От гор Циляньшань до Восточной Ганьсу
В марте 1937 года, после того как наша Западная армия, попав в окружение в районе Гаотай-Цзюцюань (провинция Ганьсу), понесла тяжелые потери, Центральный Комитет партии принял решение оставшиеся части передать под командование Ли Сянь-няня и отозвать в Центр командующего армией Сюй Сян-цяня и комиссара Чэнь Чан-хао.
Я вместе с работником штаба Чэнь Мин-и получил приказ сопровождать Сюй Сян-цяня и Чэнь Чан-хао.
В горах Циляньшань
В полночь, навьючив на лошадь мешки с личными вещами, мы тронулись в путь.
Две ночи мы пробирались по горам Циляньшань и на рассвете третьего дня вышли на берег реки Хэйхэ. Не рискуя идти днем, мы укрылись в лесу.
По опушке леса вилась проселочная дорога. До самого полудня по ней не прошел ни один человек. А в полдень вдруг послышалось цоканье копыт. Я выглянул из-за дерева и замер: по дороге двигались вражеские кавалеристы. Некоторые из них поглядывали в сторону леса, где мы укрылись. Я лежал затаив дыхание. Только бы не дать обнаружить себя! И в это мгновение, как назло, заржала привязанная возле меня гнедая. Почуяв лошадей, она забила передними копытами и так рванулась, что с дерева посыпались комья снега. Я похолодел. «Что будет, если до кавалеристов донесется ржание лошади?» Я вынул из-за пазухи пистолет и приготовился [188] встретить врага. Оглянувшись, увидел, что и остальные, держа наготове оружие, не спускают глаз с проходящей колонны.
До самого вечера колонна за колонной шла вражеская кавалерия. Мы пролежали весь день на снегу, внимательно наблюдая за противником.
И только когда вражеские кавалеристы скрылись из виду, мы облегченно вздохнули, спрятали оружие и поднялись.
Этот случай заставил нас призадуматься о том, как мы пойдем дальше. Ясно, что впереди нас ожидает еще не одна встреча с врагом. Все были озабочены. Тем временем Чэнь Мин-и развел костер и начал готовить ужин. Остальные на корточках пристроились у костра. Все молчали.
После ужина Сюй Сян-цянь обратился ко мне и Чэнь Мин-и:
— Чем дальше, тем настороженнее будет вести себя враг. Идя вчетвером, мы вряд ли проберемся через его заслоны. Придется разбиться на две группы и идти разными дорогами. Вы пойдете вместе. Кто-нибудь из нас непременно дойдет до Северной Шэньси. — Он передал нам портфель: — В крайнем случае, содержимое можно будет сжечь. — Потом разделил золотые кольца, которые мы взяли с собой, и несколько штук дал нам для обмена на продукты. Написал письмо и протянул его мне со словами:
— Придете в Яньань, передадите это письмо в ЦК и расскажете обо всем.
На душе было тяжело. Не хотелось покидать Сюй Сян-цяня. Ведь я только потому и расстался с командиром и боевыми друзьями из своей части, чтобы помочь Сюй Сян-цяню благополучно добраться до Яньаня. А тут и трех дней не прошло, как приходится оставлять его. Я взял письмо и прерывающимся голосом сказал:
— Умрем, а письмо доставим в ЦК. Поберегите себя в пути, товарищ командарм.
Комиссар Чэнь напутствовал нас:
— Идите в направлении Дунлэ, дней через шесть доберетесь до Известковых разработок. Если трудно придется, зайдите туда и разыщите Старшего Вана, через него найдете Пятого Чжоу, он вам поможет. Пятый Чжоу — секретарь Чжаньеского уездного комитета партии. [189]
Командующий и комиссар на прощание в один голос сказали:
— До встречи в Северной Шэньси!
Долго мы с Чэнь Мин-и смотрели вслед уходящим. Немало времени прошло, прежде чем мы заговорили.
— Ну, дружище Чэнь, куда пойдем? — спросил я.
— В Яньань! Передать письмо командующего в ЦК!
Мы привязали лошадь у обочины дороги (взять ее с собой не рискнули) и вышли из лесу. Наш путь лежал к реке.
Борьба за жизнь
Спустилась ночь, когда мы вышли к реке Хэйхэ. Идя по берегу, я вдруг поскользнулся и едва не упал. Взглянув под ноги, я увидел запорошенный снегом труп. Мы остановились: вокруг лежали убитые. По форме погибших мы определили, что это были наши бойцы. Мы склонили головы. Здесь, на берегу Хэйхэ, мы поклялись: «Спите спокойно, товарищи! Враги дорого заплатят за каждую каплю вашей крови!»
Перебравшись через реку, мы направились в горы. Вдруг раздался окрик:
— Кто идет?
Мы мгновенно бросились в сторону, в лесную чащу.
Трах! Трах! — раздались с горы выстрелы, и вниз спустились несколько гоминьдановских солдат с электрическими фонариками в руках. Обшарив кусты, они ушли.
Гоминьдановцы во всех ущельях и горных проходах выставили охрану со специальной задачей вылавливать наших товарищей, которые возвращались в Северную Шэньси. Поэтому мы решили днем укрываться в горах, а ночью продвигаться на юг, с тем чтобы через несколько дней свернуть на северо-восток.
Громады гор, глубокие снега — все говорило о том, что местность эта безлюдная и что враг сюда еще не заходил. Несколько ночей прошло спокойно, но в этих пустынных местах нельзя было достать ни крошки хлеба.
