предателей, и против японских захватчиков.

Я хорошо помню, что после падения Тайюаня и других городов старая армия Янь Си-шаня развалилась и в провинции Шэньси войну против японцев вела лишь 8-я армия. Янь Си-шань, думая только о том, как бы сохранить свое положение в Шэньси, поддался уговорам японцев и готовился перейти на сторону врага. В то же время он обманывал компартию и 8-ю армию, повсюду вступая с нами в столкновения. На совещании в Цюлине Янь Си-шань приказал Ван Цзин-го и Чэнь Чан-цзе сосредоточить в провинции Шэньси шесть корпусов, чтобы совместно с японцами напасть на Шаньсийскую новую армию.

В то время я был направлен партией в одну из рот 4-й колонны «презирающих смерть» Шаньсийской новой армии. Эта часть размещалась в Сяшигоу, в уезде Ланьсянь. [250] Вскоре она была реорганизована в 203-ю бригаду. Между армией Янь Си-шаня и Шаньсийской новой армией начались стычки. Чтобы сохранить единство антияпонских сил, Коммунистическая партия всячески старалась урегулировать конфликты, однако все ее усилия не давали нужных результатов; обстановка стала еще напряженнее, и мы оказались перед угрозой нападения войск Янь Си-шаня.

Был декабрь 1939 года. Однажды меня вызвали в штаб полка. Я втайне надеялся, что на этот раз нам будет поставлена новая задача, что, возможно, ожидаются бои, и искренне радовался этому. Прибыв в штаб, я узнал, что командир полка выехал на совещание в штаб бригады. Я поспешил туда и разыскал дом, где происходило совещание. Здесь собрались начальник политотдела бригады Лю, командир полка Фэн, командир батальона Ван и другие товарищи. Лица у всех были суровы, но спокойны. И все же было заметно, что они чем-то возмущены. Все это несколько встревожило меня. Начальник политотдела, указывая на меня, спросил у командира полка:

— Кто это?

— Это товарищ Чжоу Юй-цин, — ответил Фэн.

Я сел рядом с командиром батальона Ваном, и тот шепотом сообщил мне о причине сегодняшнего совещания. Оказывается, Янь Си-шань, решив стать марионеточным императором, готовил измену. Он уговорил командира нашей 203-й бригады Лю У-мина и командира 7-й Отдельной бригады Лю Сянь-гао устроить в деревне Хуайли тайное совещание, на котором должен был обсуждаться вопрос о том, как уничтожить нас. План заговора был таков: нынешней ночью (кажется, это было 12 декабря) арестовать и расстрелять всех коммунистов; представителей передовой интеллигенции постараться склонить на свою сторону, а тех, которые не пойдут за ними, — тоже уничтожить.

Это известие потрясло меня. Я понял теперь, насколько жестоки и коварны были предатели. Ради достижения своей преступной цели они не останавливались ни перед чем. У меня даже мурашки пошли по телу, я чуть не задохнулся от охватившей меня ярости. Я готов был разорвать на куски этих гнусных, подлых изменников, в груди которых бились звериные сердца. [251]

Начальник политотдела сообщил нам, что Янь Си-шань приказал командующему кавалерией Чжао Чэнь-шоу прийти ему на помощь. Однако кавалерия Чжао Чэнь-шоу находилась у Синьсяня, за несколько сот километров отсюда. Это давало нам возможность выиграть время. Необходимо было захватить инициативу и, не дав предателям и пальцем шевельнуть, уничтожить их. Начальник политотдела сказал:

— На протяжении многих лет мы были верны принципу «нас не трогают, мы не трогаем, но, если уж нас тронули, мы должны ответить». Мы не можем допустить, чтобы погибли наши люди. Мы спасем товарищей во имя наших собственных жизней, во имя нашего общего дела — освобождения родины!

Нашей роте была поставлена задача — занять штаб бригады и взять живыми Лю У-мина и его начальника штаба. Командир полка сказал мне:

— Сегодня ты должен привести сюда обоих изменников — и первого Лю и второго Лю.

Радуясь, что мне поручена такая задача, я ответил:

— Что там первый и второй! Пусть будет хоть четвертый и пятый, я ручаюсь головой, что доставлю их сюда!

Перед моим уходом начальник политотдела повторил:

— Действовать нужно наверняка. Все время будьте начеку. Возможно, произойдет кровопролитная схватка. — Затем добавил: — Товарищ Юй-цин, действуйте решительно.

