Сердечная дружба

Это было во время Великого похода. Я работал тогда в агитотряде при штабе 91-й дивизии войск 4-го фронта Красной армии.

Весной 1935 года наша дивизия вступила в провинцию Сикан. Штаб дивизии расположился в селении Боба, примерно в пяти километрах от монастыря желтых лам{51}.

Боба считалось самым большим горным селением в этом районе. Все дома здесь были сложены из камня и напоминали квадратные блокгаузы. В то время в Боба проживало более девятисот семей тибетцев.

Еще до прихода наших войск все жители убежали из селения, и мы увидели только красные матерчатые полоски, вывешенные на воротах, и талисманы, которыми были запечатаны двери домов. На некоторых дверях висели еще и замки. Во дворах, кроме небольшого запаса хвороста, ничего не было.

Из уважения к национальным меньшинствам командование приказало бойцам не заходить в дома тибетцев. Мы расположились лагерем за селением.

Ранней весной в этих местах еще холодно. Под открытым небом мы чувствовали себя не очень приятно, особенно по ночам. Жгли костры, но это мало помогало: пока греешь грудь, мерзнет спина, отогреешь спину, успеет закоченеть грудь. Спали на голой земле, подкладывая под себя хворост, так как больше ничего под руками не было.

У нас не хватало продовольствия. Мы питались дикими [159] кореньями и древесной корой. С каждым днем увеличивалось число больных.

«Тыква не может расти без плети, а младенец — без матери»; как же может существовать Красная армия без поддержки народа? Но тибетцы не знали, что наша армия — народная, да к тому же в эти места никогда не заходили войска. Не удивительно поэтому, что, как только до них дошел слух о нашем приближении, урмацие (это у тибетцев что-то вроде вождя племени) увел всех жителей в горы вместе со стадами яков и овец. Ламы из монастыря тоже ушли.

Нужно было во что бы то ни стало вернуть жителей в селение. Командование приказало нам строго соблюдать дисциплину, уважать нравы и обычаи местного населения, ни в коем случае не трогать вывешенных на ворогах и дверях домов красных матерчатых полосок и талисманов.

Ежедневно в селение направлялся наряд для уборки дворов. А наш агитотряд получил приказ собрать всех переводчиков (в то время у нас в каждой роте было по одному — два китайца, понимавших по-тибетски) и сделать все необходимое, чтобы жители вернулись.

Агитотряд разбили на несколько групп. Одним группам было поручено на самых видных местах крупными буквами написать по-тибетски «Три заповеди дисциплины» и «Памятку из восьми пунктов»{52}, а также лозунги о политике нашей партии в отношении национальных меньшинств. Другие группы ушли в горы на розыски жителей.

Поиски продолжались десять дней. Мы бродили по диким горах, дремучим лесам, обширным лугам. Иногда до нас доносились человеческие голоса, но ни разу нам не удавалось встретить ни одной живой души. [160]

И вот однажды в одной из каменных пещер мы случайно наткнулись на самого урмацие. Завязалась беседа. Из нее мы поняли, что ему очень хотелось бы иметь лошадь.

Встретились бы мы с ним раньше, легко уладили бы это дело. Но теперь у нас осталась только одна лошадь — у командира дивизии, а всех остальных мы съели. Мы возвратились в лагерь и доложили обо всем командиру дивизии. Как только он узнал, в чем дело, то сразу же приказал своему ординарцу отвести к урмацие лошадь.

Урмацие, конечно, очень обрадовался подарку. Но в душе у него все еще оставались сомнения. И он послал вслед за нами несколько тибетцев, чтобы они сами посмотрели, что делается в Боба.

Подойдя к окраине селения, тибетцы увидели наши лозунги. А когда вошли туда, заметили, что все дворы чисто подметены. Талисманы, красные матерчатые полоски, замки на дверях, вещи, спрятанные в стенах, — все оставалось на своих местах. Они узнали, что мы расположились под открытым небом за селением, страдаем от холода и питаемся водой и дикими травами. Все это их глубоко тронуло. Они беспрестанно кланялись нам, молитвенно складывая руки. Немного погодя, тибетцы отправились обратно в горы, чтобы рассказать урмацие и всем односельчанам о том, что они увидели.

Вскоре после этого все жители во главе с урмацие вернулись в селение и пригнали с собой более тридцати семи тысяч голов овец и яков. На яках были навьючены мешки с рожью и клейким рисом, которые тибетцы прятали в горах.

Тибетцы открыли двери своих домов, зажгли курительные свечи и стали настойчиво звать нас в гости. Некоторые из них даже преподнесли нам особым способом приготовленное мясо: оно более трех лет хранилось в земле.

Жители хотели подарить нам более трехсот овец и яков. В то время мы еще не знали местных обычаев и поэтому никаких подарков не принимали. Тибетцев это очень обидело. Чтобы рассеять их обиду, мы решили сами что-нибудь преподнести им. Узнав, что у них нет соли, а ее здесь нельзя достать ни за какие деньги, каждый из нас отсыпал немного соли из личных запасов, и [161] мы принесли ее тибетцам. Но они отказывались ее принять. И лишь тогда, когда мы приняли от них подарок, они согласились взять у нас соль.

Я остановился у пожилой тибетки, по фамилии Вэй, дом которой находился на склоне высокой горы. Старушка Вэй выглядела довольно бодрой. У нее было два сына и две дочери. Старший сын все время проводил на пастбище и дома бывал редко, а младший занимался земледелием. Младшей дочери было лет двадцать, она жила с матерью, старшую, как мне рассказала старушка, насильно увел с собой миссионер, заехавший однажды в селение.

Со старушкой мы очень сдружились. Еще до рассвета я вместе с бойцом агитотряда Чжан Хуном спускался с горы за водой и, когда старушка подымалась с постели, подавал ей подогретую воду для умывания. Она часто говорила, что мы «даже лучше сыновей».

Старушка Вэй по своему почину собрала соседок для штопки и стирки обмундирования бойцов и командиров. А когда она узнала, что недалеко от селения находится более ста наших раненых и больных бойцов, сразу же подняла на ноги всех женщин. Они готовили для наших товарищей пищу и заботливо ухаживали за ними. Старушка взяла к себе в дом тяжело раненного заместителя политрука 9-й роты 11-го полка Ли Гуй-ю и стала сама ухаживать за ним. В то время у нас было плохо с медикаментами, и старушка велела своему старшему сыну найти на пастбищах нужные лекарственные травы. Этими травами она лечила Ли Гуй-ю. Через некоторое время Ли начал ходить. Он горячо благодарил заботливую женщину и называл ее матерью.

В конце июня мы распрощались с тибетцами и покинули Боба, продолжая Великий поход. Пройдя через множество гор и рек, осенью 1936 года мы наконец прибыли в Яньань.

С тех пор прошло двадцать с лишним лет. Но каждый раз, когда я думаю о прошлом, мне вспоминаются дни, прожитые в Боба, люди этого селения, делившие с нами радость и горе. Я никогда не забуду старушку Вэй, с которой мы были связаны глубокой дружбой. И если она еще жива, желаю ей доброго здоровья. [162]