Много дней плутали мы по горным тропам и всякий раз при попытке выйти на равнину наталкивались на вражеские заставы. Приходилось снова уходить в горы. Сухой паек давно кончился. Нас мучил голод. [190]
Однажды на рассвете мы обнаружили несколько домишек, разбросанных у подножия горы. Несказанно обрадовавшись, мы поспешили спуститься вниз, рассчитывая купить что-нибудь из еды и заодно узнать кое-что у жителей. Но не успели мы войти в деревушку, как увидели вражеских солдат и были вынуждены вернуться в горы.
Расстроенные, лежали мы под скалой, прижавшись друг к другу. Мы сильно ослабли от голода. Мне невольно вспомнилась жизнь в своей родной части. Хоть тяжело и трудно приходилось нам, но все-таки удавалось иногда доставать что-нибудь из съестного: выкапывали дикие коренья, варили коровьи шкуры. А сейчас даже коренья кажутся несбыточной мечтой. «Неужели не удастся вырваться из вражеского кольца и нет иного выхода, кроме как ждать голодной смерти в этих горах?»
Мысли, одна мрачнее другой, лезли в голову. Мы оба молчали.
Но вот Чэнь Мин-и сел, раскрыл портфель и принялся рассматривать документы и фотографии. Через некоторое время он протянул мне фотографию и тихо сказал:
— Посмотри! Это главнокомандующий Чжу Дэ.
Долго разглядывал я фотографию, затем вернул ее Чэнь Мин-и. Мы просмотрели с Чэнь Мин-и больше десяти фотографий, относившихся к цзинганшаньскому периоду революции. Они воскресили в моей памяти картины мужественной борьбы наших революционеров, живо напомнили рассказы командиров о том, как эти революционеры побеждали трудности. Тут же вспомнилось поручение, которое дал нам командующий при расставании... «Нет, это не конец!» — сказал я себе.
Я сел и протянул руку Чэнь Мин-и:
— Старина Чэнь, мы доставим письмо командующего в ЦК!
Он вскочил:
— Поднимайся! Пойдем дальше. Мы обязательно выживем!
Мы сняли обмундирование и облачились в старые крестьянские халаты из овечьей шерсти, которые у нас были с собой. Теперь мы были похожи на крестьян. Письмо командующего зашили в мою поношенную войлочную шляпу, а пистолеты заткнули за пояса. Все документы и фотографии, кроме письма, сожгли. Взобравшись [191] на гребень горы, мы увидели внизу отару овец. Значит, и люди там есть. Чэнь уселся на снег и покатился вниз, я последовал за ним.
И действительно, у подножия горы стояла фанза. Под крышей курился дымок. Толкнув дверь, мы вошли в фанзу. Нас обдало теплом. Давненько мы не были в человеческом жилье!
В комнате сидел мужчина лет за сорок, а около него примостился на корточках подросток лет шестнадцати. Сразу было видно, что это отец и сын.
Я обратился к мужчине:
— Продай нам что-нибудь из еды!
Он довольно недружелюбно взглянул на нас, и. поняв по произношению, что мы нездешние, как-то неестественно рассмеялся:
— Нет ничего!
В разговор вступил Чэнь Мин-и:
— Лишь бы было съедобно!
Мужчина ответил:
— Зерно дорогое, да и не достанешь. Есть немного ржаной муки, но и она дорого стоит. Боюсь...
Я перебил его:
— Сколько хочешь? Говори!
Он усмехнулся:
— Пять юаней!
Один раз поесть стоило тогда самое большое два цзяо{57}, а он заломил с нас пять юаней! Но с пустым желудком не до споров. Делать было нечего, и Чэнь согласился:
— Пять юаней так пять юаней. Вари!
Мужчина, не спеша, проговорил:
— Давай деньги, сварю!
У нас не было гоминьдановской валюты.
— Золото пойдет? — спросил Чэнь.
Хозяин утвердительно закивал головой:
— Пойдет.
Чэнь Мин-и протянул ему золотое кольцо. Крестьянин взвесил кольцо на ладони и, нахмурясь, пробормотал:
— Не поддельное? [192]
Меня взорвало:
— Настоящее! Настоящее! Еще будем тебя обманывать за чашку болтушки?!
Но он, не обращая на меня внимания, сунул золото в огонь и ехидно повторил несколько раз:
— Настоящее золото не боится огня! Настоящее золото не боится огня! — Через некоторое время он извлек кольцо из огня и, когда оно остыло, попробовал на язык:
— Говорят, золото сладкое!
Потеряв всякое терпение, я выскочил из фанзы.
— Чэнь! — громко закричал я, выхватив пистолет.
— Ты что? — Чэнь Мин-и тотчас выбежал на мой крик.
— Где у него совесть? Проучить его надо, руки чешутся.
— Брось! Брось! Пойдем в фанзу!
Я пошел за ним. Ждали долго. Наконец появился хозяин с котелком дымящейся болтушки. Мы наелись досыта.
Глухой ночью, пройдя через заслоны врага, мы распрощались с горами Циляньшань и двинулись на Дунлэ.
В поисках явки
В сумерках, идя по гребню горы, мы увидели внизу лощину. Вдоль нее по направлению к противоположной горе двигалась отара овец. Мы предполагали, что где-то здесь должны находиться известковые разработки, о которых говорил нам комиссар Чэнь. Внимательно осмотрев лощину и не обнаружив ничего подозрительного, мы направились к отаре.
За овцами шел старик лет пятидесяти, в руках он держал длинный кнут. Мы подошли к нему.
— Отец, далеко до Известковых разработок?
Старик внимательно оглядел нас и сказал:
— Да километра три будет. — И он указал нам направление. — А зачем вам туда, сынки?