Я ничего не ответил ему, но про себя решил: «Я оправдаю звание коммуниста и либо выполню задачу, либо погибну!»

Бегом возвращался я в роту. Морозило, но я не чувствовал холода. Снежинки падали мне на шапку, на воротник, на грудь. Придя к своим, я, как всегда, разговаривал с бойцами, решал разные вопросы, стараясь ничем не выдать охватившего меня волнения.

В этот вечер отбой был дан раньше обычного. В восемь часов лампы уже были погашены, и бойцы, лежа на нарах, делились догадками:

— Почему сегодня так рано дали отбой?

— Наверное, будет бой. Если нет, то зачем же приказали вычистить оружие и выдали боекомплект?

Через некоторое время все стихло. Заместитель командира роты и политрук еще беседовали, но потом и [252] они смолкли. Вероятно, все заснули. Мне же не спалось. Тревожные мысли не покидали меня. Снаружи завывал ветер, со свистом врываясь в щели окон. Была уже глубокая ночь. Я ворочался с боку на бок, но так и не сомкнул глаз.

В час ночи, когда все спали крепким сном, прозвучал сигнал тревоги. Рота построилась в мгновение ока. Бойцы надевали патронташи, закидывали за спину винтовки и, как всегда перед боем, старались сохранять спокойствие. Как нарочно, ночь выдалась темная, на небе не было ни звездочки, и если бы не выпавший накануне снег, то вокруг вообще ничего не было бы видно. Рота тихо вышла из деревни и медленно двинулась по неровной горной дороге. Было слышно, как скрипит замерзший снег под ногами и где-то далеко-далеко разносится собачий вой. Время от времени раздавались сдержанные оханья: это бойцы, у которых истрепалась обувь, наступали на льдинки, острые, как стальные шипы. Изредка к этим звукам примешивалось тихое бряцание оружия, когда кто-нибудь из бойцов перекидывал винтовку с плеча на плечо. Миновав на своем пути несколько деревень, едва угадывавшихся во тьме, мы вышли на гребень холма. Штаб бригады находился внизу, в лощине, и отсюда до него было уже недалеко. С вершины холма можно было различить в темноте очертания деревьев да занесенных снегом крыш.

Был уже четвертый час, а командир полка все еще не отдавал приказа. Я горел желанием броситься в бой, хотелось ринуться на это предательское гнездо и раздавить его. Я обратился к командиру полка:

— Чего мы церемонимся с этими ублюдками, нужно быстрее действовать!

Командир полка, видя мое нетерпение, сурово ответил:

— Не торопись. Лю У-мин — опытный солдат, а не какой-нибудь необстрелянный новичок. Они уже приготовились. Кроме того, есть часовые, внутренняя охрана. Так просто их не возьмешь. Одной храбрости здесь мало.

Командир полка был совершенно прав. Перед нами стояла задача захватить комбрига Лю и его начальника штаба. Если они ускользнут, то дела уже не поправишь. Это все равно, что пустить рыбу в море или тигра в горы. [253]

И тут у меня внезапно возник план. Я спросил командира полка:

— Сегодня ночью в бригаде единый пароль?

— Единый, — ответил командир полка.

— Тем лучше. Найдется у нас чистый конверт?

Командир полка удивился:

— Зачем он тебе?

Я коротко изложил ему свой план. Он одобрил его.

— Хорошо, очень хорошо, план хороший.

Потом он подозвал писаря и, вручив ему найденный у себя в полевой сумке конверт, приказал написать на нем следующее: «Командиру бригады Лю и начальнику штаба бригады Лю, лично». После того как конверт был надписан, командир полка вдруг снова обратился ко мне:

— Боюсь, ничего не выйдет из этого. Пусть вы даже пройдете через караулы, но вы же не знаете, в каком доме находится Лю У-мин!

Возникла новая трудность. Мы было растерялись. Но командир полка, немного подумав, сказал:

— Как-то раз наш культработник вместе с начальником политотдела был у Лю У-мина. Он тоже уроженец Синьсяня. Пусть он проводит вас.

Услышав это, я воспрянул духом и немедленно приказал позвать культработника. Тот подтвердил:

— Да, я знаю, где находится дом комбрига. Он и начальник штаба живут вместе, спят на одном кане.

«Очень кстати, — подумал я. — Теперь оба Лю словно черепахи в кувшине. Остается лишь запустить туда руку и достать обоих».

