Следы на снегу

Зима 1938 года. Части 2-го корпуса антияпонской Объединенной армии, действовавшей в заснеженных горах Восточной Маньчжурии, истребили японские гарнизоны в четырех деревнях: Хуншисицзы, Люшухэ, Лаоингоу и Сяобоцзи. Японское командование спешно перебросило из Северной и Южной Маньчжурии три дивизии для проведения против нас большой карательной операции.

Чтобы уйти из-под ударов противника, командир корпуса Ян Цзин-юй{69} был вынужден отвести свои части из района реки Бадаоцзян в более безопасное место.

Совершив многодневный переход, мы вышли в горнолесистый район вблизи города Хуадянь. Тяжелый поход вконец измотал нас. Мы едва держались на ногах. Стоило мне прислониться к дереву, и я погружался в такой крепкий сон, что хоть из пушки стреляй — не разбудишь...

Только я разоспался, как кто-то закричал у меня над самым ухом:

— Товарищ командир роты! Товарищ командир роты! — Я подумал, что кто-нибудь шутит и невнятно пробормотал: — В чем дело? Перестань кричать! — Открыл глаза и вижу перед собой коротышку Ба Ли-цзы, связного из штаба корпуса.

— Тебя вызывает командир корпуса! Полдня бужу, не добужусь! — тряс меня за плечо Ба Ли-цзы.

Наконец я немного пришел в себя, а услышав, что [239] меня вызывает командир корпуса, сразу же вскочил на ноги. На миг в ушах у меня зашумело, перед глазами все завертелось. Хорошо, что меня подхватил связной, а то я непременно упал бы.

Штаб корпуса временно помещался в старой палатке. Через треугольную дыру в углу со свистом врывался ветер и поднимал полог, закрывавший вход. Посредине был разложен костер, при свете которого командир 4-й дивизии Чжоу Шу-дун просматривал документы. Увидев меня, он отодвинулся в сторону, освободив мне место на потертой шубе, и кивнул головой:

— Садись!

Вошел с охапкой хвороста командир корпуса Ян Цзин-юй. Я вскочил, отдал честь. Положив хворост в сторонке, он повернулся и, не спуская с меня своих внимательных живых глаз, спросил:

— Почему так легко одет?

Я промолчал. Тогда он жестом пригласил меня к костру, сказав:

— Присаживайся погреться!

От его слов у меня потеплело в груди: я понял, что от заботливого глаза командира корпуса ничто не ускользнет. Легко представить, как холодно в двойных хлопчатобумажных брюках в ледяную стужу декабрьских метелей в Восточной Маньчжурии, но в этот момент я, казалось, совсем забыл о холоде, потому что слова командира корпуса согрели мое сердце.

— После трудного перехода нашим «тиграм» надо хорошенько отоспаться, а японцы висят у нас на хвосте... — Командир корпуса подбросил в костер несколько сухих веток и, глядя мне в лицо, задумчиво продолжал: — На снегу остались наши следы. Рано или поздно японские бандиты на них наткнутся...

— Товарищ командир корпуса! Прикажите мне взять людей и задержать японцев! — сказал я.

— Сейчас мы не можем драться с японцами, — командир корпуса замолчал на мгновение и добавил: — Чтобы дать нам возможность хорошенько отдохнуть, тебе придется взять несколько бойцов и отправиться «заметать следы».

— Хорошо! Мы обеспечим частям безопасный отдых, пусть японцы покружат за нами! — С этими словами я поднялся. Командир дивизии Чжоу протянул руку и пощупал [240] ткань моих брюк. Не успел он и рта открыть, как командир корпуса расстегнул ремень, намереваясь снять свои теплые, расцвеченные заплатами ватные брюки. Я понял его намерение и, не дожидаясь, пока он снимет брюки, сказал:

— Товарищ командир корпуса, разрешите идти!

— Подожди! Надень их! У меня в мешке есть еще одна пара! — Командир корпуса протянул мне ватные брюки.

Я знал, что трофейное обмундирование, захваченное у противника осенью, командир корпуса все до последней пары распределил между бойцами. Связной оставил командиру корпуса пару брюк, но тот был очень недоволен и заставил его отдать их повару. Откуда у него может быть еще пара!

При виде латаных-перелатанных хлопчатобумажных брюк, в которых остался командир корпуса, у меня сжалось сердце. Я не хотел, чтобы командир корпуса заметил мое волнение, и, резко повернувшись, выбежал из палатки. За спиной раздался голос командира корпуса:

— Фань Дэ-линь! Надень их!

— В ватных брюках неудобно, не надену! — на бегу ответил я и, обернувшись, увидел, что командир корпуса и командир дивизии все еще стоят на ветру у палатки и машут мне руками.

Вернувшись в роту, я отобрал двенадцать ребят покрепче, захватил с собой два легких пулемета. Только мы собрались выступать, как показался командир корпуса, шедший к нам по глубокому снегу.

— Подождите! Дам вам еще патронов! — Он вытащил из кармана шестьдесят патронов и роздал их бойцам. — Задание очень серьезное. Не знаю, с какими трудностями вам придется встретиться. Но не беспокойтесь, мы в любой момент готовы прийти вам на помощь.