— Мы к Старшему Вану, — ответил Чэнь Мин-и.
— А, к Старшему Вану, — повторил старик и щелкнул кнутом. — Пошли! Я гоню отару как раз туда. Мы с ним почти соседи.
По дороге старик рассказал нам, что в этих краях когда-то были известковые разработки. Все крестьяне [193] на сотню километров окрест пользовались здешней известью. Так эту местность и стали называть «Известковые разработки». Но это было очень давно: уже несколько десятков лет здесь не обжигают известь. Пещеры на противоположном холме — не известковые разработки, а угольные штольни. Местные жители только и живут этим углем. Старший Ван тоже углекоп. Он здешний старожил, да и человек справедливый. Все считают его старшим братом «Общества братьев в халатах».
Мы поддакивали словоохотливому старику, а сами думали, о чем же говорить со Старшим Ваном.
За разговором незаметно добрались до подножия холма. Старик остановился у фанзы, в которой горел свет.
— Ван, — крикнул он, — тут к тебе пришли! — И жестом пригласил нас войти.
В дверях показался Старший Ван.
— Входите, — сказал он.
Мы простились со стариком, поблагодарили его и вошли в фанзу.
— Почтенные гости не ужинали? — спросил Ван, даже не поинтересовавшись, кто мы.
Переглянувшись с Чэнем, я тихо ответил:
— Нет еще.
— Сварите побольше рису, у меня гости! — крикнул Старший Ван в соседнюю комнату.
Поговорив о том о сем, он наконец спросил:
— Вы, почтенные, из какой секты?
Не имея ни малейшего представления об «Обществе» и его сектах, я мучительно подыскивал ответ. Зато Чэнь Мин-и нашелся сразу:
— Из секты «Справедливость». Я — пятый брат, — и тут же представил меня: — А это младший брат.
К нашему удивлению, эта выдумка возымела успех. Старший Ван, в свою очередь, представился сам:
— Мы из секты «Гуманность»! Почтенные братья, наверное, измучились!
Он, кажется, на самом деле принял нас за членов «Общества братьев в халатах». Мы, тоже войдя в роль, произнесли несколько церемонных фраз в его адрес. Выслушав наши похвалы, Старший Ван разговорился о делах «Общества». Мы все время кивали головами, боясь попасть впросак. [194]
За ужином мы поинтересовались:
— Пятый Чжоу на шахте?
— Пятый брат уже два дня, как ушел. Сегодня, пожалуй, вернется, — ответил Старший Ван.
Едва он сказал это, как дверь со скрипом отворилась и в комнату ввалился детина в халате из овечьей шерсти, накинутом на плечи. Прямо с порога он крикнул:
— Старший брат!
— А, пятый брат, вернулся! Ну как? — тотчас отозвался Ван.
Мы сразу догадались, что это и есть Пятый Чжоу. Нас так и подмывало тут же выложить ему все. Но надо было подождать, пока Старший Ван представит нас.
Они поговорили о торговле углем, и только тогда Ван сказал:
— А вот два младших брата тебя дожидаются!
Мы подмигнули Пятому Чжоу.
— А, — воскликнул он, — заждались! Прошу ко мне. Ну как жизнь?
Обменявшись ничего не значащими церемонными фразами, мы покинули дом Вана.
В доме Пятого Чжоу, не упоминая о командарме и комиссаре, мы передали ему партийное поручение — помочь нам переправиться через Хуанхэ, чтобы попасть в Северную Шэньси. Выслушав нас, секретарь уездного комитета партии Чжоу задумался.
— Тревожные вести поступают оттуда, — сказал он, — несколько дней назад гоминьдановцы схватили одного из наших. Сразу трудно что-нибудь придумать. Положение неважное. По-моему, вам лучше всего спрятаться пока в какой-нибудь штольне и переждать. Представится удобный момент — провожу вас!
На следующий день Чжоу спрятал нас в угольной штольне. Итак, связь с подпольной партийной организацией установлена! С нетерпением ждали мы известий от секретаря укома партии Чжоу.
Вода
Целых восемнадцать дней просидели мы на дне штольни, куда не проникал ни один солнечный луч, а Чжоу все еще ничего не мог придумать, чтобы помочь нам благополучно пройти через заслоны врага. Мы не могли больше ждать, мы должны были поскорее доставить [195] письмо командарма в Яньань. Посоветовавшись, приняли решение идти через пустыню на Дунлэ, а затем вдоль Великой стены на восток. Выступать решили в ту же ночь, не прощаясь с секретарем Чжоу (боялись, что он будет уговаривать нас остаться). Учитывая, что в пути не исключалась возможность встречи с гоминьдановцами, мы закопали пистолеты в штольне, дабы не вызвать у врагов подозрений.
Ночью мы выбрались из штольни и двинулись в путь. За восемнадцать дней, проведенных в сырой темной штольне, мы ослабли. Шли, как пьяные, качаясь из стороны в сторону. В первую ночь часто останавливались и к рассвету сумели пройти немногим более пяти километров.
В сумерках добрались до пустыни. По рассказам крестьян, это была небольшая пустыня, ее можно было преодолеть всего за два дня пути. А за пустыней и до Дунлэ рукой подать. Мы купили у крестьян ржаных лепешек, сняли сандалии, положили их в мешок и зашагали, ориентируясь на Полярную звезду.
Ночь. Ровная, как стол, иссиня-черная поверхность песков. Ни деревца, ни кустика. Босые ноги глубоко увязают в сыпучем песке, идти тяжело. Пройдешь, немного — и от усталости валишься с ног. За ночь мы преодолели двадцать пять километров. На рассвете, опасаясь обнаружить себя, укрылись в выемке.