Командир полка решил, что вперед пойдут трое: я, помощник командира взвода Лян и культработник; рота будет следовать за нами на расстоянии ста метров и, если понадобится, тотчас решительно вступит в бой.

Командир полка крепко пожал мне руку и сказал:

— Я верю в тебя и желаю успеха.

Помкомвзвода Лян, невысокий коренастый человек лет тридцати с лишним, отличался ловкостью и находчивостью. За что бы он ни брался, все делал быстро, решительно, ни на секунду не задумываясь.

Сейчас, глядя на его смуглое бородатое лицо, на то, как он идет, выпрямившись и выпятив грудь, можно [254] было принять его за мужественного Чжан Фэя{70}. Культработник был полной противоположностью помощника командира взвода: от него так и веяло молодостью и неопытностью. У него была приятная внешность: круглое румяное лицо, большие черные глаза. В нем было что-то детское. Он был хрупок, тонок и казался слабым. Поэтому я сразу сказал ему:

— Будь смелее и ничего не бойся!

Он тихо ответил:

— Товарищ командир, я ничего не боюсь.

Сказал он это так, что я вполне успокоился.

Мы шли осторожно, стараясь не шуметь. Кругом стояла мертвая тишина, слышалось лишь, как ветер посвистывает в ветвях деревьев. Спустившись с холма и приблизившись к деревне, мы пошли еще медленнее, то и дело останавливаясь. Иногда мы припадали к земле и, сдерживая дыхание, прислушивались. Убедившись, что вокруг все спокойно, мы двигались дальше. Вскоре мы заметили впереди человека, одетого по-зимнему, с винтовкой в руках. Он стоял ссутулившись, притопывая и постукивая ногой об ногу. Это был часовой. Мы уверенно направились к нему.

— Кто идет?! — окликнул часовой.

— Из девятнадцатого полка, — ответил я и сделал еще несколько шагов.

— Стой! — крикнул часовой, и вслед за этим щелкнул затвор винтовки.

— Мы по важному и неотложному делу. Нам срочно нужно видеть командира бригады!

Мы опять сделали несколько шагов. Теперь часовой стоял, крепко сжимая винтовку, направив штык на нас. Я снова заговорил:

— Я командир роты девятнадцатого полка, по приказу командира полка должен доставить пакет командиру бригады и начальнику штаба!

Я вытащил из кармана пакет и протянул его часовому. Тот взял пакет, отступил на шаг и, прислонив винтовку к правому плечу, хотел вскрыть его. Я мигнул помощнику командира взвода и культработнику, затем бросился к часовому и крепко схватил его за горло. Часовой, словно пойманный заяц, дергался, пытаясь вырваться [255] из моих цепких рук. Помощник командира взвода забрал его винтовку и сказал мне:

— Придушить его — и делу конец.

— Зачем душить, — возразил я, — пусть проведет нас.

Я разжал руки и сказал:

— Не бойся, мы не душегубы и не мародеры. Командир бригады и начальник штаба — предатели. Они хотят продать нас японцам. Я прибыл сюда по приказу начальника политотдела, чтобы арестовать их и спасти вас. Говори скорее, где штаб бригады!

У часового задрожали губы, и он заикаясь произнес:

— Штаб? З-з-зна-зна-ю.

Помощник командира взвода подал сигнал идущим за нами бойцам, и мы двинулись к штабу. Впереди шел часовой, а за ним мы. Часовой еще не совсем пришел в себя, он на каждом шагу оглядывался, как будто все время ждал, что мы выстрелим ему в спину.

Дрожа от страха, он ввел нас во двор. Проходя по узкой веранде, мы услышали какой-то стук, говор и восклицания. Что бы это могло быть в такое время? Я был озадачен. Бумага на окне была порвана, и я осторожно заглянул в комнату. Э! Да эти подлецы еще играют в мацзян! При тусклом свете лампы было видно, как какой-то человек в шапке набекрень и с сигаретой в руке с силой выбросил на стол кости и громко, словно отдавая команду, выкрикнул:

— Восемьдесят тысяч!

Вслед за этим сидевший напротив него худой скуластый человек тоже выбросил свои кости и, взглянув на них, оторопело произнес:

— Выиграл!

Его противник презрительно рассмеялся:

— Это я выиграл. Куда ты лезешь, черт возьми!

Все в комнате засмеялись. Не верилось, что здесь мог быть командир бригады. Я обернулся к товарищам и жестом велел им остановиться. Затем, нагнувшись к часовому, спросил его шепотом:

— Кто здесь живет?

