Поход в бессмертие через десять тысяч мук

Осенью 1935 года войска 4-го фронта Красной армии, преодолев на своем пути безмолвные вершины снежных гор, куда ни зверь не проникал, ни птица не залетала, подошли к местечку Канмяосы. За ним на многие десятки километров простиралась болотистая степь.

Отдохнув в Канмяосы и пополнив запасы продовольствия, мы через трое суток пошли дальше. Путь от Канмяосы до местечка Чалисы, находившегося по другую сторону болотистой степи, занял у нас двадцать дней. В то время я, шестнадцатилетний паренек, был знаменосцем одной из рот 91-й дивизии 30-го корпуса 4-го фронта. Все подробности этого трудного похода и поныне отчетливо сохранились в моей памяти.

«Нить жизни»

Мы шли по болотистой степи, напоминавшей собой суровое безбрежное море. Когда солнце скрывалось за горизонтом, легко было потерять представление о том, где юг, север, запад и восток. Перед глазами одна лишь зловещая трясина. А идти нужно. И люди, осторожно ступая по камышовым кочкам, медленно двигались вперед. Малейшее неловкое движение — и человек проваливался в трясину. А она неумолимо засасывала его в свою бездну, и никто не мог высвободиться из ее коварных объятий. Так и шли, стараясь не оступиться, на каждом шагу рискуя жизнью.

Кочки под тяжестью тела оседали, и выступавшая из-под них черная вода заливала ноги. Едва сойдешь с кочки, как она всплывает без всякого отпечатка следа. [133]

Авангард, взявший на себя самую трудную задачу — первым проложить путь через болотистую степь, оставил нам на своем пути тонкую веревку, которая, извиваясь, вела нас в самую глубь болот. Держась за нее, мы осторожно шли вперед. Каждый из нас отчетливо сознавал, что это не простая веревка, что в ней наше спасение. Мы думали о своих боевых товарищах, которые жертвовали своей жизнью, протягивая ее для нас. Мы называли эту веревку «нитью жизни».

На пятый день пути после полудня мы добрались до большого травянистого островка. Здесь решили остановиться на привал, просушиться на солнце. Однако погода неожиданно резко изменилась: поднявшийся порывистый ветер нагнал грозные черные тучи, которые, как крылья злого волшебника, распростерлись над землей, окутав все сплошной мглой. Потом пошел мелкий, похожий на зернистую дробь, град. Его сменили хлопья снега. Чтобы как-то защититься от безжалостных порывов холодного ветра, люди собирались в группы и накрывались одеялами, стараясь согреть друг друга своим дыханием. Постепенно буря улеглась. Живые снежные холмики зашевелились, и из-под одеял, покрытых толстым слоем снега, поднялись бойцы. Поддерживая друг друга, мы тревожно смотрели вокруг, отыскивая глазами веревку. Но случилось самое страшное: веревка исчезла. Болотистая степь покрылась толстым слоем снега. Построившись в колонну, мы усиленно разгребали снег руками в поисках спасительной «нити», но это было так же напрасно, как искать иглу в стоге сана.

Ветер пронизывал насквозь. Кругом не было ни хворостинки, чтобы развести костер. Мы не могли больше оставаться на этом островке. Нужно было что-то предпринять. Идти наугад — означало верную гибель. Тогда наш командир принял решение вернуться назад. Ориентируясь на едва заметную вершину горы, расположенную близ Канмяосы, наша рота пошла обратно. Мы надеялись, что авангард вышлет людей для связи с нами.

На подножном корму

В Канмяосы мы провели еще два дня. Наши надежды оправдались: авангард прислал нам проводника. Мы снова вступили в болотистую степь. На этот раз [134] идти нам было еще тяжелей. Вынужденное возвращение отняло у нас несколько дней, и запасы продовольствия, включая древесные грибы и кедровые орехи, почти полностью иссякли. Кроме того, снег замел все дороги в горах и мы не смогли вторично запастись провиантом.

Перед новым выходом в болотистую степь я достал из вещевого мешка последнюю лепешку. Старшие товарищи, заботясь обо мне, как о самом молодом бойце роты, дали мне ее из своего пайка. Теперь я разделил лепешку на несколько частей и роздал товарищам.

Шагая по болотистой степи, мы первые два дня почти ничего не ели. Единственное, чем мы «подкреплялись», была мутная болотистая вода. Мы едва передвигали ноги от усталости. Голод заставил нас обратить внимание на скудную болотную растительность, на засохшую траву, которую мы не замечали в первый раз. Мы с жадностью набрасывались на эти «дары природы», поедая их вместе с корнями. Кажется, мы отведали все встретившиеся нам растения.

Однажды нам попалось незнакомое карликовое деревцо, сплошь покрытое иглообразными колючками. На деревце росли маленькие красные ягодки величиной с горошину. На вкус они оказались кисло-сладкими, вроде вишни. Мы очень обрадовались нашей находке.