Утро выдалось ясное, и песок нагрелся очень скоро, а в полдень стало невыносимо жарко. Чем сильнее припекало солнце, тем нестерпимее становилась жажда. Мы сняли халаты, расстелили их на песке и улеглись, чтобы поберечь силы. Особенно мучился Чэнь Мин-и. Наконец он не выдержал, встал и потянул меня за рукав:
— Пошли искать воду!
Я поднялся и изумленно спросил:
— Где в этой пустыне найдешь воду?
— Видишь вдали гурана? И ему пить хочется. Пойдем за ним!
И действительно, впереди виднелся гуран. Вероятно, этот гуран спасался от охотников. Заметив нас, он пустился наутек. Мы двинулись по его следам. При ходьбе жажда стала совершенно невыносимой. Мы задыхались. Сделав несколько шагов, Чэнь как подкошенный упал на песок. У меня от жажды кружилась голова, но, увидев, [196] как мучается товарищ, я забыл о себе. Вытащил чашку и с лихорадочной быстротой принялся копать песок. Копаю, а сам думаю: «С командармом и комиссаром расстались, двое нас теперь, и, если что-нибудь с Чэнем случится, как тогда быть?» Эта мысль сильно беспокоила меня. Хоть бы каплю воды достать! Яма уже глубиной в полметра, а воды все нет, но песок вроде пошел прохладный и чуть влажный. Торопливо расстегнул Чэню ворот и высыпал ему на грудь две чашки влажного песку. Высох песок — стряхнул, насыпал свежего. И так проделывал много раз. Солнце уже клонилось к горизонту, когда Чэнь, почувствовав себя немного лучше, наконец встал. У меня отлегло от сердца: «Ну, кажется, все обошлось хорошо. Теперь он снова может вместе со мной продолжать путь в Яньань».
Стемнело. Легкие порывы прохладного ветерка вливали в тело приятную свежесть.
— Не выберемся ночью из пустыни — конец нам! — мрачно произнес Чэнь.
Превозмогая голод и жажду, с трудом волоча ноги, мы шли, шли... Неожиданно впереди мы заметили какие-то неясные, темные силуэты. Прошли еще немного, вдруг Чэнь вне себя от радости воскликнул:
— Смотри, деревья! Значит, есть вода!
Я взглянул и тоже не удержался от радостного крика:
— Деревья! Конечно, деревья!
Мы побежали к деревьям, словно к своим избавителям. Динь-динь — донеслось до нас в ночной тиши. Журчание ручья райской музыкой отдавалось у нас в ушах. Вдруг Чэнь вцепился мне в плечо и прошептал:
— А если там гоминьдановцы?
— Черт с ними, будем драться. Лучше погибнуть в бою, чем умереть от жажды! — выпалил я.
И мы двинулись вперед.
Никого! Только струится небольшой ручей, да шелестит легкий ветерок. Вода! Искрящаяся, кристально прозрачная вода!
Распластавшись на песке, мы припали к воде. По телу разливалась приятная прохлада, а мне все казалось, что я никак не могу утолить жажду. Наконец, оторвавшись от воды, я увидел, что Чэнь, лежа на животе, с шумом втягивает в себя воду. [197]
— Смотри, как бы нам весь ручей не осушить! — весело сказал я.
Чэнь рассмеялся и плеснул в меня водой. Я в долгу не остался. И мы оба от души расхохотались.
Умывшись, уселись рядом, вытащили из мешка жареные ржаные зерна и принялись поедать их, запивая студеной водой.
Да, никогда раньше вода не казалась мне такой вкусной!
Вдоль Великой стены
Пройдя через пустыню, мы добрались до Дунлэ. Нашим взорам открылась Великая стена. Мы знали, что Великая стена тянется прямо на восток. Если идти вдоль нее, не собьешься с пути. Так Великая стена стала нашим проводником, она днем и ночью указывала нам путь. Холодными ночами, под завывание ветра и зловещие крики рогатых сов мы пробирались на восток. С рассветом прятались около стены в густой траве. Когда сгущались сумерки, мы оставляли свое убежище, заходили в какой-нибудь крестьянский двор, закусывали чем придется и, держась стены, продолжали путь.
Через несколько дней мы подошли к большой деревне, решили зайти в нее и попросить у крестьян чего-нибудь поесть, но заспорили. Деревня делилась на две неравные части, и Чэнь Мин-и предлагал пойти туда, где домов больше. Я же, напротив, настаивал на том, чтобы отправиться туда, где домов меньше: мне казалось, что дома там победнее и народ, наверное, сговорчивей. Решили сделать по-моему. Подошли к одному дому, окликнули. Из-за ограды высунулась голова. Через некоторое время открылись ворота. Вошли во двор, смотрим — у дверей дома стоят при свирепого вида верзилы. У одного в руках пистолет, остальные с кольями. Они злобно уставились на нас. Впустивший нас мгновенно закрыл ворота. Тот, что с пистолетом, в упор спросил:
— Коммунисты? Зачем пожаловали?
Кажется, мы влипли: занесла нас нелегкая к живодеру-помещику. Веселенькая история! Пришлось смиренно ответить:
— Дезертиры мы, от коммунистов сбежали. Попались комбригу Ханю. Тот посмотрел, что из нас толку [198] нет, и отпустил по домам. Шли, шли — жажда одолела. Зашли напиться.
Верзила с пистолетом гаркнул:
— Обыскать!
