По капле крови за крупинку риса

Я командовал взводом, который входил в состав 9-й роты 3-го батальона 10-го полка 4-й Отдельной дивизии. В начале 1933 года, когда нашу дивизию только что преобразовали в 9-й корпус 4-го фронта Красной армии и полкам еще не успели присвоить новые наименования, я был тяжело ранен и попал на излечение в госпиталь, находившийся в уезде Шанчэн Хубэй-Хэнань-Аньхуэйского советского района.

Рана зажила. Наконец наступил долгожданный день, когда я мог вернуться в свою часть, чтобы вместе с товарищами бить врага. Но меня вызвал комиссар госпиталя и предложил остаться старшим санитаром. Он сказал: «Я не приказываю тебе, ты решишь сам; раненых и больных много, они нуждаются в уходе. А части сейчас все ушли» (в то время наши части уже двинулись на запад и достигли провинции Сычуань).

Для меня предложение комиссара было неожиданным. Я растерялся. Но, подумав, решил остаться: совесть не позволила мне отказаться от этой работы.

Госпиталь был оборудован плохо, не хватало даже самых необходимых медикаментов. Для лечения ран пользовались раствором поваренной соли. Раненые и больные укрывались в горах, в шалашах, построенных из веток. Осенью было еще терпимо, а зимой, как только выпадал снег, люди замерзали.

Противник предпринимал одну карательную экспедицию за другой, мы вынуждены были переходить с места на место и не могли строить даже шалаши. Приходилось располагаться у подножия утесов или под большими деревьями. [215] Питались корнями батата{64} и дикорастущими растениями, иногда варили молодые листья. А когда удавалось установить связь со своими частями (в то время в Хубэй-Хэнань-Аньхуэйском советском районе действовал 25-й корпус Красной армии под командованием Сюй Хай-дуна), которые снабжали нас продовольствием, мы варили рисовый отвар. Такие дни были для нас настоящим праздником.

Кольцо вражеской блокады сжималось все плотнее. Мы не могли даже кипятить воду для раненых, так как по дыму враг обнаружил бы нас. Поэтому, чтобы приготовить пищу, мы нередко уходили за несколько километров от нашей стоянки.

Мы нередко голодали. Совершать вылазки за продовольствием опасались. Боялись нарваться на вражескую засаду.

И все же голод заставил нас пойти на это опасное дело. Организовали отряд человек в семьдесят и решили послать его в Хунмяоцзы за продовольствием. На весь отряд приходилось немногим более двадцати винтовок.

Хунмяоцзы был расположен юго-восточнее Ецзи, в пятидесяти с лишним километрах от нашего госпиталя. Чтобы попасть туда, надо было переправиться через реку Дашахэ недалеко от Ецзи. По берегу реки проходила линия вражеской блокады. Здесь находились части 26-й гоминьдановской армии Лян Гуань-ина. Подойдя к реке, отряд не смог найти брода и вынужден был вернуться в горы. С наступлением темноты мы незаметно прошли линию блокады и благополучно переправились на другой берег.

В Хунмяоцзы мы отбирали у помещиков зерно. Наполнив им мешки и корзины, мы двинулись в обратный путь. Идти стало труднее: несли на себе зерно.

Когда до реки оставалось примерно километра три, обнаружили, что за нами гонятся помещичьи дружинники. Мы свернули в сторону. Вышли к реке, смотрим — место незнакомое, у берега лодка привязана. Как быть? Людей много, всех в лодку не посадишь, решили сначала переправить на противоположный берег человек семь — восемь. Пока грузили зерно, дружинники подошли [216] совсем близко. На наше счастье, вдоль берега тянулись густые заросли камыша и кустарника.

Лодка уже отчалила, когда мы укрылись в самой гуще камышовых зарослей. Смотрим, дружинники бегают по берегу, кричат, стрельбу по лодке открыли. Когда до противоположного берега оставалось не больше десяти метров, лодка начала тонуть. Наши товарищи попрыгали в воду — оказалось мелко. Взвалив на плечи мешки и корзины, они стали выбираться на берег. Нам тоже было нелегко. На голове у каждого мешок или корзина с зерном, за плечами у некоторых еще и винтовки; руки и ноги онемели. Но мы помнили о раненых и больных товарищах, и каждый думал: лучше умереть, чем бросить продовольствие. Напрягая последние силы, стараясь не выдать себя ни малейшим движением, стояли мы в камышах по грудь в воде, ожидая, пока уйдут помещичьи дружинники. До вечера рыскали по берегу дружинники, но так и не нашли нас.

Стемнело, пошел дождь. Мокрые, голодные и усталые, выбрались мы из камышей и двинулись вверх по течению в поисках переправы. В полночь слышим: на реке раздается плеск весел. Посовещались, что делать. Дальше идти — неизвестно, найдем ли брод. Рискнем лучше. Мы закричали. Оказалось, что это были крестьяне. На их плоту мы переправились на другой берег, где встретили своих товарищей.

Пройдя несколько километров, мы решили сделать привал. Рассвет был уже близок. Все были голодны, но никто не заикнулся о еде. Мы ведь потеряли несколько человек, а с ними и часть продовольствия. Нелегко досталось нам это зерно, и его необходимо было оставить для раненых. Мы нарвали молодых листьев и съели их, запивая холодной водой.

Когда до госпиталя оставалось километров двадцать, мы заметили впереди на горе человека в гражданской одежде. Наш отряд приблизился к нему, мы закричали, спрашивая, кто он. Тот ответил:

— Свой.

Мы двинулись навстречу ему. Вот до него уже осталось метров пятьдесят. Прошел по тропинке первый товарищ, за ним второй. Вдруг раздались выстрелы. Тут только мы поняли, что на горе находится враг. Отряд поспешно покинул опасное место. Мы потеряли еще [217] трех товарищей и три мешка риса. Пришлось перебраться на другую гору.

Под вечер наконец обнаружили госпиталь. Встречать нас вышли все, кто только мог, — и раненые, и больные, и персонал госпиталя во главе с начальником Ли Юнь-чунем. Нас обнимали, как родных братьев. [218]