Всякий раз, еще издали заметив карликовое деревцо, мы бежали к нему со всех ног. Не знаю, откуда у нас появлялись силы. Многие наши бойцы в такие минуты забывали об осторожности и погибали в болоте. Насытившись сами, мы собирали плоды для раненых и больных товарищей.

На шестой день пути кто-то из нас обнаружил у себя под ногами растение, по виду напоминавшее крупную репу. Оно оказалось сочным и сладковатым. Каждый старался найти такое растение.

Не прошло и получаса, как товарищ, первый отведавший незнакомое растение, почувствовал себя очень плохо и тут же скончался. Вскоре погибло еще несколько бойцов. Мы похоронили их в болотистой степи.

Наученные горьким опытом, мы стали более осторожными и каждое новое растение употребляли в пищу только убедившись, что оно неядовитое. [135]

На краю гибели

Идя с красным знаменем в руках, я неожиданно поскользнулся, кочка вывернулась из-под моих ног, и с потемневшими от испуга глазами я провалился в болото.

«Конец!» — промелькнуло у меня в голове. Но ведь у меня в руках красное знамя, и я должен во что бы то ни стало сохранить его! Выбиваясь из сил, я старался удержать знамя над головой. От чрезмерного напряжения я едва не потерял сознание. Однако, как я ни боролся, меня все глубже засасывало в трясину.

Я было потерял уже надежду на спасение, но тут на помощь подоспел ротный писарь. Выхватив из моих рук красное знамя и воткнув древко в кочку возле себя, он протянул мне свою походную палку. Я взялся за ее конец. Но, как он ни старался, вытащить меня не мог. Каждая минута тогда казалась мне вечностью. Я медленно продолжал увязать в трясине. Кочка, служившая писарю опорой, также стала оседать. На наше счастье, вовремя подошли товарищи, которые еще издали заметили, что с нами что-то случилось.

Первым подскочил боец с двумя винтовками в руках. Он моментально снял с себя одеяло, накинул его на ближайшую кочку и на нем крестом разложил винтовки. Став на эту опору, он ухватился за конец палки, которую все еще держал писарь. Остальные бойцы, держась друг за друга руками, потянули меня к себе. Прошло не менее четверти часа, пока наконец вокруг меня не образовалась воронка и я не почувствовал, что могу двигаться. Я рванулся вперед, и товарищи последним усилием вытащили меня из трясины. С благодарностью смотрел я на своих спасителей. Я еще больше почувствовал силу нашей боевой дружбы, которая была глубже самого глубокого моря и необъятней самых безграничных просторов. Оказывается, боец первым подоспевший ко мне на помощь, прибыл в роту совсем недавно. Я даже не знал его имени.

— Спасибо! Спасибо тебе, товарищ... ты... — взволнованно пытался я выразить ему свои чувства, но он, не дав мне договорить, сказал:

— Паренек, благодари их, это не я, а они спасли тебя. — И он кивнул головой в сторону стоявших рядом бойцов. — А моего имени ты не спрашивай, зови меня [136] просто Хитрая палочка. Это прозвище знает весь батальон.

Глядя на его простодушное лицо, трудно было представить, как могло возникнуть такое прозвище.

Позднее от бойцов я узнал, что Хитрая палочка во время перехода через болотистую степь прослыл в роте балагуром и весельчаком. Не знаю, откуда бралась у него словоохотливость. Он оставался всегда бодр и весел, несмотря на голод и усталость. Помогая слабым товарищам, он обычно нес две — три винтовки.

С этого памятного случая, когда я чуть было не погиб, и в длинных изнурительных походах, и в многочисленных ожесточенных боях с врагом Хитрая палочка был моим самым близким боевым другом.

Переправа через реку

Через несколько дней мы подошли к реке. Ширина ее была не менее двухсот метров. По обоим берегам кое-где стояли уже сбросившие листву деревья. Течение реки было стремительным, вода сердито бурлила, подгоняя серые волны.

Проводник подвел нас к дереву, от которого тянулся стальной трос к противоположному берегу. Держа в одной руке винтовки, а другой цепляясь за трос, мы по команде вошли в воду и вплавь начали переправляться на другой берег. Рядом со мной был Хитрая палочка. Однако не проплыли мы и двадцати метров, как трос под тяжестью большого количества людей оборвался, и стремительное течение подхватило нас. Волна захлестнула меня и быстро понесла вниз по течению. Не выпуская из одной руки знамени, я отчаянно барахтался, то уходя с головой под воду, то вновь появляясь на ее поверхности. Вскоре я выбился из сил и почувствовал, что вот-вот пойду ко дну. В этот момент меня заметил командир роты, находившийся на берегу. Он тотчас же вскочил на лошадь командира батальона и пустился вплавь. Подплыв ко мне, он перехватил у меня знамя, и я, сразу же почувствовав себя свободнее, обеими руками вцепился в хвост лошади.

Находившийся неподалеку от меня Хитрая палочка, несмотря на свою большую физическую силу, плавал [137] плохо. Командир роты крикнул ему, чтобы он ухватился за меня. И вот мы снова вместе.