Те, что с кольями, подскочили к нам и начали трясти наши лохмотья, но ничего не нашли. У нас, собственно, и находить было нечего, кроме золотых колец на пальцах у Чэня. Но, когда мы карабкались по скалам, он ободрал руку, рана загноилась, и мы перевязали ее тряпкой. Я был уверен, что они не станут разматывать тряпку, да кольца меня и не волновали. Больше всего я боялся, как бы они до моей шляпы не добрались. Ведь там, за подкладкой, письмо! Во время обыска я с готовностью поднял руки вверх, нарочно стараясь показать, что у меня ничего нет, но один из них, ощупав меня со всех сторон, внезапно сорвал с моей головы шляпу. У меня дух захватило. Я уже готов был вцепиться ему в глотку, но он, повертев шляпу в руках, швырнул ее мне под ноги. Главарь, видя, что обыск не дал результатов, ушел в дом, остальные тоже направились туда. Вижу — момент подходящий. Быстро нагнулся, схватил шляпу и шепнул Чэню:
— Бежим!
Распахнув ворота, мы выскочили наружу. Разом отмахали километр и вновь очутились у безлюдной Великой стены. Оглянулись — преследователей не видать. Присели отдышаться, и тут Чэнь на меня напустился:
— Говорил, не надо заходить в тот дом, а ты уперся: пойдем да пойдем. Чуть головами не поплатились!
— А разве я знал, что там помещик живет! Если бы знал — лучше с голоду бы умер, чем у него попросил.
Слово за слово — поспорили. Потом Чэнь примирительно сказал:
— Ладно, хватит. Винить тут некого. Такой уж ирод попался.
Мы поднялись и вновь зашагали вдоль стены.
Живые Бодисатвы
У Шуйцюаньцзы Великая стена поворачивала на север. Мы же продолжали путь на восток и через несколько дней пришли в уезд Юнчан. [199]
Уездный город Юнчан встретил нас снежным бураном. Ветер пронизывал до костей. Проситься к кому-нибудь в дом мы не решались, а оставаться в степи — наверняка замерзнешь. Тут мы вспомнили: на склоне холма, в двух километрах севернее города, стоит буддийский монастырь. В прошлом году, когда наши части находились в Юнчане, мы были там на постое. Монастырь занимал большой участок — целый полк разместить можно, а живет в нем всего несколько монахов. Мы решили войти в монастырь.
Монастырские ворота закрыты наглухо. Пришлось перелезать через стену. Я вскарабкался Чэню на плечи, а оттуда на гребень стены. Потом подтянул к себе Чэня, и мы спрыгнули во двор. Осмотрелись. Тишина. Быстро пошли к храму. Где спрятаться? Смотрим — возвышается глиняное изваяние Бодисатвы. Вокруг него голо, не спрячешься. Зашли сзади, смотрим — на спине Бодисатвы дверца. Взобрались потихоньку, открыли дверцу. Прислушались — тихо. Пролезли внутрь. Посветили спичкой: похоже на комнату, стоять можно, и лечь во весь рост есть где. Ни снег, ни ветер не проникает. А монахам и молящимся в голову не придет, что кто-нибудь осмелится забраться в брюхо Бодисатвы. Где еще найдешь такое удобное и безопасное убежище!
Так мы укрылись в животе Бодисатвы.
От холода зуб на зуб не попадал. Спустился я к подножию, взял светильник и вернулся в убежище. Отогрелись немного, погасили светильник и улеглись спать.
Сквозь сон я слышал удары в барабаны и звон колоколов. Потом до меня донеслось протяжное пение.
...Когда мы проснулись, уже не было слышно ни звона колоколов, ни боя барабанов, ни ударов гонгов. Молящиеся, по-видимому, разошлись. Осторожно приоткрыв дверцу, мы выглянули наружу: темно, ни души, только мерцают светильники у подножия идола. На жертвенной плите лежат приношения. Монахи уже успели унести все самое хорошее. Но мы настолько проголодались, что были рады и этому. Чэнь быстро собрал в мешок оставшиеся приношения. «Спасибо, великий Будда!» — поклонились мы идолу и покинули монастырь.
Этой же ночью мы обошли стороной город Юнчан и отправились дальше. [200]
Трудный день
К востоку от Юнчана тянется гряда голых холмов. Ни деревца, ни кустика, только ослепительно белый снег. Днем укрыться негде. От местных жителей мы знали, что в этом районе войск Ма Бу-фана мало, сторожевых застав на дорогах нет. Поэтому решили идти днем.
Это был наш первый дневной переход с тех пор, как мы покинули горы Циляньшань. Снег искрился под лучами солнца, от яркого света нестерпимо резало глаза. Привыкнув передвигаться ночью, мы чувствовали какую-то неуверенность. Все время опасались встречи с гоминьдановцами, нервное напряжение не покидало нас, и мы невольно ускоряли шаг. До захода солнца прошли немалое расстояние. Нам везло: дорогой встречались лишь одинокие путники.
...Солнце уже скрылось за холмом. Мы доели остатки монастырских «трофеев» и тронулись в путь, надо было найти место для ночлега. Вдруг слышим, что нас догоняют всадники. Оглянулись — мабуфановские кавалеристы. Прятаться поздно, да и негде. Что делать? Мысль заработала с лихорадочной быстротой. Стоп, выход есть. Расстегиваем пояса, пуговицы, распахиваем халаты, чтобы показать, что у нас ничего нет, словом прикидываемся ранеными и ковыляем с безразличным видом.
Вот вражеские кавалеристы совсем рядом. Мы отступаем на обочину, освобождая им дорогу. Передний громко орет нам:
— Кто такие?