— Командир роты, — ответил тот.

Оказалось, что этот балбес ослышался и привел нас не в штаб бригады, а в канцелярию роты особого назначения. Странно, но, то ли оттого, что было темно, то ли по какой другой причине, культработник тоже почему-то [256] ошибочно принял это место за штаб бригады. Меня охватила злоба, я нагнулся к часовому и сказал:

— Ты что же это делаешь? Я же говорил тебе о штабе бригады.

И снова часовому послышалось, что я назвал штаб роты. Наконец культработник сказал на местном диалекте:

— Штаб бригады.

Только тогда он понял и испуганно сказал:

— Штаб бригады? Идемте.

Слова «рота» и «бригада» он произносил почти одинаково, и я так и не мог понять, что он имеет в виду.

Мы уже собирались уйти, но тут хлопнула дверь и из комнаты вышли несколько человек. Впереди шел широкоплечий верзила с самоуверенными и дерзкими манерами вожака. На нем было накинуто кожаное пальто, в руках он держал маузер, зловеще и тускло поблескивавший при свете фонаря. Я решил про себя, что это, вероятно, командир роты. Он в упор посмотрел на нас и злобно спросил:

— Что вам надо?

«Да, теперь, кажется, влипли», — подумал я.

Я уже решил броситься на него, но вспомнил наказ командира полка: действовать спокойно и стараться не спугнуть врага лишним шумом. Подумав об этом, я спокойно ответил:

— Я командир роты девятнадцатого полка, прибыл с пакетом к командиру бригады.

Верзила сунул маузер за пояс, запахнул свое пальто и, смерив меня взглядом, не скрывая злобы, сказал:

— Командира бригады здесь нет!

С этими словами он повернулся и ушел в дом. Остальные, бросая на нас свирепые взгляды, последовали за ним. Сильно хлопнула дверь, и тот же крикливый голос, словно специально для нас, произнес:

— Что б вас... перебили все настроение. А мне было везло в кости...

Я подумал: «Хоть тебе и везет, ты все равно проиграешь». Мы направились к штабу бригады.

Проникнуть в штаб было трудно. И днем и ночью он тщательно охранялся. Мы долго топтались в нерешительности у ворот, затем, видя, что кругом тихо, спокойно вошли во двор. Командиру бригады Лю и его начальнику [257] штаба не повезло. Оказывается, из-за холодной погоды часовые оставили пост и ушли спать.

Штаб располагался в четырех удобных домах, стоявших на просторном дворе. Похоже было, что прежде здесь жил помещик. Войдя в ворота, культработник тихо сказал мне:

— Это штаб бригады. Командир бригады и начальник штаба живут в доме напротив, слева — караульное помещение.

Я расставил бойцов и направился к указанному дому. Еще издали я услышал раскатистый храп, доносившийся оттуда. Тихонько толкнув дверь, я на цыпочках вошел в комнату. В ней было темно и ничего нельзя было разглядеть. Посветил фонариком. Вижу, на кане спят двое. Их разделял маленький квадратный лакированный столик, на котором стояла потухшая свеча. При виде этих двух шкурников я, не помня себя от ярости, дважды выстрелил. Предатели вскочили и стали судорожно шарить под изголовьем, ища оружие.

— Ни с места! — приказал я. — Жаль, что я не убил вас. Поверните пистолеты дулом к себе и сдайте их мне!

Я и не думал их убивать, а решил лишь припугнуть. Дрожа от страха, втянув голову в плечи, они вытащили из-под одеял пистолеты и отдали мне. Приподнявшись на кане, они уставились на меня. Их глаза выражали одновременно и жестокость, и коварство, и трусость. Я понял, что это за люди. Начальник штаба растерянно спросил:

— Кто вы? Что вам нужно?

Я ответил:

— Мы из девятнадцатого полка. Пришли с приказом арестовать вас.

Они некоторое время тупо смотрели исподлобья друг на друга, затем спросили:

— Какое же преступление мы совершили?

— Сами знаете, где напакостили, — ответил я.

Лю У-мин, чувствуя свою вину, откинул со лба прядь волос и сказал:

— Ладно! Хотите нас брать, берите!

Он поднял руки и слез с кана. Мы связали их обоих и вместе с караульными и оружием передали подошедшей [258] роте. Затем мы повели бойцов туда, где размещалась рота особого назначения.