Я ослаб, наглотался холодной речной воды, судорогой свело ноги, зубы стучали. Хитрая палочка, заметив мое состояние, проговорил: «Сяо Тань{49}, стисни зубы покрепче и не расслабляй рук!» Я последовал его совету и действительно почувствовал себя немного лучше. Наконец, выдержав борьбу с волнами, мы выбрались на берег.

Привал на снежной горе

Мы продолжали наш путь. На второй день после переправы впереди показалась невысокая снежная гора, ее очертания напоминали голову огромного карпа.

На фоне горы виднелись какие-то неясные темные силуэты — то ли это были фанзы, то ли деревья. Бойцы воодушевились. Кто-то крикнул:

— Я вижу фанзу и дым над ней! Не верите, посмотрите сами.

Но товарищи возразили:

— Это, наверное, не дым, а испарение...

Однако всем так хотелось прийти наконец в какое-нибудь селение, что бойцы невольно подумали: «А может, и в самом деле впереди деревушка? А ну-ка, прибавим ходу!»

Поздно вечером подошли к подножию горы. И наши мечты сразу же рассеялись. Перед глазами открылся большой хвойный лес, уступами поднимавшийся вверх по склону горы.

«Ну что ж, все равно. Это лучше, чем болотистая степь», — думали про себя бойцы.

Сделали привал. Каждый нашел себе место для ночлега, защищенное от ветра. Мы разгребли снег, наложили сучьев и развели костры. Наш политрук, найдя на земле кедровую шишку, радостно сообщил нам: «Товарищи, здесь есть кедровые орехи. Давайте соберем побольше, поужинаем, и ноги вперед пойдут веселее!»

Ночью, усевшись у костров, мы с наслаждением поедали кедровые орехи и древесные грибы. Пламя костров [138] освещало наши исхудавшие лица. Писарь роты, горнист и я сидели вместе с командиром роты. Немного позже к нам присоединился и Хитрая палочка. Держа над огнем побитые, обернутые в вату стаканы, мы разогревали в них снег. Вдруг на лице Хитрой палочки появилось такое выражение, как будто он вспомнил о чем-то. Он начал ощупывать свои карманы, подкладку и наконец вытащил откуда-то маленький кусочек тибетского чая. Размяв его рукояткой ножа, он рассыпал заварку по нашим стаканам. При этом Хитрая палочка приговаривал:

— Говорят, это зелье согревает, давайте-ка выпьем его вместо вина за нашу победу! — С минуту помолчав, он продолжал: — А знаете, болотистая степь — чертовски загадочное место. Когда революция победит, если, конечно, я доживу до того времени, то непременно приеду в эти места посмотреть на нее еще раз. Боюсь, что даже древние монахи во время своих святых странствий в Тибет за буддистскими книгами не представляли себе, что такое болотистая степь. Недаром товарищи называют наш последний переход «походом в бессмертие через десять тысяч мук».

Пригревшись около костра, мы вскоре заснули.

С наступлением рассвета мы проснулись от прикосновения непрошенного гостя — разбушевавшегося холодного северо-западного ветра.

Костер давно погас. Раскачиваемые ветром ветви деревьев осыпали нас градом сосулек. Я увидел командира роты, который шел, с трудом преодолевая порывы ветра.

Приблизившись ко мне, он, видимо не замечая, что я уже проснулся, толкнул меня в бок. Я еле-еле поднялся, холод сковал меня, ноги отказывались слушаться. Там, где я спал, остался ледяной отпечаток моего тела. Лежавшего рядом со мной горниста мы расталкивали несколько минут, он не шевелился. Командир роты приложил ухо к его груди — сердце не билось. Тело горниста было холодным как лед. На покрасневшие глаза командира навернулись слезы. Ничего не сказав, он быстро направился к другим кострам будить спящих бойцов. За ним последовали политрук и еще несколько товарищей. [139]

Более десяти бойцов заснули на этой горе вечным сном. Теперь в нашей роте в живых осталось менее двадцати человек, а когда-то было свыше ста.

Мы снова двинулись в путь. Командир роты и политрук немного задержались, чтобы в последний раз взглянуть на своих боевых друзей, оставшихся навсегда на этой горе.

Красное знамя взвилось над Чалисы

Мы перевалили через снежную гору. Погода переменилась. Лучи солнца обогревали нас своим теплом, от заиндевелой одежды пошел пар, как будто мы только что искупались в горячем источнике.

— Фанза! Фанза!

— Это буддийский храм!

— Мы снова встретимся с людьми! — кричали обрадованные бойцы, увидев издали местечко Чалисы. Все поздравляли друг друга с победой, одержанной над смертью, над зловещей болотистой степью и суровой горой.

Примерно в километре от Чалисы путь нам преградила небольшая река.

— Уф! Уф! — отдуваясь от пронизывавшего до костей холода, бойцы быстро переплыли реку. Где уж было разбирать, холодная вода или нет! Стоя на берегу, мы смотрели на буддийский храм. Через некоторое время на самой его верхушке гордо взметнулось красное знамя. [140]