— Мы — насильно завербованные коммунистами. Комбриг Хань, увидев, что мы ранены и к службе непригодны, выгнал нас и велел на свой страх и риск добираться домой, — ответили мы.
— Мы набираем солдат. Идите к нам, вы нам нужны!
— Господин начальник, мы и рады бы пойти в солдаты, да эти проклятые раны, где уж тут служить!
— Ерунда! Мы вас за несколько дней поставим на ноги. Мы и хромоногими не гнушаемся!
Видимо, им было все равно, кого набирать. Не рискуя, возражать, мы согласились:
— Ну если вам и хромые нужны, то мы всей душой готовы. Все лучше, чем побираться по дорогам. [201]
Наше согласие, кажется, их обрадовало.
— Ну вот и хорошо. Пошли с нами. Сегодня же будем на месте!
Они ехали гуськом впереди нас. А мы, хромая изо всех сил, тащились, как черепахи, и вскоре отстали. Они остановились.
— Быстрее!
— Господин начальник, ноги болят, не можем быстрее!
Дождавшись нас, они снова тронули лошадей, а мы снова немного отстали... Стемнело. Кавалеристам надоело ждать нас, обернувшись назад, они заорали:
— Мы поедем вперед! Придете в Яованькоу, спрашивайте прямо командира батальона Ма.
— Ладно, обязательно найдем. Поезжайте, мы за вами!
Глядя им вслед, я выругался:
— Катитесь вы!.. Чтобы мы у вас служили — дудки! Знали бы вы, кто мы такие!
По реке
После того как чуть не попали в лапы врага, мы больше не решались идти днем, снова начались ночные переходы. Днем спали, вечером добывали пищу. Так проходил день за днем.
Однажды ясной лунной ночью мы, как всегда ориентируясь по звездам, шли вперед. Уже перевалило за полночь, как вдруг путь нам преградила бурная речка. Ни моста, ни лодки, и вброд не перейдешь. Пошли было вверх по течению — нет переправы. Двинулись вниз — тоже безрезультатно. Ходили, ходили взад и вперед по берегу, а выхода нет. Как назло, поблизости ни одной деревушки. Проголодались, устали, так что едва на ногах держимся. Делать нечего — повернули обратно.
Прошли с километр и натолкнулись на одинокую камышовую хижину. У входа сидел седой как лунь старик и при свете луны чинил сеть. Несказанно обрадовавшись, мы бросились к нему:
— Бодрствуешь, отец? Скажи, пожалуйста, как попасть к Двенадцати источникам?
Старик поднял голову и спросил:
— Вы откуда? [202]
— Возвращаемся с фронта домой.
— Наверное, у Сюй Сян-цяня служили?
— Точно! Откуда тебе, отец, это известно?
— Э, — глубоко вздохнул старик, — Сюй Сян-цянь горой за бедняков. Вот только... — Он скорбно покачал головой и умолк.
В голосе старика звучала неподдельная скорбь за наше поражение. Видно, добрый старик. Мы поддержали разговор:
— Сюй Сян-цянь борется за освобождение бедняков. Он указал нам, беднякам, путь в революцию. Сюй Сян-цянь еще много сделает хорошего для простого народа. Наша революция победит. Не будет нам, беднякам, жизни до тех пор, пока не покончим с Ма Бу-фаном и богатеями помещиками.
Старик слушал нас очень внимательно. Лунные блики лежали на его изрезанном глубокими морщинами лице. Он горестно заговорил:
— Ма Бу-фан схватил трех моих сыновей и всех загубил. — И слезы покатились по его щекам.
— Не убивайся, отец. Мы идем туда, на восточный берег Хуанхэ. Революция не умерла. Мы отомстим за тебя! А теперь расскажи нам, как пробраться к Двенадцати источникам. Нам нужно выйти на восточный берег.
Старик вытер рукавом слезы.
— На ночь глядя опасно! Уже ночь, а вы, наверное, еще не ужинали? — помедлив, спросил он.
Добрая душа! Он словно прочел наши мысли!
— Если осталось что-нибудь от ужина, мы бы... — встрепенулись мы оба.
Но старик перебил нас:
— Добро! Ступайте в дом. Подкрепитесь, потом покажу дорогу.
Старик повел нас в хижину. Через открытую дверь в комнату вливался лунный свет. Ощупью пробравшись в угол, старик разбудил молоденькую девушку и велел ей приготовить нам поесть. Мы запротестовали:
— Не беспокойтесь, мы сами!
— Что вы! Не мужское это дело, внучка сварит.
Когда мы плотно закусили, старик сказал:
— Дорога скверная. Я провожу вас!
— Куда ты пойдешь провожать в такую глухую пору! Только покажи, — отговаривали мы. [203]
Но старик был непреклонен. Он проводил нас до речки. Перед тем как расстаться, он обнял нас за плечи.
— Ребятки, слыхали вы про Цзян Цзы-я, жившего в эпоху Инь?{58} — вдруг спросил он.
— Слыхали.
— Так вот, Цзян Цзы-я сжег пибу{59}, в которую перевоплотилась Су Да-и — младшая сестра второй жены императора Чжоу{60}. Рассвирепевшая Су Да-и внушила императору мысль заставить Цзян Цзы-я построить Лутай{61}. Цзян Цзы-я отказался. Тогда она приказала сжечь самого Цзян Цзы-я. Тот бежал из дворца по реке. Добравшись до реки Вэйшуй, он основал там Чжоускую династию, просуществовавшую восемь веков. До Двенадцати источников нет другого пути. Вам, как и Цзян Цзы-я, нужно идти по реке!