Когда мы подошли, эти подлецы все еще резались в мацзян. Они были так увлечены игрой, что не слышали выстрелов. Когда мы внезапно появились перед ними, они повскакали с мест, совершенно не понимая, что происходит. Одни, перепутавшись, тряслись как в лихорадке, другие, ни на что не обращая внимания, хватали со стола деньги и распихивали их по карманам. Только тот верзила, который держался самоувереннее всех, схватился за маузер. Я вышиб у него из рук оружие и ударил по лицу. Он перевернулся, словно волчок, отскочил в сторону и остановился, глядя на меня сверкающими злобой глазами.

— Кто у вас командир роты? — крикнул я.

Верзила, у которого щека горела от моей оплеухи, сдавленным голосом ответил:

— Я.

— Ваши командир бригады и начальник штаба арестованы. Сейчас же прикажите людям собраться и сдать оружие, — сказал я ему. — Начальник политотдела Лю знает, сколько человек в вашей роте. Если хоть одного не окажется на месте — тебя расстреляют.

Он понял, что дело приняло плохой оборот, и поэтому ему ничего не оставалось, как приказать командиру взвода собрать людей.

По команде, толпясь и обгоняя друг друга, во двор стали сбегаться вооруженные люди. Увидев, что двор полон народа, — и не понимая, что здесь происходит, рота быстро построилась и замерла на месте. Я обратился к собравшимся:

— Братья, мы уже два года сражаемся против японцев. Чтобы быстрее прогнать захватчиков и дать народу возможность жить спокойно, многие наши товарищи погибли за это. Но Лю У-мин и его начальник штаба дорожат своей шкурой и не хотят бороться с врагом. Мало того, они собираются продать нас японцам. Мы не хотим капитуляции и будем решительно сопротивляться захватчикам. Сегодня ночью мы арестовали предателей. Вам бояться нечего, вас это не касается, но сейчас вам временно придется сдать оружие.

В это время кто-то крикнул:

— Братья, не слушайте его. У них нет никаких доказательств. [259] Он обманывает вас. Не сдавайте оружия. Изменник тот, кто сложит оружие!

Большинство заколебалось, в рядах собравшихся началось волнение. Тот же голос продолжал:

— Не отдавайте оружие! Бейте их!

Наши бойцы и солдаты роты особого назначения стояли друг против друга, ощетинившись штыками, готовые в любую минуту к схватке.

Я вышел вперед и, встав между ними, обратился к солдатам роты особого назначения:

— Тот, кто выстрелит, ответит за это. Я прибыл сюда по приказу начальника политотдела Лю. Братья, поверните ваши винтовки. Вам нужно стрелять не в нас, не мы ваши враги. У нас с вами общий враг — японские захватчики и их шпион Лю У-мин!

Опять послышался тот же голос:

— Ерунду говоришь! Где у тебя доказательства? Стреляйте, братья! Стреляйте! Так их!.. Они изменники!

И тут в рядах взбунтовавшейся роты раздался еще один голос:

— Братья! Не стреляйте! Он говорит правду. Командир бригады — предатель. Не стреляйте в своих. Вам нужны доказательства? У меня они есть!

В этот момент прозвучали два выстрела. И тотчас вслед за этим грянул выстрел из винтовки, кто-то протяжно вскрикнул, потом с глухим стоном упал на мерзлую землю. Снова послышался голос того, кто встал на нашу сторону:

— Ах ты, изменник! Хотел заткнуть мне рот! Братья, у меня есть доказательства!

Говоривший вышел вперед и показал свою раненую руку:

— Смотрите, вот вам доказательства. Он только что пытался убить меня. Почему он хотел это сделать? Да потому, что я все знал о них. Они сговорились между собой убить тех, кто хочет бороться с захватчиками, а потом капитулировать. Об этом знали наш командир роты и политрук. Вчера ночью они легли спать одетые, чтобы во время мятежа сразу быть на месте. Братья, сложите оружие. Все мы китайцы, а китайцы не должны убивать друг друга. Нам нужно бить японских дьяволов!

Сказав это, он первым положил винтовку на землю и отошел в сторону. Вслед за ним и все остальные сложили [260] оружие. Уходя, я взглянул на убитого и узнал в нем того самого командира взвода, которому командир роты приказал собрать людей. Видно, они были из одной шайки.

Когда мы выступили, часовой, водивший нас в штаб бригады, все еще стоял у ворот. Лицо его было бледно. Растерянно взглянув на нас, он тоже встал в строй и пошел вместе с нами. Я не знаю, что было тогда у него в душе — радость или страх. Потом мне никогда не приходилось встречать его.