— Товарищ командир корпуса! Задание выполним! — ответил за всех политрук Цуй Чунь-го.

Командир корпуса крепко пожал мне руку и сказал:

— Дэ-линь, береги каждого бойца. Они — сокровище революции. Уходит вас тринадцать и возвращайтесь все тринадцать. — При этих словах он взял ватные брюки, которые нес связной, сунул их мне в руки и тоном приказа добавил: — Надевай-ка, голубчик! [241]

Мы отошли уже далеко, а командир корпуса все еще стоял на опушке леса и махал нам рукой.

В четвертом часу дня, выйдя к горной расщелине, мы остановились. Выслав вперед дозор, принялись издалека таскать снег, следуя цепочкой друг за другом, и сбрасывать его с вершины вниз, постепенно отступая назад, чтобы замести следы и создать впечатление простого обвала.

Работали дотемна. Заваливать дорогу дальше не имело смысла: мы уже и так перевалили через две расщелины и один гребень. Вскоре мы двинулись на юго-восток, шли вразброд, чтобы враг, глядя на следы, мог подумать, будто здесь прошел большой отряд.

Пройдя изрядное расстояние, вскарабкались на вершину горы, завернули на южный склон, и тут политрук сказал:

— Дружище Фань, сделаем привал!

Видя, что бойцы с трудом преодолевают усталость, и учитывая, что японцы не могут сразу же броситься в погоню, я согласился. Бойцы составили в козлы винтовки, политрук встал в первую смену на пост, и мы прямо на снегу устроились на ночлег.

Я лежал долго, но заснуть не мог. Меня тревожила мысль: обнаружит ли враг засыпанные следы, удастся ли провести японских бандитов? Подошел с цигаркой в зубах сменившийся с поста политрук и шутливо спросил:

— Дружисе Фань! Тцерти исе не приели?

— Твоя, моя не надо спесите! — в тон ему ответил я.

Мы уселись, прислонившись спинами друг к другу. Необычная тишина стояла в горах, словно и не было войны. Мы знали — наши части сейчас спокойно отдыхают.

На рассвете с дороги, по которой мы шли, донесся лай собак. В мгновение ока мы были на ногах. Японцы шли по нашему следу.

— Старина Цуй, отходить вниз! Поведем их за собой!

Политрук кивнул головой, и мы повели свой отряд в тайгу.

В этот день мы ни разу не останавливались. Между нами и японцами все время сохранялось расстояние в полтора — два километра. [242]

Бойцы дышали, как загнанные лошади; идти становилось все труднее. Политрук дважды падал, он так запыхался, что не мог выговорить ни слова, и остановившимся взором смотрел на меня. Я взял у него винтовку и стал поддерживать его за локоть.

Солнце клонилось к западу. В тайге мы набрели на открытый участок с поваленными деревьями. Все ускорили шаг: за завалом безопаснее. Вдруг политрук сплюнул сгусток крови, глаза его закрылись, и он бессильно повалился на меня. У меня на лбу выступила испарина.

— Дружище Цуй! Дружище Цуй! — дважды крикнул я ему прямо в ухо. Он не отвечал.

Мне тотчас же вспомнилось напутствие командира корпуса: «Уходит вас тринадцать и возвращайтесь все тринадцать!» Что делать? Я отнес политрука за поваленное дерево. Выстрелы японцев раздавались все ближе и ближе. Я обратился к пулеметчику:

— Чжао Юн-фа, понесешь политрука, пулемет оставь мне.

Десять бойцов окружили меня:

— Товарищ командир роты! Сразимся с бандитами!

Надо было вступать в бой; иного выхода не оставалось. Я приказал бойцам открыть ответный огонь, но ни в коем случае не увлекаться и по очереди отходить.

Мы укрылись за стволами поваленных деревьев и взяли на мушку приближающихся японцев.

Трах! — раздался выстрел: это командир 1-го взвода свалил японца, возглавлявшего отряд. Затем прогремел залп. Ни одна пуля не пропала даром: девять вражеских солдат упали. Остальные залегли.

Перестрелка продолжалась больше двадцати минут. Наконец японцы полезли вперед. Я взмахнул рукой, но никто не двинулся с места. Только после второго сигнала бойцы стали отходить.

Больше пяти километров шли мы по лесному завалу. Вдруг со стороны японцев, яростно захлебываясь, ударили пулеметы: подошли их основные силы. Но стреляли они наугад: уже сгущались сумерки и пули летели мимо.

Японцы, воодушевленные прибытием подкрепления, зная, что нас мало и что у нас всего два пулемета, бросились в атаку. Но действовать среди поваленного леса [243] им было не так-то легко: поднимешься — под пулю попадешь, заляжешь — мы отойдем за несколько деревьев.

Пользуясь наступившей темнотой, мы перебрались через какую-то уже вскрывшуюся речушку. Наши следы затерялись в воде, и мы оторвались от противника. Задача «замести следы» была успешно выполнена.

На следующее утро, пройдя через горное ущелье, мы кружным путем направились к своим в район Хуадяня. [244]