Распрощавшись с добрым стариком, мы двинулись вдоль реки в указанном направлении, а он еще долго стоял с высоко поднятой головой, залитой лунным светом.
На ходу я пытался вникнуть в глубокий смысл слов старика, сказанных им при расставании. Наконец я не выдержал и, схватив Чэнь Мин-и за руку, заговорил:
— Цзян Цзы-я бежал по реке и основал Чжоускую династию, просуществовавшую восемь веков. Сейчас, Чэнь, мы с тобой тоже идем вдоль реки, и наступит время, когда мы создадим народное государство, которое будет существовать вечно.
Взволнованный Чэнь Мин-и подхватил:
— Верно. Мы, подобно Цзян-Цзы-я, идем вдоль реки, только мы служим народу!
Двенадцать источников
Двенадцать источников — это маленькая деревушка, расположенная на краю пустыни. В ней всего полтора десятка домишек. Свое название она получила от двенадцати родниковых ключей. За пустыней — Хуанхэ.
Вражеских постов в этих местах почти не было. Гоминьдановцы, вероятно, были уверены, что бойцам Красной [204] армии сюда не добраться. Поэтому здесь мы могли спокойно идти днем.
На душе сразу стало весело, теперь отсюда до Хуанхэ рукой подать, а от Хуанхэ недалеко и до Северной Шэньси. Скоро увидим своих, передадим письмо командарма и комиссара в ЦК! При одной этой мысли наши сердца наполнялись безграничной радостью. Но какова обстановка на берегах Хуанхэ? Сильно ли охраняется река? Как с дорогами? Об этом мы не имели ни малейшего представления. К тому же я вспомнил, как Чэнь Мин-и чуть было не погиб в песках при нашем первом переходе через пустыню. И сразу же беспокойство и тревога омрачили нашу радость: нас вновь ожидала пустыня! Мы решили задержаться в деревне, чтобы разузнать обстановку и набраться сил для последнего перехода. Выбрали двор победнее и остановились в нем. Ночью отсыпались на сене, которое крестьянин любезно постелил нам в доме, а днем уходили добывать пищу.
Мы ходили по деревне порознь, чтобы собрать побольше продуктов, и только к вечеру возвращались обратно. Выпрошенные продукты — пампушку или чашку риса — мы делили на две части: одну часть съедали, другую оставляли про запас.
Бедняки относились к нам сочувственно, но они сами голодали, а у зажиточных вместо сердца камень — там много не выпросишь.
Мы пробыли в Двенадцати источниках полмесяца. За это время разузнали кое о чем, окрепли немного. Можно было двигаться дальше. Крестьяне жалели, что мы уходим. Мы, пока были в деревне, помогали им в поле, составляли письма, писали счета. Они считали нас людьми образованными, просили, чтобы мы учили их детей грамоте. Разве могли они знать, какие у нас заботы! Скорее к своим, скорее в Северную Шэньси, скорее доставить письмо командарма и комиссара в ЦК — вот к чему были обращены все наши помыслы! И, несмотря на уговоры крестьян остаться, мы твердо решили продолжать путь.
За два дня до ухода мы попросили хозяина продать на рынке наше последнее золотое кольцо. Нам нужны были деньги для переправы через Хуанхэ и на дальнейший путь. Тот охотно согласился и отправился с кольцом на рынок. Вернулся он без гроша. Пришел к нам — и [205] горько расплакался. Оказывается, на рынке кольцо увидел мабуфановский офицер. Обвинив крестьянина в краже, офицер отнял у него кольцо. Злоба охватила нас.
— Проклятые собаки! Издеваются над людьми, — с ненавистью сказал я и едва удержался, чтобы не побежать на рынок и рассчитаться с этим бандитом-офицером.
Крестьянин бросился в дом и выбежал оттуда с одеялом. Я удивился.
— А одеяло зачем?
— Виноват перед вами! Возьмите одеяло, дорогой продадите.
— Не надо, ты здесь ни при чем! — запротестовал я.
Еле-еле мы уговорили крестьянина унести одеяло домой.
На прощание он надавал нам продуктов, подарил две тыквы-горлянки, чтобы нести в них воду при переходе через пустыню. Потом крепко пожал нам руки:
— Уходите? Доведется ли свидеться? Придете на место, напишите, — говорил крестьянин. На глаза его набежали слезы.
— Мы вернемся, отец. Мы обязательно вернемся! — ответили мы решительно.
Через Хуанхэ
Покинув Двенадцать источников, мы вторично за время своих странствий углубились в пустыню.
Но этот переход был не такой, как предыдущий. Нам предстояло пересечь часть пустыни, простиравшейся на юг между Увэем и Чжунвэем. Здесь проходили купеческие караваны. Они шли из районов, расположенных восточнее Хуанхэ, в районы, лежащие к западу от Хуанхэ, и обратно. Здесь была проложена караванная дорога. На расстоянии сорока пяти — шестидесяти километров друг от друга располагались караван-сараи, где имелись колодцы. Там же жили люди, зарабатывавшие на продаже воды. Следуя по караванному пути, мы на каждой станции вдоволь напивались воды и на дорогу наполняли драгоценной влагой тыквы. Когда кончались продукты, просили у встречных караванщиков. На седьмой день мы благополучно пересекли пустыню. [206]
В Чжунвэе нашим взорам открылись бурлящие воды Хуанхэ. За эти три с лишним месяца горьких лишений и тяжелых испытаний, которые, нам пришлось пережить с тех пор как мы покинули горы Циляньшань, не было ни одной минуты, когда бы мы не мечтали о том, что рано или поздно переберемся через Хуанхэ на восточный берег. И вот Хуанхэ перед нами! Радость и волнение переполнили наши сердца. Так бы и перелетел через реку, как на крыльях!