Приближался рассвет, тьма постепенно отступала, а светлая полоска неба на востоке становилась все шире и шире. В деревне то тут, то там раздавались крики петухов. Глядя на бойцов, на снежные горы, очертания которых постепенно вырисовывались в предрассветных сумерках, на необъятный простор неба, я чувствовал, как исчезает в моей груди ощущение тяжести и на душе становится ясно и спокойно. Рассвет был холодный, но я весь вспотел. Чувствовалась усталость. Возможно, причиной этому было нервное напряжение и ночной марш, отнявшие у нас много сил, возможно, голод, а может быть, я устал просто потому, что основная задача была выполнена.

Я уже было подумал, что, вернувшись в подразделение, плотно позавтракаю и хорошенько высплюсь. Но тут вспомнил о том, что заставило меня забыть об отдыхе. Ведь ликвидировав заговор в штабе бригады, мы не могли считать, что наша задача выполнена до конца. Еще один предатель был на свободе. В руках врага оставались служба тыла и адъютантский отдел, а нашим частям, чтобы действовать, нужна была документация, средства связи и деньги на содержание. Все эти мысли словно отрезвили меня. Поборов в себе желание отдохнуть, я приказал заместителю командира роты с одним взводом сопровождать роту особого назначения в расположение полка, а сам с остальными бойцами направился в расположение службы тыла.

Адъютантский и интендантский отделы находились в горной лощине, в пяти с лишним километрах юго-западнее штаба бригады. Мы быстро направились туда. Близ деревни мы встретили повара, несшего на коромысле ведра с водой. Он не спеша подошел к нам, весело мурлыча под нос какую-то песенку. [261]

— Где адъютантский отдел? — спросил я.

Это был, видно, сметливый парень. Увидев, что нас много, он подозрительно спросил:

— А вам зачем?

— Командир бригады послал нас для охраны службы тыла, — ответил я.

Услышав, что мы свои, он сказал:

— О! А мы уже собрались выступать! Уложили вещи, осталось только поесть!

«Ого! — подумал я. — Да они хитрецы. Смотри-ка ты, уже приготовились».

— А где находится начальник адъютантского отдела Лю? — спросил мой помощник командира взвода.

Опасаясь, что парень может заподозрить что-нибудь, я поспешил замять этот вопрос.

— Видишь ли, мы только что прибыли, и нам нужно получить у него инструкцию. Кроме того, наш политрук учился вместе с товарищем Лю. Они уже давно не виделись, и политрук просил меня передать ему привет.

Парень рассмеялся и, уже ни в чем не сомневаясь, сказал, показывая рукой:

— Смотрите, он как раз вон в том большом доме напротив.

Затем он снова замурлыкал песенку и, легко шагая, понес свои ведра дальше.

Начальник адъютантского отдела Лю был красивым статным мужчиной. Он любил щегольнуть своим обмундированием: носил шинель внакидку, кожаную японскую шапку, и по виду мог сойти за генерала. Я узнал его с первого взгляда. Заложив руки за спину и нагнув голову, он ходил взад и вперед по комнате. Я встал на пороге и неожиданно для него сказал:

— Здравствуйте, товарищ начальник!

Он поднял голову и, видя, что я не похож на грубияна, не знающего правил приличия, минуту колебался, а затем спросил:

— Кто вы? И что это за манера так разговаривать?

Вопрос был задан с надменным видом и в высокомерном тоне.

— О, ваше высокоблагородие очень заняты! — сказал я. — Неужели вы не узнаете меня? Я узнал вас. Не хотите ли свести счеты? Я готов!

Услышав это, он понял, что дело плохо, и выхватил [262] из-за пояса пистолет. Однако он не успел еще прицелиться, как прогремел выстрел помощника командира взвода Ляна. Предатель, все еще держа пистолет, отступил назад, отчаянно взывая о помощи.

— Не волнуйтесь напрасно, — сказал я, — ваши люди уже давно сдали оружие.

— Как? — не понял он.

— Слушайте, командир бригады и начальник штаба уже арестованы. Теперь ваша очередь. Сдайте оружие! Сдайте, ну!

Поняв, что надеяться не на что, он весь как-то сразу сник, потухшие глаза уставились в одну точку, и маузер, выскользнув из руки, упал на пол. Лян поднял пистолет и, подойдя к Лю, сказал:

— Куда же делся твой былой гонор?! Пошли!

После этого мы зашли в канцелярию и, взяв печать 203-й бригады, направились в интендантский отдел. Войдя туда, мы сразу почувствовали запах баранины. В комнате стоял котел, плита и большой бак для воды. В котле, булькая, варилась баранина. Какой-то капитан подметал пол и, будучи увлечен этим занятием, не обратил на нас внимания. Однако, когда мы сняли висевший на стене пистолет, капитан подскочил словно ужаленный:

— Что вы делаете! Бандиты! Коммунисты!

Крича, он старался ударить нас метлой. Но помощник командира взвода ловко вырвал метлу и стукнул ею капитана по голове.

— Что ты делаешь! — закричал тот, одной рукой ощупывая голову, а другой торопливо хватая с плиты кухонный нож. — Вы красные бандиты! Изменники!

Его ругань вывела меня из терпения, я дал ему пару пощечин и, схватив за плечи, посадил в бак. Вода выплеснулась на пол. Помощник командира взвода выругался.

— Выкладывай сюда трехмесячный паек и жалованье, которое у нас отжилил Лю У-мин, — сказал я капитану. — Отдашь — сохраним тебе жизнь!

В этот момент в комнату вбежала женщина. На ней было черное шелковое платье, плотно облегавшее фигуру. Плача, она бросилась к моим ногам, обхватила их и начала причитать. Говор выдавал в ней уроженку Фэньяна. [263]

— Не убивайте! Не убивайте! Будьте милосердны! Сжальтесь, сжальтесь над ним! Ой-ой! Он за всю свою жизнь не сделал ничего дурного! Отпустите его, начальник! Ой-ой-ой!

Она горько плакала, захлебываясь слезами. Я, ничего не понимая, спросил:

— Кто вы?

Она плача показала на капитана:

— Ой-ой-ой! Он мой муж! Скажите, чтобы его не убивали! Ой-ой-ой!

Капитан заорал на нее:

— Не лезь, паршивая дрянь! Мерзавка! Пусть они убьют меня!

Но женщина плакала все сильнее:

— Что ты говоришь! Перестань, ты накличешь на себя беду! Тебя убьют, я останусь одна, вдовой, что я тогда буду делать?

Она снова обхватила мои ноги.

— Идемте, начальник, я проведу вас к интенданту!

Она поднялась, вздрагивая от рыданий. Только сейчас я увидел ее растрепанные волосы и залитое слезами лицо. Она оправила одежду и, схватив меня за руку, потянула за собой. Я распорядился, чтобы с ней пошли культработник и несколько бойцов.

Двери в доме интенданта были закрыты. Женщина стала кулаками барабанить в дверь. Всхлипывая, она кричала охрипшим голосом:

— Интендант! Интендант! Ой-ой... скорей отопри! Не медли! Начальника Лю схватили, моего мужа тоже схватили!

Интендант, носивший чин майора, был уже в летах. Он появился в накинутом на плечи бараньем полушубке, поддерживая руками штаны. Открыв дверь, он сразу бухнулся в ноги и, ударясь лбом об пол, словно на молитве, запричитал:

— Я совершил преступление и должен умереть! Я совершил преступление и должен умереть!

Культработник остановил его:

— Встаньте, наш командир зовет вас!

Интендант снова забормотал:

— Я не достоин, я не достоин! Но я сейчас же иду.

От страха он стучал зубами. [264]

Когда мы пришли в интендантский отдел, он снова упал на колени.

— Товарищ командир, пощадите! Товарищ командир, смилуйтесь!

Глядя на то, как он кланяется и причитает, окружающие покатывались со смеху, даже жена капитана и та улыбалась сквозь слезы, закрывая лицо рукой. Интендант был так жалок и смешон, что я невольно улыбнулся, но все же строго сказал:

— Встаньте! Не забывайте, что вы офицер! Говорите поскорее, где спрятаны украденные Лю У-мином деньги. Если не скажете — распрощаетесь с жизнью.

Он встал и, кланяясь, пролепетал:

— Все... все здесь... все здесь.

Он привел нас в главное помещение. Вся комната была завалена вещами. Здесь было также много больших деревянных сундуков, запертых на замки и оклеенных крест-накрест длинными бандеролями. У интенданта дрожали руки, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Лян, глядя на него, не выдержал, вырвал ключ и отпер замок. Откинув крышку, мы увидели, что сундук наполнен пачками сигарет. Интендант хотел опустить крышку, но я остановил его:

— Не закрывайте, это тоже ворованное! Раздайте бойцам!