Мы двинулись к берегу по дороге. Вдруг сзади послышался глухой конский топот. Крытый шарабан, запряженный четверкой лошадей, настигал нас со стороны Чжунвэя. За шарабаном в облаках пыли бешеным наметом мчались четверо верховых. «Тьфу! Опять черт несет этого сукина сына!» — выругался крестьянин, стоявший у обочины. Мы быстро спросили, кого это он так честит. Тот ответил, что это начальник уезда Чжунвэй. Прятаться было поздно: повозка уже поравнялась с нами. Видим, у дороги стоит группа крестьян, окруживших лоточника с пампушками. Не раздумывая, мы тут же юркнули в толпу, купили пару пампушек. И надо же так случиться: шарабан остановился прямо перед нами. Глянул я через плечо — из повозки высунулся какой-то тип в чесучевой рубашке с темными очками на носу.
— Кто такие? — ткнул он в толпу стеком.
— Крестьяне мы, — раздались нестройные голоса.
— А эти двое в халатах, что за люди? — спросил он, указывая стеком на нас.
Мы молчим, словно воды в рот набрали: оба с юга, не знаем местного диалекта. К счастью, кто-то из толпы выручил:
— Тоже крестьяне.
Очкастый покосился на нас, взмахнул стеком, и шарабан снова покатился по дороге.
Да, значит, здесь небезопасно и ухо надо держать востро. Радостное чувство, еще совсем недавно охватившее нас при виде Хуанхэ, вдруг омрачилось. Да и на том берегу реки тоже нужно быть настороже.
Не рискуя больше задерживаться здесь, мы сердечно поблагодарили выручившего нас крестьянина и чуть ли не бегом устремились к реке.
На переправе разыскали плот из бараньих шкур и обратились к хозяину: [207]
— Перевези-ка нас побыстрее, земляк!
Тот неторопливо пробурчал:
— Сначала гони монету.
— Сколько? — доставая деньги, спросил Чэнь Мин-и.
— По юаню с носа, — старик перевозчик поднял палец.
Мы-то знали, что переправа через Хуанхэ стоит пять фэней{62} с человека, а при высокой воде — один цзяо. Наверное, перевозчик, видя, как мы торопимся, и обратив внимание на незнакомый ему говор, решил поживиться и заломил втридорога.
— Почему так дорого? — спросил я.
— Дорого — оставайтесь тут, — резко ответил перевозчик.
Чувствуя, что назревает ссора, Чэнь оттолкнул меня и изобразил подобие улыбки:
— Эх, земляк, были бы деньги, мы бы заплатили тебе два юаня. Но у нас только пять цзяо. Бери их и вези!
— Не пойдет. Без двух юаней не повезу! — уперся старик.
Чэнь Мин-и и так и сяк уговаривал упрямого старика, но тот и слушать не хотел. Наконец Чэнь сдался:
— Кроме пяти цзяо, у нас нет ни гроша. Бери в придачу два халата и перевози скорее!
Но старик продолжал упираться. И тут случилось неожиданное. Я, не помня себя от злости, одним прыжком вскочил на плот, схватил весла и крикнул Чэню:
— Давай быстрее! Я умею грести. Не хочет — сами переправимся!
— Эй, стой! Куда? Я перевезу! Я перевезу! — всполошился старик и прыгнул на плот. Плот тронулся, и через некоторое время мы были на противоположном берегу.
Возвращение
Переправившись через Хуанхэ, мы шли днем, соблюдая крайнюю осторожность.
Попробовали было идти прямо на Яньань, да узнали, что на дороге хозяйничают бандиты, — не пробраться. И мы взяли направление на город Чжэньюань, в Восточной Ганьсу. Там размещался штаб резервного Западного [208] корпуса. Командир корпуса Лю Бо-чэн тоже был там. Мы решили отправиться к нему.
До Чжэньюаня добирались больше десяти дней.
Стояла середина июля. Значит, от гор Циляньшань до Восточной Ганьсу мы шли в общей сложности четыре месяца. Нелегко забыть все те трудности и лишения, которые нам пришлось преодолеть на своем пути.
...На окраинах города Чжэньюаня повсюду красовались плакаты, на каждом шагу встречались бойцы Красной армии. Горячая волна радости захлестнула наши сердца.
В тот же день вечером мы явились в штаб корпуса. Комкор Лю, узнав, что мы прибыли из Западной армии, тепло встретил нас. Сорвав с головы свою видавшую виды шляпу, я отодрал подкладку, извлек письмо командарма и комиссара и протянул его комкору.
— Вот письмо командарма Сюя и комиссара Чэня. Прошу передать в ЦК!
Комкор Лю взял письмо и крепко пожал нам руки.
— Спасибо, — сказал он. — Нелегко вам пришлось с этим письмом! — Обернувшись к стоявшим рядом бойцам, он приказал:
— Выдайте товарищам по комплекту нового обмундирования, скажите повару, чтобы приготовил ужин получше, сведите их в баню и к парикмахеру!
Затем вновь обратился к нам:
— Отдохните несколько дней, потом побеседуем.
Мы с наслаждением вымылись, оделись в новенькое, с иголочки, обмундирование, улеглись на чистые мягкие постели. Только сомкнули глаза, как одна за другой замелькали в голове картины тяжелого пути, проделанного нами от гор Циляньшань до Восточной Ганьсу... [209]