Мы открыли другой сундук — в нем были золотые кольца. Помощник командира взвода невольно выругался:

— Мы страдаем, а эти сволочи живут припеваючи.

Наконец в третьем сундуке мы нашли пачки кредиток. Здесь были и тяньцзиньские ассигнации, и деньги центрального правительства. Я спросил:

— Это все или еще есть?

— Больше нет, — ответил он, не переставая кланяться.

— Ладно, поверим, — сказал я. — Но если вы утаили деньги и мы найдем их, вам не сдобровать!

— Клянусь вам, все деньги здесь. Да поразит меня гром, если я утаил их. Пусть тогда мое тело останется без погребения, пусть никто не носит по мне траур, не сжигает на моей могиле бумажные деньги.

Помощник командира взвода запер сундук и с помощью нескольких бойцов вынес его из комнаты. [265]

Только мы вышли, как ко мне подбежал связной с донесением:

— Товарищ командир роты, плохие известия! Радиостанция бригады передает сигналы. Похоже, что они установили с кем-то связь!

Услышав это, я приказал захватить радиостанцию. Когда мы подошли, радист действительно выстукивал какую-то радиограмму. Я сорвал с него наушники. Притворившись, что ничего не понимает, радист спросил:

— Зачем вы это делаете?

— А ты зачем это делаешь? — спросил я в свою очередь.

Замявшись на минуту, он пробормотал:

— Я проверял связь!

— Врешь! Зачем ты проверял связь? — закричал я. — Где ваш командир? Немедленно позови его сюда!

Через несколько минут прибежал начальник радиостанции Тан. Он когда-то служил у нас в полку. Это был ограниченный человек, единственным его желанием было хорошо поесть, получше одеться и иметь побольше денег. Ему было совершенно безразлично, кому служить. Он остановился передо мной, не зная, что делать. Я сказал:

— Командир бригады, начальник штаба и начальник адъютантского отдела арестованы. Вы должны в полной сохранности доставить радиостанцию в Сяшигоу.

Выслушав меня, он несколько раз утвердительно кивнул головой и ответил: «Слушаюсь». Я повернулся и ушел, захватив с собой наушники.

На востоке из-за снежных вершин, словно огненный шар, вставало солнце. Оно поднималось все выше и выше. В его лучах серебром заискрился снег и ярко заблестели штыки винтовок. Мы выполнили свою задачу. Было уже восемь часов утра, все очень устали, но сознание одержанной победы вливало в нас новые силы. Над полями плыла наша боевая песня. Помощник командира взвода Лян шел, гордо выпятив грудь и высоко подняв голову. За спиной у него висело несколько винтовок, из-за пояса торчали винтовочные затворы. У культработника за спиной тоже была винтовка, в руках он нес кожаную японскую сумку. На его юном румяном от мороза лице лежала синеватая тень усталости, но сверкающие глаза смотрели весело и бодро. Казалось, [266] события этой ночи закалили, сделали его мужественнее. Да и вся рота шла бодро и легко. Я смотрел на окрестные поля, на своих бойцов и чувствовал, как сердце наполняется радостью.

Я все время думал, что теперь-то уж можно быть спокойным. Придя на место, можно будет умыться, поесть чего-нибудь горячего и хорошенько отдохнуть. Я так размечтался, что уже представил себе, как я, вернувшись в расположение роты, разденусь, завернусь в теплое ватное одеяло и сразу же усну крепким сном.

Когда мы вернулись в Сяшигоу, сразу же позвонил командир полка. Он похвалил нас за образцовое выполнение задания и сообщил, что в 7-й Отдельной бригаде операция была проведена менее успешно — командиру бригады Лу Сянь-гао удалось скрыться. Кроме того, 5-й кавалерийский полк под командованием Чжао Чэнь-шоу атаковал Чакоушань, пытаясь блокировать наши тыловые коммуникации. Поэтому командир полка приказал моей роте немедленно выступить в Чакоушань и задержать продвижение врага.

От Сяшигоу до Чакоушаня было тридцать пять километров. Я распорядился, чтобы бойцы быстро поели, взяли оружие и боеприпасы, и мы немедленно выступили.

Мы подошли к Чакоушаню и расположились на вершине холма. Вражеский авангард еще только подходил. Нам удалось задержать врага и обеспечить продвижение наших основных сил. И только на другой день утром мы соединились с 35-м полком 7-й Отдельной бригады. [267]